Раз в год Наденька совершала гераклов подвиг – чистила свои авгиевы конюшни. Не в прямом, конечно, смысле, потому что никаких лошадей у неё не водилось, только собака во дворе да две кошки в доме. Но предстоящий труд был изнурителен и не слишком приятен, потому Наденька готовилась к нему подолгу и лишь когда чувствовала в душе полный покой и расположенность к свершениям, открывала западню в подвал, предусмотрительно поставив перед ней табуретку – чтобы случайно заглянувший гость с разбегу уткнулся в неё, а не провалился в голбец.
Там, внизу, в полумраке, сидя на низкой скамеечке и чувствуя, как затекают ноги, Наденька и делала неторопливо свои дела. В углах убежища, если оказывалось совсем темно, она включала дополнительно фонарик, но чаще обходилась без него: руки за жизнь привыкли ко всему и шевелились безошибочно. Важней было, чтобы мысли крутились в голове, разнообразя время. Для этого она на всю громкость включала в доме радио на своей телевизионной тарелке и из подвала пыталась уловить, о чём бубнили над головой умные мужики. Но разобрать удавалось плохо, и, с лёгкой досадой снова выбравшись наверх, Наденька переключалась на песенный канал, где импортные слова и так были непонятны, а потому, скрашивая её одиночество, всё-таки не мешали думать.
А подумать ей, как всякому пожившему человеку, было о чём. Атмосфера подполья не слишком способствовала возвышенным измышлениям, но Наденька о том не горевала и просто позволяла себе забыться полностью, как иногда удавалось ей, распластанной на спине, на поверхности местной холодной речушки. Нынче всё лето стояла такая жара, что подземные ключи не могли остудить прогревавшийся за день упругий поток, и вслед за детьми даже старики в не самое людное время выбирались на пляж , чтобы насытить иссохшее тело желанной влагой. В недавние годы Наденьке пришлось бы довольствоваться водой, согретой под солнцем в широком оцинкованном корыте в огороде, потому что до реки было целых три километра и тратить время на путь туда и обратно она себе позволить не могла, да и силы поберечь не мешало. Теперь же она жила с дочкой, из-за её болезни вынужденной переселиться в деревню, и чуть что, та снимала с гвоздя ключи от машины и выполняла все материнские просьбы-капризы.
Конечно, потребность охладить изнурённый пеклом больной организм вряд ли можно назвать капризом, но прежде в деревне это наверняка сочли бы баловством. Теперь же все представления о добропорядочном распорядке дня и занятости на селе перевернулись с ног на голову. И не сама ли Наденька была в первых рядах местных революционеров, когда, тридцать лет назад переехав из города на отцовскую родину, не стала, например, подчиняться деревенским правилам общего выпаса скотины! Вставать из-за овец и коз ни свет ни заря было выше её сил, и они стали с мужем пасти животинок самостоятельно, сведя таким образом к минимуму и лишние контакты. Деревенское стадо меж тем постепенно уменьшалось и вскоре сошло на нет, потому что стали перевозить на погост и отживших своё жителей.
...Во как, уже на кладбище мысли завернули!А думалось ведь о жаре, всё на огородах, в полях и в лесу высушившей. Похоже, что не видать нынче приличного урожая моркови и свёклы, хоть заполивайся. Да и картошка, которой почаще доставалось воды из шланга, уродилась средненькая, незавидная. Даже листиков салата нынче поесть не пришлось – как замер он после первого рывка к небу, так и проторчал на грядке ни жив ни мёртв. Небывалое дело! На поляне у дома даже отавы стоящей не выросло – всё выжгло солнышком. Правда, яблок, слив и тёрна висит несметно, мелкие плоды, но всё равно склонили ветви до земли. Куда их прибирать? Ни сил, ни времени не хватит. Но и смотреть спокойно на гниющий урожай душа не даст...
Прежние старики вспомнили бы заготконторы, куда можно было сдавать все огородные излишки, из которых много чего попадало потом переработанным на прилавки. А теперь ту же картошку из-за границы везут, вернее, «летят» самолётами. Стыдобушка. И как такое получается, не знаешь у кого спросить, а и спросишь, никто по совести не объяснит. Не те начальники пошли, безответственные, к честному труду не приученные. Рыдай не рыдай над этим, делу не поможешь, да и советов старейшин никто спрашивать не намерен. Видимо, с этим и помирать придётся. На том свете, если заслужил, может, и поспокойней будет, а тут пусть молодые разбираются, что к чему, им жить.
А вот какая жизнь детей ожидает, даже думать не хочется. Вечно в масках? С уколами по графику? С закрытой от всех дверью дома? Раньше вон как весело гуляли-общались люди, пили и пели, столы ломились от закусок, разговоры и дружеские объятия до полночи, совместные дела, планы на пятилетку. А теперь и про завтрашний день ничего толком не знаешь, не гадаешь: пришёл вечер, и ладно, утро покажет, что к чему.
Иногда Наденьке думается, что в этой неопределённости, быть может, скрыто что-то иное, нежели видится ясно. Быть может, таким образом человека приучают, насильно подталкивают к покорности, но не к той, которая продиктована злым умыслом, а к другой, опробованной мудрецами, призывавшими довериться вышней воле, управляющей человеком. Ведь как бы мы ни извивались, как бы ни изыскивали окольные пути, влекущие своими блаженствами, итог всех ждёт одинаковый, и прийти к нему стоит без груза лишних ошибок, за которые, если они не осознаны, строго взыщется.
Редкие свободные часы Наденька, как и большинство теперь, просиживает у компьютера, пытаясь понять, что к чему в этой жизни. Гуманитарное образование позволяет ей не тонуть в незримой трясине, а отыскивать важные для её души тексты, в которых умные, как их теперь называют, продвинутые люди размышляют о происходящих не только на всей Земле, но и в космосе переменах, о подготовке нашей планеты к какому-то важному переходу в другое измерение. Эти явления не могут не отражаться на людях, и кто знает, к каким результатам приведут все наши сегодняшние общественные катаклизмы, все стычки, пугалки, раздоры и прочие неприглядные вещи. А вдруг да это обычная проверка на вшивость, пройдя которую, ты, не поддавшийся всеобщей панике и озлобленности, получишь невиданный выигрыш и обретёшь ещё здесь, в этом мире, царствие небесное? Ведь и его некоторые толкуют неожиданно и очень заманчиво, совсем без пугающего библейского оттенка.
Вообще всё сейчас столь основательно пересматривается, что прошлая – это сколько ж годов назад и было?! – прошлая жизнь кажется сном, вымыслом, неправдой, и без всяких солидных заявлений ясно, что возврата назад уже не будет ни в чём. Страшновато, да. Но вместе с тем хочется ещё и пожить, чтобы увидеть, во что же все испытания выльются, какие выводы сделают люди, что за жизнь начнётся после. Хотя после чего? Что это будет за граница? Мнимая и безболезненная или зримая и страшная? После которой уже ничего не захочется...
Лучше не думать! Когда вот так вот спокойно и мирно сидишь в подвале, перебирая перчатками песок и просеивая его сквозь дуршлаг, когда заодно и мысли свои пропускаешь сквозь сито годов, откидывая в ведро все камешки преткновений и сомнений, кажется, что жизнь приостановилась где-то там, в счастливом детстве, или в безмятежной советской эпохе, или просто – в раю, о котором мы не подозревали, но явственно жили до нынешних времён. И на душе так же безмятежно и радостно, будто в теле, когда оно покоится на глади прогретой реки, угадывая спиной, как в глубинах снуют юркие тощие рыбёшки, не знающие о бренности и трагедиях большого мира, а у берега от нечаянных волн покачиваются жёлтые лилии-кувшинки, из которых, если умело надломить их стебли, получаются такие замечательные девчоночьи бусы...
Господи, продли наши дни, наши общие дни! Всё снесём, всё выдержим, только направь человечество на путь истинный, вразуми, не отвергни! Согласна буду весь свой оставшийся век вот так вот безропотно сидеть согнутой в этом подвале, лишь бы детям и внукам...
Так думалось Наденьке в тот миг, когда во дворе залаяла собака и чьи-то шаги после скрипа двери послышались на лестнице.
- О-ой! – воскликнула соседка, уткнувшись в приставленную к зеву подвала табуретку. – Хозяйка, ты где там?
- Да вот... – Наденька, согбенно пробравшись к лесенке, выставила ведро на пол перед собой, а потом и сама выкарабкалась на поверхность.
- Что это? – вытаращилась подруга на содержимое посудины. – Чего ты в наморднике-то?
- Пошли давай на улицу, не место тут.
Вышли на крыльцо. Августовское солнце ударило по глазам, и Наденька зажмурилась.
- Ишь, шпарит, никак не угомонится... Ты чего хотела-то? По делу?
- Да плитка у меня перегорела. Нет ли у тебя запасной, хоть старенькой? Сын после леса обещался заглянуть, а мне и сготовить ему не на чем. Не печку же топить в такую жару.
- Нет, нет у нас второй. Бери до завтра мою, я уж отобедала, а чай вон в термосе есть. Погоди, подам, только ведро вытряхну в берёзки.
- Да что хоть это за шарики-колбаски ты нагребла?
- Да кошки наделали, чудак-человек! – Наденька сдёрнула с себя перчатки, пропылившуюся маску и локтем вытерла лоб. – Третье ведро выношу! Это ж надо столько за год находить, а?! Вроде и едят не лишку, а отходов – воз! Вот и приходится просеивать.
Она двинулась с ведром от крыльца на зады огорода и, обернувшись в дороге, с улыбкой пояснила:
- Зато теперь песочек в подвале чистенький, без мусоринки. Как на пляже! Хоть ложись отдыхать. Вот какая радость!
- Да уж, радость, – прокряхтела соседка, с придыханием усаживаясь на крыльце. – И чего никто нам не завидует?
- Гав! – поддержала разговор псина на цепи и завиляла своим коротким хвостом. У неё была добрейшая хозяйка, которая вкусно кормила и чесала за ухом. А что касается кошек... Не стоит о печальном!
Тепло было на улице, спокойно, и всё живое хотело мира и покоя, больше ничего.
Фото Станислава Кудринского из интернета