— Боже! Какой же вы милый, право! — она заливисто засмеялась, обнажая ряд острых беленьких зубок.— Да, да, да! Вы очень милый, и очень занятный! Уж поверьте мне: я знаю в людях толк, особенно в молодых мужчинах!
Жар обнял Андрея, прокатился порывистой волной с головы до ног, а потом поднялся в область сердца и заклокотал в груди бурей горячей страсти, волнуя и тревожа. Всего лишь час назад он познакомился с этой молоденькой особой, которая проявила к нему, ничем вроде бы не выделяющемуся из среды студентов консерватории, повышенное внимание. Он был скромен, как говорила его старая тётушка: "до неприличия стыдлив и несмел". Сколько раз она наставляла своего неопытного в житейских делах племянника, внушая ему прописные истины: "веди себя так-то и так-то!" — говорила она назидательным тоном, пощипывая на подбородке жёсткие седые волосики, растущие в разные стороны. "И что это ты, Андрюшенька, за пентюх такой? — приближала она к нему свои бесцветные глаза, заглядывая в самую душу его.— Когда же задумаешься о жизни?" "Да что вы, тётя? — пробовал отбиться от такого напора Андрей.— У меня есть интересное занятие, я при деле, учусь, поднимаюсь по лестнице познания всё выше и выше. А то, что я пока не думаю о женитьбе, так это, простите, не формальное ведь дело: я женюсь, когда желание возникнет. А пока у меня иные интересы!"
"Тьфу ты!" — плевала тётка в сторону со злостью: она не принимала Андрюшиного увлечения (он был студентом консерватории и числился на хорошем счету у преподавателей; на него возлагали надежды, пророчили ему блестящее будущее; музыку он любил всей душой, и страстно желал быть верным и полезным ей до конца; его путь служения Гармонии вырисовывался пред ним достаточно ясно и чётко: он знал, чего хотел, и сильной волей к победе шёл по тернистому пути к успеху) — тётя неизменно встречала все его попытки утвердиться в мире музыки с насмешкой; она не верила, что музыкант — это тоже профессия. "Вот если бы ты был купцом, Андрюшенька, или чиновником каким, ну на худой конец служил бы в должности самого простого писца в канцелярии,— и то дело! А то — музыка! Это же смешно, Андрюша! Как это можно музыкой подняться на какую-то высоту? Да никогда, ни за что!" — тётя сердито пощипывала волосы на подбородке — так она делала всякий раз, как возбуждение нарастало в ней до критической точки.
Андрюша знал, что спорить с тётей бесполезно: она прочно стоит на своём мнении и менять его не собирается ни под каким натиском. Поначалу, конечно, только переехав в Москву, он пытался как-то противостоять тёте, но раз-другой сказав ей о том, что быть музыкантом не постыдно, а почётно, он получил в ответ такой отпор, что надолго потерял охоту спорить с тётушкой и возражать ей.
"Ничего, перетерплю! — махал он с надеждой рукой.— Как-нибудь ещё немного продержусь: только бы встать на ноги, а там можно и снять комнату неплохую. И сейчас можно было бы уйти от тёти на квартиру, но ведь она нездорова, и мало ли что случится с ней!" Тётушка, будто бы чувствуя эти Андрюшины мысли, сразу же начинала нарочито громко вздыхать и охать, прикладывая к голове компресс и нюхая баночку с солями. "Ах, ах, мой друг! — говорила она голосом умирающей.— Совсем я расклеилась! Посиди со мной, дружочек, почитай мне, Андрюшенька, календарь — надо отойти душой, а то уж так ты меня взволновал!"
Андрею ничего не оставалось, как сидеть подле больной тётушки и час, и два, тогда как каждая минута его драгоценного времени была на счету и он давно уже всю свою жизнь свёл к служению музыке — ей одной отдал он себя. Читать скучный календарь было так же противно, как играть на расстроенном инструменте, но не мог же Андрей сказать, что у него завтра ответственный день, что в консерваторию приедут знаменитые гости и студенты дают концерт в честь прибытия важных особ, и у него, у Андрея, первого скрипача, сольная партия, над которой он долго работал… Приходится сидеть подле тёти и перебирать серые слова, пахнущие нафталином.
Однажды Андрей предложил тёте почитать что-нибудь более занятное, чем календарь. Но тётя решительно отвергла предложение племянника: "Нет, что ты! — так замахала она руками, что у Андрея мелькнула ясная мысль, будто бы тётя и не больна вовсе.— Что ты, что ты, голубчик! — кричала она пронзительным голосом.— Да какая польза, скажи мне, от всех энтих книжек, которыми вы набиваете головы свои? Вот календарь — это да, дело стоящее! Ещё моя матушка читывала его, а она уж толк в жизни понимала, меня вон на ноги поставила, дом какой после себя наследством передала. А ты мне говоришь — книги почитать! Да что я от тех книг возьму себе? Понапишут в них чего и сами не знают, бумаги сколь изведут, а ты потом мучайся — читай! Вот календарь — другое дело: здесь каждое слово на своём месте стоит, циферка к циферке так и льнёт, так и льнёт — любо-дорого смотреть! А ты говоришь: книги!.." — тётя долго в подобном духе рассыпала словеса направо и налево, хуля книги и превознося достоинства потрёпанного календаря, который нёс в себе такой затхлый дух, что у Андрея начинала кружиться голова всякий раз, как только он доставал сокровище тёти из сундука.
Приходилось делать то, что хотела тётя, противиться ей было бесполезно, устроить прямой бунт — мечта призрачная и неосуществимая. Попробуй подними на тётю голос — она взорвётся как вулкан и потоком лавы сметёт тебя с лица земли. Уж лучше молчать и терпеливо нести свой скорбный крест!
Тёте больше всего в жизни хотелось устроить племянника на хорошее место. Но он был недогадлив и нерешителен во всех житейских вопросах, и сколько бы она, бедная, ни старалась, пользы от её усилий всё не было. Уж сколько раз она приглашала в свой дом знатных особ с девицами-перестарками, которые были похожи на высохшие листы осеннего древа. Какие-то блёклые и скучные, они наводили на Андрея такой туман, что он беспрестанно начинал зевать, и зевал-зевал вплоть до их ухода. Тётя потом долго ругалась, что он невоспитанный провинциал и ведёт себя не по-столичному, что с таким отношением к делу он никогда не женится и останется холостяком. "Сейчас-то тебе привольно! — тыкала она ему скрученным пальцем в лицо.— Я за тобой и смотрю и ухаживаю: где бы ты был-то без помощи моей? А вот умру я, сердешная (при этих словах тётя всякий раз пускала обильную слезу, утираясь большим платком, расшитым мелкими цветочками по краям),— вот умру я, бедная, и что-то с тобой будет? и кто же посмотрит за тобой, горемыкой, сиротинушкой несчастным? И что ты за непутёвый такой?! Женился бы, женился, благо, что невесты есть, да ещё какие невесты — статные, дородные, с приданным не маленьким. И что ты всё выворачиваешь?" Круглыми немигающими глазами тётя смотрела на Андрея, требуя от него ответа на все вопросы, а ему нечего было отвечать: и ничего-то он не выворачивал, просто не нравилась ему ни одна из девиц, которых ему сватала тётя: неживые они были какие-то, ненастоящие, с такими-то и поговорить ни о чём нельзя, а как жить-то с ними? Он хотел служить музыке, и очень любил своё дело. А вот тётя всё никак не могла его понять!..
И вот сейчас, его, неприметного и невзрачного студента, выделила из числа молодых людей хорошенькая брюнетка, глаза которой блестели на розовом, фарфоровом личике двумя спелыми вишнями.
— А вы очень милый! — повторила она ещё раз и опять заливисто засмеялась. У Андрея по спине прокатилась волна безудержного счастья.— А это что у вас? — девушка небрежно коснулась рукой футляра со скрипкой.— Что вы прячете в этом сундуке?
— Это скрипка,— неестественным голосом хрипло и отрывисто проговорил Андрей.
— А зачем она вам? — засмеялась девушка.— Ведь это так неудобно носить скрипку с собой. Хотя, вообще-то, вы выглядите со скрипкой интереснее.
Этот пустой, ничего не выражающий щебет почему-то действовал на Андрея завораживающе: он готов был слушать и слушать болтовню девушки, только бы она обращалась к нему, смотрела в его лицо своими огромными глазами и смеялась, открывая белые зубки.
Он впервые так близко находился к девушке, привлекательной и интересной, и был очень взволнован. Тем более, что сама девушка первой обратила на него внимание и проявила к нему такой интерес, что он смутился.
Она подошла к нему, сидящему в парке над книгой, и, опустившись на лавку юркой стрекозкой, сразу же защебетала: "А я знаю вас! Да-да, вы каждый день сидите на этой лавочке и что-то читаете. Я давно уже наблюдаю за вами, мне нравится ваша целеустремлённость! Замечательно, когда молодой человек задумывается над серьёзными вопросами!"
Андрей в первый раз видел эту девушку, никогда прежде даже мельком он её не замечал, а может просто был настолько отрешён и рассеян, что не видел ничего вокруг себя. Он как-то сразу пленился звуками её голоса, попал во власть её чар и забыл обо всём на свете — бывает же такое! Девушка поняла его состояние с первого взгляда, и пошла в наступление: она играла и веселилась, как позволяли ей женские чары, а Андрей таял на глазах, забыв о том, что скоро экзамены и надобно хорошо готовиться к ним.
Учебник давно уже почил на лавке, и ветерок играет его лёгкими страницами. Скрипка заняла место с другой стороны от Андрея, и он впервые за последние годы забыл о своей милой подруге, предавшись сладостному упоению от сей встречи.
— А что вы играете на ней? — вытянула вперёд носик девушка.— Наверное, что-то ужасно скучное! Слушать скрипку так трудно, у меня не хватает сил, чтобы вынести всю эту скукоту! Набор однообразных звуков — только-то и всего!
Этого Андрей не мог снести: рассудок вернулся к нему, и он, горя от нетерпения, воскликнул: — Да вы что! Нет же, нет! Скрипка — это один из самых изумительных инструментов, который лучше прочих выражает человеческий голос. Вы только послушайте, послушайте, какая красота! — он быстро вынул свою любимицу из футляра, настроил и прикоснулся смычком к струнам. И скрипка запела, заплакала так, что только самое твердокаменное сердце могло бы остаться холодным и безмолвным при звуках этой нежной мелодии.
Брови девушки удивлённо поползли вверх. Она явно была поражена тем, что услышала сейчас. Но не желая признать победы над собой, она легко улыбнулась и дёрнула капризно плечиком: — Ну, плакать-то мы все умеем! Что-что, а уж этого нам и без того в жизни хватает! Я же говорила, что слушать скрипку трудно, всё время хочется плакать, между тем, как жизнь и так не больно-то весёлая! — она хмыкнула и хотела сказать что-то ещё, но Андрей уже заиграл весёлую плясовую, так что ветер закружился в верхушках дерев, напевая призывно молодецкое "эх!"
Андрею так хотелось, чтобы его новая знакомая признала скрипку, полюбила её,— тогда бы он стал самым счастливым человеком на свете. Он старался играть всем сердцем, всей душой, музыка захватила его целиком, он плясал на месте, легко переставляя ноги, словно был сейчас бродячим музыкантом, исходившим со своей верной подругой не одну версту.
Девушка слушала его игру невнимательно: взгляд её то и дело скользил по сторонам, но Андрей не видел этого, а если даже бы и видел, то не придал бы большого значения всему этому, так его привлекла девушка — первый цветок весны, с которым он встретился на своём пути. Нельзя сказать, что она полюбилась ему с первого взгляда,— нет, здесь было какое-то совершенно иное чувство: волнение, трепет, желание и стыд — всё смешалось сейчас в его груди; а ещё весна с её манящими ароматами, с пением ручьёв и гомоном птиц добавила в чашу обуревавших его чувств какое-то непонятное доселе вещество, которое вконец опьянило Андрея, лишая его всех сил. Он потерял рассудок, стал смотреть на мир словно бы из-под розовых очков — всё казалось ему теперь таким милым и приятным, сотканным сплошь из солнечного света, и не хотелось расставаться с блаженной негой, томящей грудь.
Задорно спела струна, отозвавшись на прикосновение смычка,.. последний аккорд — и звуки плясовой растаяли в синеве. Казалось, что ветер, запомнивший полюбившуюся ему мелодию, пытается напеть её и наиграть на ветвях трепещущихся дерев. Ощущение радости и лёгкости, родившееся в потоке русской плясовой, не хотело покидать Андрея, он готов был вновь и вновь играть плясовую — так, чтобы небеса пели и переливались множеством солнечных брызг, водопадами задора, удали и быстроты, чтобы душа пела и радовалась тому, что русская она.
Восторженный, он поднял свои глаза на девушку, ожидая увидеть ответный, близкий ему пламень в её глазах. Но скука, мелькнувшая в них, удивила Андрея. Он невольно подался вперёд и спросил на выдохе: — Что-то не так?..
Скука в глазах девушки сразу же сменилась весельем, глаза её задорно забегали и заискрились огоньками игривой радости: — Да нет, что вы? Всё хорошо! Вы действительно играете недурно! Мне даже понравилась ваша игра! Да, да, вы играете хорошо! Вот только…— она замялась, крутя локон.
— Что? Что "только"? — подался Андрей весь вперёд.
— Да вы не волнуйтесь! — засмеялась девушка.— Всё хорошо, вот только…— она выдержала многозначительную паузу, потом со вздохом сказала: — Вот только мне всё равно трудно слушать такую музыку.
— Почему? — огорчился Андрей.— Мне кажется, что вы — очень тонкая натура, многое понимаете и чувствуете. Может быть, это с непривычки?
— Я же говорю вам: не волнуйтесь! — засмеялась девушка, увидев, что тучка огорчения пробежала по лицу Андрея.— Не всем же, право, дано понимать такую серьёзную музыку. Я вообще с детства трудно воспринимаю произведения такого рода. Сколько бы матушка ни пыталась водить меня на симфонические концерты, на сольные выступления скрипачей или пианистов,— я никогда не могла просидеть на них больше пятнадцати минут. Что есть — то есть! — добавила она со смехом.
Андрею казалось, что его обокрали. "Не может такого быть! — думал он как в тумане.— Ведь она такая славная, милая, весёлая,— и вот тебе, не понимает музыки! Как же так?"
Он растерялся. Просто так расстаться с девушкой, такой лёгкой и беззаботной, ему не хотелось. Но он не знал, как и чем они будут общаться с ней. Всю жизнь его занимала музыка — и вот теперь он находился будто бы между двух огней: с одной стороны — его давняя, милая сестра и подруга, музыка, а с другой — задорная, весёлая девушка, с которой знаком всего ничего, но которая, внезапно ворвавшись в его душу, вдруг заняла в ней своё положение и отпускать Андрея от себя не желала. Как тут не растеряться? Мысли в голове судорожно метались, перескакивая с одного места на другое: он всё думал и думал, как можно поправить положение, что ему нужно делать, на чём остановиться, что избрать, но растерянность царила в нём, и он не мог, не в силах был вынести какое-то решение.
Одна часть его естества рвалась к музыке, желала дышать её нежным воздухом, купаться в тихих струях её мелодичного течения… Но другая часть его природы, которую он не знал до сего, требовала своего: она тянулась к девушке и хотела дышать одним с ней воздухом, говорить на одном с ней языке, делать то, что делает она… И Андрей колебался, стоя на перепутьи.
Наконец, вторая половина его мира взяла на немного верх, и он с надеждой спросил девушку: — Но ведь что-нибудь из музыкального мира вам, может быть, близко? — спросил так и замер от страха, что сейчас она скажет: "Нет, ничего меня не связывает с музыкой!"
Девушка улыбнулась приятной улыбкой и тряхнула волосами, которые, словно волны, упали ей на плечи тугими кольцами.
— Да, конечно! Уж не ставьте на мне, пожалуйста, крест! Я всё понимаю: для вас мир музыки — это вся жизнь! Я же не могу так сказать, но и для меня в мире музыки есть свои любимые уголки.
— Какие же? — вскинулся Андрей.— Ну, не томите!
— Ах, какой вы нетерпеливый! — засмеялась та в ответ.— Я конечно скажу вам, скажу, но прежде немного помучаю вас — терпите, терпите…— в других обстоятельствах, с другими людьми Андрей не стал бы дальше вести разговор, но сегодня — он так опьянел сегодня от счастья и восторга, что оправдывал все глупые и неуместные шутки своей новой знакомой: в мыслях он возносил её на высоту муз и преклонял пред ней, как пред самой прекрасной и восхитительной чаровницей, свои колена.
Вдоволь натомив Андрея, девушка, ещё раз улыбнувшись, сказала: — А я вам лучше не буду говорить, я сделаю по-другому.— И, поднявшись с лавочки, она приосанилась, встала в позу и вдруг запела громким резким голосом, не лишённым при этом некоторой оригинальности: "У любви, как у пташки, крылья…" — пела девушка, и Андрей восхищённо смотрел на неё: да, это была Кармен! как же это он сразу не заметил. Кармен — гордая, властная, очаровательная и загадочная Кармен! Он любовался ею, как мифической богиней, а девушка упивалась своей властью и пела всё горячее, с большей страстью и жаром.
— "Любовь, любовь, любовь, любовь!"
— Удивительно,— прошептал Андрей.— Но вы — это и есть сама Кармен!
— Ну, вы уж скажете, право! — засмеялась девушка, но было видно, что этот комплимент ей пришёлся по вкусу.— Если бы вы могли подыграть мне на своей скрипке, я бы спела ещё выразительнее, но ведь вы этого не сможете.
— Да как же не смогу? — закричал Андрей.— Смогу, смогу! Пойте! А я буду играть!
Под скрипку девушка пела ещё хуже, чем без сопровождения. Скрипка явно мешала ей, не позволяла играть телом, как того хотелось молодой певице. И не допев арию до конца, девушка раздражённо оборвала и резко бросила:
— Нет, видимо, скрипка для таких дел не годится! Она только всё портит!
— Это с непривычки! — попробовал было объяснить Андрей,— давайте попробуем ещё раз…
Но девушка и слушать его не стала. Она помахала рукой перед лицом и тоном утомлённого и уставшего человека сказала: — Как долго я задержалась с вами! Мне уже давно пора быть дома! Право, я потеряла уйму времени! А ведь у меня ещё дела!
И опять Андрей почувствовал, как всё внутрь него разделяется, и одна половина его естества взывает к здравой рассудительности и поёт в сердце его тончайшей флейтой гармонии; другая же половина — рвётся вслед за девушкой, которая вот-вот уйдёт и он больше с ней никогда, быть может, не встретится. Остаться бы Андрею, или же просто повернуть в другую сторону, сказав последнее "до свидания!" и отпустив из сердца зыбкий образ незнакомки. Но он зачем-то, не зная сам зачем, встаёт с лавочки и, словно раб, топчется на одном месте, а потом сбивчивым голосом говорит: — Позвольте я вас провожу.— Девушка позволяет, и они идут по весенним аллеям,— она всё пересыпает в устах пустые брякающие слова, от которых пусто на уме и тяжело на сердце, но которые заполняют тебя и дают хоть какое-то ощущение счастья. Андрей, словно раб, продолжает смотреть девушке в рот и смеётся над её совсем несмешными шутками… И что это с ним? быть может, весна виновата?
Проводив девушку до дома, Андрей долго топчется у ворот, не смея сказать прощальные слова. Девушка, по-видимому, уже утомлена столь незадачливым кавалером, ей скучно уже с ним и поскорее хочется домой, тем более, что из-за занавески её комнаты уже несколько раз выглядывали любопытные глаза подруги, ожидающей её с новыми вестями.
Наконец, девушка вырывает свою руку из руки Андрея и капризным тоном обиженного ребёнка говорит плаксиво: — Ну, проститесь же со мной, наконец! А то я уже замёрзла! Пора же даму отпустить и домой!
— Да-да, конечно! — спохватывается Андрей, и смотрит на предмет своего обожания печальными глазами побитого сенбернара.
Девушку всё это начинает уже сердить. Бывшая до сего приветливой, она преображается: в глазах мелькают чёрные стрелы гнева, и даже её распущенные локоны гневно шипят в сторону Андрея, словно змеи на голове Медузы-горгоны. Но Андрей ничего не замечает, ему жаль уходить из сказки, за какой-то час-два он уже привык к ней.
— До свидания вам! — шепчет он грустно, а сам с мольбой смотрит на девушку, вдруг она останется.
Но её каблучки уже стучат по мостовой. Быстро, почти бегом, она удаляется от него, вот скрылась в подъезде дома и даже не повернулась назад, рукой не махнула.
До позднего вечера простоял Андрей под окнами незнакомки, всё ждал, что она если не выйдет к нему, то хотя бы выглянет из-за штор и подаст малую надежду. Он с надеждой вглядывался до рези в глазах в тёмные шторы, и несколько раз получил насмешливый взгляд её подруги, которая время от времени подходила к окну проверить: не ушёл ли он.
"Господи! Как ты глуп, братец! — говорила одна половина его естества.— Что это ты вообразил себе? Ступай-ка лучше домой да займись своими прямыми делами. Сколько времени потерял — и всё напрасно! Ведь сразу было ясно, что это пустота! Так нет же, мучаешь себя и сердце терзаешь!"
А другая половина убеждала: "Нет, всё это не напрасно — она любит меня, любит, иначе она не стала бы мне петь про любовь! Какая она милая, чистая, непосредственная и простая. Да, она — верх совершенства, я не ошибусь, если скажу, что она — святая! Святая! Как же я могу оставить её?"
Когда зажглись на небе звёзды, Андрей вдруг вспомнил про оставленную в сквере скрипку. В голове зашумело, в глазах потемнело — он ещё никогда не оставлял её: повсюду вместе с ней, и в беде и в радости она всегда была с ним. Разом испарились все мечтания и грёзы. Со всех ног Андрей бросился в сквер. Подбежал к воротам — заперто! стал стучать долго и громко, привлекая к себе внимание одиноких гуляющих пар.
Подошёл седенький старичок, спросил: — И чего это ты порядок нарушаешь? Ступай спать, завтра придёшь.
— У меня… там… скрипка…— заплакал Андрей.
— Скрипка? — удивился старик.— Что ж ты, мил человек, скрипку-то оставил одну?
— Так получилось,— опустил Андрей плечи.
— Что ж, ничего не поделаешь,— обнял его за плечи старик.— Ночь ведь уже, кто тебя сейчас за ворота-то пустит? Если цела твоя скрипка — то утром возьмёшь её, никуда она от тебя не денется! А сейчас нечего шуметь! Люди спят уж давно!
Старичок ушёл, а Андрей, опустившись на холодную землю, забылся, впал в тяжёлый сон. Отрывочные сновидения проносились пред его внутренним взором, словно тяжёлые свинцовые облака накатывали на душу и пробуждали в ней воспоминания.
Скрипка… Это был матушкин дар ему. Мама подарила скрипку своему несовершеннолетнему ещё сыну, сказав при том: "Вот, сынок, реликвия рода нашего. Я не знаю, кто и когда сделал её, но мой отец передал её мне, сказав, что ещё его дед играл на ней. Сколько ей лет — то сейчас не установишь. Но не это главное для тебя, сынок: скрипка эта несёт в себе дыхание рода нашего, в ней — все наши слёзы, радости, открытия, победы и поражения, всё в ней, и все мы вечно в ней!"
Тогда Андрей, двенадцатилетний мальчуган, ещё не мог понять, о какой силе говорит матушка. Много позже, когда скрипка запела в его руках, и он полюбил её нежный голос, тайна её силы открылась для него: он узнал в жизни, что скрипка — самый первый друг его сердца, что она первая придёт ему на помощь, не предаст и не оставит. И её он держался всякий миг жизни своей. Товарищи по консерватории поначалу посмеивались, сделав старенькую скрипку объектом насмешек и уколов. Но когда они услышали её полнозвучный могучий голос, задевающий самые глубинные струны души, они все, как один, признали, что эта скрипка сильнее тех блестящих, горящих новеньким лаком инструментов, которыми они хвалились и гордились.
И вот теперь, впервые за многие годы, Андрей и скрипка разлучены. "Как всё глупо получилось! — сокрушался Андрей, обхватив голову обеими руками.— И куда я помчался? Зачем это мне нужно было? Не понимаю… Какой-то дурман, словно опьянение — ничего не разберёшь! По сути своей, она мне совсем и не понравилась — всё в ней чужое для меня: поведение, жесты, голос, слова. Тогда зачем я побежал за ней? Оставил скрипку! Забыл про неё!! И ведь не вспомнил!!!"
Сердце разрывалось на части во время этих дум, и чтобы сохранить себя для утра, Андрей стал неслышно молиться, перемешивая слова молитв с горькими слезами: "Боже! Не оставь меня! Я глупый, дурной человек, я бросился за бабочкой, которая порхнула крылышком — и нет её. А верного друга я оставил, судьбу свою и жизнь бросил! Помоги мне, Боже, помоги мне наутро встретиться со скрипкой. Помоги! Я уж более не предам её, не изменю музыке — только помоги мне опять увидеть её и подержать в руках. Не будь глухим к словам моих молитв!"
Как только утро окрасило розовым сиянием небосвод, Андрей вскочил на ноги и стал суетливо прохаживаться у ворот. Пришёл дворник и отпер ворота. С удивлением он посмотрел на молодого человека, который бросился в глубину сада, побежав по аллее со всех ног. Вот и заветная лавочка, где он сидел вчера с девушкой и наслаждался её рассказами…
Словно оглушённый, Андрей встал на месте… лавочка пуста… Нет! Нет! Всё кончено! Но не желая верить, он опустился на колени и обшарил землю: может быть упала, завалилась куда-то… Но скрипки нигде нет. Андрей обежал весь сквер — пусто! Ноги отказали ему, он опустился на первую попавшуюся лавочку и горько заплакал. Дворник, подметавший дорожки, со стороны наблюдал за ним. Потом подошёл ближе и, скрутив цигарку, спросил: — Случилось что, мил человек? Беда, может, какая?
— Беда…— выдохнул Андрей.— Потерял, потерял…
— Что потерял-то? — склонился к нему старый дворник.— Может, я, грешным делом, видел?
— Скрипку! Скрипку не видел ли, голубчик? — вскинулся в надежде Андрей.— Такая старенькая, вся пошарпанная скрипка… Я её на той лавочке оставил…
— Скрипку? — переспросил дворник.— Нет, не видел. Я вот намедни коляску возле лавочки приметил, а там — прости Господи! — ребёночек! вот уж пропажа так пропажа! А тут скрипка — это ещё ничего! Люди и не то теряют! Вот одна старушка раз…— но Андрей его уже не слушал. Он, опустив голову, брёл по сумрачной аллее, и душа его рыдала рыданием неизреченным.
— Да ты не больно убивайся-то! — крикнул ему вслед дворник.— Коли старая такая была, так потеря не очень велика! Новую купишь — денег накопишь и купишь!
— Не куплю! — прошептал Андрей, и рыдание излетело из его груди.— Новую жизнь уже не купишь! Коли дар потерял, то кто мне новый даст? Как жить теперь, чем жить? Вечное, сокровенное, родное я оставил — и ради чего?! ради пустышки, безделицы, которая блеснула на солнце и исчезла. Как теперь жить, чем жить, ради чего? Родовое сокровище утерял — с какими глазами на матушку посмотрю, как ей о той страшной пропаже скажу?! И ведь ради чего оставил жизнь свою? Заигрался, закрутился, а ведь сердце говорило мне: не ходи! не трогай! оставь не своё! Ведь сердце показывало мне мой путь, а я, неразумный, пути истинного не разумел! К ложному кинулся, потому что ложное сверкало уж больно ярко! И что теперь? — и ложного нет, растаяло, бросило меня то, что манило и влекло, и истинного у меня не будет. Теперь я уже ни жив, ни мёртв — так просто, одна оболочка, в которой ничего нет.
И вдруг до слуха Андрея донёсся знакомый голос. Так могла петь только его скрипка! Его!!! Он бросился, забыв обо всём на свете, на её голос и выскочил на небольшую площадочку подле двухэтажного каменного дома; на площадке стоял дряхлый слепой, рядом с ним — мальчик-поводырь. В руках старика была родная сердцу Андрея скрипка. Старик играл совсем простую мелодию — но она сейчас была для Андрея лучше всех симфонических концертов мира. Мальчик, протягивая помятый картуз, пел тоненьким чистым голоском песню о чудном крае, о счастье, что ждёт всех людей в стране солнца золотого. Андрей не смел подойти к старику, который соединялся сейчас с его родной скрипкой: он очень хотел подбежать к слепому и просить его, чтобы он отдал скрипку своему законному хозяину: он бы смог объяснить старику, что скрипка его, рассказал бы историю своей жизни… и старик обязательно бы понял его, и отдал дорогой дар. Но отчего-то подойти к слепому скрипачу он не мог, шага не мог сделать, ноги отказались повиноваться ему.
Между тем кончилась детская песня, и скрипка запела, заиграла, взмолилась, дрожа всеми струнами от волнения. Она плакала, рассказывая, как ей было одиноко и страшно одной в тёмном сквере, как она взывала к своему другу, бросившему её столь внезапно, как обращалась к Господу, моля Его о чудном сретении! Она долго плакала, и ветер колебал её чуткие струны. Она знала, что голос их долетает до слуха Андрея, но почему он не слышит её плач? почему не возвращается к ней? Но она надеялась и ждала своего единственного, любимого, милого и дорогого, с которым ей должно пройти по жизни.
Она плакала, и плач её услышал старый скрипач, который в тот день похоронил свою любимицу,— когда переходил он с мальчиком через дорогу, из-за угла вынеслась горячая лошадь, сам-то старик чудом уцелел, а вот скрипка его, с которой он прошёл долгие пути-дороги, была раздавлена…
Он тоже страдал в разлуке с милым и дорогим ему существом, и в минуту горечи услышал плач бедной, оставленной скрипки. Бросился на зов и прижал бедную скрипку к своей груди. "У меня никого нет, кроме мальчика! — сказал он ей.— Если хочешь быть с нами, если хочешь вместе со мной делить тяготы нелёгкой дороги, пойдём, я буду тебе верным другом!" И скрипка поверила ему: да, она знала, что он не бросит её, не предаст — сердце у него верное. Но не могла она оставить надежду на встречу с тем, который когда-то клялся ей в любви, и так пропела она слепому скрипачу: "Я не могу уйти с этого места, ведь тот, кого я жду, когда-то вспомнит обо мне и вернётся! Обязательно вернётся! Я знаю это! Поэтому я буду ждать!"
А вечер был холодный, и бедная скрипка вся озябла, а в её положении это было очень опасно — она могла заболеть и потерять свой чистый голос. Старик заплакал, гладя её дрожащими пальцами: "Я знал, что ты не оставишь того, кто забыл тебя! Но позволь мне помочь тебе! Ты не знаешь, когда он прийдёт, и я не знаю, но время может пройти долгое до дня встречи, и всякая беда может случиться с тобой! Я не могу бросить тебя здесь, ведь ты — скрипка, дитя музыки, а я поклялся навсегда быть слугой прекрасной богини. Я возьму тебя с собой, ночь мы переночуем вместе, а утром, как только погаснут звёзды, я возьму тебя в руки, настрою и мы будем вместе с тобой петь! Он услышит твой голос и обязательно придёт! Он вернётся! Только мы должны помочь ему вернуться правильно!"
И скрипка согласилась. Она пошла доверчиво в руки старика, а он, сняв с себя тёплую куртку, бережно закутал её, как младенца, и понёс в своих руках, прижимая близко к сердцу. И казалось ему, что несёт он своё дорогое чадо, недавно преданное им земле… А наутро старик взял в руки скрипку и скрипка запела, стала звать к себе того, кто всегда был мил её нежному сердцу, она звала Андрея — и он услышал её мольбу…
Картина, открывшаяся пред внутренним взором Андрея в мелодии скрипки, настолько потрясла его, что он и шевельнуться не мог. Стоял, закрыв глаза, и память медленно возвращалась к нему. Сердце плакало и рыдало, разрываясь на кусочки; он хотел сделать что-то великое для слепого скрипача, который спас его милую скрипку, но не знал, что нужно делать в такую минуту, и не знал он, как подойти ему к скрипке, преданной вчера им.
И тут в сердце ворвались звуки материнской колыбельной, которую всегда перед сном ему пела мама. Скрипка запела голосом материнским, и песня та потрясла Андрея. "Не печалься, сынок, коль упал на пути,— ты вставай и смелей к свету солнца иди! веруй в счастье, веруй! Если вдруг ты ошибся, не плачь, улыбнись, небесам дорогим ты с мольбой поклонись,— испроси ты у них свет любви! Им омойся, стань чистым во свете, сынок, и смелей по земле ты беги, как поток,— поднимайся в чертог дорогой! Жизнь прекрасна, в ней радость познаешь ты, сын, только веруй, трудись и к словам неземным обращайся в день правды святой! Веруй в счастье, веруй!"
— Верую! Верую в счастье! — прошептал Андрей и сделал первые шаги по направлению к слепому скрипачу. А скрипка в его руках захлёбывалась от счастья песней торжества материнской любви, потому что видела она, что сретение близко к ней, что вот-вот подойдёт к ней сердцем тот, кто оставил её и забыл в ночи, и она услышит тихие, глубинные слова его души: "Прости меня, дорогая!"