На Самсонов день, 10 июля, все выходили в поле. Начинался сенокос. Каким был этот день, таким обещало быть и лето. Если на Самсона дождь, то лить ему до самой осени, а ежели небо ясное, то до конца лета будет солнечно.
В этот год Самсонов день выдался солнечным.
- Ой, спасибо, Самсонушке, за погодку ясную, - говорила Прасковея, низко кланяясь до земли в сторону восходящего солнца.
Она уже подоила корову и, выгоняя её в поле, улыбалась новому дню.
Прасковея была молодой, крепкой бабой, в чьих руках любая работа спорилась. Чтобы она не бралась делать, будь то вязание снопов, или вышивание скатерти, всё у неё получалось ловко, да красиво. А улыбка, как солнечный лучик, пробивающийся сквозь грозовые тучи. Вот посмотрит она на хмурого человека, улыбнется ему, у того и вся хмарь рассеивается.
- Душа ты моя ясноокая, - говорил Прасковее её муж Прохор, здоровенный мужик, закрывающий косой саженью в плечах свет в маленьком окошке их уютного дома.
Хорошо жили Прохор и Прасковья, душа в душу, если бы не одна печаль, которая нет, нет, да и озарит ясные бабские очи печалью. Не было слышно в их доме детского смеха, да топота босых пяточек по чисто вымытому деревянному полу. Лежал их сыночек, румянощекий Михеюшка, в своей кроватке, вот уже третий год. Лежал и не мог встать на ножки, так как те не хотели держать его маленькое тельце.
Вот и сегодня, чтобы не оставлять Михеюшку одного дома, Прасковея взяла его на закорки, да пошли они вместе с Прохором сено косить.
На косьбе всегда много народу. Ведь как летом накосишь, так зимой скотину и накормишь.
- Гляди-ка, Прасковея своего калеку на сенокос принесла.
- Вот уж горе-то какое бабе.
- Оставила бы малахольного дома, чего перед людями позориться.
Так судачили люди, искоса глядя на лежащего в куче скошенной травы Михеюшку.
А Прасковее да Прохору злые языки были нипочем. Они души не чаяли в своём сыне. Пока Прохор косит, Прасковея растрясает, да время от времени подбегает проведать сына, да поцеловать его в румяную щёчку. А потом Прохор сядет дух перевести, да поговорить с Михеюшкой.
- Хороший нынче год будет. Пшеница вон какой урожай дала. Вот, сейчас с сеном разберусь, поеду на ярмарку. Мешков пять продам, игрушку тебе куплю, да петушка на палочке.
А Михеюшка лежит, смотрит на отца - улыбается.
Закончили сено косить. Прасковея опять взяла сына на закорки, да собрались идти до дома. Только они вышли на дорогу, как на встречу им странник. Согбенный старик с котомкой на плече, да с кривым посохом в руках, снял свой картуз, да поклонился им со словами:
- Мир вам, добрые люди!
- И тебе доброго здоровьичка, путник! - ответил ему Прохор.
- Не приютите ли странника на ночь? Вторую ночь придется в чистом поле ночевать. А кости-то у меня уже старые, сырая землиц болью в поясницу отдаёт.
С радостью предложили Прохор и Прасковея путнику переночевать под крышей их избы. Накормили его горячей картошкой из печи, да парным молоком напоили. Он поел, поблагодарил хозяйку низким поклоном. А потом повернулся в сторону лежащего в кроватке Михеюшки, да говорит:
- Ну что ж, пришла тебе пора становиться опорой матушке, да помощником батюшки.
Переглянулись Прохор с Прасковеей, вздохнули, но ничего не сказали.
Легли спать.
На утро проснулись, а путника-то и нет на сундуке, где ему Прасковея постелила. Удивилась она, да опечалилась, что не догадалась с вечера в его котомку краюху хлеба, да кусок сала положить на дорожку.
А потом занялась растопкой печи.
Слышит, а сзади её кто-то за подол платья дёргает.
- Васька, ах ты проказник, - проворчала она, думая, что это кот требует плошку молока.
Поворачивается Прасковея и от удивления у неё дар речи пропал. Смотрит, беззвучно губами шевелит и слезы радости по щекам текут.
Стоит её Михеюшка на своих крепеньких ножках и держится за подол матери.