Грязные лица, молодые и старые, безбородые и бородатые смотрят на нас своими стеклянными глазами, в ожидании своей судьбы. Ещё вчера они были бойцами, а ныне это лишь кучка испуганных измождённых людей.
«В расход!», кричит связной, задыхаясь от пробежки, «приказ из штаба».
Боровой, здоровый кривоногий детина земли вятской, курит козью ножку и ехидно подшучивает над ними с "папашей" на перевес. Пьяный стратег в далёком штабу решил сегодня устроить похороны.
«Цепляйте лопаты, собаки вшивые», колeт он, «сегодня будем шкуры с вас снимать». Приговорённые не понимают его речи, но, увидев груду лопат, тихий ужас пробирает их до самого нутра. Одни ёжатся и жмутся друг к другу, во взгляде других открытое презрение. И те, и другие берут лопаты и начинают копать сырую землю под своими ногами.
Один из них, совсем ещё мальчишка, ковыряет лопатой в камнях. Слёзы текут ручьями по его гладко выбритому, женоподобному лицу. Невысокая фигурка трясётся в своей серой шинели от холода и голода. Рядом стоящий дед осторожно берёт его за голову, прижимает к плечу. Он шепчет ему что-то на своём, поглаживая его светлые волосы. Мы все мысленно благодарим его за это.
«Может оставим мальчoнку?», звучит откуда-то с нашей стороны. Наступает длительная напряжённая тишина. Ответ заранее известен, и поэтому остаётся не озвученным. Приказ есть приказ, как говорится.
Особенно в лихое, военное время отчётливо понимаешь, что все мы дети той самой ямной культуры, которая породила нас. Когда солдат в бою жмётся к яме, чтобы сохранить жизнь, когда строит в ней свою убогую нору, он понимает, что со временем станет с грязью одним целым – как библейский Адам, сотворённый из неё – он возвращается к своей родной яме. И каждый знает, что его место именно там, и каждый ждёт своего череда.
Вот и пришёл черёд молодёжи, но не тут то было - юнец от напряжения наложил в штаны. Щёлкают затворы, разносятся два хлопка – чтобы быстро и наверняка. Рука не поднялась стрелять в голову - уж больно он молод и красив. Дед рыдает, проклиная нас как собака на своей тарабарщине. А мы-то уже прокляты и убиты. Просто ещё не каждый нашёл свою яму. Вот и бродим по свету, неприкаянные, в поисках её. Все мы когда-нибудь наверняка её найдём, и лишь эта мысль согревает душу и даёт надежду...
Мы дуреем от смрада парного мяса и человеческой крови. Черепушка последнего лопнула, он как мешок свалился на чернозём. Сухие губы всё ещё жадно ловят влажный осенний воздух, слепые глазёнки всё ещё бегают в поисках света. А грудь! Половину черепа ему снесли, а он, сволочь, раздувает свои лёгкие как меха, пыхтит как паровоз!
Боровой молча подставляет свой длинный трёхгранный штык между рёбер живучего и медленно вводит его глубоко внутрь. Слепые глаза потухают, борьба за жизнь проиграна. Вот и он нашёл свою яму. Яма - это жизнь и смерть. Яма - это судьба. Теперь она заполнена человечиной доверху, пьяный стратег в далёком штабу будет доволен.