Он сидел, опустив в таз с водой ноги, и смотрел на них, шевеля распухшими пальцами.
Хорёк Тоша скрёб под ванной пряча, украденную из мешка, картошку. Он любил этого смешного зверька, но подозревал, что Тоша - причина его обострившегося вдруг заболевания. Надо было срочно пристраивать проказника куда-то. Боже, как же они болели - его многострадальные ноги…
Кожа сохла и трескалась. Из трещин сочилась кровь.
Заживая, раны саднили и чесались, и хотелось разодрать их не жалея, остервенев от этой постоянной, не проходящей боли.
Боль! Сколько Он себя помнил, столько и ощущал её – эту дикую, порой невыносимую, заставляющую буквально одуревать от неё, боль.
Он никогда не забывал того, как лежал в постели, рыдая и спрашивая кого-то, за что ему выпала такая незавидная участь?!
Но ему никто не мог объяснить: ни мать, начинающая спиваться от горя и бессилия помочь, хоть чем-то, своему ребёнку, ни врачи, собирающие консилиумы и в недоумении качающими головами, и прячущими виновато глаза, когда сталкивались с взглядом ребёнка, с побелевшими от нечеловеческой боли, детскими глазами.
Им было стыдно, что взрослые учёные мужи, занимающиеся лечением кожных заболеваний, этому мальчику ничем не могли помочь – были бессильны.
А Он испытывал к ним не злость, не ненависть – дети не умеют ненавидеть, не разочарование от того, что взрослые такие тупые, а жалость, как к людям беспомощным, жалким.
Ему даже было смешно, глядя на них – таких маститых профессоров, доцентов – светил, которые только и могли, что качать головами и разводить руками.
Он лежал весь в гною и крови, опухший, с постоянно зудящимся телом, практически, не имеющим кожи, и задавался недетским вопросом: "За что?!"
Болезнь то затихала, давая временную передышку, как бы дразня и показывая, как это не испытывать резкой боли, а то обострялась с новой силой и жестокостью, как бы смеясь над жертвой, и говоря: "Напрасно надеешься, малыш! Я не уйду! Ты мой, мой, мой…"
Иногда ему хотелось со всего размаха удариться головой о стену, чтоб закончить все страдания разом, но вспоминая маму, ему становилось её жалко, как же она без него?
Как выносил его маленький организм эту боль, Он не понимал до сих пор. Видимо Он был нужен Жизни, от того она и боролась со Смертью, не отдавая его.
Через Боль Он постигал её - Жизнь! Она открывала ему Сознание, делая стойким "оловянным солдатиком".
Он уже знал, как это умирать - падал в Бездну…
Тогда ему многое открылось и провидение подарило ему, взамен утраченного здоровья, способности, которыми мало кто обладал. Тогда его вытащила из Бездны Танечка, подружка любимая и Он с такой нежностью её вспоминал, и был благодарен до сих пор.
А Танечки давно не было… Она ушла вскоре, после того, как вытащила его, вернув в Жизнь…
Он был одинок – бедный больной малыш, опередивший по развитию своих сверстников, которые смеялись над ним, не понимая, о чём Он говорит, и дразнили, глядя на его руки, лицо, слыша, как Он задыхается от астмы. У него не было друзей, да где бы ему их найти, если мальчик постоянно находился в больницах или лежал дома? Учителя приходили, чтоб дать ему "знания", но Он мог сосредоточиться лишь тогда, когда было интересно и тогда, заглушая боль, Он вгрызался в них.
В десять лет малыш прочёл "Капитал" К. Маркса и поверг историка в шок, выдав своё резюме.
Всякие пестики – тычинки его не занимали и Он прошёл мимо. А вот астрономия всегда привлекала. Планеты, созвездия, квазары - это так интересно!
Малыш мог бы овладеть любой наукой, но главное, чтоб было интересно. Он знал гораздо больше своих сверстников, но по установленным кем-то "умным" меркам, считался необразованным.
Малыш рос в одиночестве, наедине со своей болью - она стала его подругой и врагом одновременно.
И только потом Он понял, что Боль не враг, а Друг!
Её надо полюбить и принять, чтоб она, наконец, отпустила, и ушла восвояси навсегда.
У него было много времени, чтоб прийти к этому.
Осознание пришло лет в четырнадцать, когда Он понял, что ни таблетки, ни микстуры, ни процедуры не помогут и что надо от этого отказаться раз и навсегда. Он начал с того, что отказался от всего, что прописывали доктора , разрушая ещё больше организм химией и разработал свою методику. К тому моменту Он уже не вставал с кровати, поскольку ноги отказали – суставы не работали, мышцы атрофировались. Надо было что-то делать и Он решил начать есть. А поскольку ему почти всё запретили из-за аллергических реакций, Он стал приучать свой организм сначала к малым дозам запрещённых продуктов. И приучил… Организм перестал реагировать, привыкнув. Превозмогая боль, Он вставал на ноги и ходил на израненных подошвах, плача и скрипя зубами. Он ходил и плакал, плакал и ходил через силу…
И болезнь начала сдаваться, а Он не жалея себя, выталкивал её из своего тела.
Потом, много позже, когда Он стал почти здоров, отказался от инвалидности, что была назначена пожизненно, Он пришёл к профессорам и те, увидев и узнав в молодом красивом парне, своего бывшего пациента, удивлялись, и опять прятали глаза, но уже не от бессилия, а от смущения.
Он был единственным в России мальчиком, имеющим неизлечимое заболевание кожи, но который сам, силой своего Духа и желанием жить, смог победить недуг.
Теперь его методику применяют, а про него уже и забыли, как будто и не было маленького человека с глазами, наполненными болью…
Он смотрел на свои ноги. Они болели, но разве это можно было сравнить с тем, что было тогда – в детстве, которого не было, которое не дало ему даже поверить в Деда Мороза просто потому, что Он был старше и мудрее своих сверстников благодаря Боли, сделавшей его взрослым раньше времени.
@ Наталья Анищенко сентябрь 2021