Андрей ехал домой по заснеженной дороге. Высокие сосны, накрытые белыми шапками, с обеих сторон будто светились в темноте. Тяжелая, гнетущая злость ушла. В душе было пусто. Завтра Новый год. Нельзя сказать, что он как-то очень любил этот праздник или придавал ему особое значение. А сейчас, тем более. Но все равно. Завтра 31 декабря. День рождения мамы. Поэтому он сегодня по дороге с кладбища и заехал к старому фотографу, старому другу родителей. Они всей семьей много раз встречали здесь Новый год. Особенно в последние годы перед аварией. Дома что-то совсем разладилось, отец хотел уйти, несчастная мама, в халате и теплом платке сверху, плакала, он, Валера и Светка осуждали отца, взывали к благородству и благодарности. Им было около тридцати и, наверное, в этом возрасте пятьдесят пять кажутся глубокой старостью, в которой никакой любви уже не бывает, просто не может быть. Они не понимали, возмущались и жалели маму. Светка, любимица отца, даже скандалила с ним. И он не ушел. И сегодня Андрей в память о них заехал на старую дачу.
- А знаешь, я ведь знал мужа твоей Веры. Они здесь жили недалеко. С маленьким ребенком. И мы иногда играли в проферанс вместе. Кстати, и твои родители иногда приезжали. Давно это было. Надо же, как все переплелось. А потом он как-то неожиданно умер, Вера осталась с ребенком. Ее Лида узнала, когда вы приезжали.
- Она не моя.
- Да? Не сложилось? А мне она понравилась.
Андрея вдруг взорвало, он резко встал, отвернулся и махнул рукой:
- Хватит! Я ничего не хочу знать об этой женщине, ее нет, не существует для меня, она все прекратила, зачеркнула и уничтожила исключительно по каким-то своим соображениям, сославшись на семейные обстоятельства, ничего не посчитав нужным объяснить. Почему? Кто ей дал на это право? Обиды? Капризы? Кто должен догадываться о твоих комплексах или трагических последствиях детских психических травм? Я ничем ее не обидел. Я до сих пор в этом уверен. А если это не так, а я и не подозреваю, то, может быть, об этом стоит сказать. А если это не стоит даже разговора, то значит не стоит ничего. Я не хочу знать эту женщину!
Сергей Владимирович встал тоже:
- Эк, тебя разобрало. Ты на отца сейчас похож. Так обиделся? А ты сам пробовал все выяснить или ждешь, что она первая придет? Она взрослая женщина, Андрей. Взрослая, понимаешь?
- Конечно, все мы взрослые, слава Богу. Именно это и возмущает.
- Э-э-э, совсем не все взрослые. Сядь. Можно прожить невзрослым всю жизнь, держась за руку кого-то, опираясь, прислоняясь, вися на шее, - как угодно. Даже, используя и манипулируя.
- Но, знаешь, манипулировать надо уметь. Это не про нее.
- Конечно, еще как! Все надо уметь, и за ручку держаться, и на шее висеть. Есть даже талант такой, - старый фотограф ухмыльнулся.
Он заварил чай. Помолчали.
- Наверное у тебя были именно такие женщины, Андрей. Ты сам таких выбирал. Для тебя женщина во многом, а может быть и в основном, - отражение твоего благополучия. Подтверждение силы самца. Ты их имеешь, с твоими достоинствами получить женщину несложно, уж извини за прямоту, используешь по своему желанию, благодаришь и... меняешь. Безболезненно. Они даже не часть твоей жизни, так, украшение, приятная добавка, как соус. Ты с ними достаточно щедр и, как тебе кажется, благороден. Ты и теорию такую составил, что все по взаимной договоренности и по желанию. Но никто никого не обременяет лишними, как тебе кажется, обязанностями.
- Но это же нормально для мужчины, я считаю. А потом, что значит, я меняю? Меня тоже меняли... и достаточно болезненно. Вот именно сейчас.
А сейчас, дорогой мой, ты встретил взрослую женщину. Самостоятельную, у которой, знаешь ли, все уже есть: образование, профессия, деньги, жилье, даже семья. Хорошее или плохое, счастливое или нет – это другой вопрос, но это свое. Есть прожитая жизнь, опыт, привычки и установки, желания и правила. И она не собирается все это бросать или сразу менять ради тебя. Не хочет, а, может быть, и не может. У нас ведь у каждого за спиной свой рюкзак. И ты ей, если и нужен, то нужен именно ты, а не твои приложения и соусы в виде ухаживания, подарков и секса. Хотя все это само по себе тоже неплохо. – Владимир Сергеевич опять улыбнулся. - Но она будет с тобой, только если она этого захочет. И сможет, вы вместе сделаете это возможным, потому что иногда мы сами не можем себе что-то разрешить. Хотим, очень хотим, но не можем. Ты знаешь такое?
- Наверное, - Андрей подумал, что как раз не может себе позволить набрать телефон Веры. Именно не может позволить...
- А, может быть, раз у женщины уже все есть, ей как раз и нужен такой вариант - только с подарками и удовольствиями. Зачем отягощать себя привычными семейными заботами.
- Для удовольствий – очень может быть. Но думаю, что такой вариант хорош только с любовником. Если есть муж. А она же одна. А я уверен, что ни одна женщина не хочет быть одна. Ни одна. Да и мужчина. Все твои разговоры о свободе и удовольствиях правильны только до того момента, пока ты не встретил свою женщину. Без которой плохо, а со всеми другими хуже, чем с ней. Даже, если она последняя стерва.
- Ну, дядя Сережа, у тебя и теория. Полная безнадега. Я так не хочу. И как же разобраться во всех этих своих и не своих - Андрей сердито ухмыльнулся.
А для этого надо разговаривать. Ты встретил женщину, которая знает себе цену, даже если она не так шикарна и ухожена. Это не эгоизм красавицы, это – своя жизнь и ее ценность. Она и тебя оценивает по своей шкале, и, скорее всего это далеко не материальная поддержка. Это – более дорогая вещь, Андрей. Это – надежность, это - способность, желание и умение тратить себя на другого. Это очень редко встречается. И в любви, и в дружбе. Много у тебя таких друзей?
- Не уверен...
А она в 18 лет пошла в министерство воевать за своего любимого человека. Это был большой скандал. И не только семейный. Его бывшая жена написала жалобу. Славу могли уволить с работы. Он был военным специалистом в закрытом институте, там была еще та дисциплина, следили за нравственностью. А эта девочка дошла до самого верха, до министра и сказал: «Не трогайте нас!» И все отступили. Вы об этом не говорили?
– Что-то она рассказывала. Думаю, она этим живет до сих пор. Гордостью за свой поступок. И считает, что надо подчинить и всех остальных.
- Знаешь, жизнь вдвоем, это больше уступки, чем победы. Сила не в подчинении, а в согласии.
- Ага, значит я должен меняться?
- Андрей, ты сам должен решить, выбрать, что тебе важнее. Эта женщина или твоя гордость и принципы. С чем тебе стоит жить.И, знаешь, я тебе уже как старик скажу, что думать тут бесполезно, это выбирают не головой... Будешь долго думать, думать, а потом возьмешь, и все сделаешь наоборот. – Сергей Владимирович вдруг как-то совсем молодо и весело рассмеялся. - И будешь счастлив!
- Или все сломаешь и будешь несчастлив.
- Да, или так. Но если выбирать между делать или не делать, я выбираю действие.
- Интересно, если бы женщина отца вот так же, как Вера, боролась за него, он смог бы уйти? – думал Андрей, возвращаясь в город.
За него никто, пожалуй, никогда не боролся. Но Андрей сам исключал такую ситуацию. Женщины были разные. Почти всегда он заканчивал отношения сам, правда старался это делать “благородно”, как он это понимал, т.е. остаться в хороших отношениях. Это было достаточно легко, т.к. он старался не заводить серьезных отношений. Об этом знали все вокруг. Это были приятные встречи, хороший секс, развлечение. Подарки и... до свидания. Обычно Андрей не возобновлял старые отношения. Вот только, пожалуй, с Ириной их отношения можно назвать романом. Но и Ирина присутствовала в его жизни, скорее, как ее украшение. А вот впервые, случилось так, что стало больно, обидно
- Хорошо, если лучше делать, чем не делать, - подумал вдруг Андрей, вспомнив слова старого фотографа. - Поехали.
Он подъехал к дому Веры, вошел в парадную, поднялся по лестнице и позвонил. Дверь открыла Вера. На ней был знакомый халат. Выглядела она неважно или устало.
- Привет. Можно мне войти? – Вера растерянно молчала.
- Вер, кто там? – Вера испуганно обернулась. Из спальни выглянул высокий мужчина в очках.
- А-а, я не вовремя. Извини. – Андрей резко повернулся и быстро пошел вниз.
- Андрей! Андрей, подожди! – Вера вышла за ним на лестницу. Но Андрей не останавливался.
- Андрей, нам нужно поговорить. Подожди. – Вера пошла вниз, потеряла тапок, остановилась... Андрей тоже остановился и повернулся к Вере. Лицо его было таким злым, что у Веры перехватило дыхание.
- Я должна тебе сказать..., у меня..., я... – На площадку вышел Михаил.
- Не надо так волноваться, Верочка. Я знаю, что тебе трудно признаться. Я помню. Ты сделала правильный выбор. Счастливо прокатиться на машине! – И Андрей быстро спустился вниз. Хлопнула дверь.
- Это кто, Вера? – Мишка держал в руках лампочку, которую менял в спальне.
Вера без сил опустилась на ступеньки. «Все кончено!» – звенело в голове..
-Ты что какая-то не такая? Устала? – Мишка стоял над ней - Вставай, пошли.
-Да обычная я, Миша, только беременная. Ребенок у меня будет.... – Вера вдруг сказала это очень легко и улыбнулась. - Знаешь, хочу маленького, Лена уже большая, я и забыла, как это...
Мишка застыл с лампочкой в руках...
-Как ребенок? Откуда, вернее от кого? - он вдруг сел на табуретку, потом встал и пошел на Веру.
-Слушай, ...ты..., ты что говоришь? Какой ребенок? Ты что сказала?
Вера вдруг почувствовала, что у нее нет сил объяснять.
-Что сказала, то сказала, не надо читать мне мораль, Миша. Я - взрослый человек.
Взрослый? - Мишка вплотную подошел к Вере, посмотрел на нее в упор, и она опять увидела очень злые глаза. - А я думаю, что у тебя просто не все дома, Верочка, что-то там внутри заскочило, или переутомилась.. Ты что, не понимаешь, что ты делаешь? Почему у тебя все так..., ну, через... жопу, не по-человечески?
20 лет назад ты, захотела и влюбилась в моего отца. Ну, ладно, влюбилась и влюбилась, подумаешь, прошло бы через полгода, поплакала и разлюбила бы... Но ты же перла как танк, ты делала только то, что хотела. Ты с ним сошлась, заставила уйти из семьи, жениться, в итоге – он умер, он – погиб, он не смог пережить то, что случилось..., а ты ведь даже не представляешь до сих пор, что ты сделала с нашей семьей, со мной?
Я не буду говорить о своих чувствах к тебе, это, я знаю, тебя не волнует, но ты же заставила меня ненавидеть отца. Тебя я ненавидеть не смог, хотя, очень стоило бы, одну тебя, а его я ненавидел. Когда я увидел тебя беременную..., я его чуть не убил..., хотел... А ты знаешь, что это такое, хотеть убить своего отца? Нет..., эх, ты..., правильно мама говорила...
Ты знаешь, что такое слышать, как рыдает мать, как она смотрит фотографии в альбомах, слышать, как она его ласково называет, плачет или кричит, и что она говорит о тебе??? Каково в этом жить? И он не смог с этим справиться. А тебе хоть бы хны..., как с гуся вода... И развела, и увела, и родила, и похоронила, и опять Михаил сделал шаг в сторону Веры, и она инстинктивно закрыла руками живот.
- Давай, давай, защищай своего ублюдка, но, знаешь, все зло возвращается к тому, кто его сделал, и ты все получишь и за все ответишь, за все...
- Не смей!Перестань, Миша, пожалуйста...
-Нет уж, послушай, заслужила... Ладно, тогда тебе было только 18. Не каждая бы, конечно, решилась, но ты все это сделала. Проехали, почти пережили. Но теперь тебе почти 40, как сама говоришь - взрослая женщина. И вот, теперь ты придумала себе, что хочешь родить ребенка. Соскучилась по маленькому... , родить одинокой женщине... Ах ты, боже мой! Какие сопли с сахаром! Прямо классический сюжет для мелодрамы! И ты опять не понимаешь, что делаешь, вернее, ты понимаешь и чувствуешь только собственное желание, которое вдруг проснулось. А Лена? Что почувствует она? Имеешь ты право причинять ей такую боль? Она мне не чужой человек, это моя сестра, и уж, извини, мне не все равно, что ты там еще придумаешь...
И, в конце концов, тот же ребенок? Где его отец? Кто? Этот, который по лестницам от тебя бегает?
-Миша, перестань!
- Да я-то перестану, я, конечно, перестану, Вера. А что ты скажешь ребенку через три года? Где его папа? Или ты думаешь, что ты его уговоришь, ты, такая замечательная, ему всех заменишь, и это не важно? Это – очень важно! Даже, если ты его уговоришь. Это травма – на всю жизнь, если нет папы. У меня его не стало в восемнадцать лет, и боль до сих пор не прошла...
Вера услышала, что Мишка говорит сквозь слезы. Она понимала, что надо встать и обнять его, он – единственный близкий ей человек на этом свете после дочери. Он прощел через этот ад и простил ее. Единственный. Больше у них с Леной никого нет. Но она даже не могла поднять на него глаза. Мишка подошел сам, обнял за плечи.
- Кто-то умеет с этим жить, спрятать, закопать, уговорить себя, не ворошить...., но, это - на всю жизнь. И многие не справляются... Вера, Вера..., почему ты считаешь, что твое желание иметь маленького ребенка стоит всего этого? Хотя, я - дурак и задаю глупые вопросы. Это же не твоя боль, конечно... – Мишка опять отошел к окну.
- Миша, не надо, не надо так говорить об отце. – Вера наконец собралась с силами и подошла к нему и уткнулась головой в плечо. - Обо мне думай, что хочешь, а об отце - не смей. Он бы никогда не стал делать что-то против своей воли. Он очень любил вас, любил всех нас. Может быть, правда, у него не хватило сил. Но не суди. А про ребенка? Я не знаю, хочу я или нет, но он уже есть, а я не могу его убить.
- Ах, вот как опять благородно! НЕ убий - значит. Конечно, вокруг злодеи, а ты вся в белом... Верочка, но ты же убиваешь! Ты убила отца, а что ты сделала со мной? Я пытался тебя забыть, потом – ненавидеть, потом – дружить, обслуживать, поддерживать, просто жить рядом, лампочки иногда менять... Ты милостливо соглашаешься. Ох, не хотел бы я, чтобы мой отец видел такую мою жизнь.
- Я испортил жизнь двум женщинам, я сам даже ребенка не хочу ни от кого, кроме тебя. Я представить себе не могу другого ребенка. Это как крест, как наказание. Я не знаю, за что. В каком колене и что сделали мои предки, что я сейчас так мучаюсь, что это не уходит, не заживает, а ты только подсыпаешь хворост в этот костер...- Мишка заплакал опять.
- Миша, Миша, это пройдет, и у меня так бывает, что все вдруг виноваты. - Вера тоже заплакала.- Я все знаю про тебя, ты мне родной человек, но я не могу ничего сделать... Прости, Мишка... Не мучай себя злостью, злость эта, конечно, от боли. Какой-то вековой боли. Это от нее мы такие жестокие. Ни жить, ни прощать не умеем..., просто не можем даже, если хотим..., не сердись..., попей воды..., давай посидим, подумаем...
...........................................
- Ну что ж Вы так затянули, не девочка же, похоже, 8 недель или плод крупный.
- Ребенок, - подумала Вера.
- А если я захочу родить?
- А отец есть?
- Конечно есть. А как же без отца?
- У вас в карточке написано: Вдова.
- Ну, мало ли, что написано. Есть отец.
- Тогда, возьмите направление на анализы и думайте. Но недолго, времени у вас для аборта в обрез.
- Спасибо. Вера взяла бумажки и вышла из кабинета.
- О-о-о, а ты что тут делаешь? – Прямо перед ней стояла Наташка и смотрела на Веру вытаращив круглые глаза и сложив губы трубочкой. Одного взгляда на бумажки ей, конечно, было достаточно, чтобы понять, что Вера тут делала.
- Наташа, я тороплюсь, я позвоню и поговорим..., - Вера кинулась бежать.
Но Наташка пришла вечером. С тортом, огурцами и бутылкой.
- Это, смотря на что тебя тянет. Как это ты, подруга, так попала? Давай, рассказывай.
- А что рассказывать? Попала, как все. Не ветром надуло. Ты, я слышала хочешь клинику свою открыть? По гинекологии? Ты же вроде, терапевт, - Вера старалась увести Наташку от неприятной темы.
- Так, постой. Не части. Про клинику потом. С тобой что?
- Наташа, ну что-что? 8 недель, вот что. Беременная я. Это с женщинами случается. Помнишь, как мы к твоему Айболиту бегали «на чистки» Слово-то какое было, жуть...
- И что, ты хочешь опять это сделать?
- Наташ, ну а что делать? Мне почти 40 лет, взрослая дочь, как ты это себе представляешь? – Вера без сил опустилась на табуретку.
Наташка вдруг изменилась в лице. Она присела перед Верой, взяла ее руки в свои и заговорила быстро и горячо.
- Я? Я этого Верочка совсем не представляю. И никогда не смогу представить. Я сделал один раз аборт. По глупости, студенткой. Нет, никто меня не заставлял. Мы думали, что еще рано, не время, успеется. Вся жизнь впереди. А оказалось, что все. Что только одна эта жизнь у меня была. Вера, не делай аборт. Вырастим. Я помогу. Или, знаешь, отдай мне. Роди и отдай.
- Наташа, ты что несешь. Кого родить, кому отдать? – Вера даже отодвинулась.
- А мы никому не скажем, только роди, я же врач... Вера, Верочка... – Наташка заплакала.
- Наташа, - Вера обняла подругу за плечи, - помогалка ты моя, золотая. Ребенок, это же надолго, на всю жизнь. Это врач приходит по вызову помогать. А матери все надо делать самой. Где я силы возьму?
- А дочь знает?
- Нет, конечно. Я даже не представляю, как ей можно это сказать. – Вера покачала головой. - Нет, Наташа, какой же ребенок.
- Так роди и отдай мне. Я могу даже тебя увезти, спрятать от всех.
- В Африке? - Вера неожиданно улыбнулась.
- А что? И там люди живут?
- Нет, Наташа. Давай без шуток. Ни родить, ни отдать я не могу. Значит, остается только одно. Спасибо тебе за поддержку.
- Ага, отдать свое дитя жалко, а убить - не жалко. Так получается? – Наташка поднялась и буквально нависла над Верой. – Не убивай, Вера. Не убивай!
- Уходи, убирайся вон, слышишь? Вон! - Вера уже кричала.
Она не слышала, как захлопнулась дверь, она не помнила, как дошла до кровати и упала без сил.
- Господи, да что же мне делать? – Стучало в голове. - Ну, пожалуйста, боженька, подскажи, как надо. У меня больше никого нет. Я не могу, мне не справиться...
Веру разбудил ранний телефонный звонок.
- Наташку убили..., – в трубке захлебывалась слезами Лариса.
.......................................................
- Не повезло ей, - сказал врач в приемном покое. – В такое время еще и собачники гуляют, могли бы и пораньше заметить...
У самой парадной наркоман пытался вырвать у Наташки сумку, но из ее рук, фиг что вырвешь, железная хватка, и тогда он, видимо, из страха, ударил ее ножом в шею. Это был Наташкин сосед. Он донашивал Наташкины заграничные солдатские ботинки и защитные куртки, которые сердобольная Наташка отдавала его несчастной матери. Мать увидела на его одежде кровь, стала стирать одежду. Мальчишка бился в истерике. Ударить он смог, а вот жить с этим уже было невозможно. Мать спустилась вниз, увидела Наташку, вызвала Скорую, Наташка еще дышала, но было уже поздно...
Похороны Вера помнила плохо. Кричала мать. Какие-то смутные фигуры вокруг Наташкиных родителей, светлый гроб и даже священник, и цветы, цветы, цветы... Она стояла с дочерью в большой темной толпе людей. Сверху то моросило, то сыпало. Все стали подходить и бросать в могилу на гроб цветы. Подошла и Вера, не глядя кинула темную розу. Она боялась смотреть вниз, ей казалось, будто они закапывают живую Наташку. Ей казалось, она слышит Наташкин голос: «Не убивай! Вера, не убивай!»
Андрей появился у могилы самым последним. В черном пальто, и сам весь какой-то черный. Он подошел к краю могилы и бросил вниз две розы.
....................
Андрей и Ирина
- Слушай, Макаров, мне нужны деньги.
- Это понятно, деньги всегда нужны.
- Нет, мне нужно много. Я беременна. Мне надо делать аборт.
- Ты уверена?
- Еще бы, - со злостью в голосе сказала Ирина.
Действительно, Андрей тоже вспомнил, что она и чувствовала себя плохо, и выглядела не очень.
- Это ни с чем не спутаешь. Когда мне звонить в клинику?
- А ты не хочешь родить ребенка?
- Я? Ребенка? Зачем? Ты же знаешь, я хочу уехать. Уехать отсюда подальше. В Италию, в тепло и комфорт.
- Здесь тебе мало комфорта?
- Здесь мало. Ты же не собираешься жениться, ты женат на своей работе, зачем тебе я с ребенком.
- Подожди. Это же серьезно, хоть и неожиданно. Давай подумаем. – Андрей подошел к Ирине, обнял, поцеловал красивые, холеные волосы. Она была неподвижна.
- Хорошо, давай поженимся и родим ребенка. Не надо никакого аборта. Завтра же подадим заявление и купим кольца. Ты согласна на такой контракт? - Андрей улыбнулся и сам удивился, как легко он это сказал, будто камень упал с души.
- Ты же знаешь, что я хочу уехать. Я оставлю ребенка, если мы уедем.
- А почему это решаешь только ты?
- А потому, что ты никогда и не собирался ничего решать в моей жизни. И ни в какой другой, думаю. Тебя же вполне устраивало, что я такая самостоятельная. Пришла - ушла. Что вдруг случилось, Макаров?
Андрей молчал. Потом встал, взял бутылку с коньяком, налил в стакан. В последние месяцы только это лекарство помогало снять боль и расслабиться.
- Я только что похоронил старого друга, Ира. Наташу убили. Нелепо и жестоко. И я не хочу, чтобы убили еще кого-то. Давай, не будем этого делать...
Андрей смотрел в окно и вспоминал другую зиму, родительскую дачу, яблоки, которыми был завален весь второй этаж, и Наташку голышом у окна с яблоком в руках. Она грызла яблоко и счастливо смеялась. Заходящее солнце обливало золотом ее волосы, плечи, грудь, мягкий живот, золотило лобок и уютно укладывалось у ее ног теплым кругом.
- Ты похожа на Еву в райском саду. Как тебе запретный плод? - улыбался Андрей.
- О-о-о, - Наташка складывала губы трубочкой, - Я понимаю Адама и Еву. Это стоило попробовать! - И она прыгала в постель в руки Андрея.
Их любовь началась неожиданно, в студенческом походе, когда Андрей вдруг провалился по пояс в болото, а Наташка, которая оказалась рядом, кинула ему корягу, держала эту корягу, тоже погружаясь в трясину, и орала истошным голосом до тех пор, пока не прибежали люди. Потом они переодевались в палатке и вместо того, чтобы надеть на себя сухое, вдруг кинулись друг к другу, осыпая поцелуями и ласками. Это был какой-то сумасшедший всплеск восторга, радости жизни и благодарности.
Наташа не была красавицей. Рыжие кудряшки, рыжие ресницы, веснушки на щеках и носу, но во всем этом было столько света, радости, уверенности в том, что все будет, должно быть хорошо... Они стали почти неразлучны, даже ходили, взявшись за руки, вызывая в студенческой среде ревнивые насмешки. Но им было все равно. Они не делали друг другу подарков. Их любовь была для них самой большой ценностью. Это были самые светлые и бескорыстные отношения Андрея с женщиной. С разрешения родителей они устроились на даче, ездили в город на электричке, и, просыпаясь, Андрей привычно зарывался лицом в рыжие Наташкины кудри. Но однажды он проснулся один, Наташку тошнило в туалете... Они оба не сомневались, что делать. Все казалось правильным и разумным: они еще очень молоды, все впереди, все еще будет...
Но из больницы Наташа вдруг захотела поехать домой. Андрей согласился, он был ласков и внимателен, но почему-то стеснялся заглянуть ей в лицо. Лицо стало другим. Ушел свет. Какая-то тайна была теперь в Наташином лице. И не только в лице. Их отношения замерли, будто они вместе с ребенком убили и свои чувства, будто оба стали соучастниками, и теперь боялись смотреть друг на друга. Наташа стала избегать его. Время шло, они, встречаясь, улыбались и махали друг другу, Наташка опять стала веселой, но солнечной она осталась только в памяти Андрея. Там, в мансарде, с яблоком в руках...
Андрей вернулся к дивану, на котором лежала Ирина, сел рядом.
- Что с тобой, Макаров? Ты ведь меня не любишь. Ты и себя не любишь, а заставляешь быть сильным и правильным. Зачем тебе ребенок?
-А знаешь, вот давай родим ребенка, и у нас появится, кого любить...
Ирина пришла в их кампанию два года назад. Красивая, высокая, умная и сильная женщина, она сначала не вызвала особого интереса у Андрея. Он как будто признал в ней равного, не заигрывал, не говорил пошлых комплиментов, было понятно, что с этим не прокатит. И ему даже нравилась такая свобода от улыбок и ужимок, от поглаживаний и пошептываний.
За дисциплиной в кaмпании следили и флирт не поощряли, но он, конечно, все равно был. Как можно убить главное в природе отношений разных полов? Мужчины и женщины, симпатизировали, влюблялись и разлюблялись, сходились и расходились. Иногда чье-то лишнее злословие провоцировало скандал, начальство сердилось, все переживали и зарекались больше даже никогда не смотреть “в ту сторону”, но, к счастью, природа брала свое.
Через полгода они поехали втроем в командировку: глава кампании Герасимов, опытный, прожженный в 90-е мафиози, Ирина, как юрист, и Андрей, как специалист. Ночью неожиданно по гостинице забегали, всех вызвали в номер Герасимова, где он лежал мертвый, некрасиво разбросав ноги на ковре. Сердце. Их долго допрашивали, потом отпустили. Андрей вернулся в номер и попытался заснуть, но не получалось. В дверь постучали. Это была Ирина. Не было ни слов, ни слез. Ирина, вообще, была немногословна. Как идеальный юрист она всю свою информацию хранила под надежным замком. Единственное, что знал Андрей с той самой первой ночи, что Ирина хочет уехать. Уехать из этой страны подальше и навсегда.
Неожиданно для Андрея Ирина захотела продолжить отношения после возвращения. Да, именно она была инициатором, и это тоже удивило Андрея. Но он был не против. Ирина была красива, ухожена с чудесными длинными струящимися волосами и высокой грудью. Все это, от корней волос до кончиков пальцев стройных ног говорило о достатке, любви к себе и знании себе цены. И секс с Ириной был другим. Если раньше партнерши Андрея просто старательно отрабатывали время в постели, охая и шепча ласковые слова, и по ним было не очень и понятно, что им больше нравится, секс с Андреем или новые сережки в ушах, то Ирина занималась любовью для своего удовольствия. И это тоже стало ясно с первой ночи. Она требовала у Андрея удовлетворить ее и, пожалуй, впервые научила Андрея следить за состоянием друг друга во время близости. И убедила его в том, что секс вдвоем, т.е. когда один чувствует, понимает и отзывается на ласку другого, открывается движением, отвечает словом, стоном или шепотом, - это удовольствие гораздо более глубокое чем просто удовлетворение сиюминутного желания.
Ирина не захотела жить вместе, они встречались несколько раз в месяц, и Андрей совсем не был уверен, что он - единственный ее любовник. Особенно, учитывая ее желание уехать из страны. Странно, но ревности не было, Ирина не позволяла владеть собой, а Андрею, видимо, это было и не нужно, ею владеть. В таких непостоянных отношениях он уловил свой шарм - новизну каждой встречи. Однако, постепенно они все же привязывались друг к другу. Интимные ласки делали свое дело, расслабляя и открывая самые потайные закоулки души, провоцируя на откровенья и, конечно, зависимость. Да, хорошо изучив друг друга, они стали зависеть друг от друга, нуждаться, даже скучать. Единственное, что было по-прежнему непонятно Андрею, что сразу после секса Ирина снова закрывалась, брала журнал или включала сериал. Ее не интересовали ни дом, ни сад, ни кухня, ни охота или спорт, ни друзья. Даже по телефону она разговаривала крайне редко. А когда он спрашивал, почему, ответ был всегда один: Хочу уехать, ты же знаешь...
- Здесь все рабы. А раб боится и ненавидит, он живет только этим, либо лижет руку, либо кусает. Он больше ничего не умеет. Знаешь, сколько я, начиная с детства, видела таких рабов, мелких и крупных, важных и плюгавеньких. Они толпились у деда в прихожей, сидели в гостиной, открывали двери, гладили собаку, привозили коробками и мешками, и скалились в улыбке. Это были просители или подчиненные. У деда все были подчиненными, он был первым секретарем обкома партии области. А отец был директором крупнейшего завода в области и депутатом. К нему тоже ходили. И просили. У кого мать болела, у кого, сын сидел, а у кого муж ушел. Кому телефон, кому крышу починить...И он помогал и больницей, и лекарством. А потом эти же просители писали, что их обязывали за эти услуги выполнять разные работы. Огород копать! Была, конечно, обслуга, конечно, охраняли, возили, обеспечивали. Но я еще с детства их не любила. Знаешь, есть такие маленькие собачонки, они когда боятся, то ползают на животе, переворачиваются на спину, машут лапками и писаются. А чуть отвернешься, норовят укусить. У меня эти твари вызывают брезгливость, так и хочется их ногой пнуть. Но у дела и отца они назывались «свои люди».
Я жила как принцесса, а может быть и лучше. Конечно, я мало что понимала в отношениях и ничего не понимала в политике, даже не интересовалась этим совсем, но отличить правду ото лжи было несложно, настолько лесть и страх были откровенны. А потом и ненависть. Дед был искренним коммунистом. Он верил. Уж как ему это удавалось, не знаю. Даже мне было понятно, что никто ни во что не верит.
- Да уж, Андрей вспомнил своего отца, который днем читал лекции по истории КПСС, а ночью слушал «Голос Америки».
- Он болезненно переживал конец и этот срам с катафалками, поверил Горбачеву, загорелся, много спорил с отцом, но распад страны принять не смог. Он поддержал ГКЧП, откровенно и убежденно. Его арестовали, потом, правда, быстро выпустили, но из дома переселили в квартиру, забрали машину, шофера, дачу и знаешь, сколько сразу нашлось, прибежало шакалов оторвать кусок...
Дед умер через полгода, отец вскоре тоже был снят с должности, и мы переехали в небольшой город, где он стал начальником цеха на мебельной фабрике. И стал пить. Пьяницы под окнами дома ругались матом и звали его в компанию, а мне мальчишки задирали подол и кричали: «Покажи, где спряталось ГКЧП?». Даже потом, в университете около меня была пустота. Со мной и близко сидеть не хотели. Если кто-то и махал рукой издалека, но сидела я почти всегда одна.
Мама посоветовала перевестись в Петербург, тут я и закончила учебу. Начала работать и ясно увидела, что лижут опять. Другие и другим, но суть отношения та же. Нужны только те, кто лижет. Умные не нужны, нужны послушные. И опять это называется «свои люди».
- Конечно, - соглашался Андрей, - ведь умный – самостоятельный, он себе цену знает, а это опасно. Почему у нас проще украсть, чем заработать? Знаешь, мы с Герасимовым много в свое время разговаривали. Он любил посидеть с коньячком и с разговорами по вечерам. Он был крепкий мужик и столько прошел! Огонь и воду... И многое знал и понял. И говорил, что любая система работает только на себя. Начиная с семьи, с первичной ячейки общества, как нас учили.
Ты, в первую очередь, делаешь то, что выгодно тебе и твоей семье, твоим близким. Что выгодно, что обеспечивает твою жизнь и безопасность, то и рационально, а значит - правильно. И никакая мораль или даже опасность, угроза здоровью тебя не остановят. Мы ведь и детей рожаем, когда это удобно, рационально. Конечно, мы руководствуемся вполне разумными и гуманными принципами, но это совсем не всегда принципы морали или даже здоровья. Если выгоднее ребенка не иметь, он не родится. И так в любой системе.
Во власти все еще более рационально, т.е. откровенно и жестко. Например, власти выгодно, если ты украдешь. Ты будешь виноват и будешь сидеть вот здесь, в кулаке. И с тобой можно делать все, что угодно. А честный и независимый, на кой ты черт нужен...
Он так и говорил: «Все мы до времени, Андрюша. Живи сейчас. В любой момент прихлопнут. » С ним так и получилось... Да я и по отцу знаю, что вся партийная номенклатура очень быстро оказалась при делах: в банках, в совместных предприятиях, в ОО и ЗАОО. Это люди системы, и пока либералы пускали пузыри, бесконечно дискутируя и упиваясь сочинением демократических, по их мнению, законов, все эти бывшие члены создавали новую систему. Четко и дисциплинировано. Они умеют это делать.И система несокрушима. Единственный ее недостаток – она не гибкая, она – железная и не может меняться, поэтому она обречена на разрушение в конце концов
- Знаю я эту систему. Я встречаю эту морду каждое утро в дверях: " Здравствуйте, Пал Палыч", - вру я ему. Я его ненавижу, этого гэбэшника бывшего Он знает все обо мне и о моей семье до седьмого колена! Он копал, собирал в папочку информация всю жизнь, и теперь, наверняка, где-то хранит папочку. А вдруг пригодится? И он, незаменимый, тут как тут! Да, я хочу уехать. Здесь ничего не изменится. Иначе эта страна жить не умеет. За столетие с лишним в ней уничтожен тот генотип, который в состоянии ощущать себя личностью. Отстрелян, посажен, погиб на войне, эмигрировал. А ты предлагаешь мне родить здесь ребенка. Еще одного раба? Следующее поколение? Нет! Никогда! И ни за что! Я рожу только, если мы уедем. Ты найдешь работу где угодно, есть знакомые.
- А знаешь, Валера вот попробовал пожить в Германии и не получилось, заскучал. Значит не все так просто, дорогая. Дело не только в рабах. Это правильно сказано, что любим даже и не за что-то, а вопреки всему. Родину любят как детей. Есть и покрасивее, и покудрявее, и поумнее, в тебе нужен твой сопливый троечник.
- Нет, троечник мне не нужен, - твердо сказала Ирина.
- Ира, дом, место, где ты вырос, и государство – разные вещи. Власть меняется, а твоя улица остается в памяти прежней.
- А вот этих дешевых банальностей мне говорить не надо.
- Согласен, банально. Но правильно. И еще банальней звучит, что, куда бы ты не уехала, ты везде возьмешь себя с собой. И опять правильно. А как же мама?
- Мама со мной не общается. А на похороны я приеду откуда угодно.
Андрей покачал головой.
- Послушай, так нельзя, ты сожжешь себя своей ненавистью.
- Иначе, ты знаешь, я не умею. Хорошо. Я рожу ребенка, если мы уедем. И, как ты говоришь, у нас появится, кого любить.
Продолжение следует