Наконец-то прекратились дожди.
Весь июнь Рига стояла, запелёнутая в тёмно-серые холодные тучи, из которых то и дело срывался тяжёлый и какой-то особенно мокрый дождь. Люди не вылезали из курток, а птицы сидели нахохлившись.
И вот оно - солнце!
И на небе - едва заметные воспоминания об ушедших вдаль тучах и полным полно ласточек, старающихся наверстать упущенное.
И то сказать - дожди надоели всем. И мне в том числе. Потому и не усидеть дома этим вечером, потому и понесло меня на вечернюю прогулку перед сном.
Частные домики, вдоль которых пролегал маршрут, стоят себе чистенькие и ухоженные, газоны пахнут свежескошенной травой, тишина и благодать. Нельзя сказать, чтобы вокруг ни души - по дороге повстречала двух пацанов на велосипедах, парочку прохожих, рыжего кота-пахана и чёрную-пречёрную кошку.
И - море птиц.
Ласточкам и вечер нипочём, тем более что без туч у нас ночи почти белые, летают себе, как днём. Вороны улеглись уже, одна было каркнула спросонок - и всё. Какие-то незнакомые птицы чуть крупнее скворца - в сумерках только силуэт и виден - вовсю заливаются на ветках.
А ещё - чайки. Этим белокурым бестиям всё нипочём, они в любую погоду не пропадут. Вечер, не вечер, но птенец чайки вознамерился погулять. Здоровый птенец, ростом с взрослую птицу, только толстый и перья не белые, а пёстрые, коричневатые, вразвалку не спеша прогуливался по улице. Останавливался, рассматривал забор, не спеша шагал дальше и снова зависал в раздумьях... Чисто ребёнок, который изучает травинку или муравья.
Мамаша-чайка, сидевшая на фонаре, усмотрела угрозу во мне, слоняющейся по той же улице. И - спикировала. Правда, надо отдать ей должное, она ограничилась "предупредительным" полётом и нарезала над моей головой круги, пока я не удалилась на безопасное, по её мнению, расстояние.
И затем, с чувством выполненного долга, вновь уселась на фонарь.
Я оглянулась. Птенец так же вдумчиво рассматривал следующий забор и, по-видимому, даже не понял, как его защищали. Он изучал мир.
Чайка сидела на фонаре, в небе над ней летали ласточки, на ветке по-прежнему пела неизвестная птица.
А в густо-синем небе сверкал тонкий серп нарождающегося месяца.