Год 1818. Открывшийся после пожара Большой Каменный театр на Карусельной площади даёт жизнерадостный, даже слегка фривольный балет Шарля Дидло «Зефир и Флора», посвящённый шалостям олимпийских богов. Вот-вот поднимется занавес, балетоманы приготовили лорнеты, а в партере не затухает бесконечный политический спор о делах земных. Курчавый молодой человек в тёмно-зелёном фраке и светлых панталонах почти кричит возбуждённо:
– Теперь самое безопасное время: по Неве лёд идет.
Намёк понятен: во время ледохода Петропавловская крепость недоступна.
– Саша, угомонись, – морщатся собеседники.
Коллежский секретарь Саша Пушкин бывает запальчив и несдержан, никто ещё не знает, что придёт время, и станет он «светилом русской поэзии». Но по рукам уже ходят записанные кем-то во время чтения в узком кругу друзей стихи:
«Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…»
Говорят, Пушкин не собирался предавать огласке свои взгляды, но… у истинных поэтов слово появляется на свет раньше мысли. И живёт намного дольше.
Про «обломки самовластья» наше поколение учило в школе. Кто-то, отвечая урок, тихонько бубнил строчки себе под нос. А кто-то чеканил слова с энтузиазмом юности, уверовав в правое дело.
Наверно, не случайно в стихах Пушкина появилось это слово: «пока»… Во все века, в любые времена молодость жаждет свободы и перемен. В классе, в группе, в компании, конечно, нет-нет, да попадаются юные приспособленцы-умники Молчалины, но большинство-то искренне верит, что в их силах изменить мир. И лишь потом…
Вот об этом «потом» – книга Бориса Акунина «Дорога в Китеж» из серии «История российского государства в повестях и романах».
Можно сколько угодно рассуждать, что для автора это «всего лишь» коммерческий проект (словно абсолютное большинство «людей пишущих» проигнорирует пушкинское: «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать»), однако в умении точно и красиво сформулировать мысль Акунину не откажешь. Вот аннотация к книге: «Это роман идей и приключений, потому что в России идея всегда – приключение. Действие происходит в эпоху великих реформ и великих общественных потрясений второй половины XIX века, когда определялся путь, по которому пойдёт страна, и ещё мало кто понимал, куда этот путь её приведёт».
Оставлю в стороне художественные достоинства и исторические реалии романа. Заинтересовали главные герои, которых, не мудрствуя лукаво, Акунин позаимствовал у Дюма: те же мушкетёры, «зелёные годами, но дерзкие умом и острые языком».
Благородный умница Атос – двадцатишестилетний граф Евгений Николаевич Воронцов, адъютант великого князя Константина Николаевича. Аристократ в лучшем значении этого слова, он в каждом стремился видеть хорошее. Случалось, всё же убеждался, что имеет дело с дураком или мерзавцем, но и тогда не презирал, а лишь горестно сожалел о человеке.
Грубоватый Портос, Михаил Гаврилович Питовранов, мечтающий повторить путь Ломоносова. Отсутствие связей успеха на казённой службе не сулило, и журналистика оказалась чуть ли не единственным ремеслом, где родословная не имела значения. «Хорошо писать можно только о том, что очень сильно любишь или очень сильно ненавидишь. Ненавидел Питовранов то, что в России плебею все завидные дороги перекрыты… но статей на подобную тему никто бы не напечатал. А любил – научные открытия, технические изобретения и прочие порождения острого ума. Тематика свежая, для России новая, а главное совершенно безопасная» – так охарактеризовал своего героя автор.
Наиболее занимательный из трёх приятелей: Виктор Аполлонович Воронин. Он, как и Питовранов, прижился в журнале «Морской вестник», который курировал великий князь. Статей Вика (как называли его друзья) не писал, не редактировал, но благодаря ему дела в журнале двигались будто сами собой, что во все времена считалось верхом административного гения.
Воронин-отец служил надворным советником, крепостными не владел, взятки не брал. Сына наставлял: «У чиновника честь в честности. Мы – кирпичики, из которых сложены стены государства». Честолюбивый Арамис становиться кирпичиком не желал и метил в архитекторы.
По воле автора с героями мы встречаемся в 1854 году, когда Великобритания, а за ней и Франция объявили войну России, уже вовлечённой в войну с Турцией.
Общеизвестно: уроки истории ничему не учат, хотя самодержцам следовало бы знать: годы репрессий и цензуры, пресечения ростков живого порождают в новых поколениях не покорность, а ненависть и стремление к переменам. Ведь «любая беда для толкового ума открывает массу новых возможностей. Не случись беды, эти двери и не открылись бы».
А для того, чтобы двери открылись, достаточно убрать тирана. Не самая новая идея для государства Российского, но невообразимо привлекательная, ведь в России любая идея – приключение. Всего лишь подлить отраву в чайник царя, и начнётся новая история страны…
– Неужто так в истории и происходит? – колеблется Портос. – Собираются три оболтуса, говорят друг другу «давай сделаем это» – и делают?
– Не знаю, как в других странах, а в России только так царей и убивают, –ответствует Арамис. – Если мы сделаем это сейчас, не понадобится никакой войны… Не станет его, мы с Европой сразу помиримся. Сотни тысяч жизней будут спасены.
От Атоса заговор скрыли: слишком впечатлительная натура. Зато привлекли д’Артаньяна, Адриана Дмитриевича Ларцева, беглого государственного крестьянина, сына декабриста, осуждённого на вечную каторгу по первому разряду. Влюблённый в железные дороги, не читающий романов, «поскольку в них содержится мало сведений, заслуживающих доверия», зато знающий всё о локомотивах, прагматичный сибиряк поддержал замысел Воронина: «В природе всё время кто-то кого-то убивает, чтобы сожрать или защититься… Волка надо застрелить, тогда стадо уцелеет».
Всё казалось таким простым: Ларцев сварит отраву, он не однажды пользовал такую для волков, Портос-Питовранов, зайдя к приятелю-повару, подольёт её в чайник, который заваривают только для Его величества, а зачинщик отчаянного дела Вика Воронин изловчится вовремя занять место рядом с новым царём.
Даже самый маститый автор не посмеет изменить события, описанные во всех учебниках истории. Чай попробовал лакей, сохранив жизнь императору, а неустрашимый д’Артаньян принял удар на себя, отводя возмездие от мушкетёров: дальше Сибири не сошлют…
Николая I сменил Александр II. Либеральная эпоха отметилась жестами милосердия: законодательной, образовательной, другими реформами. Даже отменой крепостного права, что, впрочем, не удовлетворило ни либералов, ни реакционеров: одним было мало, другим много…
Польское восстание, покушение на жизнь Александра II развернуло режим в другую сторону. Традиционно для истории России: после недолгой полусвободы, началось закручивание гаек.
С бывшими мушкетёрами мы встречаемся, как и положено, двадцать лет спустя.
Граф Воронцов занимает скромную должность уездного мирового судьи в провинции.
Портос, осуществивший юношеские мечты – один из самых популярных и высокооплачиваемых журналистов столицы. Его насмешливо-пессимистические статьи, читают «все мало-мальски приличные люди». Российскому обществу в любые времена по вкусу смех, за которым прячутся невидимые миру слезы.
Арамис состоит чиновником для особых поручений при графе Шувалове, возглавляющем Жандармский корпус и Третье отделение.
Впрочем, ни мировой судья, ни известный журналист с Арамисом не общаются. Их разделил польский вопрос.
Приехавший из Америки д’Артаньян не понимает:
– Вы в ссоре?
– Да. У нас разные взгляды на политику.
– А ссора из-за чего?
Объяснить новоявленному американцу, что в России разных взглядов на политику для ссоры более чем достаточно – невозможно.
У д’Артаньяна за прошедшие двадцать лет событий хватило с избытком. Поскольку «ссылать сибиряка в Сибирь все равно что топить в воде щуку», Ларцев в Сибири не задержался и после серии приключений перебрался в Сан-Франциско. Три года воевал на стороне северян, строил Трансамериканскую магистраль, занимался отладкой движения, эксплуатацией, пока не пригласили в Россию: железную дорогу строить.
Приключения Воронина другого рода: замена одних идей на другие – процесс болезненный. После двадцатилетней разлуки Арамис делится с Ларцевым: «Я ведь искренне и горячо верил, что реформы способны улучшить страну. Но в шестидесятые годы увидел: происходит обратное… На ум, еще вчера скованный рабством, свобода действует, как водка на непривычного к ней чукотца… Гласность прессы превращается в соревнование, кто больней ударит по государству. А Россия, так уж исторически сложилось, это в первую, во вторую и в последнюю очередь государство. Не стань его, и придет какой-нибудь новый Батый… Государство можно и должно улучшать, но разрушать его – значит служить Батыю. Попадись мне сегодняшнему я тогдашний, двадцатичетырехлетний, без колебаний отправил бы самого себя на виселицу. Вместе с тобой и Портосом. За покушение на царскую особу, олицетворяющую собой государство».
Каждый имеет право на свою правду. Но почему-то из века в век государство отождествляют с одним конкретным человеком. Иначе, дескать, смута грядёт. Трудно не согласиться с высказыванием российского историка Н. Эйдельмана, приведённым Б. Акуниным в книге: «Лекарство для империи»: «если общественные перемены по-настоящему востребованы, срабатывает удивительный закон: преобразования, едва начавшись, находят своих исполнителей».
Как тут не вспомнить историю подпоручика лейб-гвардии Егерского полка Ростовцева, который в 1825 году сообщил Николаю I о заговоре за два дня до восстания. Спустя тридцать лет он возглавит комитет по освобождению крестьян, выдержит яростные нападки партии крепостников, надорвётся на этой должности и умрёт, не дожив года до долгожданного манифеста, того самого, о котором так мечтали декабристы… Какой писатель смог бы придумать такую судьбу?
Но вернёмся к приключениям бывших мушкетёров.
Исторические события, увы, не вписываются в хронологию романов Дюма. И следующая встреча с героями происходит не десять лет спустя, а всего шесть. Шесть лет и девять месяцев, наполненных надеждами, разочарованиями, горем… Это много? Мало?
Трудно сказать. Время течёт для всех по-разному: замедляется, почти стоит, изнуряет ожиданием или пролетает счастливым мгновением…
В семью Атоса пришла беда. Сын, преисполненный романтических идей о свободе и справедливости, пошёл волонтёром в армию: защищать «славянских братьев» от турок. Вернулся с пулей в позвоночнике, не выдержав не прекращающейся ни на минуту боли, покончил с собой. Дочь, воспитанная в сострадании к людям и увлечённая любовью, порвала с семьёй, уйдя из дома за своим избранником – народовольцем.
Недовольство ситуацией в стране словно онкология разъедало общество. Вопреки мнению, что «государство должно проявлять силу», жёсткие полицейские меры: показательные судебные процессы, казни кого-то устрашили, но и ещё больше породили других, готовых на любые жертвы ради идеи. Гнойное образование неминуемо должно было прорваться террором, вплоть до цареубийства. В марте 1881 года, оно и случилось.
И народовольцы, и государственники мечтали о благе для России. Хотя «благо» понимали по-разному…
– Я для себя давно разгадал: дьявол о человечестве печётся, а Бог – о человеке. Ежели кто любит человечество или Россию больше чем человека, тут серой пахнет, – вздыхал Атос.
– Любить дерево больше леса? Близорукость и слюнтяйство, как весь их гнилой либерализм, – сердился Портос.
И только Арамис, служа то одному лицу, приближённому к столпу власти, то другому, не сомневался: «Присягаю не личности, государству».
Завершилось всё так, как, в сущности, и должно было завершиться.
Атос скончался от разрыва сердца, когда на его глазах погибла от взрыва бомбы дочь-террористка. Арамис, служа отечеству, вышел на след «Оборотня» – Портоса, оставшегося чуть ли не единственным незадержанным после убийства царя народовольцем в столице. Д’Артаньян-Ларцев не участвовал в заговоре: «Плохая власть лучше никакой», но в помощи другу не отказал, укрыв от жандармов и пообещав переправить в Лондон.
Арамис лично отправился на задержание бывшего соратника. Ларцева он попытался убедить не вмешиваться, но Адриан лишь удивился:
– Ты делаешь то, что считаешь нужным. Я – то, что должен. Ко мне обратился друг за помощью, я обещал.
– Но у вас нет никаких шансов. Здесь кругом жандармы.
– Что это меняет?
Воронин взмахнул рукой, давая спрятавшимся в кустах жандармам команду стрелять. «Когда он открыл глаза, Адриан лежал ничком, широко раскинув руки и вцепившись пальцами в молодую траву». Из сторожки донёсся глухой звук выстрела: застрелился Портос.
Вот так завершились приключения мушкетёров в России. Прав был Саша Пушкин:
«Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман…»
Конечно, всё написанное – совершенно не литературоведение и не литературная критика. Просто захотелось поделиться, чем «зацепил» роман Б. Акунина: как меняемся мы с годами. Не то становимся мудрее, не то изменяем себе вчерашним… Кто знает…