Люмьер

Первый том. Амэль
Книга первая. Ненавидящий

Предисловие

Париж конца XVII – середины XVIII вв. Это время стало финальным этапом для зарождения Великой французской революции. Тогда было тяжело думать всерьёз о том, преодолела ли эта знаменитая европейская столица свою эпоху, или только приспосабливалась к ней. Французские граждане хотели искренне верить в её величие. Некоторые монархи даже не догадывались о том, как глубока привязанность парижан к своей Родине, как значительна их зависимость друг от друга. Они стремились как-то убедить подданных в том, что и так было для последних непреклонной истиной, – во всесилии преданности короне.
Если бы нам пришлось быть гостями столицы того времени, мы бы, далеко не сразу увидели самое важное. Даже если бы нас тут же повезли в королевские резиденции, чьи величественность и очарование завораживают с первого взгляда. Нас бы поразили мощь и гармония знаменитой луврской Коллонады. Мы бы заблудились в лабиринте версальских галерей, наполненных самыми прекрасными картинами и скульптурами. Однако гости могут быстро наскучить светским хозяевам. И пока мы бы не стали жертвами интриг, мы бы не смогли вернуть интерес благородной элиты. Поэтому наше повествование будет посвящено другим местам, хотя мы сможем ещё не раз вернуться под дворцовые своды.
А теперь давайте перенесёмся в гости к более доброжелательным хозяевам, чем короли и герцоги, а именно, под своды храма. Мы не вглядываемся в лица прихожан, ведь нам приятнее всматриваться в узоры витражей и вслушиваться в пение хора. И наши души устремляются ввысь вместе с этими дивными голосами.
Выйдя из храма и отправившись на рынок, мы наслаждаемся беззаботной прогулкой по многолюдным шумным улочкам. Мы не глядим на лица лавочников, ведь нам интереснее нежность атласа, сладость ягод и пряный аромат приправ. Каждое из этих ощущений помогает глубже понять этот город и наполниться счастливой лёгкостью. Вдруг, мы слышим песни старой лютни и с невольной улыбкой подкидываем монету юноше, который перебирает её струны. И мы даже не задумываемся, что царит в глубине трущоб и катакомб города, откуда этот нищий музыкант пришёл на рыночную площадь.
Попробуем зайти в самые дальние кварталы, неведомый доселе страх начинает сковывать наше тело, с каждым шагом спокойствие отступает, звуки лютни с рынка и колокола на церковной башне затихают. Наконец, полнейшая тишина занимает окружающее пространство. Однако стоит лишь прислушаться – возня, шёпот, – эти места определённо не являются необитаемыми. В дальних переулках, куда из-за презрения и грязи не ступит нога торговца, купца или дворянина таится страшное царство. Этот мир наполнен далеко не детскими страхами, здесь нет чудовищ из детских сказок. Здесь собран музей пороков, здесь царят ужасы, смертельные для слабой человеческой души человека.
Души и разум людей всегда подвержены влиянию пространства. Горожане не выбирают, в каком сословии им родиться, многие подстраиваются под него с головы до пят. Они пьют в тавернах и молятся на обеднях. Они смеются, когда видят драку, и строят постную мину, когда не могут принять более достойный вид. Их обывательское сознание крепко держится за идею о том, что если ты в состоянии жить сообразно своему положению, то ты достиг предела своего существования. Всё вокруг, так, как должно быть, ничто не выходит за рамки дозволенного, а значит – всё на своём месте. Многие так и не осознают пагубности этой иллюзии.
Иногда человеческие пороки достигают такого предела, что даже наша совесть не просто замолкает, она дрожит от бессилия, она боится его. Слаба она от того, что человек уже не в состоянии воззвать к Богу о своём душевном спасении. Ему внушена его моральная неспособность на восстановление души, из-за этого для него становится вполне понятным отсутствие человеческой сущности. Но кто он после этого? Живёт ли он всё ещё, или просто обитает в душевной слепоте и мерзости городских коридоров. Мерзости вдвойне, мерзости и внутри, и снаружи. Она таится в душах обитателей этих клоак, и она ясно видна в их внешнем облике и окружающем пространстве. Здесь царит воровство, жестокость, проституция, нередки и убийства. Здесь бедные девушки вынуждены торговать своим телом с самой его прекрасной поры, подрубая цветы своей жизни. Здесь бедный ребёнок учится быть вором чуть ли не с младенчества, потому что ему отнюдь не хочется благородно и благочестиво поститься всю жизнь, умирая с голоду. Здесь покрытый проказой старик протягивает к вам пустую ладонь, с жаждой ощутить в ней монету. Его глаза уже еле видят солнечный свет, губы бледны, а язык не помнит вкуса даже засохшей корки хлеба.
Возможно, вам захочется поскорее убежать отсюда, убежать куда угодно, лишь бы больше никогда не попадать в это место. Однако именно это место станет основной сценой для тех событий, о которых вам предстоит услышать. Вглядитесь глубоко в глаза этим людям и задумайтесь о том, могут ли они быть по-настоящему счастливы? Кто-то сразу может решить, что это невозможно. Но если всё-таки на миг поверить в это, то каким может быть это счастье, имеет ли оно связь с общечеловеческим, и как их можно было бы к нему привести? Как много вопросов, и какими сложными и долгими могут быть ответы. Однако стоит признать, что нам гораздо интереснее будет искать их в сплетении нескольких судеб, связанных с историей одного города. И я сейчас говорю не о Париже.
 



1. Судьба не из лучших
Шёл 1690-ый год. Был поздний, холодный октябрьский вечер. В духовно-приходской школе при Соборе Парижской Богоматери все готовились ко сну. Здесь детей различных сословий среднего достатка обучали чтению, письму, счёту и пению.
В этой школе обучались дети купцов, ремесленников, мелких лавочников, торговцев, владельцев некоторых постоялых дворов и таверн. Ребята умели находить общий язык друг с другом, так же как к каждому из них умели находить подход учителя. Их объединял образ жизни, относительная общность житейских взглядов и традиций, созданная родителями; возраст, религия, город, страна. В общем, факторов для товарищества между учениками было достаточно. Трудно было представить, что среди них, вдруг, появится кто-то, кто станет изгоем. Однако именно этим вечером, маленькой приходской школе Собора Нотр-Дам-де-Пари пришлось принять в свои объятия одного особого гостя.
Прислужница закончила укладывать учеников и пошла проверять, все ли двери закрыты. Вдруг, она услышала детский плач. Она подошла ближе к дверям во двор и увидела, что около них стоит небольшая корзина. Женщина пригляделась. В корзине лежал младенец, укутанный в лохмотья, рядом с ним – кусок чёрного хлеба и ничего более, даже какой-либо записки или знака. Служанка удивилась, ей не приходилось раньше видеть подкидышей, ведь она работала в школе, а не в приюте, затем она подумала: «Младший священник, наверное, ещё не спит, может быть, мне отнести этого малыша ему. Он, как человек от Бога, должен знать, что делать в подобных ситуациях. Ну в самом деле, не оставлять же малыша на произвол судьбы, это может остаться грехом на моей душе». Она так и поступила, в силу своей расторопности мыслей, она могла считаться вполне достойной и порядочной женщиной. Младший священник был ещё в храме. Женщина робко окликнула его:
 – Святой отец, – затем подошла ближе и показала младенца, – я нашла малютку на пороге, с ним больше ничего нет, это мальчик, по-моему, ему нет и года.
Священник взглянул на ребёнка, на его лице отразилась забота. Однако стоило ему посмотреть глубже в самые глаза мальчика, как на его губах появилась невольная улыбка.
 – Вы правильно сделали, что принесли его ко мне. Пусть он воспитывается в нашей школе, мы должны всем давать приют, а в особенности малышам, ведь у нас есть для него место, не так ли? При храмах это обычное дело, вам не стоит так удивляться, подберите ему кроватку, место, если же это для вас столь затруднительно, то можете отнести его в мою комнату. Сегодня переночует у меня, а позже я найду, куда его пристроить, – сказал с улыбкой священник и погладил ребёнка по голове. Мальчик тут же успокоился, чуть только его глазки встретились с взглядом священника.
Служанке не очень понравилась мысль оставить ребёнка, но она не посмела перечить. Судя по лохмотьям, в которые был укутан мальчик, матери не приходилось его баловать. Корзина, в которой он лежал, была дряхлая, и от неё пахло самыми разнообразными, далеко не роскошными ароматами: различным рыночным товаром, тухлой рыбой и некоторыми травами, употребляемыми бедными жителями в приправы для супов. Смесь этих запахов могла у иного человека вызвать тошноту, а другой – просто бы скривил физиономию.
Мальчика назвали Клордом. Его зачислили в церковный хор. Младший священник оставил его у себя, в своём маленьком каменном домике на окраине города. Его звали Фредерик де Хибу, но мальчик называл его «святой отец» или «отец» и прибавлял фамилию. Отец де Хибу вырастил малыша, как собственного сына и дал ему свою фамилию, ведь самому ему не было позволено иметь семью из-за священного сана. Он учил мальчика, чему только мог, вдобавок к тому, что преподавали в школе.
Когда Клорд подрос, то стал понемногу понимать, что окружающие относятся к нему враждебно. Служанки болтали, будто бы его мать – «шлюха». Значение этого слова мальчик ещё с трудом понимал, но по лицам кумушек он мог понять, что ничего хорошего оно за собой не несёт. Пересуды прислужниц имели следующий характер: «родила ребёнка от блудной жизни, глупой головой полгода думала, куда его сплавить, а когда додумалась, отрыла где-то дряхлую корзину, сунула туда чёрную корку и подкинула нам. Подумаешь, бедняжка какая. Нашлась забота на наши головы, а теперь терять свои силы и время на этого отпрыска, а ещё Бог знает, чей он, может быть, он болен чем-нибудь заразным…», – эти и другие подобные суждения без стеснения высказывались прислужницами при несчастном мальчике.
 Многие дети, вполне понимая эти разговоры, смеялись над ним и дразнили его. Он был действительно душой похож на тех, бродяг, нищих и воров; на людей, к которым его невольно причисляли. Терпя жестокость, он сам становился грубым, вечно раздражённым и злым. Он не был забитым, напротив, когда его начинали в очередной раз высмеивать, крича «паршивенький сынок, оборвыш», он со злобой и яростью смотрел на них. Это был страшный взгляд, особенно на лице ребёнка. Дети реагировали на это фырканьем и уходили, перешёптываясь всё о том же. Однако они искренне боялись этого взгляда, он заставлял их немного притихнуть и держаться на расстоянии от Клорда.
Женщины начинали охать и говорить, что это – скверное дитя, злое. Хотя малыш никогда не преступал ничьих приказов и исполнял все уставы верно. Пожалуй, он был одним из самых дисциплинированных детей в школе. Он не отвечал никому на злословия, не кричал, не оправдывался, он убивал одним своим взглядом, этого было довольно. Про себя он размышлял и умолял их: «Ну, замолчите же, держите свои мысли при себе, а язык за зубами. Неужели вы умудряетесь высказывать подобные суждения, при том, что вас воспитывают как истинных христиан, неужели учителя напрасно тратят силы, попробуйте доказать мне, что это не так вашим смышленым молчанием, но в вас и для этого не достаёт сил». Это были не отчаянные мысли, а именно гневные. При этом Клорд и выглядел подобающе: непослушные чёрные кудри, торчащие в разные стороны; блестящие чёрные глаза; гордый, поверхностный взгляд – это всё отличало его ещё в детстве; одет он и, правда, был всегда в самую бедную, какую только могли найти или сшить в этой школе, одежду. Его ведь, в отличие от других детей, было некому одевать, кроме некоторых прислужниц и младшего священника. Несмотря на его послушание, скромность и дисциплинированность, некоторые осмеливались про себя называть его «дьявольским отродьем», а вслух «чертёнком», так как внешность мальчика вполне соответствовала данным званиям.
Среди детей был добрый и славный мальчик, он здесь воспитывался от того, что его родители хотели всё и по чуть-чуть, дать своёму сынишке. Они не желали стеснять его в чём-либо, насколько это было возможно, и предоставить ему самостоятельно, выбрать жизненный путь. Он был сыном добрых честных трудолюбивых людей: его родители работали в поле, нанимаясь в дома богатых господ, честно получали свою плату, и как могли, заботились о благополучии своего сына. Мальчика звали Поль, он всегда был ухожен, причёсан, одет и умыт. Его все без исключения любили, а его ангельская внешность пробуждала к нему ещё большее доверие окружающих. У него были ясные чистые голубые глаза и светлые кудри, он часто улыбался, был жизнерадостным, милым и открытым ребёнком. Все видели в этом мальчике воплощение истинной доброты, тем более что он также как и Клорд отличался послушанием, любознательностью, сообразительностью и дисциплинированностью.
Полю почему-то приглянулся Клорд, он жалел его и относился к нему благосклонно, иногда делал вежливые замечания. Клорд же просто дружил с ним, немного не осознавая причины этих отношений, иногда он относился к Полю не совсем понимающе, а даже и наоборот. Их знакомство произошло так, как часто бывает у многих детей, но их первый разговор был весьма необычным для их возраста:
– Здравствуй, меня зовут Поль, почему ты не с кем не разговариваешь, не играешь? – спросил как-то один у другого.
 – Здравствуй, я – Клорд, о чём ты, наверное, знаешь, однако, будем придерживаться взаимной вежливости, раз уж ты проявил её первый. Я не делаю всего этого, потому что со мной здесь, вряд ли, кто-то желает разговаривать и играть. К тому же, мне некогда заниматься столь бесполезными делами. Ты разве не слышал, что я подкидыш, оборванец и детёныш позорной женщины. Лучше не разговаривай со мной лишний раз, чтобы не портить отношения с остальными. Иначе ты вызовешь подозрение и удивление, а может быть, даже так, что твои родители расстроятся, услышав о том, что ты со мной общаешься, – Клорд говорил всё это, пряча глаза от Поля, почему-то он не считал правильным смотреть на него тем гневным взглядом, который обращал на остальных.
– Мои родители не осудят меня, я в этом уверен. Я хотел бы подружиться с тобой и мне всё равно, что говорят другие. Ведь ты сам себя, наверняка, знаешь лучше, а значит, ты – сам о себе сможешь дать самое верное представление. Так ты примешь мою дружбу? – Поль искренне и открыто взглянул на Клорда.
– Если это твоя милостыня, то мне в ней нет необходимости, но если этот жест уравнивает нас в глазах друг друга, тогда я готов его принять, – и тут Клорд впервые посмотрел на кого-то открыто и спокойно, так он не смотрел даже на учителей, хотя и уважал их.
Когда эта беседа произошла между ними, Клорду было уже 10, а Полю всего лишь 7. Так эти два абсолютно противоположных человека положили начало своей долгой дружбе. Нужно вам признаться, что это были одни из самых удивительных отношений, которые только могут быть между друзьями. Их особенность заключалась в том, что проявлялись они исключительно как взаимное уважение, в этой дружбе никто не смог бы увидеть сильную привязанность одного человека к другому. Они никогда не обнимались, даже будучи детьми, лишь изредка слегка пожимали друг другу руки. Никогда не болтали вместе безумолку, им достаточно было одного взгляда, чтобы прочитать мысли друг друга касаемо того или иного дела. Они проводили много времени вместе, но не в играх, а в учении и труде. Поль часто говорил Клорду о своих размышлениях, касательно некоторых учебных предметов, на что тот высказывался ёмко, кратко и вполне понятно для своего друга. Он часто приходил в гости к младшему священнику и последний, видя рвение обоих мальчиков к учёбе, начал читать им основы латыни и богословия. Окружающие не переставали удивляться этой странной детской дружбе. Но что-то свело этих двух людей и держало рядом. Несмотря на то, что их характеры друг другу очень противоречили, они благосклонно принимали друг друга.
Наш Париж мог бы послужить прекрасной метафорой отношений в этой школе: кумушки и обеспеченные воспитанники школы – это лавочники, торговцы и купцы, смеющиеся над бедняками, которых можно представить в лице Клорда. И добрый Поль, который пожалел Клорда, как трудолюбивый ремесленник, жалеет нищего. Поль, подающий Клорду милостыню своей дружбой. (Хотя дружба Поля и являлась поистине жестом уравнения между ним и Клордом, но отнюдь не снисхождения.) Клорд готов гордо отвергнуть этот дар, если он представляет собой милостыню, но спустя время смиренно его принимает, вверяясь своему единственному другу. Однако он не понимает ценность этого дара, и, то, с какой искренностью, он принесён. Он стремительно и не обоснованно его расходует, не заботясь в должной мере о его долгосрочном потреблении.

1. Поль и Клорд.
Каникулы Поль и Клорд, в отличие от других детей, проводили по-особенному. Пока остальные резвились на ярмарках и праздниках с подарками, они без конца учили латинский язык, читали различные молитвы, богословские труды, псалмы, песнопения, стихотворения, заучивали всё это наизусть, переводили неизвестные им, латинские афоризмы. Так они подкрепляли тот материал, который преподавал им отец де Хибу, который не мог нарадоваться на обоих мальчиков. Поль учился усердно, потому что трудолюбие было у него в генах. Тем более ему хотелось проводить как можно больше времени со своим другом. Мальчику хотелось разъяснить Клорду, что он не то, что ему предоставляют думать о себе другие. Клорд же учился столь усердно, потому что знал, он не должен быть просто певчим в хоре или мальчиком на побегушках в какой-нибудь харчевне. Он знал, какой огромный потенциал заложен в нём, знал также, что свои таланты ему необходимо как можно скорее проявить, чтобы занять для себя более достойное место. Ученики занимались в одной комнате. Никто не был против: Поль никогда не стремился отлынивать от работы или как-либо мешать своему другу, а Клорд был занят только своим развитием.
Зимой, на рождественских каникулах Клорду приходилось оставаться одному. Как бы ни был к нему добр Поль, как бы ни упрашивал он его провести праздник вместе с его семьёй, Клорд не соглашался. Он со всей откровенностью объяснил своему единственному другу, что ему будет неловко смущать его семейство, своим происхождением, к тому же сам он не хотел бы хоть минуту тратить попусту. В результате Полю приходилось расставаться со своим горячо любимым другом, его это расстраивало, но он старался веселиться вместе со своей семьёй, дабы не омрачать светлого праздника. Клорд же очень мало сожалел об этом расставании, разве что он терял для себя ценного собеседника, но он старался приучить себя к потерям. Ведь их на протяжении жизни у него могло быть сколько угодно, не стоит же из-за каждой из них напрасно расходовать своё здоровье. Нельзя было сказать, что он был совсем равнодушен к Полю, он его уважал и бесспорно ценил его величайшее расположение и прекрасные душевные качества, но всё же, не относился к их дружбе столь серьёзно, как его добрый товарищ.
Для их общего учителя душа его главного воспитанника Клорда была тайной, покрытой мраком. Он не мог вызвать его на откровения, несмотря на то, что заменил ему и отца, и мать. Священник считал, что душа этого юноши требует самого аккуратного подхода, который святой отец боялся даже начинать искать. Он успокаивал себя мыслями о том, что его тревоги могут оказаться напрасными и продолжал учить обоих мальчиков. Со временем отец де Хибу заметил, что место обоих юношей совсем не там, где они находятся. Он решился отвести их в Сорбонну, где когда-то обучался сам, чтобы получить сан священника. На тот момент Клорду было уже 17 лет, а Полю 14, несмотря на юные годы, они были в состоянии принять такое решение самостоятельно. Было решено, что отец де Хибу отведёт их в Латинский квартал и там им позволят пройти некоторые вступительные испытания, чтобы убедиться в их знаниях. Оба молодых человека успешно прошли эту проверку и были переведены в коллеж Сорбонну.
С переходом ситуация слегка улучшилась, атмосфера стала более строгой и дисциплинированной. Насмешки, оскорбления и осуждения между учениками здесь не были в таком ходу, как в обычной приходской школе. Если же кто-нибудь хотел выразить свои мысли по поводу жизни и поведения другого, то он должен был держать их при себе, тем самым показывая свой ум и смирение. Клорд впервые в жизни почувствовал себя на своём месте, он вёл беседы с учителями и они восхищались его ответами, он не слышал ни слова несправедливых осуждений от ровесников. Он даже не обращал внимания на некоторые косые взгляды, он был слишком окрылён похвалами учителей, чтобы замечать их. Взгляды эти имели место, и их можно было признать осуждающими, но это были всего лишь взгляды. Они никогда не были обращены на Клорда в упор. Лишь изредка и издалека, настолько издалека, насколько это позволял этикет. А если они были допускаемы этикетом, то Клорд не мог им возражать. «В конце концов» – думал он, – «кто я, чтобы влиять на их мысли, время покажет, кто был прав, а кто ошибался. Поль прав, важно то, что я знаю о себе сам, а сам о себе я знаю только то, что наконец-то занимаю подобающее мне место. Нельзя же до конца жизни рассыпать бисер перед свиньями, это меня не достойно, это бы только доказало их правоту, а меня выставило бы посмешищем. Ветер подул в мою сторону, возмущаться в данной ситуации было бы неблагодарно, а своим молчанием я лишь показываю своё достоинство и то, что я заслужил место, которого достиг».
 Поль был только рад за своего друга. Он с восхищённой улыбкой любовался им, не думая о том, что сам остаётся в тени. Для него было, несомненно, важно достигнуть определённого сана и правомочий, но он в отличие от Клорда, не стремился к этому столь страстно. Он спокойно шёл по своему жизненному пути и всегда готов был благодарить Господа, вне зависимости от того, что сулит следующий день.
Многие окружающие замечали, что эта дружба была весьма необычной. Даже на первый взгляд это была очень странная парочка. Гордый Клорд статно шёл впереди, сложив руки на груди и перебирая пальцами. Он всегда смотрел сверху вниз, нос его был чуть приподнят, глаза чуть прикрыты. Его одеяния были чёрными, словно в тон всему его существу, и глазам, и локонам, и этой необъяснимой темноте и тайне в его душе. Поль бы в светлой рясе, так же как будто в тон своей личности и глазам, у него на лице всегда была добрая улыбка, с детства у него осталась привычка широко размахивать руками при ходьбе. Шёл он обыкновенно позади своего друга и очень любил смотреть ему вслед, словно провожая его в светлое будущее. Поль всегда был готов дать своему товарищу добрый совет и поддержать его в чистых начинаниях. У Клорда было обострённое чувство справедливости. Они с Полем иногда обсуждали своё общее прошлое и былое отношение к Клорду окружающих. Происходило это обыкновенно следующим образом:
Оба друга сидели за трапезой и, как правило, их разговор начинался с очередной похвалы Поля своему другу, после известий о преодолении вторым ещё одной ступени вверх по карьерной лестнице. Клорд кивал ему, улыбался, затем следовала легкая ухмылка, его тёмные глаза опускались, и он шептал, медленно перебирая еду вилкой в тарелке.
 – Они относились ко мне не так, как следовало! Они воображали о себе, что-то стоящее, смеялись надо мной, считали выродком, – глаза его при этом гневно пожирали пустоту. От этого шёпота у любого на душе похолодело бы за считанные минуты.
 Но Поль относился к этому лишь с дружеской тревогой, он молился изо дня в день за душевное умиротворение Клорда. Однако эти молитвы не спешили достичь ушей Всевышнего.
– Мой добрый друг, вы относитесь к ним не так, как полагается при вашем высоком духовном положении. Будьте выше них, прошу вас, простите старые обиды, вам не нужно стремиться повыше к Богу, чтобы доказывать что-то им. Вам лишь необходимо занять то место рядом с Ним, на котором Он усадит вас, поэтому Он вас и ведёт, – говорил Поль. Он старался заглянуть как можно глубже в самую душу своего товарища, чтобы понять, чем бы он мог его утешить, кроме тех средств, которые знал сам и применял в полной мере.
– После таких твоих слов, в моей душе лишь поселяются дьявольские сомнения в тебе, мой единственный друг. Ты столь чист, тебя никто ни посмел бы упрекнуть, и в самой малой погрешности. Однако возможно ли человеку на самом деле жить так безукоризненно. Может ли быть, что ты лицемеришь в самом святом: то, что все считают твоим величайшим проявлением милосердия – твою дружбу со мной. Может быть, это всего лишь милостыня или ещё того хуже жалкая подачка презренному нищему, – Клорд с подозрением поднимал глаза на Поля. При этом он сжимал столовый прибор и ждал ответа.
 – Я уважаю тебя, но молю, будь терпелив. Каждому достанется своё, необходимо в это верить. Не поддавайся своему сомнению, ты ведь сам признаёшь его дьявольским, оно приносит тебе боль. Меня по-настоящему следовало бы уважать лишь только за то, что я стою в тени столь достойнешего из мужей, в твоей тени, – Поль умоляющим взглядом долго и пристально смотрел на него. Его не обижали подобные речи, но он к ним не привык, они терзали его только лишь потому, что так мучили его друга. Рассуждая о душевном неравновесии Клорда, Поль испытывал жестокие страдания, обида его абсолютно не касалась.
В такие минуты они были ближе друг к другу духовно, потому что лишь тогда они позволяли себе обращаться друг к другу на «ты», только в столь личных беседах, касающихся лишь их обоих. В других ситуациях они выбирали вторую, уважительную форму обращения и никогда никто не видел между ними тёплого проявления дружеских чувств, лишь поклоны, кивки, самое большее – пожатие рук, что происходило крайне редко.
Их души не перерождались, потому что развились к жизни ещё с детства, озлобление достигло немногого в душе Клорда, но оно с каждым днём жгло его душу, как бы он не старался это скрыть. Он держал себя всегда достойно, подобающим образом, по-прежнему следуя во всём предписаниям учителей, не проявляя гордыни или неуважения к окружающим.
 Так жизнь шла своим чередом, за днём день, за годом год. Наконец настало время, и каждый из них занял своё достойное место перед Богом. Поль стал старшим священником собора Нотр-Дам-де-Пари, он мог проводить службы и привычные церковные таинства. Клорд же, пройдя через все младшие должности, достиг звания судьи и старшего архиепископа. Он имел право судить, отдавать приговоры и также всё то, что мог делать Поль. Они переселились в Латинский квартал, а их наставник отец де Хибу решился на монашеский постриг. Ему казалось, что, подарив парижской церкви двух столь усердных и просвещённых молодых служителей, он может спокойно оставить мирскую жизнь. Его пребывание в маленьком каменном домике на окраине Парижа, уже не казалось ему столь тихим, поэтому он передал ключи от него Клорду и переселился в монастырь Валь-де-Грас.
У каждого из обоих наших героев был свой маленький отдельный кабинет в здании университета, и они часто виделись по службе. Казалось, наступило долгожданное жизненное умиротворение, о котором так молил для своего друга Поль. Он верил в это и по-прежнему тихо улыбался и хранил благодарное молчание, восхваляя Господа в душе. Разговоры, подобные вышеописанному, прекратились. Однако обида ещё жила глубоко в сердце Клорда и ей предстояло однажды выйти наружу.
 
3. Замысел жизни, оценённый в душевный покой.
Однажды Клорд проходил мимо тех самых жалких улочек, о которых мы говорили в начале нашей истории. Он огляделся по сторонам, впервые ему приходилось бывать в таких местах: у холодных каменных стен сидели сморщенные старики, с желтоватой кожей, красными глазами, они, молча, жевали что-то. То ли это был заплесневелый, чёрный хлеб, то ли что-нибудь ещё. Маленькие гамены , шмыгающие туда-сюда и косо на него поглядывавшие, иногда они останавливались, и можно было рассмотреть их коллекции ушибов, синяков, ссадин и царапин. За поясом у некоторых из них был кинжальчик или уже сворованный у кого-то кошелёк, в их глазах была усмешка. Куртизанки, пересчитывавшие гроши, у которых не было красивого лица, оно было просто обильно покрыто косметикой, добывавшейся, как правило, абсолютно разными способами, были у них только лишь формы или худоба. Они готовы были кинуть любому свой многообещающий взгляд и игривую улыбку. Клорд лишь кратко взглянул на каждого из них, а ему уже стало не по себе, он захотел закрыть лицо руками и как можно быстрее отсюда уйти.
 У всех этих людей не было ничего, что он видел раньше в других: ни живого блеска глаз, ни светлой надежды на завтрашний день, ни душевного огня, ни любви к этому не всегда столь ясному, но всё же необходимому каждому из нас, миру. Они были как будто ожившие уродливые статуи, изобличающие все грехи, указанные в постулатах и книгах, которые Клорд не раз перечитывал и переводил. Никакого смысла жизни, лишь страшные, равнодушные, будто безжизненные лица. Ничего, ничего не было в них, даже то, что могло показывать бы и пагубное стремление к жизни, хотя бы блеск жажды чего-либо или ярости, словно в них не осталось ничего живого кроме мускулов и кожи. Каждый из них, наверняка, видел в чём-то свою выгоду, но никто уже не понимал, для чего она так необходима. И почему-то каждый из них просыпался день ото дня, несмотря на то, что все они были погружены в глубокий духовный сон. Вряд ли кто-то из них задумывался о смысле жизни и стремился обогатить свой день. Хлеба бы им не продали, у них был слишком вороватый и презренный вид, хотя деньги и нужны всем и всегда, и возможно лавочникам без разницы из каких рук их получать, ведь валюта запаха не имеет. Поэтому они должны были добывать пропитание другими всевозможными способами, а все честные способы они считали каждый для себя уже недосягаемыми.
Мысли обо всём этом окутали плотным туманом ум Клорда. Его охватил ужас, он подумал о том, как мучаются эти существа, он не мог назвать их людьми, подумал о том, следует ли беречь жизнь тех, кто не может не то, что употребить её в честное времяпровождение в труде, но даже наслаждаться ею. «Подобное существование в нашем бренном мире, не столь позорно, сколь мучительно и для самих существующих и для окружающих. Они смело подвергают себя грехам, не заботясь о чужих добродетелях и о примере потомкам», – так думал Клорд, – «а каковы муки душ этих страждущих? Настолько страшно всё это, что, кажется, убить их было бы подвигом и проявлением милосердия».
В этот самый момент Клорд решил покончить с этими мучениями, с пользой для себя. При подобных страшных мыслях, словно что-то шептало ему о том, что если не станет этих людей, он обеспечит себе окончательное всеобщее уважение. Исчезнет сословие, к которому его причисляли некогда окружающие, а значит, о нём теперь никогда не посмеют подумать ничего, что могло бы опорочить его, его будет не с кем равнять. Он станет выше всех, кто когда-либо смел, сомневаться в его достоинствах и одновременно он избавит общество от порока, а этих несчастнейших от их мучительного существования. Этот шёпот звучал в его голове всё явственнее и настойчивее, Клорд уже не пытался, да и не стремился ему сопротивляться, он, словно вдохновился. Бедный судья теперь был убеждён, что ему необходимо избавить общество от этих обитателей трущоб, казалось, ничто не способно его в этом разубедить, он бы просто не стал слушать никаких доводов. Он был глух к голосу гуманного рассудка и тот скромно затих, потому что старое чувство обиды, память о всеобщих насмешках и стремление к окончательному внешнему превосходству были сильнее, они заполнили сердце бедного Клорда до краёв. Не было кипящей ярости и злобы, не было ненависти, была разумная обида, слепая жажда восстановления справедливости и безумное упорство в убеждении, которое лишь прикидывалось оправданным.
Судья помчался к своему другу, его плащ шуршал, касаясь мостовой, прохожие смотрели на него с испугом и удивлением, некоторые даже шарахались. Словно только одна тёмная ряса мчалась по улице, словно чёрный призрак летел по городу в поисках жертвы. Он спешил, как только ему позволял его размеренный широкий шаг, бежать было бы неудобно и нелепо. Ему вовсе не нужно было обращать внимания на прохожих, теперь любая напрасно проведённая минута воспринималась им как препятствие, даже саму эту длинную улицу он воспринимал таковой. Голова его вдавилась в плечи, в ушах лишь усиливались дьявольские нарекания на несчастных, глаза уже не видели ничего, они были устремлены под ноги, но не могли, ни за что зацепиться. Взгляд словно был прикован к пустоте, к пустоте, что царила в его рассудке и его сердце.
Клорд бесцеремонно распахнул дверь кабинета Поля, шумно вошёл и громко, словно объявляя, проговорил. Он даже не стремился что-то разумно объяснить или создать какие-то прелюдия для этой страшной новости. Словно он высказывал лишь продолжение бесконечного потока мыслей в его голове:
 – Этим хвастунишкам будет просто больше не к кому меня приравнивать. Все они, наконец, поймут, кто такой Клорд де Хибу, всему, что мучило меня раньше, настанет конец. Поль, я был только что в бедных закоулках Парижа, в самих городских тайниках, в обыкновенных трущобах, но что я там увидел, ты даже не можешь себе представить. Я видел там таких людей, о, у меня с трудом поворачивается язык называть их людьми. Ах, если бы ты их видел… Где жизнь? Где блеск? Где смысл человеческого существования? Этого всего просто-напросто нет и, наверное, быть уже не может. Им не нужно ничего! Какие силуэты, какие глаза, какие лица, рты, губы, кожа, какие тела, какие существа! Нет, я такого нигде раньше не видел, не ожидал я такого в этой жизни, всё, что я слышал в детстве, ха, да они и представления не имеют о том, что есть на самом деле! Они хотя бы могли попытаться ступить туда, заглянуть в эту пустоту, пустоту жизни, глаз, души, личности? Подумай, мой друг, ведь если нет жизни и смысла в ней, и вместо всего этого есть лишь вечная пустота и истинное процветание пороков, зачем им тогда жизнь, ведь никто из них не ощущает и не знает её даже ложной необходимости? Вот ответ и моим и их мученьям, надо просто прекратить эти пустоты, понимаешь, всё прервать, всех, Поль, я принял важное решение, я хочу искоренить этот низший слой навсегда, – его глаза блестели от безумного восторга, они словно горели. На последней фразе он резко развернулся, решительными и быстрыми шагами прошёл к столу, за которым сидел его остолбеневший друг, оперся на него, широко расставив руки, и заглянул ему в самую глубину глаз.
Поль успел понять содержание его речи, но не мог сам для себя допустить того, что подсказывал ему разум. Он застыл, широко раскрыл глаза, его руки вцепились в стол, сердце отчаянно искало вразумительного ответа для друга.
 – Клорд, я не верю своим ушам, на что ты намекаешь, в своём ли ты уме? Ты хочешь лишить их жизни? Одумайся, если всё так, как ты говоришь, как духовник ты, напротив, должен пойти вразумлять их, а не решать их судьбы, уподобляя себя Богу. В твоём ли праве размышлять о том, кто заслужил жизнь, а кто нет, в твоём ли праве лишать кого-либо её?! Дай им время покаяться, дело не в мучении, а в поиске души.
  – О чём ты говоришь? Ты не видел их, какая душа, какой поиск – ничего нет и уже быть не может, неужели ты не слышишь меня? Они всё утеряли, всё продали, пропили, проиграли, проворовали, ничего нет, понимаешь, нет и не будет. Они всё равно утеряли смысл жизни. Навсегда! Навеки! Всё, им его не найти, там даже зерна нет, даже крупицы, ну как по-твоему возрастёт что-то на пустой истощённой почве, без семян, без дождя. Не убедишь ты меня, по-твоему, я сам должен пойти к ним и читать речи. Не услышат, посмотрят как баран на стену, что им сказать, я сам себе не поверю. Я не знаю даже их убеждений, чтобы что-то разбивать и возводить.
 – Да ты словно и не хочешь узнавать, неужели ты не веришь что для них ещё возможно что-то светлое, остановись. Ну, помолись тогда о них и подожди, может быть, появится человек, который захочет их пробудить, подумай хотя бы, сколько крови будет на твоих руках, – Поль встал, обошёл стол и стал прямо напротив своего друга.
  – Как мой хороший товарищ, ты должен меня поддержать! Я думал, ты не станешь мне противоречить, как человеку старше и умнее тебя, как тому, кто выше тебя саном и у кого больше полномочий!
  – Прежде всего, как твой единственный настоящий друг, я должен тебя предостеречь! Неужели ничто тебя не удержит, одумайся, прошу! Послушай, я долго молил Бога о твоём забытье и умиротворении, но сейчас я не знаю, что и делать, как я должен поступить, чтобы разубедить тебя в твоём безумии?
  – Нет, я не безумен, я вполне понимаю, о чём говорю, и я принял решение: так будет хорошо и им, и мне.
  – В тебе сейчас говорит обида, не Бог шепчет тебе об их участи. Но ведь тебе уже давно не на что обижаться, никто уже не припоминает тебе причину твоей обиды, никто не смеет уже и слова против тебя сказать и даже подумать что-либо, ты – уважаемый всеми человек. Посмотри вокруг, все дивятся на тебя, кланяются тебе, оказывают всяческий почёт.
  – Они всего лишь пресмыкаются, а про себя всё то же повторяют и удивляются ещё, как такое отрепье посмело подняться столь высоко. Вот ты говоришь, удивляются, да они мне же удивляются, а не своей глупости, как им бы следовало. Думают: «такое жалкое “отродье”, а на какой пьедестал заползло и держится». А я буду держаться, вот теперь точно буду, всех искореню, и не с кем им больше будет равнять меня.
– Сейчас мне кажется, что ты всё-таки сын уличной проститутки, ты слишком долго хранишь в сердце обиду, злишься на весь мир, думаешь, что тобой пренебрегают, брезгуют. Ты принимаешь настоящее уважение за жалкие подачки, за жалость, даже мою дружбу, ведь именно в этом долгом озлоблении ты и становишься подобен тем, с кем тебя некогда равняли. – Поль впервые решился высказать эти мысли, он не думал раньше, к какому безумию его молчание приведёт его друга. Ведь такому внезапному решению и способствовало озлобление и обида, возраставшие все эти годы.
 – А, теперь и ты заговорил как они, все вы на одно лицо и твоя дружба тоже жалость, просто жалость. Всё, с меня хватит разговоров, надо собирать людей, – он подошёл к нему и сжал кулак у его носа. Потом резко опустил его и пошёл к двери.
  – Но ты ведь навлечёшь подозрение на округу, это повлияет на общественное мнение о тебе, что будут думать о духовнике, собирающем армию!? «На какое дело», – подумают все вокруг, ну посмотри, со всех сторон эта затея безумна, как ни погляди, не говоря уже о том, что это – большой грех.
Поль пытался воззвать хотя бы к какой-то суетной заботе о репутации, он уже не знал, в чём искать спасения для Клорда.
 – МНЕ ВСЁ РАВНО!!! Я обязан это сделать, обязан избавить мир от недостойных жизни, без них Париж станет лучше. Я прекращу и их мучения, и порок, который они сеют по всему городу, и положу конец своему унижению. Ты не понимаешь, не видишь?
 – Я ещё раз говорю тебе, кто ты такой, чтобы судить, кто достоин жизни, а кто нет, – тут он внезапно замолчал, ему хотелось кричать, но рассудок удерживал его от уподобления своему другу, отчаяние начало сжимать его сердце. Он, вдруг, подумал, что эти дальнейшие пререкания лишь ухудшат положение и только больше убедят Клорда в его решении. Поль нервно коснулся ладонью лба, спрятал свои глаза и со вздохом промолвил. – Ну что ж, если дьявол отнял у тебя разум так, что даже твой единственный, друг не может вернуть его тебе, то мне остаётся только молить Бога о том, чтоб ты вовремя пришёл в себя и не осуществил свой безумный план, чтобы хоть что-то остановило тебя. Ты меня теперь отвергаешь, я впервые вижу твой знаменитый гневный взгляд настолько близко и обращенным ко мне. Ты не слушаешь меня, ты не представляешь какое это для меня горе. Великое горе, на что ты себя убиваешь, не их всех, себя. Каждое убийство, совершённое тобой среди них, будет по крупице разрушать твою душу и, боюсь, её, в конце концов, не станет. Воины согласятся идти за тобой, ведь ты имеешь власть, которая, к несчастью, играет большую роль. Как неправильно ты используешь свой интеллект, свой духовный потенциал и своё положение, – Поль вздохнул и пристально посмотрел в глаза другу.
Клорд, ничего не ответив, со злой улыбкой удалился из кабинета, махнув рясой. Его теперь ничто не могло остановить. Он начал не просто собирать армию, а выведывать по улицам, где могут собраться все эти «существа», чтобы придавить их всех разом. Ему жалко было времени посылать копья на них поодиночке, хоть он и считал свою миссию грандиозной и не терпящей промедлений. Но величественнее всего ему казалось в один момент всё и решить. В тоже время его затея теперь казалось ему замыслом всей его жизни, он не думал о своей душе, ради этого благородного (как ему казалось) полнейшего искоренения порока, он готов был подвергнуть риску и свою душу. Он уже не думал о ней, да и скорее всего, вера его была очень формальной и в то же время фанатичной для него самого, он лихорадочно убеждал себя, что всё же Бог на его стороне, что его миссия подобна уничтожению еретиков и великим грехом она по своей сути не является. Так он оценил замысел своей жизни лишь в свою душу, что же было дорого в этой жизни этому человеку? Душа, жизнь? Он думал, что это правда и справедливость, а мы ответим, что он был глубоко не прав и на самом деле дорожил лишь своим положением, которого достиг формальным послушанием. Мотивами его дисциплинированности были стремлением быть безукоризненным в глазах других. Так он думал заслужить всеобщую симпатию. Он старался верить в то, что ему когда-то трактовали, но учение всё же было для него лишь способом преодоления карьерных ступеней, душа его стояла на месте и какой она развилась в школе под влиянием обид, такой она и оставалась. Жаль, что сам для себя он отказывался это понимать, и никто этого до конца не осознавал, разве что Поль, который, к несчастью, боялся в этом признаться даже самому себе. Да и стал бы обиженный жизнью сирота-подкидыш, который не мог ни в ком видеть утешения и опоры, слушать даже своего единственного настоящего друга.
 
Книга 2. Жан.
 1. Замужество во имя семьи.
  «Парижанка в тебе вся молодость бушует: любовь и пылкость, ревность и печаль…» В чём смысл этих слов? Они кратко рассказывают о тех, кто, обогатив одну половину жизни, губит другую; чья беда в том, что, зайдя слишком далеко в чём-то в юности, можно навсегда утратить это к зрелости. Страдания от этой потери продолжатся даже в глубокой старости, и она будет терзать до самого упокоения. А можно ли сохранить репутацию, звание, богатство, почёт и потерять при этом самое дорогое, что казалось тебе стоящим всей твоей жизни? Вообразимо ли это? После подобной утраты, несмотря на всё оставшееся, душа уже никогда не успокоится! Вы спросите, о чём это я? Давайте я расскажу вам об одном семействе, весьма удачно выдавшем замуж свою единственную дочь и о том, чего стоила для бедной, простой девушке эта семейная удача.
В нашем милом Париже конца XVII – середины XVIII веков, куда мы недавно заглянули, жила одна, как мы уже сказали милая купеческая семья, она была вполне обеспечена и достойна своей фамилии и своего положения. Состояла она всего из трёх человек. Отец – глава семейства, который владел тремя большими торговыми суднами, они плавали по всей западной Европе, он был вечно в делах и очень редко находил время для настоящих жизненных ценностей. Он был уверен, что семью необходимо обеспечить достойной жизнью, и не считал своё редкое времяпровождение с ней преступлением, имя звали – Людовик. Мать – торопливая и экономная хозяйка, отчаянная сплетница, стремившаяся всё больше обогатить семью и заботящаяся о том, чтобы её честное имя не пропало, а лишь возрастало с каждым днём, её звали Терезой. Наконец, их дочь Катрин – прекрасное юное создание, она была кротка и смиренна в присутствии своих родителей, но не стеснялась посещать увеселительные мероприятия в тавернах, редко думала о завтрашнем дне, любила иногда быть кокеткой и флиртовать, зная свои внешние достоинства. Однако, в то же время, она не позволяла многого, танцующим с ней молодым людям.
В этом милом семействе произошло событие, несомненно, достойное нашего внимания, один из персонажей которого будет сопровождать нас на протяжении большей части нашего повествования.
Это началось ясным апрельским вечером 1700-го года с очередного спокойного семейного ужина. За столом сидели только дочь и мать, отец был в очередном плавании.
 – Милая, мы с отцом посоветовались и решили: может быть, ты перестанешь посещать увеселения столь часто, тебе уже 16, мы с отцом нашли тебе подходящую партию. Это молодой человек, ему 20 лет, он справедлив, благоразумен. У него не плохое состояние, немногим больше нашего, а его знатная фамилия преумножит честь нашей семьи. Ты станешь дворянкой, наши внуки и твои дети займут достойные места в высшем обществе. Тебе стоит над этим хорошенько поразмыслить. Выйдешь замуж, остепенишься, родишь ребёнка, это, безусловно, будет совсем иная жизнь для тебя, но думаю, ты будешь довольна, – Тереза посмотрела на дочь и замерла в ожидании ответа. Во время своей речи она периодически бросала на неё взгляд, чтобы понять, каково её первое впечатление от услышанного.
  – Видимо, в этом доме моё мнение не в счёт. Ну что вы вдруг взялись за меня всё решать, это ведь моя судьба, а вдруг мне не понравится этот молодой человек. Разве выбор моего будущего супруга не должен быть именно моим решением? – Катрин подёрнула плечами, выпятила вперёд нижнюю губу и сделала недовольную гримасу.
 – Дорогая, он тебе понравится, он хорош собой и ему уже был отослан твой портрет, он доволен. А, кроме того, это всё ради блага семьи, твоя жизнь станет намного лучше, тебе будет обеспечено достойное будущее. Ты будешь жить в богатом доме, тебя будут окружать любящая семья и чудесный муж, который будет оказывать тебе внимание и уважение. Он будет делить с тобой всё на твоём жизненном пути, все ваши тревоги и печали, радости и горести. Подумай, какая идиллия.
Катрин опустила голову, на неё нашло что-то вроде стыда. Все 16 лет она жила на деньги отца, без капли размышлений о том, каким тяжким трудом они добываются. К тому же, как любой девушке невысокого происхождения, ей льстило внимание высокопоставленной особы. Наверное, пришло и ей время, что-то сделать для чести семьи. Ведь веселье не может продолжаться вечно, её мать права, необходима какая-та опора в этой жизни, это никогда никому не вредило. К тому же ведь родители больше повидали в своей жизни и они, несомненно, лучше знают, что для неё может быть хорошо, а что плохо. Жизнь посылала ей, возможно незаслуженную, удачу, упускать этот шанс было бы весьма неблагоразумно. Во всяком случае, на этого жениха стоило хотя бы посмотреть, хотя потом она уже не сможет ему отказать, учитывая и ясно понимая всю выгоду его предложения. Казалось, в подобном раскладе для неё нет ни единого недостатка. Её жизнь станет спокойнее, появятся естественные семейные заботы, она станет матерью, не говоря уже о том, что её положение в обществе возрастёт и её детям будет обеспечено достойное будущее. Поразмыслив так, она решила, что лучше и разумней всего будет подчиниться родительской воле. По крайней мере так, она могла достойным образом исполнить свой дочерний долг. К тому же, ведь перемены всегда к лучшему, ведь в своей юности она не успела настолько далеко зайти, чтобы это помешало ей честно создать семью, как любой добропорядочной девушке и благоразумной дочери своего семейства. С этой минуты она решила, что настало время меняться и взрослеть.
  – Хорошо. Я поступлю так, как вам будет угодно, матушка, – сказала она, подняв на мать глаза, а затем почтительно опустив голову.
Тереза не ожидала столь скорого согласия, она не настолько хорошо знала свою дочь. Матери было известно лишь о её времяпрепровождении, но она не стала бы принимать во внимание мнение свое дочери касательно чего-либо. Она была для неё всё ещё ребёнком, однако, тратить время на её воспитание она считала уже запоздавшим занятием. Она знала что, её дочь читает, не заботясь о том, чтобы это были умные книги. Тереза лишь родила дочь и по-своему любила её, для всего остального к девочке была приставлена нянька.
Но Катрин была не так проста, как казалось её матери. Она старалась выбирать книги, которые смогли бы способствовать её развитию, также она занимала себя рукоделием, что у неё весьма искусно получалось. Иногда она расспрашивала няню, как изготавливаются те или иные кружева, показывая ей при этом папины товары. Катрин баловали, однако, это не оказало на неё дурного влияния. Она была всегда весела и мила со всеми, не капризничала и всегда получала даже больше, чем могла для себя желать. Она перечитала все книги, которые были в доме. Их было не так уж много, какие-то из них имели духовное содержание, а какие-то девочке помогала переводить няня, которая знала два языка, помимо своего родного. Девушка вряд ли могла похвастать воспитанием, если бы пребывала при дворе, но для того, чтобы быть скромной и достойной супругой светского мужчины, ей не требовалась более того, что она уже умела. Она знала три языка, при этом один из них был ей родным, на другом она могла слабо изъясняться. Её сведения по третьему были лишь базовыми, но их она знала назубок, и могла бы это при случае достойно продемонстрировать. Она могла распоряжаться по дому, шить мужу рубашки и готовить еду, также с ней можно было вести вполне развёрнутую разумную беседу. Катрин плохо играла в шахматы, карт не знала вообще, лишь видела их на увеселительных вечерах, танцевала она со всей грациозностью, двигалась плавно и изящно, держалась с достоинством.
  Няня была для девушки одной из её самых близких подруг, ей она рассказывала все свои секреты, но, к сожалению, два года назад её отослали. Тереза посчитала, что было бы экономнее больше не держать при девочке няни, ведь, как она думала «ребёнок уже достиг определённого возраста, когда воспитание можно считать более-менее оконченным». У самой матери образование было не столь велико как у её дочери, поэтому она считала, что 10 лет работы гувернантки более чем достаточно. Сама она знала в хозяйстве больше своей дочери, но лишь потому, что с самого первого дня брака была вынуждена стать экономкой в собственном доме. В глубине души она думала, что могла бы произвести на свет больше детей, если бы её муж уделял ей больше внимания. Но что-то подсказывало ей, что на каждого из них пришлось бы истратить целое состояние, поэтому она вполне была довольна своим положением. Когда-то она сама вышла замуж так же, как это предстояло Катрин, только к её женишку не прилагался титул.
 – Ну, вот, завтра придут его родители, мы должны достойно представить тебя им. Настало время зажить семейной жизнью. – Мать мило заулыбалась, дочь ответила ей тем же. Однако обе закончили трапезу, больше ни разу ни взглянув друг на друга. Этой ночью Катрин спала не столь спокойно как прежде, ей предстояло многое изменить в своей жизни.
Теперь между матерью и дочерью был заключён уговор: Катрин должна была забыть всех прежних друзей, которые могли обмолвиться с кем-нибудь о её прошлом регулярном посещении увеселительных вечеров. Жизнь её теперь должна была протекать в заботах о замужестве и о том, как стать честной женой для своего будущего супруга. С этого момента о прошлом веселье не должно было произноситься в их семье ни слова, было не важно, что оно скрывало, это в любом случае могло вызвать подозрительные слухи и иметь нежелательные последствия. Всё это уже не должно было всплыть наружу, ни при каких обстоятельствах. Все думали, что одно слово об этом может погубить будущее Катрин. Но правду иногда бывает, и за десятью замками не удержишь, особенно если она не так страшна, как многим может казаться, и особенно если эта правда скрывается женщинами.

2. О том, как две матери в один день погубили своих детей.
Родители жениха явились на следующий день, они навели справки о девушке, им были показаны некоторые из её ручных работ, сама она рассказала о своём детстве и чем обычно занималась в свободное время. Они были вполне удовлетворены. Более всего их устраивала скромность девушки. К тому же, за Катрин было обещано богатое приданое. Эти смотрины были не столь длинны, но и не столь коротки. Родители решили всё в один вечер, и очень долго думали о приготовлениях ко всем обязательным церемониям, никто не видел в этом союзе ни капли изъяна. Обоим семьям все предстоящие официальные события казались лишь формальностью. Они все лишь держали себя как заботливые родители: купцам нужны были титул и фамилия, а дворянам приданное и скромная и красивая невеста для их вспыльчивого и гордого сына. Помолвка произошла в середине июля, а свадьбу назначили на начало августа.
Жениха звали Фридрих, он был действительно красив: пышные каштановые волосы, зелёные глаза, прекрасное телосложение. Он был обучен фехтованию, верховой езде и стрельбе, мастерски умел управляться с любым оружием, и знал пять языков. Юноша был ловок и в науках и на поле боя. Он был действительно вспыльчив и изредка весьма груб, но лишь на словах, да и то, только к тем, кто как-то мог оскорбить дорогих и близких ему людей. Пожалуй, его единственным недостатком, о чём смолчали его родители, был его темперамент. В редкую девушку он мог влюбиться более чем на три года, поэтому его родители рассчитывали найти ему кроткую и не ревнивую невесту. Катрин безумно понравилась ему, он был заворожён её красотой и статью, а её пылкий взгляд он приписывал ещё не раскрывшемуся темпераменту. Она же в свою очередь сразу признала и отдала долг почтения и уважения его достоинствам. Она держалась с ним прямо и честно, ведь ему она решилась доверить свою будущую жизнь. Фридрих вызывал в ней искреннюю признательность и симпатию.
Свадьба прошла со всей пышностью, подобающей такому союзу. Всего было в меру, и в то же время никто не посмел бы сказать, что празднество было устроено недостойным образом. Теперь девушка гордо могла сказать своё имя – Катрин де Тюбен.
Поначалу этот брак был самым благоприятным, каким только можно было придумать. Катрин беседовала со свекровью о природе и искусстве, читала и по-прежнему занималась рукоделием. Понемногу она приучала себя хозяйничать, постигала те основы, в доме которые были ей необходимы как жене господина. Слуги относились к Катрин, словно к королеве, любые её просьбы немедленно исполнялись. Девушка, в ответ всеобщему почтению, покорно слушала своего супруга во всём и старалась никогда ему не перечить. Он же был подобной уступчивостью более чем доволен. Между ними не бывало ссор. Мать и отец не могли нарадоваться на свою дочь, видя благоразумные изменения в её поведении. А, когда у девушки округлился животик, то тут всеобщей радости не было предела.
Муж стал проявлять к ней ещё больше заботы и ласки, он лелеял её, следил за каждым её движением и за тем, чтобы рядом с ней всегда было всё необходимое. Она же стала ощущать доселе совсем незнакомые ей чувства. До этого её супружеская любовь казалось ей какой-то напускной, но теперь для неё всё стало преображаться и становиться настоящим. Всё прошлое теперь отступило навеки. В ней билась новая жизнь, её саму окружала лишь забота родных. И ей вдруг неожиданно пришла в голову мысль о том, что это всё естественно и что так будет всегда, «да и, в конце концов, так и должно быть в любой хорошей семье» – так думала она, вынашивая дитя. Смотря на себя в зеркало, она находила теперь удивительные, но искренне радовавшие её черты, ей нравился новый своеобразный румянец, спокойная заинтересованная улыбка, ей казалось, что она стала выглядеть лучше, красивее и достойнее.
Так прошло пять лет, у молодых родился и рос прекрасный сын Жан. Русоволосый мальчик с голубыми глазами и длинными ресницами. Катрин радовалась каждый раз, когда слышала его смех. Вся её жизнь сосредоточилась в этом маленьком существе, иногда ей казалось, что большего счастья она не знала никогда. Каждая его улыбка, каждый его шаг, каждое новое сказанное слово заставляли всю её душу трепетать от непередаваемой радости. Она жила теперь только им, для него и вместе с ним. Фридриха тоже радовало чувство отцовства, но скорее из-за его новизны. Гордость его росла день ото дня, она и поддерживала его любовь к Катрин. Бабушки и дедушки в свою очередь ловили каждый новый взгляд или жест ребёнка, они без конца говорили, как он похож в чём-то, то на мать, то на отца, то на них самих.
Однажды вся семья была на летнем отдыхе, с ними – и старая бабушка Тереза. Она сидела в кресле-качалке и с умилением глядела на дочь и внука. Рядом стоял Фридрих. Катрин и Жан бегали и играли во дворе, любовались бабочками и рвали цветы, плели венки и пели друг другу песни. Катрин ощущала, как в ней зарождалось и нарастало самое великое чувство на земле. Ручонки сына перебирали её русые локоны, она тонула в его маленьких ясных голубых глазах. Девушке казалось, что большего счастья чем, есть у неё и придумать невозможно, «а между тем» думала она – «это же так просто и естественно женщине иметь ребёнка». Она уже и забыла это слово, но именно оно царило здесь повсюду – идиллия. Все случилось так, как обещала ей мать. И именно в этот день эта же мать всё разрушила и отняла её счастье.
  – Надо же, кто бы мог подумать, а между тем, если бы я тогда не отговорила её, может быть, она бы сейчас вела шальную жизнь и, кто знает, как бы мы сейчас жили? – ненароком вдруг сказала Тереза, заглядевшись на молодую мать.
Так обычная женская болтливость уничтожила жизнь дочери, которая теперь, казалось, была в самом расцвете счастья.
– Подождите, какая шальная жизнь? – Фридрих внезапно страшно посмотрел на тёщу, глаза его расширились, руки внезапно сжались, словно весь он сосредоточился на какой-то случайной мысли.
 – Да что там, постоянно посещала музыкальные вечера. Там они танцевали, ну обыкновенные развлечения, даже не знаю, что у них там ещё было. Ну, вы, наверное, как приличный светский человек лучше меня знаете, что бывает на подобных мелких мещанских вечеринках, – она продолжала говорить, словно не замечая, как глаза её зятя наливаются гневом. Тут произошло то, чему эта обыкновенная болтливая женщина возможно никогда в своей жизни так и не смогла найти объяснения.
– Что?! Катрин вела подобный образ жизни, и вы молчали? Я-то знаю, что бывает на «подобных мелких мещанских вечеринках», – сказал он, передразнивая тёщу, – именно поэтому, я думаю, что приличной девушке не стоило бы их посещать, после этого забываются всякие приличия. Вы женили меня на ней, как на обыкновенной пошлой, обольщающей девице, и чем же они там ещё, по-вашему, занимались кроме плясок и песен, а если она и после свадьбы продолжала их посещать, а кто тогда знает от кого может быть этот ребёнок?! И какие в нём заложены, может быть, вольнодумности, – Фридрих был в ярости, его глаза покраснели. – Да вы ещё и не останавливали её за подобное скверноприбычество. Нет, в моём доме не будет жить чужой сын, мне не надо нахлебников.
Тут началась внезапная и быстрая череда событий. Фридрих быстрыми шагами подошёл к сыну, схватил его за руку и потащил через сад и комнаты к порогу дома. Мальчик не мог ничего понять – отец, который не раз крепко обнимал и целовал его, теперь нёс его за шиворот, как глупого бесполезного щенка.
Тереза бросилась отговаривать зятя, она вдруг поняла, какие роковые слова сказала:
  – Да, как, же так, может он родной, он же твой. Моя дочь любит тебя, и всё было срок в срок и мы договорились, она больше никогда не будет вести такую жизнь. С самых смотрин от неё об этом и слова ни было, – она округлила глаза и смотрела, не зная больше, что она может сделать. – Да я же,.. ну что ты, ну посмотри, он ведь похож, ну что ты…
Катрин не могла ничего понять, у неё отняли её счастье, её ребёнка. Отнял не кто-нибудь, а собственный муж. Сначала она так и осталась сидеть на траве, как будто очнулась от сна, она с минуту смотрела, как муж уносил сына, и не могла даже пошевелиться. Но тут мать подняла её за плечи и потащила за ними, она вела дочь и говорила:
 – Ну, посмотри на неё, она даже тебе не препятствует, ну зачем же так, ну что она будет, ну разве она могла… – Тереза уже и не знала что говорить.
Катрин не проронила ни слова, она словно омертвела, но губы её дрожали, и каждому движению матери она подчинялась, словно вместо девушки вели большую куклу. Фридрих посмотрел на жену, бросил ребёнка, схватил её за руку, резко развернул к порогу и сказал:
  – Твоя мать утверждает, что ты посещала увеселительные вечера, а я-то тебя там не помню. Что же у тебя там было? Отвечай, какие романы и с кем ты там крутила? Не оправдывайся, я знаю, что обычным флиртом ни у кого там дело не заканчивается. От кого может быть этот ребёнок мне всё равно. Только теперь я не могу в точности знать, что ты всегда была только моей, целиком и полностью, а значит и в том, что это мой ребёнок, тоже не могу быть уверен. Так что выбирай, либо я, либо этот заморыш. Я сейчас выгоняю его, и ты остаёшься со мной, будешь здесь под моим личным, пожизненным арестом, чтобы я был уверен, что ребёнок у тебя точно мой. Если хочешь, можешь идти с ним, но тогда ты и твоё семейство – вы всё потеряете.
Теперь Катрин всё поняла, что-то внутри неё словно треснуло в один момент. Её глаза мгновенно наполнились слезами. Грянул гром, вдалеке показалась молния, внезапно подул ветер и заморосил дождь. Она стояла, судорожно потирая покрасневшее от захвата мужа запястье. Девушка подняла глаза на мать, та шептала про честь семьи и серьёзно кивала головой, округлив глаза. Мать посмотрела на сына. Ребёнок в недоумении прижимался к ней и шептал «мама, почему?». Катрин разрывало, она одновременно любила и мать, и мужа. Но она никогда не думала, что ей когда-либо в жизни придётся выбирать между безграничной любовью к сыну и супружеской признательностью к мужу, эти вещи казались ей неотделимыми друг от друга. Ведь в её понимании именно Фридрих дал ей возможность иметь столь прекрасное дитя, зачем же сейчас он заставляет её выбирать. Она прижалась к тёплому детскому тельцу и крепко обняла его. Холодный дождь бил их по лицу и по рукам. Она думала: «Это за мою прошлую жизнь, но неужели, я жила настолько плохо, что у меня отнимают самое дорогое. Я буду помнить эту кару всю жизнь». В этот момент она решила остаться в доме мужа. Что-то её приковало к нему, ещё только, когда она в него впервые вошла, какие-то святые обязанности к матери, к отцу, к семье, к мужу. Но словно у целого дерева под порывом бури разом сломалась и упала самая большая ветка, а она, подобно этому дереву, так и осталась стоять на месте и смотреть, как эту ветку разрывает новый шквал ветра. И не было в ней воли уйти, думала ли она сейчас о том, что может родить другого ребёнка, не было ни воли, ни мысли. Если бы они ушли вместе, ей было бы больнее смотреть, как Жан умирает у неё на груди от голода и холода. Она поцеловала мальчика в лоб и щеки, крепко, крепко, думая о том, что у неё больше не будет возможности прикоснуться к ним. Мать шепнула на ухо сыну: «прости Жан». Фридрих схватил жену за руку и резко поднял, оторвав от ребёнка. Сына же он поставил спиной и толкнул на улицу. Захлопнулась дверь для сына в родной дом и для матери в земной рай.
Дело в том, что Фридриху понемногу начала наскучивать его семейная жизнь, он считал, что его жена уделяет слишком много внимания сыну и слишком мало своему супругу. Понемногу он и сам стал возвращаться к весёлой жизни, на тот момент он уже за год сменил свои увлечения, по крайней мере, двумя привлекательными особами и сейчас малейший повод обвинить в чём-то свою примерную супругу мог служить для него и оправданием и развлечением. Её бесспорная репутация как послушной жены и покладистой невестки начала раздражать его, он боялся, что его собственные родители начнут ставить её ему в пример. Это и послужило столь внезапной и быстрой вспышке его гнева.
Катрин прожила всю жизнь, помня об этом ужасном дождливом вечере, в глубине души её тревога не прекращалась никогда. Она знала, что не сможет убедить своего мужа уже ни в чём. Он больше не верил ей, верил только очевидным обстоятельствам. Она жила затворницей и не старалась даже узнать, что случилось с её малышом. Муж не выпускал её за дверь. Весь день она только беседовала с матерью, свекровью, или с кем-нибудь из служанок, с кем только могла, а также вышивала или читала. Всю работу в доме выполняли служанки. Детей у неё больше не было. Муж перестал ей доверять и любить её. Помимо своей службы он сам начал развлекаться в тавернах и борделях. Она же стала жить в полном одиночестве. Когда же она взглянула однажды в зеркало и поняла, что вся безнадёжно увядает и больше никогда не сможет вызвать у мужа тот пламенный интерес, который когда-то в нём был, она сбежала из дома и ушла в монахини. Её даже не пытались искать или вернуть обратно, Фридрих вскоре взял в жёны юную невинную девушку. Его родители уже не имели на него серьёзного влияния, чтобы препятствовать его новому браку. Его жена покинула его, он мог, кого угодно подговорить свидетельствовать о её неверности. Родители Катрин уже сами не знали, что для неё будет лучше. Про неё словно все забыли, забыли все, кто её когда-либо любил. А она жила в молитве, умилении и покаянных слезах, однако, в монастыре она впервые за 20 лет её заточения в супружеском доме дышала спокойно и свободно. Она молилась за жизнь сына, только здесь она покаялась в этом грехе. Она умерла в 53 года, на её похоронах были только монахини и настоятельницы. Они запомнили её как скромную, тихую, забитую женщину с выразительными печальными голубыми глазами, она очень редко улыбалась, но была мила и не отталкивала от себя никого. Вот так провела свою жизнь Катрин де Тюбэн. Из по-настоящему счастливых моментов в её жизни был только один, да и тот не долгий. Была ли она и вправду в чём-либо виновна? Она действительно в юности часто посещала музыкальные вечера, прекрасно танцевала и имела чудесный голос, но никогда эта девушка не допускала мужчин дальше танца и неловких прикосновений. Жан был её первым и единственным ребёнком, и он действительно был настоящий де Тюбен, хотя для него теперь эта фамилия была лишь красивым словом.

3. Мишель и Обитель Существующих.
Жан стоял под дождём в недоумении и не знал, что делать и куда дальше идти.
  – Эй, ты зачем здесь стоишь, простуду хочешь заработать? – вдруг прозвучал за его спиной.
Он оглянулся. Перед Жаном стоял мальчик на вид старше его года на два. Он был одет в лохмотья и его черные кудри торчали во все стороны, яркие синие глаза смотрели прямо и серьёзно. От мальчика пахло свежей травой.
  – Папа… он…. Толкнул, – невнятно, и, всхлипывая, произнёс малыш.
  – Что, выставил тебя папка, выгнал? – серьёзно произнёс мальчишка.
 – Нет. Он меня любит! Как же так?! Папа, мама – Жан захлёбывался в слезах.
  – Да не любят они тебя больше, раз толкнули и выгнали в такой дождь. Ну, пошли, слёзы твои пользы не принесут. Нельзя стоять долго под дождём.
 – Что? – Жан посмотрел на него. Он не верил ни единому слову незнакомца. Но обстоятельства были выше него. Тем более этот растрёпанный парнишка был единственным, кто обратил на него более существенное внимание, чем просто удивлённый взгляд. Что-то пробудило в нём доверие к этому оборванному гамену.
  – Простудишься, говорю. Меня зовут Мишель. Придётся, видимо, мне тебя взять, хочешь, теперь будешь жить со мной? А, может быть, тебя только наказать хотели, а потом будут искать. Однако в любом случае, тебе не стоит просто так стоять здесь, пойдём, хоть дождь переждёшь, а там посмотрим. Пошли, – мальчик протянул ему руку. Он говорил вполне серьёзно, словно иначе и быть не могло, и даже если бы Жан не согласился, он бы его всё равно увёл.
  – У тебя, а где ты живёшь? – малыш вставил свою ручонку в его руку, у него была очень тёплая ладонь, и от него приятно пахло, это заставило Жана окончательно довериться своему новому знакомому.
  – Узнаешь. Как тебя-то зовут, малец? – Мишель улыбнулся и уверенно взял его ладошку.
  – Жан, – теперь он окончательно перестал плакать и утирать слёзы, лишь крепче сжал руку Мишеля.
Они пошли по пыльным, сырым, серым и грязным улицам. На них никто особого внимания не обращал, да и мало было на улице прохожих в такой дождь.
Мишель был брошенным ребёнком. Его отец выставил его на улицу, когда понял, что детей в семье становиться всё больше, а денег от этого не прибавляется, к тому же Мишель был самым не способным, не старательным. После этого мальчик и пришёл в место, куда он сейчас вёл Жана. Там он быстро научился некоторым нотам на лютне, играл, корчил гримасы, молодые женщины охотно подавали ему милостыню, да и не только им нравилось его гримасничанье, а также маленьким барышням, которые звонко смеялись, глядя на него, и их весёлым знатным папашам. Жан напомнил Мишелю тот день, когда его вышвырнули из дома, только своего отца он мог понять, им двигала нужда, но зачем вдруг богатым родителям выгонять своего отрока. Что Жан был не из простой семьи, об этом говорила его одежда и ухоженный внешний вид. Мишеля поражала, что даже к такому красивому мальчику не подходили с помощью, что уж было ему думать о себе. Жан, в свою очередь, доверился своему спутнику, ему действительно больше теперь было некуда идти.
Они пришли к кладбищу. Вдали была старая неизвестная могила. Мишель поднатужился и отодвинул каменную плиту. А под ней была прорытая лестница. Дети спустились по ней и прошли дальше, по подземным коридорам. Наконец они вышли на большое пространство. Посреди него стояло неказистое здание. Здесь жили все нищие, обездоленные и те, кого главный судья хотел уничтожить. То ли они здесь прятались, то ли просто обитали, они и сами это до конца для себя не знали. Только были они все здесь уже достаточно давно, чтобы обосноваться, подчистить катакомбы и сделать их пригодными для элементарного существования. У них были свои традиции, обычаи, правда, они уже ни во что не верили горячо и серьёзно, они просто обитали на этой земле, под этой землёй, дышали воздухом, перемешанным с пылью и прахом, смотрели на крыс и насекомых. Иногда они сравнивали себя с жалкими существами, которые ползали здесь повсюду. По крайней мере, в одном большинство из них было убеждено точно – они не люди, не достойны этого звания. Даже название у этого места звучало у всех его жителей на устах обречённо и тускло – demeure de l'existant, что означало «обитель существующих». Они влачились на земле в своём понимании.
Малыш округлил глаза, он удивлённо и с некоторым страхом смотрел по сторонам и ещё сильнее прижался к своему спутнику. Мишель ухмыльнулся, видя и понимая его страх. Когда он сам пришёл сюда впервые, ему тоже было немного не по себе. Каково же было Жану, ведь он не привык ещё терпеть те лишения, которые пережил ещё ребёнком его новый друг. Мишель провёл его в каморку, посадил на какую-то дряхлую подстилку и сказал.
  – Вот. Теперь ты будешь жить здесь. Конечно не то, что у твоего отца-аристократа, но сойдет.
Жан огляделся. Вокруг было пусто. На полу лежали шляпа и странный неизвестный ему инструмент. Так же рядом лежал чёрный хлеб, и стояло ведро с водой.
 – Что это? – указал мальчик на инструмент.
 – Это бренчалка называется лютней. Я на ней играю и зарабатываю. Ладно, давай кушать. Пока что, это всё, что у нас есть, – он уселся на пол рядом с ним, и они вместе поужинали чёрным, чёрствым хлебом. Жану, конечно, было непривычно, но он молчал и просто жевал свою долю.
  С тех пор Жан стал жить у Мишеля. Он носил старые штанишки и рубашку, иногда куртку. Со временем Жан стал ходить в город вместе со своим новым другом и танцевал под его лютню, чтобы не быть «дармоедом». Мишель обучил его всему, что знал сам. Постепенно Жан забыл о своей прошлой жизни. Ему нравилась новая, она была тяжёлой, но иногда и весёлой, хоть далеко не всегда удавалось сытно поесть, но рядом всегда был новый друг. Теперь Мишель был его семьёй – и строгим отцом, и добрым братом. Они привязались друг к другу и стали опорой и утешением, тем, кто был бы всегда рядом, и с кем гораздо легче было делить все горести, трудности и лишения.

Книга третья. Амэль.

1. Мечта маленькой актрисы.
Было множество разных семей и людей в то время, которое мы описываем. Но если уж рассказывать о представителях каждой сословной ступени, то теперь настало время обратить взоры, к ремесленникам. У нас как раз есть на примете простое работящее семейство лесоруба. Эдуард Кровэль, был добродушным отцом и честным тружеником, а его жена Изабэль – мудрой матерью и хорошей хозяйкой, она собирала полезные травы, нужные и в лечении и в кулинарии и торговала ими на своём прилавке городского рынка. А он поставлял образцово обтёсанные стволы прекраснейших деревьев всем столярам в округе. Их маленькая дочь Амэль была весёлой милой девочкой, послушной, усердной и умелой. Это была счастливая семья, где ни что не нарушало идиллии и спокойствия. Однако жизнь одного из членов именно этой семьи должна была стать самым первым центром нашей долгой истории.
Однажды Изабэль и её дочь стояли на шумной торговой площади. Их волосы развевал тёплый летний ветер. В небе, полном прекрасной лиловой неги, сияло солнце. Перед ними плясали и веселились уличные актёры из странствующего балаганчика. Амэль было тогда лет десять, она не первый раз видела весёлых комедиантов, но до этого дня не осмеливалась заговорить с матерью о своих наивных детских мечтах. И вот, малютка, с улыбкой свойственной всем детям, спросила у матери.
  – Мама, а что если бы я выросла и стала актрисой? Смотри, ведь как они весело танцуют и поют, у них, наверное, такая прекрасная жизнь.
  – Нет, милая. Не стоит. Актёров все воспринимают как их героев. Я не хочу, чтобы тебя считали иной, чем ты есть. К тому же им не редко приходится странствовать по белу свету и не все из них имеют крышу над головой. Этот народ лишь кажется беспечным, они могут перепутать жизнь с игрой. Ты продолжишь моё дело, как и подобает в каждом порядочном семействе. Это всё не так хорошо, как кажется на первый взгляд. Их жизнь трудна, они терпят голод и холод чаще, чем мы. Неужели ты хотела бы скитаться из города в город?
 – А мне кажется, это было бы интересно и многому бы меня научило, гораздо большему, чем одно семейное ремесло. Я была бы всегда сама собой, что же в этом такого, матушка, ведь не всем же идти по пятам родителей.
 – Так надо, дорогая, и ничего уж здесь не поделаешь. Если твоя судьба определена, то уж, зачем её поворачивать, разве ты видишь, в моём ремесле что-то плохое, я дарю людям пользу природы, лечу их и позволяю вкуснее готовить и питаться.
– Но ведь, не всем, же вот так, ведь веселить людей тоже кому-то нужно.
  – Вот пусть они и их дети этим и занимаются, а ты – моя дочь и продолжишь моё дело, – спокойным, но твёрдым голосом сказала Изабэль.
Их короткий разговор был на этом окончен. Но девочка не переставала мечтать об актёрской судьбе, она думала, что её мать когда-нибудь переменит своё мнение и позволит ей самой устроить свою судьбу, так она росла и дальше примерной дочерью, послушно и усердно исполняя любое поручение родителей и надеясь получить награду в будущем, а время шло и шло…
Так прошло шесть лет. Амэль выросла. Она стала мечтой любого мужчины в Париже. Длинные чёрные локоны ниспадали на её плечи, при работе ей приходилось их подвязывать, тогда она становилась ещё очаровательней, и открывались её изящные плечи и шея. Большие ясные и чистые синие глаза смотрели глубоко прямо в душу людям. Кожа имела нежный оттенок загара и была мягкой и гладкой.
Однако в эти молодые годы по воле судьбы на её плечи было возложено нелёгкое бремя. Её родители оба уже год были тяжело больны. Единственный врач, которого могло себе позволить это семейство, разводил руками, а между тем, им становилось всё хуже с каждым днём. Было ли это какое-то заражение или ещё неизвестная никому болезнь, но у Амэль не оставалось сил, для того чтобы это узнать. Ей приходилось работать за троих, чтобы прокормить себя и поддерживать силы в родителях.
К сожалению, это не могло продлиться долго и в конце своей шестнадцатой весны бедной девушке пришлось похоронить своих родителей. Неожиданность такой тяжёлой утраты в первое время повергла её в смятение. Она не могла понять, за что ей было послано такое горе, и как ей следует двигаться вперёд в этой такой большой, и такой не простой жизни. Теперь Амэль осталась совсем одна. Однако одна мысль, которая и раньше возникала у неё в голове, теперь очень сильно донимала её, отныне она была свободна от любых семейных обязательств и могла легко пойти к своей детской мечте, мысли о которой не покидали её головку с той самой ярмарки, где она впервые увидела театральный балаганчик. Теперь она решила, что это шанс, подаренный ей печальной судьбой. Как ни плакала она по родителям, но эту возможность решила не упускать, слишком уж она к ней стремилась, слишком привлекательной и захватывающей ей казалась эта жизнь, да и некому было разъяснить бедной девушке всех истинных прелестей жизни бедных актрис Парижа, того времени. Так что, когда прошло три дня с похорон, девушка продала дом, затем, собрав все деньги и вещи, она покинула дом. Она не гналась за деньгами и уступила хозяйство первому же покупателю, почти задаром. Девушка совсем не думала ни о каком семейном благополучном будущем и тёплом очаге. Охваченная детскими наивными мечтами, которые казались ей гораздо важнее и интереснее суетных забот о нажитом родителями хозяйстве, она сразу помчалась в театр, помчалась навстречу губящей мечте.
 
 2.Вот и мечта...
Амэль приняли в маленький бедный театр, который держал хозяин таверны для развлечения своих посетителей. Бедным он был, так как его владелец создавал все лучшие условия для постояльцев и актёрам, как и слугам, доставались лишь жалкие остатки с кухни. Только в этот театр Амэль и могли принять с нулевым опытом игры и работы в уличном искусстве. Однако она не унывала, ей казалось, что для начала это не так уж и плохо. Увидев её красоту, управляющий сыграл с ней злую шутку. Он сразу понял, что перед ним наивная девочка, стремящаяся к мечте, милая, добрая, покладистая и послушная, способная на многие уступки. Её ставили на хорошие роли, порой и главные, но такие роли, в которых ей приходилось выставлять себя напоказ, флиртовать, кокетничать, ей давали роли роковых и доступных женщин. Амэль соглашалась на всё, идя к своей мечте, ей казалось, что всё лишь на первый взгляд так, что она приобретёт разные характеры, и когда-нибудь ей будут давать уже совсем другие роли, но её актерская карьера была не столь уж долгой, может быть даже к её счастью. Она проиграла на этой сцене всего лишь год и не успела разгадать маски коллег и управляющего, на их лукавые улыбки, девушка в ответ мило кивала головой и всякую просьбу исполняла, наивно улыбаясь. Её же, все напротив, разгадали за неделю и всячески этим пользовались. Жалованье ей совсем будто и не выделяли, жила она бедно, ютилась в одной комнатушке вместе со всем скудным женским составом труппы, состоящим из шести девиц, включая её. А девушка вовсе и не жаловалась никогда, ни на постоянное недоедание, ни на неудобства. Деньги, оставшиеся после продажи дома, она растягивала, как могла, но и они закончились. Она не замечала завистливых и насмешливых речей некоторых её соседок. Однако первое время к ней не смели подступаться мужчины, потому что слышали, как она ушла из дома и что она была бедной сиротой. И всё-таки многие из них понимали, что как бы ни было легко её обмануть с её надеждами и доверчивостью, потом от неё не отобьёшься. Она была именно такой, но она наверняка отстала бы сама со слезами, если бы уж увидела, что сама совсем надоела.
В этом театре и именно в этих ролях её видел не раз Клорд, проходя мимо уличного театра, он бросал на неё беглые взгляды, уж слишком была её привлекательность изящна и маняща. Однако действительно об этой актрисе у него появилось более чем предвзятое мнение. «Мало того, что она занимается лицедейством так ещё и является перед своими зрителями в таком постыдном виде. Эта девушка наверняка совсем не целомудренна, иначе бы она не могла так правдиво играть блудниц, что творится в этом мире, Господи Всемогущий, спаси его от этого разврата!», – подумал он, глядя, на её игру.
Но Амэль была чиста и непорочна, правда, знали об этом лишь в её труппе. На протяжении целого года, пока она работала здесь, многие мужчины смотрели на неё с вожделением, о котором она даже не догадывалась. Некоторые из них были состоятельными и занимали значительные посты в городе. Так случилось то, что некоторые люди в труппе предчувствовали, а управляющий даже в некотором смысле долгое время предвкушал ещё с тех пор как принял Амэль в театр. Однажды к нему пришёл один из этих состоятельных мужчин, посмотрев очередной спектакль с Амэль в главной роли.
 – Я думал некоторое время и решил, что я хотел бы и могу предложить вам большую сумму денег за эту актрису.
Управляющего ничуть не удивил подобный разговор, ему недоставало жалованья от хозяина таверны, и он иногда промышлял торговлей услугами некоторых своих актрис, многим из которых приходилось идти на такую жизнь из-за тяжкой нужды.
  – Предоставьте мне её, если она не согласится, мы вышвырнём её отсюда, без вопросов и зарплаты, – на лице управляющего появилась ехидная ухмылка, он услужливо поклонился, потирая ладони.
  В тот же вечер он зашёл в балаганчик и, следя за тем, как девушка укладывает свои мягкие локоны, подошёл к ней и спросил:
– Амэль, один человек хочет, чтобы ты сыграла у него дома что-нибудь из своего постоянного репертуара. И должна ты всё это сыграть весьма натурально и действительно. Он предлагает большие деньги за тебя, – управляющий многозначительно улыбался и сделал особый акцент на слове «постоянного», видимо намереваясь, и в дальнейшем делать деньги из этого весьма прибыльного дельца, если всё выйдет действительно хорошо.
  – Прошу прощения, но я немного не понимаю, мы ведь никогда не играем спектакли на дому и почему только я одна? Как я смогу сыграть спектакль без нашего полного состава? Боюсь тогда, зритель не будет так впечатлён, – Амэль наивно раскрыла глаза, действительно не осознавая всей правды этого страшного предложения.
 – Не думаю, что тебе необходимо объяснять, чего хочет мужчина от молодой красивой девушки, приглашая её к себе на вечер остаться наедине, – он сел рядом с ней и сделал деловитое выражение лица.
 – Вы хотите сказать, что я должна… но я ведь, я не думала, что… – Девушка не знала, что сказать. У неё всё внутри словно застыло и она не могла понять страх это или возмущение. Она и не могла представить, что ей придётся с подобным столкнуться. Никто из её коллег за всё это время не постарался раскрыть ей глаза на существующий во всех подобных местах в то время порядок вещей. Настолько большое простодушие никто в то время ни в ком и не подозревал. – Я прошу вас, откажите ему, я мечтала просто играть и отдавать людям душу, для этого я пришла к вам, я…
 – Милочка, неужели ты не понимаешь, что мне гораздо прибыльнее будет держать тебя как куртизанку, нежели как простую актрису. Это тебе не королевский театр, да и там, поверь уж мне, далеко не всегда без этого обходится. Везде свои законы выживания. Тебя выкинут отсюда, и ты ничего не получишь за год работы, если сейчас откажешься. Ты приносила нам прибыль своим милым личиком, но если ты не намерена её повышать, то можешь идти своими прелестными ножками на все четыре стороны. Только вот, ведь у тебя ничего нет, тебе некуда идти, никто не пустит тебя на родной порог. Кто тебя примет? Кому ты будешь нужна? А если куда-то и возьмут, то на тех же условиях. Твоя цена в хорошей фигурке и милом личике, да ещё в том, что ты работаешь ради своей мечты за еду и крышу над головой. Подумай, что ты можешь из этого извлечь? А труппа? Я, в конце концов. Нам пора расти! – Он встал и наклонился над её лицом. Она же не могла спокойно смотреть ему в глаза, ей хотелось уйти, уйти сейчас же и как можно дальше. Его угрозы, лукавые улыбки, льстивые фразы и вожделенные взгляды – всё это пугало её.
 – Но насколько я понимаю, в первую очередь от этого разбогатеете вы. Мне это не нужно, хорошая комната, яркая сцена, не это предел моих стремлений, лучше уж тогда мне и правда, поскорее уйти отсюда. Но вы кое-что упустили, мне, всё, же есть куда идти. – Она решительно встала, однако, робость, всё, же проскальзывала в её движениях. Всё, что у неё было в театре – это старый плащ на гвозде, в нём она когда-то сюда пришла, серенькое платьице из мешковины и узелок с ещё парой перемены одежды. Она подошла, молча, протянула руку к плащу. Она не следила за действиями управляющего, он же сначала рванулся с места, схватил её за запястье и с силой подогнул на колени к земле:
 – Образумилась бы, кто-то любит строптивых, кто-то невинных. Что ж ты кочевряжишься? Скажу, что ничего страшного, так ты мне о нравственности начнёшь пустословить. Бесполезная ты, хотел вот тебе такую роль найти, да ты у нас такая простушка, что во всех грехах мира начнёшь себя винить, и никому от этого житья не будет. Ну, беги, если считаешь что есть куда. – Он опустился, судорожно сжал её лицо, руки его дрогнули, а дальше не пошли. Она отпрянула, встала, поспешно накинула плащ, от страха она побежала, не чуя земли под ногами. Никто уже и не смотрел ей вслед. Дверь хлопнула, мечта разбилась, быстро полетев с высоты. За всё это время она так и не смогла завести себе в труппе хороших друзей, которые бы могли поддержать её в ту минуту и защитить. Теперь она вновь вспомнила, что у неё нет никого в целом мире.
  Амэль бежала недолго, она знала, где ей теперь можно было укрыться. Мысль об этом месте мгновенно мелькнула у неё в голове, во время прошедшего разговора. Чуть только подбежав, она приостановилась, это был собор Нотр-Дам-де-Пари, дом Богоматери, славившийся приютом для сирот и обездоленных. Она стояла сначала в нерешительности, в страхе, в тревоге, что недостойна приюта в таком священном месте, как бы чиста ни была. «Ведь я грешница, не почтила родителей, с тех пор я ни разу не посетила их могилу. Я ни разу не была в храме после похорон, убежала в это скверное место, я и не думала… Я даже представить себе не могла… Господи, сможешь ли ты меня простить, но ты и блудницу когда-то принял, ты ведь не можешь не видеть, мне больше некуда идти, позволь мне войти…» – Так она думала, стоя у ступеней собора. Потом, скрепя сердце, взошла на лестницу и открыла тяжёлую дверь. Девушка огляделась, но, ощутив аромат воска и цветов, почувствовав несказанное тепло, проникающее в душу и тело, она вошла под своды храма Божьей Матери. Вокруг было тихо, красиво и печально. Она посмотрела на этот покой и в восхищении подняла руки, переплела пальцы и не в силах была более что-либо сказать. Тут её заметил священник, он мягко улыбнулся и подошёл к ней.
  – Что вам нужно, дитя моё? – спросил он.
  – Святой отец, я вынуждена просить о праве убежища, – она приклонила голову.
  – Конечно, я думаю, у нас найдётся для тебя место. Как тебя зовут? – он хотел приподнять её, но их перебили.
  – Ни в коем случае! – громогласно раздалось за их спинами. В залу вошёл архиепископ и главный судья.
– Объяснитесь, мой друг. Чем вам помешало это юное создание? – священник невольно оглянулся.
 – Она лицедейка и продажная женщина. Я видел её в театре. Если бы вы знали, какие роли она играет, мне даже упоминать об этом стыдно в этих священных стенах. Она не достойна, здесь находиться. Не оскверняй храм, убирайся отсюда! – гневно воскликнул судья.
 – Но у меня никого и ничего нет. Я – сирота. Мне некуда идти. Я не понимаю, в чём вы меня обвиняете. Неужели играть в театре столь большой грех. Эти роли давали мне не по моей воле, я прошу вас…Я никогда не продавала своё тело, поэтому я и ушла оттуда, чтобы меня не заставили делать это. Сжальтесь надо мной, ведь этот дом открыт для убогих и покинутых… – Глаза девушки наполнились слезами. Она упала на пол и молитвенно сложила руки, она не смела, даже поднять глаз на судью. Архиепископ гневно взглянул на неё, и прошёптал, стискивая от злости зубы:
  – Убирайся.
Амэль поднялась и, с тяжелейшим камнем на душе, вышла из храма. Она не побежала, она робко шла, заламывая руки и не преставая плакать, каждый её лёгкий шаг всё тяжелее отдавался в душе простого доброго священника, он был не во власти идти против судьи. Как только за девушкой закрылась дверь он произнёс.
  – До чего ты дошёл, Клорд! Может ей и вправду некуда идти. Ты понимаешь, какой грех ты только что совершил. Что с ней теперь будет? Она может замёрзнуть и погибнуть или действительно свернуть с истинного невинного пути! – Читатель уже конечно догадался, что в храме с нашей героиней разговаривали Поль и Клорд.
  – Помолчи. Я всё сделал правильно. Она одна из этих отбросов общества, кто может знать какова теперь её душа, и как после того можно остаться чистой, нет, друг мой, я прав. Они уже даже не вправе очиститься. – Клорд махнул плащом и удалился. Глаза его загорались с каждым словом, странный был этот огонь, пугающий, зловещий, а может яростный и гневный, кто знает, чужая душа – потёмки, душа же этого человека для всех была просто непроглядной тьмой.
  Амэль всё-таки нашла ещё одно место, но здесь было холодно и одиноко – усталыми, замёрзшими ногами она пришла на кладбище. Девушка буквально упала у могилы родителей. Всю дорогу её не покидала мысль, что такова кара, за её непочтительность, непослушание, здесь же она упала на колени и, еле-еле приподнявшись на руках, судорожно прижалась к могильной плите, из глаз её не прекращали литься слёзы.
– Примете ли вы сейчас свою блудную дочь. Скажите, куда же мне теперь идти? Моя мечта уничтожила мою жизнь. И в храме я не достойна принять приют, но, неужели я настолько виновата… Что же мне делать?
Она попробовала встать, оперлась на соседнюю неизвестную могилу. Вдруг земля под ней разверзлась, Амэль даже не успела понять, как это произошло. Девушка начала куда-то падать. Падение было стремительным, очнувшись, она обнаружила, что лежит на сырой земле, у неё жутко болела лодыжка. Девушка встала, перед ней был большой подземный коридор, она пошла вперёд, дорога была такой, словно её использовали весьма часто, чистой, несмотря на то, что по ней изредка бегали крысы. С каждым шагом Амэль слышала приближающиеся голоса и музыку, так она шла, пока не наткнулась на нечто удивительное, то, что смогло поразить её воображение, больше, чем что-либо в жизни.
 
4. Королева обители
Перед ней была свободное пространство, чем-то напоминающее небольшую городскую площадь, с ветхим деревянным помостом в центре, вокруг него ютились шатры и подобие прилавков. Судя по всему, люди жили здесь, кто, как мог: кто-то, вырывая себе туннель в земляной стене, кто-то же просто селился в шатре, из чего мог его соорудить, а кто-то без укрытия – прямо у земляной стены. Чуть дальше за помостом было неказистое здание, некое подобие башни. Люди ходили здесь в умеренной суматохе, не мельтеша, но иногда поспешая. Здесь были красивые девушки, танцевавшие у прилавков, правда привлекательность их была уж, чересчур вызывающа, некоторые из них просто стояли и прихорашивались, хотя и знали, что здесь искать нечего, и все стоящие клиенты обитают наверху. Гамены бегали частью с некоторой детской беспечностью, понимая, что они уже на своей территории, частью – с долей предосторожности, зажав в руках уже чей-то кошелёк или буханку хлеба (твоя добыча в любой момент могла стать уже не твоей). По углам дети и старики в лохмотьях и с болезненным цветом лица жевали этот же хлеб. Перед Амэль была уже знакомая нам «обитель существующих».
Девушка поражёнными, широко раскрытыми глазами смотрела на всё это. Она медленно прошла к помосту и вдоль прилавков, удивлённо всё, рассматривая. В детстве она слышала про это место от старушек в соборе, но уже позже оно казалось ей простой очередной городской легендой. И вот, это место перед ней, страшно ли оно? Здесь могут перегрызть глотку за пять сотен экю, но в тоже время они признают своих и не со всеми могут вступить в драку за пищу и деньги. Более того, между некоторыми из них не редко спокойно происходит справедливый делёж добычи. Старики большей частью используют для выживания именно великодушие «земляков», молодые жулики и подрастающие гамены предпочитают держать при себе стоящую добычу. А что же касается проституток, – они ластятся и к тем, и к другим, и к третьим, потому как хоть некое подобие любви (несмотря на всю абсурдность этого выражения) нужно каждому из них. Этот товар является естественной потребностью и часто он равен удовлетворению вожделения. Однако последнее можно купить и продать с гораздо большей долей успеха, несмотря на то, что некоторые привыкли путать это понятие с настоящей любовью.
На подобии башни, вдоль подобия балкона бродил странный, уже пожилой человек. Он уже заметил нашу героиню и его долгий, пристальный взгляд был обращён лишь на неё. Его лицо приняло задумчивое и сосредоточенное выражение. Амэль же в это время всё ближе и ближе подходила к этому зданию, с которого он за ней следил. Он подозвал к себе одного гамена, который чаще бегал по его поручениям и велел ему пригласить девушку в башню. Мальчик выбежал прямо на встречу Амэль и, окликнув её, спросил:
– Мадемуазель, не желаете ли вы ответить на приглашение нашего короля и последовать за мной в башню?
Девушку удивило предложение высказанное с такой вежливостью в подобном месте, и она приняла его. Её повлекло любопытство и добрый взгляд ребёнка. К тому же ей было интересно, каким может быть король этого подземного городка, в то время как наверху каждый из его жителей являлся подданным Франции. Тем более, не каждый день выпадает шанс увидеть хоть какого-то короля, не говоря уже о том, что девушка никогда бы не могла иметь возможность узреть своего истинного монарха. Они поднялась, в этом доме сложно было заблудиться, хозяин встретил её уже на лестнице, они прошли в бедноватую, но украшенную разноцветными тканями, комнату.
 – Приветствую тебя, юное дитя. Я – Король demeure de l'existant, «обители существующих», я сам давно дал этому месту это название. Ты в моих владениях. Как твоё имя? – спросил старик.
  – Меня зовут Амэль.
 – Прекрасное имя, что ж, откуда ты и, что привело тебя сюда? Ведь по тебе видно сразу, что ты здесь впервые, – ты отличаешься здесь от всех. Тебя легко заметить. – Он серьёзно посмотрел на неё.
  – Что это за место, как вы сказали?.. Неужели это она? – Амэль присела на ветхий стул.
– Да, я не лгу, дитя моё, то, о чём, возможно, ты слышала на городском рынке, существует, вот оно перед тобой, мы скрываемся для своего же блага, а слухи всё равно неустанно бродят по Парижу, кумушкам же надо о чём-то потрепать языками. – Он вёл беседу приятно и учтиво, несмотря на то, что они только что познакомились. Девушку это немного настораживало. Однако его поминутно мучали приступы тяжёлого кашля. Было ясно видно, что физически этот разговор давался ему с трудом.
 – И чем же я здесь так выделяюсь? – полюбопытствовала она.
 – Видишь ли, моя дорогая, молодые девушки здесь все одной профессии, о которой ты явно догадываешься. Они продают любовные утехи, это даже не то, что в публичных домах, они уличные женщины. Поглядев на тебя сразу можно понять, что ты чистый ребёнок. Ты не столь ярко и развратно одета, чтобы как-то привлекать клиентов, но ты, несомненно, прекрасна. И также сейчас, когда я смотрю в твои глаза, я вижу, как ты чиста и невинна. Ты можешь мне поверить, я многое повидал в своей жизни. Больше скверного, однако, с этим сложно поспорить, порой довольно приятного. Но это лишь начало, – в тебе я не вижу корысти или затаённой хитрости. Ты более чем простодушна, ты явно чувствуешь разницу между жизнью и смертью, честью и бесчестием. Наконец, я вижу в тебе душу, развитую душу, поверь мне, такая душа как у тебя найдётся здесь далеко не у каждого, а, может быть и совсем не у кого. – Он прохаживался по комнате размеренными шагами, при последних словах он подошёл к ней совсем близко и вгляделся в её глаза. – Только всё-таки я не возьму в толк, как ты здесь оказалась и зачем ты здесь?
 – Ваш тон действительно пробуждает доверие. Что ж у меня, наверное, нет иного выхода, как поведать вам свою историю, возможно, то, что я попала сюда…. – Тут она засомневалась в своих словах, – сможет ли этот человек ей чем-нибудь помочь.
 – Не бойся, тебе ничто не угрожает, народец мой хилый, но довольно покладистый. Они не тронут тебя. По всей видимости, денег у тебя нет, на твою честь они посягнуть не посмеют. Боюсь, твои глаза совсем испепелят их любые гнусные замыслы.
 Тут Амэль рассмеялась.
 – Мне кажется, вы преувеличиваете, дальнейшие комплименты перестают быть настолько искренними как прежние. Прошу вас, больше не стоит, я расскажу вам всё. Не понимаю вашу выгоду в стольких приятных словах.
 – А вы ещё и проницательны, вы сразу поняли, что я ищу выгоду. Но поверьте мне, моя выгода лишь в вашем расположении ко мне. Вижу, я близок к цели. – Его губы расплылись в приятной улыбке. Но тут этому помешал новый приступ кашля.
Амэль неловко опустила глаза. Она рассказала королю всё. Ничто из её истории его не удивило, чему она была немного поражена.
 – Что ж весьма интересно и всё вполне объяснимо и вполне естественно. Вижу у тебя совсем никого и ничего не осталось. Но у тебя есть гораздо больше, чем ты думаешь. Достойнее тебя здесь никого нет. Пора бы мне решить окончательно. То, что я скажу тебе сейчас, может тебя напугать и ошарашить, но, поразмыслив, ты поймёшь, что, возможно, иного выхода у тебя нет.
– О чём вы говорите?
– Мадемуазель, я осмелюсь предложить вам стать моей королевой. Я понимаю, мы далеки друг от друга в годах, но есть ли у тебя ещё место, куда пойти. А это место,.. я прошу тебя снизойти до него, у тебя доброе сердце. Ты выше этих людей. – Он взял её за руку и посмотрел глубоко в её синие глаза. – Мне нужен человек, который сможет благоразумно править после меня.
Глаза её округлились, но девушке хватило мужества и решимости, в несколько минут оценить всю серьёзность ситуации. Король был прав, но ему было около шестидесяти лет, а ей всего лишь семнадцать. Несмотря на то, что ей ранее казались невозможными в расцвете её лет подобные предложения, но у неё действительно больше ничего и никого не было, ей некуда было идти, и не было иного выхода, как принять это предложение. «Возможно, мне даётся шанс подарить себя кому-нибудь, как этот народ. Это было бы большой жертвой, я должна её принести, мне есть, что искупить, я была неблагодарнейшей дочерью, теперь настало время познавать другие жизненные уроки», – такие романтические мысли были в её юной головке. И, как бы они не были по-детски наивны, отчаянны и непосредственны, другого выхода девушка не смогла бы найти. К тому же ей обещали оставить в неприкосновенности её честь и жизнь, дороже этих вещей у неё ничего никогда не было.
– Думаю, я вынуждена принять ваше предложение, – сказав это, она решительно посмотрела на короля.
 – В моём королевстве не заключают официальных браков. Закрепим наш договор лишь рукопожатием, мне будет этого достаточно, если бы у меня была дочь, я бы так хотел, чтобы она выросла такой как ты. Пойдём же к нашему народу, я покажу тебя им.
Он вывел её на всё, то же подобие балкона.
 – Мой народ, услышьте меня. Перед вами – ваша королева, я назначаю её, так как она – достойнейшая из дев. Отныне вы будете слушать её, и повиноваться ей, так, как вы это делаете для меня. Помните о своих низких душах, существующие. К жалкому народу снизошла величайшей души женщина. А сейчас начинается ваша ночная жизнь, мои подданные, вы все вновь отправитесь на поиски пропитания, вновь изворачиваясь в этом колесе жизни, кто как горазд.
Амэль посмотрела на них. Какой, по-своему, забитый был у каждого вид. В редких из них этого не было, но как поражены были все ей, иные смотрели на неё с едва заметной тенью надежды. Но судя по всему, можно было сказать, что они были крайне пропитаны одной жестокой истиной, гласившей, что «у них жалкая душа». Ни у кого из них не возникало желания гордиться этим или довольствоваться. Однако они явно были уверены, что шанса на обретение более достойной жизни у них нет.
– Ваши слова, неужели вы внушаете им, что дороги из этих катакомб нет, – удивлённо, но твёрдо и в то же время без укора сказала она королю.
 – Вы имеете в виду райскую тропу, если бы я сам знал, как на неё выйти. Я, увы, один из них, моя душа возможно ещё хуже.
 – Но тогда, почему именно вы король?
 – Потому что я умею видеть этих и многих других людей насквозь, я могу ими управлять, во мне есть дар убеждения. Но, к счастью, ни на ком другом, кроме них я его не использовал. Я искренне убеждён в том, что внушаю. У вас же явно есть иное мнение на этот счёт. Но если вы сможете показать дорогу им, то вы вряд ли успеете убедить в ней меня. Тогда, наверняка, вскоре вы сможете сами распоряжаться своим народом. Ему необходимо как-то двигаться вперёд, и Господь ниспослал ему вас. Я же уже в этой жизни слишком многим наслаждался. – После этих слов он прилёг на подобие кровати, ютящееся в уголке этой комнатки. Он был очень утомлён этими разговорами, поэтому заснул почти мгновенно.
Амэль осталась стоять в нерешительности, не зная, как ей дальше себя вести. Она присела на лежанку, но усталость, в конце концов, одолела и её. Она прилегла на эту же лежанку и заснула мгновенно, так же, как и её король.
Девушка очнулась от того, что её без конца тормошил мальчик, тот самый, который привёл её к королю обители.
– Король не дышит и холодный, как стена за твоей спиной. Похоже, он умер. Признаться, его давно мучили какие-то боли.
Амэль замерла, внезапно ей стало очень тяжело и страшно. Слова мальчишки были правдой. Так влиял заплесневелый грязный воздух, неправильное питание, отсутствие внимания и солнечного света, несоблюдение гигиены и прожитые годы, – король умер. Возможно, он догадывался, что вскоре его это постигнет, настолько проницательный к другим людям, он не мог быть, так слеп к самому себе. Он был хитрым и умным человеком.
  Девушка отшатнулась, она сидела, боясь пошевелиться, и с минуту пустым взглядом смотрела на паренька.
 – Кто ты? – спросила она его, внезапно очнувшись.
 – Я Люк, обыкновенный гамен.
 – Ты давно здесь? – девушка не знала, что говорить.
 – Достаточно для того, чтобы знать, что не ты – причина случившемуся. Чего ты вдруг испугалась? Если ты боишься подозрений, я первый же их оспорю. Каждый здесь понимает, что выгоды в его смерти тебе нет, да вообще никому нет, если признаться по совести.
 – А что же я теперь, что теперь делать мне?
 – Ты королева, бесспорно достойная, всё как он сказал, только вот он действительно перебарщивал с комплиментами.
 – Значит, ты всё слышал?
 – Да, как я уже сказал, я слышал достаточно, я издавна наблюдаю за нашим королём, меня принимают и знают здесь.
 – А знаешь ли ты всех здесь? Я вижу, ты смышлён не по годам.
 – Я знаю многих, не хуже покойного. – Этот ребёнок вёл себя настолько невозмутимо, и у него не было тех забитых глаз, что у тех мальчишек, которых видела здесь Амэль. Тут к ней вернулось самообладание.
 – «Теперь я их королева и мне необходимо многое сделать,.. как же, наверное, тяжело преобразить человеческую душу. Смогу ли я вынести этот груз, Боже,» – с такими мыслями она подняла глаза и решительно последовала на балкон.
 – Король умер. – Громогласно сказал она, и тут же в голове у неё пронеслось едва слышно продолжение этой известной поговорки «Да здравствует король. И здесь, как и наверху, в Париже, действует старая истина». Девушка продолжила:
– Теперь я ваша королева, отныне всё изменится, я прошу вас довериться мне, каким бы невозможным это не казалось. Нас всех ждёт тяжёлый труд, я раскрою ваши души. Всем нам предстоит очень многое, но сейчас нам необходимо успокоиться и продолжить наш прежний образ жизни. Пока мы все не столь много знаем и не имеем силы на преображение друг друга, но прошу вас в этом не сомневаться, завтра наступит новый день и вместе с ним к нам будет по крупицам возвращаться надежда. Мне многое ещё предстоит вам сказать, но я верю, что каждый из вас, способен вновь раскрыть и развить свою душу и продолжить жизнь более достойным образом. Если у вас есть какая-то традиция, следуя которой необходимо с честью похоронить вашего короля, прошу вас рассказать мне о ней в подробностях.
Теперь некоторые из них посмотрели на неё с большим страхом, словно она говорила о чём-то запретном и невозможном. Пока что их было сложно пробудить и поражённые этой речью они так и глядели на неё, кто испуганно, а кто с насмешкой.
 – Сейчас кто-то поднимется к нам и заберёт его. Мы живём под землёй и хороним наших людей в подземных коридорах. Ты рано им втолковываешь все эти истины, однако, что я могу о них знать, – сказал Люк. Он стоял рядом с ней, наблюдая столь любопытное для его детских глаз зрелище.
 Всё случилось так, как он и сказал. Покойника не стали достойно отпевать. Кто-то, кто знал псалмы, исполнял их, сопровождая похоронную процессию к потайному подземному коридору. Там для него вырыли отверстие в земляной стене и, оставив его в нём, заложили тело монарха катакомб холодными камнями. Девушке было очень тяжело смотреть на всё, что происходило вокруг. Тяжесть ответственности, неловкость из-за своего незнания, - удивительно как её не сломил этот день. Она не знала, что делать дальше и как ей следует себя держать. Ей не удалось проронить ни слезинки за всю церемонию, глаза её были опущены, мысли бродили разрозненно.
– Ты поможешь мне, Люк? Я хочу назначить тебя своим пажом. – Сказала пареньку Амэль, когда они шли обратно.
 – Сочту за честь, но помните, королева, я изменчив, моя душа – плутовка и действую я исключительно в своих интересах. – Сказал он с деловым видом.
 – Как бы там ни было, я благодарю тебя за согласие, нам предстоит действительно тяжёлая задача.
 – Королева, думаю, сейчас вам как никому в этой обители следует отдохнуть. Перед тяжёлой задачей необходимо вводить в привычку высыпаться. Тем более, здесь редко кто спит ночи напролёт по-настоящему. Ночь – это наше время, время нашего жалкого, но, если бы вы знали сколь любопытного влачения жизни.
И в этом жалком подобии дворца, в эту ночь мирным сном заснула только наша героиня, смирившись со своей сложной судьбой и решительно веря в тех, кто теперь находился в её распоряжении.
Вот так случилось, что молодая, прекрасная девушка Амэль стала королевой «обители существующих». Стала первой из той знаменитой династии, о которой нам предстоит вам поведать.

5. Роковой план
Прошло чуть больше года с тех пор, как Амэль стала королевой. Маленький гамен Люк теперь всегда был при ней. Он давал ей советы, которые она с большой охотой принимала. Ведь девушка понимала, каков жизненный опыт этого подрастающего сорванца и как он необходим её простому и наивному девичьему сознанию. Амэль чувствовала, что в этом парнишке заложен большой потенциал, он был очень хитрым и смышлёным. Ему она рассказывала про свою жизнь и толковала, как можно было бы восстановить человеческую душу, но слишком уж затянулось всё это. Амэль чаще сомневалась в своём даре убеждения, для начала она решила исследовать своё королевство, чтобы знать, какие слова ей нужно подобрать к своим подданным. Каждый вечер она беседовала с Люком, чтобы знать каждое своеобразное сословие «обители». В королевстве катакомб положение человека определялось в зависимости от возраста. Находились молодые, привлекательные девушки, которые зарабатывали нередко не только телом, но и воровством. Находились старые хитрые женщины, которые, не имея возможности уже прельстить кого-то красотой, предсказывали обманчивую судьбу, кто знает правдиво или нет, однако, хлеб надо было добывать, и он добывался. Гамены же вырастали в гордых юношей, делящихся впоследствии на два разряда: оставшиеся в ворах и научившиеся игре на каком-либо бедном инструменте, обладающие долей определённой пластики и остроумия, становились уличными артистами. Когда же и эти юноши становились стариками, они делали себе подобия увечий и шли просить милостыню по переулкам. И всех этих людей надо было преображать, преображать тех, кто не видел преград в добыче средств для пропитания, кто подчинился общей жестокости жизни и не собирался ей противостоять и заботиться о размене своего Божьего таланта.
Амэль не знала, нужен ли к каждому свой подход или всем можно истолковать одну единую прекрасную истину, которая бы стала подобием религии. Девушка постепенно склонялась ко второму варианту, но у каждого из них была своя религия подпольной жизни, а вдобавок к ней искажённое понятие Божественной истины. Однако слишком много времени уйдёт, чтобы познавать религию вора, уличного артиста, цыганки, старого босяка и проститутки, да и ещё больше времени понадобится на изучение каждого искажённого понятия. Их прошлое искалечило их души, и они думали, что отдают дань настоящему, а на самом деле всего лишь ломали своё будущее в порядке жизненной очереди. Кого-то бросали сюда судьба и случай, кто-то здесь и родился, и было далеко не так просто решить, на кого было легче повлиять. Однако у девушки было главное преимущество, которое она могла понять ещё с первого дня пребывания в «обители»: их умерший король вбил в голову каждому из них накрепко одну и ту же единую мысль. Мысль эта состояла в том, что души их непременно жалки и жалки настолько, что не стоит даже пытаться искать обратный путь, что их удел вечное бездушное обитание и выживание. У девушки было преимущество, заключавшееся в том, что «истина жалкой души» в иных людей вводилась, видимо, постепенно, по времени правления короля. Но в иных она впитывалась с молоком матери, ведь дети здесь рождались; в иных по времени пребывания в катакомбах. Эту истину ей предстояло развинтить и заменить. Ей приходило в голову, чем эту теорию можно заменить, но и эти соображения пока не укладывались в единую, доступную всем и понятную речь, развинтить эту псевдо-идеологию было ещё тяжелее. Чем больше девушка пыталась проговорить про себя, всё, в чём ей было необходимо убедить свой народ, тем больше запутывалась в различных душевных материях. А, как издавна известно в мире, ты вряд ли сможешь убедить множество людей в том, в чём сомневаешься сам. Это и замедляло движение планов королевы, она всё продолжала наблюдать за своими подданными и исследовать их днём и размышлять об увиденном по вечерам.
Однажды девушка в очередной раз сидела и обдумывала свои речи. Люк же в это время удобно устроился на лежанке, глядел задумчиво в потолок и подкидывал в руке кошелёк с золотом. Звон монет отвлекал девушку, но, вдруг подняв голову и, вглядевшись в этот самый обычный предмет, она задумалась, а затем сказала:
 – Откуда у тебя это, мой юный друг?
 Люк остановился, на минуту притворно задумчиво посмотрел в её глаза, а затем звонко рассмеялся:
 – Не сочтите мой смех нахальством, миледи, но мы, же с вами не первый день на свете живём. Украл, конечно же. Толстенький. Правда, жаль, что его владелец громче слышит звон своих шпор и грохот своего хохота, чем то, позвякивает у него на поясе или нет. Коли пусто в голове, то и полная сума тебе не к чему. Вот я и подумал, что справедливее будет присвоить это богатство себе, тем более что мне оно нужнее. – Сказал паренёк, ещё раз взвешивая кошель руке и с видом мудреца, качая головой, а затем задорно улыбаясь.
 – Стоило бы мне настаивать на том, чтобы ты больше не занимался этим постыдным делом, а взялся за ум и хотя бы стал учиться, чтобы быть уличным артистом, а не воришкой. Но мне поразительна одна вещь, ведь на этом кошельке эмблема судьи, а ты говоришь, что украл его у…
 – У военного, да, в последнее время их много разгуливает по городу, возможно слишком много, а кошельки их, похоже, набиваются всё туже и туже и стали новее.
 – Наличие эмблемы означает, что их кошельки набивает судья. Это странно, за что судья может платить армии, и почему они, как ты говоришь,.. бродят по городу.
 – Некоторые из них прямо рыщут как собаки-ищейки. Другие же беспечно разгуливают по кабакам. Вы что, не знаете истинных солдат нашего времени, миледи? – Мальчик не переставал её перебивать, не улавливая, к чему она может клонить.
 – Выходит, что судья набрал армию. Только вот для чего? Ты говоришь, что они рыщут, но в поисках чего?
 – Или кого? А вдруг они ищут наше убежище. Судья давно нас недолюбливает. Не понимаю, что мы такого ему сделали.
 – Но если так, чего мы можем ожидать, а вдруг они уже нас нашли.
 – Вы думаете, это опасно?
 – Этот человек выгнал меня из собора. Я боюсь, он, действительно, может задумать что-то страшное, он упорно обвинял меня в продаже тела, и у него в голове не возникло ни единого сомнения в моей порочности и развращённости. Он твердил, что я оскверняю храм одним своим пребыванием в нём.
 – Я не понимаю в чём здесь связь. Хотя, может, я не хочу её улавливать, вы думаете нашей «обители» грозит опасность от судьи?
 – Да, именно это я хочу сказать.
 – Что ж, я могу предложить вам весьма весёлое путешествие. Оно будет для вас в особенности увлекательным, учитывая, что вы давно не появлялись наверху. – Люк встал, отряхнулся и галантно предложил ей руку.
 – Ты буквально читаешь мои мысли. Тем более, я считаю, что нам стоит поспешить. Похоже, уже вечер, в такое время строятся обычно роковые планы. Ты проведёшь меня?
 – Конечно. Но мне всё, же интересно. Вне зависимости от того есть ли какой-либо план у судьи относительно нас или нет, для кого этот замысел может стать роковым? – Личико паренька приобрело задумчивый вид, а на лице появилась, такая улыбка, будто он предчувствовал, что ему вскоре придётся прилично позабавиться.
Они прошли через весь город, на девушку все смотрели с почтением и отступали перед ней. Ей не кланялись, перед ней съёживались. Многие смотрели ей глубоко в глаза. Видели ли они то, что хотели? Похоже да, но это не отражалась как-либо на их лицах. Однако эти взгляды заставляли нашу героиню ещё больше задуматься о том, что ей надо бы поспешить разобраться в их душах. Однако эта мысль не ускоряла ход соображений относительно её основной цели по поводу своих подданных.
Так они прошли по городу, пересекли подземный коридор и, наконец, поднялись на поверхность. Амэль теперь знала здесь все входы и выходы. Её маленький друг всё ей рассказал и показал. О, Боже, с каким наслаждением Амэль вдохнула этот воздух. На кладбище он был свежее, чем в городе, но всё же в городе он был лучше, чем в катакомбах. Поднявшись наверх, она, прежде всего, осмотрелась. Они шли всё время, державшись, за руку, случайные прохожие могли принять их за брата и сестру, или даже за мать и сына.
Вдруг она услышала какие-то громогласные крики, девушка подошла ближе. Перед ней был маленький дом, окно в нём было открыто, из него лился свет. Окно открывало обзор на небольшую комнату, в которой посередине были стол и два стула. На столе горела свеча, поскольку на улице уже вечерело. За столом сидели два человека. Амэль и Люк подошли ближе и притаились у окна. Девушка сразу узнала архиепископа. Напротив него находился человек, облачённый в военную амуницию. Королева не знала, что это был главнокомандующий войска, собранного за это время Клордом.
С тех пор как судье пришла в голову страшная мысль об уничтожении «недостойных» прошло уже два года. Именно столько времени ушло у него на обдумывание того, каким же образом было бы эффективнее и быстрее извести несчастных жителей «обители». Ему не хотелось тратить время, чтобы казнить их поодиночке, поэтому он решил постепенно собрать солдат и оплатить им вооружение и слежку. Затем, когда они выяснят, где могло бы находиться сосредоточие всех нищих и бродяг города, застать бедняг врасплох и устроить свою ночь резни. Бесспорно, всё это мероприятие представало перед его творцом, как некая благородная миссия, вроде казни гугенотов или пыточных смертей еретиков. Пока Клорд набивал кошельки своих солдат, думая, что тем самым ускоряет их работу, он и сам не терял времени зря. Между тем как большая часть «пожертвованных» им своим солдатам средств просиживалась в трактирах. За последний год судья проследил за одним гаменом, тремя уличными артистами и двумя проститутками, не говоря уже об иссохшем нищем старичке, которого он вызвался проводить до дома, и они расстались у кладбищенской ограды. Как в Италии все дороги ведут в Рим, а во Франции – в Париж, так в этом страшном исследовании все дороги вели к кладбищу, и, наконец, судье оставалось только понять, какая из могил скрывает тот самый секретный проход к «обители». Последнее наблюдение было проведено за тем самым иссохшим нищим и, так как он двигался чрезвычайно медленно, то можно было вполне чётко рассчитать, наблюдая за ним издалека из-за ограды, под какой из могильных плит он скрылся.
Если путь под землю был один, то это вовсе не означало, что под ней могла быть прямая и верная дорожка к центру «обители». И Клорд это вполне понимал: решено было подкупить кого-нибудь из уличных бродяг с просьбой провести туда судью, якобы для оказания помощи и поддержки нищему народу. Однако подобный план казался судье слишком сложным, ему не хотелось ввязывать кого-то из своих будущих жертв в свои действия, предавать кого-то и самому подкупать, ему надоела неоправданная трата средств уже в случае с солдатами. В итоге, переодевшись слепым немощным босяком, Клорд сам решился просить милостыню на рынке, чтобы затем в конце дня обратиться к одному из тех, кто сидел бы с ним там рядом, послабее и попроще, за помощью в сопровождении к его бараку, который якобы должен был находиться в «обители». Так он и поступил, ничего не подозревающий босяк проводил его по подземным коридорам и на следующий день привёл обратно на рынок. Никому бы и в голову не пришло, что в «обители» бродит какой-то злоумышленник с тайной целью уничтожить всё нижайшее сословие Парижа. Именно поэтому Клорд, беспрепятственно шагая за своим сопровождающим ранним утром, благодаря бледному освещению факела, смог отметить на мелком клочке бумаги все повороты, которые было бы необходимо совершить, для того, чтобы снова оказаться рядом с дворцом «существующих». После, этот план был перенесён им на более крупный формат, который он и демонстрировал сейчас перед главнокомандующим.
  – Мы нападём завтра ночью. Таким образом, это будет неожиданностью для них и, возможно, нашей возни не услышат в городе, если нам вообще придётся с ними возиться. Я их всех уничтожу, и земля Парижа очистится и изнутри, и снаружи всего лишь за одну ночь. – Произнёс архиепископ, и на его лице появилась зловещая улыбка, которая скрылась, чуть только он поднял глаза на главнокомандующего.
 – Хорошо. Всё будет выполнено, ваше преосвященство. Завтра вечером мы выступаем. Мы возьмём 100 пеших, вооружённых воинов. Это будет весьма просто. Честно говоря, я не думал, что вам так просто удастся узнать местонахождение «обители». Буду с вами откровенен, многие из моих людей считали её выдумкой сплетничающих торговок с рынка, поэтому некоторые и не брались за это дело. Мне стыдно перед вами за них, но я верю, что ваша компания «по полному очищению Парижа» увенчается успехом, вряд ли кто-нибудь из этих попрошаек подозревает о нашем плане.
Амэль редко появлялась в городе, пропитание ей обеспечивали регулярные подношения пажа. Ей даже не могло прийти в голову, что пока она думает о том, как спасти души своих подданных, кто-то собирается погубить их самих душой и телом. Тревога, страх за всех, осознание своей слабости – всё это единой мыслью пронзило её разум, после этого короткого мельком услышанного разговора. Ей хватило конкретно этого обмена репликами судьи и главнокомандующего, чтобы достаточно точно понять об «уничтожении» кого идёт речь. Сдержав тяжёлый вздох и сжав кулак у сердца, она схватила Люка за руку и как можно скорее побежала к кладбищу. Мальчик сохранял молчание, он был поражён, ему хотелось сострить, но он понимал, насколько для этого сейчас неподходящее время, так что он просто сильнее сжал руку Амэль и старался от неё не отставать. В голове у обоих чётко держалась одна мысль о том, что у несчастных жителей «обители» был всего день, чтобы подготовиться к тому, чего они в своей жизни ожидали меньше всего.
Амэль и Люк оббежали «обитель» и созвали всех. Никогда ещё здесь не было так тревожно, толпа не гудела, но по глазам «существующих» можно было понять, что их напугал столь неожиданный и поспешный сбор. Девушка взошла на ветхий помост на площади и кратко огласила уже известные нам вещи перед своими подданными:
– Мы с Люком только что были в городе около дома судьи. Не знаю каковы причины для разгоревшегося конфликта, но, похоже, завтра он придёт сюда с сотней пеших воинов, для того чтобы убить всех нас, как недостойных жизни. У нас очень мало времени для речей и подробных разъяснений его мотивов, мы должны быть готовы защитить себя, чего бы нам это не стоило. У вас есть оружие? – она обратила к ним свой взгляд, наполненный одновременно и надеждой, и отчаяньем.
– Зачем столь жалким и бездушным людям как мы дорожить жизнью? Всё равно умрём когда-нибудь. Не защищай нас, у тебя впереди жизнь, счастье, любовь… А мы всё продали, нам и жить незачем. Хотели жить в земных блаженствах, а в итоге гибнем от тяжких кар, вроде чумы или внутренних укоров хилой совести. Может быть, лучше умереть мгновенно от удара меча, чем чахнуть от вшей и болезней в этих подземельях и с каждым днём превращать свою жизнь во всё более тяжкое и жалкое существование, – вперёд вышел сгорбленный, морщинистый старик. Закончив эту речь, он тяжело вздохнул и ещё пару минут медлил с ответом. – Эх! Есть у нас меч, я был когда-то солдатом и сохранил на память о былых временах. Потом нужда и голод привели меня в эту обитель. Да подумай только, хочешь ли губить твою чистую душу за наши огрубевшие, огрязневшие, гибнущие в грехах.
 – Сколько раз я буду вам говорить, вы люди и всегда ими будете. Вы – мой народ. С той самой минуты, как умер ваш король, на меня легла ответственность за вашу жизнь. И потом, кто знает, чиста ли моя душа. Неужели среди вас никто не хочет сражаться вместе со мной? Неужели никому не дорога жизнь?
Вперёд вышли трое. Первым – хитрый мальчишка, паж Люк, явно дороживший больше своей жизнью, чем жителями родной обители. Курчавые светлые волосы были взлохмачены, зелёные глаза горели как два яростных языка пламени. Босой, одетый в лохмотья, с зажатым в руке клинком, – он не был устрашающим, но взглянув на него можно было ясно понять, что он готов пойти на всё, чтобы проявить всю свою озорную, отчаянную и отважную сущность и получить от этого как можно больше веселья.
Вторым был молодой мужчина лет двадцати пяти. Словно часть этой тёмной ночи отступила от неба, и вся покрыла этого юношу и отдала свою темноту – его кудрям, синеву – глазам, таинственность и шёпот – звукам имени. Его чёрный камзол закрывал большое, могучее тело и такое же большое и могучее сердце. Это был уже подросший Мишель, с которым мы познакомились в предыдущей книге, ещё, когда он был гаменом.
Последним был скромный, тихий молодой человек, до этого предпочитавший прятаться в тени своего товарища. Хотя ему трудно было скрыть внутреннее сияние, которое пробивалось в светлых локонах и небесно-голубых глазах. Жан не привык делать отчаянные поступки, но сейчас его вдохновляло милое сердцу лицо, которое не покидало его сны уже ночи, и ночи подряд.
Ни один из храбрецов не готов был рисковать своей жизнью ради несчастных «существующих». Юноши хотели показать свою отвагу перед королевой, а Люк просто хотел сам перед собой поиграть в отчаянного солдата.
Амэль улыбнулась и подошла к мальчику.
– Скажи, малыш, ты отдал бы за меня жизнь.
– Я уже давно не малыш, мадмуазель, моя жизнь гораздо дешевле вашей красоты, вы не наша доступная мамзель. Но я сражаюсь за себя и только для своего удовольствия.
Девушка обняла Люка, а он с улыбкой посмотрел на неё. Она не могла также отблагодарить храбрых юношей, которые готовы были рисковать собой ради одного её доброжелательного взгляда, но именно его она и могла им дать. Благодарный кивок и улыбка были первой наградой для рыцарей катакомб.
Старый воин вручил королеве свой меч, у бедной девушки было слишком мало времени, чтобы учиться обращению с оружием. Владелец меча рассказал всё, что помнил будущим воинам и научил их чему смог, за эти короткие часы. Амэль могла удержать оружие в руках и наносить удары. Могли ли они быть меткими, и могла ли она ловко уклоняться от чужих атак, ответы на эти вопросы были предоставлены провидению. Королева со своей серьёзностью принимала ответственность за своих подданных и больше ни о чём не могла думать. Она подумала, что, если они увидят, что она готова ради них рисковать жизнью, это, возможно, вдохновит и возвысит их в собственных глазах.
6. Сражение
На следующий день, как только спустились сумерки, Клорд со своим отрядом отправился на окраину Парижского кладбища. Большую часть воинов, он решил оставить на время наверху, на случай, если понадобятся свежие силы. С собой он взял только 40 солдат. Тихо, осторожно и не спеша они спустились к подземным туннелям и последовали за судьей. У него уже было заготовлено предсмертное поучение для «существующих». Вскоре воины вышли к главной и единственной площади обители. Жители катакомб осторожно посматривали на них из своих убежищ, никто из них не был расположен сразу идти на рожон, если кто-нибудь вообще стремился постоять за себя, кроме уже известных нам лиц. Солдаты тоже не знали, чего ждать от своих противников, к тому же, пока что никто не давал им команды к бою, поэтому они стройными рядами окружили помост, на который взошёл их предводитель и, пока он держал речь, оглядывали местность. Амэль наблюдала за этим с балкона башни, стоя в тени ветхой портьеры.
– Жители катакомб, я один из главных судей города Парижа – Клорд де Хибу. Я наблюдал за вами долгое время, прежде чем прийти сюда, однако, ваш вид поразил меня с первого взгляда. Осознаёте ли вы истинную цену своей жизни для общества? Стремится ли кто-либо из вас к внутреннему перерождению, чтобы не гнить бесполезно в этих подземельях? Кто-нибудь может смело и вразумительно ответить мне на эти вопросы? Если он убедит меня, возможно, я оставлю кого-то из вас в живых. Однако я отправлен сюда с миссией свыше во всех смыслах этого слова. Я призван подвергнуть истреблению тех, кто больше не представляет жизненной ценности ни для окружающих, ни для самого себя. Те, кто отвергнуты и отброшены и обществом, и сами собой, приготовьтесь к вашей каре. – Громогласно произнёс он.
  – Мсье де Хибу, вы даже не изволите подождать ответа на ваши многозначительные вопросы? Вы не имеете права лишать этих людей жизни, кем бы вы ни были сюда посланы. По крайней мере, если это так, то, прежде чем вы попытаетесь сделать это, вам противостою я, – послышался сверху голос.
Судья поднял голову и увидел Амэль.
– Кто ты, дитя, и что ты здесь делаешь?
  – Я королева «обители» и эти люди – мой народ.
  – Позволь мне подняться и поговорить с тобой.
  – Что ж, приходи.
Клорд поднялся и зашел в комнату Амэль. Она сидела на кровати. Он подошёл и присел рядом.
  – Что вы желаете мне сказать? – Она устремила на него свой уверенный взгляд. В этот миг, она так хотела казаться надменной.
– Милая прекрасная девушка, зачем тебе все эти люди? Посмотри на себя. Ради тебя любой мужчина отдаст жизнь. У меня есть к тебе предложение. Если ты поднимешься со мной наверх и станешь жить со мной, я не стану никого убивать. Ты ведь понимаешь, что никто из этих людей не отдаст за тебя жизнь. Им наплевать, кто ими будет править, и жить им или умереть. А у тебя миллионы возможностей. Ты сможешь жить спокойной, весёлой и беззаботной жизнью. Зачем ты губишь себя? – Он приблизился к ней и сжал её руку.
Клорд был, хоть и священником, но всё же взрослым тридцатилетним мужчиной. Его влекло к этой молодой, прекрасной, недоступной, достойной двадцатилетней женщине.
  – Господин судья, разве вы меня не помните? Не помните ту беззащитную девушку, которую вы безжалостно выгнали из Нотр-Дама? Не узнаёте бедную Амэль?
  Он растерялся. Его поразила перемена в лице девушки. В тот вечер перед ним была нищая актриса. Он видел в ней жалкую продажную девку с заплаканными глазами, скрюченным замёрзшим тельцем и не смевшую поднять на него глаза. Сейчас перед ним сидела гордая прекрасная девушка, державшая себя с уверенностью королевы и пронзающая его душу насквозь своими синими глазами. По изворотливости ума он нашёл, что ей ответить.
– Конечно, я тебя узнал. – Пробормотал он, смутившись. – Но… неужели у тебя не хватит великодушия простить меня, если ты готова сражаться за этих людей?
  – Нет, я готова пожертвовать за них жизнью, но не могу отдать за них свою честь. – Она быстро встала и вырвала у него свою руку. – Будем сражаться на старом хлебном поле. Через четыре часа.
  После этих слов Клорду ничего не оставалось, как удалиться к своим солдатам. Он был раздосадован, хотя вполне ожидал отказа королевы. Через четыре часа большое старое хлебное поле стало полем сражения. Отряд Клорда стоял слева, сотня вооружённой пехоты выглядела весьма устрашающе для тех жителей обители, которые остались лишь наблюдателями этого боя. Справа были Амэль, Люк, Мишель и Жан, народ катакомб стоял позади. От них нельзя было ожидать помощи, они могли только наблюдать. Однако королева надеялась, что они инстинктивно решатся ринуться в бой, но что бы ни было, она не намеревалась отступать.
Амэль представляла собой необычайное зрелище. Её пышные тёмные кудри были подвязаны, чтобы они не мешали в бою, но погода была ветреная и они легко касались обнажённых плеч девушки. Синие глаза, полные ночной тайны, смотрели храбро и отчаянно. Стройный гибкий стан, высокая грудь под белой блузой, обтянутой корсетом. Она уверенно и самоотверженно стояла за свой народ, её бледные руки твёрдо сжимали меч, хотя и не привыкли держать оружие. В этот момент с Амэль можно было писать картину.
– Великие мужи, правда, мне трудно вас так назвать, я прошу последнего слова перед боем. Вы думаете, что ваш предводитель достойный служитель церкви. Там в катакомбах, он предлагал мне стать его любовницей, забыв бедную сироту, беззащитную девушку, просившую приюта. Когда-то он сказал мне, что я недостойна, жить прислужницей в храме и выгнал меня из собора. И вот сейчас он сразиться со мной, чтобы погубить сотни жизней. Так же, как он когда-то не захотел выслушать меня, он не дал им шанса и гордо вынес приговор, возомнив себя Богом. А вы, воины, грозные солдаты парижской армии, облачённые в латы и крепко держащие мечи! Неужели у вас хватит совести сражаться с женщиной и ребёнком, против нищих, убогих и обездоленных? Что ж, вперёд!
После этих слов военачальник, предложил Клорду не тратить все силы армии в первом бою и сначала выступить только с третью солдат. Он был тронут происходящим и действительно стыдился выступать против девушки и мальчика, такой исход был для него неожиданным. Судья согласился с ним, надеясь легко отделаться и вернуть с запасных солдат часть потерянных средств.
И наступил час битвы. Часть солдат были лучниками, часть выступали с мечами. Жан заслонил Амэль от летящей стрелы, из его плеча хлестнула кровь. Девушка тут же оторвала лоскут от юбки, чтобы быстро перевязать ему рану. Его невинный взгляд скользнул по её обнажившемуся колену, она скромно улыбнулась. Он ещё хорошо стоял на ногах, поэтому продолжал сражаться, хотя был вооружён только пикой.
Королева не хотела убивать людей, но она всем сердцем стремилась защитить жителей обители. Девушка понимала, что солдаты только исполняли приказ судьи, Мишель был в самом центре сражения, он и Люк неистово носились с клинками от одного воина к другому. Ещё, будучи маленькими уличными воришками, каждый из них научился ловко и незаметно скрываться от противника после мгновенного и меткого удара кинжалом.
После тяжёлого часового боя солдаты хотели отступить, прося судью об отдыхе, их вымотала ловкость юношей, их смущала и стыдила отвага и отчаяние королевы. Клорд не мог сражаться сам, когда он смотрел на Амэль и перебирал в голове всё происходящее, он начинал сомневаться в правоте своего дела. Он не мог отвергать тот факт, что королева была разумной и достойной женщиной. Священник понимал, что в этой ситуации он сам больше похож на безумца, чем девушка, выступающая против сотни вооружённых солдат. Ему нужно было отступить и всё обдумать, по крайней мере, у него оставались мысли о введении специального закона против попрошаек и проституток на центральной площади. Он мог судить и наказывать мелких воришек, но оставить дело «чистки города» и забыть обиду Клорд был не в состоянии. Однако теперь, кроме всего этого, его мысли также занимала королева обители, его гордость и самолюбие были сильно затронуты. Не решаясь объявить об этом сам, он послал к девушке солдата с вестью об отступлении и сдаче войск.
Рота стала медленно собираться, все были живы, но большинству были нанесены ранения. Амэль долго наблюдала за ними, пока они не скрылись за горизонтом, на пути к городским стенам. В эту ночь, она спала под открытым небом, в лесу за полем. Девушка была слишком утомлена, чтобы возвращаться в обитель по длинным туннелям, отпустив народ и отблагодарив своих «воинов», она без сил упала на зелёную траву. Ещё никогда ночной воздух не казался ей таким сладким и свежим. Однако Жан, Мишель и Люк не решились оставить её одну, разведя костёр и укрыв девушку ветхим покрывалом, они остались и по очереди сторожили её сон.

7. Кто может быть королём?
  После той ночи прошло чуть больше полугода. На первый взгляд, всё в обители оставалось по-прежнему, однако, отвага королевы не могла не повлиять на мысли её народа. Они поняли, что их души и жизни имеют значение хотя бы для этой доброй девушки, но они не знали, чем могли бы её отблагодарить. Амэль не переставала думать о том, что могло развенчать теорию обители о «жалких душах». Ей было недостаточно того, что она уже посеяла сомнение в их умах. Своей отвагой она показала им, чего они для неё стоят. Однако теперь им предстояло стать кем-то для самих себя, что было гораздо сложнее. Девушка решила начать расписывать свой план действий по пунктам, она хотела предложить своему народу что-то более существенное, чем пышная речь о важности личностного духовного развития. Она продолжала расспрашивать Люка про обычаи, традиции и образ мыслей своего народа. Он рассказывал ей, всё что знал, но он жил по собственной теории и по-своему толковал чужие, поэтому она не могла полагаться только на его советы. Ей нужна была поддержка, нужен был человек, который с большей открытостью прислушивался бы к её словам. За одной из таких бесед Люк сказал королеве:
– Я не сомневаюсь в вашей мудрости и не хочу торопить события, но вы никогда не думали о том, что вам не помешало бы завести наследника, или хотя бы достойного приемника в лице супруга. Этот человек мог бы более охотно сохранить ваши мысли, чем маленький озорной паж.
– Это не плохая идея, но как я могу выбрать себе супруга, если мою голову не покидают мысли о наставлении жителей обители. Я даже не знаю среди кого я могла бы его выбирать. Искать его здесь или наверху? У меня нет на это времени.
– А если ограничить выбор теми, кого ты знаешь лично, и кто готов отдать многое, для того чтобы просто быть рядом с тобой? – С тайной в голосе произнёс он.
– Ты уже можешь предложить кого-то конкретно? – спросила она с улыбкой. Иногда было трудно воспринимать слова этого паренька всерьёз.
  – Ваше Величество, у вас гораздо больший выбор, чем вы можете себе представить. – Поддержал он тон беседы. – Однако, кроме шуток, я знаком с двумя молодыми людьми, которые очень заинтересованы во встрече с вами. Это Мишель и Жан, те самые юноши, которые вызвались поддержать нас на поле битвы. Они связаны судьбой. Мишель был таким же, как я, когда он нашёл на улице под дождём богатого отпрыска Жана. Теперь вся обитель знает эту печальную историю. – Люк рассказал королеве всё, что знал.
История богатого найдёныша Жана де Тюбена и его бедного друга Мишеля действительно уже стала знаменитой в обители. Всё от того, что, когда Жан решил продать свою богатую одежду, никто не поверил, что она действительно могла ему принадлежать. Мишель рассказал, что и вправду нашёл его рядом с богатым домом. Ему поверили, – вскоре, все стали замечать, что как бы долго Жан не жил в обители он не вписывался в её атмосферу. Он никогда не смог бы стать изворотливым вором или ловким акробатом. Это был добросердечный юноша с большой открытой душой и мягким характером. Со временем он освоил игру на лютне лучше Мишеля и только этим ему, и оставалось добывать себе пропитание. Для Жана Амэль стала прекрасным вдохновляющим ангелом. Пожалуй, он был единственным жителем обители, который воспринимал слова королевы всерьёз с самой её первой речи. Ему казалось, что он никогда не встречал никого смелее, решительнее, величественней и мудрее её. И заслоняя её на поле битвы, он не просто хотел спасти ей жизнь, он хотел, чтобы она смогла доказать своему народу свои идеалы. И, несмотря на тот факт, что его друг тоже был влюблён в королеву, они испытывали к Амэль совсем разные чувства.
Мишель стал отличным уличным акробатом. Он ходил по канату и исполнял различные трюки на городской площади. Иногда юноша договаривался с труппами приезжих балаганчиков и участвовал в их выступлениях. В этом плане у него был подвешен язык. Смелый, сильный, ловкий, статный, остроумный – он всегда знал, как вести себя с девушками и был уверен в себе. Но в случае с королевой для него всё было иначе. Он думал о ней, как о той женщине, после обладания которой, не захочется знать иной радости. Желание победы и мужского превосходства смешивалось в его сердце со страхом, показаться грубым, глупым и высокомерным. Он часто прогуливался рядом с башней в раздумьях о том, что стоит появиться перед ней, в виде галантного кавалера, или статного, храброго рыцаря. В то же время желание обладать ею было выше почитания и страха.
Амэль была от всего сердца благодарна и Мишелю, и Жану за помощь и отзывчивость. Каждого из них она всегда встречала светлой и доброй улыбкой. Но после каждой новой встречи глазами с Мишелем, она тут же тупила взгляд и краснела. Между тем как на Жана она могла смотреть открыто и просто. Теперь, когда она знала, что каждый из них испытывает к ней, что-то особенное, она не понимала, как ей стоит себя вести с ними. Ждать ли ей, что кто-то подойдёт к ней сам или вызвать обоих на рандеву. Она чётко знала одно – у неё не было времени на их долгие подступы к её сердцу. Конечно, когда-то она мечтала выйти замуж только по любви, но сейчас она, прежде всего, хотела найти хорошего короля.
Как-то она решилась прогуляться вечером одной по городу. Она думала, что это развеет её мысли и натолкнёт на какую-нибудь дельную идею. На рыночной площади она натолкнулась на Мишеля. Он поздоровался и с улыбкой предложил ей последовать до обители вместе. Всю дорогу до кладбища он не мог отвести от неё взгляд. Его лицо необыкновенно сияло. Они разговаривали в основном о каких-то отдалённых вещах: о городе, о погоде, о свежести прекрасного вечернего воздуха за стенами Парижа. Однако Амэль больше молчала, она не знала, о чём вообще ей следует говорить с юношей в такой обстановке. Между тем, как ей очень хотелось узнать, что он думает о её народе, видит ли он возможной хорошую жизнь вне катакомб. А Мишель говорил отвлечённо: о красоте звёздного неба и природы вокруг них; о том, как прекрасна свободная жизнь, когда никто не указывает тебе куда идти и что делать, однако, больше всего он говорил о своих желаниях.
 – Знаете, я хотел бы, чтобы этот вечер не заканчивался никогда. Я хотел бы знать, что сделать, чтобы вы всегда были рядом. Смотрите, как прекрасно это небо и вы. – Он приблизился к ней и коснулся её плеча, затем шеи и затем подошёл к ней совсем вплотную.
Она сделала глубокий вдох.
 – А что вы думаете о моём народе?
На что он, не отрывая взгляда от её губ, коснулся их, словно намекая, что лучше помолчать.
Амэль вдруг овладело странное чувство. Ей вдруг вспомнилось, какой она была раньше: слабой, наивной, простой, и такой легкомысленной. Куда делась та девушка, которая с таким рвением и верой в чистую мечту, стать частью искусства сцены, брала на себя роли распутных кокоток? Её убило суровое осуждение Клорда. Когда она вновь встретилась с судьёй, уже, будучи королевой, она чувствовала себя гордой, властной, чистой, сильной, мудрой, достойной благородного обращения. Она не испытывала к этому своенравному самовлюблённому мужчине ничего кроме презрения и жалости. Перед этим юношей она стала уязвимой. Несмотря на то, что сейчас она была великой королевой, победившей в битве, перед этим смелым и решительным юношей она чувствовала себя, прежде всего, молодой и прекрасной девушкой, которая хотела узнать радость первого поцелуя именно с таким сильным и красивым человеком как Мишель. Превозмогая свою слабую сторону, она коснулась его руки с намерением отвести её. Юноша понял этот жест неверно, и, с жаром обняв её за талию, начал касаться губами её плеч и шеи. Королева сделала над собой ещё большее усилие, положила руки ему на грудь и произнесла:
– Остановись, давай всё же поговорим серьёзно. Я не могу быть только женщиной. Я – королева обители, я связана с ними.
Но ей не хватило сил его оттолкнуть. Она впервые была в такой ситуации, и желание находиться в его объятиях было сильнее.
– Будь моей королевой, – прошептал он, обнимая её с ещё большим пылом.
  – Боюсь, мой ответ вам совсем не важен. Но я не выбираю любовника, я выбираю короля. Ты слишком горяч. Ты можешь быстро перегореть, и мы не дадим друг другу столько, скольким действительно могли бы быть полезными.
  – Я не хочу думать о них всех. Как ты можешь так любить этих людей… – прошептал он поражённо. – Ну, а если бы ты, хоть на минуту, задумалась о том, кто мог бы стать лучшим любовником?
  – Я бы с лёгким сердцем ответила на ваши притязания. Но, несмотря на настоящую близость наших тел, мы так далеки друг от друга образом мыслей.
– Но ведь наши желания сейчас совпадают.
  – Да, но неправильно давать им власть так скоро.
– Я не знаю, долго ли ещё протяну рядом с вами, не касаясь вас. Я не вздыхающий поэт, как мой друг Жан. Мне не важно, что ждёт меня далеко впереди. Я хочу брать всё от жизни в настоящий момент.
– То, что сейчас находится в ваших руках, вам не принадлежит. – Она отвечала ему тихо и спокойно.
– Однако ещё мгновение, и вы тоже потеряете власть над собой. – Сказал он с лукавой улыбкой и едва ощутимо поцеловал её. Затем уже сильнее и с большей страстью.
Она ослабла. Через пару минут её руки вздрогнули, она запустила пальцы в его кудри, слегка сжала их, затем перевела обе ладони ему на щёки. Мишель снова посмотрел в её глаза. На ресницах девушки блестели слёзы, а своим взглядом она умоляла отпустить её и больше не мучить.
– Я не понимаю тебя. Чего ты боишься?
– Я себя боюсь такую. Я нас таких боюсь. – Прошептала она поражённо. Амэль отступила, а когда поняла, что он больше не держит её в объятиях, пустилась бежать, насколько хватало сил.
Амэль бежала долго. До самой своей покосившейся башни. Закрывши за собой дверь своей комнаты, и с облегчением заметив, что она одна, девушка в изнеможении упала на кровать. Она долго не могла заснуть. Амэль долго лежала и смотрела в потолок. Спустя какое-то время она сняла корсет, подошла к окну и пригляделась к своему едва заметному отражению в осколках стекла. Девушка сжала свои оголённые холодные плечи, в задумчивости провела рукой по волосам, по щекам, ещё раз взглянула на себя и тут её захлестнула такая волна каких-то необычных ощущений, она никогда прежде не испытывала что-либо подобное. Закрыв лицо руками, она громко вздохнула. Затем подошла к ведру с холодной чистой водой, приготовленной Люком, умылась, слегка похлопала себя по щекам, чтобы совсем очнуться от смуты мыслей, переменила рубашку и снова легла в кровать. Утомившись от неопределённости новых ощущений в теле и новых мыслей в сердце, она задремала уже, когда забрезжил рассвет.

Когда королева проснулась, первая мысль, пришедшая ей в голову, была о встрече с Жаном. Теперь, когда она чётко видела и знала, что Мишеля не интересует её народ, она хотела понять, чем же лучше «вздыхающий поэт».
На лежанке похрапывал Люк. Когда он потянулся и приоткрыл глаза, он увидел, что королева сидит рядом с ним на полу, уткнувшись спиной в холодную стену. Девушка повернулась к нему и произнесла:
– Доброе утро, мой маленький паж! Ты сможешь найти Жана де Тюбена и пригласить его сюда от моего имени?
– Утро доброе в полдень, моя королева. Эх, конечно, от вашего имени я готов сделать многое. Но ведь вас с ним надо будет оставить наедине. А с этим уже сложнее.
– Может быть, мы и сами оставим тебя здесь. Разговор предстоит не лёгкий, но интересный и необходимый, – девушка вздохнула.
  – Ну, тогда ещё можно подумать. – Он ещё раз потянулся и живо вскочил на ноги. – Эх, так уж и быть. Исполню я ваше повеление.
Люк знал, где стоит искать Жана в это время дня. Юноше сидел с лютней у стены на рыночной площади. Слова Люка его одновременно и насторожили, и напугали, и взволновали. Однако он тут же последовал за гаменом.
Амэль встретила музыканта доброй улыбкой и раскрытыми дружескими объятиями.
– Здравствуйте, мой добрый друг! Как вы поживаете? –Поприветствовала она его.
– Да жив-здоров, как видите, потихоньку разучиваю древние баллады. Иногда пробую что-то сочинять сам. С нетерпением жду ваших новый речей. – Улыбнулся он в ответ.
– Ну, речи могут быть пустым звуком без отклика в душах моего народа.
– Главное, что вы верите в них, в то, что у них есть душа. Вы на верном пути и, возможно, вы скоро найдёте то, что ищете, передадите им, и все обретут счастье и покой.
– Да, как это было бы здорово, – произнесла она с тяжёлым вздохом. – А что думаете о них вы? Вы верите в них? В их души?
– Я считаю их просто людьми. Но я уверен, когда-то они возрастут. Я поверил в возможность их светлого будущего после того, как пришли вы и стали с такой уверенностью и смелостью говорить о нём.
Королева смущённо улыбнулась.
– Наверное, никто не относится к моим словам настолько серьёзно и восхищённо, как вы. Простите, если я касаюсь чего-то сокровенного, но осмелюсь вас спросить. Как вы относитесь ко мне?
 – Я заметил вас в тот самый день, когда вас впервые представили народу. Сейчас, когда я стою прямо напротив вас, я не хочу смотреть куда-то ещё, кроме ваших глаз. С того момента я не преставал восторгаться вами, каждым новым качеством, которое открывал в вашей личности. Я люблю вас. Мне интересны ваши идеи, мысли. Но… Мишель тоже много для меня значит. Он заменил мне брата и отца. Он слишком много сделал для меня, чтобы отнимать у него такое счастье.
– А ведь вы ничего не знаете о той Амэль, которая когда-то впервые оказалась в обители.
– Для меня это значит гораздо меньше, чем то, что я узнал о вас как о королеве обители.
– Может быть, ты любишь не меня. Ты любишь именно «королеву обители»?
– Не смейтесь надо мной. Я не выдумывал вас, я вижу королеву. Вы – королева. И именно вас я люблю.
– Вы с такой лёгкостью и уверенностью об этом говорите… Скажите, а вы хотели бы стать королём обители?
– Чем я мог бы это заслужить? Я не смею даже думать о подобном. А если я потеряю друга?
– Всем нам приходиться рано или поздно что-то, или кого-то терять. Я боюсь, что Мишель будет тушить свою страсть ко мне, удовлетворением её с первой же кабацкой девкой.
– Но он вряд ли будет к кому-то испытывать что-то подобное. Вы останетесь для него чем-то особенным несмотря ни на что. Я уверен в этом. Мы много пережили вместе и знаем друг друга как никто.
– Да… – Она задумалась и опустила глаза. – Затем снова обратила к Жану строгий и открытый взгляд. – Знаете, я ведь не просто спросила вас о желании быть королём. Я готова предложить вам это место. Я понимаю, что это предложение слишком поспешно для вас. Однако я намерена принять своё решение как можно скорее. Вы тот, кто действительно мог бы стать достойным королём.
– Вы, верно, когда-то мечтали быть актрисой… - Вздохнул он. – И здесь вы определили для себя лучшую роль. Вы – королева и вы выбираете для себя, прежде всего, короля. Однако смогу ли я когда-нибудь стать не просто королём обители, но вашим королём?
– Будет ли это для вас так важно, если мы просто будем всегда вместе?
– Да… Вы правы, для себя мне трудно представить что-то важнее.
– И как скоро я могу рассчитывать на ваш положительный ответ? Если бы я могла просто приказать вам это, но я не хочу и не могу.
– Я понимаю вас. Дайте мне неделю и не откладывайте мысли о своём народе, не томитесь о моём решении. Боюсь, мне будет слишком сложно вам отказать, но боюсь, нас никогда не простит Мишель.
Шёл последний день обещанной Жаном недели. Музыкант уже принял своё решение. Он не мог отказаться от такого счастья. Однако он не знал, как сообщить об этом своему другу. Погружённый в эти мысли он сидел над своим инструментом, словно в забытьи. Ему казалось, что задачи сложнее в его жизни ещё не было. Вдруг, в их каморку зашёл Мишель, он был весел и разгорячён от выпивки.
– Вот живёшь так, за днём день и не знаешь. Представляешь, Жан, а у меня сын родился. Уже год, а я… Я сегодня снова выступал с балаганчиком Базьете, помнишь он приезжали в прошлом году. После выступления подходит ко мне Колет, танцовщица с обручем, может, помнишь. И на руках у неё плод нашей интрижки. Я-то, конечно, рад и девушка она не плохая. Только она хочет отдать его мне. Говорит, родила, вскормила, - теперь моё время. Только, что я с ним буду делать и что я могу ему дать. Они вот уедут через пару дней, а мальчонку мне на руки передадут. Дружище, ну какой из меня отец?
Пока Мишель сообщал эту шокирующую новость, Жан совсем растерялся.
– Да уж, вот так новость. Мишель, а ты любишь кого-нибудь?
– О, брат, это слишком серьёзно. Раньше у меня никого не было, кроме тебя. Хотя мы же вот как-то вырастили друг друга. Авось и сейчас справлюсь. Да все вокруг ставят меня в безвыходное положение. Она ведь просто возьмет и оставит его мне. То ли доверяет, то ли… Бедный мальчик…
 – Да уж тебе сейчас совсем не до того. А как же королева? Ты её любишь? Что теперь с этим делать будешь?
– С чем? Да не знаю, Жан. Сейчас мальчишку надо будет поднимать. Она убежала от меня. Не понимаю я совсем этих женщин. Король ей нужен. А мне что прикажешь делать после этого поцелуя. Мне теперь ни одну женщину нормально не захочется. Чуть только я пытаюсь выкинуть её из головы и вся она вот тут у меня перед глазами. Плечи, шея, губы, аромат волос – мгновение была в руках, и нет. Впервые со мной такое.
– Между вами что-то было? – Удивлённо встрепенулся Жан.
– Что-то…Да как тебе сказать. В былое время подобное бы для меня ничего не значило. Да и по сути… – он вздохнул и рассказал Жану всё как было в тот вечер, когда он провожал Амэль до обители.
Жан молча выслушал его. Он понял, что имела в виду королева, когда говорила «я боюсь себя такую». Теперь он совсем осмелел перед своим товарищем.
– Ну, раз уж сегодня такой вечер открытий. Друг мой, я уже давно принял решение, да всё не знал, как сообщить о нём тебе. Неделю назад королева предложила мне стать королём обители. Я люблю её и с радостью обвенчаюсь с ней. Я знаю о твоих чувствах к ней, поэтому не мог тебе в этом сознаться. Но у тебя теперь совсем другие заботы. И хоть я понимаю, что тебе нелегко об этом слышать. Но это её выбор и не нам с тобой её судить.
– Да уж, друзья вы мои, – после этих слов Мишель язвительно засмеялся. Эта новость немного отрезвила его. – Что ж вы все мне устроили? Говорю же, все ставят меня в безвыходное положение. В том-то и дело, что для тебя она, прежде всего, королева. А для меня… быть бы с ней и другого счастья не надо. Но я бы не смотрел на неё просто так и не вздыхал как ты, такую женщину в руках держать надо. Так что, если вы оба и вправду так серьёзно настроены, вытащите уже из этого всего и себя и нас. После венчания, отговорок на любовь не будет, короли вы мои. Только вот это не королевство, это обитель существующих, и нам ещё всем придётся в этом котле ох как повариться. Не знаю, что и думать обо всём этом. Видимо, так нас с тобой рассудили. Мне сына, а тебе – королеву.



8. Тайная церемония
Амэль снова была под сводами собора Нотр-Дам. Она ждала, пока освободиться отец Поль. Сегодня утром Жан пришёл к ней и сказал, что он готов стать королём обители. Они могли бы закрепить свой союз по старой традиции обители. Как рассказывал Амэль Люк, передача или разделение престола в обители проходили самым простым способом. Нужно было лишь вместе что-то ощутить, увидеть, услышать, вкусить. Главным условием было, чтобы это происходило тайно от чужих глаз и никогда не разделялось с другими. Так два существующих закрепляли своё право на совместное обитание: они могли поужинать наедине и больше ни с кем никогда не вкушать именно это блюдо (но в обители было слишком скромное меню); могли показать что-то друг другу, чтобы никто, кроме них, в обители этого никогда не увидел; могли закрепить особым прикосновением (поэтому Амэль не могла больше никому жать руку, как ей когда-то передали престол). Королева не считала этот ритуал безумным и не бралась с ним спорить, но она хотела отвлечься от потребности романтического влечения и сосредоточить все свои мысли на перевоспитании своего народа. Поэтому ей нужен был король, человек, который бы мог разделить её мысли и оказать ей моральную поддержку. Жан показался ей самым именно таким человеком. Она решилась обвенчаться с ним, чтобы их союз был закреплён по-настоящему, так, как её учили ещё её родители. Размышления девушки прервал священник:
– Добрый день! – Тут он ещё раз вгляделся в её лицо и поражённо отступил. – Это вы? Я даже не знаю, что вам сказать. Я безмерно благодарен вам за моего друга.
– Здравствуйте, вы… вы говорите о Клорде? Что-то случилось? Много времени прошло. Что он сейчас думает о жителях обители?
– Теперь он, по крайней мере, не хочет убить без причины всех разом. Он говорил о разработке специального указа относительно вашего народа. Но это всё, что я могу сказать. Он уже не доверяет мне, как прежде.
– Для меня это сражение было чудом. Вы ведь слышали о том, как это было. Возможно, вам рассказал капитан. Многим наша победа казалась невозможной. Кто-то и се йчас в это не верит.
– Да, Слава Богу за всё, – сказал он с доброй улыбкой. – Теперь я твой должник.
– Знаете, а ведь я сейчас пришла к вам с просьбой. Сожалею, что раньше не обратилась к вам за благословением, но я хотела бы просить о тайной церемонии венчания меня с одним юношей. Я боюсь, Клорд бы не позволил вам это, если бы узнал. Но могу ли я рассчитывать на вашу благосклонность?
– Ты собираешься выйти замуж? Ты тщательно обдумала этот шаг?
– Да, я уверена в этом человеке. Он разделяет мои мысли. Он сражался за мою жизнь.
– После битвы прошло всего полгода. Ты уверена, что вы успели хорошо узнать друг друга?
 – Он давно влюблён в меня, он слушал мои речи ещё два года назад, когда я только пришла в обитель.
– Пойми, я ничего не имею против союза двух любящих сердец, ни против лично тебя, ни против лично его. Но выбирать человека на всю жизнь – это большая ответственность. – Отец Поль мягко улыбнулся.
После слов о любви Амэль немного замялась. Она верила чувствам Жана, но её мотивом не была пылкая страсть к нему. Однако она осознавала себя готовой довериться ему со всей преданностью. Как бы абсурдно это не ни звучало, но на выходила замуж по рассудку сердца, у которого ещё было много сил верить. Их бы хватило, чтобы полюбить бедного музыканта Жана, ведь она любила свой народ.
Отец Поль заметил, как она задумалась. Он захотел вернуть ей уверенность.
– Дитя моё, я вижу, что вы уже достаточно подросли и проявили себя как человек, умеющий принимать ответственные решения. Хотя я в тоже время и не столь много знаю о вас. Приходите через три дня в десять часов вечера в собор со своим будущим спутником. Подготовьтесь, я вас исповедаю, причащу и обвенчаю.
– Благодарю Вас.
Вернувшись домой, Амэль сразу сообщила Жану эту счастливую новость. Теперь он почти каждый день приходил к ней. Они вместе рассуждали о возможности просвещения народа обители. Юноша рассказал ей об отцовстве Мишеля. Они оба подумали о том, как тяжело будет Мишелю растить малыша одному, без матери. Они сомневались, что он примет их помощь. Однако, в то же время, это стало для девушки серьёзным поводом задуматься о том, что развенчание теории «жалких душ» не терпит отлагательств. Спустя три дня они повенчались. Но, несмотря на все старания Амэль, не ей было суждено рассеять тьму и осветить существующих до живых. Она выбрала достойного короля и посеяла семена веры в себя в своём народе. Однако она не могла сама ухаживать за ними, взрастить и дождаться плодов, ей предстояло ещё привести в эту жизнь того, кто бы это смог.

9. Главное сделано. Пора
Прошёл год. У Амэль и Жана родилась дочь. Прекрасную малютку назвали Мари. С рождением дочери королева по-другому посмотрела вокруг. Большинство жителей обители всё ещё добывали пропитание воровством. Она не хотела такой жизни ни для себя, ни для своей дочери. Жан продолжал играть свои песни на городской площади, иногда он так же, как и Мишель договаривался о совместном выступлении с театральными балаганчиками или ему удавалось на какие-то вечера наниматься в таверны. Однако этого не хватало, чтобы прокормить всю семью. Мать решилась просить милостыню. Каждый день, с утра до ночи она сидела у стен собора с ребёнком в корзине. Иногда она тихо что-то напевала, чтобы убаюкать дочь, а во время вскармливания пряталась за каменный выступ. Она даже не думала, что её может найти Клорд и убить. Девушка совсем забыла про него. Однако она совсем затерялась в мыслях о том, как дать своему ребёнку всё необходимое. Они с Жаном выбивались из сил. Казалось, что было достаточно возможностей разнообразить ремесло, работать, где только можно на поверхности. Но мест и желающих работодателей, которые бы могли пообещать хороший заработок, было не так уж много. Так или иначе, все они были связаны с уходом из обители. Амэль никогда бы не позволила себе что-то подобное, она пыталась себя убедить, что она способна совместить правление и материнство. Но она сама не замечала, как вся уходила в ребёнка, она всё реже возвращалась к мыслям о попытках развенчать теорию «жалких душ».
Просиживая целыми днями за прошением, девушка размышляла о том, до чего порой людей доводит мечта. Её мечта погубила её. Эта мечта отобрала у неё всё. Если бы после смерти родителей Амэль не бросилась на сцену, то ей не пришлось бы пережить всё это. Она бы сейчас содержала семью. Тогда она сама до конца не знала, чего же она хотела. Ей достаточно было проживать чужие судьбы на сцене. Но за всё приходится чем-то платить, и цена этого «искусства» оказалась для неё неподъёмной. Однако это привело её в обитель, где она совершила великий подвиг. Эта девушка спасла жизнь 50000 человек. У неё было великое сердце. И на самом деле она смогла пошатнуть их веру в то, что они представляют собой нечто большее, что они могут быть не просто существующими, но людьми, обладающими сильным духом.
В один из поздних осенних вечеров у стен собора Нотр-Дом-де-Пари Амэль настигла жестокая судьба. Она успела дать своему народу наследницу, но принцессе обители ещё долго предстояло идти к своему трону.
 ***
Клорд действительно добился назначения особого указа. Если ему позволяли расправу с народом обители разом, то он мог тем же солдатам выписать разрешение на казнь, хотя бы тех попрошаек, которых можно было обнаружить на улицах Парижа. После своего поражения он повелел тому же войску разделиться на группы вооружённых солдат и обчёсывать улицы города 4 раза в неделю после захода солнца. Такие патрули шныряли по всем кварталам до трёх часов ночи. Они должны были искать людей, которые бы просто без дела просили милостыню, они не трогали уличных артистов, только тех, кто стоял без дела с протянутой рукой. При этом воинам не позволялось просто так казнить нищих бродяг, если просящий мог показать свой дом, или в какой-то таверне его признавали за постояльца, то его отпускали с миром. Таким образом, на первый взгляд могло показаться, что солдаты просто отлавливают гуляющих бездельников и сопровождают их до дома. Однако если попрошайка не покидал место прошения до захода солнца, или не договаривался с каким-то трактирщиком, то он мог надеяться только на случай. К тому же не все жители обители знали о специальном указе Клорда. Люк пытался разведать всё тщательно, но было слишком опасно следить за солдатами. Поэтому некоторых подробностей, например, куда не могли заглянуть солдаты, до скольки они патрулировали город и был ли кто-то уже казнён во мраке ночи, никто не знал.
Одним прохладным октябрьским вечером Амэль сидела у порога собора и тихо напевала Мари колыбельную. Уже наступали сумерки. Два солдата из центрального патруля немного подвыпили, чтобы согреться. Когда они увидели девушку с ребёнком, они подошли и спросили, что она делает на таком холоде так поздно и где её дом. Королева совсем продрогла, она уже и не знала, что ответить. Сердце бешено заколотилось, её сковал страх за ребёнка и за себя, ей действительно было нечего сказать, она не умела врать. Солдат раззадорило её молчание.
– Да ты немая что ли? Дак покажи, где дом-то твой, давай, мы тебя проводим. А ты нас может, и отблагодаришь чем. – У одного из них мелькнула озорная ухмылка на лице.
Девушка только сильнее прижала к себе дитя и отступила. Но за её спиной уже стоял второй солдат.
– Что это у тебя? Небось добычу свою прячешь. Ну-ка что наворовала за день?
Амэль кинулась бежать, но её продрогшие ноги не могли двигаться так быстро. Они вязли в снегу, в один момент она споткнулась и упала головой на каменную лестницу какого-то дома. Корзину с малюткой отбросило на порог этого же дома. Солдаты не смогли её найти, было темно, и падал снег. Однако из-за патрулей по улицам стало слоняться меньше прохожих. Поэтому бездыханное тело девушки было найдено в снегу только утром. Её обнаружил отец Поль, когда рано утром шёл из дому в собор. Когда он сказал об этом Жану и Люку они с тяжким сердцем приняли это горе. Мари так и не удалось отыскать. Спустя три дня королева обители была похоронена своими подданными в ночной глуши парижского кладбища. Её могилу поместили подле захоронения её родителей.

Том второй «Мари»
Книга первая «Мариэтта».
1. Прекрасный юноша
Порой самые тёмные фрагменты привлекают самое большое внимание. Уже не раз в течение нашего повествования мы попадали на рыночную площадь Парижа. И сейчас мы снова возвращаемся сюда. На первый взгляд вам покажется, что здесь ничего не изменилось. Лавочники спокойно стоят на прежних местах: кто-то пришёл недавно и только раскладывает товар, кто-то уже собирается уходить, у кого-то торговля в самом разгаре и он активно завывает покупателей. На каменных выступах сидят нищие поэты и музыканты. Понятно, что спустя 15 лет, здесь поменялись лица, но одно лицо не просто изменилось, оно стало новой фигурой на этой картине. И пусть сейчас это всего лишь тёмный фрагмент, но он скрывает в себе много важного для всех героев нашей истории, поэтому, дорогой читатель, позволь попросить тебя о помощи раскрыть для нас с тобой эту фигуру вместе.
 Вот уже десять лет, два раза в неделю рыночную площадь посещает человек в тёмном плаще. Лавочники уже подшучивают между собой, именуя его своим призраком. Покупки он делает обычные – зелень да мясо, хлеб да молоко. Платит исправно, лишнего не берёт; говорит мало, – ровно столько, сколько нужно, только поздоровается, скажет, что нужно, попрощается и уйдёт. Голос у него девичий, красивый, совсем бы не о пучках петрушке таким голосом говорить. Милостыню не подаёт, музыкантов только слушает исподтишка, остановившись вдали. Голос у него девичий, красивый, совсем бы не о пучках петрушке таким голосом говорить. Если кто-то пытался заговорить с этой фигурой о чём-то постороннем, она только молчала и ещё сильнее надвигала капюшон. Это всё, что о ней знают обитатели рыночной площади.
Все понимают, что ничего особо страшного не скрывает этот капюшон. Разве что страшное неверие в собственную миловидность. Она ведь даже не догадывается, как она на самом деле выглядит. Не догадывается об удивительной нежности и красоте этого лица, о чистоте голубых глаз, о шелковистости беспорядочных прядей каштановых волос.
Это скромная и добрая девушка. Ей 16 лет и её зовут Мариэтта. Она не знает ни отца, ни матери. Её воспитывает священник, который позаботился о том, чтобы они никогда не увидела своего лица. Он убрал из дома все зеркала и запретил ей смотреть в воду и покидать дом без чёрной накидки. Объяснил он это тем, что она очень уродлива, и любой, кто взглянет на неё испугается и засмеёт бедную девушку. Себя же он представил, как её защитника и учителя. Целыми днями Мариэтта или ухаживала за домом, или училась. Священник научил её чтению, письму и молитве и часто приносил ей книги, которые считал для неё полезными. Она не общалась ни с кем, кроме своего опекуна, поэтому у неё не было друзей, которые могли бы раскрыть для неё её настоящий облик.
Её опекуну было 49 лет, он жил мирной и спокойной жизнью. Он давно не занимался ничем, кроме осуществления священных церемоний в Нотр-Даме и воспитания Мариэтты и, казалось бы, его личность уже давно перестала представлять для граждан Парижа особый интерес. Однако такая жизнь не могла длиться вечно. Кумушкам было интересно сочинять сплетни о рыночном призраке. А для поколения помладше было гораздо занимательней истина о внешности тёмной фигуры. Однажды Мариэтта шла по рыночной площади с водой. Вёдра оттягивали руки. Усталые ноги в грубых башмаках с трудом ступали по каменной мостовой. Оступившись, она ушиблась лодыжкой о небольшой выступ и поскользнулась. Девушка ухватилась за свою ношу и вода не вытекла. Она с облегчением вздохнула и, вдруг, почувствовала, как кто-то схватил её за руку.
 – Вы не ушиблись? – прозвучало над ней. Она никогда не слышала более приятного и доброго голоса. Девушка повернула голову. Ей улыбались глаза цвета утренней летней листвы. Это был рослый юноша, лет семнадцати, овал загорелого лица обрамляли тёмные кудри. Он заглянул под капюшон и дружелюбно улыбнулся.
– Нет, спасибо. Всё в порядке. – Её лицо тут же залилось краской. От растерянности она забыла отвернуться и надвинуть капюшон сильнее. Минуту она смотрела на него ни о чём не думая. Но потом собралась с духом, встала, взяла вёдра и пошла вперёд. – Всего доброго. – С неловкой улыбкой произнесла она.
– Стойте, вам не нужна помощь? Может вас проводить? – Забеспокоился юноша.
  – Не стоит, мне не далеко, – сказала она, оглянувшись, и вновь попробовала улыбнуться также, как и прежде.
Юноша остался стоять в растерянности. Девушка исчезла за горизонтом дороги.

2. Ночь у озера
Пожилой священник вошёл в столовую своего маленького каменного дома. Удобное деревянное кресло с мягкой обивкой – единственное, что напоминало о прежнем хозяине дома. Также стул и табуретка. На столе лежит жареная рыба, немного вареной говядины и два яйца всмятку. Напротив табуретки, на блюдце лежит порезанное яблоко и рисовая каша. Он, молча, садится в кресло. В комнату входит Мариэтта. Девушка делает лёгкий реверанс.
  – Доброе утро, учитель.
  – Доброе утро, дитя моё. Садись, будем обедать. Приятного аппетита.
– Приятного аппетита.
Девушка садится на табуретку. Всё вроде бы как обычно. Но в глазах девушки видна какая-то мысль. Она ест очень медленно и смотрит куда-то вдаль, при этом с её губ не сходит какая-то загадочная улыбка.
  – Тебя что-то заботит. Ты не притронулась к каше. Расскажи мне, о чём ты думаешь. Я уже давно не видел, чтобы ты так улыбалась, с самого твоего детства.
  – Сегодня, когда я несла воду, на площади, я споткнулась. Мне помог встать юноша. Он видел моё лицо. Но в его глазах не отразилось ни капли испуга. Почему?
– Он пожалел тебя. Пусть твою головку не тревожат сомнения. Я живу с тобой уже 15 лет, и, ты можешь мне полностью доверять. Тебе не стоит появляться на рынке без накидки. – Священник пожал плечами и продолжил трапезу.
  – Читай писание, работай в доме. Пусть тебя не заботят тревоги мирской жизни о внешней красоте. Что ж, спасибо за пищу. Если что ищи меня в этой комнате. До вечерней службы я буду здесь.
Он взял книгу и стал читать. Она больше не сказала ни слова, мысли о прекрасном незнакомце не могли враз оставить её голову. Девушка встала, убрала со стола, привела в порядок кухню и удалилась в свою комнатку под лестницей.
  Наступил вечер. Когда солнце начало медленно опускаться, девушка отложила книгу и взглянула в окно. «Не хочу сегодня спать здесь. Надо сходить в лес, к озеру. Неужели там вправду так страшно. Животных там не водится страшных. Что ж там может быть страшного?» Она решилась провести эту ночь в чаще, под открытым небом. Когда она вышла из комнаты, священник уже готовился идти в храм.
  – Учитель, я хочу переночевать в лесу, под звёздным небом. Этой ночью, вероятно луна будет очень красива. Разрешите мне?
  – Хорошо. Тебе и вправду стоит развеяться. – Он улыбнулся ей тихой и спокойной улыбкой. Он проводил её до лесной чащи около кладбища и отправился к храму.
Мариэтта шла между ясенями и тополями, пока спустя около десяти минут не вышла к озеру. Перед ней была чудесная поляна. Тихая вода отражала розовые облачные разливы заката. Девушка села вдалеке от берега и долго смотрела на небо. Небо поглотило сияние, и солнце спряталось за горизонтом. Когда в синей ночной неге своё законное место в вышине занял полумесяц, девушка подошла к самой воде. Мариэтта легла животом на мягкую траву, и её лицо оказалось у самой воды. В озере мелькнуло чьё-то чудесное отражение. Не успела она рассмотреть его, как перед ней возник другой чудный образ. Чудной красоты девушка держала на руках младенца. Ребёнок тянул к ней руки и улыбался. Мать крепко прижимала его к груди. Их окружало сияние. Ничего чудесней Мариэтта не видела в своей жизни. Тёплый свет, окружавший мать и ребёнка разлился везде, и за ним и сквозь него ничего уже не было видно. Девушка спала, вдыхая запах свежей летней зелени и ночного леса.
Ранним утром, когда Мариэтта шла домой, она неожиданно поняла, что первый раз в жизни покинула дом без накидки.
 
3. Жюль
Мариэтта смотрела в окно и тихо улыбалась. Вскоре пришёл час завтрака. За трапезой завязалась следующая беседа:
  – Как прошло твоё ночное любование небом? – Спросил священник.
– Удивительно, давно я так хорошо не спала. Небо было прекрасно как никогда. И водная гладь иногда создаёт такие чудесные образы. Сначала, я увидела там какие-то не чёткие образы, но после, мне привиделся чудеснейший образ Мадонны. Я не успела понять, когда заснула. Сейчас вся эта ночь кажется мне всего лишь чудесным сном, но мне никогда не было так хорошо и блаженно на душе. Как будто моё деревянное сердце обернули чем-то мягким, как спинку вашего кресла. – Она по-детски улыбнулась и засмеялась.
И, вправду, священник никогда прежде не видел, чтобы её лицо так сияло. Он научил её всему, что знал. Он помогал ей делать первые шаги и до сих пор он видел её улыбку только первые шесть лет её жизни, когда лучи раннего солнца, касались её щёк. Она и после не переставала улыбаться солнцу и тёплому весеннему ветру, но он уже всё реже на неё смотрел. Со временем он всё реже стал заботиться о том, чтобы убедить девушку в её уродливости. На самом деле он пытался убедить себя в том, что хочет уберечь её от гордыни, а себя от желания. Однако теперь, когда он видел её улыбку чаще, он не хотел, чтобы кого-то ещё коснулось это сияние. Ему нечего было сказать о её рассказе про чудесное ночное видение, а она словно не замечала ничего вокруг. Мир для неё преобразился, всё в доме оставалось прежним, но она дышала чем-то другим. Сердце Мариэтты наполнилось чем-то новым, свет и тепло переливались в нём уже через край, и девушке нужно было наполнить что-то ещё теплом и светом. Однако всё, на что мог упасть взгляд, казалось неподходящим.
Завтрак закончился. Священник и девушка отошли от стола, каждый погружённый в свои мысли. Прошло уже полдня, Мариэтта сидела на полу перед ведром воды. Мысли её были далеко. Пол вокруг сиял чистотой. Вдруг она встала, мгновенно схватила ведро и помчалась в кладовую. Вернулась она с мольбертом и красками. В зубах девушка сжимала кисти. В этом виде она была очень забавна.
Священник проходил мимо комнаты Мариэтты. Он увидел свою воспитанницу с живостью рисовавшей что-то. Никогда старик не видел её такой счастливой и воодушевлённой. В её голубых глазах отражались весёлость, лёгкость и быстрота мысли. Было видно, что эти изящные руки, измазанные в краске руки, впервые делают что-то с такой охотой. Мужчина неловко улыбнулся, затем на его лице отразилась довольная ухмылка. Его посетила мысль, осуществление которой могло помочь развить талант его воспитанницы и в то же время способствовать успокоению его ревнивой души. Ему казалось, что у него в жизни было так мало, и не важно, сам ли он всё растерял, или только отвергал подарки судьбы. 20 минут спустя он стоял на пороге своего дома и с сияющим лицом смотрел на свою воспитанницу. За его спиной стоял юноша лет 18-ти.
– Мариэтта, я заметил, как ты трудишься, и решил привести тебе учителя. Это наш лучший художник при храме. Его зовут Жюль. Он научит тебя всему, что знает сам.
Сказав это, старик удалился. Юноша поздоровался с Мариэттой. Она обернула к нему своё весёлое личико, поприветствовала его улыбкой и лёгким кивком головы и, предложило оценить её работу.
Картина была ещё не закончена. Однако уже было видно изящество и плавность линий. Их искусное и точное переплетение выдавало редкое художественное умение. Девушка изобразила мать и младенца, которых видела во сне у озера. Всё было живо, но в глазах святых как будто чего-то не хватало.
Жюль равнодушно пожал плечами и произнёс:
  – Плохо.
  В глазах девушки отразилось лёгкое удивление. Его слова не расстроили её, но своре вызвали недоумение. Она ещё раз посмотрела на картину, потом снова на него.
– Но ведь что-то хорошо, что надо исправить? У тебя, что совсем нет никаких добрых слов. – Девушка потупила глаза, но обиды в них не было. Затем она снова подняла их и стала пристальнее вглядываться в изображение на мольберте.
 – Плохо. – Ещё раз спокойно произнёс Жюль и пнул мольберт.
Картина с грохотом упала на пол. Девушка словно очнулась от сна и бросилась в ней. Она не знала обиды, но она впервые сделала что-то, что вызывало у кого-то такой хладнокровный гнев. Её уши, конечно, слышали каждый день равнодушие священника, шёпот горожан, весёлый свист парней. Но никогда прежде она не слышала такого одновременно спокойного и гневного осуждения. Парень ушёл в другую комнату, не поговорив с ней, ничего не посоветовав. Девушка грустно посмотрела на работу и, не сказав ни слова, достала из кладовой чистый мольберт и снова принялась за работу.
Жюль принёс кресло священника из столовой и, усевшись в него, начал наблюдать за работой девушки. Он ни разу не взглянул на неё, но лишь пристальнее следил за тем, как на чистом мольберте появлялось новое изображение.



4. Подарок
Прошло две недели. Всё это время Мариэтта рисовала. Жюль приходил каждый день и каждый раз она надеялась услышать хоть какой-то намёк на похвалу её работы, но каждый раз слышала равнодушный ответ: «Это всё ещё недостаточно хорошо». Когда он вглядывался в её работы и замечал преображение какого-то элемента, его взгляд смягчался. Девушка видела это, но понимала, что он вряд ли когда-нибудь расскажет ей, что он чувствовал, когда рассматривал её картины.
В комнате Мариэтты стояло уже семь отвергнутых художником картин. Вряд ли это можно было назвать обучением, но Мариэтта поняла, что ей нужен был именно подобный подход. Он её не ожесточал, но позволял ей учиться у собственного вдохновения, каждый раз видеть больше и воспринимать свою работу с точки зрения опытного художника. И вот спустя три недели упорного труда девушку ожидала награда.
Последняя картина Мариэтты действительно превосходила все предыдущие. Она вся светилась радостью, лёгкостью и вечной жизнью. Казалось, что, взглянув на неё, ты прожил чудеснейшее мгновение в жизни. Лица были живы и прекрасны. Глаза Богоматери источали тихий радужный свет. Взглянув на младенца, любой человек мог навсегда полюбить этот тихий образ.
Жюль пришёл около часа дня. Мариэтта с нетерпением ждала, что же он скажет.
Юноша долго смотрел на картину. Спустя пять минут он произнёс:
– Неплохо. – При этих словах ни одна жилка на его лице не дрогнула.
Но Мариэтта очень обрадовалась его словам.
  – Как ты думаешь, я могу отнести её в собор?
– Сомневаюсь, что твоя картина затмит мои, но всё же можно попробовать.
В тот же день Мариэтта понесла картину в Нотр-Дам. У ворот храма её встретил отец Поль. Вы ведь помните отца Поля. Мало что изменилось в его жизни за эти годы. Он всё также служил в храме и молился за своего друга Клорда. В городе не было лица, которого не знал бы отец Поль. Каждый был у него на исповеди. Но Мариэтту он не видел никогда.
Девушка улыбнулась ему и поприветствовала его кивком. Пройдя, сквозь ряды скамей, она подошла кс статуе девы Марии в углу, тихо произнесла молитву и поставила свою картину у подножия статуи, рядом с букетом лилий. Отец поль медленно подошёл к ней.
– Здравствуй, милое дитя. Позволь мне взглянуть на твой дар. – Девушка послушно отошла. Рассмотрев Мадонну Поль улыбнулся и затем снова обратился к Мариэтте.
– Как тебя зовут? Я никогда прежде не видел тебя здесь.
– Мариэтта. Я была здесь раньше, но никогда прежде не появлялась здесь без чёрной накидки, верно поэтому вы меня и не узнали.
– Так это ты? – удивлённо произнёс священник. – Что ж. Пусть эта картина стоит здесь. Она незабываемо красива. Ты сама это нарисовала?
– Да. Большое спасибо. – Мариэтта широко улыбнулась, покраснела и тут же скромно спрятала взгляд. – Я побуду здесь ещё немного – с этими словами она удалилась в другую залу храма.
  Жюль случайно услышал этот разговор и заметил восхищённый взгляд отца Поля на картину девушки.
– Неужели её картина прекраснее моих? – Жюль спросил он у священника, чуть только девушка исчезла из виду.
  – Эх, Жюль, тебе стоит замечать хоть что-то в этом мире, кроме своих картин и твоего опекуна. – Поль тяжело вздохнул и удалился.
  Жюль опустил глаза и погрузился в свои мысли. Когда он снова поднял глаза на Мадонну Мариэтты рядом с ним уже никого не было. Дева Мария смотрела прямо ему в душу, он не хотел отворачиваться, но в её взгляде было что-то, от чего художнику становилось совсем не по себе. Словно она знала о нём больше, чем он сам мог представить, словно его душу пытались бережно вывернуть на изнанку.
Мариэтта тихо напевала, блуждая по собору. Вдруг она услышала чей-то знакомый добрый голос.
  – Ты сегодня без плаща. Я очень рад тебя видеть.
И тут девушка увидела юношу с рыночной площади. Он стоял и опирался на спинку скамьи. Его губы тихо улыбались.
  – Ты меня напугал. Я, признаться, тоже рада.
– Ты так быстро ушла в тот раз, что я даже забыл представиться. Меня зовут Ричард. Как же твоё имя?
  – Меня зовут Мариэтта. В последнее время я стала совсем забывать о своей накидке. – Лицо девушки залилось краской, и она не знала, как стоит продолжать разговор.
– Ты не против немного прогуляться вместе. Я могу показать тебе, как забраться на крышу храма. Оттуда открывается шикарный вид.
– Я не против. – Девушка улыбнулась.
– Пойдём.
Он взял её за руку и провёл по длинной лестнице. Они поднялись к самой колокольне. Солнце ярко освещало крыши домов. Повсюду было светло, легко, приятно и радостно. Ричард взглянул прямо на неё и спросил:
  – Так почему ты закрываешь своё лицо?
  – Ты ведь сам видишь насколько страшно моё лицо. Странно, что ты меня не боишься. Странно, что до сих пор никто не обратил на это внимание, кроме моего учителя.
– Прости, но сама-то ты себя хоть раз видела? Я вижу то же, что и все и, поверь, редкая девушка покажется мне милее тебя. Я ни раз видел тебя на рынке в накидке и всё боялся приблизиться и увидеть твоё лицо. Никто долгие годы не знал, что скрывал этот чёрный плащ. Но когда эта завеса спала для меня, я захотел видеть твоё лицо как можно чаще. У меня есть для тебя кое-что. – Тут он вынул из-за пазухи обыкновенное зеркало. – Взгляни, что ты видишь?
  Мариэтта долго смотрела на себя и не знала, что и сказать. Она была смущена, ведь то, что она видела совсем не было таким пугающим и неприятным, как ей постоянно утверждал её учитель. Напротив, черты её лица казались ей миловидными, она разглядела все линии и изгибы и не нашла чего-то, что бы заставило её отвернуться. Она мягко улыбнулась и коснулась своих волос.
– Ну вот видишь, разве ты хочешь закрыть глаза и забыть то, что сейчас перед тобой. Хочешь, я подарю тебе это зеркало. Я хочу, чтобы ты всегда могла сама видеть себя такой, какая ты есть.
Девушка подняла на него глаза. Они светились бесконечной благодарностью.
– Ты не представляешь, насколько я признательна тебе. Но всё же я не могу находиться здесь так долго. Мы можем продолжать видеться на рыночной площади два раза в неделю, когда я хожу туда за овощами.

 5. Спор
Прошло пару недель. Мариэтта виделась с Ричардом почти каждый день. Они гуляли по лесу и разговаривали друг о друге и о природе. Ей почти нечего было рассказать о себе. Её жизнь казалась ей такой неинтересной по сравнению с тем, как жил её новый друг. Девушка хотела больше свободы, её доверие к единственному человеку, который всю жизнь был для неё примером, было значительно подорвано. Она изучила через зеркало уже всё, что её окружало, и всё было точно таким же, каким она видела его сама. Поэтому она уже не могла сомневаться в своей привлекательности. Ей не давал покоя вопрос: «Почему же её учитель врал ей всё это время?»
Однажды опекун зашёл в её комнату именно тогда, когда Мариэтта разглядывала себя в зеркале. Заметив его отражение рядом со своим, она оглянулась. Но в её глазах не было испуга. Она давно хотела узнать причину его обмана. Его же напротив встревожило зеркало и её решительный взгляд. Священник понял, что теперь ему придётся отвечать за свои слова.
 – Здравствуйте, учитель. Видите, эту вещь? – Она указала на зеркало. – Это стекло показывает все вещи такими, какими их видят все люди. Почему же вы один всегда видели меня страшным чудовищем?
  – Я… Я не хотел, чтобы ты стала капризной кокеткой, чтобы ты возгордилась. Я воспитывал тебя как мог… как мне казалось правильным. Ведь теперь ты вдвойне рада, узнав о своей красоте. – Он не мог найти слов для оправдания.
  После этих слов Мариэтта опустила глаза и покачала головой. Затем девушка снова взглянула в зеркало и глубоко вздохнула. Она больше не могла верить этому мужчине. А ведь он казался ей самой надёжной опорой в жизни. Его дом, был её миром. Можно сказать, что он был единственным, с кем она общалась за все свои 15 лет. До сих пор она ценила превыше всего, всё, что он ей дал. Ведь она не знала себя вне его жизни.
– Что ж, спасибо, что вы не пытаетесь со мной спорить. Не считаете меня капризной и безумной. Ведь я уже давно преступила ваши запреты. Я уже месяц не выходила на улицу с накидкой. Позвольте, я пойду прогуляюсь. Мне нужно подышать свежим воздухом и обдумать ваши слова. – После этих слов она встала и вышла, оставив его наедине со своими мыслями.
Судье вдруг что-то запало в душу. Глубоко погрузившись в свои мысли, он пошёл в свой кабинет. Давайте оставим этого героя на время. Он так близок к тому чтобы вновь раскрыться нам, а чуть позже и самому себе.
Во дворе Мариэтта столкнулась с Жюлем. Он улыбнулась ему и произнесла.
– Добрый день, мой молодой учитель! Знаешь, мою картину поставили в центре собора и не могут на неё налюбоваться. Я всё же считаю, что это больше моя заслуга, чем твоя. Ведь ты только осуждал меня. Но я благодарна тебе, ведь без твоих суждений и твоего взгляда, я бы так не вдохновилась. Ты не злишься? Ведь из-за моей Мадонны переставили твои картины.
  Он смотрел на неё серьёзными глазами и не знал, что сказать.
  – У меня к тебе спор. – Сказала девушка, смотря на него смело и прямо.
– Я тебя слушаю, – в его голосе скользнула самоуверенность.
– Я нарисую картину. Если ты ей восхитишься, то ты выслушаешь всё, что я о тебе думаю.
  – А если нет?
– Сам выберешь для меня условие. Идёт?
  – Идёт.
Художник ушёл. Мариэтту переполняла уверенность в собственной победе. Поэтому она и предоставила сопернику свободный выбор условий. Мысль об этом пари посетила её пару дней назад, когда отец Поль сообщил ей о перестановке картин в храме.
Давайте посмотрим, что сейчас происходило с судьёй. Ведь он покинул нас в таком замешательстве. Священник сидел в кабинете и понимал, что с ним происходит что-то не то. Он видел в своей воспитаннице уже не простое дитя низшего сорта. Теперь, когда на её лице одна за другой мелькали уверенные улыбки, он видел в ней прекрасную, молодую, самоуверенную и манящую женщину. Он влюбился как собственник. Возможно, он уже давно прятал в себе это чувство, именно оно заставляло его врать ей и самому себе. Он хотел, чтобы никто не видел её красоты, не видел её, не мог на неё покуситься. А чтобы самому не впадать в соблазн, он заодно пытался внушить и себе, что девушка уродлива. Однако, теперь, ему было не всё равно, где находится его воспитанница, и кому будет принадлежать её сердце. И теперь, наверняка, уже нет смысла скрывать от вас его имя. Это, конечно, был Клорд.
 
6. Душа Жюля
На следующий день Мариэтта нарисовала портрет Ричарда. Она привязалась к нему за эти несколько дней, это ещё нельзя было назвать любовью, но влюблённость уже была. Уже было то чувство, когда не хочется расставаться надолго с другим человеком, и когда время летит незаметно только потому, что двое проводят его вместе. За время их прогулок девушка уже успела сделать несколько зарисовок. И она очень хотела сделать из них настоящую картину.
Этот труд получился у неё гораздо быстрее и проще, чем первый. Однако всё же нельзя было сказать, что в него было вложено меньше стараний и чувств. Ричард стал для Мариэттой первым мужчиной, к которому она испытывала теплоту и нежность. Ричард пробуждал в ней большее доверие, чем её почтенный учитель. Она слушала Клорда только потому что он был единственным человеком из её окружения. Всё, что чувствовала Мариэтта к священнику это были только уважение к его знаниям и благодарность за то, что он все эти годы растил её, дал пищу и крышу над головой. Её не смущало то, что Клорд всегда уходил от ответа, когда она спрашивала о том, кто её родители и как она появилась в его жизни. Он казался ей самым умным человеком на земле, и она действительно не знала никого, кто мог бы передать ей так много знаний… знаний больше книжных, чем жизненных.
Ричард показал Мариэтте её такой, какой она была на самом деле. Он помогал ей лучше понять, как её должны воспринимать окружающие и что ей совсем нечего стесняться. Она слушала его лютню, улыбалась его тёплым и нежным глазам и ей хотелось, чтобы на неё всегда кто-то так смотрел. Даже тогда, когда его не будет рядом. Конечно, его лицо не покидало её воображение, она всегда могла живо его представить. Она хотела прикоснуться к его чёрным кудрям, погладить его по щетинистой щеке, но она решалась. Всё, что могла Мариэтта, это улыбаться его добрым зелёным глазам и наслаждаться тем, как прекрасно всё вокруг. Именно таким ей всё и казалось. Казалось, что солнце светит ярче, чем когда-либо, что трава в роще зеленее, чем где-либо, что нет более ясного и лазурного неба, чем у них над головой. Чтобы сохранить для себя взгляд, образ этого юноши и этот чудесный мир, она и решила нарисовать этот портрет. Спор с Жюлем стал для Мариэтты лишь частью некой забавной игры в работе над новой картиной.
Девушка закончила работу через пару недель после назначенного спора. В тот день она работала в обеденной комнате, потому что окно там было больше и свет падал лучше. Как раз в этот день Клорд пригласил Жюля к себе, чтобы обсудить с ним «один важный вопрос». У Жюля было немного времени, поэтому он пришёл на встречу пораньше. Художник думал, что найдёт священника именно за трапезой и сразу направился в обеденную комнату. Когда он заметил там картину Мариэтты, он не мог не остановить взгляд на мольберте.
– Кто это? – Застыв на пороге, спросил художник.
Девушка оглянулась.
– А мсье Жюль, добрый день! Это… мой… очень хороший друг. Это Ричард, он играет на лютне на городском рынке. Может быть, вы видели его там когда-нибудь. – Мариэтта немного замялась, она была погружена в работу, появление юноши и его вопрос стали для неё внезапными. Однако она взяла себя в руки и после своих слов улыбнулась и спросила:
– Что ты думаешь об этой картине. Помнишь наш спор. Прошу тебя, говори честно и не требуй от меня чего-то предосудительного.
Жюль долго разглядывал картину, потом посмотрел на горящие глаза и улыбку Мариэтты. Девушка так ждала его ответа. Художник глубоко вздохнул, опустил глаза и произнёс.
– Хотел бы я также видеть кого-то и мир вокруг него. Этот юноша кажется мне таким же неземным, как твоя Мадонна. Этому виденью не хочется противоречить. Если бы мир действительно был таким… Что ты хотела мне сказать?
– Что ж… Прежде всего, спасибо за то, что ты наконец смог сказать то, что действительно думаешь о моей Мадонне и об этой картине. Я вижу в тебе столько гордости и самодовольства. И я не осуждаю тебя, ведь твои картины и вправду замечательны. Они величественны. Кажется, всё, что ты рисуешь происходит где-то в поднебесье. Но ты не приглашаешь туда никого, ты видишь Бога осуждающим и грозным, прекрасным и недосягаемым. Ты веришь в неземное, как во что-то бесконечно далёкое. Ты бы не посмел коснуться одежды Христа, когда кровоточило твоё сердце. Я лишь хотела сказать, что тебе стоит видеть мир шире. Большинство событий Библии происходили на земле. И, если хочешь увидеть то, что изображаешь так, как я… нужно не просто смотреть. Ты живёшь в этом мире, он ближе к тебе, чем ты думаешь. И, пока он здесь, рядом во всей своей красоте, его нужно хранить. Бог не только в Библии, храме, статуе или картине. Он должен быть, прежде всего, в твоём сердце и глазах. Не просто где-то на небесном престоле, не просто рядом, но внутри. Тогда и снаружи, на твоей картине он станет ближе тебе и людям. Я не пыталась обожествить ни этого юношу, ни свою Мадонну. Я всего лишь изобразила их такими как увидела когда-то и как хотела бы видеть всегда.
Сейчас ему было нечего ей на это сказать. Но он поверил ей и вовсе не хотел спорить. У него действительно появилось желание сделать свой мир шире, чем раньше, превратить его в такой же тёплый и ласковый, как у неё. Он никогда не изображал Мадонну так близко, какой она была на картине Мариэтты. Он не мог рисовать Марию с младенцем, ведь он сам никогда не знал материнской любви.
– Скажи мне, какой мог бы быть мой первый шаг к этому миру. Я не влюблён, я никогда не видел жизнь в таком свете.
– Найди для своей души свободную минутку и сходи на прогулку в лес. Там присядь на мягкую зелёную траву и позволь всему своему существу окунуться в то, что ты почувствуешь. Услышь журчание источника, пусть лучи солнца сами протянуться к тебе и твои щёки ощутят их тёплое прикосновение. Пусть какой-то маленький лесной зверёк сам подойдёт к тебе и уткнёт мордочку в твою ладонь. В тот момент, когда ты разом погрузишься в эту атмосферу твоя душа станет более чуткой, разовьётся и откроется новому миру. Границы исчезнут… Ну, что ж, я рада, что мы друг друга поняли. Давай останемся друзьями и забудем все обиды. – Она похлопала его по плечу и мило улыбнулась.
Жюль словно очнулся от её тёплого прикосновения.
– Да. Давай. – Невнятно сказал он.
– Ну, вот и отлично. Тогда, до встречи мсье Жюль. – Мариэтта поклонилась ему
и ушла в обеденную комнату. Юноша сидел не двигаясь. В голове прокрутилась вся жизнь.
Мариэтта была не единственной воспитанницей Клорда. Жюль был подкидышем, которого приютили в церковной школе. Так же, как это когда-то произошло с Клордом. Священник увидел в этом мальчике себя. Клорд воспитывал Жюля в храме, там же в маленькой каморке под башнями юноша и проводил свои дни, поэтому Мариэтта никогда его не видела. В четыре году у мальчика проявился талант художника. Клорд обставил весь храм его картинами. Он очень любил Жюля и всегда баловал его. Поэтому мальчик вырос холодным эгоистом. Только к своему учителю он относился, как к достойному человеку. Юноша любил и уважал судью. Клорд был для него примером для подражания. Вот так он и жил до встречи с Мариэттой.
После разговора с этой необыкновенной девушкой Жюль впервые ощутил сожаление о своей прежней жизни. Её картина и раньше пробуждала у него в голове мысли о чём-то неземном, нездешнем, – волшебным божественным и одновременно настолько тёплым и близким. После речи Мариэтты он понял, что уже никогда не станет прежним. У него вспыхнула непреодолимая тяга к его ученице. Он влюбился в этот лёгкий смех, в эту стройную фигуру и в эти тёплые глаза. Её влияние делало его мягче и благороднее.
Когда девушка узнаёт себе цену, в неё влюбляется весь мир. В Мариэтту были влюблены Клорд, Жюль и Ричард.
 
7. Страшный план
Клорд и Жюль сидели в кабинете судьи. Священник напряжённо массировал виски и смотрел в деревянные узоры стола. Художник терпеливо ждал разговора.
– Мой юный друг, знаешь, в последнее время меня тревожит поведение Мариэтты. Боюсь, что я теряю своё влияние на неё. Её часто подолгу не бывает дома. Подскажи мне, возможно, ты видел её с кем-нибудь, например, на рынке. Может быть, кто-то пытается посетить скверные вольнодумности в её чистой головке. – Клорд поднял голову и посмотрел на своего воспитанника.
  – На рынке болтают, что она всегда гуляет с нищим музыкантом Ричардом. Я сам ни раз видел их вместе. Но не думаю, что он может оказать на неё плохое влияние. Как раз, напротив, рядом с ним она расцветает и выглядит счастливой и прекрасной как никогда. Она нарисовала портрет этого юноши. Сегодня я увидел эту картину, знаете, глядя на неё, можно увериться в том, что девушка влюблена в Ричарда.
  – Он молод? Красив? Этот портрет в точности показывает его внешность? – Задумчиво произнёс Клорд. Словно он не спрашивал, а сам явно представлял в уме черты юного музыканта.
  – Взгляните сами. Мариэтта оставила полотно в столовой.
– Хм… Покажи мне эту картину.
Они вместе прошли в обеденную комнату. Клорд оглядел портрет, и в его голове постепенно начал выстраиваться страшный для его молодого соперника план.
– А ты хорошо общаешься с этим юношей. Скажем, ты бы мог выкупить у него лютню, чтобы начать самому учиться музыке? – обратился священник к Жюлю.
– Я вас не понимаю. К чему вы клоните? Зачем мне это?
– Мне нужна эта лютня, но только так, чтобы никто не знал, что она поменяла владельца. Впрочем, он, может быть, согласиться только одолжить тебе её на время. Ведь игра на лютне это единственное, что способствует его скудному заработку. Видишь ли, мне он явно не доверит свой инструмент. Он не поверит, что у меня есть время заниматься игрой на лютне. А тебе он может охотно довериться. Мариэтта добра и явно уже замолвила за тебя перед ним словечко. Ты – художник, значит, в тебе естественно может проявиться тяга и к музыке. Ну так, ты поможешь мне? Или ты не доверяешь своему учителю? Разве я часто прошу тебя о чём-нибудь?
– Что ж, даже не знаю, что и сказать. Конечно, он скорее согласится учить меня игре за деньги, чем продаст мне лютню. Я слышал, что ещё его отец просил милостыню на рынке и играл именно на этой лютне. Но я всё ещё не понимаю, для чего именно вам понадобился инструмент Ричарда.
– Доверься мне. Только принеси мне её непременно, когда стемнеет. Заночуешь в нашем доме, если что. Не хочу утруждать тебя таскаться ко мне днём через весь город.
– Что ж… как-то и правда странно всё это. Сами вы что ли хотите играть? Или у мастера копию этого инструмента для себя изготовить решили?
– Пожалуй, на сегодня я утомился от нашего разговора. Ступай и не забудь о моей просьбе. Я буду очень ждать. Скажи, что ты вернёшь ему лютню на следующий же день.
Жюль покинул дом судьи в большом сомнении. Однако он направился на рынок на следующий же день.
Ричард сидел на каменном выступе и размышлял над новой песней. Он перебирал струны своей лютни и сосредоточенно думал о своём деле.
  – Приветствую тебя, славный уличный поэт. Меня зовут Жюль. Я художник собора Нотр-Дам-де-Пари. Ты, верно, слышал обо мне от Мариэтты. У меня есть к тебе просьба, и я даже готов тебе предложить за неё несколько экю в благодарность.
– Что ж, здравствуй и ты, художник. Верно, я слышал о тебе. Только вот больше о твоих картинах, чем о тебе самом. Знаю, что они чудесны. А какой ты человек, не знаю. Расскажи мне о своём деле, и я решу стоит мне иметь с тобой дела или нет.
– Видишь ли, я решил попробовать себя в игре на лютне. Но покупать инструмент без знания дела не могу. Ты мог бы одолжить мне его на время. Я верну его тебе завтра в этот же час.
– Хм… Я обычно получаю в среднем полсотни экю за день. Эту цену я и могу тебе предложить. Только смотри, не забудь мне её вернуть. Впрочем, я знаю, где тебя можно найти. Да и лютня моя не золотая, чтобы с неё скрываться. – Юноша улыбнулся и с задором взглянул в глаза Жюлю.
 9. Покушение
Жюль исполнил приказ своего наставника, как и было велено. Юноша пришёл к дому священника тёмной ночью. Вокруг, на расстоянии вытянутой руки, ничего нельзя было разглядеть. Художник искал порог дома наугад ощупью. Вдруг позади него мелькнул свет фонаря и раздался шорох. Жюль почувствовал, что-то кто-то схватился за инструмент. Художник растерялся, ориентироваться так уверенно в собственном саду мог только хозяин дома. Незнакомец воспользовался моментом, вырвал лютню, и Жюля оглушил мощный удар по затылку, инструмент с глухим звоном упал на каменный порог.
Через пару часов по округе разносился крик Клорда. Его воспитанник-художник был найден на пороге его дома без сознания, а рядом с бедным юношей лежала эта злополучная лютня. Священник спросил у сбежавшейся толпы, кому мог принадлежать инструмент. Зеленщик и торговка рыбой в один голос признали, что она принадлежит Ричарду. Да и каждый, кто хоть раз в неделю бывал на рынке мог это подтвердить, но многие не могли поверить своим глазам. Музыкант сидел на своём каменном выступе не первый год, он подворовывал у булочника лет до 14, мог стащить и пару яблок из сада, но его не могли представить хладнокровным убийцей. Тем более, что всё, что имел при себе художник, при нём и осталось.
Мариэтта не знала, что и сказать в защиту своего друга. Первым Жюля осмотрел Клорд и сказал, что художник не дышит, священнику поверили. Лекарь ещё не успел явиться на место преступления. Клорд тяжело вздохнул и, взяв лютню, пошёл на рынок, к тому каменному выступу, где всегда сидел Ричард. Музыкант стоял у стены и в задумчивости подкидывал монету.
 – Ричард, скажи мне перед лицом народа. Это твоя лютня? – Клорд говорил так высокопарно, словно они были уже на суде.
– Да, это моя лютня. Вчера у меня одолжил её художник Жюль. Он решил отдать её через вас, господин судья. – Ричард задорно улыбнулся. Он и не подозревал, что его могут в чём-то обвинить.
– Значит вы признаёте, что это вы убили Жюля.
– Да что вы говорите, вчера он был ещё жив и здоров, я и не видел его со вчерашней обедни. Отведите меня к нему, он же так молод. А его осматривал лекарь? Возможно, вы поспешили с выводами. – Музыкант был очень удивлён, он невольно подумал, что с ним решили сыграть неудачную шутку.
– И, правда, если б на смерть – то кровь бы верно была. Там нигде не было крови, даже высохшей. Давайте я сбегаю за лекарем. – Из толпы вышла Мариэтта. Она готова была любой ценой разрешить это страшное недоразумение.
– Если крови нет, то и лекаря не нужно. – Усмехнулся Клорд. Эта шутка была злой, но вызвала усмешку не только у священника.
Тут сквозь толпу прошёл лекарь, на его плечо опирался Жюль.
– А вот и наш мертвец. – Молодецки улыбнулся Ричард. – Что с тобой случилось? – обратился он к художнику.
– У меня жутко звенит в голове. Не могу сказать ничего точно. Подходил вчера к дому судьи, у меня вырвали твою лютню и ударили ею. Я не смог никого разглядеть, было очень темно.
– Давайте просто напоим его тёплым молоком и уложим спать. Или вы желаете продолжить этот бессмысленный допрос? – обратился Ричард к Клорду.
– Я признаю, что Жюль нуждается в отдыхе. Но с вас, господин Ричард, я обязан спросить со всей строгостью.
– Что ж я готов за себя постоять. Но у вас нет свидетелей самого удара. Находиться же мой инструмент мог в чьих угодно руках. Если Жюль жив, я более не вижу смысла в этих безуспешных обвинениях.
– Конечно, преступник не может видеть смысла в обвинениях против него. – Клорд стоял на своём.
– Да что же вы? – из толпы снова донёсся звонкий голос Мариэтты. – Кто мог знать, где будет Жюль? Ричард, ты знал, куда пошёл Жюль ночью? И потом выследить кого-то именно у порога дома на заднем дворе у куста мог только кто-то, кто хорошо знает наш сад. Этой ночью дом и обойти без фонаря было безумно трудно, чтобы не зацепиться за что-нибудь. У преступника должен бы быть хотя бы репей на рукаве. Если вы, учитель, действительно заботитесь о правосудии, у вас должно быть желание разобраться во всём для уверенности в правомерности своих обвинений.
Клорд слушал Мариэтту вместе со всеми. Она говорила просто и после каждого слова её опекун будто бы всё сильнее сжимался.
– А ты действительно веришь в невиновность этого мальчишки, и ты готова во всём этом разбираться до конца? – ответ на этот вопрос был очень важен для Клорда.
– Верю. И, что ж, если это будет нужно…то мне придётся с вами спорить. – На середине фразы она опустила взгляд, но на последних словах она уже твёрдо и смело смотрела в глаза священника.
 Клорд задумался.
– Что ж по закону обвинения действительно должны исходить, прежде всего, от пострадавшего. Если после должного отдыха мсье Жюль изволит пожаловаться именно на Ричарда, я буду вынужден призвать музыканта к суду. Расходимся, господа, здесь и не на что было глазеть. – После этих слов Клорд удалился в сторону своего дома.
Ричард подхватил Жюля из рук лекаря и помог ему добраться до дома. Мариэтта шла вместе с ними. В каморке художника было немного молока и хлеба, девушка вскипятила на огне молоко. Уложив бедного юношу спать после кружки молока, друзья решили собраться позже.
 
 10. Никто не хочет жить во лжи
Прошло три дня. Мариэтта как-то заглянула к Жюлю, чтобы узнать о его самочувствии. Художник поздоровался с ней, но почему-то избегал её взгляда.
– Всё в порядке у меня вчера был лекарь. Говорит, что скоро можно будет зажить прежней жизнью.
– Однако тебя это, похоже, не так уж и радует. Что-то случилось? Ты понял, кто бы мог ударить тебя?
Жюль вздохнул, а потом усмехнулся.
– Да уж. Тут с обвинениями не подступишься. Боюсь, что я сам подал преступнику инструмент. Знаешь, накануне происшествия Клорд просил меня о том, чтобы я принёс ему лютню и никому бы не говорил, что это именно его просьба. А ещё он просил, чтобы я доставил ему её именно ночью. Я не мог скрыть это от тебя. Как бы мне не казалось это странно, но я исполнил его просьбу. А вот теперь, не знаю, что и делать. Он говорил тебе что-нибудь после всего этого происшествия?
Мариэтта выслушала художника, но не смогла сразу ему ответить. После минутного молчания и глубокого вздоха она произнесла:
– Что ж… Нет, признаться, он какой-то загнанный. И я… нашла в саду ключи от его кабинета. Всё забываю вернуть, а он и слова не говорит, сделал у мастера ещё одни и… Знаешь, ведь весь сад после этого обшарила и,.. даже ветки не поломаны у кустов. Этот человек слишком хорошо знал место действия, но не предвидел, что ему стоило скрывать эту свою осведомлённость. Не могу поверить… Знаешь до того, как я перестала носить плащ, он относился ко мне, как к служанке, бедной сироте, к которой он проявил большую милость. Теперь же я как хозяйка в доме, была бы комната получше, кроме его, мне бы стоило лишь заикнуться, и он бы переселил меня. Не то чтобы совсем переменился, но у меня появилась свобода. Что ж, Жюль, правда за правду. – Тут Мариэтта и рассказала художнику, почему она носила плащ и как перестала.
После этого разговора она сказала, что знает, как поговорить с Клордом, не выдав ему Жюля, и отправилась на рыночную площадь к Ричарду. Она застала своего доброго друга на прежнем месте. Девушка подсела к музыканту и передала ему слово в слово всю историю Жюля с этой злосчастной лютней. Юноша не выразил большого удивления. Он уже перестал искать объяснения для поведения священника.
– Как ты вообще до сих пор живёшь с ним? – произнёс Ричард, усмехнувшись и посмотрев на неё с возмущением.
– А куда же я по-твоему могу деться?
– Я мог бы предложить тебе поселиться в моей каморке, но ты никогда не была прежде в моём мире. Боюсь, ты не готова ещё ко встрече с ним. Мы могли бы уйти в лес и построить там хижину. Но я не смогу один прокормить нас двоих.
– Я могу наняться служанкой или экономкой куда угодно. Однако это действительно очень серьёзный шаг. Для такой жизни мы могли бы быть друг другу только братом и сестрой. По крайней мере так, как это есть сейчас.
– А ты бы хотела уйти?
– Признаться, я никогда не задумывалась об этом раньше. Даже когда раскрылся этот обман с плащом. Мне нужно увидеть, как он отреагирует, когда поймёт, что я знаю всю правду об этом происшествии. Возможно, тогда я решусь…Будешь ли ты готов принять меня?
– Я бы хотел прожить с тобой всю жизнь. – Сказал юноша с уверенной улыбкой, обняв её за плечо.
– Ты с такой лёгкостью говоришь о таких серьёзных вещах. Пожалуй, мне пора.
Мариэтта ещё посидела, смущённо опустив глаза, потом выбралась из его объятий и встала. Девушка небрежно улыбнулась и, махнув рукой, пошла к своему дому.
– Я буду ждать тебя здесь в это же время завтра. Если ты уйдёшь раньше, укройся в Нотр-Даме. – Крикнул юноша ей вслед.
Когда Мариэтта вернулась, Клорд, как всегда в это время дня, ждал её за обеденным столом. После трапезы она подошла к нему, слегка поклонилась и положила на стол ключи.
– Я обыскала сад сразу после происшествия с Жюлем и нашла их у задней двери. Впрочем, вы верно уже сделали новые. Странно, пару лет назад, вы бы настояли, чтобы я перевернула бы весь дом, но нашла их. А сейчас вы молчите.
Он поражённо поднял на неё глаза, затем медленно отвернулся.
– Ты действительно допускаешь эту мысль, зная меня всю свою сознательную жизнь?
– Какую мысль? Что я знаю о вас? Вы священник, вас зовут Клорд, вы живёте на окраине Парижа, вы научили меня читать и писать. Но вы же и обманывали меня обо мне самой и никогда не рассказывали о себе. Я не понимаю вас, а теперь я начинаю бояться вас. Я не знаю, чего ещё можно было бы от вас ожидать. Кому же охота жить во лжи и страхе? Нет… Я не настолько люблю вас…
После этих слов, он резко поднял на неё глаза.
– Что ты хочешь сказать? Ты могла бы меня оставить?
– Вам не в чем меня винить. – Мариэтта отвернулась и хотела уйти к себе в комнату.
– Постой… Как скоро? Впрочем,.. не спеши. Я сейчас пойду в кабинет. Ручаюсь, что не потревожу тебя ближайшие три дня. Может быть… я и сам смогу тебя оставить.
Следующие три дня действительно прошли очень тихо. Мариэтта принимала пищу одна и относила порцию Клорда к нему в кабинет. Он проводил время в чтении, молитве, иногда писал что-то. На утро последнего дня, когда девушка зашла прибрать посуду после завтрака, он попросил её присесть рядом и сказал:
– Я много передумал за это время. Впрочем, я бы никогда не смог рассказать тебе всё сам, смотря вот так прямо в глаза. Я оставил все необходимые документы для тебя в левом ящике стола. Я отправляюсь в Валь-де-Грасс, когда-то туда уехал мой учитель, который передал мне этот дом. Возможно, я встречу его там. Теперь я передаю этот дом тебе. Прости, за всё в чём я могу быть виноватым. Я пока сам всего толком не разберу. Мою голову долгие годы терзали самые жестокие мысли. Но они не могли завладеть мной настолько, чтобы я стал хладнокровным убийцей, по крайней мере, я не мог творить что-то подобное своими собственными руками. Но мой разум оказался способен на куда более изощрённые и ужасные выдумки. Мной двигали обида, ревность, чувство собственности, самоуверенная гордыня, которая не давала мне возможности усомниться в своей правоте. Во всём мире я знаю только двух людей, перед которыми я бы мог говорить обо всём этом достаточно откровенно. Это мой опекун, отец де Хибу, и отец Поль. Да и то, в конечном счёте, только Поль сможет меня понять, ведь только он был свидетелем всех этих ужасов. Но он не знает о моём обмане, который я внушал тебе. Я не смею взваливать на тебя больше, чем ты уже претерпела. Боюсь, твоя судьба и так не из лёгких. Я никогда не говорил тебе, где тебя нашёл. Это была страшная ночь, я проснулся от детского плача, на пороге обнаружил корзину с тобой. Была метель и ночь, я не стал не до чего допытываться, ничего искать, никого звать, да и не хотел. Я хотел скорее в тёплую постель и не мог оставить тебя на произвол судьбы. Да и смог бы я когда-нибудь докопаться до истины твоего происхождения, мне хватало забот и с тем, чтобы вырастить тебя. Это всё, в чём я мог бы сейчас перед тобой объясниться.
Мариэтта была поражена и не знала, что сказать.
– Я благодарна вам. За всё, что вы смогли мне дать. Как скоро вы уезжаете?
– Сегодня я ещё попрощаюсь со всеми и завтрашним утром отправлюсь.
Так и произошло. Все были удивлены этим решением, но отец Поль даже похвалил своего друга. Он выслушал его исповедь со спокойной улыбкой. Она была не такой уж и длинной, ведь сам кающийся ещё толком не успел в себе разобраться. Он только понял, что единственное место, куда он теперь сможет скрыться от себя самого, – это монастырь.
– Лучше ты и выдумать не мог. – с улыбкой произнёс он, пожимая руку Клорду на прощание.
Жюль был очень поражён и даже немного расстроен. Ему всегда казалось, что он очень похож на Клорда душой и что через него он бы смог больше и лучше понять себя самого. С Ричардом и Мариэттой осталось же всё по-прежнему. Девушка стала мирно хозяйничать. К ней часто приходили в гости Жюль и Ричард. И всё было мирно и спокойно, по крайне мере до того, как одному из трёх друзей не пришла мысль о браке.
Жюль вздохнул и присел на берег озера.
 «Душа – это самое главное в жизни каждого человека. Когда он умирает, остаётся только она. Только она способна жить вечно», – так говорила она». Душа неотъемлемая часть моей жизни. Но как же я смогу возрастить её в себе. Ведь я очень неопытен в душевном богатстве. Может быть свежая, ночная, прохладная вода осветит мои мысли», – подумав так, он зачерпнул горсть озёрной воды и окунул в неё лицо. Сделав это, он провёл рукой по волнам и вдруг почувствовал, как вода ласкает ему ладони. При этом всё его сердце будто разорвалось на тысячи мелких кусочков и заново собралось. Затем он легко перевёл руку на траву. Под тенью его влажной ладони трава сама стелилась. Когда он опустил пальцы в траву, он почувствовал удивительную мягкость. При этом чувстве его сердце жутко заныло от тысячи прежних злых ран и тут же исцелилось.
 Через несколько минут на востоке появилась алая полоска. Ночь кончилась. Наступало утро. Солнце медленно всходило. Жюль поглядел на этот рассвет, и его сердце словно раскрыло глаза, словно увидело мир впервые. Первые лучи солнца мягкой пеленой прошли сквозь его лицо.
 Тут запел жаворонок, он облетел поляну и, кружась в воздухе, посмотрел на юношу. Жюль поднял руку к небу. Птичка тут же спустилась вниз и присела ему на палец. Юноша закрыл глаза и тихо заплакал. Очнувшись, он с восторгом посмотрел на небо.
 – Ну что понял? – прозвучал у него в голове голос.
 – Конечно, конечно! Теперь моё сердце, мой злой капризный слепой ребёнок, теперь он видит и любит. Любит весь мир! – подумал юноша.
– Спасибо! – прошептал он. – Спасибо! – закричал он на всю лесную поляну.




Книга вторая. Принцесса Обители Существующих.

1. Происхождение Мариэтты
Мысль о браке запустилась по цепной реакции, и она ни для кого не была внезапной. Ричард стал задумываться о происхождении Мариэтты с того самого момента, как увидел её без плаща. Вы верно уже догадались, дорогой читатель, что этот юноша жил в уже известной нам Обители Существующих. Он много слышал о потерявшейся много лет назад дочери королевы. Однако единственное, что он мог о ней в точности знать – это её возраст. Музыкант догадывался, что она должна в чём-то внешне быть похожей на короля. Жан был для него как приёмный отец и юноша очень хорошо знал его лицо и поведение. Постепенно, каждый день видя утром короля, а днём Мариэтту, он действительно стал замечать, что у них схожие черты лица, изгиб улыбки, цвет глаз и волос. Но он понимал, что девушка не готова увидеть всей правдой жизни Обители и понять её. Однако время шло, и Ричард всё сильнее привязывался к девушке. Когда он понял, что хотел бы быть с ней всё время, он также осознал, что уже не может тянуть с приглашением её в Обитель. Он считал, что не имеет право что-либо от неё скрывать. Возможный брак и посещение катакомб стали взаимосвязанными событиями. И в то же время Ричард не мог не понимать, что Мариэтта может испугаться этой яркой реальности и сбежать от неё и от него навсегда. Что ж, он считал её в чём-либо ему обязанной, в конце концов, она могла никогда не стать готовой для его жизни.
Мысль о браке запустилась по цепной реакции. Когда Ричард признался Мариэтте, что хотел бы познакомить её со своим миром, она поняла, что это высокая степень доверия. После подобного события ей вполне могут предложить оставить свою прежнюю жизнь ради новой совместной.
Весенним воскресным утром они сидели на скамье у дома Мариэтты. Ричард медленно начал разговор:
 – Мариэтта, – юноша сжал ей ладонь, – Я давно хотел рассказать тебе, откуда я и где живу. И… что, наверное, важнее для тебя, я допускаю, что в этом же месте когда-то родилась ты. Там есть человек, его считают нашим королём. Однако он сам думает, что просто взял в жёны прекрасную женщину. Это длинная история и, возможно, он сам лучше тебе её расскажет. Так вот, я думаю, ты на него похожа. Уж не знаю, что могло бы доказать, что ты – принцесса Обители. Может быть, ты сама что-то почувствуешь. Хочешь ли ты увидеть это место и его жителей? – он робко посмотрел ей в глаза. У Ричарда было плохое предчувствие.
– Ведь ты будешь там рядом со мной. А значит, мне уже будет не так страшно. – Ответила Мариэтта с наивной улыбкой.
  «– Что ж, это неизбежно», – подумал Ричард, сжал её руку и, сказав. – Пошли. –Он встал и поднял её.
 Они шли около получаса. С каждым шагом спокойствие Мариэтты уменьшалось. Улицы становились мрачнее. Солнечный свет уже не был таким ярким. Когда они вышли загород, она сильнее сжала его ладонь, а другой рукой легко коснулась его плеча. Ей внезапно захотелось вернуться домой, но она понимала, что это выглядит лишь трусливым девичьим капризом. Ричард шёл молча и старался не оглядываться, чтобы не встретиться с тревожным взглядом девушки. Её теснило смятение, а его стыд.
Наконец они пришли на городское кладбище. Придя туда, он отвёл её к двум самым далёким могилам. На одной из каменных плит было написано «Амэль Тюбэн» и годы жизни. На другой плите уже ничего нельзя было разглядеть из-за её старости. Здесь они остановились.
  – Это имя на плите, ты слышала когда-нибудь что-то об этой женщине? –спросил юноша.
– Нет, – ответила она. Девушка была испугана и немного угнетена. Так что она долго не рылась в своей памяти. В своей короткой жизни она знала всего пять имён и всего одну фамилию. Ни одно слово из этих шести важных для неё имён и фамилий не совпадало с именем и фамилией на гробовом памятнике.
– Это была самая великая женщина, из всех, когда-либо, мне известных, возможно, что я всю жизнь буду перед ней преклоняться. Хоть она и разбила сердце моему отцу. Это могила королевы катакомб, или как их называют на рынке и сами жители этих мест, Обители Существующих. Я уверен, что она была твоей матерью. – После этих слов юноша прямо взглянул ей в глаза.
Мариэтта удивлённо посмотрела на него, затем снова на плиту.
– Красивая фамилия… Что ж, если бы я могла быть так же уверена, как ты. Если бы хоть кто-то из нас мог знать это в точности.
– Совпадение есть внешнее и по годам всё точно. Теперь я отведу тебя к твоему отцу. Он единственный, кто в точности может тебя признать. Возможно, ему известен какой-нибудь знак, который есть только у тебя. Родинка, не знаю…
– Уверяю тебя, у меня нет ничего подобного. Ну не будем медлить, легче мне уже не станет. Он предупреждён о нашей сегодняшней встрече?
Ричард кивнул. Затем он сдвинул плиту под памятником со стёртой надписью. Под ней была лестница, ведущая вниз, в глубь земли. Юноша сжал ладонь девушки и повёл её вниз. Они углублялись всё дальше и дальше, всё ниже и ниже. Когда ножка девушки коснулась твёрдой земли, её глазам предстал длинный туннель. Но этот коридор, только казался длинным из-за бесконечной тьмы, погружавшей в него. На самом деле они бродили по нему не более пятнадцати минут. Ричард знал все эти туннели как свои пять пальцев, поэтому он шёл быстро и уверенно. Он считал, что чем быстрее всё это кончится, тем легче будет ему потом.
Наконец они вышли на огромное пространство. Оно было чуть меньше парижской рыночной площади. Посреди него стояло, что-то вроде полу-разрушившегося здания.
– Это она и есть? – как завороженная спросила Мариэтта.
– Да. Это мой дом, обитель нищих и бродяг, уличных поэтов, танцоров, музыкантов и проституток. Здесь я родился и, если ты признаешь себя принцессой этих мест… Однако ты столь же не соответствуешь ему, как всегда не соответствовала твоя мать – Юноша обвёл рукой всё окружающее. После его последних слов он опустил голову и безнадёжно покачал ею. – Но ведь именно поэтому её когда-то выбрали королевой.
У девушки забегали мурашки по коже. Она вспомнила, что огда она ходила десятилетней девочкой на городской рынок за продуктами, она слышала, как местные кумушки переговаривались между собой об этом месте. Оно слыло всевозможными грабежами, похищениями и, даже, убийствами. Вернуться оттуда живым и здоровым считалось практически невозможным.
Понемногу к ним отовсюду стали сходиться люди. Кого только не было в этой толпе. Старики-нищие, лица которых покрывала проказа, а их обезумевшие глаза показывали полное безразличие к прожитой напрасно жизни, их сгнившее сердце хотело только хлеба или какую-нибудь жалкую позеленевшую монету. Хотя в их положении много чего приходилось бы желать изголодавшейся душе, которой с самого рождения не хватало ни тепла, ни заботы, ни любви. Гордо задравшие нос, уличные девушки, как бы не жалка была их жизнь, они всегда умели кокетничать ни хуже светских дам. В их ярких глазах выражалось презрение, они как будто говорили: «Ну, что теперь ты у нас в руках, теперь мы твои хозяева, теперь мы тебя презираем, а не ты нас». Гамены, которые стояли и хитро посмеивались, заложив руки в карманы. Они уже начинали свою карьеру воров. Они знали каждый закоулок, даже самых тёмных и далёких улочек Парижа. Чем больше людей выступало из мрака, и чем ближе они подходили, тем больше сжималась Мариэтта. Под этими страшными взглядами её сердце наполнялось горечью, глаза наполнялись слезами. Она отступила на шаг, сжала на груди руки в кулачки и согнулась. Её глаза бегали по сторонам, либо ища выхода, либо изучая новых людей.
– Тебе страшно? Презираешь ли ты нас? А, между тем, твоя мать считала, что мы все достойны, может быть не уважения, но хотя бы любви. Мы же все ненавидели Клорда, как только могли, он хотел убить нас всех, истребить заблудший род. Но ведь даже заблудшая овца имеет право на помилование, нет же, нас даже в храм не пускали. Вот такой он был. А между тем, всё это было так, потому что все считали когда-то, что он – один из нас. Я прошёл в храм только, потому, что, ты там была. И к тому же отец Поль был более снисходителен. Мы каждый день сидим по грязным углам, дожидаясь, что хоть кто-нибудь подаст нам милостыню. Но нет же, эти зажравшиеся, тщеславные твари даже зайти туда брезгуют, хотя у них полны кошельки, – так говорил Ричард.
При каждом слове его глаза всё больше горели гневом. Он говорил громко и вдохновенно. Закончив эту речь, он вздохнул и посмотрел в глаза девушки. Увидев её испуганный взгляд, он отпрянул и виновато опустил голову.
– Да, мне страшно. И сейчас, почти ничего не зная, я не готова принять это место и этих людей. Меня не удивляет то, что ты говоришь о Клорде, хотя и делает его ещё более страшным. Однако я ведь ничего не знаю об этой стороне его жизни. – проговорила Мариэтта, дрожащим голосом. Хоть она была угнетена и сжата, но она не отворачивалась и не прятала глаз. И это было только, потому, что, он был перед ней. Она любила его, верила в него, но при этом его громкие слова внушали ей ужас.
– Но ведь ты здесь родилась. Возможно, ты не веришь в это, но это так. Амэль смогла защитить нас на поле боя. С ней вместе бились твой и мой отцы. Мы боролись против Клорда и его рыцарей. Она спасла пятьдесят тысяч людей. А твой отец, выжил благодаря моему отцу. Когда твой богатенький дедушка вышвырнул его на улицу под дождь. Мой отец вырастил его хоть и сам был ребёнком в то время. Он делил с ним пищу и кров. Тебе не убежать от судьбы, ты принцесса Двора Чудес – Мари Тюбэн. Твою мать убили солдаты во время ночного обхода. Подобное истребление нас было приказом Клорда. Это случилось холодной осенней ночью, когда она собирала милостыню чтобы вырастить тебя.
– Пожалуйста, не говори больше ничего. Не всё сразу. Этого слишком много для одного дня. Я хочу уйти. Я вернусь, когда почувствую себя готовой – сказала с твёрдым взглядом и сделала шаг назад.
– Я не стану помогать тебе найти выход. Прости мне этот порыв, я не скажу больше ни слова. Сейчас я познакомлю тебя с королём, ты можешь безоговорочно ему доверять. Выслушай его, а после прими решение. Но только если, ты не признаешь это место, боюсь и мне придётся исчезнуть из твоей жизни. Я – часть его, как бы я не любил тебя и как бы сильно не хотел быть рядом.

 
2. Королева Мари де Тюбен
Из толпы вышел мужчина, на вид ему было около сорока лет. Мариэтта поражённо посмотрела в его глаза. Они действительно были очень похожи на её.
– Здравствуй, меня зовут Жан де Тюбен, я – король Обители Существующих. Ричард утверждает, что ты и есть моя пропавшая дочь. Мы боялись, что ты замёрзла в снегу в ту ночь, мы три дня искали тебя и так и не нашли. Возможно, Клорд нашёл тебя раньше. Ричард также рассказал, как ты жила у этого священника. Я слышал теперь он удалился в монастырь. Это так? – проговорил мужчина.
– Да, но… – Мариэтта сконфузилась.
– Ах прости. Я не имею права допрашивать тебя. Давай поднимемся в мою комнату, в башню. Если ты мне не доверяешь, я попрошу Ричарда проследовать с нами.
– Да, пожалуйста. Возможно, так мне будет легче. Вы можете спрашивать меня о чём посчитаете нужным. Но после ваших вопросов, я бы хотела, чтобы вы рассказали, как можно больше о вашей жене.
Мариэтта и Ричард ушли за мужчиной. Он привёл их в бедную комнату. Стены её гнили, потолок был серым и грустным, по полу бегали маленькие мыши и некоторые насекомые. Тут стояла обычная деревянная кровать, покрытая тюфяком и обветшалой тканью.
 Жан сел напротив Мариэтты.
– Что ж, я вижу, что мы похожи. Я не знаю ничего, кроме собственного чувства и слова, что бы могло подтвердить нашу связь для тебя и для меня. Поэтому я даже не знаю, о чём бы мог тебя спросить. Это место испытывает всех, кто попадает сюда в сознательном возрасте. Моя жена прошла через это, когда ей было 17 лет. Она была сиротой, ей уже было некуда и не к кому идти. Клорд прогнал её из собора. Она признала этих людей и это место и рисковала ради них жизнью. Однако она так и не смогла придумать, как улучшить их жизнь. Она только смогла показать им, что даже их жизнь чего-то да стоит. Если ты хочешь подробностей, я расскажу тебе всё, что знаю сам. Но если ты не признаешь это место и этих людей, то для тебя не будет иметь смысла жизнь здесь. Ты не сможешь ничего изменить. Я не требую от тебя немедленного решения. Однако, если ты завоюешь их доверие, пути назад не будет уже ни для кого из нас.
– Я всё же хотела бы услышать больше. Я вижу, что мы с вами похожи. И, возможно, я, как воспитанница человека, из-за которого вам пришлось столько испытать, обязана что-то сделать. По крайне мере, это я могу утверждать наверняка. Я не могу сказать, что равнодушна к вашей судьбе. Но вашим подданным нужна не жалость, жалость – это не то чувство, которое заставляет жертвовать кого-то жизнью. Какой бы великой ни была эта женщина, без неё, я уже вряд ли смогу ощутить нашу связь. Это большая ответственность, словно разом усыновить и удочерить 50 000 человек. Как бы там ни было мне понадобится ваша помощь, помощь Ричарда, Жюля, отца Поля и их самих.
– Что ж, рассуждаешь ты умно не по годам. Слушай… – После этих слов Жан рассказал ей всё, что знал о своей жене.
Теперь Мариэтта знала всё. Она знала, что её мать была великой женщиной. В неё, так же, как и в девушку, были влюблены трое мужчин, причём один из них был один и тот же. Она, когда-то в детстве, мечтала стать актрисой и, что она впоследствии не раз повторяла, что именно эта мечта погубила всю её жизнь. Когда девушка слушала, как проходили последние минуты жизни её матери, у неё перед глазами вдруг предстала вся эта страшная картина. Всё это как будто всплыло из её памяти. Она как будто собственными глазами вновь увидела: бледное лицо матери, её нежные, добрые, лучистые глаза и потрескавшиеся, горячие руки, она была уже простужена, и вся пылала. Она пыталась взглядом, любовью согреть своё драгоценное, замерзающее дитя. Потом крики стражи и последний взгляд умирающей бедняжки, затем отчаянный толчок и грубый взгляд Клорда, и та ночь в хлеву на холодном, каменном полу в обветшалой коробке. Всё это, как молния, прожгло и пронзило её память.
– Ты действительно похожа и на меня, и на неё, ты красива. Однажды Ричард сказал, что видел тебя на рыночной площади, он был поражен, восхищён, твоей красотой, и кротостью. В особенности тем, как ты была похожа на образ твоей матери, перед которой он всегда преклонялся. Я удивился, мы не знали, что с тобой случилось, мы могли предполагать всё что угодно. Мне было опасно появляться в городе. Я уже не молод, у меня нет ни ремесла, ни талантов. Я мог писать стихи для уличных поэтов, и они делились со мной добытым пропитанием. Я жил, как бывший правитель, у него не было никого любимого и ценного. Он когда-то сказал, что твоя мать была настоящим человеком, но она в тоже время была настоящей женщиной, любящей и нежной, настоящей королевой. Она во всём, абсолютно во всём была настоящая: в любви, в правлении, в семье, в жизни. Она, храбрая, прекрасная, мужественная, отчаянная, и в тоже время хрупкая и нежная. Она вдохновляла нас всех, всё это время, ради неё мы продолжали жить до конца, веря, что ты придёшь, и вот этот день настал. Я так и не смог продолжить её дело. Надеюсь, я смогу исполнить свой долг, хотя бы в помощи тебе. – Жан весь окунулся в воспоминания, – теперь ты всё знаешь.
– Да, и мне нужно отнестись к этому серьёзно. Неужели теперь от меня зависит ещё чья-то жизнь, кроме собственной, – произнесла девушка с самым строгим видом.
– Возможно, нам уже повезло. Трудно найти девушку, которая в твои годы осмелилась бы взять на себя такую ношу.
– Это только видимость. На самом деле, я не представляю, что дальше делать, кто знает, по силам ли мне это всё, – в её голосе послышались нотки отчаяния и сомнения.
– В таких ситуациях обычно советуются с Богом. У тебя есть знакомый человек, разбирающийся в этих вопросах?
– Да, отец Поль, наверное, вы правы, я сегодня же пойду с собор и спрошу у него совета, – бодро воскликнула Мариэтта.
– Неужели, это друг Клорда? – вдруг взволнованно спросил её Жан.
– Да, – девушка удивлённо поглядела на него.
– Я очень рад, что ты доверяешь ему, ведь это именно он обвенчал нас с Амэль, он же отпел твою мать. Он объединяет наши судьбы.
– Тогда, я сейчас же отправляюсь. Ричард, пожалуйста, проводи меня до кладбища и подожди там. Мне нужно над многим поразмышлять, поэтому я хотела бы прогуляться до собора одна – торопливо произнесла она и тут же решительно встала.
– Хорошо. Удачи тебе, надеюсь, ты, в конце концов, останешься здесь, с нами, – улыбнулся Жан.
– Думаю, что да, ведь я нужна вам, – улыбнулась девушка в ответ.
Она отправилась в Нотр-Дам. И вот она вновь оказалась под этими прекрасными сводами. Когда она туда пришла, как раз, заканчивалась утренняя проповедь. Вокруг было тихо. Зал и скамьи уже были пустыми. Тусклый свет, восковых свечей, неясно освещал всё вокруг. Солнечный свет, через витражи, изображавшие библейские события, радугой, освещал алтарь. Девушка, медленным, спокойным шагом, подошла к статуе Богоматери. Здесь и сейчас следовало вести себя спокойно. Она вновь увидела, всё то же блаженное каменное лицо, те же протянутые друг к другу руки, белые лилии, в вазе, у подножия. Эти цветы смотрелись так нежно и прекрасно. Две из них, тянулись друг к другу и прикасались лепестками, третья же, смиренно склонялась перед ними, своей белой, хрупкой и нежной головкой. И тут, Мариэтта заметила свою картину. Её голову затянул мысленный туман.
– «Это всё как будто было вчера. Я больше никогда не смогу жить, той прошлой жизнью. Эти цветы, как будто символизируют верующего, святого младенца и Божью Матерь. Тот, что склонился – это верующий, а те, что держатся лепестками, повыше, с наклонившейся головкой – Божья матерь, пониже, с тянущейся головкой – святой младенец. Принял ли Всевышний мой дар?» – так думала девушка.
– Здравствуй, Мариэтта, – вдруг прозвучало за её спиной.
Девушка обернулась. Перед ней стоял отец Поль. Он был, как всегда, спокоен, на губах сияла тихая, успокаивающая, улыбка, он был уже седой.
– Добрый день, отец Поль, я пришла к вам за советом, – тут она рассказала ему всё. – Что мне делать, если мне понадобится защитить этих людей, и, я убью кого-нибудь невиновного, или причиню вред своему ближнему? – закончила она.
– Послушай меня, дитя, когда воинов благословляют на сражение, им говорят, что всё, что они сделают по повелению святейшего монарха, то не будет вписано в книгу судей, как большой грех. На исповеди же, они каются абсолютно во всём одинаково и это правильно. Так и ты, если ты принесёшь кому-то вред, или убьёшь кого-то, защищая свой народ, то это не будет вменено тебе в большой грех. Я думаю, что ты не поступишь иначе, ты всегда будешь помнить и знать, что за убийство и вред ближнему приходится всегда тяжело отвечать перед собственной совестью. В особенности, если она у тебя есть. Я в этом уверен, и, надеюсь, тебе всё же не придётся никого убивать, даже во имя защиты твоего народа. Я буду молиться за них и за тебя.
 – Спасибо, отец Поль. Теперь я знаю, что именно вы, обвенчали моих родителей и отпевали мою мать. Значит, если бы не вы, меня бы не было на этом свете.
– Более того, ведь я крестил тебя, и у меня ты принимала святые дары. Иди с Богом, дитя моё, будь счастлива. Знай, что я всегда буду рад помочь тебе. Ты правильно делаешь, что в такой ситуации обращаешься к священнику. – Похвалил он её со своей прежней блаженной улыбкой.
– Спасибо, – она попросила у него благословения и вышла из храма.
Девушка улыбнулась солнцу. Она решила больше ни с кем сегодня не разговаривать, чтобы её мысли полностью сосредоточились на одном факте, что она теперь королева Обители Существующих – Мари Тюбэн. Ей казалось, что теперь, когда осмелилась взять на себя это бремя, её жизнь приобрела какой-то смысл. После этого жить и действовать захотелось, как никогда прежде. Сегодня Мариэтта многое узнала и поняла.
Перед возвращением она решила навестить Жюля и разузнать, сможет ли она рассчитывать на него, когда ей понадобится помощь. Когда она рассказала ему всё, он согласился последовать за ней хотя бы на время. Художник почему-то чувствовал себя обязанным этой девушке. Ричард вызвался приютить его.
 
 
4. Ночь.
Когда она вернулась, ей уже была приготовлена комната в башне.
Но этой ночью она не смогла спокойно уснуть. Этому мало что способствовало, кроме тишины и темноты. Ведь чуть позже к ней пришёл Ричард.
– Мариэтта, Мариэтта, – и он нежно погладил её по щеке.
Девушка открыла глаза и отпрянула в испуге. Этот визит не просто был для неё неожиданным, она не знала до конца, чего можно ждать от юноши. Он открылся ей с другой стороны, которая продолжала немного пугать её. А ведь именно сейчас, именно теперь, она была в его полной власти, он мог делать сейчас, с ней, всё, что ему было угодно. Сердце девушки стучало, с каждой напряжённой минутой этого молчания, всё быстрее и быстрее.
Но Ричард отступил и начал говорить:
– Прости меня. Ты теперь, наверное, боишься своего Ричарда. Ты теперь, может быть, и не хотела больше никогда видеть меня. Но когда я первый раз увидел тебя, я сразу понял, что ты и есть дочь Амэль. Я решил привести тебя к нам. Само собой, я должен был внушить тебе доверие, чтобы ты смогла со мной пойти. Но, сам того не замечая, я прикоснулся к запретному, я полюбил тебя. Но ведь было невозможно не влюбиться. Ты добра, наивна, мила, нежна. Мне было очень тяжело открыть тебе правду. Я понимаю, что сейчас главное: не с кем ты будешь, а кем ты будешь. Я буду ждать твоего решения до последнего момента. Я не могу опускаться до насилия. Но позволь мне, хотя бы один раз поцеловать тебя. Позволь мне забрать твой первый поцелуй, – тут он закончил и поцеловал её. Это был действительно самый первый поцелуй Мариэтты. Он длился всего минуту. Но благодаря ему, эта ночь запомнилась на всю жизнь. Ричард шепнул: «Я буду ждать» и ушёл.
Мариэтта сидела на кровати и смотрела ему вслед. Она коснулась своих губ и замерла на месте.
– Мой первый поцелуй, – как завороженная прошептала она. Её глаза были прикованы к одной точке. Она с трудом верила во всё, что сейчас произошло.
Тут повсюду послышались крики. В комнату вбежал маленький мальчик и с тревогой на лице сказал:
– На нас нападают!
Мари мгновенно встала и подошла к окну. Сейчас надо было думать о людях. Она увидела, как повсюду бегали солдаты. Они ловили и били детей, издевались над женщинами и стариками. Всё происходящее для них было игрой и шуточной потехой. Ведь все вокруг были безоружны, отчаянны и беспомощны. Обезумевшие юноши бросались на воинов с дубинками и с чем могли, но это было бесполезно. И посреди всего этого разгрома на коне серой масти восседал какой-то человек и важно смотрел на дело рук своих.
Мари вышла на балкон и крикнула, что было силы:
– Прекратите! Кто вы и как вы смеете издеваться над этими бедными людьми. Я требую ответа по праву дочери короля катакомб.
Внезапно все остановились и посмотрели на неё.
– Вот это поворот. Я не ожидал обнаружить здесь столь удивительное создание. Ну что ж, я оставлю вас в покое, если ваша «принцесса» пойдёт за мной и доверится мне. Отступить! – Воскликнул всадник, и после его повелительного жеста солдаты остановились.
– Этого не случится! – послышались крики, и Мари загородили Жан, Жюль и Ричард.
– Я не собираюсь никого убивать и сам захвачу то, что мне нужно. Тех, кто заступается за девушку – в плен. Принцессу захватить и приковать к стене в моём кабинете, – сказал он громовым голосом.
Всё произошло мгновенно. Приступ удался. Защищаться было трудно и бесполезно. Ведь защитники были безоружны. Жюля, Жана и Ричарда посадили за каменную стену дворца, в решетчатую подпольную темницу. Мариэтту захватили и приковали цепями к стене в указанном месте, по рукам и ногам. Незнакомец ускакал вместе с добычей и войском. А жители обители лишь печально посмотрели победителю вслед. Это была их вторая защита, и она потерпела поражение, в отличие от первой. Они не могли даже представить себе, что будет с ними дальше. Оба их правителя были в плену. «Существующие» стояли посреди своего подземного города беспомощные и покинутые.

5. Плен
Итак, наши герои были в плену. Мариэтта догадывалась, какая ей была уготована участь, но при этом она не собиралась спокойно отдавать себя в руки незнакомца. Жан начинал терять надежду, с тех пор как умерла Амэль, он так и не смог изменить что-то в умах своего народа. Ни он, ни «существующие» не были готовы к защите, никто из них так и не научился верить в собственные возможности и действовать напрямую. Ричарда охватывала решимость, но он никогда не был в плену, так что пока он не мог составить какой-либо план. Жюль также не мог ничего поделать. Ричард метался по камере, не в силах, что-либо сделать, он был полон возмущения, ему хотелось всех освободить и спасти Мариэтту. Но в этой главе героем не суждено стать ни Жюлю, ни Ричарду, ни даже Жану, героем станет самый неожиданный человек, но к нему вернёмся позже. Давайте лучше посмотрим, что происходит в комнате захватчика.
Незнакомец зашёл в свой кабинет и снял плащ. Когда он посмотрел на свою прекрасную пленницу он ухмыльнулся. Он подошёл к ней и приподнял её лицо.
– А мне казалось, вы будете плакать, – произнёс он с ироническим разочарованием.
– Вы не дождётесь этого. Я не собираюсь пред вами унижаться, – гневно произнесла она.
– Я не понимаю вашего недовольства, я молод, красив, я влиятельная персона во Франции.
– Откуда мне знать, влиятельны ли вы, вы даже не представились, – произнесла девушка с ожесточением.
– Так позвольте, я это сделаю сейчас, меня зовут Пьер, барон де Жером. Ну что, теперь вы чувствуете, какая вам оказана честь, – сказав это, он отошёл и поклонился.
– Не вижу ничего выдающегося.
– Сейчас главное, мадемуазель, не то что вы видите, а то, что вы чувствуете, – с этими словами он приблизился к ней, потянул за шнурок корсажа и тут же корсет слегка распустился, что ослабило схватку блузы и приоткрыло пышную грудь девушки. Мариэтта дрогнула. Пьер рассмеялся и произнёс:
– Думаю, не стоит вас так пугать, начнём с самого малого, – и барон опустился к её ногам и снял с одной из них кожаный башмачок.
Мариэтта стала отчаянно выворачивать ногу.
– Вы продолжаете противостоять, учтите, это вы меня вынудили.
Барон резко встал, порывистым движением сжал руками её лицо и впился в её губы. Но этот поцелуй длился не долго, Мариэтта укусила его за губу. Пьер отпрянул. На его лице отразились негодование и возмущение, он не мог представить себе, что его можно ненавидеть. Он не принимал во внимание свой эгоистичный характер и всегда знал о своих достоинствах. Его сердце распирали гордость, недоумение и возмущение. Он сжал кулаки и стиснул зубы и неотрывно смотрел на девушку, во взгляде которой видел только гнев и ненависть. Мариэтта усиленно дышала, ей казалось, что каждая жилка в ней напряжена до предела от злобы.
В этот момент раздался тяжёлый удар в дверь. В комнату ворвались: отец Поль, Жан, Жюль и тяжело дышавший Ричард. Так как последний раз мы видели друзей Мариэтты за решёткой, то давайте вернёмся на полчаса позже и разъясним ситуацию.
Итак, король Обители, музыкант и художник сидели в темнице. Солдаты особо не заботились о пленниках, так как надеялись на прочность замков. Их просто заперли оставили без надзора, ведь не было приказа за ними присматривать. Отец Поль в этот день исповедовал на дому камергера барона. Закончив свой долг, отец Поль мирно шёл в храм. Случилось так, что путь его лежал мимо той самой темницы, в которой сидели наши герои. Ричард сидел около решётки и, узнав священника, громко подозвал его. Услышав знакомый голос и увидев юношу, Поль был очень удивлён. Жан, Жюль и Ричард быстро рассказали священнику, что с ними со всеми случилось и где сейчас находится Мариэтта. Затем они спросили отца Поля, может ли он им чем-нибудь помочь. Тому тут же пришла в голову одна идея.
– Я попрошу у стражи ключ, как бы для, того, чтобы вас исповедать, но в то время освобожу вас, и мы все вместе поспешим на помощь к Мариэтте.
Отец Поль проделал весь этот план со смирением и раскаянием. Одному Богу было известно, что царило в душе лгущего священника. Солдаты веселились и пили, поэтому отобрать у них ключ под предлогом исповеди, не составило для отца Поля особого труда. А ведь, если бы кто-то из них хорошенько поразмыслил, он бы возразил, что выспросить о грехах можно и через решётку. Теперь, когда мы разъяснили читателю, как Жан, Жюль и Ричард оказались на свободе, наше дело продолжить повествование.
Итак, наши герои ворвались в покои де Жерома. Жюль и Жан тут же схватили Пьера и заломили ему руки за спину. Ричард принялся искать ключи от оков в камзоле у барона. Найдя их, он освободил Мариэтту и, сжав ей плечи, спросил:
– Что он тебе сделал? Всё в порядке? – произнёс юноша взволнованно.
– Да, всё в порядке. Вы вовремя оказались здесь, – успокоила его девушка, затем она с гордым видом затянула свой корсет и надела башмачок.
– Негодяй! – с этими словами Ричард направился к схваченному Пьеру. Его лицо пылало гневом. В его руках были лишь цепи, которые недавно терзали Мариэтту. Юноша скрутил их в жгут и замахнулся над головой барона. Отец Поль воздел руки к небу. Жан и Жюль закрыли глаза.
– Стой! С него хватит унижения. Мы на свободе. Нам пора уходить. – Произнесла девушка, сжав его запястье.
Ричард посмотрел в серьёзные глаза Мариэтты затем взглянул на окровавленную губу Пьера, и, опустив руку, гневно отбросил цепь к стене.
Барон улыбнулся, он знал, что ему ничего не грозит, и, даже сейчас, когда был схвачен, он сохранял достоинство. Он не молил о пощаде и не звал на помощь стражу. После этого они отпустили дворянина и все пятеро направились к выходу.
– Постойте же, ваше высочество, у меня появилась одна идея. Завтрашним вечером мы сразимся там, где некогда сошлись ваша мать и Клорд де Хибу. Если эту битву выиграете вы, то я навсегда отстану от вашего народа. Если же выиграю я, то вы будете принадлежать мне без остатка. Согласны? – со своей прежней лукавой улыбкой спросил Пьер. Его лукавые глаза продолжали искриться непонятной радостью. Он был уверен в своём успехе. Ведь ему противостояла женщина с кучкой невооружённых и необученных военному мастерству людей.
– Согласна! – после минутного молчания сказала девушка, даже не оглядываясь на своего обольстителя. Покидая замок, она думала дорогой, как обеспечить оружием свой народ. Её больше ничего не заботило, даже то, как её друзья высвободились из темницы и почему же барон так стремился позабавиться над бедным народном Обители.
– Почему ты согласилась? – спросил её с тревогой Жан.
– Если я не смогу стать достойной своей матери, не смогу защитить свой народ, то на мне будет наказание. Пусть всё будет по воле Божьей! – сказала она. Сейчас она смотрела только вперёд.

6. Битва
Вернувшись в Обитель, Мариэтта обратилась к народу с речью:
– Жители французских катакомб, вскоре нас ожидает битва. Я прошу вас собрать все свои силы и приготовиться к ней, как, возможно, к самому решающему моменту вашей жизни. Я верю, что это сражение является таковым, ведь проигрывая в нём, мы лишь подтверждаем то, что нашему врагу кажется естественным. Однако, победу, мы опровергаем то, что всё ещё кажется естественным вам. Ваша королева верила в вас, и я тоже не могу подвергнуть сомнению ни одно из её слов. Давайте докажем её великие слова: «Вы – не животные, вы – люди, у вас ещё есть душа, но ваше сердце барахтается в луже. Поднимите ваши сердца. Докажите, что вы достойны своих предков, что Амэль не зря одержала победу, когда встала на защиту своего народа. Докажите, что вы можете сражаться лучше любых воинов, ибо ваши души и ваши сердца способны сиять ярче каких-либо других. Вы любили свою плоть, но не уважали себя. Но для Амэль вы были превыше всего, она готова была пожертвовать всем, чтобы вы поверили в ценность своей жизни.
Люди, слушавшие всё это, тут же подняли руки вверх и заликовали. Они были душой готовы к битве, хотя никто из них толком не знал ратного дела. После этой торжественной речи все жители Обители воодушевлённо принялись искать или изготавливать оружие всевозможного вида. В дело пошло всё: грабли, камни, трубы, старые факелы, мечи, щиты, копья, стрелы, бутылки; со старых битв в катакомбах было потеряно много оружия.
Мариэтта с улыбкой смотрела на народ катакомб. Она начинала по-настоящему верить в них и в себя. Она начинала проникаться Обителью и осознавать свою душевную близость с этим местом и этими людьми. Если эта девушка и могла быть причастна к чему-то великому в своей жизни, то это было именно спасение бедного народа катакомб. По крайней мере, так думала сама Мариэтта.
– Ты воодушевила их, – подошедши к ней, сказал Жан и положил руку ей на плечо.
– На самом деле я всего лишь пожинаю то, что было посеяно моей матерью. Только благодаря её победе, они надеются на дальнейший успех, – со вздохом сказала Мариэтта.
– Ты продолжаешь великое дело великого человека. Я уверен, ты тоже сделаешь, что-то, что навсегда останется в памяти этого народа. – Произнёс с улыбкой король Обители.
Мариэтта улыбнулась в ответ.
К вечеру все приготовления были закончены. Сражение должно было состояться на следующий вечер. Народ катакомб как мог подготовился к защите и атаке, ему оставалось лишь накапливать силы и оберегать свой воодушевлённый настрой для предстоящего боя.
И вот настал роковой вечер. Под ясным ночным небом сошлись две сильные стороны. Слева стояла Мариэтта, наравне с ней стояли Жан, Жюль и Ричард. Позади них собрался вооружённый народ Обители с грозными лицами и с сияющими глазами. Справа возвышался на пегом коне Пьер де Жером. Его воины были хорошо обучены и выиграли уже не одно сражение. Силы, безусловно, были неравны.
– Может быть, мы попытаемся обойтись без лишних жертв. Кому нужна вся эта бестолковая резня? Я всего лишь хочу испробовать навязчивую человеческую идею отца де Хибу в действии и обладать великолепной женщиной. Неужели я настолько противен вам, мадемуазель. Я предлагаю вам подумать в последний раз, хотите ли вы проливать кровь ваших драгоценных подданных, ведь цена их жизни, всего лишь ваша честь, – с прежней гордой усмешкой предложил барон.
– «Всего лишь?» Так-то вы, барон, цените честь «великолепной женщины». Никогда! Я верю в них. Я хочу, чтобы они доказали сами себе и вам всем, на что они способны. В бой! – крикнула принцесса и подняла к небу меч, который был у неё в руках. В этот момент она была весьма, величественна. Вечерний ветер развевал её каштановые локоны, серые глаза блестели отвагой, в этот час они отражали всю её отчаянную душу. Она вся пылала и отражала мужество и в тоже время была утончённа и прекрасна, как только может быть юная девушка.
Жители Обители кинулись в бой. Барон лишь лукаво улыбнулся и крикнул:
– Покажите себя, солдаты!
Воины де Жероме также ринулись сражаться.
 Описывать сражения – это дело истории, а не литературы. Но ведь наш бой не играл роли в истории каких-либо государств и о нём впоследствии нигде никто не упомянет, скажите вы. Что ж, я предоставлю вам краткое описание.
Это не была жестокой и бестолковой резнёй. Каждый из наших героев в этой битве проявил в себе самые достойные качества. Ричард – задор, смекалку и отвагу. Жюль фехтовал аккуратно, но не уступал музыканту в храбрости. Жан знал, что он вряд ли запомнится в истории Обители, как достойный король, поэтому он старался проявить себя хотя бы достойным воином. Этот бой продлился три часа. Рыцари барона знали заранее, с кем они будут иметь дело. Они не вкладывали в своих соперников большие ожидания, поэтому до боя праздно веселились. Они были уже расслаблены, и хоть, и проявляли горячность, всё равно, они не были достойными соперниками и сражались не в полную силу. Тем более в глубине души они понимали, что за этот жалкий для политиков бой, им не будет представлено ни даже пустяковой награды, ни хотя бы памяти де Жерома, поэтому проявляли они в этом сражении также и свою лень, и, в некоторых случаях, неохоту. Отчасти именно поэтому барон потерпел поражение.
После боя Мариэтта и Пьер сошлись посреди поля. Воины барона валились с ног. Жители Обители сияли радостью победы, они ликовали и впервые по-настоящему гордились собой.
– Ну что, барон Пьер де Жером, мы смогли доказать вам, что народ катакомб умеет достойно сражаться, – впервые усмехнулась Мариэтта.
– Я должен признать, что вы и ваши люди меня весьма удивили. Я хотел бы поговорить с вами об этом наедине. Не волнуйтесь, я даю вам слово дворянина, ваша честь будет сохранена. Я просто хотел бы побеседовать с вами как со своим победителем, – со своей прежней лукавой улыбкой сказал барон. Он умудрялся в любой ситуации сохранять соё достоинство. Это была его природная способность.
Мариэтта немного смутилась, но затем беспрекословно последовала за Пьером. Они отошли поодаль, где их никто не мог услышать и барон начал:
– Должен признать, с самого начала, я считал вас обычной крестьянкой, поэтому я не хотел утруждать себя, добиваясь вас благородными способами. Но теперь я вижу, что ошибался. Вдохновив этих людей на сегодняшнюю победу, вы доказали мне своё достоинство. Впредь я обязан вам глубоким уважением не только как к прекрасной женщине, но и как к достойной правительнице. Теперь общаясь с вами, я чувствую гордость и не смею больше проявлять своё малодушие, предлагая вам своё недостойное вас желание. Я говорю с вами об этом не официально, потому что не хочу ронять своё достоинство, как дворянин и как стратег в глазах своих проигравших воинов. Позвольте мне оказать вам почтение, как победительнице, преклонив перед вами колено и поцеловав вашу прелестную руку, – произнёс он, с почтением опустив голову, в конце разговора.
– Я позволю. Признаюсь, этого я не ожидала от вас подобных слов. И вы мне всё-таки льстите. – Мариэтта одарила посла одной из самых прекрасных улыбок, после которой барон исполнил своё желание и оказал почтение победителю битвы. Вот так прошла эта победная ночь. Ночь, которая останется на всю жизнь в памяти жителей Обители, в будущем Люмьера, как доказательство их человеческого достоинства.

7. Решение принцессы Мариэтты
После этой торжественной победы, все её участники отправились отдыхать после боя. Этот отдых все провели по-разному, но главным образом они либо кутили, либо высыпались. Спокойные люди предпочли сон веселью и улеглись на свои ветхие кровати. Жан лёг спать, с улыбкой посмотрев на всё происходившее, выслушав поздравления и похвалив свою дочь за победу. Жюль пытался окунуться в веселье, чтобы, хотя бы на время отвлечься и не терзаться сомнениями, волнением и страхами по поводу своей новой жизни в Обители. Ричард же был во главе всего веселья. Его смех и задор появлялись всюду, где только был он сам. За этот день юноша перепробовал всё: он и выпивал, и воздавал славу правительнице и её победе, и шутил над бароном, и танцевал, и хохотал. Музыкант просто любил веселье и был по-настоящему горд собой за эту победу. Отец Поль, ещё в самом начале сражения, отправился в собор Парижской Богоматери молиться за успех Мариэтты и, теперь, когда он узнал о победе девушки, он спал спокойным сном праведника у себя дома.
 Единственной, кто в этот день не спал и не веселился, была Мариэтта. После оказанной ей послом чести, она поздравила всех, выслушала их поздравления и отправилась к себе в комнату. Девушка стала обдумывать слова своего отца о продолжении великого дела её великой матери. Но было бы глупо с её стороны, так долго не понимать, что необходимо жителям катакомб. Она быстро сообразила, в чём больше всего нуждаются её подданные, но была, не уверена, сможет ли она осуществить эти потребности.
«Когда я родилась, на меня судьбой была наложена ответственность за этих людей. Я не могу их бросить, иначе меня всю жизнь терзала бы совесть. Как бы я не сомневалась, но это мой долг, и я обязана его исполнить», – решила девушка.
Вскоре Мариэтта стояла над собранным ею вновь народом. Теперь, после победы, эти люди легко доверяли девушке. Ей все были рады и слушали с интересом, радостью и вдохновением. Итак, теперь все эти лица, были обращены к ней, и она, не колеблясь, потому что отступать уже было некуда, начала:
– Посмотрев на ваш образ жизни, я поняла, что вы нуждаетесь в самом, элементарном. Вы нуждаетесь в солнечном свете, в чистом воздухе, в свежей пище, в большем самоутверждении. Поэтому я решила: мы выйдем из злополучных катакомб и построим город. Город, в котором вы сможете начать новую жизнь, каждый, по-своему. Забудьте прошлое, эта была всего лишь старая, потрёпанная книга, захлопните её, начните всё с чистого листа. Итак, завтра мы выйдем из этого мрачного места и начнём. Вы можете сомневаться в моём решении, это будет справедливо, но я уверена, это свершится, и мы это сможем. Надо только решиться и продолжать верить в свои силы. Средства для постройки мы раздобудем так же, как вы вчера раздобыли средства защиты. У вас всё это время хватало смекалки выживать в животных условиях, поэтому, думаю, у вас достаточно сообразительности, чтобы обустроить жизнь под солнцем и на свежем воздухе. Тем более, я, ваш король и мы все будем помогать друг другу в этом непростом деле. – твёрдо и решительно сказала девушка.
Она тут же увидела ликование на лицах этих людей. Они не думали о том, что город может стоить им больших трудов. Теперь после битвы они были уверены в себе и счастливы. Они верили в эту прекрасную девушку, явившуюся к ним, как ангел с небес, во имя их человеческого спасения. Она хоть ещё и была принцессой, но уже стала королевой в их сердцах.
 

Книга третья. Город света
1. Для всего нужны средства
Живя в каком-либо городе, мы редко задумываемся о том, какими силами он построен. Каждый закоулок, каждый дом – это долгий и кропотливый труд людей. В особенности трудно сделать что-то из ничего, а ведь на месте каждого из теперешних городов когда-то были только пустыри. Однако давайте не будем слишком углубляться в науку возведения зданий, а просто послушаем, как на поле за Парижем возник чудесный город, впоследствии прослывшийся утопией.
Итак, ранним летним утром, чуть только первый луч солнца коснулся безлюдной местности, за спавшим ещё Парижем, французские катакомбы опустели. Пятьдесят тысяч нищих душой, жизнью и сердцем людей смотрели на голубое, ясное небо и не могли наглядеться и надышаться. Солнце обливало нежным светом лицо каждого из них, каждый луч скользил по истерзанным сердцам и по искалеченным душам и лицам. Многие из них впервые за двадцать лет могли спокойно любоваться небом. На этом месте отныне перестала существовать страшная, тёмная и бездушная Обитель Существующих… настало время света…
 Народ катакомб собрался на бывшем поле битвы и слушал Мариэтту, которая рассказывала, что же теперь делать дальше:
– Итак, сейчас мы должны начать строительство. Единственные материалы, которые у нас сейчас есть это те, которые нам дала природа. Пусть каждый найдёт, или сотворит себе сам подходящее орудие труда, и мы начнём изготавливать из дерева нужные нам материалы. Мы все будем одинаково работать на благо нашей будущей жизни. Затем надо будет подумать, как раздобыть средства для покупки более прочного материала. Меня не будет около часа. Я прошу вас не отчаиваться и трудиться во всю силу. Когда я вернусь, я тут же присоединюсь к вам. – Так решила Мариэтта и объявила об этом людям. После этих слов все разошлись работать. Все старались и были воодушевлены. Они были уверены, что их королева будет работать и стараться вместе с ними.
 Мариэтта вздохнула, посмотрела на людей, и её губ коснулась тихая улыбка. Тут к ней подошёл Жюль.
– Я составил и нарисовал на полотне план возможного расположения будущего города. Хочешь посмотреть? – обратился он к ней.
– Конечно. Благодарю тебя. Расскажи всё, пожалуйста. Я с нетерпением жду. –Воскликнула она с восторгом.
– Вот здесь должно находиться главное здание. Большая крепость – на самом верху будешь жить ты и Жан. Оттуда можно будет следить за жизнью всего народа. В остальной части крепости будут жить горожане со своими семьями. Вокруг крепости можно будет построить несколько деревянных домов, столько, сколько понадобится для остальных людей. Материал может быть любой. – С радостью и воодушевлением стал объяснять юноша.
– А сколько примерно людей сможет вместить эта крепость?
– Я думаю не более пятисот человек при мирных условиях. Если нам потребуется укрытие, она должна быть рассчитана на большее количество людей. – Уже с меньшей уверенностью продолжил художник, серьёзно рассматривая свой план.
– Да это будет сложно, ведь нас так много. Нам будет тяжело, при одной такой крепости в качестве укрытия. Но я думаю у нас всё должно получиться, ведь мы трудимся все вместе и выкладываемся, как можем. Ты – молодец! – заключила Мариэтта.
Тут к ним подошёл Ричард.
– Что это за чертежи? – спросил он.
– Это план будущего города, – неуверенно сказал Жюль.
– Мудрёно, дружище, но чувствуется, что составлено с толком. Однако я думаю, будет хорошо, что-то добавить, как насчёт ещё одной башни, где на самом верху будет писаться наша история. Я думаю, Жан на это согласиться, – с улыбкой произнёс юноша.
– Не распоряжайся чужими обязанностями, но идея неплоха, я поддерживаю. Правда, пока что я знаю и помню не так много из нашей истории. Хотя, в конце концов, наш город только начинает строиться, – произнёс, подойдя, король.
– Отлично, тогда я пока оставляю это на вас, мне нужно отправиться в дом Клорда, он оставил мне все сбережения. Мне нужно взять часть из них и отправиться на рынок за материалами. Ричард, пойдём со мной. Мне понадобится помощь, чтобы донести сюда всё, что я смогу купить, – сказала Мариэтта.
– У меня остались деньги после милостыни на рынке, когда я ещё играл там, на лютне, – воскликнул Ричард.
– А у меня после продажи картин. Поэтому я пойду с вами, чтобы купить что-то и от себя. Теперь уже я вас не покину. Думаю, из жизни этого города я смогу взять много сюжетов для будущих картин, – оживившись, произнёс Жюль.
– Конечно. Что ж, благодарю вас, друзья мои. Отправляемся! – Улыбнулась, им всем троим Мариэтта.
Жюль отправился в свою каморку при храме, Мариэтта и Ричард – в старый домик Клорда. Девушка обошла все три комнаты, и напоследок, зашла в молельню. Прежде она очень редко заходила сюда, только, чтобы изредка протереть пол. Священник предпочитал сам наводить здесь порядок.
Это была самая маленькая комната в доме, она показывала всю сущность души своего бедного хозяина. Заплесневелые стены, холодное мраморное распятие – единственный белый осколок света среди этих чёрных стен, маленькая тумбочка в углу и решётка на окне, поросшая плющом. Только через неё сюда проникал тусклый свет, который был единственным огоньком для заблудшей души Клорда. Если бы не маленькая тумба, которая порой служила сиденьем, то это место можно было бы принять за бедную тюремную камеру.
 Мариэтта подошла к ней и увидела всего одну тёмную ручку, ей стало любопытно, и она открыла ящик. Девушка была поражена. В обветшалой коробке, внутри тумбы, лежало письмо. Мариэтта взяла этот бедный клочок бумаги. Вот, что он в себе заключал:
– «Моя дорогая воспитанница, когда я уезжал, я просил тебя обратиться к этому месту только в случае крайней нужды. Может быть, ты не примешь во внимание мой дар, насколько я вообще могу быть этого достоин. На жизнь тебе должно хватить моего регулярного пособия, которое я буду редко отправлять тебе с письмами. Я понял, что за всю свою жизнь никому не принёс счастья. Ты – единственный человек, которого я по-настоящему любил… Но я не заслуживаю даже твоего сострадания. Я попытался погубить соперника, но это был лишь глупый дьявольский порыв. Ты спасла его, этим отвергнув меня. Прости меня, что я обманывал тебя и смел любить, желать и мечтать. Увы, я не достоин даже твоей жалости. Я каюсь во всём, мои грехи было бы слишком долго перечислять. Я не смею тратить на это бумагу. Вот все мои деньги, я люблю тебя и оставляю их тебе. Посмотри на эту коробку, когда-то в ней ты впервые заснула малышкой в моём доме. У меня нет времени описывать мои чувства. Возможно, я испытывал к тебе самое грешное желание, поэтому мой срок истёк. Я ухожу».
Бесконечный поток слёз хлынул из глаз девушек. Затем девушка медленно подошла к решётке. Она подняла покрытые пеленою слёз глаза к уголку неба и прошептала:
– Прости…
 Затем она опустилась на колени, коснулась рукой пола и тихо сказала:
– Спасибо...

2. «Городу, прежде всего, нужен храм»
Мариэтта и Ричард отправились на рынок и купили глины и кирпичей.
– «Пока, это всё на что мы можем рассчитывать, придётся потратить все деньги, мы ведь даже не рассчитали, сколько материала нам может понадобиться», – так размышляла девушка.
Тут она увидела на площади отца Поля. Священник тоже заметил её и тут же подошёл.
– Что ты здесь делаешь, дитя моё? – спросил он.
Девушка рассказала ему всё.
– А ведь знаешь, я могу вам помочь. У меня ведь имеются сбережения, только у меня есть одно условие, – произнёс старик. – Послушайте меня, вы строите город. В прежние времена города всегда возводились рядом с крупными реками. Но также был обычай строить их около священных мест. Итак, я даю вам деньги, но с условием, что всё до последней монеты из этого уйдёт на храм. Вы можете сделать там приют, и жить при нём может кто угодно. Для алтаря можно выделить совсем немного места. Главное, чтобы это здание не переставало быть местом добрых дел, истинного служения Господу.
– Не знаю, как вас и благодарить. Мы непременно сделаем всё, как вы сказали. Боюсь, мне будет больше некого просить освятить этот город и служить в этом храме. Конечно, по мере ваших сил и возможностей. – Мариэтта была восхищена его добротой и мудростью. Она всей душой преклонялась перед этим человеком, он казался ей святым.
– Знаешь, я как раз недавно размышлял над переменой места служения. Ваша идея меня заинтересовала. Вот увидишь, вскоре я присоединюсь к вам. Для меня будет честью стать первым священником этого города.
– У нас просто нет иного выхода, ведь вы единственный священнослужитель, которого я знаю лично. Тем более мы обязаны вам многим. Я уверена все будут рады вашим идеям и вашей помощи.
Мариэтта попросила Ричарда доставить материалы на место постройки, а сама вместе с отцом Полем туту же отправилась к дому священника. По дороге девушка рассказала про найденное письмо Клорда.
– Думаю, этим он хотел осчастливить хотя бы тебя. Ведь это всё правда – ты была единственной, кого он по-настоящему любил. Я знал это, хоть Клорд никому этого не рассказывал. Каким бы он ни был, он навсегда останется моим другом. Несмотря ни на что я всегда буду уважать его знания и молиться о его душе… Мы пришли.
Девушка посмотрела перед собой и увидела маленький аккуратный белый домик с серым каменным подножием. Белоснежные стены были покрыты ярко зелёным плющом, у крыльца росли розовые кусты, а на каждом подоконнике стояли горшки с фиалками. На заднем дворе можно было обнаружить чудесный садик. Маленькое озеро, огороженное камнями, клумбы белых лилий, скамейка красного дерева и прекрасная плакучая ива, склонившаяся над водой. Всё здесь вызывало только тихое восхищение.
– Ты, наверное, торопишься к своему народу. Можешь подождать меня здесь, – сказал отец Поль.
– Не стоит волноваться, – неуверенно произнесла Мариаэтта.
Поль ушёл в свой домик и, вскоре вернувшись, протянул девушке деревянную шкатулку. Она поклонилась и ещё раз горячо поблагодарила его.
– Я присоединюсь к вам, как только смогу. Я и в строительстве ещё на что-то сгожусь, – сказал он с прежней тихой доброй улыбкой.
– Мы будем ждать вас, – прокричала девушка, махнув на прощание рукой.
 
 
3. Мари Тюбен – королева Люмьера
Итак, Мариэтта вновь оказалась на месте возведения нового города. Как только она вернулась, вокруг неё сразу собрались бывшие жители Обители. Она представила народу идею строительства будущего храма и рассказала о том, что скоро к ним прибудет отец Поль.
– Ну что ж, нам пора браться за работу. Я уверена, что все вы постараетесь достойно себя проявить. Вперёд! – Вдохновенно произнесла принцесса.
– Мир вам! – вдруг послышалось посреди поля. Это был зычный голос отца Поля. Он со своей доброй улыбкой и с уже засученными рукавами бодро шёл навстречу нашим героям.
Все тут же обступили его с радостными лицами и обменялись приветствиями. Священник сразу отправился планировать строение храма, а затем и возводить его вместе во всеми.
После этой встречи началось грандиозное трёхлетнее возведение. Жюлем был составлен новый план города, немного изменившийся из-за появления храма, который потом был одобрен Мариэттой. В центре должна была располагаться главная площадь, на которой разыгрывались празднества. На ней должен был стоять храм, а напротив него главная башня. На самом её верху была отведена специальная комната для писца истории города, как задумывал Ричард. Вокруг всего этого строились домики оставшихся горожан, тех, кто не мог или не хотел поселиться в башне королей или при храме. По виду всё это больше напоминало деревеньку, но по числу населения могло быть приравнено к городу. Были рассчитаны материалы, люди, деньги – эта задача легла на Жюля. Было куплено всё, что требовалось, на всё это ушли общие сбережения и накопления, – сколько у кого было и сколько каждый мог достать.
В процессе возведения каждый проявил себя с достойнейшей стороны. Ричард старался изо всех сил, казалось он мог быть везде и всюду, его передних всегда был в глине, а рукава – засучены. Этот молодой и здоровый мужчина клал кирпичи, камни, щебень, возился с брёвнами и смолой, месил глину. И всё это он делал с весёлым лицом и смеющимися глазами. Жан тоже помогал чем мог, он проявил аккуратность, последовательность, рассудительность, а также свой инженерный талант. Отец Поль и Жюль главным образом трудились на месте построения храма. Туда принимались все материалы. Здесь также были изготовлены прекрасные витражи и чудесные картины на библейские сюжеты для украшения храма. Постройка храма объединяла в себе физический и творческий труд. Мариэтта присутствовала при каждом важном деле, она посетила и приняла участие в строительстве каждого здания, заложила кирпичик даже в стены крайних домишек. Везде были рады её видеть. Она трудилась, не покладая рук, и, при этом ей можно было любоваться.
Днём все трудились, а по вечерам собирались в одну весёлую компанию, зажигали костры, варили похлёбки и пищу, изготовленную женщинами из убитых лесных зверей и того, что находилось вокруг пригодного для питания. Насыщали голодные желудки, и, укутавшись в ветхие одеяла, чувствуя тёплый дым, смотря на ясное ночное небо, и, слушая песни и игру Ричарда на лютне, засыпали, чтобы проснуться вновь, для светлого, здорового, рабочего дня.
Так прошло три года. К этому времени не всё ещё было закончено внутри домиков и башни, но в них уже можно было жить. Храм уже был освящен и в нём уже прошла первая торжественная служба. На этот день народ запланировал ещё одно празднество, кроме основания города. Они хотели хоть как-то отблагодарить Мариэтту и устроить для неё бедную, но всё-таки коронацию. На городской площади шумел веселящийся народ. Жан взошёл на деревянный помост, тут же все притихли.
– Мои дорогие, вы построили этот город. Вы построили первую ступеньку в ваше прекрасное будущее. Это было трудно, и заняло немало времени, но этот город станет вашей заслугой перед вашими душами и личностями. Вы возвели его с верой в сердцах и со сверкающими радостью глазами. Я, не кривя душой, скажу, что впервые горжусь вами. Вы сами теперь осознали доселе неведомое вам счастье. Теперь вы чувствуете, как оно медленно охватывает ваши сердца. И это не что иное, как чувство человеческого достоинства. Теперь вы верите и знаете, что вы – настоящие люди. Я рад, что мне самому выпало счастье участвовать в таком достойнейшем деле. Но вы все, мы все, в том числе и я, знаем одно. Знаем, что без одного человека, а точнее без одной девушки мы, возможно, никогда бы ни познали этого счастья. Сейчас я дам ей слово. Я горжусь, что она моя дочь. Итак, мы сделали многое, но сегодня мы хотим, чтобы в этот день праздновалось не только основание нашего города, но и коронация юной девы. Мариэтта, дитя моё, поднимись, пожалуйста, сюда, – воодушевлённо произнёс Жан. Это была его первая настоящая речь к своему народу.
Мариэтта, лицо которой сияло радостью, а щёки пылали алой краской, медленной, изящной поступью, взошла на деревянный помост.
– Моя дорогая, настал этот день. Мы с Ричардом и Жюлем сделали тебе маленький подарок, – тут к королю подошёл Жюль и отдал ему одну вещь. Девушка взглянула не неё и ахнула. Перед ней была маленькая диадема, сделанная из ветвей цветущего дерева: розовые чашечки цветов обвивали тонкими зелёными стебельками гибкий деревянный обруч.
– Пусть это будет твоей скромной короной, – и отец надел это прекрасное творение природы на голову девушки. Кротость выразилась в прикрытых глазках и изящно наклонённой головке. – Отныне ты – не просто Мариэтта, теперь ты – Мари де Тюбен, королева этого города и этого народа. Открой свои прекрасные глаза, посмотри на людей, сердца которых отданы тебе, они любят тебя, верят тебе и надеются на тебя. Говори же дочь моя! – услышала голос отца девушка. Тут она подняла голову и повернулась к людям. Перед ней были ликующие лица. Народ кричал и подбрасывал вверх головные уборы. Но после последней фразы короля все обратили взгляд на девушку.
– Я очень счастлива и по-настоящему горжусь всеми вами. Сегодня я хочу объявить вам имя нашего города. Итак, плод наших трёхлетних утомительных трудов будет назван Люмьер, что значит свет. Вы вышли из тёмных мрачных катакомб Парижа на свет. Отныне вы – жители города света. Я вижу, вы все безумно рады этому. Я заметила, что в процессе возведенья Люмьера ваши связи друг с другом стали крепче, многие из вас образовали семьи. Это очень хорошо. Я хочу вам сказать. Конечно, мы закончили полдела, но остальное – это уже самостоятельное решение каждого из вас. У каждого из вас есть талант, ищите его в себе, занимайтесь тем, ради чего каждый из вас хотел бы жить, когда вы все найдёте лучшее для себя дело, наш город станет самым светлым и самым процветающим городом Европы. Итак, об этом вы можете подумать завтра. А сегодня мы будем праздновать! И давайте возблагодарим Господа за силы дарованные нам! Веселитесь, мои дорогие! – громогласно произнесла Мари (отныне мы будем звать её так) и воздела руки к небу.
Это ночь была проведена в веселье. Лица людей сияли радостью, смех и слёзы счастья неслись бесконечным потоком. Настало время жить ради блага для себя и для других. Они обрели то, что казалось, давно продали за тленные катакомбы и кусок хлеба, обрели счастье и честь и достигли высшего душевного покоя. Так возник Люмьер – «город света».

Книга четвёртая. Жители и гости
1. Крошка Молли.
В жизни каждого из нас однажды происходит переломный момент. В такое время главное, чтобы человек изменился в лучшую сторону, чтобы его жизнь стала примером счастья для других. Строительство Люмьера было именно таким моментом для его жителей. Этот мрачный бездомный люд теперь представлял собой счастливый гостеприимный и добрый народ. Но слишком долго будет описывать перемены в характере и жизни каждого из них. Ведь для этого нельзя обойтись парой слов, да и народ этот был весьма многочисленный. Мы ещё не раз вернёмся к описанию жизни королевы и её ближайших друзей, ведь каждый из них тоже уже был жителем Люмьера. Однако в нашем случае изменение общества в целом лучше всего характеризуют изменения в жизни одного человека. Для Люмьера им стала крошка Молли.
Сейчас мы представим вам одну из самых прекрасных жительниц «города света». Крошка Молли – так прозвали её друзья. Она не знает ни своей матери, ни отца и не помнит, где родилась. Всё, что ей удалось сохранить в памяти из своего печального детства, это как какая-то грубо одетая женщина вывела её на рынок, сказала долгую поучительную речь, по поводу нахлебничества и самостоятельной жизни и оставила одну. Эта женщина была женой мельника, приютившего брошенную мать Молли, умершую после тяжких родов. Впоследствии девочка наткнулась на бедного старика просящего милостыню в переулке и попросила у него поесть. Бедняк сжалился над сироткой и приютил её в своей хижине в Обители Существующих. Но этот добрый мужчина прожил недолго и спустя пять лет Молли опять осталась одна. Недолгое время, пока она жила у него, девочка испытала первую и последнюю крупицу заботы и любви в своей жизни. К концу того прекрасного времени ей исполнилось 10 лет. Пять лет она прожила, танцуя и распевая куплеты на рыночной площади. Но в 15 лет любезные подруги из парижских катакомб рассказали ей про более легкий и доходный способ. И в итоге в расцвет своих юношеских, казалось бы, чудесных лет Молли превратилась в обычную уличную проститку.
Через год такого «дохода» взгляд её потускнел и стал безжизненным, тело её стало неухоженным и истрёпанным, что прибавляло ей лет в глазах других. Вся её чистота и невинность, всё, что в первую очередь привлекало в ней, исчезло навсегда. Развратное бедное одеяние, заработок за ночь 500 экю и безжизненный взгляд потухших изумрудных глаз – вот всё, что у неё было.
Потом Молли увидела принцессу Мари и её речь на всю жизнь врезалась в разум бедной девушки. Конечно, она и раньше слышала историю короткой эпохи Амэль, но не видела ни каких подтверждений этим сказкам. Теперь же, когда весь народ впервые вышел на истинный свет, она решила быть в числе первых. Она со всеми строила город, но также соорудила себе маленький белокаменный домик. И когда было дано указание о таланте, она вспомнила свои детские тренировки в саду жены мельника. Молли своими руками посадила и возрастила вокруг своего жилища прекрасный садик. Десять сортов роз, тюльпаны, гиацинты, и другие чудесные растения. Девушка продавала их на городском рынке и иногда относила в Париж. В Люмьере же она открыла собственный цветочный магазин.
Как же преобразилась Молли за это время. На её лице изо дня в день стала мелькать тёплая улыбка, глаза заискрились любовью к жизни. На неё можно было любоваться не переставая, в свои 25 года она выглядела как робкая юная восемнадцатилетняя девушка. Льняные кудри до плеч повязанные голубой косынкой, точёная фигура и нежный потупленный взор чудесных изумрудных глаз. По своему одеянию она напоминала фарфоровую пастушку, которые часто украшают туалеты светских дам. Белая рубаха до щиколоток, не много приоткрывающая плечи, зелёный корсет и лиловый передник.
Каждый день Молли прилежно работала в своём садике. По понедельникам относила цветы на городской и парижский рынки, а по воскресеньям посещала обедни в новом храме Люмьера. К таким переменам привел молодую куртизанку Парижа город света. И на её примере мы видим, как изменилась жизнь бывшего народа катакомб. Ведь теперь, глядя на эту прекрасную девушку, никто и представить себе не посмеет, что она продавала себя на переулках французской столицы. Крошка Молли нашла своё призвание и стала приносить пользу людям.
Ну что ж давайте порадуемся, что её жизнь изменилась к лучшему. Мы ещё вернёмся к этой молодой цветочнице не раз в нашей повести, а пока это было всего лишь знакомство.
 
2. Задумавший, стать королём
Возникновение Люмьера было весьма необычным событием и через пару лет о нём уже немного, но знала вся Европа. А именно: знали, что у французской столицы появился пригород с населением около 50 000 человек; знали, что он называется Люмьером и что было более важно для слухов, что им правит прекрасная молодая женщина, под именем Мари, не имеющая мужа. Люмьер не имел выгодной торговой позиции, но очень быстрыми темпами становился известным: и во Франции, и в Италии, и в Испании, и в Великобритании знали, что это отличное местечко, а главное там каждый имеет свою долю прибыли и доволен ею. В общем, Люмьер был таким местом, куда можно было поехать как раз, для того, чтобы начать новую жизнь.
И вот один отважный «кабальеро» задумал посетить «город света», а точнее не просто посетить, а завоевать сердце его прекрасной королевы и стать королём. Это был храбрый, красивый, дерзкий, молодой испанец. Жизнь кипела в нём, и он хотел испытать всё в ней, а так как в своей родной стране он был обычным солдатом-гулякой, то он решил, что Господь наконец-то даровал ему удачу, в виде этого маленького городка и его правительницы. Звали этого бравого молодца обычным испанским именем Энрике. Вырос он в простой купеческой семье, там он был единственным сыном, младшим после трёх сестёр. Поэтому родители и близкие всячески его баловали. Он привык к такому обхождению и думал, что заслуживает всего самого лучшего, как бы он себя при этом не вёл. И вот Энрике, выписавшись из службы и, усевшись на своего пегого коня, отправился в Люмьер. В Испании у него были друзья-французы, так что он хоть немного постарался изучить язык.
  Неделя конного пути и наш отважный «кабальеро» у ворот столицы. Переночевав здесь, он на следующий день был уде у Люмьера, «утопии XVIII века в Европе». Весь его путь представлял собой, не что иное, как обычная скачка по Европейским лесам и полям, и временные ночёвки и перекусы в харчевнях. Энрике за всё это время даже не разрешил себе, выпить ни одной кружки пива, ибо очень торопился в город своего счастья. Сколько прекрасных сельских и городских пейзажей он увидел, сколько свежего, чистого ночного воздуха вдохнули его лёгкие за это время. Юноша уже тысячу раз успел представить себе свою будущую жизнь: как он будет жить с прекрасной королевой в процветающем городе, как перед ним все будут преклоняться.
И вот он уже у дверей своего счастья. Энрике с сияющим от счастья лицом, верхом на пегом коне въехал в «город света». Здесь его глазам открылся радостный сельский пейзаж, рад маленьких деревянных домиков с обеих сторон, приятные добро улыбающиеся лица жителей.
Энрике поймал за шиворот пробегающего паренька и, поставив его перед собой, спросил:
– Скажи, малец, а где живёт королева этого славного города?
– В большой башне на самом верху, да она, наверное, сама выйдет к вам, она приветствует так каждого гостя, ей ведь оттуда видно, кто и когда приезжает.
– Спасибо, ты меня обрадовал, держи, – и юноша дал мальчику золотую монету.
– Спасибо, добрый господин, только дам я вам совет: в нашем городе не принято хватать за шиворот бегущих детей. Если вы прибыли сюда, вы должны жить по нашим законам. Вы могли бы просто меня окликнуть. Я, конечно, спешу, но я бы вам помог, –произнёс мальчик.
– Мне не надобны твои советы, ты получил своё и чеши отсюда, а то, –- и Энрике поднял своего коня на дыбы.
– Монсеньор, что вы делаете? – сказала молодая девушка, подбежав и заслонив собой мальчика, – извольте успокоить своего коня, спуститься сюда и объяснить происходящее.
Энрике остановил лошадь и громко рассмеялся.
– Милая крошка, я бы оставил в покое мальчика, ради поцелуя вашей прекрасной ручки.
– Спасибо, Мари, я отправлюсь, крошка Молли поручила мне кое-что и мне лучше поспешить. Прошу меня простить, господа. Всего доброго! – Сказал паренёк и, сверкая пятками, помчался своим путём.
– Беги, Шарль. А вы, господин, извольте слезть и извиниться перед королевой, ибо ваши слова являются слишком дерзкими для гостя. Я пришла сюда, чтобы поприветствовать вас. Я даже не могла представить себе, что кто-то из приезжих посмеет сотворить такое, – Мари отряхнулась, гордо подняла голову и посмотрела прямо в глаза Энрике.
Услышав эти слова, юноша замер и начал внимательно разглядывать девушку. Он ожидал увидеть красавицу, но он не властную и гордую особу, хоть и понимал, что ему предстоит общение с королевой, женщиной типа твёрдого и порой воинственного.
После этого он, повинуясь, слез с коня и поклонился.
– Ну, уж простите меня, минутная слабость, – произнёс он, снова поднимая взгляд на девушку.
– Учтите, для меня каждый житель этого города близкий человек и я не допущу, чтобы любой проезжий обижал кого-либо из них, будь он сам король. Но забудем, на ошибках учатся. Что привело вас сюда? Пойдёмте в башню, по пути вы мне всё расскажите. – И спокойным прогулочным шагом они отправились к башне.
Юноша, было, хотел заважничать, сказать, что он не обыкновенный проезжий и, что если королеве близок каждый житель этого города, они бы тоже должны вскоре сблизиться, ведь он собирался здесь жить. Но, увидев снисхождение во взгляде и словах девушки, передумал.
– Я скажу вам прямо. Я прибыл сюда из Испании, далёкой и прекрасной страны. Зовут меня Энрике. Меня привели сюда вести о вашей красоте и об отсутствии короля. Моя цель очаровать вас и взять в жены, после чего стать правителем этого процветающего города. Я надеюсь, вы сразу увидите все прелести этого предложения и не замедлите с положительным ответом. – Юноша расправил плечи и гордо поднял голову.
У Мари в глазах промелькнула усмешка.
– Позвольте тогда оказать вам достойный приём. Мы поместим вас в гостинице, она рядом с домом цветочницы. Я вас провожу.
Мари довела Энрике до гостиницы и предоставила его самому себе. Тот заказал обед и номер и начал обычный день постояльца. Королева отправилась к себе. Когда она зашла в свою комнату, так её уже ожидал исполнивший все поручения Шарль.
– Как тебе наш новый гость? – Спросил мальчик, закрывая за ней дверь. Он уже успел сбегать по своим делам и явился на своё рабочее место в крепость. Он был как маленький паж или братишка для Мари, милым и остроумным.
Мари весело и легко рассмеялась.
– Представляешь, этот испанец явился сюда, чтобы стать моим мужем и вашим королём. Ты бы слышал его слова, – и девушка процитировала, передразнивая солдата все его цели. – Как глупо, – сказала она сквозь смех. – Он надеется завоевать мою любовь только красотой и чванливостью. Так он ничего не добьётся.
Шарль улыбнулся. Он сидел на кровати, свесив одну ногу вниз, и, обняв колено другой. Его босой носок рисовал воздушные круги на каменном полу.
– Неужели вы не могли сразу дать ему это понять, королева, пожалейте бедного юношу. Он проделал такой путь, – с иронией сказал мальчуган.
– Раз он такой умный, пусть сам додумается, что таких девушек как я не завоёвывают его способами. Посмотрим, как он поведёт себя дальше. Судя по его первым поступкам, он считает, что перед ним сразу выстелют ковровую дорожку и начнут раскланиваться на все лады, – ответила девушка.
– Здравствуй Мари, что это за новый постоялец у нас появился, он сидит в гостинице и во всю распивает вино, которого и так мало в нашем городе и при этом горланит, что станет нашим королём. – В комнату, сверкая яростно глазами, вошёл Ричард. – Что за бред он несёт?! Я чуть было не ударил его, – хоть Жюль меня удержал.
Музыкант был просто в гневе: рукава засучены, волосы в беспорядке, губы дрожали.
– Не стоит так на него злиться. Если он поведёт себя так и дальше мы будем просто вынуждены его выгнать, – вздохнула Мари. – Успокойся, мой друг. Неужели ты ревнуешь? Кем-кем, а королём он точно в ближайшее время здесь не станет.
– Надеюсь, ты не будешь давать ему надежду, и оказывать почтение.
– Всему своё время, но этого я делать не собираюсь. Неужели ты ожидал от меня чего-либо другого?
Ричард улыбнулся и облегчённо вздохнул, глядя на возлюбленную. Он и вправду понимал, что она на такое не пойдёт. Конечно, его распирала ревность, но ради неё он готов был побыть некоторое время и снисходительным.
Следующая половина дня прошла спокойно. Напившись, Энрике лёг спать и стены гостиницы затряслись от его храпа. Все жители Люмьера, видя и слушая его, лишь смеялись. Они понимали, что всё это лишь пустой звук и сплошные глупости.
Рядом с той гостиницей, где поселился Энирике были расположены домик и цветочный магазин Крошки Молли, нашей недавней знакомой. Проснувшись поздно вечером, Энрике решил погулять. Он вышел за двери постоялого двора, как раз тогда, когда молодая цветочница закрывала лавку.
– Здравствуй, красотка! – сказал юноша, посмотрев на неё нетрезвым взглядом. После того, как он проснулся, у него ещё не весь хмель выветрился из головы, да и спал он немного.
– Добрый вечер, – робко произнесла девушка.
– Как тебя зовут? – говоря это, он медленно подходил к ней, пошатываясь на каждом шагу.
– Молли, монсеньор. Но… По-моему… вам стоит вернуться домой и отдохнуть, вы не важно выглядите, – отступая к двери, по-прежнему робко, сказала она. Взгляд испанца начинал пугать её.
– Нет, я останусь здесь. Кстати, меня зовут Энрике, – он подошёл к девушке вплотную и коснулся рукой её щеки.
– Господин… я… вы, наверное..., – Моли стала шарить по двери, чтобы открыть её и запереться от юноши в магазине. Но, найдя ручку и, наконец, открыв дверь, она в испуге споткнулась об порог и упала на пол. Энрике инстинктивно упал на неё. Толкнув ногой дверь, чтобы она закрылась, он сжал запястья Молли и впился в её губы. Бедная девушка попыталась его скинуть, но оказалась для этого слишком слаба. Она набралась сил и резко ударила мужчину коленом в живот. Он оторвал свои губы от её, и прохрипел. Молли воспользовалась моментом и быстро вылезла из-под его тела. Она вся сжалась и смотрела, как он медленно поднимается. Тут она вспомнила про запасной выход из магазина в сад и, выйдя туда, и, заперев дверь на ключ, быстро побежала к королеве.
– Мари! – взволнованно вскрикнула она, распахивая двери комнаты. Девушка еле дышала от быстрого бега, всё её лицо пылало.
– Молли, что случилось? – поражённо глядя, на неё спросила Мари. Она уже готовилась ко сну, поэтому сидела на кровати и расправляла свои длинные волосы. При появлении цветочницы она резко встала.
– Мари, наш новый гость, он… он, – после этих слов девушка зарыдала и бросилась на колени к королеве.
– Молли, успокойся! Бедняжка, что он натворил? – Мари погладила её по голове и усадила рядом с собой на кровать.
Осушив слёзы, цветочница рассказала королеве обо всём. Чем больше Мари слушала её, тем ужаснее становилось лицо правительницы.
– Это была последняя капля. Завтра ему придётся покинуть Люмьер! – сказала королева, выслушав девушку.
Утром Энрике нашли в цветочном магазине, где он опять заснул после неудавшегося любовного похождения.
– Королева хочет принять вас. Она ждёт на городской площади, – сообщил ему хозяин гостиницы, разбудив его. Ему заранее для этого был вручён ключ от магазина. Мари приготовила большой план по изгнанию Энрике. После ночного разговора с цветочницей она уложила её в свою постель и велела успокоиться и выспаться как следует, а сама села за шитьё. За ночь она смастерила из разноцветных лоскутов смешной шутовской колпак. На концах его весело звенели бубенчики. Теперь она ждала Энрике у городской площади вместе с этим головным убором. Здесь были все жители, – а также Шарль, Молли, Жюль, Ричард, отец Поль и Жан.
– Доброе утро! – весело произнесла Мари, увидев испанца, – я подумала над вашим предложением, и у меня появился для вас маленький подарок. Позвольте, я вручу его вам. – С этими словами она подошла к юноше и надела колпак ему на голову.
Испанец думал, что это будет корона или поцелуй, но, жутко разочаровавшись, с гневным недоумением он взглянул на девушку и спросил:
– Что это значит?
– Это значит, что в этом городе, да с вашим характером, вы можете занять только должность шута! – Тут королева звонко рассмеялась. – Дорогие мои, давайте достойно, проводим нашего гостя.
Тут все захохотали. Энрике поражённо поглядел вокруг, такого он никак не ожидал. Шарль подвёл ему коня.
– Эх, господин, а я ведь предупреждал вас, – улыбнувшись, сказал он.
Испанец уселся на коня и, по привычке ударил его в бока. Он приехал сюда ни с чем, ни с чем и уезжал. Его провожал звонкий смех королевы, её подданных и звон колокольчиков на колпаке. Юноша даже не смог на всё это ответить и снять с головы свой подарок. Он был поражён. Ну что ж, теперь мы, с позволения читателя, оставим его ненадолго.

3. Чувство вины безнадёжно влюблённого
Теперь, когда Мари была королевой, она могла подумать и о муже. Девушка подходила к этому вопросу со всей серьёзностью. Это должен был быть человек из её народа, которого она хорошо знала и к которому была сердечно расположена. Заявление испанца немного напугало её: неужели теперь любому мужчине вне Люмьера может взбрести на ум явиться сюда и претендовать на неё и на власть в городе. Горожанам было всё равно, только бы Мари оставалась с ними, и девушка это понимала. Это позволяло ей быть свободнее в выборе спутника жизни, чем её мать. Она могла позволить себе прислушаться к своему сердцу, а в нём уже давно был только один образ, от которого девушка не могла отступать. Когда-то этот мужчина открыл её для себя самой и это изменило её жизнь. Благодаря чему он оставался самым важным человеком в её жизни, кто бы ей потом что ни говорил. Он умудрялся быть с ней честным, даже когда ему любой ценой нужно было добиться её доверия и никогда не притворялся кем-то другим. Он был искренним, храбрым, честным и ему она могла отдать не только первый поцелуй, но и довериться на всю жизнь. Речь идёт, конечно же, о Ричарде. Тем более что во взаимности этих чувств Мари была уверена.
Однако Ричард естественно не мог быть единственным юношей в Люмьере, который был влюблён в королеву. Как мы должны помнить, среди друзей Мари был человек, который ради неё оставил свою прежнюю жизнь. Это был бедный художник Жюль. Когда девушке понадобилась его помощь он безоговорочно последовал за ней в парижские катакомбы и позже храбро сражался за её народ, хотя он не знал никого из них. Затем он, как мог вложился в постройку города и переселился туда. Всё это он делал только ради неё абсолютно бескорыстно. Теперь Жюль продавал свои картины в Париже, а в Люмьере отдавал их только в обмен на что-либо или даже даром. Ведь здесь не было богачей. Только, в отличие от Ричарда ему и в голову не приходило на что-то претендовать. Он хотел быть к Мари, как можно ближе, но даже о браке не думал. Дружбы и ежедневных бесед ему было достаточно. Однако, как он сам смог себе позже признаться, лишь до поры до времени.
Однажды Жюль по-прежнему вернулся от Мари, у которой обедал каждый день, по дружбе. Он вошёл в свою каморку, которая была для него сразу всем – и мастерской, и спальней, и столовой, и кухней. Итак, юноша как всегда оглядел свою комнату. Вдруг после этого, что-то сжало его сердце, в нём защемила, непреодолимая, казалось бы, боль.
«Как я мог раньше этого не замечать?» – Подумал он. – «Неужели, я всё это время догадывался, что она будет с ним, неужели я уже тогда думал о своей возможной безнадёжности.»
Он ещё раз оглядел комнату, но теперь он смотрел конкретно на свои картины и взгляд его стал каким-то отрешённым, вопрошающим. Что же его так поразило? Дело в том, что Жюль постоянно рисовал Мари, но это естественно, ведь он её любил. Но художник был поражён тому, что на всех портретах рядом с девушкой был Ричард. Раньше Жюль этого не замечал, но теперь он осознал свою самую главную ошибку.
«Всё это время, я был всего лишь тихим наблюдателем его любви к ней. Я бездействовал и в этом моя главная вина. Какой же я глупец!» – сказал он сам себе.
«А её глаза, её лицо, как она весела рядом с ним. Она смеётся его остротам, прячет глаза и краснеет на его комплименты. А я стесняюсь даже показать ей свои картины. Она любит его. Я должен был понять это давно. Как много я потерял. Всё это время я только и делал, что рисовал её портреты. Зачем думал, раздумывал, а надо было просто общаться с ней. Глупец, ты сам упустил своё счастье! Но ведь он всегда был на шаг впереди. Он уже значил для неё больше, когда мы только познакомились, и она не могла ничего ко мне испытывать. Потом я стал для неё добрым другом, но с тех пор, что бы я ни делал, я почти никак не продвинулся. Сейчас она доверяет мне только лишь как надёжному человеку, но всё-таки другу. Она ведь сама ни раз говорила, что никто другой не сможет быть для неё более значимым. Ведь я полюбил её уже преобразившейся, а для Ричарда она была настоящей с самого начала» – заключил юноша и опустился на стул, затем он дрожащими руками сжал голову.
– Я любил её и потерял.
Самым удивительным для него было то, что он раньше не замечал всего этого. Теперь же он всё решил. После таких рассуждений Жюль решительно встал и отправился на поиски Мари. Он нашел её на городской площади, она весело болтала с Ричардом.
«Как будто сама судьба направляет меня сразу к обоим, чтобы я не мучился долго и сразу всё высказал.»
– Здравствуйте, друзья мои! У меня к вам важный разговор, – с серьёзным взглядом сказал ей юноша.
Ричарда и Мари это немного удивило, но они серьёзно и внимательно выслушали художника.
– Мари, сегодня я понял кое-что. Когда я пришёл домой и взглянул на свои картины, я понял, что очень жестоко ошибся. Я видел, как ты весела с Ричардом. Ты любишь его. Ты ведь всегда его любила. Знаешь, я считаю, что если человек по-настоящему любит кого-то, то он должен быть счастлив за него, пусть даже так его сердце будет ранено. Я люблю тебя и всё, что я когда-либо делал для этого города и этого народа – всё это было только ради того, чтобы быть к тебе как можно ближе. И даже теперь я не в силах претендовать на что-то большее, чем просто быть рядом с вами и радоваться за вас. Ведь вы любите друг друга и, конечно же, скоро поженитесь. – закончив так, он опустил голову. Мари была до глубины души поражена его отчаянием.
– Жюль, трудно говорить тебе это, но ты прав. Прости меня, ты – настоящий друг. Я очень благодарна тебе за эти слова, и я не могла быть настолько слепа к твоему бескорыстному чувству. Но я не могу обнадёживать тебя… – с этими словами она обняла его, и у неё на глазах выступили слёзы. Жюль дрожащими руками сжал её спину. После того, как девушка отстранилась, Жюль обратился к Ричарду.
– Друг мой, я поручаю тебе нашу любовь. Береги её.
– Жюль, по правде, я не ожидал от тебя такого. За это время, не смотря на некоторые разногласия, нам удалось стать товарищами, и я всегда мог на тебя рассчитывать. Сейчас я искренне рад, что не теряю твою дружбу, даже несмотря на то, что мы влюблены в одну девушку.
Затем музыкант обратился к Мари.
– Настал этот день и мне не стоит более медлить. Мари, ты станешь моей женой? – спросил он.
– Да, – ответила девушка с нежной улыбкой.
– Ну что ж, друзья мои, с вашего позволения, я вас оставлю. – Сказал Жюль, и уже было повернулся, чтобы уйти.
– Жюль, я могу просить тебя стать моим шафером? – с надеждой спросил Ричард.
– Я принимаю ваше предложение. Но сейчас мне необходимо какое-то время побыть одному. Вы сообщите, когда я понадоблюсь. – С этими словами Жюль, не оборачиваясь, пошёл обратно в свою мастерскую.
Его душу сжимал огромный обруч. Он жалел себя и винить в этом страдании он
мог только себя самого.
«Всё в порядке. Я спрячу свою боль и, на их свадьбе, постараюсь найти в себе силы улыбнуться,» – думал он по пути домой. А, придя, он снова принялся за картины. Вернее, он собрал их и спрятал подальше – все прежние портреты Мари. Затем Жюль принялся за новую работу. Художник снова рисовал королеву.
Всю следующую неделю город готовился к свадьбе Мари. Все украшали площадь. Люмьер был в цветах и тканях самых чудесных и ярких расцветок. И вот этот день наступил. Для Мари было сшито красивое, но при этом скромное свадебное платье. Это было обычное белое платьице, украшенный серебряными лентами.
Мари готовилась к венчанию в своей комнате. Ей помогали Крошка Молли и некоторые другие девушки. Как раз в это время к ней зашёл Жан.
– Я очень доволен твоим выбором и благословляю тебя. Знаешь, твоя мать вышла за меня замуж, потому что я жалел этот народ. Большего к нему испытывать не мог ни один мужчина, а нам в то время казалось, что даже ни один человек, кроме неё. Поэтому я снимаю с себя огромный груз, выдавая тебя за сына Мишеля. Так я хоть как-то смогу отблагодарить его за всё добро и заботу, ведь он был мне, как старший брат. А судьба так распорядилась, что я отобрал у него возлюбленную. Может быть, она бы даже полюбила его больше, чем меня. Но это всё в далёком прошлом. Сегодня счастливейший день. Мари, дай я тебя обниму! – и он с сияющей улыбкой заключил дочь в объятия.
Все жители города уже собрались в храме и ждали невесту. После венчания вся процессия должна была последовать на площадь и веселиться. Наконец на пороге церкви появилась Мари. Все замерли от восхищения. Венок из ландышей украшал обвитые серебряными лентами каштановые локоны. Зелёные глаза мягко улыбались всем, в особенности жениху. От венка шла лёгкая вуаль, доходящая до пола. Корсет, туфельки, рукава – всё было ослепительно белым, и украшалось серебряными лентами. В руках девушка несла букет из ландышей. Как она была прекрасна!
К алтарю невесту вёл Жан. За ней с корзинами белых тюльпанов шли девушки, среди которых была и крошка Молли. Перед ними стояли отец Поль и Ричард. За женихом с тяжёлой для него улыбкой стоял Жюль, и рядом с ним Шарль, державший в руках подушку с кольцами. Они были обыкновенные, медные. Влюблённые обвенчались, поклялись друг другу в вечной любви и верности и обменялись кольцами. Затем все последовали на площадь.
Здесь началось уже настоящее веселье. Был конец апреля – небо было безоблачным, а солнце светило ярко как никогда. Жители города танцевали, смеялись, пели, кричали, наполняли животы и осушали бокалы. Молодые не могли оторваться друг от друга. Отец Поль решил погулять в роще неподалёку. Здесь он нашёл кое-что удивительное и интересное.
Посреди лужайки стоял мольберт. На нём была картина, а на траве лежала палитра с кистями. На картине были изображены Мари и Ричард, счастливые, в свадебных нарядах и в свете весеннего солнца. Мягкая улыбка коснулась губ отца Поля, он догадывался, чья это была работа. Жюль ведь сразу после венчания ушёл из храма. Теперь же юноша тихо сидел у озера и смотрел на водную гладь, размышляя всё о том же гнетущем его чувстве вины перед самим собой.

4. Возвращение шута
После свадьбы Ричарда и Мари прошло около полугода. Казалось бы, это был самый обычный день для Люмьера, но в этот день сюда пришёл самый необычный гость. Можно ли было назвать его гостем, ведь он уже второй раз входил в городские ворота. В первый раз он въезжал сюда на пегом жеребце, с ухмылкой на лице и высокомерием в сердце. У него были большие планы, но он сам порушил их в тот же день. Уезжал он отсюда на том же самом коне в смятении и с потерянным сердцем. Юноша возвращался после долгих раздумий, на эти мысли было потрачено около года. После того, как он уехал отсюда, он поселился в одной из парижских гостиниц. Чтобы продержаться там всё это время он продал всё, что мог. И вот теперь, обдумав всё, осознав свои главные ошибки, он решил вернуться и попытать удачу по-другому.
Гость вёл себя странно. Он не принимал от жителей приглашений к королеве, на все их слова и улыбки, он лишь просил один раз прощения и делал рукой знак, что ему ничего не нужно. Одет он был по-простому, как крестьянин, на плечах у него был накинут чёрный плащ. Проходя так по городу, он, наконец, столкнулся с Мари.
– Добро пожаловать в Люмьер, месье! Что привело вас сюда? – поприветствовала его девушка.
Но гость сделал знак рукой, Мари неловко замолчала. Путник поднял на неё глаза, они расширились, и он упал на колени.
– Простите меня за моё высокомерие, гордыню и ужасное поведение! – Сказав это, он поднял на неё глаза.
– Я не понимаю вас. Встаньте, пожалуйста! – Мари попыталась поднять его с земли.
В ответ на это, он вытащил из-под плаща разноцветный колпак. Увидев его и услышав короткий звон бубенчиков, девушка поражённо отступила и произнесла: «Энрике».
– Да это я. Я пришёл извиниться перед вами и перед всеми жителями этого города. А также перед тем юным прелестным созданием, которое я некогда пытался осквернить.
– Что ж, видя вас таким, я весьма поражена. Я вижу, что вы осознали свою вину и прощаю вас.
– Благодарю вас. Раз уж я всё равно встретил вас, я хотел бы попросить о должности в Люмьере. Возможно, я не заслуживаю этого и знаю об этом месте не так много, но позвольте мне встречать гостей и показывать им город. – Поднявшись с виноватым поклоном, попросил он.
– Вот как, ну что ж, я готова позволить вам это, но только если вы по-настоящему оставили свою гордость. Ещё для этого вам понадобится научиться играть на лютне. Думаю, с этим, вы можете обратиться к нашему церковному художнику. Только вот ещё что: вы понимаете, что вам это всё не будет настолько хорошо оплачиваться, как собственное дело?
– Ну, это уже моя забота. Вы и так много делаете для меня. Я очень вам благодарен. Ваш прошлый приём помог мне многое осознать.
– Куда вы отправитесь сейчас?
– Я иду к крошке Молли, я хочу сделать её своей женой.
– Вот как, а вы знаете о её прошлом? – лукаво улыбнувшись, спросила его Мари.
– Мне всё равно.
– Другой бы на вашем месте просто сбежал. Ведь вы, к счастью, не успели сделать ничего серьёзного.
– Тем не менее, я считаю это своим долгом. Я видел Молли каждую неделю на парижском рынке. Я восхищаюсь, этой прекрасной девушкой. Магазин здесь, сад, прилавок в Париже, она со всем справляется одна. Я невольно стал её уважать и полюбил, – покраснев, признался юноша.
– Это важное решение, я одобряю его. Теперь вы достойны многих похвал. Приходите сегодня вечером на площадь. Я представлю вас всем.
– Непременно. – После этих слов Энрике направился к дому цветочницы.
Юноша подошёл к маленькому магазинчику и постучался в дверь. Хозяйка ему открыла.
– Добро пожаловать, месье! Что бы вы хотели? – она склонилась перед ним в реверансе.
– Молли, ты не узнаёшь меня?
Девушка вгляделась в него и поражённо отступила назад.
– Это вы? – испуганно пролепетала она.
– Прости меня, – и он также упал перед ней на колени. Цветочница шагнула вперёд.
– Что вы? Встаньте. Я давно забыла ваш проступок.
– Молли, ты будешь моей женой? – Произнёс он в отчаянии. – Я жил в Париже и видел тебя каждую неделю на рынке. Я восхищаюсь тобой. Как я когда-то мог так с тобой обращаться? Я люблю тебя, но достоин ли я твоей любви.
– Я… Я даже не знаю, что на это сказать. Я нуждаюсь в помощи и любви – это верно. Помогай мне с садом, поживи пока здесь, обоснуйся, чтобы я смогла лучше узнать тебя. Возможно вскоре, я смогу принять твоё предложение. – Чуть помедлив, сказала она.
Глаза юноши пробудили в ней сочувствие и понимание. Она увидела, что его слова искренние. Затем Молли обняла его, и они оба заплакали.
Вечером Мари вновь собрала всех жителей города на площади и представила им нового Энрике, теперь он звался просто Рик, так его нарекла королева, в честь его новой жизни.
Так Рик зажил в Люмьере, он исполнял ту самую должность, которую попросил для себя у Мари. Через каких-то полгода, Молли приняла его предложение, и они обвенчались в храме Люмьера. Жюль научил его играть на лютне. Теперь он каждый день стоял у городских ворот. Он встречал гостей и показывал им город, или просто развлекал жителей игрой и пляской. Большего счастья он не мог для себя даже представить.

Книга пятая. Мирель
1. Гостья в доспехах
Мы уже упомянули, что, порой, люди, услышавшие об утопии Люмьера, стремились туда, чтобы осуществить мечту о новой счастливой жизни. Это был город начинаний для западной Европы. Также поступила и Мирель Клоде, ещё одна наша героиня, девушка из французской колонии, жившей за Атлантическим океаном.
Жизнь обошлась с Мирель жестоко. Она росла в обычной ремесленнической семье. Её мать была портнихой, а отец – кузнецом. Один знатный вельможа, живший неподалёку, увлёкся матерью Мирель. Он преследовал и ухаживал за бедной женщиной, но, когда понял, что она не изменит своему мужу, решил убрать его со своего пути. Он подсунул кузнецу в дом ночью свои драгоценности и обвинил его в воровстве. Простой крестьянин не смог оправдать себя. Судьи были подкуплены вельможей и отца Мирель заточили пожизненно. После этого этот низкий человек обесчестил её мать. Женщина не выдержала позора и совершила самоубийство. Так в 10 лет Мирель осталась совсем одна. В этом возрасте она мало понимала, что произошло в её семье. Но кое-что ей было ясно в точности. Во-первых, умерла дорогая матушка, во-вторых, отец больше никогда не вернётся (он был вынужден скончаться в своей камере в полном одиночестве), в-третьих, она осталась совсем одна и в этом всём виноват он, а ведь она даже не знала его имени, но ещё ребёнком, она возненавидела до глубины души этого человека. После этого Мирель стала очень бояться мужчин и больше не могла доверять никому из них. Она сбежала в особый женский монастырь, который был открыт на окраине её родного города. Там одна женщина воспитывала юных воительниц, это были монахини, обучавшиеся фехтованию, верховой езде, сражениям, защите и рукоделию. Также он отличался от обычных женских монастырей тем, что любая из воспитанниц могла по своей воле уйти оттуда, по окончанию обучения или остаться и стать настоящей монахиней.
И в 10 лет, бросив церковно-приходскую, крестьянскую школу, Мирель отправилась в это место, чтобы научиться защищаться от мужчин. Девушка проучилась там семь лет, и вот настал день, когда её должны были отпустить.
– Ах, Мирель, ты совсем выросла, я с таким тяжёлым сердцем отпускаю тебя. Я хотела бы тебе кое-что подарить, – так говорила ей наставница, смотря на неё и держа её руки. Это была уже женщина в возрасте, но она сохранила свой стройный стан и нежные, всё ещё молодые голубые глаза. Мирель была для неё одной из самых любимых учениц.
– Я вручаю тебе этот меч, он был моим первым оружием, – и она подала девушке меч в ножнах. Он был необычайно красив. С медной позолоченной рукояткой, ножны были из того же материала и покрытые опалами всех цветов радуги.
– Спасибо, матушка, я буду беречь его. Теперь это – моё самое дорогое сокровище, – девушка приняла дар и поклонилась.
– Ты уже решила, куда ты отправишься?
– Да, я хочу пересечь океан и отправиться в город света, известный сейчас в Западной Европе, говорят, его правительница с мечом в руках защищала свой народ. Думаю, это отличное место для начала новой жизни. Простите меня, но я, наверное, никогда больше не вернусь сюда, а остаться монахиней – для меня непосильный подвиг.
– Я понимаю тебя, для молодой красивой девушки – это непростое решение. Но, тем не менее, я одобряю твой выбор. Доброго пути и счастливого будущего!
– Я отправляюсь, матушка. У пристани меня ждёт торговое судно во Францию. Прощайте! – Девушка крепко обняла наставницу. После такого прощания девушка уселась на коня каштановой масти и, помахав на прощание рукой подругам у монастыря и «матушке», поскакала в порт.
Там она села на корабль и отправилась в город света. Судно плыло месяц. За это время не было штормов и всё было благополучно. Деньги Мирель получила от наставницы. Эта женщина сделала ей много добра и девушка на всю жизнь была ей благодарна. Через неделю Мирель была у берегов Франции, и уже здесь она верхом поскакала к Люмьеру. И вот она уже у городских ворот. Так как город был построен за Парижем, то он был близок к порту.
Когда девушка въехала в Люмьер, её поразил уже описаний нами вид: счастливый народ, улицы, облитые солнечным светом, длинный ряд скромных домиков, башня, возвышающаяся на горизонте. Её встретил Энрике, которого теперь все, как доброго друга звали Рик, по началу он принял её за мужчину, – она была одета по-простому, как бедный крестьянский юноша, поэтому в ней трудно было разглядеть девушку.
– Господин, добро пожаловать в Люмьер, позвольте проводить вас к королеве, – произнёс юноша в изящном поклоне.
– Простите, но господин – это вы, а я – всего лишь скромная гостья вашего города. Моё имя – Мирель Клоде. Вы окажите мне большую услугу, для меня будет честью лично познакомиться с вашей правительницей. – Девушка сошла с коня. Хоть её волосы и были собраны в пучок, но небрежность чёлки и изящные черты лица помогли Рику понять свою ошибку. Синие глаза смотрели прямо и уверенно, но улыбка губ смягчала грозность взгляда и образа девушки.
– Меня зовут Рик. Простите мне мою ошибку, мадемуазель, и позвольте проводить вас. Позвольте спросить, откуда вы?
– Я жила в одном из городов французских колоний за океаном.
– Значит вы издалека, что ж, мы рады гостям.
На встречу им шёл Жюль, в его лице, как всегда были некая озабоченность и задумчивость.
– О, добрый день дружище! – Поприветствовал его Рик.
– Здравствуй, Рик, – спокойным голосом ответил юноша.
– Позволь представить тебе нашу гостью. Мирель – это Жюль. Он – главный художник нашего города. – Сказал Рик, указывая на юношу.
– Ты превышаешь моё положение. Ты ведёшь её к королеве, верно? Скажи тогда, пожалуйста, Мари, что я буду ждать её на городской площади с распоряжениями по поводу фестиваля танцев. – Попросил Жюль. Он только мельком взглянул на девушку и пошёл дальше. Дело в том, что Жюль теперь отвечал за все увеселительные мероприятия города. А сегодня на главной площади проходил фестиваль танцев, просто так, для развлечения жителей.
Хотя Жюль мало внимания обратил на Мирель, но она наоборот вгляделась в него получше. Его лицо и его взгляд заставили, как будто, что-то ожить в её душе, в чём-то засомневаться, причём в том, в чём она была давно уверена. Мирель не придала этому особого значения, но кое-что для себя она определила. Ей захотелось узнать побольше о нём и непременно увидеть его ещё раз. Она ещё не догадывалась, что именно эти два желания будут впоследствии всё больше и чаще томить её. А когда он ушёл, она оглянулась, и ей вдруг захотелось пойти за ним и не спускать с него глаз, но надо было представиться правительнице. Было бы глупо бегать сейчас за еле знакомым юношей. Поэтому она пошла за своим спутником. Когда девушку привели к башне, лошадь её отвели в конюшню и дали ей корму.
– Мари, я привёл к вам нашу юную гостью! – сказал Рик, открывая дверь. Мирель прошла вперёд и поклонилась.
– Я рада, что прибыла в ваш город и также очень рада нашему знакомству. Мари, вы для меня – образец идеальной королевы! – Произнесла Мирель.
Мари покраснела.
– По пути сюда мы встретили Жюля, он просил вам передать, что ждёт вас на городской площади с распоряжениями по поводу фестиваля. – Сказал Рик.
– Спасибо, последуй туда и передай ему, что я отправлюсь тут же, как только должным образом приму нашу гостью.
Рик ушёл.
– Я тоже рада, что вы приехали именно в наш город. Присаживайтесь и расскажите о себе и о цели вашего визита. Откуда вы, что побудило вас приехать к нам? – Мари взяла девушку за руку и подвела к стулу. Мирель присела и рассказала королеве всю свою печальную судьбу, а также то, зачем она здесь. После её рассказа Мари тяжело вздохнула.
– Тебе пришлось ничуть не лучше, чем кому-либо из нас. Но теперь, я хочу спросить, почему такая красивая девушка, как ты одевается, как мужчина. Я понимаю, что по пути сюда тебе могло встретиться много обязывающих к этому опасностей, но теперь, я думаю, в этом больше нет нужды. У тебя есть другая одежда? – королева улыбнулась.
– Да я просто пока не знаю, где я могла бы расположиться.
– Не волнуйся, первое время поживёшь здесь. Я проведу тебя в твою комнату.
После таких слов Мари отвела её по коридору направо, и они обе вошли в уютную маленькую комнатку, обставленную, точно также, как комната королевы.
– Огромное вам, спасибо! – Мирель ещё раз поклонилась.
– Располагайся, у нас сегодня танцы на городской площади, приходи, я всем тебя представлю. Переодевайся и можешь отправляться туда. Будем ждать.
 – Мари, позвольте вас спросить о городском художнике. – Окликнула её Мирель перед уходом. – Жюль, какой он?
Вопрос этот был произнесён настолько откровенно и неожиданно, что королева пораженно расширила глаза, но потом на её губах появилась многозначительная улыбка.
– Он заинтересовал тебя? Позже я расскажу тебе, но, прости, сейчас мне надо спешить. Меня ждут на площади, – с такими словами она ещё раз улыбнулась и ушла, закрыв за собой дверь.
Мирель покраснела. Мысль об этом вопросе, была настолько мгновенна, что она даже толком не смогла сформулировать сам вопрос.
– «Что она могла обо мне подумать? Но это уже не важно. Она – очень хорошая женщина. Просто я впервые встретила такого мужчину, который при встрече с новой девушкой даже не взглянул на её лицо. Но эти задумчивые синие глаза, они как будто утратили, какой-то очень важный для себя объект, и, как будто он сам сейчас пытается восполнить это повседневными обязанностями. Мне его даже немного жаль», – так думала Мирель, доставая из узелка, своё крестьянское платье.
Мирель надела свой скромный наряд и отправилась на городскую площадь. Здесь уже вовсю веселились. Люди смеялись, плясали, кто кого приглашал, кто сам по себе. Тут же была Мари с Ричардом. Увидев свою гостью, королева остановилась и подошла к девушке. Затем она взяла её за руку и знаком велела также остановиться всем.
– Дорогие мои, сегодня к нам прибыла гостья! Это Мирель Клоде. Она приплыла на торговом судне, шедшем из-за океана. Прошу вас, как можно добродушно принять её.
Все стали разглядывать девушку. Нигде, даже в своём монастыре она не видела настолько приветливых лиц. Каждый был рад её видеть, потому что её была рада видеть королева. Народ поклонился королеве и новой гостье.
– Веселитесь! – звонко воскликнула Мари, пожала девушке руку и удалилась к своему мужу.
Мирель умела танцевать, но всё же она ещё не успела освоиться в городе и чувствовала себя немного неловко. Некоторые кавалеры поглядывали на неё с улыбкой, но ничего более из этого не следовало. Тут девушка увидела в толпе Жюля. По нему было видно, что он не хочет здесь присутствовать, но это была его обязанность. Вдруг, к счастливой случайности Мирель, Рик, бегающий между танцующими, чтобы просто веселить всех, стал что-то нашёптывать тем, кто окружал художника. После этого в её сторону последовала его озорная улыбка. Тут толпа ещё больше окружила Жюля и, со звонким смехом, вытолкнула его прямо к ней. Он с досадой и недоумением посмотрел на них, затем с улыбкой, говорящей «Ну что же здесь поделаешь?», подал ей руку.
Весь этот танец промелькнул в её голове. Его безразличный взгляд, машинальные движения. На последнем па он отпустил её, махнул на прощание рукой и, даже не сказав спасибо, удалился с площади.
Девушка так старалась, каждое его движение в её сторону, прикосновение, как раскалённая печать въедались в её сердце. И, когда он так внезапно остановился и отпустил её, она протянула к нему руку и замерла с непонимающим взглядом, который мог быть у нищего, которому подали зачерствевший и худой хлеб, он мог его съесть, но голод от этого только усилился бы. Постояв так с минуту, она пустилась за ним.
– Я слышала, вы хорошо рисуете и умеете играть на лютне. – Попыталась она начать разговор.
– Это известно многим в городе и что же? – Несмотря на неё, сказал он.
– Не могли бы вы и меня научить? – Воскликнула девушка, пробежав вперёд и встав перед ним.
Он невольно посмотрел в её чудесные тёмно-синие глаза. Сколько жалости и мольбы было в них, сколько всего, чего не следовало бы ей так скоро показывать. Они просили у него всего одного и он, к своему глубокому сожалению, догадывался чего.
– Я учился сам, наверное, и вы могли бы. Но… – Он замешкал, что же теперь было делать. – Хорошо, моя мастерская находится под главной башней, на право от входа. Приходите туда завтра в три часа дня. Но сегодня прошу вас. Мне необходимо побыть одному. – Сказав это, он прошёл мимо и быстро и решительно направился к себе домой.
Мирель стояла на дороге, её глаза стали немного проясняться. Вдруг всё её лицо засветилось. Она сжала вместе свои руки и тихо пошла к себе.

2. Что ты чувствуешь?
Так начались эти занятия. День за днём проходил, но ближе друг к другу Мирель и Жюль не становились, разве что на малую долю. С каждым днём он всё больше понимал её чувство, и чем больше он понимал, тем больнее ему становилось. Юноше было жалко эту бедную девочку, которая привязывалась к нему всё больше и больше и уже любила его беззаветно. Что же он мог ей на это ответить? Он продолжал учить её и сам невольно привязывался к ней, но был убеждён что, что бы это ни было, это всего лишь увлечение и оно скоро пройдёт. Ведь ему, верно, навсегда суждено быть одиноким.
Она же теперь радовалась каждому дню с ним, она на лету схватывала все его житейские науки. И каждый раз, когда у неё что-то получалось, она с радостью смотрела в его глаза, ожидая похвалы. Ей было и невдомёк, что каждый такой взгляд причиняет ему некую боль.
Так прошло около двух месяцев. На последний день он, с равнодушием на лице сказал
– Думаю, с тебя достаточно. Ты быстро учишься, может быть, ты скоро найдёшь в себе тот самый скрытый талант. С ним ты сможешь жить в Люмьере, самостоятельно зарабатывая себе на хлеб.
– Но я думаю, что этого не совсем достаточно, – с тоской в глазах воскликнула она. Ей необходимо было высказать своё чувство.
Жюль посмотрел в её глаза и опять наткнулся на эту немую муку. Вдруг её губы сильно задрожали, казалось, она вот-вот расплачется.
– Я… не хочу уходить от тебя. Я хочу, чтобы мы были вместе. Никогда я не встречала мужчину подобного тебе, которого бы мне было немного жалко; с которым бы хотелось быть всегда; в котором не ощущаешь ни капли вожделения к себе. Не гони меня! – Мирель не разрыдалась, как он ожидал, а лишь наклонила свою голову. По ней было видно, что, если ей сейчас повторят «с тебя достаточно» она упадёт в изнеможении. Она уже упиралась, обоими, руками на кровать, на которой сидела.
Жюль не мог отпустить её в таком состоянии.
– Ну, хорошо, приходи сегодня к озеру за городом, вечером, в девять. Мы объяснимся, наконец, и, надеюсь, уйдём каждый со спокойной душой.
Мирель вдруг резко подняла голову, её тёмно-синие глаза опять засветились тем счастьем, как когда он предложил ей занятия. Она встала и тихо пошла к выходу.
– До встречи! – Произнесла она с улыбкой, стоя уже у самых дверей и оглянувшись на него, и вышла.
Когда девушка вернулась в башню, в её комнате её ждала Мари.
– Ну что он? – Спросила с живостью она, хватая девушку за руки и усаживая перед собой на кровать. За это короткое время девушки успели сдружиться. Мирель доверяла королеве, как старшей сестре. Мари же полюбила эту девушку за самоотверженность её любви, и она действительно поверила, что эта девушка сможет составить счастье её дорогого друга Жюля. Ведь она видела, как он требовал каждый день всё больше новых поручений, чтобы окунуться в заботы и позабыть в них самую жизнь. С тех пор он всё чаще был один. Весёлым его больше не видел никто. И та улыбка, которая мелькнула на его лице, когда он на танцах подал Мирель руку, была первая после той напускной за алтарём. И хоть она и была досадной, но, тем не менее, давно такой улыбки не видно было на его лице.
Мирель рассказала всё Мари, также и то, как часто художник бывает жестоко равнодушен к своей ученице. Когда она обращает к нему взгляд, его глаза наполняются жалостью, некой мольбой, они как бы говорят: «не смотри на меня так. Что я могу дать тебе?» Но как она обрадовалась его предложению об объяснении. Всё это разом вылилось из неё. Глаза девушки до сих пор светились радостью.
– Ну, вот видишь, надежда ещё есть. – Говорила ей Мари.
– Но, что он мне скажет? – Вдруг задалась вопросом девушка. На минуту взгляд её затуманился.
– Давай не будем гадать. Я очень рада за тебя. А теперь у меня дела. До встречи, дорогая! Удачи тебе!
Они обнялись и распрощались.
Всё время до вечера и Мирель, и Жюль были в волнении. Она не знала, как себя повести, что ему сказать, что он скажет ей. Он же думал о том, как высказать всё, не обидев её.
И вот этот вечер наступил. Небо было ясно и чисто. Звёзды сияли, а воздух вокруг был наполнен нежной истомой прошедшего дня. Жюль, по знакомой ему тропинке, не спеша, шёл к берегу озера. Когда он вышел на облитое лунным светом побережье, он увидел её. Мирель пришла раньше. Юноша немного оробел, в этом чудном свете звёзд, луны, сидя на влажной траве, на берегу, девушка была особенно прекрасна. Мирель была в своём прежнем крестьянском наряде, она сидела на коленях, подобрав юбку. Услышав шаги, девушка оглянулась, затем она оперлась на руку и стала смотреть на него. Их взгляды встретились. Глаза девушки блестели, отражая в себе звёзды, также в них отражались её слепой, влюблённый восторг и счастье. В его же взгляде была лишь печаль.
– Здравствуй! – Сказала она со своей мягкой улыбкой.
– Здравствуй! Ты давно здесь? – робко подсев к ней, спросил он.
– Нет, может быть, минут пять.
Жюль попытался улыбнуться, но, встретившись опять с её счастливым взглядом, он вздохнул и сказал:
– Я пригласил тебя сюда, чтобы сказать, кое-что важное. – С этими словами он медленно взял её руку. – Что ты чувствуешь?
Мирель потупила удивлённые глаза.
– Я чувствую тепло. Оно маленькое, но оно не слышно проникает в сердце, думаю, скоро оно заполнит всю мою душу. – Откровенно произнесла она.
Жюль опять тяжело вздохнул.
– Послушай, всё, что ты мне рассказываешь, может быть, это только привязанность и всего лишь воздушные замки. Ты талантливая, красивая девушка и я уверен, ты сможешь найти для себя более достойного человека. – Воодушевлённо сказал он. Но, говоря это, он не замечал, как с каждым словом, он всё сильней сжимает её ладонь. Заметив это на последних словах, он внезапно замолчал. Затем ещё раз тяжело вздохнул и, вынув её маленькую ручку из своей руки, положил её на траву.
Мирель раскрыла рот, чтобы возразить, но в его глазах она прочитала:
– «Что бы ты сейчас не сказала, нам обоим от этого будет ещё больнее».
Затем её кулачки сжались, губы задрожали, и она медленно опустила голову.
– Значит бесполезно. – Прошептала она. Затем встала и, как потерянная, побрела по тропинке к главной городской башне.
Жюль услышал эти слова, но он снова невольно бежал от самого себя. Он не мог взглянуть на неё, потому что знал, что после этого будет готов убить себя. Он сидел так же, как она прежде, с опущенной головой и сильно сжимая руки. До тех пор, пока не перестали слышаться её медленные шаги. Потом он встал и, что есть духу, побежал к себе.
Когда Мирель вошла в свою комнату она безжизненно упала на кровать. Она хотела заплакать, но у неё не получалось. Вся башня уже спала. Девушка решила поговорить завтра с королевой.
Жюль же, прибежав к себе в мастерскую, долго лежал на своей постели, бессмысленно уставившись в потолок. Затем протянул руку вверх и сжал кулак.

3. «Он увидит»
Со следующего утра и для Мирель и для Жюля должна была начаться новая жизнь. Жюль решил жить как обычно, заглушить в себе привязанность и воспоминания, опять погрузиться в повседневные заботы. Следующим утром Мирель обнаружила в себе всё ту же усталость, ту же безжизненность.
– Доброе утро! Как всё прошло? – весело произнесла Мари, заходя в комнату подруги. – Боже! Что случилось? – королева кинулась к девушке, увидев её, пустой взгляд.
– Всё бесполезно! Я не понимаю, зачем я всё это время вздыхала, радовалась, - сначала она говорила безжизненно, тихо, затем обрушилась в отчаянный крик. – Я ему не нужна. Он говорит, что мои слова – это пустые мечты, воздушные замки, что моя любовь вскоре рассеется, что это вообще всего лишь пустая привязанность, – бесконечный поток слов и слёз обрушился на королеву.
Мари бросилась к девушке, обняла, стала гладить по голове. Мирель приникла к груди королевы и, закрыв глаза, рыдала, повторяя лишь: «Я ему не нужна».
– Успокойся, дорогая, он сам не знает, что говорит. В любом случае всё это было не зря. Я уверена, он привязался к тебе, но он это усиленно отвергает. Ну же! – Она приподняла её лицо и улыбнулась. – Пойдём лучше прогуляемся. Посмотри, какой чудесный день! – С этими словами Мари встала и одёрнула штору. Действительно светило яркое весеннее солнце, оно буквально било лучами в окно. Мирель взглянула на этот свет и онемела. А лучи между тем медленно поднимались и охватывали всю комнату. Когда они достигли лица бедной девушки, её слёзы стали постепенно высыхать.
– Что ж, пошли, – тихо сказала она, погрузившись после этого отчаяния, в ту же безжизненность, хотя теперь в её глазах была не пустота, а печаль. Она теперь просто смирилась и действовала по велению королевы. Сейчас она не видела ничего в своей жизни дальше настоящего момента.
Девушки вмести вышли из башни и под яркими лучами солнца побрели к главной городской площади. Мирель молчала и тихо шагала вперёд. Мари пыталась найти, чем её развеселить, но ничего не приходило в голову, ведь всё в этом городе могло всего лишний раз напомнить девушке о Жюле, поэтому королеве оставалось также молчать. Она с сожалением смотрела на подругу и томилась своим бездействием.
– Знаешь, я не понимаю одного. – Мирель вдруг остановилась. – Зачем я училась всему этому, где мне теперь всё это понадобится. Я не смогу стать ни великой художницей, ни композитором! – Она говорила всё это бездушно, как пустой, но твёрдый факт.
– Дорогая, что ты говоришь?! Ты ведь так быстро так многому научилась! – Мари снова принялась её успокаивать.
– Мари, доброе утро! – Им навстречу шёл Жан. На его лице была приветливая, весёлая улыбка. Он махал рукой в знак приветствия.
– Отец, я думала ты теперь не выходишь из башни. – Мари обернулась к нему с улыбкой, пытаясь показать, что всё в порядке.
– Я возвращаюсь из Парижа. Знаешь, простая прогулка по этому городу помогает создать более точное описание истории Люмьера. – Старик обнял дочь и посмотрел на Мирель.
– А, наша недавняя дорогая гостья, как поживаете?
– Всё понемногу. – Попытавшись улыбнуться, ответила девушка.
– Кстати, вы знаете, в Париже скоро проводится фестиваль. Будут выступать, петь, приглашаются таланты с любыми номерами. – Жан попытался разрядить обстановку.
– Точно, это то, что нужно. Мирель, придумай свой номер и выступи в Париже. Развеешься, покажешь всем, чему ты научилась. Милая, тебе просто необходимо оживиться! – Королева взяла девушку за руки, и затем её взгляд стал серьёзней, так как на её живое участие, Мирель ответила лишь тем же бездушным взглядом.
Мари сжала плечи девушки.
– Посмотри на меня. У тебя ещё так много всего впереди. Представь, я уверена, ты блистательно выступишь, он увидит. Не смей раскисать! – Твёрдо сказала она.
– При этих последних словах Мирель подняла свои тёмно-синие глаза на королеву, и в них мелькнул огонёк.
– Да, – вдруг промолвила она. – Я немедленно начну придумывать номер. Да! Точно! Он увидит! Прости, Мари, мне нужно спешить! – Эта мгновенная перемена поразила королеву и Жана.
Мирель коснулась рук обоих: «Спасибо огромное!». И побежала к себе в комнату. «Он увидит! Он увидит!» – вертелось у неё в голове, ноги бежали сами собой.
Дома она сразу стала думать над номером. У неё возникали шикарные образы и, соединяя их, она могла всё ему объяснить, выразить всю свою любовь. Песня, танец, мгновенная картина, быстрая перемена костюмов. Мирель не думала о том, что это будет её первое выступление, что её увидит публика Парижа, ей было важно только то, что её увидит ОН. Девушка за день составила план выступления. Это было именно то, что нужно, что могло всё выразить, всё показать. До фестиваля оставалась только неделя. Мирель начала готовиться. В течение первых двух дней она достала всё необходимое, к тому же часть вещей у неё уже была. Ей понадобилось: лютня, мольберт, палитра с кистью, чистое полотно, шпага, и, наконец, её крестьянское платье. Первый день она репетировала в комнате, но ей нужно было пространство, сцена. Мари разрешила ей использовать для этого городскую площадь. Дни стали лететь быстро, один за другим. Мирель просыпалась в шесть часов утра, наскоро завтракала, затем начинала усиленно репетировать – движение за движением. Она не видела, как у неё всё получается, но, зная, что всем этим выражает свою любовь, была уверена в себе. Затем в час дня она плотно обедала и продолжала. Ела она за сценой, на свежем воздухе.
Многие жители города приходили посмотреть на Мирель. Однако она была настолько сосредоточена, что редко замечала их. Они и сами боялись помешать ей, поэтому смотрели издалека. Но все, кто видел её номер, были в восторге от её выражения чувств и таланта.
Мари рассказала Жюлю про план Мирель. Теперь он боялся проходить мимо городской площади во время репетиций бедной девушки.
– «Она хочет выступать перед Парижской публикой, но всё это она делает только ради тебя». – На эти слова королевы юноша опускал глаза в сторону и молчал. Он не хотел видеть репетиции Мирель. Ему было невыносимо больно видеть её старания, потому что он не знал, как он может на них ответить и может ли вообще. Мари знала, что ему также больно будет слышать восторг зрителей с городской площади.
Все старания девушки увеличивали чувство долга бедного художника, но где-то в глубине души этого юноши спала любовь к его талантливой ученице. Он уже был поражён, что кто-то так его любит. Жюль обдумывал кое-что, а именно, что раз всё это делается ради него, то он непременно должен видеть её номер на фестивале. Пока он не видел Мирель, боль его понемногу утихала вместе с чувством вины, и, к пятому дню недели он принял твёрдое решение – идти на фестиваль и обязательно посмотреть её номер. Ведь если бы он не пошёл, то ему страшно было представить, что могло с ней случиться, к тому же его чувство вины от этого бы только увеличилось.
Между тем, Мирель репетировала изо дня в день. Она возвращалась домой в десять часов вечера и, вся утомлённая, даже не в силах раздеться, ложилась на кровать и засыпала. И во сне она всё равно продолжала думать о нём. На этих мыслях она держалась всё это время, каждое движение номера, каждый шаг, каждое дыхание.

4. Казалось, счастье близко, но…
Наконец остался один день до фестиваля. Мирель отправилась в Париж, чтобы записаться. Она вошла в этот шумный город и была поражена, насколько разными были Париж и Люмьер, стоящие так близко друг от друга. Расстояние между ними можно было преодолеть пешком за полтора часа. Париж был гуще населён и люди здесь были совсем не такие, не столь приветливые, они не улыбались тебе сразу при встрече. Все они спешили и не обращали на Мирель никакого внимания. Если бы кто-то столкнулся с ней, она бы услышала только грубый оклик. Перед фестивалем этот город был оживлён, как никогда. Все вокруг суетились, бегали, посреди площади была большая сцена, люди кругом развешивали украшения, некоторые уже репетировали. Безмятежным и спокойным здесь был только один человек, он стоял и отдавал поручения. Это был уже знакомый нам барон Пьер де Жером. За это время в его жизни мало что изменилось. Однако после той битвы и единственного в его жизни поражения он решил стать немного ближе к народу. Именно поэтому он возглавил Парижский фестиваль.
Посреди всей этой суматохи барон стоял спокойно. Многие подбегали к нему, спрашивали о чём-либо, он же отвечал на все вопросы, но сам ни к чему не прикладывал руки. Пьер оставался только мысленным деятелем и повелителем, в конце концов, он просто привык к такой жизни. Бедствовать, как королева Люмьера, он считал ниже своего достоинства, хоть и очень уважал её.
Мирель сразу поняла, что этот человек руководит фестивалем, и подошла к нему.
– Добрый день! Я бы хотела выступить на фестивале. Мой музыкальный номер включает в себя несколько элементов: песню, танец и даже немного рисования.
– Здравствуйте, мадемуазель, я рад видеть вас здесь. Может быть, вы расскажите побольше, о вашем номере? – Он улыбнулся ей, внешность девушки ему понравилась. Её темно-синие глубокие глаза, светло-каштановые локоны, сбегающие по плечам и чуть приоткрытые пухленькие губы. Сейчас она жила своим чувством – как трепетна и прекрасна она была. Мирель дышала немного беспокойно, однако она была уверена, что её номер примут. Её взгляд был серьёзен, хотя наблюдательный человек мог заметить в этих глазах след последнего разочарования.
– Хорошо, пусть это будет для нас сюрпризом. Позвольте поинтересоваться, вы парижанка? – На протяжении всего разговора Пьер галантно улыбался, он стремился очаровать это юное существо, однако, замечал, что сейчас ей важно только что-то, о чём он даже не догадывался.
– Нет, я родилась на западе, за океаном, но сейчас я живу в Люмьере.
– О, как же. Знаю. Прекрасный город? Не правда ли? Вы явно знакомы с его чудесной королевой.
– Да. Но скажите мне, я могу выступить на фестивале? – Она стала замечать, что он уходит от темы.
– О, конечно, я буду рад увидеть вас на сцене. Это будет весьма интересно. Так что вы будете.., – его глаза на минуту упали на бумаги в его руках. – Вы будете пятым номером. Приходите сюда завтра, в три часа дня.
– Замечательно, сейчас я продолжу репетиции, спасибо.
– Постойте, я могу узнать ваше имя, совсем забыл.
– Мирель Клоде.
– Позвольте представиться, я барон Пьер де Жером.
– Очень приятно, но я спешу. Я хочу, чтобы этот номер увидел очень дорогой мне юноша. Позвольте мне идти. – Она подумала что, услышав это, барон поймёт её и отпустит.
– Что ж, мне жаль, до свидания. – Он вздохнул и махнул ей рукой.
Мирель побежала, в голове её вертелась мысль поскорее приступить к репетициям.
– «Неужели, сердце этой молодой леди уже занято, как жаль. Но я устрою так, что я стану её утешителем» – так подумал барон. Пьер был один из тех людей, которые могли замечать в глазах других то, что мало кто видел с первого взгляда. Он заметил след недавнего разочарования Мирель. И он остался стоять на своём месте, глядя вслед девушке с той же лукавой улыбкой.
Мирель поспешила на главную площадь Люмьера, чтобы продолжить свои старательные репетиции. Прибежав туда, она обнаружила там Мари.
– Меня приняли. Завтра, в три часа дня я выступаю пятым номером. – Коротко объявила ей девушка и стала готовить всё к репетиции.
Мари улыбнулась, видя, как Мирель грациозно бегает по сцене. Королева сошла с площади и зашла за помост, тут её ждал Жюль.
– Ну что, ты решился? – Серьёзно спросила она.
– Конечно, она так трогательна. – Жюль смущенно улыбнулся, но взгляд его был серьёзен.
– Не смей её расстраивать, я не прощу тебе её слёз. Из вас получится прекрасная пара. Вы оба нуждаетесь в одном и том же и способны залечить раны друг друга. Думаю, она сама тебя пригласит. Посмотри её номер, это так чудесно.
– Хорошо. – Улыбнулся он.
– Таким счастливым я тебя давно не видела. – Королева также ему улыбнулась.
– Мари, здравствуй! Как поживаешь, Жюль? – К ним подошёл Жан. – Я только что из Парижа, там такая суматоха, фестиваль возглавил наш недавний друг Пьер, барон де Жером. Я поговорил с ним немного, он рассказал мне, как прекрасна наша Мирель. Она ведь тоже недавно прибежала от него. Он такой удивительно довольный. Пьер спросил меня: «Если не секрет, что за юноша, ради которого она так старается». Я, конечно, с радостью рассказал ему, что это наш Жюль.
Мари слушала отца и в глазах её отразилась подозрительность:
– Не думаю, конечно, что нам стоило ему доверять. По крайней мере, мы теперь с ним можем просто «хорошо побеседовать». Но, всё же, он по-прежнему действует только в свою пользу. Стоит ли ждать от него ещё сюрпризов, раз она ему так понравилась? – Но королева не хотела расстраивать влюблённых, впервые она видела обоих настолько вдохновлёнными и счастливыми, поэтому заглушила свои подозрения. – Ну что, Жюль, иди, посмотри на неё, я уверена, она скажет тебе многое для твоего исстрадавшегося сердца. – Она с улыбкой отпустила его.
Юноша в своей радости не слушал, что говорил Жан, иначе бы он смекнул, кое-что для себя, но он уже осознавал свою влюблённость в Мирель, поэтому был слишком счастлив, чтобы обращать внимание на разговор, в котором он и не участвовал.
Жюль взошёл на сцену, он даже не пытался скрыть, сдержать свою откровенную невинную улыбку. Увидев его, Мирель приостановилась и подошла к нему.
– У тебя здорово получается. Когда ты будешь выступать?
Сначала девушка молча стояла с опущенным взглядом, она не смела, принять на свой счёт его улыбку. Вся сцена отказа встала у неё перед глазами, после этого она чуть было не заплакала. Но, услышав его бодрые и добрые слова, она оживилась, мгновенно посмотрела на него и спросила.
– А ты придёшь? – Как невинно и наивно сейчас сияли её глаза. Это смутило его, и он потупился:
– Конечно… Так, когда и куда мне идти?
– Парижская площадь, завтра, три часа дня, я буду пятым номером.
– Хорошо, я приду. – Тихо сказал он, стараясь скрыть своё пылающее лицо.
Мирель улыбнулась и снова вернулась к репетициям, она заметно оживилась, больше бодрости, жизни чувствовалось в каждом её движении.
Девушка не знала, что в это время Пьер задумал коварный план, который бы очень огорчил обоих влюблённых. Он нашёл одного, знаменитого в центральной местности кутилу, со спины похожего на Жюля, и в это время как раз подговаривал его на одно дельце:
– Я дам тебе деньги. Сядь спиной на видимое со сцены место и пей, веселись, болтай всякие несуразности. Ну, ты это умеешь. Главное, чтобы она увидела, насколько ты плох. А она, бедняжка, подумает, что это он, правда, если она пойдёт в кабак, тебе лучше поскорее убираться оттуда. Понял?
– Ваша светлость, всё будет! За ваши деньги как вам угодно! – Молодой ремесленник поклонился и, получив мешок золотых монет, удалился.
– Отлично, это то ему можно доверить, теперь стража. – С этими словами Пьер подошёл к двум мужчинам, стоящим у сцены.
– Завтра, в три часа дня на фестиваль придёт юноша из Люмьера. Ни в коем случае не подпускайте его к сцене, чтобы он ни делал, что бы он ни говорил. Это приказ!
– Будет исполнено! – Ответили они ему, встав по стойке смирно.
– «Ну вот, она расстроится, само собой, когда увидит, что её возлюбленный, вместо того, чтобы смотреть посвящённый ему номер, кутит в ближайшем кабаке, даже не стыдясь, у неё на виду.» – Подумал он, и опять на этом гордом лице появилась его частая гостья – лукавая улыбка и этот же хитрый взгляд.
– «И тут я начну её утешать и очарую это прекрасное молодое создание».
На следующий день случилось многое, но об этом в следующей главе.

5. Выступление
Следующим утром Мирель проснулась оживлённая и в радостном настроении. Её душа парила от счастья. Сегодня она сможет проявить и свой талант, и свои чувства и показать их самому главному человеку. Впервые за всю эту неделю девушка выспалась и хорошо отдохнула, к выступлению она успела подготовиться всего за три часа.
Жюль также проснулся с чувством незабываемого счастья и всё время до своего выхода прибывал в этом радужном забытье. Часа в два дня он вышел из мастерской и направился к цветочной лавке крошки Молли. Придя туда, он увидел, как всегда доброе и милое, личико цветочницы.
– Здравствуй, ты ведь сегодня идёшь на концерт Мирель. Что бы ты хотел взять? Я недавно развела новый сорт белых тюльпанов. Вот они! Думаю – будут отличным подарком. – Девушка указала ему на три большие корзины у окна. На чудесных белоснежных лепестках мерцали капли воды, отражаясь бликами в солнечном свете, который лился из окна.
– Прекрасно! Можно мне три цветка? – Юноша радостно улыбнулся. Всё казалось ему в этот день таким воздушным и чудесным. Всё хорошее, казалось в тысячу раз лучше.
Заботливой, нежной рукой Молли взяла три тюльпана с крупными бутонами и, перевязав их светло-голубой лентой, протянула юноше.
– Для неё я отдам тебе их просто так. – Улыбнулась цветочница.
– Огромное спасибо! – Он поклонился ей, взял тюльпаны и с улыбкой выбежал из лавки. Не чувствуя под собой ног от радости, Жюль помчался в Париж.
Мирель в это время уже стояла у сцены фестиваля. Она была сильно нагружена. Костюмы, мольберт с полотном, палитра, кисти, шпага – всё это она принесла из Люмьера сама. Её чувства вдохновляли её, и она не замечала даже этой тяжести. Многие были поражены, увидев девушку, когда она только подходила к сцене. Мирель готовилась к выступлению, расставляя на выделенном ей пространстве всё необходимое.
Наконец настал долгожданный час. Объявили номер девушки. Посреди сцены стоял мольберт с полотном, около него на полу лежала палитра с кистью. Мирель вышла на сцену и спела первые слова песни, затем началось живое действие. Держа голос и звонко выводя каждый звук песни, девушка за полминуты схватила палитру и нарисовала на полотне ярко-алое сердце. Потом Мирель исполнила танец со шпагой, который закончился, тем, что лезвие проткнуло мольберт. На последних словах песни девушка грациозно присела на сцене в реверансе. Каждое её движение было наполнено хрупкостью, естественностью, чистотой и чувствами. Но, исполняя номер, она искала в толпе глазами своего возлюбленного. В этой шумной толпе, которая затем ей дружно аплодировала. В глазах зрителей отражался восторг – они свистели, смеялись, улыбались, хлопали в ладоши. Но весь этот шум лишь мешал ей, она не видела его и начинала медленно приходить в себя. Сколько она не искала, Мирель не могла увидеть его лицо, его глаза, которые недавно так радостно смотрели на неё. Но, вдруг, она услышала чей-то хмельной весёлый голос, и её взгляд медленно перешёл туда, откуда он доносился. Это было окно кабака, стоящего на площади, чуть дальше от сцены. Тут её глаза расширились. Она увидела его, смеющегося, веселящегося, пьющего, в то время, как она здесь выступала для него и только для него.
А в это время настоящий Жюль видел её выступление, видел, насколько мог разглядеть происходящее на сцене на расстоянии километра. Стража, исполняя приказбарона, не давала ему подойти близко к сцене. Он кричал, пробивался, спрятал в куртку цветы, чтобы они не помялись. Но Мирель его не увидела, он был слишком далеко, его голос перекрывал шум толпы.
Увидев кабачного кутилу, не слушая комплиментов и аплодисментов, Мирель спрыгнула со сцены и пошла по направлению к этой самой таверне. Пьер заметил это и со злорадной улыбкой проводил её взглядом. Он понимал, что легче будет добиться расположения девушки, когда она будет на последней грани, когда она выйдет из этого злополучного места, куда сейчас направлялась. Подговорённый бароном человек уже удалился через выход во внутренний двор таверны, он живо соскочил со своего места, когда увидел, что девушка со сцены направляется в пивную. И теперь, казалось, всё может закончиться страшно.
Мирель вошла в это маленькое, отвратительное здание и подошла к стойке.
– Чего желаете, мадемуазель? – С улыбкой спросил её хозяин.
– Дайте мне выпить, я… – В её глазах опять встала это вечная пустота, как в утро того дня, после разочарования в Жюле. Ей подали бокал вина. Она оглянулась кругом. Мирель чувствовала себя ужасно, эти ухмыляющиеся лица, смотрящие на неё изо всех углов, были так отвратительны. «Ничего светлого, ничего нужного, ничего, что бы могло радовать. Всё вокруг – хаос и пустота! Всё, что было благородного и чистого, всё было зря!» – эта мысль вяло тянулась в её голове. Она глотнула вина, выпила весь бокал, и темнота в глазах заполнила всё её сердце.
– «Он был здесь, пока я там, так старалась ради него» – думала она.
– Представляете?! – Вдруг вырвалось из её губ, и тут её бессвязная речь превратилась в слабый, затем всё нарастающий, истеричный хохот. Ей подали ещё вина, она пила и постепенно становилась всё веселее и безумнее.
Тут она встала и, шатаясь, стала говорить, что-то несвязное. Мирель повторяла одно и тоже: «Он был здесь, а я, я там, так для него старалась. Дура, дура! – Затем раздавался звонкий истеричный смех.
Из-за толпы Жюль не смог увидеть, куда убежала Мирэль со сцены, но, спросив зрителей, поблагодарил их и поспешил в это ужасное место. К счастью, из-за той же шумной толпы барон не заметил художника, иначе он бы постарался его остановить. Пьер не рассчитывал, что юноша побежит за Мирэль.
Добежав до пивной, Жюль на минуту остановился на пороге. Он увидел Мирэль, и в его глазах отразился ужас. Она уже час сидела здесь, пока художник смог разузнать, куда она ушла, и протиснуться сначала к кабаку на площади, потом к стойке в таверне. Поражённый он подошёл к девушке и спросил:
– Что ты делаешь?
Мирель вдруг замерла:
– Что я делаю? Посмотрите на него, он ещё спрашивает у меня, что, я делаю. А что? Тебе можно, а мне нельзя? – Сказала она безумным голосом.
– Да посмотри на себя. Зачем всё это, меня не пустили к сцене, я так спешил. А ты теперь здесь?! Как ты можешь?! ЗАЧЕМ?! Прекрати! – Вскричал он. Юноша был поражён: перед ним его чистое, любящее создание, но где, в этой сгнивающей клоаке.
Вдруг глаза девушки устремились на него и стали жалостливыми. Они начали медленно наполняться слезами.
– Ты кричишь на меня?… – Грустно сказала она слабеющим голосом. Тут её ноги подогнулись, и она в изнеможении упала на пол. Так Мирель сидела у стола, на котором лежал кухонный нож, и смотрела на Жюля грустными, умоляющими глазами и повторяла плачущим голосом. – Ты на меня кричишь… Значит… Значит, ты меня ненавидишь… А тогда, зачем же мне жить? – Тут она нащупала на поверхности стола нож и дрожащими руками поднесла его к шее. По её щекам текли слёзы, она слегка вздрагивала, постепенно поднося лезвие ножа к горлу.
– Не смей! – Вдруг резко вскрикнул Жюль и бросился к ней. Он обнял Мирель и сжал её дрожащие руки. С тревогой он посмотрел в глаза девушки.
Этот внезапный крик, тёплые объятия, прикосновение, нежный тревожный взгляд, впервые она видела его с таким взглядом, окружающая обстановка – всё это до такой степени поразило бедную девушку, у неё закружилась голова, закатились глаза, и она потеряла сознание. В таком состоянии она опустила руки, нож сам выпал и Мирель упала в объятия Жюля.
Глаза юноши стали серьёзными, он поднял её на руки и вышел из этой смрадной комнаты на улицы Парижа. И, несся её на руках, он поспешил в Люмьер.
Вдруг тюльпаны из его куртки выпали на грудь девушки. Художник совсем забыл о цветах. Мирель будто спала. Он замедлил шаг, чтобы лучше разглядеть как лежали бутоны на её груди. Три нежных, белых, слегка помятых цветов тюльпана, которая были так похожи на неё. Он была и оставалась для Жюля также чиста, нежна, хрупка и также потрёпанная жизнью. Тут художник мягко улыбнулся.
– «Теперь ты спишь на моих руках, я не отпущу тебя, я буду беречь твой чистый сон». – С такими мыслями он пришёл к главной башне Люмьера, поднялся на самый высокий этаж, внёс Мирель в её комнату и трепетно, но с уже ощущаемой усталостью, опустил на кровать.
Юноша нежно посмотрел на неё и погладил ладонью по щеке. Он тяжело дышал от усталости. Мирель ощутила его тёплое дыхание и открыла глаза.
– Жюль… – Слабо произнесла она, на её губах постепенно появилась улыбка.
– Ты открыла глаза! Как ты? – Он тут же оживился и радостно и с облегчением улыбнулся.
– Всё хорошо… Ты здесь… Ты не ненавидишь меня…
– Я люблю тебя, Мирель. Я больше никогда тебя не растрою, посмотри на меня…  – Он серьёзно взглянул на неё и сжал её руку. – Ты будешь моей женой?
– Жюль, конечно… Конечно! Как долго я ждала этих слов! Ты видел мой номер? Ведь ты был там? У сцены? – Говорила она, тяжело дыша. Волна счастья постепенно охватывала её сердце.
– Да! Я видел! Ты молодец! Ты так красива, талантлива! Ты… Ты – теперь, моя! – Тут он обнял её и сжал.
Мирель заплакала от счастья. Эта волна накрыла её, накрыла их обоих. Он говорил с вдохновением, нежностью, искренней любовью, с уверенностью в своих обещаниях, его глаза светились радостью.
Вот так закончился для Мирель этот её долгожданный день. Через неделю в Люмьерском храме с пышностью была отмечена свадьба Мирель и Жюля. Это был замечательный солнечный день, в городе не было ни единого грустного лица. Все улыбались, смеялись и радовались. Все поздравляли влюбленных: Рик играл на лютне. Мари и Молли танцевали и пели от души. Платье невесты было украшенно теми самыми белыми тюльпанами, ими же были усыпаны все улицы города.
Эта замечательная самоотверженная, талантливая девушка, она так подходила этому юноше. Эти двое смогли сделать счастье друг друга и залечить своей любовью прежние раны. Они обрели то, в чём нуждается каждый – чистую любовь – самое ценное сокровище в мире чувств.

Часть третья. Антуанетта.
Книга первая. Россия.
1. Похищение.
Прошёл ещё один счастливый год в Люмьере. Казалось, здесь, наконец, всё вошло в свою колею. Каждый день проходил мирно и спокойно. Городок медленно, но с каждым днём всё больше и больше расцветал. Люмьер жил частью активной торговлей с Парижем. Благодаря своей маленькой, но интересной истории возникновения «город света» стал известен ближним европейским государствам. Они поражались: «как, казалось бы, погибшие представители человечества создали своё маленькое сельское государство, которое при всём этом ещё и развивается». Некогда обитатели парижских трущоб теперь имели каждый свой дом, семью, талант, ремесло. Каждый знал, и умело исполнял своё дело. Здесь жили люди всевозможных в то время профессий от плотника до ювелира. Это был городок искусств, живущий обменом с Парижем. Каждый люмьерец был доволен своим положением и не завидовал соседу, каким бы он не был. Ведь каждый знал, как ни живу я, как ни живёт мой сосед, королева живёт также, а возможно и хуже. Понимание этой истины каждым жителем города держало их вместе. Самоотверженная и бескорыстная любовь королевы делала каждый их день осмысленным. Маленькое сельское государство со свободными людьми, имеющее, только одно сословие, где все готовы были протянуть друг другу руку помощи. Вот таким стал Люмьер.
У Мари и Ричарда родилась дочь – маленькая Антуанэтта. Королева не могла налюбоваться на своё дитя. Однажды вечером у неё возникла маленькая причуда. Хотя сама она и жила как простая крестьянка: работала на огороде, иногда рисовала картины и отправляла их на продажу этот труд всё же приносил хоть какой-то доход. Но своей малютке она стремилась дать всё самое лучшее. Антуанэтта была укатана в белоснежные кружевные пелёнки, такие изготавливали только в Люмьере, малышка спала в деревянной, но украшенной дивной резьбой колыбели.
Однажды вечером Ричард застал свою супругу за вышиванием. Она склонилась над кружевной канвой и выводила золотой нитью узор на белоснежной ткани.
– Что это? Чем ты занимаешься? – нежно спросил он, подойдя сзади и смотря на её работу через плечо. – Ты вышиваешь здесь имя нашей дочери. Но зачем?
– Именно, мой дрогой муж. Не приведи Господь, конечно, чтобы это случилось, но если наша малютка когда-нибудь потеряется, то так мы сможем её найти, и она будет помнить кто она и откуда. – Королева мягко и обворожительно улыбнулась. Затем она аккуратно сложила готовый кружевной платок и положила его в пелёнки мирно спавшего ребёнка. Она сделала это искусно, малышка даже не почувствовала.
В этом и заключалась маленькая причуда королевы. Мари вышила на кружевном платке золотой нитью имя свой дочери и тщательно спрятала его в её пелёнках. Она не знала, что эта затея в будущем поможет малышке.
Правда, теперь для Люмьера наступили новые тревоги. В Париже собрался некий тайный совет держав. В Лувре, в комнате отведённой министру – барону Пьеру де Жерому, с каждым днём собирались министры из ближних к Люмьеру государств. На данное время здесь были: французский, немецкий, английский, итальянский и испанский министры. Этот совет был сокрыт от монархов и ни в одной из историй государств не обозначился. Задачей и целью его стал Люмьер. Проще говоря, державы решали, кому будет принадлежать этот маленький городок.
Каждый из министров уже в отдельности пытался поговорить с королевой. Но Мари ни на что не соглашалась, она хотела, чтобы Люмьер был самостоятелен. И вот в один день министры решили объединить свои силы и все вместе посетили королеву.
– Неужели вы не понимаете, ваш город так не продержится, в нём смешаны народы. На искусстве и огородах вы далеко не уедете.
– Нам это без надобности, существуют же отдельные маленькие герцогства. Почему вы не можете покинуть нас.
– Но ваши перспективы растают как зажжённая свеча, если вы не присоединитесь к какой-нибудь из наших держав.
– Зажжённая свеча тает лишь от того, что её огонь слишком ярок. Это моё последнее слово, неужели вы все настолько упрямы. Всё созданное мной здесь разрушиться с этим развитием. Люмьер уже тогда потеряет свой смысл. Он станет, как Париж. Зачем же было возвышаться, если собираешься вернуться до первоначальных основ?
– Но Париж – это величайшая из европейских столиц.
– Люди которой прозябали в катакомбах и трущобах. Не расписывайте мне его, я выросла в Париже! – отчаянно, но твёрдо говорила она. На каждое слово любого из них у неё был аргумент. Мари была уверенна и непоколебима в своих утверждениях. Все послы, кроме, французского слабели перед её доводами. Известный же нам уже Пьер, лишь мирно улыбался, смотря на яростное и уверенное лицо королевы и на своих недоумевающих соратников. Он ещё помнил последнее поражение, опять по сути, нанесённое ему женщине. На фестивале искусств и талантов в Париже он не рассчитывал, что Жюль пойдёт за Мирель, поэтому ошибся и просчитался. Но, быстро пережив это, он с прежней лукавой улыбкой, проводил влюблённых. Со временем у него созрела новая цель. Он решил, во что бы то не стало, заполучить Люмьер и разрушить эту утопию, доказав реальность недолговечности иллюзий. Однако он понимал, что Мари ни в коем случае не отдаст Люмьер Франции, ведь это бы действительно означало крах и жители света опять бы превратились в низший, прозябающий в катакомбах класс.
– Это моё последнее слово, прошу вас удалиться. – Заключила она, и послы с печальными лицами последовали из маленькой залы главной башни.
Собравшись снова в Лувре, в тот же день, они объявили Пьеру, что опускают руки.
– Это городок – это ваша болезнь. Зачем вы нас ей заразили, мы все отправляемся по домам, пусть с ним будет всё что угодно. Это была изначально пустая затея. Если вы так хотите иметь Люмьер просто откажите ему в поставке мяса и молока. Один он без скотоводства не выживет. Там не настолько сильные люди, чтобы отвоёвывать ближние земли. С вашего позволения, мы уезжаем. – Они развели руками и, поклонившись, попрощались с Пьером.
Чуть только закрылась за ними дверь, Пьер расположился в своём кресле и стал рассуждать:
«– Вы думаете, отказ в продуктах что-то изменит. Но она сможет снова их воодушевить. Эту королеву победить трудно в её нравственном влиянии на них. Что же такого в ней, что её народ ей так предан. Вот если бы мы разговаривали с её мужем, уговорить его было бы гораздо легче. Но, увы, он сможет вести дела, только если наша дорогая Мари, вдруг, умрёт. Но не может же внезапно скончаться эта молодая и здоровая особа. Подослать к ней кого-нибудь, отравить или обмануть её будет столь же сложно. В отношении меня она подозрительна. Следовательно, тогда у неё нужно отобрать что-то жизненно важное для неё. И тут всё может вполне удастся. Ведь у нашей славной королевы есть одно уязвимое место, она без памяти любит свою маленькую дочь. Если малышка вдруг исчезнет, королева изведёт себя сама. А короля я легко смогу подкупить. Вот оно!» – Пьер лукаво и хитро улыбнулся, выражение лица его стало слащавым.
– Хотя, правда, если подумать, зачем я всё это делаю. Это месть, за то, что она отвергла такого человека, как я. Я разрушу её утопию, не может обыкновенная женщина быть настолько сильна. Хотя я и сказал, что признаю поражение. Но при своём уважении к ней не могу простить презрение и пренебрежение ко мне.
– Вы посылали за мной? – В комнату вошёл молодой человек. Он прервал ход мыслей посла, но, тем не менее, его появление обрадовало Пьера.
– Жан-Поль, у меня есть к тебе поручение. Присаживайся.
Юноша размеренными шагами подошёл и сел на стул. Много рассказывать об этом человеке не имеет надобности. Скажем лишь, что это был самый верный слуга
барона. Это был человек ловкий, с долей хитрости и в тоже время надёжный и верный своему слову и делу. Пьер мог спокойно поручить ему любую работу, зная, что она будет точно и хорошо выполнена. Жан-Поль был весьма симпатичной наружности: белокурый, с зелёными глазами и атлетическим телосложением.
– Не спрашивай меня, зачем, я знаю, ты сделаешь то, что я тебе прикажу. Этой ночью ты прокрадёшься в комнату королевы Люмьера, не думаю, что это будет для тебя сложной задачей, ты ловок и находчив. В общем, выкради малышку Антуанэтту и… – Тут барон призадумался.
– Надо отправить её туда, где не конкурируют мои недавние коллеги. Но при этом, чтобы она не могла самостоятельно вернуться, и я смог за ней следить. Хм… – Пьер медленно подошёл к большой карте висевшей у него в кабинете. – Точно, ты выкрадешь её, затем мы посадим тебя на торговое судно в Россию.
– Ну а там? – невозмутимо спросил юноша.
– А там бросишь её на дороге где-нибудь, там будет уже всё равно. Исполнишь? – барон обратил на него свой лукавый взгляд.
– Как всегда, не извольте беспокоиться, – и со столь же невозмутимыми глазами юноша встал, поклонился и вышел из комнаты.
– Теперь остаётся только ждать. – С улыбкой сказал Пьер. – Когда Мари отчается и умрёт с горя мне останется только подкупить короля. Может и придётся немного постараться, но победа всё равно будет за мной.
Этой ночью малышка Антуанэтта была украдена. И через неделю морского пути слуга и ребёнок были уже в России. Посланник Пьера был настолько ловок, что пропажу заметили только утром. Свою роль сыграло воспитание малютки, которая спала так крепко и на удивление спокойно вела себя, когда похититель сел на борт корабля. Она охотно принимала пищу из его рук. Слуга Пьера запасся едой, так то, что он должен будет оставить малышку в живых, было для него неоспоримо. Этот юноша был весьма хладнокровен, он не смог бы привязаться к Антуанэтте, конечно, она была милой, но ведь она была его заданием. Когда они высадились в Петербургском порту, мужчина взял повозку и велел везти на рынок. Когда же они были доставлены, юноша положил её на пустой, ещё не занятый ни кем прилавок, который, по словам извозчика всегда был пустым и, надвинув капюшон, что есть сил, помчался обратно в порт. Видимо, какой-то несущественный след тяжести, и жалости к ребёнку всё же появился в его невозмутимом сердце. Больше он не появлялся, он спокойно приплыл в Париж и продолжал свою службу.
Что же произошло в Люмьере, когда обнаружили исчезновение Антуанэтты. Королева подняла на ноги всех людей в башне, а затем и в городе. Но Мари сразу поняла, что её дочь похитили. Она даже не надеялась теперь вернуть её, у королевы была догадка, что это Пьер, но она слишком хорошо знала барона, чтобы догадаться, что её малышка уже в недосягаемости, и, действительно, она была уже на отплывающем корабле. В этот день в Люмьере впервые начался траур. Мари была вся в слезах, она не переставала дрожать и повторять:
– Всё пропало.
Каждый человек в городе в этот день побывал в её покоях. Все пытались как-то её утешить, но она никого к себе не подпускала, кроме мужа, да и Ричард просто обнимал её за плечи и молчал.
Мари никого не слушала, никому и ни чему не верила. В конце концов, сочувствующим оставалось только в печали стоять рядом. Ричард, было, предложил объявить и осуществить поиск, но это было воспринято ею равнодушно. Король побоялся продолжать свои речи. Он просто, так же, как и её подданные оставался молчаливым сочувствующим. Он не мог видеть свою любимую в таком состоянии, но ничего кроме своего присутствия он дать ей не мог. В это время одной ночью был проливной холодный дождь. В эту ночь Мари сбежала к парижскому кладбищу, к могиле матери, там она просидела всю ночь, причитая и плача, к утру, она в ужасном виде появилась на пороге покоев. Об её побеге никто не знал, город заснул и закрыл все окна и двери, так как дождь был резким и промозглым. Мари скрылась незаметно и тихо. Но, увидев утром свою жену, король был поражён. Женщина была вся мокрая, босая, вода стекала с волос и с платья.
– Боже мой! – Он вскочил и обнял её. Мари билась в лихорадке. Королева слегла, за ней ухаживали Молли и Мирель. Пришедший единственный люмьерский лекарь заявил, что Мари больна воспалением лёгких и протянет, к сожалению, не более двухмесяцев. Жители не спешили верить такой печали, ведь пока Мари была жива, была жива и надежда в жителях города.
Настали тяжёлые времена. Париж отказал в поставке с рынка мяса, молока, яиц и мёда. А вследствие того, что эти продукты необходимы больным, королеве не могли оказать нужный для выздоровления уход. С каждым днём Мари дышала всё тяжелее, к тому же её состояние ухудшали и ежедневные слёзы по дочери. Слова лекаря сбылись. Через два месяца Мари скончалась. В последние дни она не подпускала к себе никого кроме Мирель и Молли. Ричард подошёл к ней, однажды и с нежностью погладив её по щеке, спросил:
– Как ты?
– Уйди, ты всё погубишь, ты так слаб! – С тяжёлым дыханием сказала она и начала в горячке метаться в кровати.
Это всех очень удивило, даже мужу королевы было отказано в присутствии близ её предсмертного ложа. Даже в лихорадке она понимала, что он ничего не сможет сделать как король. Мари была похоронена с частью. Над Люмьером нависла большая туча.

2. Всё пропало
Пьер узнал от доносчиков, на какой день назначены похороны королевы и задумал в этот день осадить Люмьер.
Гроб Мари был пронесён через весь город, люди сопровождали его в слезах. Он был закопан, на Парижском кладбище рядом с могилой их первой королевы Амэль, её матери. Это было на самом краю кладбища.
  – Она навсегда останется в наших сердцах, никто здесь стоящий не посмеет её забыть. Она вывела всех людей здесь на свет и доблестно защищала их жизнь и свободу, как это не смог бы сделать ни один мужчина. Давайте же пожелаем её телу упокоиться с миром, и пусть её душа всегда будет с нами, – такова была короткая речь Поля. Но ей и было всё сказано.
Постояв в печали, выслушав проповедь, толпа жителей отправилась обратно в город. Колокол монотонно звенел, они шли, и, вдруг, когда они пришли на середину поля, того самого старого хлебного поля, где некогда произошли те две знаменательные битвы. Тут колокол стал бить, как будто грознее и степеннее, что-то устрашающее было в этом звоне. Раздался крик птиц, дикий, несхожий с чем-то земным, небо стало темнеть. Большая тень двигалась по земле, она тянулась. Она предвещала, что вот-вот что-то страшное появится из-за горизонта. Подул резкий ветер. Иные сжали рукою у груди. Страх отразился в их глазах.
Издалека появилось несколько людей. Они были вооружены. Во главе них был никто иной, как Пьер.
– Здравствуй, Люмьер! Ну, что ж, устроим переговоры, или я могу сразу начать атаку? – Он грандиозно развёл руками и улыбнулся, казалось, он сейчас злобно засмеётся.
– Что тебе нужно?! Настолько твердо данное тобой королеве слово?! Это из-за тебя она умерла! Что же теперь, ты пришёл сюда убивать нас?! Но в нас ещё жив её дух, её идеи, мы будем защищаться! – Сказала Мирель, выступив вперёд. В её глазах сверкало возмущение, она готова была пойти на посла с мечом, если бы у неё в руках сейчас было оружие.
– О, юная леди, я бы хотел прежде переговорить с вашим королём.
– Мы будем защищаться, – неуверенно сказал Ричард.
– Что ж, позвольте мне тогда глядеть из вашей главной башни на первые часы боя. – Пьер с самодовольной улыбкой прошёл чрез толпу, направляясь к Люмьерской башне. Ричард помчался за ним, как-то инстинктивно он решил, что ему самому тоже лучше остаться в башне, а вернее ему уже даже нечего было делать на этом поле боя.
– Ах, Ваше Величество, правильно, идёмте за мной, будем вести дальнейшие переговоры, пока жители города будут его отстаивать. – С той же лукавой улыбкой, чуть обернув голову, сказал барон. В этой усмешке он выражал всё своё превосходство, для него Ричард сейчас был лишь жалкой, но забавной помехой.
На лице же короля отражались смятение, недоумение, но он следовал за Пьером. Они вместе вошли в башню, и теперь воинам уже не нужно было знака, они помчались на штурм города, прямо на безоружных людей. Они с шумом и грохотом ворвались в город и рушили всё на своём пути. Мирель пыталась отбиваться, она защищалась, но тех, кто сражался с ней наравне, было мало, жители Люмьера были застигнуты врасплох.
Воины ворвались в храм, Поль стал перед ними на колени, его оттолкнули. Стали рушить картины, бить витражи. Отца Поля убили, как он ни пытался защищать храм, он был жалкой помехой. Мирель, Жюль и Рик пытались доблестно отстаивать защиту города. Но среди жителей было мало тех, кто мог бы им чем-то действительно помочь.
Молли попала в гущу сражения. Она обомлела и не знала, что делать. Вдруг, один воин резко схватил её за локоть и обернул к себе, затем грубо оттащил в сторону.
– Пустите, прошу, умоляю, оставьте меня, не троньте! – Из её глаз брызнули слёзы. Она не могла защитить себя.
– Я займусь тобой. – Говорил опьянённый сражением воин. Он страшно хохотал и рвал её рубашку и оттаскивал её руки от груди. У него были яростные сверкающие глаза.
Это невольно заметил Рик, волна разъярённых и испуганных людей отделяла мужа и жену друг от друга. Он мучился и стал разить всё вокруг, в нём кипел гнев.
  – Сволочи, подлецы! – Кричал он и у него тоже брызнули слёзы, но не от страха, а от боли и злости.
Всё это наблюдали Пьер и Ричард с высоты Люмьерской башни. Барон с торжественным наслаждением, а король с немым отчаянием.
  – Видишь, решай поскорее, без неё они не могут толком защищаться, ты только удлиняешь их мучения. Может этого тебе хватит, чтобы принять решение. Давай просто заключим договор, и я туту же отзову солдат. Ты станешь знатным лицом, будешь жить в большом доме, в Париже. Поселишь рядом с собой кого захочешь, мы по-прежнему для этого люда будем звать тебя королём. – Пьер положил на стол перед Ричардом большой мешок, полный золотых монет. Он со звоном плюхнулся на поверхность стола.
– Думай, скорее.
Рядом с мешком были положены договор и перо. Ричард ещё раз взглянул в окно, на столь варварское зрелище, ничего страшнее в своей жизни он не видел. Он, закрыв глаза, отвернув голову, скрепя сердце, взял перо и подписал договор.
– Молодец! – глаза Пьера сверкнули.
Итак, Люмьер был продан Парижу. Пьер взошёл на балкон башни и подал воинам знак, прекратить сражение.
Битва прекратилась, но в небе не рассеялись тучи и ещё слышались раскаты грома, хоть и не было дождя. Город был окончательно разорён. Посреди этой чудовищной пустыни сидели в печали люди. Молли в разорванной на груди и на ногах рубахе, сидела и судорожно рыдала. Рик подошёл к ней.
– Нет, не прикасайся ко мне! Не оскверняйся! Они надругались надо мной! – С дрожью в голосе резко вскрикнула она.
– Милая, бедная моя…   – Рик обнял её, он не знал, что ещё сказать ей утешение. Плечи Молли вздрагивали, сейчас она была сама себе отвратительна.
Обещания Пьера сбылись. Ричард стал жить в большом богатом доме, в центре Парижа, рядом с собой он позволил поселить Жюля и Мирель. Он оделся в пышные дворянские наряды, только на душе его навсегда повис тяжелейший груз.
Прочим оставалось лишь вернуться в те же трущобы. История Люмьера, которую изо дня в день писал Жан, сохранилась и работа над ней продолжалась. Сбылся самый страшный кошмар Мирель. Был разрушен Люмьер – «Город света». Полугодовая идиллия превратилась в пустыню и руины, её жители снова были загнаны в катакомбы.

«Россия – страна моих единственных недолгих дней счастья»
Антуанэтта.
1. Хранилово.
Большая страна – Россия. Империя дворянства, прошедшая через века. Ещё только твой рассвет и весьма далеко до заката.
Петра творенье – твои берега полны судов, сам же ты полон людей. Ты здесь центр просвещения и, в то же время, обычный город. За этой блещущей жизнью столицей расположено не мало поместий. Об одном из них и пойдёт речь в нашей повести.
Хранилово – наверное, самое маленькое поместье, которое только когда-либо могло существовать. Здесь не было большой помещичьей деревни. Вместо неё был большой дом, окружённый лесом и садом.
Прекрасный фонтан из розового мрамора был здесь главной достопримечательностью. Это были две высочайшие статуи девушки и юноши в античных нарядах, держащих розу в руках: она с одной стороны, он с другой. Под ними был бассейн, куда и стекала вода, внизу его были ступени, а потайная лестница, искусно сделанная внутри статуи юноши, вела к розе, в которой была устроена маленькая беседка. Это было одно из тех чудесных мест, которые так подходят для душевного отдыха, для признаний в любви, для долгих дружелюбных и трепетных бесед и, наконец, просто, для обыкновенного чтения. У этой беседки очень интересная и глубокая история, сплетающаяся с судьбой одной девушки.
Небольшой лес с вековыми дубами, шумящими соснами и печальными берёзами стоял невдалеке помещичьего дома. Между домом и лесом был сад с вишнями, сливами, яблонями и маленькой решёткой увитой виноградными лозами. И, наконец, весь пейзаж, описываемый нами, можно закончить большим, красивым домом, построенным с дворянским вкусом. Старинная мебель, большой вестибюль и холл, просторные окна с массивными шторами, несколько спален с балдахинами, балкон, поддерживаемый колоннами. Огромнейшая библиотека с множеством ценных бумаг, гравюр и книг. Всё здесь отвечало традициям дворянства. Посреди гостиной залы стояло фортепиано, здесь можно было устраивать вечера и балы. Но, вопрос в том, были ли они здесь когда-нибудь.
В этом большом доме некогда обитала счастливая семья, сможете ли вы в это поверить. Александр Дмитриевич Хранилов был уверенным человеком, с живым характером. Жизнь в нём кипела всегда, лишь здесь он был по-домашнему менее оживлён, в нём была жажда справедливости. Это был искренний и честнейшей души человек, с долей озорства в характере. Днём он бывал на федеральной службе в городе, ездил порой учителем по иным домам. Всё его состояние было нажито его отцом и немного им, а сам он вёл удивительную для себя самого жизнь. Женился он по любви на скромной девушке сироте, погибшего дворянского имени. Он очень любил свою жену. Погиб в 40 лет от заражения крови, когда лечил в городской бедной больнице. Нельзя было назвать его великим общественным деятелем, но, имея титул дворянина, он имел также образование учителя и врача. Он оставил после себя сына, маленького Володю. Когда он погиб его сыну был год.
Апполинария Георгиевна Хранилова – женщина, которых, мало, в каком поместье встретишь, скромного тихого нрава, с достойным образованием. Мужа своего она любила больше жизни, он был для неё сияющим пламенем, гореть в котором было дня неё высочайшем из удовольствий жизни. И вышла она из этого огня, не опалившись, но всё же это был пламень, иначе назвать нельзя. После мужа ей удавалось держать дом в благополучии. Она без памяти любила своего сына. К своим 38 годам она выглядела статной, стройной красавицей. Её, терпеливую и добрую к слугам и заботливую к сыну любили все.
В поместье служило мало крестьян, но это были преданные и верные своим господам люди. Кузьма – дворник и кучер, содержащий кузницу, человек строгого, порой мягкого нрава. Большой бородатый мужик, напоминающий медведей из русских народных сказок. Олька и Настасья – две дворовые озорные девки, прислуживающие в доме и в саду, беззаботные болтушки, весёлые русские красавицы. Варвара – храниловская кухарка, женщина ко времени нашего повествования зрелых лет, с весёлыми и добрыми глазами, широкой улыбкой и столь же широкой душой. И, наконец, Димитрий – управитель, играющий роль, порой советника, порой казначея: бегающий за девчатами, охотник до веселья и потехи.
Вот таким было Хранилово. Чем же оно связано с Люмьером? Когда-то, когда Варвара была ещё молодой девушкой она, отправившись в Петербург на рынок, обнаружила там маленького ребёнка, лежащего посреди пустого прилавка и плачущего.
Служанка была удивлена, она пожалела малыша, успокоила его, дала, что было с собой немного поесть, и решила тайно приютить его. Она была прислана в Хранилово недавно и не знала, как новая барыня может на подобное отреагировать. Вернувшись с ним в поместье, она поняла, что это маленькая девочка, которой и году не было от роду. Поразила её одна диковинка, по её словам, она обнаружила в пелёнках ребёнка платок чудной работы с вышитыми золотыми буквами. Но эту надпись кухарка не могла перевести. В первый же день этой находки, зайдя перед обедом в кухню, её обнаружила Апполинария Георгиевна. Чем-то ей приглянулась девочка, и она решила её воспитать. Девочку назвали Анной, разобрав только первую букву вышивки. Конечно, барыня знала перевод, но она хотела, чтобы девочку приняли здесь как родную, и ей не хотелось звать её длинным французским именем. Девочку окрестили в православие, она росла вместе с Володей, они вместе играли, бегали по саду и по лесу. Малютку выучили танцевать, писать, читать, считать, даже французскому и латинскому языкам. Барыня Хранилова относилась к ней, как к родной дочери. Так росли Володя и Аннушка. У них было счастливое и беззаботное детство. Володя был на год старше Аннушки. Все любили их, более всех Полина Георгиевна. Но, лишь, минуло Володе 11 лет, а Аннушке 10 в Хранилове наступил траур. Барыня Хранилова скончалась в тоске по мужу и болезни. Наступил переломный момент.
В Хранилово приехал какой-то дальний родственник Александра и организовал похороны. Немногочисленные крестьяне и слуги с честью проводили свою госпожу. Этот новоприбывший человек приходился двоюродным дядей Володе. Он тут же отлучил от него Аннушку. И отправился с ним в свой петербургский дом. Там Владимир прожил девять лет учёбы в специальном заведении. Дядя хотел сделать его услужником при канцелярии, ввести в своё дело. Но Владимир наотрез отказался от этого и сбежал из-под его опеки обратно в Хранилово. Дядя после этого решил, что он пропащий человек и не стал его возвращать, хотя юноша показывал славные успехи в науке.
Когда юный Хранилов вернулся, все было очень обрадовались и думали, что дело пойдёт, как при его отце и матери. Но юноша напротив чувствовал, что у него никого нет и никому не нужно всё это встраивание порядков. Он заперся в отцовской библиотеке большого помещичьего дома и приводил там целые дни за чтением и наукой. Это было его единственным развлечением. Подумать, только, какое одиночество может царить в душе человека, сироты и живущего, абсолютно наедине, с самим собой в описанном нами, огромнейшем для него доме. Он никуда не выезжал и даже не выходил, имел мало друзей, да и те посещали его весьма редко.
Но душа его не была ленива или в бездействие, он размышлял о философии, о науках, был так же как мать добр и терпелив со слугами и так же жив характером, как отец. Но, он почему-то просто не хотел находить себя в петербургском обществе, он не знал своего пути.
А что же Аннушка? После смерти барыни она стала прачкой, единственным для неё утешением было поселиться в маленькой комнатке, которая была некогда кабинетом и кельей Полины Георгиевны. Сюда ей поставили кровать и оставили памятные вещи барыни: образ и несколько томиков Шекспира; её любимой воспитаннице. Жила она столь же тихо, как и её барин. Выполняла свою работу и затем брала иную книгу с полки барыни и удалялась в беседку, где часами зачитывалась. Так медленно и размеренно текли её дни. Так медленно и размеренно, казалось в одиночестве, текли дни их обоих, пока они не встретились. Но об этом в следующей главе.

2. Первая встреча спустя детство…
Их свела случайность, но именно случайностями и прекрасна судьба. Они стали друг для друга огнём в жизни. Впоследствии он нуждался в ней лишь, потому, что она нуждалась в нём. А он был ей нужен, как поддержка по жизни, ибо, в сущности, она была очень слаба.
Дмитрий был большой охотник до женского пола. Он неутомимо ухаживал за девушками и только в таком действии он был весел и оживлён. Настасья и Олька на его услужливость и ужимки смеялись и кокетничали. Они со звонким хохотом бегали от него и иногда охотно попадались ему в руки. Дмитрий был человеком в теле и в духе. Такое его поведение осуждалось всеми в Хранилове, хотя к нему уже привыкли и не обращали на это внимания. Только вот Настасья и Олька были на него падки, Варвара уже в возрасте и к ней он был обязан проявлять почтение. Одна Аннушка на ухаживания Дмитрия вела себя с достоинством и держалась прямо. Безусловно, все в Хранилове должны были признать, что Аня вела себя совсем ни как крепостная девка. Во всей её фигуре выделялась какая-то стать, что-то возвышенное было в ней. Но при этом все знали, что их прачка была не горда, а скромна, при этом умеющая себя держать, однако в ней чувствовалось воспитание барыни. Дмитрия это ещё больше распаляло, Варвара относилась к Аннушке как к доброй послушной дочери, Кузьма с уважением и заботой, а Олька и Настасья со смехом, порой с завистью. Но так как служанок в этой зависти никто не поддерживал, им оставалось только хохотать и сплетничать между собой.
Однажды Дмитрий предпринимал очередную попытку подступиться к Аннушке.
– Ну что же вы всё время одна сидите. Неужели, вам не скучно? – говорил управляющий, беспокойно идущий с ней рядом и заглядываясь на неё.
– Ничуть. – Аня даже на него не смотрела и спокойно шла вперёд.
– Что ж вы, прям как барин наш, сидите день-деньской одна-одинёшенька.
Тут она вдруг взглянула на него.
– А вот я вам задам один вопрос. Отчего у нашего барина такой богатый лес и сад, а он даже поохотиться не выйдет?
  – А я вот спрошу у него, если ты хочешь. – Дмитрий оживился, удостоившись её взгляда. Он редко её понимал, она для него всегда была тайной, и, наверное, он бы её так никогда не разгадал. .
– Мне всё равно, воля ваша, спрашивайте. – Она снова отвела глаза и пошла вперёд.
– Но, ведь, если вы спросили, значит, вам интересно. Так я спрошу, мне не сложно, я как раз сегодня к нему с докладом иду. – Он сначала поспешил за ней и говорил, задыхаясь на ходу, а потом остановился в ожидании и недоумении.
– Извольте. – Она остановилась, слегка повела на него глазами, затем мгновенно, снова, как ни в чём не бывало спокойно пошла вперёд.
Дмитрий весь тотчас ожил и побежал к барину. Он хотел хоть чем-нибудь ей угодить, авось и одарит чем-нибудь. (Как он ещё мог на что-то надеяться). Он вошёл в большую библиотеку, сначала, подглядывая из-за дверей, а за тем прошёл вперёд. Владимир сидел на ступеньке высокой стремянки и с весёлым лицом разглядывал своего управляющего, словно забавную зверюшку.
– Доброго здравия, барин! – Дмитрий как будто немного замялся.
– Здравствуй, Дмитрий, откуда ты? С чем пришёл? – барин помахал ногами в воздухе как десятилетний ребёнок и снова начал с любопытством смотреть на Дмитрия.
  – А вот я узнать хотел, вот у нас, у вас в Хранилове такие ресурсы имеются. Сад большой, лес такой густой. Отчего, же вы, барин, на охоту, хотя бы не изволите сходить. – Управляющий мялся.
Тут Владимир звонко расхохотался и даже прослезился.
– Что ж вы хохочете? Упадёте ведь! - Дмитрий испугался и замахал руками.
Владимир взглянул на него с улыбкой и начал разговор:
– Сам бы ты такое не придумал. А ну открывай, кто тебя надоумил? – Владимир устремил на него хитрый и проницательный взгляд.
– Что ж вы так, кто у нас надоумит, да сам я, барин, подумал. – Дмитрий продолжал уверения.
– Не выгодно тебе это, чтобы я гулял да охотился. Так все батюшкины деньги растрачу, и тебе не на что будет погулять, и дело своё ты исправно не сделаешь. А то, что ты говоришь, некому, так и я так думаю, оттого и спрашиваю у тебя. – Барин оперся рукой на полку, а щекой на правую ладонь.
  – Ну, есть у нас одна. Прачкой служит, Аннушкой зовут. Да вы, наверное, помните её, в детстве она с вами играла, вместе по лесу бегали. Покойная барыня её воспитывала.
  – Что-то я, её не помню, и не видел, вроде, где она обычно бывает?
– Да она в беседке чаще всего сидит и читает.
– Даже так.
Владимир задумался.
– Ладно, ты иди. Постой! А она крепостная наша или откуда?
– Да восемнадцать лет назад Варвара на рынке нашла.
– Ну, спасибо тебе. Иди, ответ ты ей, правда, дать не сможешь, да я сам ей отвечу.
Дмитрий вздохнул и с опечаленным видом удалился из библиотеки. После того как за ним закрылась дверь, Владимир живо спустился на пол и отправился на кухню. В кухне хлопотала Варвара.
  – Здравствуй, нянюшка, работаешь, стараешься.  – С доброй улыбкой сказал он.
  – Ох, напугал, батюшка! Всё не видать вас что-то, вот хоть проведать меня пришли? Или для чего другого? – Кухарка всплеснула руками и обернулась. Тут она лукаво на него посмотрела.
– Я спросить тебя пришёл, про прачку нашу. Как ты нашла её? Расскажи.
– Что это ты вдруг? Ну воля твоя, по тебе, да по родителям твоим знаю, зла ты ей не сделаешь.
Так добродушная кухарка рассказала ему всё. Только про платок умолчала. После этого рассказа Владимир решился сам побеседовать с Аннушкой. И после обеда он пробрался в беседку.
Когда он вошёл он сразу увидел Аннушку. Она сидела тихо с книгой, не шелохнувшись, и была вся углублена в чтение. Ветер слегка трепетал выбившиеся из пучка локоны. В её серых светлых глазах отражалось всё множество её мыслей и эмоций, возникающих по поводу повествования.
– «Вот она, богиня мудрости!» – С иронией подумал Владимир.
Он неслышно прошёл вдоль стены, бесшумно сел с ней рядом и, опёршись щекой на правую руку, стал на неё смотреть. Вдруг она заметила его и поспешно отложила книгу, встала и поклонилась.
– Простите, вам что-нибудь нужно? – Всполошилась Аннушка.
– Что вы? Это вы меня простите. Успокойтесь и продолжайте, пожалуйста.
– Ну, как же, ведь вы здесь. – Аня села, но при этом беспокойно смотрела на него. – Вам, верно, что-нибудь нужно.
– Мне нужно только, чтобы вы успокоились! Что вы читаете? – Он улыбнулся её замешательству. Но, услышав, что именно нужно барину, Аннушка внезапно успокоилась и ответила.
– «Сон в летнюю ночь». Уильям Шекспир. – Спокойно сказала она, уже не смотря на него.
– Хм… - Владимир отнял щёку от руки и вгляделся в выражение её лица. Её глаза были устремлены на закрытую книгу. Плотно сжатые губы не выражали ничего.
– Может, я мешаю вам? – Лукаво спросил он.
– Нет, ваше здесь всё. Как же вы можете мешать здесь кому-нибудь? Ходите, где пожелаете, делайте, что душе угодно. – С равнодушием сказала она.
– А если чего худого моя душа пожелает? – В его улыбке отразилась хитрость.
– Например? – Она внезапно серьёзно и решительно посмотрела на него.
–«Ясно! Вы в неприкосновенности. Как будто, опыт завершён. Что же будет дальше?» – Подумал он. Её взгляд его не смутил, но её непредсказуемость его поражала.
– Ладно, не стоит говорить об этом. Вижу, что я читаю ваши мысли. А что насчёт Шекспира, как он вам? – Его лицо приняло серьёзное выражение.
– Он интересен, и я думаю, что его слава заслужена. Хотя не мне судить. – Она пожала плечами, теперь она смотрела на него просто.
  – Вот как. Отчего же?
– Он часто заимствовал сюжеты, хотя интрига и интерес в нём присутствуют. Всё же это был талант!
– Значит, вы согласны с общим мнением, выражая при этом свою противоположную ему точку зрения?
– А как же я могу иначе? Мне нельзя судить об общем мнение, я ведь нисколько не знаю это «общество».
– Позвольте вернуться к прежней теме. Если бы мне захотелось всегда приходить сюда, это я могу позволить своей душе?
– Хотеть не всегда значит делать. Но, зачем же, позвольте спросить хотите вы со мной здесь быть. Попросту глядеть на меня глупо, среди барышень лучше, красавицы найдутся. Другое дело если просто говорить. В чём вам интерес? Среди вашего общества наверняка найдутся и более возвышенные натуры.
– Вы необычны, вот от этого, охотно бы я с вами в дальнейшем побеседовал.
– В чём же это я такая необычная?
– Не крепостная вы и не знатная. А между тем вы читаете английскую классику в оригинале. Неужели всему этому вас научила моя маменька? Откуда вы? – в его глазах отразилось любопытство.
– Вы про платок-то мой слышали, тот, что в пелёнках моих нашли? Что ж, словно и не вы тот, кто со мной в детстве играл? А, Володя? – Она нагнулась к нему и по-детски взглянула близко ему в глаза.
– Да уж, мудрено мне не помнить тебя. А что за платок?
– А вот его увидите и сразу, наверное, поймёте, кто я. А поймёте вот и приходите сюда. Мне расскажите. – После этих слов она вновь стала серьёзной и словно грустной.
– А что же, сама не расскажешь? А может быть, я и из разговора пойму.
–  Поймёте, иль нет, это вам только известно, а вот, только сама ничего не знаю. – С этими словами она встала и спокойно пошла к выходу из беседки.
– Вы не дали мне ответа. – Он резко встал, впоследствии поняв, что сам не ожидал от себя такой реакции.
– До завтра! Спокойного вечера! – Обернувшись на пороге, сказала она и ушла.
Он стоял на месте, долго размышляя. А потом, когда затихли её шаги, он сел на скамью и звонко рассмеялся самому себе.



3. Три сна француженки
С самого утра Владимир первым делом пошёл на кухню к Варваре. Она опять хлопотала насчёт завтрака.
– Доброе утро, нянюшка! – Он весело поприветствовал её.
– Ой, батюшка, что ж вы так рано поднялись, девятый час на дворе, вам ещё и умыться не готово. – Она словно испугалась его.
– Что ж ты всё пугаешься, я снова поболтать с тобой пришёл
– Да отвыкла я уже от ваших «захаживаний». Бывало, маленький были, так каждое утро, чтобы маменьку раньше времени не будить прибегали, и мы разговаривали. Да и раньше вы просто так приходили, а теперь по вам видно, цель у вас какая-то, вы прежде бы покушали, умылись, а так, что меня отвлекать.
– Да кого тебе кормить-то кроме меня, а я сыт и умылся уж давно, а дворовым со вчерашнего шикарного обеда осталось, я ведь не так много ем, сколько ты готовишь. –Владимир улыбнулся. – Да, что ты обижаешься, что-ли? Эх, няня, люблю я тебя, а ты, как не ведаешь. – Он взял её тёплую руку и как когда-то в детстве стал играть её пальцами. – Это мне, наоборот, на тебя надо обижаться, что ты мне про платок Аннушки не рассказала.
Варвара охнула и, отняв у него руку, прижала её к губам.
– Ох, что вы, что ж вы, вон какой вымахали, а всё также как ребёнок себя ведёте, играете, бегаете, шумите, что ж вас так оживило. Аннушка что-ли? Ну, так и быть расскажу. – С этими словами она досказала ему про платок и, отставив кастрюлю и встав на табурет, достала из дальнего ящика белоснежную пелёнку и вытащила из неё кружевной платок. Затем она его бережно развернула и осторожно подала барину, указав на вышивку.
– Понимаете? – Спросила она.
– Антуанэтта… – Прошептал он, вдумавшись.
– А что это? – Варвара удивилась.
– Имя, нянюшка, её имя. Спасибо, спасибо тебе, большое! – Вдохновенно сказал он и убежал. Варвара немного удивилась, затем улыбнулась.
Прибежав в свою комнату, он живо захлопнул дверь и уселся за стол изучать платок.
– «Нигде я такого не видел! Чудесная работа! Если она француженка, интересно, в каком сословии она родилась. Вещица-то не бедная!» – Так думал он, бережно перебирая кружева и разглядывая каждую букву вышивки.
Наступило время послеобеденного сна и Владимир, надеясь, что в это время Аня, как и вчера, будет в беседке, отправился туда. Его надежды оправдались, Анна снова была там и вновь сидела за книгой. Но теперь она сразу заметила его, и, как только он вошёл, мгновенно, отложила книгу.
– Добрый день! Вы уже закончили читать? – Сказал он, удивлённо смотря на неё и присаживаясь рядом.
– Нет, просто я не могу читать, когда рядом кто-нибудь без дела.
– О, поверьте, благодаря вам, у меня у меня найдётся дело.
– Прошу, не вздумайте меня просто изучать. Вчера говорила, глупо это с вашей стороны будет. Я не кукла в витрине. Вы видели платок? – Тут она сначала с упрёком, затем с любопытством заглянула ему в глаза. В этом её взгляде, как будто таился вопрос с надеждой: «Вы узнали, то, что хотели?»
– Да. – Он стал серьёзнее.
– И каков вывод?
– Вы, француженка, но я не могу понять какого вы происхождения. Такие кружева, не производят ни в одном известном мне французском городе, но этот платок сделан богато.
– Вы были во Франции?
– Нет, но я хорошо изучил её производство.
– Вы очень умный человек?
– Не знаю, не сказал бы, сидя взаперти, даже в библиотеке, не становишься мудрецом, а вот вы человек мудрёный.
– Значит, не умный, какое разочарование… – Сказала она, на мгновение спрятав глаза, затем вновь с улыбкой посмотрела на него.
– Нет, что вы, я лишь может быть, хотел сказать, что вы девушка странная, непонятная.
– Если меня кто-то не понимает, я не считаю это своей заботой. Значит, выходит, вы так и не разузнали кто я.
– Выходит, нет, но я не брошу начатое, пока что вы, Антуанэтта – француженка. А пока я собираюсь приходить сюда каждый день и беседовать с вами обо всём, я даже решил какую сделаю вам награду, если пойму, что с вами можно говорить обо всём. – Он оживлённо об этом рассказывал.
– Что же это? Интересно, но я могу обойтись и без вашего дара, моя жизнь так однообразна и необъяснима. – Она печально оглянулась вокруг и вздохнула.
– Зря вы так. Жизнь — это интересная штука, хотя я и знаю её больше по книгам.
– Это говорит мне человек, который день-деньской заперт в библиотеке.
– Хм… - Владимир усмехнулся с виноватым лицом. – Моя жизнь… Я не знаю смогу ли найти смысл в светской жизни. – Юноша пожал плечами.
– Но у вас есть друзья в этой светской жизни. Почему бы вам не спросить у них совета?
– Я давно их не видел. Да и, тем более, не могу же я, полностью довериться их мнению, проявляя свою абсолютную неопытность и несамостоятельность.
– Гордый вы человек. Но ведь вы и есть, неопытны и несамостоятельны, значит, вам ничего не остаётся, как следовать их советам.
– Нет уж, я лучше развлекусь беседой с вами. – Владимир хитро и гордо улыбнулся.
– Вот как. – Она немного опечалилась. Как будто туман покрыл её глаза, и она опустила голову.
– Что вы так грустны? Думаю, вас расстроил не я.
– О нет, я в порядке. Просто я смотрю на лепесток этой беседки… – Она в задумчивости легко коснулась стены.  – Думаю, здесь произойдёт три моих сна.
– Три сна! Каких же? – Барин заинтересованно посмотрел на неё.
– Сон любви, сон обыкновенный и сон смерти.
  – То есть вам здесь признаются в любви, вы здесь заснёте. Но не можете же вы и умереть в этой беседке, да и вам ли молодой и красивой девушке думать о смерти.
– О нет, я говорю не о беседке, а конкретно об этом лепестке из розового мрамора. Красивая, и молодая говорите, такой и умру.
– Прошу вас не говорите так, однако то, что вы говорите очень интересно.
  – Скажите лучше, почему вы терпите мои упрёки, почему вы обращаетесь ко мне на Вы. Хотя я ваша прачка.
– О нет, вы мне даже не крепостная, на вас и документов, наверное, нет, по сути, вы свободны, только я вот думаю, не уйдёте вы отсюда.
– Мне никогда не приходило это в голову. Вы правы, я никуда отсюда не уйду, чувствую, это будет мой единственный уголок счастья в целом мире, но всё же, если вы ещё не уважаете меня, то почему на «вы».
– Как бы сказать, внутренний инстинкт дворянина. Хотите, я покажу вам нашу библиотеку, думаю, вы всё маменькино уже перечитали.
– Пожалуй, - она склонила свою головку набок.
Он проводил её в своё «убежище». Она была поражена этим множеством книг, её удивило, то, что она не помнила этого места раньше. В тот же день, он вручил ей первую из этих книг, для её личного осведомления, так он сказал. На этом их сегодняшняя встреча была закончена.

4. Сон любви
Анна была девушкой удивительного образа, с первого взгляда нельзя было сказать, что она – русская крестьянка. Не было в ней, ни выдающейся пышности груди и косы, ни румяных щек. Конечно, она была – дочь Мари, дочь этого поколения, дочь той женщины и внучка той женщины, перед которыми преклонялись мужчины и целый город – Люмьер. Была у неё особая стать и прямой взгляд. Она редко прятала глаза. Они смотрели чисто и открыто. Грация и изящество сквозили в каждом её движении. Но не столько в движении тела, сколько в движении лица, глаз, губ, бровей, мысли в лице. Но только опытный и хорошо понимающий ее человек мог разглядеть ту гамму эмоций, что испытывало ее сердце, лишь в ее лице.
Она была тихая и знающая своё место девушка. Но при этом из-за неоднозначности её характера никто из её окружения не мог сказать, свое ли место она занимает. Не заслуживает ли она большего. И вообще, в своём ли кругу она находится. Но она об этом редко задумывалась. Она как будто заранее знала свою судьбу и шла к ней со смирением, но не с опущенной головой. От этого какая-то мудрость, опытность в жизни просматривались в ней. Вот именно это и природная красота могли привлекать в ней. А вернее – к ней. Красота же была ее мила, невинна и чиста, как и у её матери, у её бабушки. Если бы она распустила свои волосы и вместо привычного «пучка» заплела косы, то могла бы сравниться с любой русской красавицей. Фигура ее была стройна и красива.
Владимир был молодым, прекрасным юношей. Он был разумен, блистал бодростью и здоровьем. И, несмотря на то, что все предметы его туалета были точны, порой просматривалась в нем маленькая неопрятность – отколется запонка, слегка растреплется жабо. Но в этом не было неряшливости, а изображение какой-то живости, участия в жизни. Во всем лице его, также как у Анны, просматривалась мысль, множество мыслей. Но если Анна была в них сосредоточена, то он носился от одной мысли к другой, и останавливался порой, где захочет. У него были ясный (именно – ясные) карие глаза, как они блестели жизнью. Казалось, этот юноша сейчас встанет и обежит весь земной шар. А, вернувшись, лишь немного запыхавшись, начнет вам рассказывать: «А знаете, что…» Не имея жизненного опыта, он очень много знал. Только не догадывался он, что с этим множеством мыслей и знаний делать. Гордость в нем была лишь та, что вызывает уважение в обществе и есть в любом человеке. Но проявлять свои мысли и жажду справедливости в пошлой светской жизни он не хотел. Он думал, что это недостойно его. Но при каждой подобной мысли он сам ей смеялся. Вообще его очень редко можно было увидеть опечаленным. Он стремился также всегда развеселить окружающих. Серьёзен он был лишь с достойными людьми. Таким человеком для него стала Аннушка. Своих дворовых он знал наизусть. Главная черта в нем, оставшаяся еще с детства, была наблюдательность. Он не вёл себя как избалованный шалун. Просто был во всем, в каждом движении, быстр и резв. Умел он в жизни не так много. Но опыта в физической работе стремился набраться на собственных ошибках. Также он умел порой смеяться над самим собой.
В детстве Владимир таким не был. Он был серьёзным ребёнком, обдумывающим каждый шаг. Только Аннушка могла его в то время оживить. Не было у Володи ни избалованности, ни ревности к матери единственного барчонка. В детские годы Аннушка была для него незаменимой частью жизни. Но после разлуки они как будто сами заменили себе друг друга. Теперь Аннушка стала серьезной и обдумывающей каждый шаг. А Владимир – оживлённым и весёлым. Но лишь эти двое были тем, что могло заинтересовать в Хранилове, что оживляло и сдерживало это, на первый взгляд, самое обычное поместье.
Владимир не помнил её, потому что после смерти маменьки забылось всё детство. Тем похоронным зрелищем и переездом к дядюшке закрылись все детские воспоминания. Вся полнота столичной жизни так нахлынула на него, что ему необходимо было отложить детство далеко в своей памяти. Тем более, когда он вернулся, Аннушка уже переменилась. Да и помнил он теперь лишь маленькую миленькую веселую девочку, которая не была для него столь незаменима. А здесь была серьезная, гордая, таинственная и рассудительная девушка. Поэтому-то он и не стремился вспомнить то время и её.
Теперь же он разговаривал с ней каждый день. Для него не могло пройти и часа без беседы с ней. Это не было формальностью, а удовольствием, которое он мог позволить себе каждый день из-за того, что иначе было просто скучно. Они говорили обо всём. Иногда даже о политике. Предметом их разговоров могла стать и история, и литература, и философия. В каждой встрече и беседе он находил в ней что-то интересное. Это влекло его дальше. Всё веселее было ему с ней, всё лучше и лучше. Но ему между тем всё также не удавалось узнать, кто она на самом деле.
Анна всегда помнила детство. Это было то тёплое, то единственное важное воспоминание, которое было для неё жизненной необходимостью. Она не чувствовала во Владимире ребёнка. В нём она ощущала равного. Только при нём она могла открыть душу, потому что только он мог понять её душу. Но до конца Владимир не мог понять её грусть. Лишь, потому, что не знал всю правду её жизни и её происхождения.
В таких разговорах прошло два месяца. За это время они сильно привязались друг к другу. Но теперь – наоборот, он стал для неё оживлением и улыбкой, а она для него человеком, с которым он мог быть серьёзным. Именно она стала для него теперь достойнее, чем кто-либо. Но он понимал, что возможно никогда не узнает всей её жизненной правды. А если и узнает, то не сможет понять из-за того, что он жил совсем иначе. Именно это дало ему понять, что нет жизни без неё, что без неё она пуста. Он полюбил её. А она привязалась к нему как к частице счастья и радуги в жизни. И она знала, что подобного больше никогда не будет в её жизни.
Так Аннушка полюбила Владимира. Так случился сон любви. Она поняла, что влюблена днём в той же беседке. Во время очередной жаркой беседы. Еще вчера Владимир обдумывал свою награду ей, и сегодня ждал подходящего момента. Так это случилось.
– Аннушка, я очень рад, что вновь вспомнил вас. И снова стал целыми днями пребывать с вами. Нет ничего более ценного для меня, чем воспоминания наших бесед. Сегодня настало время сказать вам это. Я полюбил вас. Позвольте поцеловать вашу руку?.. – Всё это он говорил серьёзно, вдохновенно, но негромко.
Владимир взял её руку и трепетно прижал её к губам. Она смутилась и хотела отнять её у него. Но интуитивно не стала этого делать:
– Я… Володя, в вас только моё счастье. Я никогда не забывала вас. И теперь моё пребывание здесь приносит мне так много радости, что я боюсь захлебнуться в этой волне. Я люблю вас! – Она сказала это тихо, склонив голову и пряча глаза, с мягкой доброй улыбкой.
– Я ещё не познал вас, но клянусь, Анна, я не отпущу вас никогда. А при случае последую за вами куда угодно. Вы осмысление моей жизни.
Он сел ближе и нежно провел рукой по её щеке.
– Позвольте вас поцеловать?
– Да. – Прошептала она.
И их губы слились в жарком поцелуе.
Подул теплый весенний майский ветерок. Небо было полно лиловой облачной неги. Так случился сон любви.

5.Счастье прерывается
Аннушка теперь проводила больше времени в доме. Они завтракали вместе, затем гуляли по лесу и саду, справлялись по делам урожая, помногу беседовали. Затем обедали и шли в беседку. Вечером иногда Аннушка играла на рояле и пела. Порой под её пение они вместе кружились по большой зале. Так проходили их дни, им вместе было весело и интересно. И каждый день они открывали друг в друге что-нибудь новое.
Наступило жаркое лето, многие помещики стали съезжаться в свои летние дома и поместья. По соседству с Храниловым находился летний дом Журиных. Сергей Журин – младший сын этой дворянской семьи был когда-то (в славные ученические годы) другом Владимира. Теперь он приехал отдыхать с семьей на лето и стал, как и в прежнее время заходить к Хранилову, так как заняться ему было более не чем.
Журин был в Хранилове всегда человек с новостями – из политики, из дворца императрицы, из столицы. Он и вправду, в угоду своей фамилии, часто журил Владимира за его «домоседлость» (как он называл его образ жизни). Он был ровесником Владимира. Холост, человек довольно симпатичной наружности, с аккуратным носом и тёмно-синими глазами. Он служил при дворе. Во всём лице его сквозила какая-то осведомлённость о большем, чем иные, но при этом и к этим иным он был добр.
Владимир познакомил его с Анной. Сергей ей весьма симпатизировал.
– Это такая девушка, что я охотно доверю её в твои руки. – Весело говорил он.
После этого знакомства он понял, что теперь его доброго друга есть кому пожурить. И стал приходить только ради весёлой беседы и передачи свежих новостей.
Много вечеров уже они провели втроём. Веселы и жарки были их разговоры. И опять же они переговорили обо всём. Однажды днем Сергей принес Владимиру газету и прочитал занятное объявление.
– Представляешь, тут один французский вельможа ищет свою дочь. Приметы все – прямо твоя Аннушка. Сейчас должно быть ей семнадцать лет. У неё должны быть серые, ясные, чистые глаза, родинка на шее. Конечно, думаю, что такие подробности о ней только ты знаешь. Но ведь говорил ты мне, что нашли у нее в пелёнках платок с вышитым её именем. Тут так и написано, что в пелёнках её должны были найти кружевной платок дивной работы, сделанный в разрушенном ныне, но когда-то очень знаменитом городе Люмьере. И золотой нитью там должно быть вышито имя Антуанетта. После этого он рассказал ему легенду о Люмьере, о котором слышали и в России. Известно было мало, говорили лишь о чудном городе, где царил мир без зависти и там правила красивая и мудрая королева. И говорят, что найденная девушка должна быть дочерью той чудесной правительницы.
– Я поражён и всё совпадает. И семнадцать лет Аннушке. И потерялось то дитя семнадцать лет назад. Чудно. Я непременно расскажу об этом Анне. Спасибо тебе.
– Этот вельможа завтра днём приплывает в Россию. Он уже почти всю Европу объехал в поисках девушки. Может, пригласишь его в свой дом. А если он в твоей возлюбленной дочь признает?! И ей, какое будет счастье! – Сергей улыбнулся.
Тут Владимир задумался. Друзья распрощались в весёлом расположении духа. Сегодня Сергей не мог остаться на вечер – он принимал дома гостей.
  – «Она всегда твердила, что здесь её единственное счастье. Как только я заговаривал о Франции – молчала и печалилась. Будет ли она рада такой новости. Но как не будет счастлив человек, что нашлись его родные. Однако, я же не знаю всей жизни её и истории. Что я могу знать? Что я могу сказать? Что я могу сделать?» – Так он думал, сидя один в комнате в большом кресле, ожидая Аннушку, хлопотавшую в саду. Наступал вечер. Пошёл дождь.
Как только Аннушка появилась в комнате, он собрался с мыслями и рассказал ей всё. Он пытался говорить радостно и воодушевлённо и закончил свой рассказ предложением пригласить вельможу к ним. Сначала она слушала его в молчании, опустив глаза. В них не было капли радости. Когда он закончил рассказ, она покачала головой и закрыла лицо руками. Затем встала и подошла к горящему камину. Девушка присела, взяла кочергу и в задумчивости стала мешать угли. Искры прыгали и тухли. Огонь то разгорался сильнее, то начинал постепенно затухать. Но как только она чуть перемешивала угли, искры вспыхивали с новой силой.
Девушка долго смотрела на эту игру огня – угли, искры, пламя, угли…
– Аня! – Окликнул её Владимир. Его пугало её поведение. Подобного он никак не ожидал.
Аннушка внезапно, как будто, в испуге, оглянулась, затем резко встала и подошла к окну. Приоткрыла штору, за окном шумел дождь. Вдалеке прогремел гром, блеснула молния.
– Уже не надеялась я, что он объявится. – Прошептала она как о чём-то роковом, но одновременно постороннем.
Владимир подошёл к Аннушке и обнял её.
– Прости, если это опечалило тебя. Я не знаю все стороны твоей жизни. Хоть она и вся мне известна.
Анна улыбнулась таинственно, но при этом успокаивающе.
– Зато тебе удается трепетно, бережно и умело играть на струнах моего сердца и моей души. Не тревожься за меня, чему быть, того не миновать. Пригласи его.
Владимир прижал Аннушку к себе крепче. Она сжала его руку. Он закрыл глаза, сложив голову на её плечо. Она же, пока он не видел, продолжала с тревожным смирением смотреть на грозовое небо.

6. Счастье закончилось
Большой петербургский порт. Множество людей и мачтовых судов, казалось, так недавно появился он на свет, и каждый день, это место, кажется всё оживлённее и оживлённее. Народ бегает и суетится, шумят, шумит всё вокруг, ветер в развертывающихся и складывающихся парусах, огромные громыхающие ящики со всевозможным грузом. Раздаётся гул больших неспокойных волн, которые сталкиваются одна с другой. Наконец кричат чайки и всевозможные диковинные зверьки, привозимые порой из разных стран, как забава, господам на потеху.
В это кричащее и шумящее жизнью место прибыл очередной французский торговый корабль. На нём же приплыло очень важное лицо, но скрывающее себя. Однако благодаря объявлениям, что разослало это лицо по разным грамотам и его посещению почти всех европейских стран, оно уже было почти всем известно. Оно не стремилось казаться незаметным, а всего лишь хотело слиться с толпой, но как можно было это осуществить в чужой, неизвестной ему стране. Поэтому само по себе оно выделялось. Это был мужчина на вид лет 47, несмотря на то, что на самом деле он был на десять лет моложе. Он был в знатной дворянской одежде, немного скромной для своего сана, но, тем не менее, не бедной. Он был одет по моде в зелёный камзол широкими рукавами и кружевными оборками и такого же цвета панталоны, туфли его блестели и были с серебреными бляшками. На нём не было напудренного парика, сквозь тёмно-зелёный берет, моды прошлого века проглядывала седина. Но у него были удивительные ярко-зелёные глаза. Только опытный и тонко мыслящий человек мог разглядеть в них когда-то рвущуюся наружу живость. Это было давно, в молодые годы этого человека, когда он сражался на поле боя, в весёлой дружеской компании, когда ревновал свою возлюбленную, когда был с ней, наконец, когда шёл к алтарю. Но сейчас в них было более беспокойство, порою страх, чаще они были жалостливые.
Итак, этот человек шёл по порту и с интересом осматривался кругом, за ним следовал слуга с тремя небольшими корзинами, в которых наверняка была одежда и предметы туалета. Смотрелся этот человек странно вовсе не из-за своей одежды, а из-за «озирания» его, в этом осматривании окружающего была какая-то тревога. Он как будто боялся этой оживлённости, но осознавал, что его никто не снесёт с ног. Ещё когда он сошёл с корабля к нему подошёл портовый служащий и отдал письмо, на него наше неизвестное лицо посмотрело с некоторым испугом. В письме было приглашение в русское поместье Хранилово, где возможно могла находиться, дочь этого человека, которую он уже семь лет искал. Прочитав письмо, мужчина последовал со слугой к выходу из порта на дорогу, гость всё также продолжал осматриваться по сторонам. Там они взяли карету и отправились в указанное место. Вот, что говорилось в этом письме:
«Ричард де Шиле, я прочитал объявление, касающихся поисков вашей дочери. И поспешил прислать вам в порт, славной нашей столицы это письмо. Дело в том, что у меня в доме живёт девушка 17 лет, подходящая под описание вашей дочери. Её нашла наша кухарка также ровно 17 лет назад на пустом рыночном прилавке. В пелёнках её был обнаружен кружевной платок прекрасной работы, с вышитым золотой нитью именем Антуаннетта. Я не ищу выгоды и награды, я буду искренне рад, если она окажется вашей дочь, ибо ей я отдал своё сердце и её счастье, моё. Вследствие, сказанного я прошу вас приехать в наше поместье Хранилово и посмотреть на эту девушку. С уважением, Хранилов Владимир Александрович.
P. S.
Я покажу вам этот платок, конечно же, вы сможете погостить у нас, сколько захотите, если того пожелаете».
Приезжий был поражён тишиной и красотой храниловской местности, её миром и спокойствием. «Ясное солнце, большой дом, лес, садик, маленькая кузница, прекрасный фонтан. Здесь верно живут добрые и счастливые люди. Возможно, именно в этом месте я найду её, оно во многом напоминает мне атмосферу Люмьера, если б он расцвёл ещё больше, вот подобие место радости, идиллии и покоя, которое ты когда-то построила. Я так виноват перед тобой, только не знаю в том ли, в чём себя подозреваю. Я всегда любил тебя, а теперь я так жалок, простила ли ты меня, простит ли Антуанэтта меня, как тяжело…» С такими мыслями странник прибыл в Хранилово.
Вокруг действительно царила жизнь, но спокойная и умиротворённая. По дворику бегали утки, куры, гуси, важно расхаживали петухи и индюки, семенили цыплята за наседками. В будке мирно спал пёс, но чуть только он завидел карету, поднялся и заливисто залаял. С забора спрыгнул кот. Вельможа подъехал со стороны двора. Здесь Олька с Настасьей кормили птиц, но когда они увидели карету, то охнули, уронили кормушки и с беспокойными лицами побежали в дом. Дворянин смутился на такую встречу, он вышел из кареты и в недоумении остановился. Тут появился Димитрий. Своей немного неповоротливой походкой он с добродушным лицом приближался к нему. Де Шиле смутился ему ещё более.
– Ой, что ж вы, с этого входа, девки испугались, непривычны мы к важным гостям, вам обед знатный готов. У нас со вчерашнего дня все на ногах. Мы вас так ждали. – Затараторил Дмитрий.
– Димитрий, ты, что же с гостем по-русски разговариваешь? Ты его родным языком говори. – Владимир сбежал с крыльца. У него были закатаны рукава и расстёгнуты верхние пуговицы кафтана, его каштановые локоны были немного растрёпаны, но как живы были его черты, казалось, не было человека более довольного жизнью. – Здравствуйте мсье де Шиле. Мы вас, правда, так ждали, пройдёмте со мной, простите, что я немного неопрятен, но я спешил сюда, как только завидел карету. Вы, верно, устали, проголодались в дороге. Как вы доехали? Проходите же! – Он с улыбкой взял его руку и повёл в дом. 
Ричард сначала остолбенел, увидев барина. Ни того он ожидал, но ведь именно такого человека должна была полюбить Антуанэтта по его представлению. Но ведь он мог стать таким, он мог жить вместе со своей семьёй вот так мирно, радостно и спокойно, чтобы по его лицу было видно, что этот человек рад просыпаться каждое утро. «Прекрасный, верно этот юноша, да и так я ему с первого взгляда, завидую.» – Подумал мужчина.
Они прошли через комнаты и коридоры в большую залу. Везде были собраны шторы, где-то даже открыты форточки. Это была большая светлая комната. В углу стоял лакированный чёрный рояль, в другом камин, напротив маленький столик и два прекрасных роскошных кресла с выгнутыми спинками и инкрустированными ручками. Посередине стоял большой стол с множеством яств. Во главе была индейка, запечённая в сырном соусе, рядом была супница, затем шли куриные ножки в тесте, фуагра. Вазы с фруктами стояли по краям. А на маленьком столике уже стояли пирожные с самоваром. От всего здесь веяло теплом и гостеприимством.
Пока они шли до залы де Шиле молчал.
– Пожалуйста, присаживайтесь. – Владимир пододвинул ему стул.
Но тут Ричард остановился и вцепился дрожащими руками в рукав его кафтана:
– Покажите мне её… – Произнёс он с мольбой в глазах. Владимир смутился, но быстро очнулся.
– Сейчас. – Сказал он. – Анна, иди сюда, пожалуйста.
Тут в других дверях появилась она. Как мрачна была эта девушка, но она смотрелась гордо. Можно было подумать, что к ней в гости пришёл свататься старый жених. Глаза девушки смотрели вперёд, словно в пустоту, белые руки сложены, выражение лица серьёзно, в чём-то даже сурово, но в чём-то и печально. Она смотрела на прибывшего человека спокойно и невозмутимо.
Он поднял на неё взгляд и отшатнулся.
– Мари, Мари… – Слабо проговорил он и скорыми шагами подошёл к ней. Он взял её руки и сжал. Она поразилась, как они были холодны, и в этот миг будто очнулась и вздрогнула.
– Это ты! Наконец-то! Как долго я искал тебя! Это ты! Боже! Где я только не был! – Восторженно произнёс он. Что-то ожило в нём в этот миг, в глазах блеснул огонёк. Он попытался улыбнуться, но эта улыбка была какой-то безумной. Тут дворянин крепко обнял её. На лице девушки отразилось удивление и в то же время покорность обстоятельствам. Владимир тоже был немного удивлён, как не естественна была эта сцена, она всё же была очень непохожа на сцену встречи отца и дочери.
– Ну что ж, сядем к столу, пока всё не остыло. – С улыбкой сказал юноша.
– Да конечно Ма…Антуанэтта и ты садись. Как ты здесь живёшь? Как ты жила всё это время? Расскажи мне. Ты так выросла… Господи, ты так похожа на твою мать! – Он был в смятении.
За обедом вёлся разговор, Анна отвечала на все его вопросы, даже не смотря на него, и очень мало ела. Ричард часто называл её Мари и путался, его глаза бегали, порой он пытался улыбнуться, порой ронял приборы. Он был не ловок и при этом не смешон, но более жалок. Во время этого разговора в глазах девушки была пустота. Владимир пытался развеселить их, но в комнате воцарилась напряжённая атмосфера. Вот так и прошёл обед. Ричард спрашивал больше её, она отвечала машинально и твёрдо. Владимир пытался шутить, но чаще молчал, он впервые был в замешательстве и начинал волноваться за Аню. Потом он хотел попросить её сыграть и спеть, но она наотрез отказалась.
Наступил вечер, небо потемнело, появились большие тучи, снова пошёл дождь. Шторы в доме спустили, но не задёрнули. Зажгли камин и убрали блюда. Мужчины устроились в креслах. Анна же вновь подошла к камину, присела на ковёр и снова, задумавшись, смотрела на огонь. Владимир решился поговорить с её отцом, его многое в нём интересовало.
– Вы можете мне рассказать правду о Люмьере? Мне было бы очень интересно послушать.
– Друг мой, это долгая история. Я постараюсь, конечно, но вкратце. – После этого де Шиле рассказал ему всё, но говорил он невнятно и лишь то, что знал.
Владимир задумался. Эта история его поразила.
– Почему вы так подозрительны?
– Я? О, я боюсь оживлённой суеты. Когда люди снуют вокруг и заботятся о деньгах и удовольствиях. Меня это пугает, после того как я стал дворянином, но я тоже удивлялся этому, ведь я вырос в этом городе. Меня воспитывали его катакомбы. Но я так изменился, здесь сидит совсем другой человек. Петербург и Париж похожи этой суетной оживлённостью. В Люмьере была совсем другая атмосфера, мирная, спокойная, дающая надежду на завтрашний день. Когда мы строили его, мы засыпали, лишь чтобы снова проснуться, а не чтобы отдохнуть. У вас здесь она такая же, и я рад, что моя дочь выросла в подобном месте. У вас красиво и спокойно, ваш фонтан – чудо зодчества, а дом, ваш дом – это самое лучшее место, какое только можно было придумать для моей девочки. – Ричард беспокойно поглядывал на Аннушку.
– Спасибо! Я удивлён и польщён. Но ведь вы хотите увезти её отсюда, так?
– Я понимаю, что вы любите её, и она любит вас. Вы достойнейший человек, но я не могу поступить иначе. Она нужна мне. Лишь, когда она прибудет в Париж, я, может быть, успокоюсь. Поймите меня. Там её все ждут.
– Я понимаю, но надеюсь, и вы понимаете, что я последую за ней куда угодно. Так что если хотите её забрать, спрашивайте её, я уверен, что она вынуждена, будет с вами плыть. Но тогда ждите и меня в Париже.
– Вы бесподобны! Я вам завидую, вы заслуживаете, её любовь. Когда-то я считал себя таким, но, наверное, и я тогда ничего не заслуживал. – Тут он встал и подошёл к Анне. Она мгновенно встала перед ним.
Он пытался смотреть серьёзно, но возможно ли это было с его жалостливыми глазами, которые, наверное, такими и останутся теперь навсегда.
– Ты ведь поедешь со мной домой, завтра. Ты нам всем сейчас очень нужна, и в особенности мне. Все ждут тебя! Твой народ ждёт тебя! – Он вновь трепетно сжал её руки. При слове «народ» она вздрогнула.
– Послушайте, я люблю Владимира. – Чётко и серьёзно проговорила она и посмотрела на Хранилова, как будто чего-то просила у него, в то же время понимала, что он никогда не сможет ей это дать. Владимир испугался, улыбка пропала с его лица.
– Я понимаю, но я рассказал ему всё. Он ведь приплывёт к тебе, потом вы будете вместе. Он мудрый, прекрасный молодой человек. Анна, я молю тебя.
–  Прошу не говорите так и не зовите меня Анной. – Прошептала она с опущенными ресницами, как будто её оскорбляло то, что он говорил. Если бы на её лице не было печали, она, наверное, рассмеялась бы его словам, но, видимо, она его жалела.
– Хорошо, но я прошу, не откажи мне, только тебе я смогу доверить всё это. –Он боялся, что она всё-таки откажется. Его руки дрожали, а слова путались.
Она снова резко вздрогнула и отшатнулась, затем остановила на нём взгляд с саркастической улыбкой. В этот миг она была страшна для него, в свете лишь мерцающего пламени и в сумраке вокруг.
– Хорошо, я поплыву с вами. – С печально опущенными глазами произнесла она.
Глаза Ричарда загорелись.
– Я так рад. И ты будешь рада вернуться домой.
– Вы, наверное, очень устали, позвольте я провожу вас в спальню. Кровать вам верно уже готова. – Владимир встал.
  – О, да конечно. Простите, я, и правда, устал, но я очень счастлив. – Он по-прежнему говорил в смятении, но его лицо сияло радостью, хотя в глазах всё ещё отражалось беспокойство. Ричард и Владимир ушли.
Чрез несколько минут Владимир вернулся, лишь проводив гостя до комнаты, остальное, он предоставил слугам. Он подошёл к Аннушке.
– Ты ведь, правда, приедешь? Ты не оставишь меня?
  – Конечно! Как только смогу. – Он крепко обнял её. Она уткнулась в его плечо и тихо заплакала.
– Бедная моя, теперь я всё знаю, но всё же мне не дано никогда будет тебя понять. Поплачь, это первый раз, когда я вижу твои слёзы. Ты родилась от величайших женщин, и ты чувствовала это всегда, пусть даже и не знала, это было заложено в тебе, поэтому ты всегда такая серьёзная. Я постараюсь быть рядом! Я люблю тебя… – Он приподнял её лицо, вытер слёзы и поцеловал её.
– Ты самое ценное, что есть у меня. – Прошептала она.
– Это должен был сказать я. – Сказал он, крепче прижимая её.
Беспокойная и длинная была эта ночь. Хоть наши герои и поднялись рано. Анна ворочалась, часто просыпалась и подолгу смотрела в окно. За ним гремел гром и ливнём лил дождь. Утром она тихо собралась, вещей у неё было мало. Она хотела, чтобы никто с ней не прощался, но во дворе её ждали все дворовые со слезами на глазах. Они ещё вчера поняли, что она уплывёт, когда увидели, насколько она мрачна. Каждый обнял её, Олька с Настасьей рыдали в три ручья, несмотря на то, что они не сильно дружили. Димитрий вздыхал и трепетно прижал её. Так он и не добился её расположения.
– Дитя моё! Прощай, моя голубушка! Не забывай нас! Барин за тобой поедет, поженитесь там, заживёте счастливо. На кого вы нас оставляете? – Варвара гладила её по голове и тоже тихо плакала.
– Прощайте тётушка! Вы были мне как мать! Спасибо за всё! – Когда она сама прижалась к кухарке у Аннушки тоже появились слёзы.
Последним её обнял Кузьма, он смахнул скупую мужицкую слезу и поднял девушку, как пёрышко. Медленно всходило солнце, облаков ещё не было, сумерки расходились. Тих, был двор в этот ранний час, петухи лишь перебирали ногами по земле, да пёс поднял голову и долго так смотрел на эту деревенскую сцену прощания.
Они даже не завтракали. Чуть только, Ричард поднялся, он хотел повелеть слуге взять карету, но она была уже готова. После Анны встал Владимир и с тяжёлым сердцем всё подготовил. Он знал и был уверен, что приедет к ней, но он беспокоился за неё все больше и больше.
Через полчаса они втроём и со слугой де Шиле уселись в экипаж и помчались в Петербург. Крестьяне стояли у ворот и лишь махали руками на прощание.
Утром порт не так оживлён, но всё же в нём царит суета. Волны спокойны и тихи, всё как будто хранит почтенное молчание, провожая Анну. Они с Владимиром ещё раз обнялись, и девушка с отцом ступила на борт корабля. Через 15 минут они отплыли. Она посмотрела на берег в последний раз, там стоял он и его глаза были устремлены на неё.
  – «Я непременно приеду» – Говорил его прямой, чистый и ясный взгляд. Он стоял так, пока корабль не исчез из виду, затем медленными шагами пошёл к карете.
Когда же берег исчез, и она видела лишь бескрайние речные просторы, скрепя сердце, она прошептала.
– Вот и закончилось моё счастье…
 
Книга вторая
Принцесса Антуанэтта

1. «Это не мой народ»
Прошла неделя. За это время наши герои прибыли во французский порт, а там уже, как известно, «все дороги ведут в Париж». В дороге Ричард рассказал дочери, что их встретят Мирель и Жюль, рассказал всё о них в подробностях, но главное было, то, что её встретит её народ. Но он не знал, как поведать ей всю правду, ведь в конце всего рассказа ему бы пришлось поведать, что он продал Люмьер. Об этом он хотел умолчать, да Анна и сама старалась отца. Она чаще сидела в каюте и выходила лишь ночью подышать свежим воздухом. На разговоры отца она отвечала всё так же сухо и холодно. На его объятия смиренно и жалостливо. Он же пытался себя успокоить, но его непонятное чувство вины, только всё больше его грызло. Он оставался таким же, он боялся её и сулил какое-то счастье.
И вот, наши герои прибыли в столицу Франции – Париж. Здесь было как всегда шумно и оживлённо, дом де Шиле находился в торговом квартале. По улицам бегали работники, мастера, купцы, торговцы, ремесленники. Всё вокруг гудело и суетилось. Бегали мальчишки, женщины, лавочники, люди всевозможного возраста и звания. Удивительно, как они не сталкивались друг с другом. (Видимо, они двигались настолько синхронно). Порой, конечно, иные выбивались из толпы, но таких было мало, и, на них никто не спешил обращать внимания. За людными улицами находился Нотр-Дам, а за ним и Лувр. Небо было нежно-голубым и немного облачным, но вряд ли кто-нибудь глядел на него в этой праздной суете. Кому нужно было любоваться небесным куполом? «На подобные зрелища хватает времени лишь лентяям» – Скорее всего, так считала это шумная без повода толпа, снующих как мыши в погребе.
Кто-то здесь хохотал, звенели монеты, кудахтали и гоготали куры и гуси, ржали лошади. Здесь, даже трудно привести примеры, поскольку под влиянием атмосферы всё сливается. Однако ты видишь где-то торгуются, где-то оживлённо беседуют, где-то усиленно трудятся. Вот он Париж со всеми его закоулками, когда всё и все собраны в массу и одновременно ты знаешь и подразумеваешь, кто, где и чем занимается.
Тем не менее, в этой толпе уступали место Ричарду и его спутнице. Ведь теперь он был признанным дворянином. С ним вежливо здоровались, приветствовали, на неё же смотрели с удивлёнными улыбками. Однако она не чувствовала никакого тепла, никакой искренности. Лишь удушливость и неестественность, лишь лесть и слащавость. Она быстрыми широкими шагами шла за отцом, ей хотелось поскорее попасть куда-нибудь, в помещение, но лишь бы не находиться на этой душной улице, вокруг льстивых и слащавых улыбок.
Ричард улыбался всем принуждённо и с опаской. Он тоже спешил, но в отличие от дочери скорее семенил, если можно так сказать, нежели серьёзно, смело и быстро шагал вперёд. Наконец они прошли улицу, и подошли к большому трёхэтажному особняку.
Они вошли в просторную комнату, вокруг шторы были спущены, но солнечный свет всё же проникал сюда. В дальнем углу стояло фортепиано. По сравнению с видом дома снаружи комната казалась меньше. Тут им на встречу вышли мужчина и женщина. У женщины были светлые собранные волосы и тёмно-синие глаза. Она всё ещё выглядела молодо и красиво, одета она была, как дворянка при Людовике XV. Корсет стягивал её стройную талию, двигалась она стремительно, но плавно и красиво. Движения её были грациозны и изящны. На руке были лишь обручальное кольцо и серебряный браслет. Белоснежную длинную шею стягивала нежно-розовая лента. Плечи, шея, руки были открыты. Она была одета в кремовый и нежно-розовый тона. Лицо её сияло счастьем, но взглянув на эту женщину можно было понять, что она сильно переживает за своих близких, но что, при этом, своё счастье она уже отыскала. То же можно было сказать и про мужчину рядом с ней. Он был одет в светло-оранжевый камзол и салатовый галстук. В них, обоих не было излишней нарядности. Только необходимые оборки, банты и украшения. От них веяло теплом, уютом и искренностью.
– Здравствуйте, мы так ждали вас. Я Мирель, а это мой муж Жюль. Боже мой! Антуанэтта, ты так похожа на свою мать! – Они обняли её по очереди так же её отца. Мирель приподняла её личико обеими руками. Коснулась её щёк. При этом она лучисто улыбалась и чуть не плакала. Слёзы искренней радости и счастья текли по её щекам. Всё это тепло вдруг окружило Анну, которая и не надеялась подобное здесь обнаружить. Она обняла женщину крепко, как только смогла, так же она обняла и её мужа.
– Пройдёмте же, вас ждёт обед. – Мирель провела их через короткий коридор в светлую обширную комнату. Здесь стоял стол со всевозможными вкусными блюдами. Здесь были и суп, и филе индюшки, и куриный паштет, и клубничный пудинг.
Обед прошёл, как и в Хранилове, в весьма странной атмосфере. Но Мирель и Жюль были до того искренне счастливы, что разрядили её. Ричард заражался их счастьем и постепенно, чувствуя уютную домашнюю обстановку, успокаивался. Анна смотрела кругом и тоже успокаивалась. Ей хотелось довериться этим двум людям. С отцом она говорила по-прежнему. А он, здесь, теперь видел, как она разговаривала с ними и вспоминал как она избегала его на корабле. Ему становилось немного легче на сердце. «Хорошо, я буду лишь созерцать тебя, позволь мне хотя бы это». Анна рассказывала о России, о Петербурге, о том, как её нашли, как воспитывали и как она жила, умолчав о своей любви. Мирель и Жюль слушали с интересом и любопытством.
  – Чудесная страна! Какая добрая была эта барыня! А её сын! Верно прекрасный молодой человек? – Сказала Мирель.
– Да, да. Он так умён, красив, вежлив, образован, они верно… – Заговорил было де Шиле. Но тут Анна грозно взглянула на него, и он замолчал.
– А что? Ты ведь поприветствуешь свой народ? – Через несколько минут предложил он с осторожностью. – Ты ведь Антуанетта де Шиле! Они очень ждут тебя и будут, верно, очень рады. Мирель поможет тебе переодеться.
Девушка встала из-за стола.
– Я приехала сюда русской прачкой Аннушкой, а теперь я француженка Антуанэтта де Шиле! – Сказала она, как будто укоряя отца за непонимание, затем поклонилась Мирель и сказала.
– Я доверяю вам, спасибо за обед.
– Что ж, пройдём в твою комнату. Наряд готов. – Ответила Мирель. Её удивил поклон и серьёзность девушки, а также её строгость к отцу. Но вместе с тем, она чувствовала, что эта девочка не знает всей истории Люмьера, но знает, как именно ей нужно вести себя с отцом. Такие мысли придавали ей уверенность, что они нашли именно того, кого искали.
Они вдвоём прошли в комнату, приготовленную для Антуанэтты, это была самая светлая комната в доме. Всё здесь было убрано со вкусом. Кровать кремовая орехового дерева с балдахином, маленькая тумбочка с зеркалом, где было множество ящичков, в другом углу зеркало в полный рост. Здесь были всевозможные украшения, всё нужное уже было приготовлено. На кровати лежало чудесное платье багрового цвета с рюшами. Оно ярко выделялось на фоне кровати. Окно было распахнуто, казалось, только в этой комнате вместо массивных штор был лёгкий тюль.
Их встретила служанка.
– Прошу, сейчас мы приготовим тебя к торжественному выходу.
Анна послушно встала посередине комнаты. И тут с неё сняли накидку и родное крестьянское платье, ей затянули корсет, натянули чулки и панталоны, закрепили обруч. Затем надели тяжёлое багровое платье с пышными рукавами и подолом. Ей показалось на мгновение, что она сейчас упадёт, но она была к этому готова.
– Отец мне рассказывал о вас и вашем муже, но, когда я увидела вас сама, я решила, что могу вам довериться.
– Я рада этому. Увидев тебя, я почему-то сразу поняла, что именно ты Антуанэттта! Что-то есть в тебе, в твоём взгляде. И ты, действительно очень похожа на свою мать.
– Почему вы живёте в торговом квартале? Ведь я слышала, отец боится людской суеты.
  – Это не в нашей воле. Нас выбросили, куда смогли. А нам осталось лишь приспособиться. – С улыбкой сказала Мирель.
После того как на неё надели красные с бляшками туфли. Её усадили за тумбу перед зеркалом. На её лицо нанесли лёгкий слой пудры, но этого было достаточно, чтобы она перестала различать себя в зеркале. Покрасили глаза, закрепили волосы множеством булавок и вставили туда маленькую шляпку. Наконец, её губы стали алыми и её подвели к зеркалу, отражающему её в полный рост. Увидев конструкцию на своей голове, она почувствовала небывалую тяжесть, давившую на её лоб, ей казалось, что сейчас её прическа съедет ей на глаза. Слой макияжа изображал лишь многотонную маску. Наряд же был настолько величественным, что отвергался её пониманием.
– Тебе нравится? – Мирель обняла её за плечи. – Ты такая красавица!
– Я словно сошла с портрета. Теперь я, наверное, совсем не похожа на свою матушку.
– Ты права. Но скажи, ты довольна? – В голосе женщины была надежда.
– Если бы это что-то решало. Однако цвет этого платья, несомненно, подходит, – Анна говорила серьёзно, с пониманием происходящего и при этом смиренно. Словно всё вокруг не устраивало её, но она ничего не могла с этим поделать. А ведь, в сущности, так и было.
– Прошу тебя, дорогая, не будь такой серьёзной, улыбнись им. Они рады будут видеть и приветствовать тебя. – Попросила Мирель и с пониманием вгляделась в её глаза.
– Я сделаю всё, что смогу. – Твёрдо сказала Анна и спрятала глаза, сразу после того как дала понять Мирель свои мысли.
– Что ж идём.
Она взяла её за руку и вывела в зал. Тут у открытого балкона стоял взволнованный Ричард и рядом с ним Жюль. Слышно было, как шумит толпа, солнечный свет бил в комнату, но он был больше назойливым, чем приятным.
  – Пойдём же! Ты выйдешь, когда я тебя представлю. Они знали, что ты сегодня прибудешь и выйдешь к ним и все подготовились. Они все собрались и с нетерпением ждут твоего появления.
– «Интересно, что было бы, если бы я могла отказаться?» – Задумалась она. Анна наклонила голову. Де Шиле в волнении вышел на балкон. Девушка подошла ближе и стала слушать.
– Возлюбленные мои, сегодня, в этот торжественный и радостный день, к нам вернулась Антуанэтта! Я наконец-то отыскал свою дочь! Я надеюсь, что вы все радуетесь со мною, ведь мы все долго ждали этого дня. И вот сегодня вы все её увидите. Ликуйте! Моя дочь вернулась! – Громко возгласил он, и народ поднял руки и возликовал. Все кричали «Ура!» и улыбались.
– Встреть свой народ! – Он протянул ей руку. Она, не взяв её, сама вышла на балкон из тени. 
Как величественна была она в этот миг. Гордая поступь, массивный наряд и неприступный взгляд. Не было здесь доброй принцессы, да и гордости здесь было мало. Она не знала, как себя вести и, действительно, делала всё что могла. Тут её взгляд стал обычным. Она оглядела ликующую толпу.
– «Слащавые, льстивые купцы, вы сейчас думаете лишь о своём рынке и выгоде. Ремесленники, я отвлекаю вас от вашей прибыльной работы. Торговцы, я для вас всех здесь лишь зрелище, что ж любуйтесь, простите, что заставляю. Только вот любоваться нечем». –Так думала она.
И тут её взгляд упал на дальний угол дома, где танцевала и пела маленькая нищенка. Рядом на выступе сидел бедняк, видимо, её отец, и пересчитывал гроши, придерживая лютню. Тут же из кабака, неподалёку вытолкнули мальчика. Он жадно прижимал под рубашкой что-то к своему дрожащему тельцу. Скорее всего это была украденная буханка хлеба. Гамен огляделся, не обнаружил ли его кто-нибудь и можно ли что-нибудь ещё найти съестного. И тут, в эту картину врезался хохот шумящей толпы. Они смеются, выражая свою радость, но это злобный хохот, безумный. Эта картина нахлынула на неё. На лице девушки отразилось волнение. Она обернулась и бросилась прочь. Ричард хотел её остановить, но она с укором посмотрела на него и сказала:
  – Это не мой народ!
Затем она помчалась в свою комнату. Толпа была поражена, но решила, что девушка испугалась и махнула рукой. У них и, правда, было много дел помимо неё. Они ведь знали правду о дворянах де Шиле. Поэтому не придали произошедшему большого значения.
Анну никто не смог остановить. Она закрылась в своей комнате. И долго сидела там, размышляя над увиденной картиной. Ей предстояло ещё много нанести на этот мрачный мольберт, на котором уже не было места.

2. Бывшие жители Люмьера
На следующее утро Анна надела самое скромное платье, которое только могла найти в своём шкафу и, укрывшись плащом, через задний выход покинула дом де Шиле. Она намеревалась пойти в те самые кварталы, которые увидела вчера с балкона, чтобы разглядеть всю эту картину поближе. Но ей придётся самой ступить туда. А не только лицезреть вблизи, ведь иначе невозможно. Ведь она и есть Антуанэтта, дочь Мари.
Было 7 часов утра, через два часа торговая площадь уже зашумит, ремесленники уже копошатся в лавках. Сейчас здесь далеко не так людно, как вчера в полдень. Ещё почти нет покупателей. Но купцы, лавочники и торговцы уже на своих местах. Некоторые раскладывают товар, другие пересчитывают вчерашнюю прибыль, третьи уже готовятся обслуживать ранних покупателей. Солнце в небе только поднимается, даже оно здесь ленивее, чем где-либо. Ведь здесь людям нужен лишь свет, а не красота небесного свода. Однако, небо ясное и безоблачное.
Чем дальше шла Анна, тем туманнее становились улицы. Она шагала прямо, чуть наклонив голову, её лицо было закрыто капюшоном. Она шла к конкретной цели, но что она сейчас могла им сказать. Однако, ей хотелось их увидеть, узнать, в чём они нуждаются, что необходимо их душе, кто они и кем они были. Вчера она до глубокой ночи размышляла об этом. Много мыслей приходило в голову девушки. Чему она поразилась, ей не хотелось их жалеть, она чувствовала в них ещё что-то родное, близкое. Она всем сердцем ощущала ответственность за них. Было одно, что она поняла точно, раз и навсегда – вот её настоящий народ! Вот они, люди катакомб и закоулков. Решив так, она сделала вывод, что больше ничего не сможет верно, понять, сидя на месте.
И вот Анна идёт по туманным улочкам, сквозь ряды лавок, по мощённой мостовой. Наконец площадь преодолена, она зашла за выступ большого дома и …. Свет здесь тусклее, прохлада пробирает по телу, туман стелется под ногами. Она огляделась и сняла капюшон. У стены сидели два дряхлых старика и спорили, непонятно о чём, они были одеты в лохмотья. Где-то подальше на каменном выступе сидели двое мужчин, перед ними танцевала и напевала маленькая девочка, лет семи. Один из них придерживал лютню и был значительно моложе второго, курчавые чёрные волосы его были растрёпаны и не ухожены, ясные тёмно-синие глаза смотрели на соседа вдохновенно и с улыбкой. Другой был уже седой и держал в руках большую книгу, его всё ещё горевшие зелёные глаза тоже смотрели вдохновенно. Они вели мирную беседу. Девочка рядом с ними, была очень миленькая. Её светло-голубые глаза сосредоточенно следили за движением её тоненьких ножек, тёмно-русые кудряшки слегка подпрыгивали, каждый раз как она подскакивала и вставала на носочки. Она изящно разводила ручками, и её маленькие пухленькие губки тихо напевали мотив какой-то детской песенки. Эта картина представляла собой совместимость несовместимого, какой-то парадокс, она была мила и одновременно ужасна, ведь из-за соседнего угла раздавалось хриплое ворчание дряхлых стариков.
– Кто ты? Откуда ты пришла? Зачем ты здесь? – Раздалось за её спиной. Анна обернулась. Перед ней стоял молодой мужчина и грозно на неё смотрел. Он был одет бедно, но его взгляд был гордым, ухмылка и возмущение были на его губах. Она немного испугалась, но чётко произнесла:
– Я Антуанэтта – дочь Мари.
Тут двое мужчин резко прервали свою беседу и встали. На их лицах отразилось смятение.
– Ха, принцесса! Прибыли! Поздно только вы как-то. Полюбуйтесь, что учудил ваш папочка. Уходите отсюда, вы больше ничего не сделаете. Если хотите остаться живой и невредимой, лучше больше не приходите сюда. Идите все сюда, к нам пришла госпожа де Шиле! – Сказал он громким голосом, ухмыляясь при этом.
Тут изо всех углов стали выходить разные люди. Дети, женщины, старики, девушки, юноши. Все они были в дряхлой одежде, у всех были опущенные лица и пустые глаза. Кое-где виднелись ухмылки и безразличие. Здесь были и прокажённые, и куртизанки, и гамены, и нищие, побиравшиеся по дворам. Они все окружили её, её окружил тот самый музей пороков, о которым мы говорили в самом начале нашей книги.
– Ну, что? Пришла посмотреть свой народ? Да вот только не гостья ты здесь. - мужчина ходил вокруг неё и смотрел высокомерным, угрожающим, насмешливым взглядом.
– Шарль, прекрати! Не трогай её! Она добровольно пришла сюда. Она знает и понимает, что мы её народ. Зачем ты её пугаешь? – Старик встал, отложил книгу и с восхищенными глазами стремительно подошёл к ней. Своими дрожащими руками он взял и сжал её ладони.
– Кто вы? – Анна была поражена. Её понемногу стал одолевать страх, однако, отвага в ней ещё была, но девушка не знала, когда её выпустить наружу и нужно ли это. Она внимательно оглядела собравшихся людей. Ужас поселился в её сердце, трепет за них. «Что я могу сделать?» – Думала она.
– Я твой дедушка, я отец Мари. Моё имя Жан. Не бойся этого глупого мальчишку. – Произнёс он, трепетно перебирая ей руки в своих ладонях.
– Но… – Возразил мужчина.
– Она не виновата, что её украли 17 лет назад! – Громко крикнул старик на него.
– Вы мой дед…
– Зачем же ты пришла к нам?
– Я пришла сюда увидеть вашу жизнь, и я её вижу, но всё же я не знаю всей истории. Когда я её пойму, я смогу понять, что я могу для вас сделать. – Чётко сказала она. – Я увидела вас с балкона, я чувствую, что вы мой истинный народ. Я пришла сюда узнать больше, узнать правду.
На лице Шарля выразилось изумление.
– Да что же ты сейчас можешь сделать? Прошло 17 лет. Счастьем мы жили лишь три года и пока его строили. – С печалью в голос сказал он.
– Пока я всего не узнаю, я не опущу руки сознательно. – В глазах Анны выражались решимость и твёрдость. Жан смотрел на неё вдохновенно, как будто он гордился ею. Тут он отпустил её руки, отошёл, взял свою большую книгу и вручил ей.
– Это история Люмьера. Ты верно знаешь Мирель, пусть она прочитает тебе всё и расскажет то, что знает сама.
– Хорошо. Большое вам, спасибо! Но почему вы не расскажите мне всё сами? Ведь вы, наверное, знаете историю с самого начала.
– Да, я даже был её героем, ведь я сам написал эту историю. Но тебе не стоит долго здесь находиться. А Мирель может выйти за город и показать тебе всё. Я доверяю эту книгу тебе. Мы будем тебя ждать! – Он улыбнулся с надеждой. Анна взяла книгу и бережно провела рукой по грубой обложке.
Тут в толпе появилась женщина. На вид ей было лет 35. Её крестьянский наряд был слегка оборван. Руки, плечи, шея, грудь были у неё словно насильно открыты. Одета она была как служащая кабака. Она придерживала у груди блузу, у неё дрожали руки и ноги. Вид у неё был удручающий, угнетённый, усталый, словно смирившейся с чем-то очень тяжёлым. Уже пустые, но всё ещё голубые глаза смотрели просто в пространство, льняные кудри были потрёпаны, платок сбит.
– Мамочка, ты пришла! – Маленькая девочка подбежала к ней. Всё это время она стояла в недоумении и не могла понять, что происходит, но по глазам Жана понимала, что произошло что-то хорошее.
– Жанна! Не подходи ко мне! Они снова меня обдёргали, облапали своими руками, осквернили меня. – Женщина остановила её рукой.
– Молли! Дорогая! – Мужчина с лютней бросился к ней. – Твари! Они снова так поступили! Что же нам делать?! Я не могу смотреть на тебя. Брось эту работу! – Он сжал её в объятиях.
– Нет… Как же  и на что мы будем жить? Простите меня! Я падшее существо! –Она уже не плакала, выплаканы были её глаза. В его объятиях она ослабла и упала на колени. Он обнимал её и сдержанно молчал, судорожно и с гневом сжимая губы. Девочка с осторожностью подошла к ним и обняла их обоих.
– Молли, к нам пришла Антуанэтта. Может быть, мы снова заживём по-прежнему. – Он обхватил её лицо руками и серьёзно посмотрел в её глаза. – Посмотри на эту девушку.
Молли лишь приподняла голову. В её глазах ничего не загорелось, лишь легкая судорога прошла по её плечам. Тут же её голова безжизненно повисла. Анна ужаснулась и сжала книгу в руках.
– Я вернусь! Я сделаю для вас всё, что смогу! – Произнесла Анна.
– Иди! Мы будем ждать тебя! – Сказал Жан.
Анна надела капюшон, и прошла сквозь толпу с книгой. Они же лишь молча пропустили её.
– Вы уверены, что она вернётся? – Шарль подошёл к старику.
– Это она, она вернётся. – Твёрдо произнёс Жан, смотря вслед девушке серьёзно и с надеждой.
– Вы доверили ей историю? – Вздохнул Шарль.
Анна быстро прошла через уже не такую тихую площадь, не смотря вокруг и не обращая ни на кого и ни на что внимания. Закрыв за собой дверь выхода для слуг, она взбежала по лестнице и заперла дверь. Она прижалась к ней спиной и соскользнув на пол, села на колени. Девушкам зажала рот рукой, в глазах её были боль, страх и возмущение.
  – Я ждала тебя. – За туалетным столиком сидела Мирель и серьёзно на неё смотрела. – Ты ходила к ним? Я вижу ты впечатлена, прежде, расскажи мне, что ты увидела?
Анна рассказала ей всё с ужасом в глазах, оставаясь в прежнем положении.
– Это было так ужасно! Так страшно! – Она сжала рукой рот. Но тут мгновенно встала и подошла к Мирель.
– Вы расскажите мне всё? Откройте мне глаза! – С этими словами она громко положила книгу перед ней.
– История Люмьера… – Женщина в задумчивости провела рукой по книге. – Я знаю меньше Жана, но я сделаю то, что должна, слушай…

3. Поле тройного боя
Так Мирель рассказала Анне эту историю, начав читать книгу и закончив рассказ собственными впечатлениями. Этот рассказ был очень долгим, он продолжался до позднего вечера. Наши героини даже отказались от обеда.
– Давай закончим завтра. Это ещё не всё, но я вижу, что ты уже засыпаешь. – Сказала с улыбкой женщина.
– Жаль, я не могу медлить, но я знаю, что ты настоишь. – Анна встала и стала готовиться ко сну.
– Молодец! Завтра как раз будет подходящий день, сегодня конечно было так же, но этот рассказ был долгим. Твоя ночь будет беспокойной, но постарайся выспаться, завтра тоже значительный день. – Мирель поцеловала её в лоб на ночь и, уходя, со вздохом перекрестила дверь. Ночь действительно была тревожной. Анне снились жители Люмьера, плач, пустые глаза, опущенные лица, маленькая танцующая девочка. Она ворочалась, но не проснулась ни разу, что немного удивительно.
Утром Ричард и Жюль лишь позавтракали с ними и отправились по делам в Версаль. Анна и Мирель же удалились в комнату девушки продолжить свой разговор, к чему Аня проявляла явное нетерпение. Этот завтрак прошёл тихо. Ричард после торжества боялся даже заговорить с дочерью и с боязнью на неё поглядывал. Жюля это всё заботило, но он боялся, что это не его дело. Мирель же молчала лишь как единственное посвящённое в тайну лицо.
– Теперь, когда ты всё узнала, что ты думаешь? – Спросила Мирель, в задумчивости подойдя к окну.
– Они сильно изменились за эти 17 лет. Почти каждый из них вернулся к своим прежним занятиям. Смогут ли они вновь найти в себе свои таланты и жизненный смысл? Идеалы, идеалы… – Анна задумалась.
Мирель слушала её и при последних словах загадочно улыбнулась, потом печально вздохнула и подошла к шкафу. Тут она достала накидку и стала одеваться.
– Куда ты? – Анна на минуту очнулась от мысли.
– Позволь показать тебе кое-что. Пойдём со мной. – Одевшись Мирель протянула ей руку. Девушка взяла её с немым вопросом в глазах, но последовала её словам.
Они оделись и обе через задний вход покинули дом.
– Твой отец уехал в Версаль по делам. А мой муж занят тренировками по фехтованию. Так что сегодня для нас очень удачный день. – Сказала Мирель, когда они шли по площади.
Две женщины спокойно шли через толпу, накинув капюшоны. На них никто не обращал особого внимания, они тоже лишь смотрели друг на друга и следовали одна за другой. Улочки становились менее людными, город кончался, они шли быстро. Наконец, они миновали кладбище и вышли на то легендарное поле. Поле тройного боя и одновременно счастья когда-то. Всю дорогу Анна молчала и лишь смотрела на свою проводницу. Всё услышанное произвело на неё сильный эффект. Особенно когда она сравнила это с тем, что видела сама. Она боялась допустить мысль, что прежнего не вернуть, что остаётся лишь дать им милостыню, как гордая но милосердная принцесса и уйти. «Но я не могу так сделать, я не посмею, это же побег, это же трусость. А отец, мог ли он поступить иначе. Смогу ли я что-то изменить, что-то снова доказать, когда идеалы, которые им построила моя мать на их же глазах были разрушены. Можно ли восстановить их». – Вот о чём думала она, идя по площади.
– Посмотри, дорогая… – Мирель указала ей кругом.
Какое это было зрелище. Пустыня на милю вокруг. Как будто после урагана видны лишь заброшенные пустоши и остатки двух башен. Когда она это увидела, эту пустоту, невероятная боль сдавила её сердце.
– Что это? – Поражённо спросила она.
– Это Люмьер… был когда-то. Это две главные башни. Там был домик Молли, здесь главные ворота – Мирель провела её и продолжила рассказ, показывая и объясняя какая частица счастья таилась когда-то в каждой из этих руин.
– Вот здесь писалась история. Здесь жили твоя мать и Ричард….
Наконец они подошли к остаткам от храма.
– Это было наше сокровище, сколько счастья мы пережили здесь, отца Поля убили прямо на ступенях этого храма.
Анна перекрестилась.
– Ты ведь православная. – Мирель посмотрела на неё с улыбкой. Анна серьезно кивнула, но поклонилась руинам церкви.
– Давай почтим их память. – Мирель присела и стала рвать полевые цветы. Анна послушно собирать их вместе в букеты. Это они делали молча. Потом она отвела её на кладбище подвела по очереди к могилам Амэль, Мари и отца Поля. На каждую из них они положили несколько полевых цветов. Когда Анна поклонилась последнему надгробию, Мирель подошла и сказала.
  – Вернёмся ещё раз на это поле, мне нужно тебе кое-что сказать.
Анна кивнула, встала и последовала за ней. Придя туда, Мирель с печалью в глазах посмотрела вокруг. Ветер развивал её кудри и ленту в волосах. Руки медленно сжимались. Она глубоко вздохнула и сказала:
– Я привела тебя сюда, чтобы показать наши идеалы. Это были они когда-то. Мы бездействовали душой при их поддержке, поэтому после её смерти, всё это мгновенно разрушилось. Мы лишь верили в них, она же кроме этого построила их нам и поддерживала их, как могла в нас и на этой земле. В свою последнюю минуту, наверное, она знала, что всё так выйдет, поэтому оно не хотела видеть Ричарда перед своею смертью, всё-таки мы были ей чуточку дороже. Но дороже всех видимо была ты. С тех пор в душе твоего отца поселился страх, он до сих пор и сам не понимает, в чём на самом деле виноват, за что винит сам себя. Он думал, что когда найдёт тебя, сможет успокоиться, но, похоже, стал только больше тревожиться. Я же уже не смогу их вдохновить, я не смогу завоевать такое доверие, каким обладала Мари. То, что ты увидела там. Эти люди когда-то были по-настоящему счастливы. И что теперь? Увы, все идеалы рано или поздно разрушаются, ни одна утопия не вечна, но то она и утопия, а у нас был именно такой идеальный образ. Только ты можешь их теперь воодушевить, но Люмьер уже не будет возведён вновь. Они снова в пороках, в грязи, их уже не воодушевить пойти вновь строить счастье. Они знают, что оно разрушится и простоит недолго. Запомни то, что я тебе сейчас скажу. На свете есть бесплатные вещи, например, воздух, но нет вещей, которые ничего не стоят. Вот чего нам стоило наше счастье. Чтобы вдохнуть свежий чистый воздух, надо встать и покинуть грязь. Чтобы увидеть солнечный свет и ощутить его тепло, необходимо пережить ночь.
– Плата... Как ты права… Выходит, им сейчас нужны лишь деньги… – Анна поникла. – Хорошо, я дам им деньги, но взамен я поставлю свои условия. – Произнесла она, подняв голову, с гордым блеском в глазах.
– Я горжусь тобой и последнее. Знаешь, что страшнее всего?
Анна посмотрела на неё с вопросом в глазах.
– Понимать, что когда-то здесь, в этой пустыне ты была счастлива. Здесь бегали и смеялись дети, здесь прошло множество свадебных и других радостных торжеств. Вот это понимать страшнее всего, когда сама была участницей этих счастливых событий. Знаешь, в тот день, когда на меня впервые надели дворянский наряд, я сбежала сюда и с ужасом взглянула на эти руины. Я прошла вокруг, прикоснулась рукой к стенам храма и почувствовала страшный взгляд. Когда я оглянулась, то увидела зловещее с усмешкой в глазах лицо Пьера. Никогда не забуду этого лица, тогда я поняла, что теперь мы не сможем что-либо сделать, только если ты вернёшься.
– Как страшно то, что ты говоришь, но я решила. Я в ближайшее время отправлюсь к ним и всё скажу. Я сделаю всё, что смогу. – В глазах девушки отражались решимость и твёрдость. Девушка приняла решение окончательно и бесповоротно. Мирель улыбнулась, сжала её плечи и обняла её.
– А ведь ты любишь кого-то. Я знаю, как выглядит влюблённая и любимая девушка, я ведь сама любила. Это тот молодой барин, верно? – Она лукаво взглянула на Анну с искренней улыбкой.
– Да. После я всё тебе расскажу, но сейчас речь не обо мне. – Анна смущённо опустила глаза. – Пойдём же, мне многое предстоит сделать. – Она накинула капюшон и, быстро повернувшись, пошла обратно.
– «Бедняжка, твоя судьба даровала тебе столь недолгое счастье». – Подумала Мирель и поспешила за Анной.

5. «Осуждение облегчает, ибо объясняет»
Они вернулись домой, когда обед уже был окончен, и каждая разошлись по своим комнатам. Анна решила прежде чем идти к Жану, поговорить с отцом. Она положила сделать это сегодня же после ужина, а утром отправиться в закоулки. Девушка знала, что Ричард непременно согласится с ней поговорить, и будет рад этому. Она также понимала, что точно ему скажет. Но порой может ли все получится именно так, как ты думаешь?..
Ричард и Жюль вернулись в четвертом часу и велели готовить ужин. В семь часов все четверо сели за стол. Ужин прошел также как и завтрак в напряженной тишине. Но Мирель видела и знала, что Анна что-то задумала и приняла решение. Действительно, у девушки было сосредоточенное выражение лица. Глаза ее были устремлены в одну точку. Она безусловно была поражена тем, что показала ей Мирэль, и была в восторге от ее слов. Но этот восторг, несмотря на то, что он ей все разъяснил, дал ей, тем не менее, понять, что идеала не восстановить. Однако она знала, что еще можно что-то сделать. Если люди шли за её матерью, то они явно знали, что делают. Теперь же им предстоит доказать это самостоятельно. Самостоятельно построить каждому свое счастье. Только это и было теперь возможно. Оно не будет всеобщим, оно будет тем, что создаст каждый для себя сам. Предстояло вернуть им память прошлого счастья. Весьма сложная задача после увиденного. И только при условии, что они всё вернут сами, она сможет дать им к этому средства. Так она решила.
Чуть только пробило восемь, все молча встали из-за стола и хотели разойтись. В комнату вошли слуги и стали медленно убирать тарелки. Тут девушка подошла к отцу и сказала:
– Я хотела бы с вами поговорить. – Выраженье её лица было по-прежнему строгим и серьёзным, но это не помешало возникнуть проблеску в глазах Ричарда.
Он попытался улыбнуться, но каким-то образом понял, что это будет неуместным. Жюльен и Мирель ушли. Жюльена удивил такой поступок Анны, но Мирель взяла его под руку и прошептала:
– Нам лучше удалиться.
Муж принял волю жены и они оба покинули столовую. Через пять минут ушли и служанки. Вокруг стояла тишина, было темно. Шторы были спущены. На стенах дрожали отблески огня из камина и тени. Слышен был только треск полыхающих поленьев. Эти тени постепенно покрывали всю комнату.
Ричард сконфузился и стоял в недоумении, держась за спинку стула, с которого только что встал. В его глазах выражалось смятение, губы дрожали, пальцы нервно скребли подушку стула. Анна медлила и всё также сосредоточенно и серьёзно смотрела на него. Наконец она начала:
– Отец, скажу тебе прямо – я все узнала про мой истинный народ. Он там – в закоулках и за выступами домов. Я узнала всё: я видела могилы матери, бабушки и отца Поля. Я видела руины Люмьера. Я узнала, что именно ты продал Люмьер. Ты разрушил счастье, построенное моей матерью. – С каждым словом её голос становился всё громче.
Ричард сжался и начал медленно проговаривать оправдания:
– Я знал, что рано или поздно тебе станет всё известно. Но пойми, Пьер сказал, что если я не подпишу договор, то их всех убьют. Я не мог смотреть, как они страдают, как они сражаются, как они мучаются. – Он лепетал и мямлил, и всё сильнее сжимал спинку стула. Ему хотелось сесть, но он знал, что если сядет, то тень дочери угрожающе нависнет над ним и это ещё больше его «зажмёт».
– Ты – трус! Зачем ты сейчас оправдываешься?! Ты – трус и предатель! Почему ты сам не вышел их убеждать? Почему ты сам не пошел сражаться вместе с ними?
– Ещё первый король говорил: У Люмьера никогда не будет настоящего короля. Я бы ничем не помог им. Я был так не уверен в себе, так угнетен, когда Мари прогнала меня. Их никто не способен так полюбить. Жан их жалел. Я был к ним равнодушен. Только женщина способна так любить. Как я мог?
– Ты не подумал, что она догадывалась, что ты так поступишь? Именно поэтому она прогнала тебя.
– Значит, это было предрешено. Иначе не могло случиться.
– Ты не думал, что лучше умереть, чем жить так, как они живут? Ты хотя бы видел, как они живут? Ты смеешь называть этих слащавых купцов своим народом? Этих льстивых, презирающих тебя лавочников. А между тем, там – за выступом – танцует маленькая босая девочка за корку хлеба. Вот это – твой народ. Какой ты король? Ты – трус! И ты – мой отец! Боже, что ты наделал…
– Да, я твой отец! Ты не знаешь каково это – получить наказание, когда ещё не совершил преступления. Представь: ты любишь человека, жизнь готов за него отдать, живешь с ним счастливо, поёшь песни, танцуешь. Наконец – ведёшь к алтарю, видишь своего ребенка у неё на руках. И в её последний час она вдруг с озлобленными глазами говорит тебе: «Уйди!». Да представь только: все эти семнадцать лет, несмотря на полученный титул, на этот дом, меня давят эти стены, меня пугает этот квартал. Я бежал в Версаль, но там я – лишь жалкая мышь. Я измучился, винил себя сам не зная за что. Нашёл тебя, думал, вот – мое счастье. Но ты избегаешь меня, ты холодна к проявлениям моей отцовской нежности, и теперь ты называешь меня предателем и трусом. Я укоряем и поносим собственной дочерью.
– Ты же сам сказал, что это – судьба. Чего же ты хотел? Ты думал, что когда найдешь меня, тебе все простится и ты все поймёшь? Ну что теперь ты счастлив?! Теперь ты доволен?! Ты все понял? Тебе стало легче? – Она была в ярости. И то наступала на него, то отходила. Она сжимала губы и кулаки и гневно смотрела на него.
Он опустил голову и затем…
– Да! – Вдруг резко и твердо ответил он, устремив на неё взгляд, больше он не отводил глаз. – Мне легче, ведь теперь я знаю, в чём был виноват. Осуждение облегчает, ибо объясняет. Я благодарен тебе и рад, что нашел тебя. Прости, что судьбой тебе предсказано исправлять чужие ошибки, ибо ты – королева Люмьера. Я – трус и предатель. Да, я – несчастное существо. Теперь мне это отчетливо ясно. Знаешь, это не так уж страшно. Меня казнила анаркия . Но я всегда буду любить тебя, как я всегда любил твою мать.
Анна остановилась и замерла на минуту.
– Рок, судьба, фатум, анаркия… Давно кончилось мое счастье. Я многое передумала за последние три ночи. Так много услышала, так много увидела. Прости я не смогу тебя искренне обнять. Я просто не хотела тебя обманывать. Теперь ты не будешь больше тешиться собственным бредом. Ты прав, случилось то, что должно было произойти. То, что было неизбежным. О чём я знала с рождения.
Её глаза были обращены в пол.
– Знаешь, когда я к ним пришла, они осуждали меня за твои поступки. – Всё это  она говорила спокойно и размеренно.
– Боже, дорогая!.. – Хотел было он начать.
– Больше ни слова, сказано всё, что должно было.
Она повернулась и спокойно подошла к лестнице. Взойдя на одну ступень, она обернулась, и с сочувствием посмотрев на него, сказала:
– А вот тебя мне жаль… Спокойной ночи.
Она поднялась в свою комнату. Ричард так и остался стоять, но, когда стихли её шаги, он очнулся и побрел в свою спальню. Ему и вправду стало немного легче. Однако чувство вины всё же стало нарастать.
Что же творилось у него на душе? Он оправдывал себя всё это время лишь тем, что они остались живы. Как он боялся увидеть всю правду их настоящей жизни! После того, как умерла Мари, он совсем переменился – стал боязливым и робким. Но после этого разговора он твердо решил, что уже ничего не изменить, что всё и в правду случилось так, как должно было быть. А раз ты не можешь ничего исправить, исправь себя. Еще немного времени ему оставалось терзаться. Теперь же он смиренно понял свою вину и осознал, что он – несчастнейший человек. Но этому решил не противоречить. Все так, как должно было быть!

6. Призыв
Этой ночью она спала очень крепко. Утром, чуть свет, она быстро поднялась, умылась, и, накинув плащ, покинула дом отца. Она бежала, сжимая в руках книгу – историю Люмьера. Она хотела вернуть её. Площадь в это раннее время была полупустая, и девушка беспрепятственно пересекла её. Наконец она зашла за желанный выступ. Всё было несколько иначе по сравнению с первым разом. Поодаль сидел мужчина с лютней (теперь она знала, что это был Рик) и наигрывал весёлую мелодию. Рядом с ним по-прежнему сидел Жан, о чём-то усиленно размышляя. Шарль, который также сидел недалеко, что-то растолковывал Жану. Глаза старика были устремлены в одну точку, он поддерживал рукой подбородок и его брови все больше сдвигались. На лбу появлялись новые морщины. Шарль же напротив усиленно жестикулировал и когда видел, что всё, что он говорит, не имеет действия, вздыхал и качал головой.
В самом дальнем углу кто-то копошился, это была малютка Жанна. Девушка сначала даже не увидела её. Анна быстро сняла капюшон и вновь огляделась вокруг:
– Дедушка Жан. – Робко произнесла она, подойдя и протягивая книгу.
Жан очнулся и, подняв на неё глаза, улыбнулся.
– Антуанетта, дорогая, ты вернулась! – Он встал и обнял её. – Видишь, дурак. А ты мне про что здесь толкуешь? – Старик с укором посмотрел на Шарля.
– Здравствуй, надеюсь, ты пришла не просто так вернуть книжку. – Шарль поднял на неё глаза.
– Конечно нет. У меня есть план. Я была на кладбище, у могил королевы и мамы, отца Поли. Я видела поле тройного боя и счастья Люмьера. Я говорила с отцом, укоряла его. – Анна заговорила решительно и твёрдо.
– Что ж, я немного поражен, хотел бы услышать этот разговор. Так в чём же состоит твой план? – Он ухмыльнулся.
– Прежде всего, нужно снова собрать всех здесь. – Девушка встала посередине и протянула вперёд руки.
– Хорошо же! Эй, собираемся все! Наша вернувшаяся принцесса хочет нам что-то сказать.
Вновь отовсюду стали выходить нищие и убогие. Представители пороков вновь обступили её. Они смотрели на неё без малейшего проблеска надежды, пусты были их глаза, да и в чём могла быть радость в их жизни, какой повод для возникновения надежды? Руки их висели также как их лохмотья, у иных – были сложены на груди. Здесь же была и Молли, волосы её были растрёпаны и спутаны. Лица у всех были словно каменные, не выражавшие никакого чувства.
– Слушай меня, мой народ. Я осмелюсь говорить так, ибо я – дочь вашей королевы. Я видела руины вашего счастья. Я знаю вашу историю. Я понимаю, вы не поверите в него снова, и не пойдете строить его заново. Но я питаю надежду, что в вас ещё живы идеи моей матери. Я помогу вам, если вы поможете себе сами. Мари хотела раскрыть в вас таланты, теперь же мне остаётся лишь дать вам средства. Но это не будет милостыня, я дам вам денег только при условии, что теперь каждый из вас сам должен будет построить своё счастье. Вы еще должны помнить, как счастлив каждый из вас был со своим ремеслом. Как трепетала ваша душа, когда вы осознавали, что приносите пользу для себя и для окружающих. Шарль, неужели ты не помнишь, как ребёнком учился играть на лютне и рисовать картины. Как интересно тебе всё это было в детстве? – Она подошла к нему и сжала его руки. Тут она взглянула на Моли и подошла к ней. – А ведь ты, Молли, ты – такой яркий образец всех этих перемен. Вспомни свой цветочный магазинчик. Как ты от души радовалась каждому клиенту, каждому цветочку? С каким трепетом ты заворачивала каждый из них. А как ты их выращивала. Как радовалась ты, видя каждый листик, каждый росток. А когда появлялся новый сорт, твоему счастью не было предела. Неужели ты снова хочешь вернуть свою жизнь в ту другую, ужасную пучину? Ты ведь и так десять лет не могла завести из-за этого ребёнка. А сейчас – посмотри на свою малышку, неужели ты хочешь, чтобы она жила такой жизнью? – Девушка сжала плечи Молли. Тут голова Молли медленно повернулась, и девушка посмотрела на своё дитя. Девочка не слушала завораживающую речь, она копошилась над старым садовым горшком. Сначала Молли удивилась, её глаза по-прежнему были пусты, но тут она тихо позвала её:
– Жанна, доченька.
Несмотря на то, что этот зов был тише, чем речь Анны, малышка услышала его, слегка вздрогнула и обернулась к ним. Сначала выражение её лица было удивлённым, она не заметила, как здесь собралось так много людей. Девочка, широко раскрыв глаза и приоткрыв ротик, посмотрела на всех вокруг. Когда же она увидела мать, её лицо расцвело невыразимым счастьем.
– Мамочка, посмотри! – Жанна взяла своими маленькими ручками тяжёлый горшок и подошла к матери.
– Я сама посадила семечко, я поливала, оно… Оно возросло! Посмотри, мамочка! – Девочка была в полном восторге, она так гордилась, что смогла сделать всё о чём сейчас рассказывала. Её голубые глазки сияли радостью.
Действительно, посреди набитого землёй горшка, пробивался маленький зелёный росточек. Молли сначала была поражена, никогда она не видела Жанну такой счастливой. В начале, она поражённо взглянула на лицо своей дочери, затем на росток. Потом она посмотрела вглубь детских лазурных глазок и вдруг из её глаз хлынули слёзы, и она обняла Жанну.
– Солнышко моё! Счастье моё! – Повторяла она, сжимая малышку, всё ещё держащую горшок.
Анна лишь улыбнулась, эта картина не требовала слов.
– Вы рисовали картины! Вы выдували радужные стёкла, делали чудные одежды. Вы трудились во благо себе, людям и Богу. Возвысьте себя, я не прошу вас подняться до Божьего, но поднимитесь до человеческого, ибо люди вы и никто не посмеет отнять у вас это звание, вы родились для счастья. Так постройте, каждый своё настоящее, чтобы у вас было достойное будущее! – Она начала тихо, но затем её голос всё возвышался.
Все вокруг были поражены этой картине и стали оглядываться кругом себя. Одни смотрели на Молли, в глазах которой больше не было пустоты, они были наполнены слезами счастья. Эти слёзы смыли пустоту, а за их пеленой пробивался блеск глаз, наполненных радостью. Разговор между матерью и дочерью продолжался:
– Да где же ты семечко нашла? Что же это за цветы у тебя вырастут? – Молли сжимала маленькие ручонки Жанны.
– У тебя, в старом переднике, я сразу подумала, что это семечки. А папа и Шарль рассказывали, как весело бывало тогда, мамочка ты тогда вот так чаще улыбалась. Мне так нравится твоя улыбка, мамочка. Я её прежде не видела никогда. Я буду выращивать цветочки вместе с тобой. И папа будет улыбаться, и смотреть на нас, он не будет больше думать о тех злых людях, которые тебя обижают, мамочка. – Жанна спешила всё сказать и тут принялась вытирать слёзы матери. Молли прикоснулась к её ладошкам и стала целовать их. – Я за ним уже две недели ухаживаю, а он только появился, я скрывала, я думала вот ты обрадуешься. И сама так обрадовалась, так обрадовалась, матушка, – девочка продолжала говорить, а когда закончила, прижалась своей щёчкой к плечу Молли и обняла её.
Некоторые из окружающих стали смотреть друг на друга и под действием чужого взгляда, каждый их них оживал и у всех вновь появлялся блеск жизни в глазах. Каждый из них вспоминал своё дело, и действительно, ощущал прошлое счастье. Их сердца снова поднимались.
– Браво! Не ожидал. Ты и, правда, дочь своей матери. Приношу свои глубочайшие извинения. – Шарль подошёл сзади к Анне и начал тихий разговор.
  – Я рада за вас.
Тут он встал перед ней и взял её руку. Она хотела отнять её, но помедлила. Когда же он, прикоснувшись к её кисти губами, отпустил её, он спросил:
– Но, тем не менее. Когда же ты принесёшь деньги?
– Скоро… – С улыбкой сказала она.
– Тогда всё будет закончено.

7. Может ли всё вернуться?
Теперь каждое утро Анна приходила к ним и радовалась, узнавая, что они вспоминают каждый свою жизнь. Она смотрела на них и видела, как чем-то жизненным наполняются их сердца. Ведь когда разрушили Люмьер и они вернулись в трущобы, каждый из них словно утерял жизнь, утерял её драгоценный смысл и суть. Счастье для них в Люмьере заключалось в том, чтобы своим талантом приносить радость себе и окружающим.
Девушка задумывалась: «Может ли всё вернуться и быть по-прежнему? Конечно, в полной мере нет, но вот им снова дана частичка надежды, она разрастается, увеличивает их душевные силы, вновь развиваются их души. Но вот же оно, переполненное счастьем сердце, правда, жаль пока лишь одно – Молли!»
И правда, цветочница всё больше и чаще улыбалась и не могла нарадоваться на свою малютку Жанну, ведь так чудесно, когда открытие жизни нам делают именно наши близкие. Может быть тогда становится легче в него поверить. Простая природная естественная, родственная принадлежность к живому, пока ещё подрастающему человечку становится привязанностью, любовью, именно тем непреодолимым большим, высшим, самым прекрасным из чувств. И этим чувством ты притягиваешь к себе ещё больше людей и заражаешь их своим счастьем, чем разжигаешь в них новый огонь жизни. Так от Молли загорался Рик, он придумывал новые уже весёлые песни, и они часто собирались вечером всей семьёй и слушали его игру. Молли слушала игру мужа и любовалась на дочь. А Жанна грациозно разводила ручками и вставала на носочки. И всех троих охватывало необыкновенное ощущение, того самого счастья, когда улыбаешься и не можешь, и не хочешь перестать улыбаться.
Сейчас Молли и в голову не приходили мысли о той жизни, которую она когда-то в 15 лет начала по наущению трущобных подруг. А ведь первая мысль, пришедшая ей в голову, когда был продан Люмьер, была: «Неужели мне снова придётся продавать себя на углах улиц, снова каждый день надушиваться, красить лицо, уродовать душу и жизнь, обезображивать сердце и теперь уже мою любовь к нему. Я люблю своего мужа, я не предам его, никто не прикоснётся ко мне, с новой порочной целью нет, нет, нет, я не хочу! Ни за что! Никогда!». Такие страшные мысли приходили в её наивную, ещё так по-детски размышляющую головку. С этими-то мыслями и, пересказав ему своё прошлое, она обратилась к Рику.
– Я не отпущу тебя! Не бойся! – Так он говорил и прижимал её крепче к себе тогда, когда они пришли в старую лачугу в трущобы Парижа.
А между тем тогда девушке пришлось устроиться работать в маленький кабачок, где её просто по красоте, вновь расцветшей в Люмьере, не обошли вниманием. К ней часто приставали и делали лукавые, развратные намёки, от этого бедняжка краснела, и вся сжималась. Из-за этого же она 10 лет, в душе, считала себя недостойной Рика и отдалялась от него. Но так случилось, что однажды её особенно обидели. Часто случалось так, что её оскорбляли самым жестоким образом, но как-то ей удавалось всегда избегать таких страшных нападений. И после такого очередного страшного побега она вернулась домой в изорванном платье, босая, мокрая от дождя, вся в слезах. До сих пор Рик как-то уходил после её отстранений, он и раньше сжимал кулаки, но не пускал их в дело, понимая её страдание и боль. Когда же она предстала перед ним в таком виде, он вновь гневно сжал губы. Быстрыми шагами он подошёл к ней и сжал её в своих объятиях.
– Хватит с меня, я люблю тебя и верю тебе, ты не станешь мне изменять, и для меня ты чиста и любовь наша свята. Не унижайся перед ними, и предо мной. Это я, слышишь, я, тебя не достоин. Я больше не могу смотреть, как ты страдаешь. Сколько боли они доставляют тебя. Сейчас я пойду туда и отколочу их всех! – Он гневно смотрел в её заплаканные голубые глаза.
– Нет, прошу, их там много, я не хочу тебя терять. Тогда я точно пропаду. Я просто больше нигде не смогу найти честную работу. – Шептала она и посмотрела на него умоляюще. Она холодными маленькими, хрупкими ручками сжимала его кулаки.
Он же вздохнул и прижал её белокурую головку к своей груди. Потом он вдруг вздрогнул всем телом и впился в её губы страстным поцелуем. В ту ночь Молли зачала Жанну, и Рик верил и знал, что Жанна была точно его дочерью, так же, как и Молли была лишь его драгоценной супругой.
Вот такой была история Молли после разрушения Люмьера, она и правда после этого редко улыбалась, последний раз, когда сжимала у своей груди маленькую Жанну, её драгоценное сокровище. Теперь же она твёрдо решила и хотела, вернуться к прежнему счастью ради Жанны, и старалась получать частичку радости каждый день. Она учила дочь всему, что знала сама, и в этом был теперь для неё смысл всей жизни. Девочка же охотно и с большой радостью постигала всё.
Так проходили дни и посещения Анной своих подданных и с каждым днём она осознавала, что больше и больше к ним привязывается, да собственно говоря она была ответственна за них с рождения. Она чувствовала эту ответственность и принадлежность к этим людям, именно ту, которую когда-то почувствовала Амэль. Амэль передала это чувство Мари, а Мари – Антуанэтте. То самое чувство, когда понимаешь, что от тебя зависит развитие души каждого из такого множества людей, ты помогаешь им, возрождаешь их и только потом задумываешься сам, а совершенна ли твоя душа, чтобы учить этому чудесному чувству жизни других. Ты начинаешь искать своё счастье, потом, найдя его, понимаешь, что вот теперь, иди, учи ему других и пока не научишь всех настолько, насколько можешь, ты сам не заслужишь его и не сможешь быть сам до конца счастлив.
Анна была счастлива с Владимиром, но Владимира теперь не было рядом, и она же думала и настроила себя на полную отдачу своим подданным. Даже если бы он сейчас появился в её жизни, она бы с глубокой печалью посмотрела на него и отстранила его от себя. Она и правда не могла спокойно жить счастливо сама, пока бы сама не научила этому этих людей. Теперь уже она сделала всё, что могла, она их вдохновила речью, и они оживали и разгорались понемногу. Но оставалась маленькая ступень, им нужны были денежные средства к новому оформлению их счастья. Она размышляла, где ж ей их достать и что для этого необходимо продать из теперешнего состояния, её отца.
«Но даже если я сделаю этот шаг, смогу ли я всё-таки быть счастливой и спокойной сама. Нет, я не смогу, я постоянно буду сомневаться, и считать их счастье не таким полным, как моё, ведь не все они имеют близких, не все имеют семьи, как Молли, как же будут же те другие, одинокие. Ну, может быть, они найдут талант, поднимутся, разбогатеют, но, идя таким путём, они могут совсем погубить душу уже растущими страстями и роскошью. И я буду в этом виновата, я, давшая им деньги, но ведь давать ближних и спутников судьбы – это дело Господа Бога. Что же мне потом делать? А когда Володя приплывёт, что же будет тогда?» –Так думала Анна.
Но, однажды, когда она в очередной раз вернулась от своих подданных, к обеду домой и отдыхала в своей комнате, к ней ворвался Ричард. Он схватил и сжал её руки.
– Пойдём, у меня к тебе срочное дело, пойдём, пойдём скорее.
– О чём ты говоришь? – Она в недоумении встала и освободила свои руки от его. Ричард всегда бурно проявлял чувства к дочери, как и когда-то к её матери. Но на этот раз у него было такое оживлённое выражение лица, какой-то непередаваемой радостью светились его глаза. Словно в них выражалась большая надежда на что-то очень хорошее. Но увидев и поняв реакцию дочери, он немного начал сдерживать себя.
– Тебе нужно научиться верховой езде. К тебе приехал учитель, пойдём во двор. Тебя там ждёт прекрасная лошадь, хорошей выдержанной породы. Без разговоров, не откажи отцу. – Он вновь взял её руки и потянул её вон из комнаты. Она ж словно онемела, её поражало такое его поведение, но что было делать. К тому же ей так хотелось поддаться его порыву и самой вдруг обрадоваться, ещё неизвестно чему.
Они сошли с лестницы, прошли залу и вышли на задний двор дома. Ричард подтолкнул ей слегка. Анна немного оступилась и чуть пошатнувшись, но удержавшись на ногах она подняла глаза вверх и посмотрела перед собой. Перед ней была лошадь, молодая, пышущая здоровьем, в простой сбруе и с седлом. Под уздцы её держал не кто иной, как Владимир Хранилов. Юноша взглянул на неё и улыбнулся.
Словно луч света в тумане была для неё эта улыбка. В глубине души она ждала его, и вот он стоит перед ней. Счастье былых воспоминаний мигом нахлынуло на неё. Но она не поддалась этому порыву, потому что не хотела показывать отцу эту свою сторону. Перед ним она всегда хотела вести себя достойно, она знала, что он её очень уважал и даже в чём-то боялся. Если бы он увидел, как она бросилась на шею Владимиру, он бы понял её, но узнал бы её мягкость. Анна не хотела этого, поэтому она опустила глаза и подошла к юноше. Затем, сделав лёгкий реверанс, произнесла:
– Добрый день, я – Антуанэтта де Шиле, насколько я понимаю, вы будете учить меня верховой езде. – Она поклонилась и протянула ему руку. Он взял её и с нежностью коснулся её губами.
  – Я Владимир Александрович Хранилов. Я приехал сюда из России, далёкой и прекрасной страны. Я весьма рад нашему знакомству, думаю вам уже всё известно. Что ж, приступим к первому уроку.
Хранилов, к счастью, ни в чём не изменился, от него вся так же веяло тем же спокойствием и счастьем. Теперь же, какой радостью светились его глаза, когда он увидел её, с какой нежностью и любовью он помог ей взобраться на лошадь, как осторожен и бережен он был с ней. Анна оглянулась на отца, он ей улыбнулся и, слегка махнув им рукой, сказал:
– Ну, я оставлю вас, думаю я лучше посмотрю на вашу учёбу из окна. – С этими словами он торопливо ушёл.
Анна изящно оперлась на седло рукой и вздохнула, от выражения чувств её удерживало только то, что она понимала, что её счастье уже не сможет вновь быть таким, как когда-то в Хранилово.
– Ну что, погонишь её? Ведь славная лошадка? – Он сел позади неё.
– Так я, пожалуй, и тебя сброшу. Ты ведь учил меня и этому тоже. – Она слегка улыбнулась.
Так спокойно она себя чувствовала в его объятиях. «Вот так бы заснуть в этих тёплых руках и просыпаться лишь от его трепетного дыхания, ощущаемого на своей шее, от его поцелуев. Мог ли тот рай быть вечным и может ли всё вернуться сейчас?» – так думала она сейчас.
– Отлично. – Задорно воскликнул он. – Тогда три кружка, шагом, рысью и галопом, и потом мы останемся одни, прошептал он ей. После этих слов он спрыгнул с лошади.
Анна сначала слегка оцепенела, вновь чувствуя его тёплое дыхание на своей шее и щеках, как от него слегка колыхалась, выбившиеся из её пучка локоны. Когда он слез с лошади, она немного вздрогнула и с тяжёлым вздохом, как будто облегчая себе душу, дёрнула поводья.
Лошадь размеренным шагом пошла по кругу, затем она перешла на галоп и, всё, ускоряясь, дошла до рыси. Анна спокойно покачивалась в седле и лишь изредка, немного пригибалась. Лицо её словно с каждым переходом становилось всё мрачнее и печальнее, казалось сейчас, слёзы брызнут из её глаз, да они уже появились под влиянием быстрой скачки и порывов весеннего ветра. Ей было жалко стольких людей одновременно: она жалела себя, жалела Владимира, жалела отца, жалела и Молли, и Жанну, и Рика, и Шарля, и Жана, жалела весь свой народ. Она так любила их всех. Её душа рвалась к Владимиру, к счастью вновь обретённому, к любви, но она удерживала его. К концу последнего круга она не заплакала.
Владимир смотрел на неё как завороженный, как преображалась она в его глазах. Она словно стала сильнее, но сейчас как будто совсем лишилась сил.
Ричард сначала следил за занятием из окна и поминутно вздыхал. Когда же Анна слезла с лошади, он ушёл в свою комнату, понимая, что дальнейшего ему нельзя видеть. Он думал, что теперь его дочь станет весёлой, выйдет замуж, простит его и всё будет просто замечательно. От этой надежды он светился радостью и ощущал себя всё счастливее, но могло ли всё вернуться.
Владимир поставил лошадь в конюшню, задал ей корму и теперь он остался с Анной наедине.
– Ты вернулся… – Прошептала она.
– Да! Да! Наконец! – Он мигом подошёл к ней, сжал её руки, затем отпустил их, подхватил её и начал весело кружить. Он смеялся, его лицо светилось радостью. Всё время с разлуки он жил надеждой этой встречи и теперь его счастью не было конца и края.
Она тоже хотела засмеяться, но, вдруг ослабла и вся оперлась на его плечи. Юноша смутился и, взяв её на руки, усадил её на скамью, а сам сел рядом.
– Как там все? – Чуть слышно спросила она.
– Аннушка, я всё распродал, они теперь живут у Журина. Они больше ни к кому не хотели, и вольную не хотели. Говорили: «К кому мы пойдём, один у нас барин». Да, каждый из них в своём деле не заменим. Так что Серёже я ещё дёшево отдал. Я договорился с твоим отцом, я буду жить с тобой здесь.
– Ясно, значит, теперь там пусто. – Опустив глаза, тихо произнесла она.
– Они все по тебе так скучают, без тебя у нас всё было совсем не так, распоясались все. Надо было мне тебя экономкой держать и не отпускать. – Сказал он в шутку и приобнял её.
Она слегка улыбнулась.
– Анна, что с тобой? – Что случилось? Почему ты так грустна? Неужели, ты не рада меня видеть? – Он вновь взял её за руки.
– Ты будешь меня ждать? – Она подняла на него глаза.
– О чём ты? Я здесь, с тобой.
Тут она рассказала ему всё, что произошло. С ней с тех пор, как она живёт в Париже, и кратко разъяснила историю Люмьера.
– Пока я не пойму, что их счастье устроено, я не смогу спокойно наслаждаться своим. Будешь ли ты мня ждать?
Он слушал её молча, но всё более мрачнело его лицо, брови сдвигались, но её рук он не отпускал. Он готов был идти за ней куда угодно.
– Да, я буду с тобой всегда, я буду тебя ждать, сколько пожелаешь, и при случае помогу тебе, чем смогу. Я люблю тебя больше жизни и буду с тобой до конца.
– Володя! – Воскликнула она и крепко обняла его.
– А когда всё уладиться, я пошлю в Россию за православным отцом, и мы обвенчаемся. Ты ведь согласишься быть Анной Храниловой?
– Конечно, Володя! – Повторяла она со слезами счастья. Он снова подхватил её и на этот раз, она звонко засмеялась.

8. Обожаемая мечта
Анну с самого детства воспитывали в чрезвычайной набожности. Апполинария Георгиевна была весьма религиозной женщиной, такую же смиренную веру она воспитала и в своей маленькой приёмной дочери. Девушка до сих пор помнила это благоговейное чувство, когда она ходила в Храниловскую церквушку вместе с барыней и Володей. Какой трепет был в её душе в продолжении всей службы. Какое душевное облегчения чувствовала она, отходя от исповеди, и, наконец, какое радостное тепло разливалось в её сердце при принятии Тела и Крови Христовой. Она молилась каждый день и поверяла Богу в молитве все свои горести и тревоги. Одним словом, в Анне была сильная и добрая вера. К чуму же всё это?
Приехав в Париж, она старалась не впадать в сомнение и по-прежнему каждое утро, и каждый вечер читала молитвы, стоя перед окном. На следующее утро, после приезда Владимира она так же тихо молилась. Когда же она закончила молитву, вдруг тихо скрипнула дверь, и в её комнату вошёл Хранилов.
– Ты ждал меня? А бывало в детстве, мы молились вместе. – Тихо сказала она, садясь на кровать.
– Доброе утро, дорогая! Я привёз тебе кое-что, ведь я думал сейчас это будет как раз кстати. – Он сел рядом с ней. В его руках был бархатный свёрток. Он положил его ей на колени и предложил:
– Разверни. Ты ведь ничего не взяла с собой? – На его лице была мягкая добрая улыбка.
Девушка бережно развернула бархат и под ним были две иконы – Богоматерь Владимирская и Праведная Анна с Марией.
– Эту нам с тобой ещё матушка завещала. – Сказал он, указав на Богоматерь. А эту я дарю тебе, и пусть она всегда будет с тобой, будет охранять тебя и наставлять.
Владимир трепетно взял икону праведной Анны, образок был чуть меньше его руки и вложил его в её ладонь. Анна сжала его руку и иконку, осторожно отложила Богоматерь и прижалась головой к его груди.
– Твой отец предлагает мне поохотиться в лесах Версаля вместе с французским бароном и его сыном. Может быть, ты поедешь со мной? Устроим там пикничок, ты развеешься. А помнишь, ведь эта Богоматерь всегда стояла в твоей комнате, как память о матушке.
– Прости, но я не смогу пока поехать с тобой. Я хочу сегодня снова навестить их. У меня там много дел – Девушка вздохнула.
Он с нежностью приподнял её подбородок и их губы слились в поцелуе.
– Мы спустимся к завтраку? – Нежно спросил он её.
– Я не хочу при всеобщем обозрении в этом доме падать в твои объятия, пока не стану твоей женой. Даже если отец знает, что мы друг друга любим.
– Ты не хочешь казаться своему отцу слабой?
– Ты читаешь меня как раскрытую книгу. Я хочу познакомить тебя с одной женщиной, она наверняка, будет за столом. Она там будет единственной женщиной кроме меня. Её зовут Мирель.
–  Конечно, я с радостью…
– Анна нам пора собираться к завтраку. – В комнату вошла Мирель. Она была как всегда светла и весела, наряд её был прост и мил.
Увидев Анну в объятиях Владимира, она была немного удивлена. Она слышала, что у них в гостях некий русский молодой дворянин, который должен обучать Анну верховой езде. Но, увидев, как спокойно и с каким благоговейным счастьем на лице, Анна прижалась к его груди, она подумала: «Вот этот человек, тот самый молодой русский барин. Она любит его, а он любит её и дорожит ей». Как мила эта картина была в глазах Мирель.
– Мирель, дорогая, позволь представить тебе человека, дороже которого нет для меня во всём белом свете. Это Владимир Александрович Хранилов. – Анна подошла к ней, взяла её за руку и подвела к юноше. Он тут же встал и учтиво поклонился.
– Я очень рада знакомству, но, Антуанэтта, твой отец заждался, пойдёмте же завтракать. – Мирель сделала реверанс, а затем обратилась к Анне.
– Да, конечно, пойдёмте. – Ответила девушка.
И они все вместе спустились в столовую. Там уже их ждал стол с привычным завтраком. За столом сидели Ричард и Жюль.
– Антуанэтта! Владимир! Доброе утро, мои юные друзья! Мы вас так заждались. Присаживайтесь. – Де Шиле тут же встрепенулся.
– Отец, прошу… – Анна сделала ему знак успокоиться и села рядом с Храниловым.
Вроде бы началось всё как всегда, но Ричард не мог успокоиться. Он без конца поглядывал на свою дочь и русского барина, на его лице сияла улыбка.
– А что? Ведь сегодня такая прекрасная погода? Барон де Жером и его сын пригласили нас на охоту, а там может, и пикник устроим. Поедем с нами, Анэт, сады Версаля так чудесны. Тебе ведь просто необходимо отдохнуть.
– Владимир уже известил меня, и я вынуждена вам отказать, у меня есть на сегодня запланированные дела. Я хотела снова навестить свой народ. Тем более, отец, я не хочу принимать ничего от барона де Жером. – Анна отвечала спокойно и рассудительно, хладнокровием было полно её лицо.
– Хорошо, я умолкаю, понимаю тебя. Ты – истинная принцесса Люмьера. –Теперь же Ричард замолчал. – Надо было сказать, что после того важного вечернего разговора с Анной он стал вести себя мудрее, он действительно сейчас быстро понял дочь и решил не продолжать разговора. В остальном, завтрак прошёл, как всегда. Когда пробила десять все встали из-за стола
– Возвращайся домой и жди меня. – Владимир нежно поцеловал Анну и ушёл вместе с Ричардом.
Так в доме шевалье де Шиле каждый удалился и занялся своим делом. Анна отправилась к Жану и Шарлю, проведать свой народ. Мирель занялась досугом и домашними делами, Жюль тренировкой по фехтованию. Владимир и Ричард отправились в Версаль.
Версаль – чудеснейший французский дворец, по истине, королевская резиденция. Внутри его множество комнат самого разнообразного предназначения: кабинеты, залы, столовые, детские, гостиные, личные, служебные. Внутри этих комнат зеркала, колонны, балдахины, золото, шёлк, бархат и из всего этого созданы всевозможные предметы роскоши и удобства. Все удовольствия пребывания здесь трудно представить и охватить глазом.
Жизнь здесь кажется более чем чудесной. Выходя утром из комнаты, смотреть в широкое окно с массивными расшитыми золотой нитью и дивными цветами шторами. Потом выходить на ещё более широкий балкон, оттуда любоваться обширными садами и фонтанами, бьющими под самое солнце. Солнечный свет переливается радугой в струях фонтана и являет чудную картину, отражая всё многообразие садовых цветов: роз всевозможных расцветок, также тюльпанов, лилий, гладиолусов и георгин.
Далее можно было пройти по роскошной лестнице, устланной красной бархатной ковровой дорожкой с позолоченными перилами. По вечерам в главной зале проходили балы. В такое время она вся блистала шиком и огнями фейерверка. В общем, всё телу было мило и приятно здесь.
Здесь в половине двенадцатого дня в своём кабинете сидел, перебирая бумаги, барон Пьер де Жером. За этим занятием он сидел с самого утра и при этом спокойно попивал чай, принесённый ему несколько минут назад. Тут кто-то тихо постучал в дверь.
– Войдите. – Неспешно сказал Пьер.
В комнату вошёл молодой, красивый богато одетый юноша. Он был широкоплечим, высоким, стройным и статным. Пышные светлые волосы его были распущены и доходили длиной до плеч, взгляд миндалевидных изумрудных глаз был дерзок, но смел и благороден. У этого юноши была гордая душа, но к людям, которых он любил, он относился с глубоким уважением и почтением. Это был Фридрих де Жером, сын Пьера.
После продажи Люмьера Пьер посетил могилу Мари. Он понимал, что именно он сам содействовал смерти этой несчастной женщины. Но только тогда он понял, что именно её он уважал и любил всё это время, больше чем кого-либо. Только ни перед кем он не показывал этой любви, кроме своего сына. За год до смерти Мари Пьер был вынужден, жениться на богатой дворянке, однако, делал он это лишь для общественного положения. Графиня Луиза де Базо была красива и умна, поэтому душевной любви от своего мужа она не ждала. Когда же был продан Люмьер, родился маленький Фридрих. И, придя в тот вечер, домой, после устройства дел Ричарда, Пьер увидел свою жену на постели, в белой сорочке, с любовью, прижимающей к сердцу и ласкающей маленького сына. В тот вечер он тихо сел рядом с ней, обнял её и поцеловал, прижал к груди мальчика. И таким вот любящим отцом его видели только жена и сын, перед остальными он оставался таким же дерзким, гордым, высокомерным. Фридрих рос и отец часто рассказывал ему про Мари, когда они были наедине, так он внушил сыну любовь и уважение к этой женщине, которую юноша никогда не видел и не увидит.
Пьер постарел, хотя он всего на год моложе Ричарда, но волосы его по-прежнему блестели и были черны, глаза также дерзки, а улыбка также лукава. Однако в чём-то он был даже способнее и ловчее своего молодого сына.
И вот сегодня Фридрих с нетерпением ждал встречи с дочерью той самой, описанной ему Мари, которая без сомнения должна быть похожа на неё и умом, и красотой, и статью.
– Доброе утро, отец, ну скоро ли они придут? Я не могу больше ждать! – Лицо юноши было встревожено, глаза сверкали, он нервно сжимал и разжимал кулаки.
– Терпение, мой друг. Они должны прийти через час. Подожди немного. Я закончу дела и отправлюсь с тобой их встречать.
– Хорошо, но неужели время может так медленно тянуться. Понимаешь отец, я такою её себе представляю. – Фридрих вдохновенно поднял глаза и руки вверх.
– Довольно! Сядь и подожди! – Пьер стукнул кулаком по столу.
Юноша вздохнул и сел в большое тёмное бархатное кресло, ожидая отца. Он старался ему никогда ему не перечить. Действительно, через некоторое время, барон встал из-за стола.
  – Пойдём! – Как будто торжественно сказал он, в чём-то понимая, чувство тревожного ожидания, которое испытывал его сын.
Фридрих встал, и они вместе вышли из кабинета, спустились по роскошной лестнице, прошли по коридору с зеркалами и картинами и вышли в чудесные сады Версаля. Так, идя вдоль них и медленно приближаясь к главным воротам, они вели привычный обыкновенный, казалось бы, разговор:
– Вот ты так восхищённо ждёшь этой встречи, а между тем, ведь с ней вместе придёт её русский жених. – Заметил сыну Пьер, он шёл медленно, заложив руки за спину.
– Это не столь важно. Она ведь непременно такая же, как её мать. Ведь ты мне сам про Мари так восторженно рассказывал, это же просто жених.
– Если верить словам Ричарда, это не просто жених, это её возлюбленный, единственный любимый ею человек. Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что, если ты задумал, завладеть ею, оставь надежду.
– Неужели, ты считаешь, что я не смогу завоевать её сердце?
– Если её сердце уже занято и, если она и вправду так похожа на свою мать. Ведь Мари меня презирала.
– Нет же отец! Я не такой как ты! Нет человека достойнее меня для неё! –Юноша вздёрнул нос и расправил по плечам льняные кудри.
– Вот именно, потому, что ты так горд и высокомерен, тебе её и не завоевать. А ведь для тебя такое самомнение неизбежно. Эх… –  Пьер мрачно вздохнул.
– Я не понимаю тебя отец, да и тебе видно не понять меня. К чему этот разговор? – Фридрих подёрнул плечами.
– А вот к чему, вот скажи мне, какой ты её себе представляешь? – Отец взглянул вглубь ясных глаз сына.
– Молодой (Пьер усмехнулся), красивой, с гордым неприступным взором, словно римскую богиню Диану. У неё тёмные волосы, чуть приподнятые и заплетённые, некоторые незакреплённые локоны изящно ниспадают вниз к её щекам, шее, губам, плечам. Как всё в ней нежно, прекрасно, как чисто, её губы полны неги, веки томно опущены.
– Хватит, что за французский роман, такой она перед тобой никогда не будет. Сначала грозной, неприступной, в этом ты был прав, а потом разнежился. Но возвратись к своим прежним словам, к реальности, и подумай сам, как ты завоюешь такую женщину?
– Одним поцелуем! – Фридрих с торжественной улыбкой изящно развёл перед отцом руками.
– Ха, я ведь тебе, ни раз рассказывал эту историю, я тоже так думал и мне чуть не прокусили губу, я только руку её смог поцеловать, да и то всего лишь раз. Ты влюблён в свой собственный образ, а вдруг она вовсе не такая. А вдруг она вообще сегодня не придёт, ведь приглашение было от меня, но смотри, они идут. – Пьер разгорячено пытался объяснить сыну его ошибку, как увидел две фигуры, спешащих мужчин и указал ему на них.
Это действительно были Ричард и Владимир.

9. Охота
Владимир шёл размашистой походкой, на его лице была счастливая беззаботная улыбка, а глаза сияли бесконечной радостью жизни, а как же ещё могло быть иначе, ведь он был теперь гораздо ближе к своей возлюбленной. Он готов был сейчас хоть спрыгнуть с самой высокой скалы. Ричард следовал за ним спокойной походкой, но тоже с улыбкой. Этот молодой юноша невольно заражал его своей энергией.
Так они подошли к Пьеру и Фридриху. Ричард протянул Пьеру руку, тот её мягко пожал.
– Позвольте представить вам моего будущего зятя – Владимир Александрович Хранилов. А это мой давний приятель, барон Пьер де Жером. – Так представил Ричард Пьера и юношу друг другу.
– А это, позвольте вас представить друг другу, мои юные друзья, представить и отрекомендовать, мой сын – Фридрих де Жером, – С приветливой улыбкой указал на своего сына барон.
– Очень приятно. – Улыбнулся Владимир юноше.
– Взаимно. – С непроницаемой маской на лице Фридрих подал ему руку.
– Ну, что ж пройдём к конюшне, в вашем распоряжении любой из прекрасных породистых жеребцов. Но, Ричард, где твоя прекрасная дочь, мы так хотели её увидеть. – Спросил барон.
– Анэт, не смогла пойти. У неё появились неотложные дела.
– Что ж, очень жаль, очень, очень жаль. Ну, ничего не поделаешь, пойдёмте, господа.
Они отправились вдоль садов и фонтанов к королевской конюшне.
– Здесь, у вас такие прекрасные сады, не зря они уже знамениты на весь мир своей красотой. – Заметил Владимир Фридриху.
– Я на них уже нагляделся всласть. Скажите, месье Владимир, а вы ревнивы? – С гордым взглядом спросил у него Фридрих.
– Странно слышать от вас подобные вопросы. Я могу сказать вам лишь только одно, я доверяю Анне, и я не подозрителен. – С мягкой улыбкой ответил Владимир, глаза его при этом выражали твёрдость в высказанных им суждениях.
– Всё понятно… – Словно с безразличием ответил сын барона.
Они пришли к конюшне и выбрали четырёх хороших жеребцов и рядом же в овчарне взяли пять борзых. Слуги взнуздали лошадей и господа поехали к лесу. Собаки со звонким лаем помчались впереди всадников. Ярко светило солнце, в небе строились облачные замки, дул лёгкий ветерок. Он шевелил верхушки деревьев, и знойный воздух медленно наполнялся его прохладой. Под копытами коней ярко зеленела и шелестела трава. Ричард и Пьер скакали впереди, контролируя борзых, Владимир и Фридрих чуть поодаль.
Молодые люди продолжали свой разговор. Фридриха распирало любопытство, но при этом он хотел показать своему собеседнику, что его мало интересует всё сказанное им. И, что он ведёт таковую беседу лишь из вежливости. Однако, беседа у них была совсем странного характера:
– Скажите, ведь, Антуанэтта очень красива, а вы не страшитесь за неё. – При этом Фридрих почти не смотрел на своего собеседника, как могло показаться. Однако он его внимательно слушал.
– Она сильнее, чем кажется на первый взгляд. Я уверен без своей собственной воли она не совершит никаких неблагоразумных поступков.
– Не понимаю я вас, вам досталось такое счастье, а у вас такой беззаботный вид.
– Мне же не ясны ваши вопросы, раз мне досталось счастье, я и должен быть счастлив, неужели, я создаю впечатление несчастного человека. – На лице Владимира мелькала удивлённая улыбка после каждого вопроса.
– Знаете, а я ведь очень хотел её увидеть. Отец много рассказывал про её мать, я проникся к ней глубоким уважением. – Глаза Фридриха заблестели, он сильно сжал узду и остановил коня. – Скажите, ведь это вы её не пустили.
Тут лицо Владимира стало серьёзным.
– Моя любовь к Анне началась с уважения к ней. Я её очень люблю, и не приходить на эту прогулку было её волей. Между тем, должен вам сказать, что у меня создаётся такое впечатление, что вы неравнодушны к Анне.
– Почему вы её так называете? Она Антуанэтта де Шиле! – Глаза юноши так сверкали, словно ему нанесли глубокое душевное оскорбление.
  – Простите… Меня и Аню связывает очень многое. Я, право, не могу продолжить эту беседу, извините меня, но я скажу вам сразу. Я не имею ни малейшего намерения вас обижать. Я люблю её, доверяю ей, и она для меня самое дорогое и лучшее, что есть на этом свете.
Глаза Фридриха расширились, он разжал узду и опустил голову. Затем резко поднял глаза и посмотрел прямо на своего собеседника.
– Прошу меня извинить, это и правда не то, о чём нам следует разговаривать. – затем он дёрнул узду и поскакал к лесу.
Он чуть не плакал. «Всего несколько его слов, заставили меня проникнуться к нему уважением, он силён. Но я не отступлюсь, он старше, держится достойно, красив, но, нет, я не отступлюсь. Она не имеет обо мне понятия, почему же она не захотела прийти, о, сколько вопросов терзают меня. Но, нет, я не отступлюсь!» – Так думал Фридрих, гоня коня всё дальше вперёд.
Владимира всё удивляло в этом молодом человеке, но он проникся к нему теперь глубокой симпатией. Он немного помедлил. Улыбка пробежала у него на губах, и он снова погнал коня по дороге к лесу.
Фридрих скакал вперёд к лесу, он уже обогнал своего отца и де Шиле. Они же чуть ранее приметили молодого кабана и уже пустили на него борзых. Юноше же хотелось унестись сейчас от всех как можно дальше. Уже въезжая в лес он услышал звонкий лай борзых и громкое яростное ворчание. Когда юноша подъехал ближе, он увидел, что собаки почти загнали кабана в тупик к большому дубу. Фридрих пустил коня вперёд. Кабан хотел оббежать дерево, но тут с другой стороны к дубу подъехал Хранилов, бедное животное было загнано. Оно металось, и начало прижиматься к дереву и рыть под ним землю. Тут де Жером быстро соскочил с коня и вынул из-за пояса маленький охотничий кинжал. Расставив руки, юноша осторожно подступал к кабану. Но тут животное развернулось к нему, его глаза покраснели от дикой ярости. Он стал рыть копытом землю и готовился подняться на дыбы и прыгнуть на охотника. Это был вепрь средних размеров, но забить в ярости копытами он мог и тут он понёсся на юношу, Фридрих пригнулся и, когда животное было уже близко, перепрыгнул через него и, стремглав развернувшись, всадил ножичек прямо в спину животного. Кабан взревел, Фридрих накинулся на него и придавил его всем телом к земле, ещё несколько минут кабан судорожно трепыхался под телом юноши и кряхтел кровью, затем он замер навсегда. Юноша встал и отряхнулся, его камзол был в крови, вытащив нож из туши животного и оттерев оружие о полу камзола, он затем спрятал его обратно за пояс. Но когда Фридрих огляделся вокруг, он в страхе отшатнулся и опустил глаза. Тут в лес въехали Ричард и Пьер.
– О, сынок, славная добыча! Что же ты её не поднимешь? Не погрузишь на коня? – С гордой улыбкой сказал Пьер.
–  Нет, нет, я… место для отдыха пойду, поищу, – Еле ворочая языком, сказал юноша.
  И широкими шагами Фридрих двинулся к окраине леса.
–  Что ж, тогда, Владимир, мой друг, погрузите, пожалуйста, кабана на коней и ступайте к моему сыну. А мы ещё фазанов пострелять хотели. Или и вы хотите с нами? – Пьер вновь лукаво улыбнулся.
– Нет. Что вы? Я лучше воздержусь. – Мягко улыбнулся Хранилов.
– Ну, воля ваша.
Барон и де Шиле поскакали дальше в глубь леса. Собаки побежали за ними, сопровождая их тем же звонким лаем. Владимир же погрузил кабана и повёл обоих коней в ту сторону, куда ушёл Фридрих. Он увидел де Жерома, сидящего под большим дубом. Владимир привязал коней и подсел к нему. Фридрих судорожно сжимал виски.
– Признаюсь, вы – славный охотник! – Владимир коснулся его плеча.
– Не смейте! Не обращайтесь со мной как с ребёнком! Да я младше вас, но неужели я не достоин её, я знатен, богат, красив, молод. Что вы для неё? Что она для вас? – Фридрих подёрнул плечами и вскочил, он смотрел на Владимира глазами полными отчаяния.
– Я задел вашу гордость… Вы и, правда, влюблены в неё. Но как? Ведь вы никогда её не видели.
– Отец, много рассказывал про её мать, и она ведь непременно должна быть на неё похожа, и так я проникся к ней обожанием.
– Что ж, присядьте, мой друг, я расскажу вам кое-что. Но в пределах.
Фридрих присел рядом с ним и обратил к нему взгляд.
– У Анны своеобразная красота. Я не скажу, что видел много женщин, но для меня она прекрасней всех на свете. У неё длинные шелковистые каштановые локоны, серые глаза, они чистые как её сердце. Аккуратные черты лица, грациозность и стать в каждом движении, она стройна. Мы знаем, друг друга с самого детства, мы вместе пережили смерть моей матери. Потом мы долгое время не виделись. Но, встретившись потом, мы полюбили друг друга. Я отпустил её сюда, но устроив дела в России, я приехал к ней, только к ней. Я буду с ней, пока на то будет её воля. Я нуждаюсь в ней, потому что она нуждается во мне. Вот всё, что я могу вам сказать.
– Я всё равно буду считать вас соперником, хотя я проникся к вам уважением, отныне вы мой достойный соперник. – Лицо Фридриха было серьёзно.
– Как вам будет угодно. Вы сегодня не перестаёте меня удивлять. Однако со своей стороны я скажу, что тоже считаю вас достойным человеком.
Тут к ним подъехали Пьер и де Шиле. Они все вместе развели костёр и перекусили, сделав несколько глотков знатного вина, которое захватил барон. Их беседа была весела, проста и непринуждённа и касалась самых простых вещей. Большей частью Пьер рассказывал про Версаль и древние французские королевские традиции. Так минуло два часа. Затем господа собрались и, погрузив оставшуюся добычу, вернулись в королевский сад, оставив коней и псов слугам, они присели у фонтана.
– Что ж, думаю нам пора. Я обещал дочери, что мы вернёмся в пять, что ж, нам было очень приятно провести с вами время. Мы прощаемся, господа. – Сказал Ричард.
Они пожали друг другу руки с улыбками, но Фридрих при этом лишь чуть поднял на Владимира глаза.
Тем же вечером Фридрих рассказал Пьеру о договоре с Владимиром.
– Ну, должен сказать, сынок, Владимир и правда внушительный молодой человек и на коне держится достойно.
– Отец, я хочу тебя спросить. От чего умерла Мари? Скажи мне. – Юноша сказал это, резко подняв глаза на отца и посмотрев прямо. Он словно хотел услышать правду здесь и сейчас.
Пьер внимательно и серьёзно посмотрел на сына.
  – Это будет трудно, но я расскажу тебе. По правде, я виноват в её смерти. –Взор посла поник и тут он поведал сыну свою тяжёлую историю продажи Люмьера. Даже казалось на такой лукавой и бесстыдной душе, какая была у Пьера, это событие лежало большим и весьма тяжким грузом.
– Поймёшь ли ты меня?
– Твоя любовь по твоим поступкам была равна ненависти, ибо непреклонна твоя гордость. Мне, к сожалению, очень трудно тебя понять, хоть, может быть, это и к лучшему. Не хотел бы такой судьбы. – Фридрих был поражён рассказом.
– Ты прав, но ничего уже не исправишь.
Юноша замолчал и, опустив голову, не пожелав отцу спокойной ночи, покинул его кабинет. Когда за ним захлопнулась дверь, Пьер сжал кулаки и не знал, что и думать, что и делать. Так он и остался, молча сидя за массивным столом в мягком кресле. Лишь к полуночи он встал и, не соображая, делая всё рефлекторно, лёг спать. Что творилось у него на душе, он и сам этого толком не мог понять. Только и правда, ничего уже нельзя было исправить.

10. Принятое решение
Когда же Ричард и Владимир вернулись из Версаля домой, то юноша первым делом отправился в комнату своей возлюбленной. Зайдя туда, он без слов скинул плащ и подошёл к ней. Она так же, как утром молча сидела на своей кровати, только она не скинула накидки, и лицо её было очень задумчиво, впрочем, таким оно было часто.
– Аннушка, я вернулся. – Прошептал он, обняв её.
– Так хорошо. – Прошептала она в ответ, сжав его руки.
– Как поживает твой народ? Он тебя так тревожит?
– Всё лучше и лучше. Всё больше улыбок и жизни я вижу на их лицах. Только Шарль не перестаёт смотреть на меня лукаво с тем же немым вопросом: «Когда я принесу им “средства”»?
– Ты у меня нарасхват. – Улыбнулся он.
– О чём ты? – Она смутилась. – Как твой поход в Версаль?
– Он и правда прекрасен. Однако я видел его лишь снаружи, но это чудесное архитектурное здание. А какие там сады, фонтаны, красивейшие и прекраснейшие из цветов растут там.
  – Знаешь, что для меня не сравнится с Версалем? – Неожиданно перебив его, сказала девушка.
– Что же?
– Наш дом в Хранилово ведь тоже чудо архитектуры! А внутри так хорошо, спокойно, красиво, зимой тепло, летом прохладно. И садик у нас был чудесный! А какой фонтан! А наша беседка! – они оба замолчали и тихие, мягкие, нежные улыбки появились на губах у обоих.
– Сын барона расстроился, что тебя не было с нами. – Неожиданно для неё сказал он. – Знаешь, он прямо влюблён в тебя, похоже, его отец внушил ему обожание к твоей матери. Этот бедный юноша считает, что ты должна быть непременно на неё похожа. Он признал меня достойным соперником.
– Да, многие говорят, что я похожа на свою мать, только цвет глаз у меня не её. Но как он может быть в меня влюблён, если он меня ни разу не видел?
– Я ему сказал также. Я задел его гордость, он после этого он так искусно заколол кабана. Такое отчаяние было в его глазах, бедный юноша.
– А какой он? Явно похож на своего отца.
– Знаешь, нет. У него светлые роскошные волосы, изумрудные глаза, он твой ровесник, младше меня, его и это уязвляет. Достойный юноша, он был со мной так откровенен, нет от отца в нём только гордость. По началу, в нём некая заносчивость была, но потом и она пропала.
– Красив, молод, достоин, но со мной он явно не будет откровенен. Володя, я люблю тебя, ты рядом, мне больше ничего не надо. – Рассмеялась она.
Он же крепко обнял её.
  – А его отец, барон де Жером?
– Он имеет много исторических знаний, молодо выглядит для своих лет, но с его губ и правда не сходила лукавая улыбка. Однако хватит о них. Чем ты всё-таки была так озабочена, когда я вошёл сюда?
  – Где же я возьму эти деньги? Что-то мне подсказывает, что их нельзя брать у отца. Но как же иначе? – Лицо девушки опять омрачилось.
  – Значит деньги, вечная беда и желание всех людей этот всеобщий эквивалент. Постой, я же могу, я ведь всё продал: сад, землю, лес, крестьян, поместье, там очень большая сумма. Если Журин ещё и перепродал, то в два раза больше, он умеет устраивать дела. Я ведь брал сюда совсем немного на дорогу, и твой отец не захотел принимать у меня деньги за жильё. – Лицо юноши оживилось.
– Значит, деньги есть, там, в Петербурге, у Журиных.
– Да, да, Аня, мы поедем туда, заберём их, отдадим твоему народу и заживём с тобою счастливо.
– Я уговорю отца перенести дом за Париж. Там нам всем будет спокойнее. Вот решение! Завтра же! Когда первый корабль? Володя, как всё хорошо складывается! Слава Богу!
Он поднял её и закружил, они оба весело рассмеялись и затем поцеловались.
Через час в доме де Шиле все собрались ужинать. И на этот раз на удивление всё было легко, непринуждённо и весело. Когда же все стали расходиться, Анна сказала Ричарду.
– Отец, я и Владимир поплывём в Россию, в Петербург. Но мы скоро вернёмся, мне нужно взять деньги для моего народа. – Взгляд девушки был серьёзен.
– Всё ясно, я буду ждать вас. Я, правда, хочу для тебя только счастья. И я много понял, после нашего разговора.
– Ты изменился после него, стал как будто серьёзнее, будто смелее. Я думаю, и барон Пьер это заметил, когда мы вернёмся, попросишь у него переселиться нам всем за Париж, отец, ведь тебе там будет спокойнее.
– Непременно. Ты права, но будешь ли ты окончательно счастлива и спокойна, когда отдашь им эти деньги?
– Дело будет закончено. Но ты прав. Я даже не знаю, я, наверное, не смогу ответить тебе на этот вопрос. – Тут она впервые искренне улыбнулась ему. – Я люблю тебя, отец, знаешь, я ведь, правда, хочу, чтобы твоя жизнь стала спокойнее. – После этих слов, она впервые добровольно и искренне обняла своего отца.
Они тепло улыбнулись друг другу и осознали, что отныне стали ближе. Так, в отличие от семьи де Жером, в доме де Шиле сегодня каждый засыпал с улыбкой на губах.

11. Путешествие
На следующий день все в доме Ричарда были приведены в движение с самого утра. На кухне спешили приготовить еду на неделю в дорогу, там, как и во всём доме распоряжалась Мирель. Владимиру помогал собираться Жюль. Анна быстро собрала несколько платьев и некоторые другие вещи из одежды, затем вместе с отцом она отправилась в порт. Там выяснилось, что корабль должен отплывать утром следующего дня. Договорившись с капитаном, отец и дочь быстро вернулись домой. Это был, наверное, самый суматошный день в жизни девушки, никогда раньше ей не казалось, что часы бегут так стремительно и при этом словно каждый из них был семенящим роем минуточек. Она решилась, пока есть время оповестить о своём путешествии Жана и Шарля. Одевшись и взявшись за руки, Анна и Владимир отправились в путь.
Ярко светило солнце, небо было безоблачным, погода обещала быть прекрасной как никогда. Торговая площадь всё также шумела: кто-то о чём-то судачил, всё стремилось жить, суетилось, двигалось. На лицах обоих влюблённых сияла улыбка. Девушка шла, тихо прислонившись головой к его плечу, и руки их тепло сжимали друг друга, переплетая пальцы. Этих двух людей не касалась торговая возня, происходившая вокруг и даже бой центральных часов, громко раздававшийся по всей площади, до их ушей он доносился только отзвуками. Мощёная дорога спокойно стелилась под их ногами и солнце в этот день светило только для них. Увидев несколько весёлых ребятишек, бегавших друг за другом, они посмотрели друг другу в глаза и прочли в выражении лица любимого одну и ту же мысль: «И у нас будут маленькие дети, и они будут бегать, так же весело играя, смеясь, улыбаясь нам и всему этому прекрасному миру ». А между тем они шли и время шло и вот впереди тот же старый массивный выступ того же здания.
– Здесь. – Прошептала девушка и повела его, идя сама чуть впереди.
И вот они зашли. И здесь нет прежней пустоты и печали, теперь здесь есть блеск, жизнь, радость. Здесь каждый был за чудесным для него и для всех вокруг занятием.
Вместе сидели Жан и Рик. Рик по-прежнему играл и весело смеялся, Жан хлопал в ладоши в такт мелодии, а перед ними плясала малютка Жанна. Как будто та же самая картина, что и всегда, скажите вы, но нет, эти люди счастливы и видно, как это счастье растёт. В их глазах уже не просто блеск, это сияние жизни, радости. Эта мелодия песни уже не просто несколько нот в сельском мотиве, это музыка, чудесная музыка к которой добавляется весёлая детская песенка и эта девчушка не просто встаёт на цыпочки и грациозно разводит руками, она подпрыгивает, кружится, поёт, весело хохочет, когда вдруг оступается и ручки сцепляются над тёмно-русой головкой. А потом всплеск и она легонько стучит кулачком о ладошку в такт или просто звонко поёт и придумывает новые смешные и симпатичные движения в такт, подражая сюжету песенки.
Поодаль сидит Шарль, его окружают несколько мальчишек. Они смотрят на луч солнца, отражающийся в цветном стекле, и юноша рассказывает детям о том, как его сделать и когда его придумали. А дети удивлёнными расширенными глазами смотрят, как радужный свет переливается в красивом кусочке гладко отшлифованного стекла.
Где-то также сидят женщины и удивлённо перешёптываются о, найденных, когда-то затерявшихся кружевах или вышивке, или кусочке прекрасной редкой ткани, технологию изготовления которой изобрели когда-то, и она была только в Люмьере. Так каждый по кусочкам собирал здесь своё уникальное во многих смыслах ремесло и рассказывал о нём другим, показывая и развивая его в своих руках. И на глазах у этих людей – у иных было удивление чудесному, у иных сияние радости, у некоторых восторг. А другие просто тихо улыбались, вспоминая прежние времена и уже веря в светлое будущее.
К Анне подошла Молли, на её льняных кудрях была чудесная голубенькая косынка, наряд её был прост и мил, как когда-то. Глаза её светились тихим, спокойным счастьем и благодарностью. Она пожала ей руку и сказала:
– Здравствуй.
– Здравствуй, дорогая Молли, как вы тут поживаете? Я вижу всё так хорошо.
– Да, мы с Риком решили построить дом. А пока я смогла купить место на рынке, я продаю там зелень, цветы и семена. Посмотри на мою малютку, Жанна такая счастливая, я отдала её в церковную школу, её взяли в хор, у неё такой чудесный голосок, звонкий, лёгкий, детский, да ты и сама сейчас его слышишь. Так и живём, я на рынке, пока он с домом справляется, достраивает потихоньку, отдыхать после обеда приходим сюда, вот так всё, как и сама видишь.
– Молли, познакомься, это Владимир Хранилов, человек которого я люблю, мой будущий жених, а это наша маленькая цветочница Молли.
Молли грациозно присела и подала ему руку. Владимир улыбнулся и поцеловал маленькую изящную протянутую ручку.
 – Мадемуазель Анэт! Мамочка! – Тут их заметила Жанна, она подбежала и обняла мать.
 – Здравствуй, милая, это месье Володя. А это дочь Молли и Рика – Жанна. Видишь, того мужчину, играющего на лютне, это муж Молли и отец Жанны.
– Антуанэтта. – К ним подошли Жан и тут же Шарль.
Анна всех представила друг другу и рассказала Жану и Шарлю, что завтра утром она и Владимир отплывают в Петербург за «средствами». Жан крепко пожал Владимиру руку и без конца улыбался. Шарль же поздоровался с юношей тем же крепким рукопожатием и шепнул ему быстро, пока никто не заметил:
– Я бы тебе позавидовал, у тебя хороший вкус.
Жан же желал своей внучке всевозможного счастья, благополучия и множества детей. Затем Анна пошла, показывать дальше Владимиру свой народ. За ними побежала весёлая, маленькая Жанна, на бегу она рассказывала:
– В новой школе всё так хорошо, все такие добрые и хор у нас просто замечательный и мне всё так нравится. Я такая счастливая и мы все так счастливы. Всё так быстро переменилось.
– И всё благодаря твоему цветку. Кстати, как он? – Девушка улыбнулась, умиляясь и смотря на весёлую и счастливую малышку.
– Уже раскрывается, это оказалась астра, белая астра. Но вы, вы ведь тоже их вдохновили, мама вам благодарна, и папа, и дедушка Жан, и даже дядя Шарль, мы все-все вам так благодарны.
– Нет в этом моей заслуги. – Прошептала Анна с грустным вздохом. – Ладно, Владимир, а теперь я хотела бы отвести тебя ещё в одно место. – Затем девушка обратилась ко всем:
  – Я вижу, что у вас всё здесь хорошо, я скоро вернусь, приблизительно через три недели.
После этих слов они вышли вместе, все с ними попрощались и пожелали счастливого пути и скорого возвращения.
Аня же повела Владимира по направлению к парижскому кладбищу. Он был спокоен, а она лишь крепче сжимала его руку. Когда они прошли сквозь ворота в тёмной ограде и дошли до трёх крайних могил, она остановилась и сказала ему, указывая на каждую из них:
– Вот это, моя бабушка Амэль де Тюбэн. Это отец Поль. Это моя матушка Мари, королева Люмьера.
Анна вздохнула, и они по очереди подошли к каждой могиле.
– Этот святой отец? Он... – Спросил Хранилов, подойдя к могиле отца Поля.
–  Это был духовный отец моей бабушки и моей матери. Он венчал Амэль и Жана, крестил Мари и венчал её с Ричардом. Он был первым и последним священником единственного храма в Люмьере. Какое это, наверное, было красивое и величественное здание.
В остальном они молча обошли могилы и покинули кладбище. После этого они вернулись домой, этот день вскоре прошёл, так же, как и прежний.
На следующее утро всё было готово для отправления в Петербург. Мирель, Жюль и Ричард провожали влюблённых до порта и стояли на берегу, ожидая отплытия корабля. Судно отплыло, и все дружно махнули на прощание рукой друг другу, кто с берега, кто с корабля. Так Анна снова возвращалась в Петербург, но сердце её не было спокойно, что же его скребло, хотя её плечи сжимал возлюбленный, и небо было спокойно и прекрасно, ветер был попутным. Но думала она: «Правда ли, всё может так легко устроиться и есть ли в том моя заслуга, нет её, не заслужила я всего этого счастья и их благодарности, и этой детской похвалы». Он положил голову на её плечо и тихо улыбнулся, смотря на облачные замки и сжимая руки у неё на животе. Их волосы шевелил ветер, слышался тихий шум волн и паруса, где-то вдалеке кричали чайки. Она вновь почувствовала его горячее дыхание на своей щеке и шее.
– «И его любви я не заслужила, он такой чудесный, добрый, ловкий, весёлый, я люблю его, в нём я нуждаюсь как ни в ком другом. Но я не заслуживаю его любви».
  – О чём ты думаешь? – Спросил вдруг он. – Как бы мне хотелось разогнать твою частую тревогу, сколько я тебя помню, я видел её чуть ли не каждый день, а здесь она словно сильнее. Аннушка, мы возвращаемся домой. Скажи, я смогу прогнать твою тревогу? Этот вопрос занимает меня день ото дня всё больше и больше. – Он тревожно посмотрел на неё.
  – Володя, Володя, я так тебя люблю. Нет на свете ничего лучше твоих объятий и нежных поцелуев, нет на свете ничего лучше тебя. – Прошептала она, улыбаясь.
Он поцело вал её вновь в ответ.
– Нет, самое лучшее, что есть в мире и на этом белом свете – это ты, моя тихая, таинственная, умная Аннушка. Единственная женщина, которую я уважаю. Моя любимая, как я люблю твои ясные, серые чистые глаза, твои нежные белые руки. И так люблю видеть твою редкую, но наивную и детскую улыбку, только я могу её видеть. Нет, Аннушка, ты моё сокровище, я твой хранитель. Помнишь отца Апполинария, он нас с тобой крестил, надо будет попросить его, нас обвенчать.
–Конечно, помню, да, ты прав, надо, непременно надо, и причастимся, и обвенчаемся.
Такими разговорами медленно прогонялись её печальные мысли. В таких мирных разговорах проходили у них ранние утра и вечера. Капитану корабля они понравились, и они часто обедали всей компанией. Это был добродушный мужчина, он любил рассказывать им о своих маленьких внуках. И в такой тёплой атмосфере продолжалось их путешествие. Они вместе любовались закатами и восходами. Так прошла неделя, и вскоре их судно достигло Петербурга.
Анна вновь тревожно смотрела на это серое небо и каменистый берег. До неё доносился людской суетливый шум с берега и из порта. Когда-то здесь она прощалась с Владимиром, тогда она думала, что уже больше никогда не увидит ни его, ни этого берега.
Они высадились, попрощались с капитаном и тут же поймали извозчика.
Он довёз их до летнего дома Журиных. Здесь всё было как прежде. Сергей Журин встретил их с распростёртыми объятиями, он был таким же тоненьким, стройным, но крепко стоявшим на ногах, его тёмно-синие глаза сквозили всё такой же осведомлённостью. Он принял их, и они уселись в просторной гостиной за чашкой чая и беседою о деле.
– Да, Анна, в чём-то вы изменились, впрочем, ваша персона всегда будет вызывать у меня симпатию и уважение. В общем, всевозможные приятные эмоции. Друзья мои, я всегда готов вас принять, но признаюсь вам, ваш визит был для меня неожиданным сюрпризом.
– Серёжа, как моё поместье? – Спросил Хранилов.
– Я его перепродал, хорошее получилось дельце, правда, только в финансовом отношении. – Журин вздохнул.
Тут на пороге гостиной появилась Варвара с подносом пирожков.
– Господи, привёл Бог ещё раз увидеться! Аннушка! Володенька!
– Варвара! – Воскликнули Анна и Владимир хором. Они разом встали со своих мест, и все кинулись в объятия друг друга. У бедной кухарки чуть не выпал поднос из рук.
Сергей смотрел на эту сцену с мягкой, доброй улыбкой. Обнявшись, они сели все вместе и много всего изъяснилось в их разговоре: выяснилось, что Олька с Настасьей остались на городском доме Журиных, но так, же работают. Димитрий же на прежней участи тоже в городском доме состоит. Кузьма по-прежнему держит свою кузницу и живёт здесь же у Журиных конюхом.
– А поместье-то наше барин и фонтан этот забросили, а сад также у Журиных.  – рассказывала Варвара.
– Подожди, как забросили? – Хранилов и Анна поражённо посмотрели на Варвару и Журина.
– Варвара, выйди, пожалуйста, нам необходимо поговорить. – Велел Сергей.
Кухарка встала и понимающе кивнула, выходя же, закрыла дверь.
– Я же говорю тебе, в финансовом плане выгодное получилось дельце, и, если ты, приехал за деньгами, я отдам тебе в два раза больше, чем ты мне оставлял. Он человек богатый, но вкусы у него замысловатые. Говорит, сколько хочешь, проси, а культура эта ваша греческая да западная мне не нужна. Вот он и взялся из этого же дома строить другой, всё ободрал, да вы сами сейчас посмотрите, но фонтан был разрушен в первую очередь.
– А моя библиотека, отцовская ведь ещё? – Сокрушённо воскликнул Владимир.
– Её, слава Богу, вынес и сохранил, рояль ваш тоже вынесен и сохранён. А в остальном, ну пойдёмте, сами посмотрите. – Журин встал, оправил халат и предложил им последовать за ним. Он оделся, и они все вместе вышли.
– Даже не знаю, что и сказать. – Говорил Владимир по пути. – Выгодно, то выгодно, конечно, но ведь, сколько воспоминаний, сколько всего дорогого крылось в стенах этого дома, а в этой беседке. Но если так будет лучше твоему народу… –Он посмотрел на Аню.
– Я чувствую то же, что и ты, не будем делать поспешных выводов, Володя, посмотрим.
Они прошли через лес и сад, вышли к бывшему дому Храниловых. Снаружи он выглядел заброшенным, было видно, что в нём не осталось ни цветов, ни штор, ни балдахинов. Двери были отворены настежь. Они, молча, вошли и прошли вдоль главной залы, действительно, не было здесь уже ничего жилого: ковры, зеркала, мебель – всё было вынесено. Стены были голы, комната же казалась в два раза больше, чем была когда-то, ведь она была полностью пустой. Впрочем, так же, как и все остальные комнаты. Они прошли весь дом, каждую большую и маленькую комнату, все они были пусты и голы. Потом они вышли к тому месту, где когда-то был фонтан. От него осталось только подножие в две ступени с водой внутри, вокруг валялись черенки розового мрамора. Вдруг, Анна увидела среди них тот самый розовый лепесток той самой мраморной розы, которая когда-то была беседкой.
Она выпустила руку Владимира и тихим шагом подошла к этому осколку её счастливой жизни. Хранилов последовал за ней.
– Посмотри, ведь это тот самый. – Прошептала она.
– И, правда, тот самый и целый, весь целый. – Юноша стал оглядывать этот большой кусок мрамора. – Я поражён.
– Надо взять его домой, с собой. – Сказала она.
– Сергей, подойди к нам, ведь можно взять этот лепесток розового мрамора.
– Думаю, да. На что ты его хочешь? Он бы в любом случае сделал из него лохань для свиней. Я оставлю, если что, чтобы выкупить его потом.
  – Я хочу сделать из него кровать. – Уверенно произнесла она. – Но какие страшные вещи ты говоришь, неужели, этот человек так относится к искусству. –  Анна с испуганным удивлением посмотрела на Журина.
– Я всего лишь предположил. Для каждого искусство своего рода понятие, – Журин пожал плечами и выпустил кольцо дыма из трубки. – Хотя, вы правы, и я прошу прощения, если сделал большую ошибку, просто, Владимир, я думал, что вы уже больше никогда не вернётесь сюда. В крайнем случае, я бы просто отправил деньги с письмом и доверенным лицом на одном из торговых кораблей. – Глаза Сергея внезапно сделались серьёзными и словно смирившимися.
Владимир вздохнул и посмотрел на Анну твёрдым, серьёзным взглядом. Она также посмотрела на него.
– Мы ни в чём не виним тебя и понимаем. Единственно только мы не понимаем этого господина. Но ничего не поделаешь, нам необходимо забрать деньги и этот лепесток.
– Хорошо.
Они встали и пошли обратно в дом Журиных.
– Я велю прислать туда мужиков, и они перетащат его, если хотите мы можем сделать из него кровать прямо здесь, и вы повезёте её в Париж в абсолютно готовом виде. – Предложил Журин по пути.
– Да, пожалуйста, мой друг, если не трудно. Сколько времени это займёт?
– Надо подумать, шлифовка, ножки, дня два не больше. Это время я вам предлагаю пожить у меня.
– Хорошо, как раз, ведь капитан предложил нам отправиться назад на его же корабле, это как раз через три дня в полдень.
– Вот и договорились.
Так они вернулись домой, и продолжили обед, этот день закончился в весёлых беседах. Вечером Анна стояла на балконе и дышала свежим воздухом, накинув на плечи лёгкую вуаль. К ней присоединился Владимир.
  – Да, кто бы мог подумать? А ведь это тот самый лепесток, именно там мы сидели тогда, когда я признался тебе в своих чувствах, потом я поцеловал твою руку.
– А потом ты поцеловал и мои губы. – С мечтательной улыбкой произнесла она.
– Вот ещё одно выражение твоего лица, которое вижу только я, твоя мечтательность, твоя наивность, ты всегда так прекрасна. – Он обнял её и вновь поцеловал.
Она склонила голову к его груди.
– А теперь ты решила сделать из этого лепестка мрамора кровать. Так я невольно вспоминаю, как ты сказала мне, что там произойдёт два твоих сна, сон любви там уже был, теперь ты хочешь провести там мирской сон.
Они взяли друг друга за руку, переплетая пальцы.

 
12. Духовные воспоминания возвращаются
Так прошёл этот день. А на второй день Анна и Владимир решили сходить в свою бывшую приходскую церквушку и встретить отца Апполинария. Это был небольшой храм. Был как раз воскресный день, и шла привычная нашим героям утренняя Божественная Литургия. Всё вокруг было торжественно и одновременно просто и близко для души и для глаз. Чинно шёл молодой священник, распыляя ладан. Взрослые алтарники помогали и прислуживали ему. Они были одеты в золотые ризы. За священником, поворачиваясь, шёл народ и всё осыпал благоуханный аромат.
Так Анне невольно вспоминались детство и вся её жизнь, когда она была простой прачкой господ Храниловых. Вот и этот ладан, к которому когда-то стремились подойти ближе праведные старушки, а она оттеснялась, давая дорогу и всё равно, когда она отодвигалась в другой конец залы, и её обоняние улавливало этот чудеснейший аромат. И вот та маленькая исповедальня, которую она посещала каждую неделю, и аналой, на котором каждый новый праздник она видела новую икону.
«Подходишь, касаешься её губами, лбом, и разум невольно наполняют мысли о чём-то возвышенном, неземном, о том, о чём повествуется в той золотой драгоценной книге, которую возвышает над головами прихожан, священник. И многие сюжеты её здесь, в иконах, на раскрашенных стенах и потолке. Ты смотришь на них, ты ощущаешь благодаря им, присутствие Его и так в сердце рождается молитва, ты ведь не просто повторяешь в душе слова священника и певчих, ты молишься Ему, ты беседуешь с Ним, и в день любого воскресенья или праздника о Нём ликует твоя душа, о Нём и вместе с Ним. И отходя от Причастия в Пасхальную ночь, ты поёшь “Христос Воскресе”, твоя душа поёт, и ты не думаешь ни о том, что сейчас уже поздняя ночь, и тебе не хочется ни спать, ни есть, ни пить, и ты забываешь об усталости, ведь простоял, ожидая этого чудесного дара, Божьего дара. И Он в тебе, и ты в Нём ». Так думала Анна, и так же, верно, думал и Владимир. И так для них чудесно продолжалась служба. Но что их удивило, служил один молодой батюшка и это был не отец Апполинарий. Но также они заметили: как отзвучали благодарственные молитвы и люди стали немного расходиться, в самом конце залы, под Семистрельной иконой Божьей Матери стоял человек в длинной чёрной рясе. Это и был отец Апполинарий, высокий, статно-сложенный не по годам, с тёмно-русыми волосами и бородой, в которой уже пробивалась седина и с карими ласковыми, добрыми глазами. Юноша и девушка подошли к нему.
– Батюшка Апполинарий. – Тихо сказала Анна.
Он посмотрел на них и сказал.
–  Здравствуйте, это вы, мои друзья, я так давно вас не видел. Куда же вы пропали?
– Это такая долгая история. – Вздохнула Анна.
– Владимир рассказывал о том, что ты уплыла в Париж, пока тебя не было. Когда же он просил у меня благословения в дорогу, я не думал, что вы ещё вернётесь.
– Мы хоти обвенчаться! – Смело произнёс Владимир, пройдя вперёд.
– Я больше не служу здесь, так сказать уступаю место молодому поколению. Но обвенчаю я вас с радостью. Только бы прежде причаститься вам, исповедаться.
– Конечно, это всё непременно, но обвенчаться нам придётся в Париже. Понимаете, нам много нужно вам объяснить.
– Извольте. – Батюшка улыбнулся.
Они все вместе втроём вышли из храма, и присели на скамью у ограды, вокруг церкви. Анна и Владимир рассказали отцу Апполинарию, как обстоит дело. Он задумался лишь на несколько минут и, затем его лицо стало серьёзным.
– Хорошо, я поплыву с вами, но там ведь вы не сможете найти другого православного духовного отца, в угоду вам мне придётся остаться там. Может, даст Бог я смогу там крестить ваших детей. – Рассуждал он.
– Мы были бы очень рады этому, но мы вас, ни в коем случае не принуждаем. Просто мы с Анной хотели, чтобы именно вы нас обвенчали. – С добродушной улыбкой сказал Владимир.
– Ладно, уж, так и быть. Я поплыву с вами. Вы устроитесь, я вас исповедаю, причащу, обвенчаю, а там посмотрим. Ваша жизнь в ваших руках. По поводу твоего народа Анна, расскажешь мне поподробнее по дороге, меня эта история очень заинтересовала. Мне только в дорогу надо будет взять нескольких помощников, тут из маленького монастыря неподалёку. Когда же вы собираетесь отправиться в путь?
– Послезавтра в полдень, мы уже договорились.
– Где же пребываете сейчас?
– У Сергея Юрьевича Журина, в их летнем доме.
– Хорошо, итак я отправлюсь в монастырь, собирать нужных людей и всё необходимое для таинств. А вы будете ждать меня там, потому что затем я последую к вам. – С прежней доброй улыбкой сказал старик.
– Будем с нетерпением вас ждать.
Они встали и подали друг другу руки, затем разошлись. Отец Апполинарий и, правда, намеревался переменить место служения, но ему не приходило в голову ничего, кроме монашеского пути. Теперь же судьба указала ему дорогу, и он решил предпринять попытку послужить Богу во Франции. Тем более что среди людей своего круга он знал некоторых, кто был бы не против такого путешествия. Это был человек к тому же знатного дворянского рода, имеющий хорошее воспитание, но не имеющий семьи, а родные его были далеко. Ещё в молодости он выбрал духовную семинарию, а потом избрал скромный храниловский приход, в котором и прослужил от истоков своей карьеры и до недавних времён. Всю жизнь его стремления были обращены к службе Богу, и теперь он собирался не просто помочь своим духовным детям и обвенчать их, но и найти возможный путь для православия и во французской культуре. Это был мудрый, добрый, далеко смотрящий вперёд человек.
Анна и Владимир вернулись к Сергею и провели в прежней дружеской компании ещё один вечер. На последний день, утром, к ним пришёл отец Апполинарий и сказал, что договорился обо всём и сообщил нужным людям. Все были так рады, что всё так хорошо удаётся, а особенно Анна. Ведь тревога не покидала её, но она стала всё, же немного утихать, после службы, которая, казалось, вернула ей ощущение прежней надежды. И особенно после согласия отца Апполинария отправиться в Париж. Казалось, что всё складывается как нельзя лучше.
В эту ночь Анне приснилась и её первая исповедь, и она невольно ощутила слёзы на щеках, такие тёплые, мягкие, приносящие облегчение и душе, и сердцу. Затем она ощутила тёплое прикосновение масла на помазании и подняла руки ко лбу, чтобы его растереть, а ручки у неё маленькие, словно детские и такие беленькие. И словно так быстро наступило долгожданное утро, и проснулась она с ощущением Евхаристии на губах. Так в эту ночь ей приснились её первая исповедь и причастие, когда ей было семь лет. Тогда жизнь казалась такой счастливой, такой спокойной.
Вскоре была готова кровать из розового мрамора, выполнена была она именно так, как того хотела Анна. С покатой спинкой и резными, закрученными ножками, а по бокам закруглялась и представляла собой на вид настоящий лепесток, словно настоящей розы. Анне всё это очень понравилось, и она с радостью похвалила Журинских мастеров. Впереди предстоял обратный путь.
В полдень дня отплытия всё было уже готово и погружено на корабль. Капитан с радостной улыбкой встречал своих прежних пассажиров. Хранилов и Анна попрощались с Журиным.
– Ну, теперь, наверное, больше и не встретимся. Прощай, милый друг, не поминай лихом! – Они пожали друг другу руки. Журин поцеловал руку Анны и корабль, погрузив своих пассажиров, отплыл. Все махали друг другу на прощание, и начался очередной тихий путь. Но на этот раз он оказался не таким спокойным.

13. Ещё одна буря, но правдивая
– Всё в этом мире преходяще и идеалы не вечно на земле пребывают. – Заключил отец Апполинарий, когда Анна закончила рассказывать ему историю Люмьера. – Дитя моё, ты делаешь всё, что можешь, судя по их преобразованиям, о которых говоришь ты, и их подтверждает Владимир. Так вот, судя по всему этому, они, то есть твои подданные, способны теперь проложить себе дорогу самостоятельно. Раз уж они не хотят и больше не могут восстановить ваш общий прежний идеал, то пусть теперь каждый их них строит его сам. Когда мы приплывём, я хочу их увидеть, отведёшь меня к ним. – Попросил он её, рассуждая после.
– Конечно, на ваше мнение я очень полагаюсь, батюшка. Я считаю, что не имею никакой заслуги в них, я тревожна, смогу ли я быть счастлива, если не буду знать, счастливы ли они. – С тревогой во взгляде произнесла Анна.
– Ты делаешь всё, что можешь, я ещё раз тебе об этом говорю. Это твой собственный путь. Ты не можешь идти ни путём своей бабушки, ведь уже закрыты катакомбы, и никто не видит смысла в преследовании этих людей; ни путём своей матери, потому что это слишком высокий политический уровень. Если же каждый из них пройдёт свой путь самостоятельно, то его будет не в чем упрекнуть, а преследовать каждого никто так не сможет, да и глупое это занятие. В нашем веке у монархии и католической церкви уже другие интересы. А этот Пьер де Жером, я думаю, уже отыграл свою роль.
– Что вы имеете в виду?
– Он не такой человек, каким был судья Клорд, у него нет больных идей детства. Так что в итоге, я думаю, ты сможешь, отдав своему народу эти средства, предоставить их в руки Божьи, следя за ними, лишь просто навещая их. – На губах батюшки появилась добрая, благосклонная улыбка.
– Спасибо вам большое, если бы вы только знали, я так часто в тревоге то за них, то за себя.
  – Да, после смерти Апполинарии Георгиевны и отправления в Санкт-Петербург Владимира я долго не видел твою улыбку. – Вздохнул старик.
– До того, как мы снова не встретились с Владимиром. Мы любим, друг друга, только я боюсь, не заслуживаю этой любви.
– Знаешь, что я думаю в таких случаях? – С прежним добрым выражением на лице спросил он. – Всё, что плохого есть и было у меня в этой жизни, я заслужил, а всё, что есть хорошего, мне ещё предстоит заслужить.
– Мудро. – Анна улыбнулась.
– Однако небо становится пасмурным, будет шторм. – Сказал старик, посмотрев наверх. Его лицо омрачилось.
Небо и, правда, покрылось тёмными тучами, и ветер усилился. Вскоре и вправду начался шторм, да какой. Ветер всё больше усиливался с каждой минутой, он становился холоднее и грозно шумел в парусах. Через несколько минут хлынул дождь и со шквалом ветра обрушился на судно. Моряки бегали в тревоге. Волны хлестали одна за другой. Анна, Владимир и Апполинарий скрылись в каюте ещё до начала, они тревожно смотрели на происходящее из окна. Сердце девушки билось всё сильнее и всё неспокойнее становилось у неё на душе.
– Надо молиться… – Прошептала она и обратилась к батюшке. Он кивнул, но тут в каюту ворвался капитан.
– Месье Хранилов, нам может понадобиться ваша помощь. Прошу вас, зная вашу ловкость. – Обратился он к юноше.
– С большой радостью! – Владимир согласился, но тут увидел взволнованный взгляд Анны. Но он поспешил её успокоить.
– Со мной всё будет хорошо, мой милый друг! Уповай на Господа! – С подбадривающей улыбкой сказал он и скрылся, закрыв дверь.
Анна и отец Апполинарий стали читать молитвы в каюте. Команда и капитан бегали по палубе и спускали паруса. С одного края корабля послышался чей-то крик, но его заглушила волна. Тут крик стал утихать, как будто кричавший человек становился всё дальше и дальше. Под общей суматохой и шумом это вряд ли кто-то услышал, да и те, кто услышал, не придавали этому особого значения. Через два часа ветер стал медленно утихать. Сквозь тучи стали пробиваться лучи солнца, и сами тучи стали рассеиваться. Вскоре небо уже было ясно, и солнце становилось ярче. Затем появилась радуга, и теперь команде пришлось, вновь поднимать паруса. Однако кого-то не хватало, и капитан принялся неспокойно оглядываться по сторонам и тут понял, что нигде не видит Хранилова. Тут в его голове мелькнуло воспоминание о недавнем крике, мельком услышанном во время шторма.
– «Господи, не может быть…» – Мелькнуло у него в голове, но юноши и правда нигде не было, потому, как команда затем по приказу обыскала весь корабль сверху донизу. – «Как же я им об этом расскажу, уже верно его далеко унесло, да и жив ли он.»
Дрожащими руками он открыл двери каюты и промолвил:
– Шторм закончился, мадемуазель, можете проходить на палубу.
– Что-то не так? Что случилось? – Словно догадавшись обо всём по его поведению, да и волнение на корабле, несмотря на уже ясное небо почему-то продолжалось. С тревогой во взгляде Анна спросила. – Где Владимир?
– Месье… Он… Я вынужден сообщить вам печальную новость, мы всё обыскали и нигде не смогли его найти. Похоже, его смыло волной и унесло, - капитан знал, что бессмысленно будет оправдываться или сейчас утешать её, лишь шумно растревожит он её, поэтому замолчал, с тяжёлым сердцем спрятав глаза.
– Неужели он… Он же не погиб? Он просто не мог, ведь так? – Девушка еле сдерживала, нахлынувшие на её глаза слёзы, ком встал у неё в горле.
– Я не знаю, мадемуазель, он пропал без вести. Я осмелюсь надеяться и предположить, что он смог выплыть и его подобрал какой-нибудь другой корабль, ведь, судя по ветру, его унесло ближе к Парижу, в западную сторону. Я сочувствую, мадемуазель.
Анна пошатнулась. Её поспешил поддержать отец Апполинарий и отвёл обратно в каюту. Чуть только её посадили на кровать, она упала, судорожно сжала руками подушку и зарыдала отчаянными слезами, сотрясаясь всем телом.
– Без него я не смогу, ничего не смогу! Прости меня, Господи... Что теперь? Что теперь будет дальше? – Она нервно вскрикивала, её поминутно одолевал кашель, глаза покраснели от долгих слёз, её словно со всех сторон разом окружили пустота и холод. Ей вдруг стало так тошно, что и представить страшно, ей не хватало воздуха, и она тяжело дышала, глотая кислород большими вдохами и продолжая кашлять.
Старик смотрел на это поражённо, он никогда прежде не видел её такой. С полчаса он стоял у двери и сам не мог поверить во всё, что происходило с ними. Но он не привык отчаиваться и подошёл к девушке. Резким, порывистым движением он схватил её за плечи и оторвал её лицо от подушки. Он замерла, сжалась и посмотрела на него широко открытыми, красными от слёз глазами, в них был такой большой страх и полная беспомощность.
– Успокойся, Анна! Давай будем верить, что он жив, ведь ничего ещё не известно окончательно. Он сказал тебе, уходя: «Уповай на Господа». Мы будем верить Анна и, возможно, в один прекрасный день он вернётся. Он выносливый, ловкий юноша и плавать он умеет. Он выплывет, Анна. Храни надежду и верь! – Он обнял её как дочь.
Слушая его и смотря ему в глаза, она кивала головой и судорожно сжимала губы, но слёзы не переставали течь. Тут она сжала руку в кулак и поднесла его к груди, удерживая его комком на сердце. Она сжала под одеждой образок праведной Анны, подаренный любимым, и встала с серьёзным выражением мужества в глазах.
– Вы правы! Я буду верить! – После этого она умылась и больше не сказала ни слова в тот день.

14. Детский секрет
  В дальнейшем пути погода была самой лучшей. На следующее утро подул попутный ветер и сопутствовал кораблю весь оставшийся путь. Так судно благополучно достигло берегов Сены. Анна была мрачна и молчалива и разговаривала только с отцом Апполинарием иногда. Он же старался всячески поддерживать и подпитывать в её сердце остатки мужества. Они высадились в том же порту и разгрузили всё. Здесь они взяли два экипажа и, погрузив кровать и всё остальное, поехали в дом де Шиле. Капитан распрощался с ними с тяжелым сердцем и печальным лицом, лишь пожав им руки. Когда они прибыли, их встретили радостно. Ричард охотно согласился принять у себя и оставить на некоторое время отца Апполинария и трёх его спутников.
Однако по лицу дочери он понял, что что-то не так. Апполинарий с трудом, но вспоминая французский язык, объяснил ему, что Владимир пропал и о дальнейшем отец, понимая состояние дочери, не стал выспрашивать больших подробностей. Все были очень шокированы этой новостью, но молчали так же, как и хозяин дома. В комнату девушки поставили новую кровать и поменяли ей постель. Так как уже наступал вечер то все, познакомившись кратко и поужинав, легли спать. Анна же лишь представила отца Апполинария Ричарду, Мирель и Жулю. Об остальном они поговорили сами, потому что девушка, немного лишь поужинав с ними, тут же удалилась в свою комнату. Когда она читала вечернее правило, она смотрела на Владимирскую Богоматерь, лицо на иконе было спокойно и твёрдо, и только это хоть немного, но успокаивало и поддерживало девушку.
В эту ночь ей снова приснился сон из детства, как и правда много было в её детстве счастливых эпизодов, ведь она играла и росла вместе с Володей. Они были счастливыми, беззаботными детьми: она маленькой весёлой девчушкой; он немного капризным, серьёзным мальчиком. И вот ей снится, как на неё первый раз надели барское платьице с панталончиками и кружевами, как на её ножки натянули белые с лиловыми лентами чулочки и её же маленькие ножки одну за другой опустили в красные атласные башмачки с маленькими бантиками. Ей перевязали волосы бордовой лентой и отпустили в сад. Там она осторожно прошла среди розовых кустов и сорвала нежно-розовую розу маленькой, такой же белой ручкой, какими у неё руки остались и сейчас. Она осторожно несла бутон в самой ладони, там за садом, вернее в самой его середине, дети вырыли круглую канаву в земле и пускали туда воду, когда играли с корабликами. Второй рукой Анна брала кувшин с водой, осторожно лила воду в канаву и пускала свою розу плыть.
Это было утро её шестого дня рождения, поздней весной. Сложив руки и опустив на них подбородок, поставив локоточки на коленки, она любовалась на свою розу, а затем на своё кукольное лицо, отражавшееся в воде. Вот это был её первый подарок от барыни на сегодняшний день. Впереди ещё был торт и общие подарки.
– Что же подарит Володя? – Взволнованно прошептала она и тут заметила, как с другой стороны канавы к её розе подплыла другая белая роза, и они столкнулись. Анна подняла головку, и её ясные серые глазки встретили прямой кареглазый взгляд Володи. Глаза его сегодня были добрее и мягче.
– Это тебе! Она на тебя похожа. Такая же белая, нежная и красивая и также вкусно пахнет. – Затем он быстро спрятал глаза и тут же убежал, чтобы она не увидела, как его лицо наливается краской, а ведь ему уже было восемь лет.
А вечером, после празднования Анна снова выбежала в сад и увидела, что мальчик сидит у куста белых роз, о чём-то задумавшись. Он оглянулся, услышав шелест её платья, и тихо сказал.
– Спой мне какую-нибудь песенку и никому больше никогда кроме меня её не пой. – Он положил свои маленькие ладошки на её плечики и посмотрел весьма серьёзно.
Тряхнув только что завитыми Варварой кудрями, Анна улыбнулась и, взяв его за руку, отвела в сад, где по-прежнему слегка качались на воде две, ещё утром столкнувшиеся розы.
Белую розу, нежную розу мальчик подарил мне.
Белую розу, нежную розу ко мне пустил по воде.
Белая роза, нежная роза с моим столкнулась цветком.
Белая роза, нежная роза, а потом…
Тут Володя тихонько поцеловал её в щёчку.
– Это будет наш секрет, это всё: и эти розы, и твоя песенка, и вот это. – Мальчик нежно коснулся пальчиком того места на её щеке, которое он поцеловал.
Такими серьёзными были его детские глазки и, взявшись за руки, дети побежали в дом. На бегу, Анна всё крепче сжимала его руку, это было её согласие на их общий секрет.
Тут Анна проснулась. Девушка села на кровати и подумала.
- «Вот и первый сон на новой кровати и словно приснились мне только утро и вечер того дня. Так размыто вспоминаются угощения и торт, и Варварины руки, завивающие кудри и вдевающие сапфировую заколку, её совместный с Кузьмой подарок, который она сделала из камня, подаренного барыней. А торт ведь сама барыня пекла и, правда, ведь самыми важными были утро и вечер этого дня. Интересно где ты сейчас и помнишь ли ты про наш секрет и жив ли ты?» – Тут всё её тело напряглось, вновь почувствовались эти холод и пустота, будто она падала в пропасть, и никто не протягивал руку, чтобы помочь ей из неё выбраться. Но она скрепилась, хотя улыбка на губах не вышла, как она не пыталась.
Затем она встала и, умывшись, прочитала утреннее правило. Она пела Песнь Пресвятой Богородице, но голос дрожал и по щекам, снова текли слёзы, но она не останавливалась. Сегодня она начала поститься, чтобы вкусить Святых Даров, и отправилась на кухню, чтобы самой приготовить себе завтрак. Об этом решении она после общего завтрака сообщила и отцу Апполинарию. О своём сне она никому не сказала ни слова, ведь это был только их секрет. Она как-то скрывала слёзы от всех, но улыбаться у неё не получалось, это бы только вызвало у неё новые рыдания. Батюшка одобрил её решение, и сказал, что с огромной радостью всё устроит для обряда Евхаристии.
Завтрак теперь проходил снова в напряжённой тишине. Все трапезы стали теперь словно формальностью жителей дома друг перед другом. Все знали, что Анну лучше не утешать никому, кроме её духовного отца, поэтому никто даже не пытался с ней заговорить, они даже не сговаривались об этом, просто молчали, даже по-своему боялись сделать ей только хуже. Поэтому все просто говорили: «Доброе утро!»; «Приятного аппетита!»; «Спокойной ночи!» и прочие семейные формальные любезности. Затем все расходились, и каждый находил себе дело.
Деньги были обменены на французские луидоры, и было решено завтра же идти с ними к бывшему народу Люмьера и раздать им их поровну. Отец Апполинарий решился купить в Париже дом, а затем поселиться там со своими спутниками и сделать из него впоследствии пока лишь домашнюю церковь. И сегодня они с Ричардом обсуждали возможные варианты.
И сегодняшний день прошёл в остальном также тихо и однообразно, как и любой день в доме де Шиле. Такие дни были рядом однообразных событий и нарушились однажды лишь приездом Анны, а потом, став снова рядом дней, нарушились приездом Владимира.
Когда он приехал, всё словно расцвело в этом доме вместе с дочерью его хозяина. Теперь же всех кроме Анны тихо испугал факт, что этот радужный, весёлый, ловкий молодой человек пропал без вести и, что его возможно уже нет в живых. Анну он испугал громким криком отчаяния в душе, она пыталась его сдерживать, но каждый вечер, когда она сжимала под ночной рубашкой образок к ней приходила одна и та же мысль, о том, что он может и не вернуться и её подушка не просыхала от ночных слёз. У девушки болела голова, но она молчала и прятала покрасневшие глаза. Она продолжала молиться, но некоторые обитатели дома стали бояться в здравом ли она уме. Отец Апполинарий умолял их не поднимать шума и не спрашивать её, он и сам боялся, но его вера была твёрже, чем вера Анны. Ведь он прожил с этой верой всю жизнь. У него не было ни жены, ни детей, но с ним рядом всегда был Бог и старик продолжал в него верить.


15. Благодарность
На следующий день, сразу после завтрака Анна и отец Апполинарий отправились к бывшим жителям Люмьера. Они, молча, пересекли площадь, никто не обратил на них никакого внимания, на спине отец Апполинарий нёс огромный мешок, наполненный теми самыми луидорами, обмененными вчера. Мало ли кто на торговой площади таскал большие мешки, и мало ли чем они были наполнены, от горшков до глиняных черепков и прочего мусора. Так они миновали это шумное, суетливое место и зашли за тот самый прежний выступ большого дома.
Всё здесь было также как в тот раз, когда Анна заходила сюда вместе с Владимиром две с половиной недели назад, даже ещё лучше.
– Здравствуй, внучка! – Поприветствовал её Жан с улыбкой. Она представила ему Апполинария, и тут к ней подошёл Шарль. Анна решила не медлить, пока её не начали расспрашивать, почему её жених не пришёл вместе с ней.
– Собирайте всех! Час настал! Я принесла то, что вы хотели! – Сказала Анна, развязав и раскрыв мешок. Юноша и старик ахнули.
К девушке стали подходить люди, и каждому доставалась равная доля. Всё было посчитано ещё вчера и поделено на каждую семью. Они брали деньги и благодарили её. Она улыбалась им и каждому повторяла одну и ту же фразу:
– Бога благодарите.
Когда же было роздано всё до последнего мешочка, она обратилась к своему народу с речью.
– Мой народ, теперь вы каждый самостоятельно пойдёте строить свою жизнь. В этом я желаю вам всяческой удачи и Божьего сопутствия. Не думайте, что я хотела этими деньгами лишь облегчить себя и оправдать. Нет! Это пока всё, что я могу вам дать, мой свободный народ. Я всем сердцем люблю вас и буду по-прежнему вас навещать как смогу. Ведь надеюсь, каждый из вас вскоре заживёт в новом доме со своей семьёй, и я надеюсь также, что это будет новая, счастливая жизнь с пользой для всего мира. – Она улыбалась всем им улыбкой счастья за всех их, и они поняли без слов, как она за них радуется.
– Антуанэтта, мы все тебе очень благодарны, и я уверен, каждый из этих людей сейчас выразил тебе это. Также сердечно были благодарны наши предки твоей матери и твоей бабушке. Вы спасли нас и вывели на свет, показали нам счастливую жизнь и я надеюсь, наши дети и внуки будут жить счастливо, каждый, где и как может. Ты не видишь своей заслуги в нашем счастье, но кому, как, ни тебе вновь было предсказано судьбой, восстановить и продолжить его. И на самом деле, каждый из нас надеется на твоё счастье и мы его тебе все желаем. Однако я хочу лично от себя сказать, ты сделала всё и прошу тебя, если ты будешь несчастна и неспокойна за нас, мы знаем, как дальше жить и сможем. А ты теперь устрой своё счастье и успокой своё драгоценное сердце, живи спокойной и счастливой жизнью и пусть тебя будут любить так, как любили нас, бедный народ катакомб твоя мать и твоя бабушка и им я всем сердцем очень благодарен. Спасибо и тебе, наша последняя королева – Антуанэтта де Шиле. – Так сказал, обращаясь к ней Шарль. Взгляд его был строг и серьёзен, а на губах была благосклонная, благодарная, добрая улыбка. Он один заметил её внутреннюю тревогу, правда так и не осмелился спросить о причине или задать вопрос о русском юноше.
Анна улыбнулась сияющею улыбкой, и слезами счастья заблестели её глаза.
– «Да, я буду счастлива!.. Только ты, вернись!..» – Подумала она и невольной мольбой, которую никто не увидел и не заметил, наполнились её глаза. Но ей только это и нужно было. Ни для кого другого его исчезновение не имело такого значения как для неё. Она боялась его больше никогда не увидеть.
Она обнялись с Жаном и всеми, и вместе с отцом Апполинарием отправилась обратно домой.
– Это твой народ, и ты их последняя королева! – Не то вопросительно, не то, рассуждая, произнёс батюшка.
– Да, всё так! – Тихо ответила она.
– Этот рассудительный мужчина, читающий тебе благодарственную речь, и был Шарль?
– Да.
– Он прав, его слова развязны и вольны, но он говорит то, что думает. Эти люди и, правда, тебе очень благодарны и тебе, и твоей матери, и её матери. Следуй его словам, дитя моё. Жди Владимира, молись Богу, успокой своё сердце. Вот я тебя причащу, и тебе станет легче. Ведь мы с тобой оба верим, что он вернётся – Он улыбнулся и положил свою ладонь на её плечо.
– Да, вы правы. Я так счастлива за них и за себя. Я тоже обязательно буду счастлива! – Она улыбнулась и лёгкой радостью и надеждой блеснули её глаза. Так они вернулись домой, и Анна начала молиться. Отец Апполинарий отправился по своим делам, касающимся устройства дома.

16. Серьёзные перемены
Ричард де Шиле решился просить Пьера и своём переезде и на этот раз твёрдо. Он мужественно шагал по одному из множественных коридоров Версаля и, когда перед ним открылась дверь кабинета барона, в его глазах была решительность. Как только де Жером услышал, о чём идёт речь, его улыбка стала более лукавой. Впрочем, таких гостей, как Ричард он всегда встречал с напускной весёлостью и вежливостью. Ричард же решился быть серьёзным и смелым и говорить обо всём прямо. Об этом переезде Анна говорила с ним ещё, когда она только уплывала в Петербург. И теперь, когда она кратко известила его за завтраком, что она идёт отдавать деньги народу, он решил, что и для него час настал. Многое в нём переменилось ещё с первого приезда его дочери. Он перестал зажиматься, и душой, и повадкой, как будто стал прямее, и со всеми он теперь и смеялся, и говорил на одном уровне, а, не принижая себя. Медленно исчезла в нём черта, которая заставляла окружающих раньше невольно испытывать к нему лишь жалость. Он больше не пригибался перед бароном и кланялся ему с достоинством; он больше не придавал значения ни его, ни своему, общественному положению. Когда он сегодня твёрдым шагом шёл к Версалю и на всём продолжении этого малого пути от его дома до Версаля в экипаже, от ворот до дворца и дальше до кабинета барона, он думал: «Ведь когда-то ради Мари, я чуть было не размозжил ему голову цепью, что же меня останавливает сейчас, когда цель моего визита так мала и, по сути, составляет и являет собой моё лично дело». – С такими же мыслями он и вошёл в кабинет Пьера.
– Добрый день, де Жером! – Произнёс он, войдя. Взгляд его был непреклонен, держал он себя прямо.
– Здравствуй, Ричард! Присаживайся! – Пьер хотел улыбнуться, но увидев, как себя держит его гость, лишь просто поднял на него глаза и указал на кресло, напротив. – По какому поводу вы решили ко мне заглянуть?
  Ричард смело прошёл и свободно уселся в большое кресло.
– Я хочу вас известить, что собираюсь перенести место своего пребывания на менее суетливую местность, а вернее собираюсь переехать за город.
– Судя по тому, каким тоном ты мне это говоришь, я здесь особой роли не играю. Но, однако, обменять твой дом на замок за Парижем в моей власти, это бы даже могло стать моим свадебным подарком, но, насколько мне известно, ваш дорогой друг, мсье Хранилов исчез. – И тут его губы снова расплылись в улыбке, выражая осведомлённость, которую в нём не подозревали.
  – Откуда вам это известно? – Ричард был удивлён, однако, сдержался и продолжал. – Впрочем, вы деятельный человек, у вас множество связей и источников, осмелюсь только спросить, может быть вам известно его теперешнее место пребывания.
– Нет, конечно, мой друг. Мне так жаль, и я сочувствую вам и вашей дочери, мир так жесток, однако, много ещё есть на свете достойных молодых людей. Например, мой Фридрих.
– Простите, но моя дочь верит, что её жених жив и вернётся! Мы все питаем на это надежду! И я к тому же, признаюсь вам честно, не хочу с вами сейчас здесь об этом говорить… Давайте о деле! – Взгляд Ричарда был всё также серьёзен.
– Да, Ричард, ты изменился… На пользу тебе идёт общение с твоей дочерью, но я не собираюсь по этому поводу менять к тебе отношения. – Пьер встал и, немного пройдясь по кабинету, встал у окна, спиной к своему собеседнику, чтобы тот не видел выражения его лица. Между тем его улыбка стала благосклонной и понимающей. Он уже и, правда, сам не видел никакого смысла в общественных положениях.
Теперь он думал лишь как бы устроить свадьбу Фридриха и Антуанэтты. Но и здесь его благородный, и гордый сынок настоял на том, что добьётся её любви самостоятельно и яростно требовал лишь самого малейшего вмешательства отца в виде благодетеля.
– Что ж я утрою это дело. Ведь, сказать вам по правде, один знатный французский вельможа заинтересован в жительстве в торговом квартале. У него есть то, что нужно вам, у вас есть то, что нужно ему. Я сегодня же с ним поговорю и уверен, он согласится, а затем я отправлю к вам обоим людей для перевоза вещей. Сам же я займусь формальностями. Так что в эту субботу, вы, наверное, уже сможете быть в новом доме. Только будьте так любезны, – Пьер обернулся к Ричарду, – пригласите нас с Фририхом на воскресный обед, так сказать на новоселье. Так как у моего сына есть ценное предложение для вашей дочери. А там предоставим нашим детям решить самим.
Ричард увидел улыбку Пьера, но в ярком солнечном свете, шедшем из окна, он не смог понять её характер.
– Хорошо, я вам искренне благодарен за взятое устроение дел и буду вас ждать в это воскресенье, в новом замке, в три часа дня.
–  Вот и договорились.
– Тогда я откланиваюсь и спешу сообщить дочери хорошую новость. – Ричард встал и поклонился.
  – До свидания, мой друг! – Пьер также стоял у окна, но теперь уже лицом к собеседнику.
Ричард ушёл. Когда же за ним затворилась дверь, так тихо, чтобы слышал только он:
– Нет уже смысла в раздорах, да и есть ли сами раздоры.
Ричард же, выйдя за ворота Версаля, поспешил и, правда, скорее домой, сообщать Анне об успехе дела. Когда же он встретился с ней и известил её, он увидел её лучистую улыбку и невольно обрадовался сам. Они рассказали друг другу своё дело каждый. Она ему про благодарность народа и про своё счастье за них, он её про свой тон и разговор с бароном и про успех дела. Он умолчал о предложении Пьера о свадьбе, так как чувствовал, что этот разговор возмутит её. Так что он лишь только формально упомянул об обеде в воскресенье.
После же, за ужином, когда все собрались, отец Апполинарий сообщил в свою очередь ещё одну счастливую новость. Один русский дворянин, проживающий здесь в Париже, весьма набожный человек, согласился продать за вполне примечательную сумму свой дом. Старик рассказал, что устроиться в этом доме, ему можно будет уже в пятницу. Потому что завтра же он собирался пойти и рассчитаться с этим почтенным господином.
– Так что в эту субботу, я уже смогу тебя исповедать, а утром этого воскресенья причастить, - улыбаясь, сказал он Анне. Она приняла эту новость с радостью.
В свою очередь и у Жуля и Мирель была своя счастливая новость, ведь Мирель начинала значительно полнеть и в этот же вечер обрадовала всех, что они ждут малыша.
Так в этот вечер все словно снова были счастливы в это доме, который они вскоре собирались переменить на замок.
Оставшуюся неделю Ричард и Апполинарий проводили в устройстве дел, Мирель и Жюль в семейных заботах, а Анна в посте и молитве. В общем, каждый готовился к преобразованию своей жизни.
Анна говорила так, как думала, но и так, как считала нужным. Ведь каждая вещь, на которую она натыкалась, напоминала ей о любимом. Каждый раз при этом ей колола сердце страшная мысль. Словно кто-то тёмный неизвестный стоял у неё за спиной и шептал ей: «Больше нет, его больше нет, и не будет…ты же сама знаешь». Затем её словно схватывали тяжёлой цепью горло, она не могла кричать, она лишь с тяжестью падала на кровать, и задыхалась в кашле и слезах. Никто не видел и не слышал её приступов отчаяния. Они случались каждый вечер, особенно если закат был ясным, нежно-фиолетовым и рано появлялись звёзды. Такое небо остро напоминало ей небо храниловского сада в далёком детстве, и именно в такие моменты ей казалось всё ушедшим навсегда и безвозвратным. Ведь облака на этом небе уносили звёзды далеко от неё, уносили и надежду, и радость.
Но было необходимо как-то укреплять себя и ей оставалось только молиться, хотя она и думала, что её молитва не является достаточно усердной и праведной. Но она продолжала её день за днём. Анне становилось с каждым днём, словно легче на душе, чёрный коготь, вцепившийся в сердце и мыслью в голове, она его будто не замечала и накрыла пеленой. Успокоение и тихую душевную радость умиления находила она в молитве.
Так проходили её дни, и в субботу она закончила рассуждать о своей исповеди и пришла в домашнюю церковь отца Апполинария. Всё здесь было устроено на славу и даже лучше, чем могло бы быть. Множество икон было развешано по стенам, и они представляли собой прекрасные картины, здесь были самые главные святые, такие как Николай Чудотворец и Сергий Радонежский и два Архангела. А также Спас Нерукотворный и Тайная Вечеря. Иконостас закрывал алтарь, и перед ним был устроен аналой. Службу служил отец Апполинарий, один из его спутников на корабле служил теперь алтарником, а двое остальных стояли у клироса.
И снова тайная радость на душе у девушки, когда она мерно крестилась и клала поклоны. И душа её пела вместе с певчими, воздавая славу Господу и воспевая Божеские деяния. Когда же она отошла от исповеди, она вновь испытала то чувство того душевного облегчения и готовности к чему-то новому и более счастливому, чем была вся прежде прожитая жизнь. Как спокойна она стала в эту ночь, с какой благодарностью она утром припала губами к кресту после принятия Евхаристии и прослушивания благодарственных молитв. И теперь она почувствовала себя такой готовой к счастью, как никогда прежде. Даже если в ней и были сомнения, она со смирением ждала воли Божьей, она готова была смиренно принять всё от Него. Ибо она чувствовала Божье пребывание в себе, и она с радостью пригласила отца Апполинария на тот новосёльный обед, что обещался в тот же день.
– «Казалось бы, так мало слов, тихая, душевная радость, благочестие, смирение, умиление, восторг и благодарность, а все они сейчас составляют моё счастье в Нём и Он во мне и велико это счастье.» – Думала она, спеша домой в экипаже, чтобы принести туда, в новый замок свою благодать.
Этот новый замок и впрямь был хорош. Находился он в тихой, тенистой местности. Снаружи он не смотрелся каменной крепостью, хотя представлял собой каменную стену и несколько башен. Но из их окон веяло теплом и уютом. Стены его были прочны, красивы и теплы. Внутри же он был уютно завешан коврами и шторами, из прежнего дома сюда были перевезены гобелены и балдахины на кровати. Всё было устроено со вкусом и подобрано тщательно и как нельзя лучше. Так же, как и в прежнем доме, здесь была столовая зала, разве что она была больше прежней, лестница на второй этаж, ведущий в комнаты, из которых некоторые были гостевые, а иные жилые. Так же этот замок имел просторную кухню и другие служебные помещения. Одним словом, барону удалось провернуть успешную сделку, сделав роскошный подарок. Так что ему и впрямь оказались благодарны. А ко всему прочему рядом с замком были маленький садик и лес.
Комната Анны выходила на красивый лесной, тенистый пейзаж, отчего она была в восторге, хоть и не выражала это ярко. Теперь у неё была уютная комнатка с её прекрасной кроватью из розового мрамора, с Владимирской Богоматерью, чьё иконописное изображение она повесила на стену, с тем же большим женским туалетом. И вернувшись именно в эту комнату, Анна теперь, сидя за книгой, терпеливо ожидала обеда и гостей.

17. Тайна раскрыта самим скрывающим
А в это время давайте заглянем в комнату молодого Фридриха де Жерома, который, уже приготовившись к обеду, находился в тайной комнате, дверь в которую закрывал ковёр. Окно, единственное здесь, закрывалось решёткой, и здесь наш юноша вёл беседу с узником. Узник этот был заключён в этой тайной комнате уже неделю и чинно получал пищу по приказу сына барона. О заточении же этом знали только Пьер и Фридрих. О том же, кто был это узник и почему он оказался в заточении, было ясно из простой беседы между ним и Фридрихом.
– Здравствуй, я всегда сообщал тебе все новости, пока ты сидел здесь, а сегодня, я извещаю тебя о том, что мой отец и я идём на обед в замок де Шиле, расположенный чуть поодаль от Парижа. И там решатся моя и твоя судьбы. Если я пойму, что она любит только тебя, и её отказ для меня окончателен, то я отпущу тебя к ней. Если же удача повернётся в мою сторону, то я тоже отпущу тебя, но тогда тебе лучше исчезнуть из Парижа навсегда. – Фридрих сидел, сложив руки и склонив голову и было видно, что сегодняшний день предвещал для него роковое событие.
– Я терплю это, сам не знаю почему… – Лицо его собеседника было устало и безразлично. – Ты спас мне жизнь, втащив меня в прошлое воскресенье в свою лодку, но увидев, что тем, кого ты спас оказался твой соперник, ты очень непонятно для меня воспринял это.
– Ты меня так благодарил… Так был счастлив, поспешил мне сказать, что тебе нужно непременно к ней, конечно, ведь она теперь, не знает, что думать. Но её отец сказал, что она верит в твоё возвращение. И зачем я только в тот день отправился на лодочную прогулку, да ещё и именно в эту сторону. А может это была судьба? –Фридрих стал говорить тише. – Ты ведь за это время даже не сделал ни единой попытки сбежать.
– А зачем? Ты меня всё равно выпустишь, и я знаю и предчувствую исход, затеянной тобой игры. – Владимир (это был именно он) усмехнулся, потом переменил тон. – Надеюсь, у неё всё хорошо, и она не волнуется.
– Да, они удачно переехали, и она уже отдала все деньги. Отец сделал вывод об этом, потому что её отец решился просить о замке за Парижем.
– А между тем, ты был так молчалив после моего спасения, я удивлялся и смеялся тебе. Но, когда мы приехали в Версаль, я медленно начал всё понимать, хотя не верил до того самого момента, как ты ввёл меня в эту комнату. Я даже не думал, что тебе может подобное прийти в голову, и ты сражаешься честно. Я был поражён и посмотрел на тебя с удивлением. Ты же, наклонив голову и пряча от меня глаза, с отчаянием сказал, что не выпустишь меня отсюда. Что ты достоин её любви и докажешь это. Затем за тобой закрылась дверь. Я и, правда не знал, что делать и как истолковать твой поступок. Потом же я решил смириться и ждать до тех пор, пока ты не увидишь очевидное. И я терпеливо ждал.
– Я ведь приходил к тебе, каждый день. С тобой, однако, интересно вести разговор. А ты на моё удивление слушал меня и разговаривал со мной и терпеливо ждал. Но сегодня всё решится, месье Хранилов, ждите меня, сегодня вечером я отпущу вас, и тогда вы побежите к ней. Если, же я отпущу вас утром, то тогда вы больше никогда её не увидите, и это будет значить, лишь одно, что она моя. С этими словами Фридрих решительно встал и покинул комнату. Владимир слышал, как за ним хлопнула дверь, и обратился к окну с ожидание того самого желанного вечера.
– «Если она всё ещё верит и ждёт, то любовь её ко мне уже не требует подтверждения.» – Подумал он.
Именно так всё и было. Владимира недолго носило по волнам, часа два или три. Он уцепился за какую-то, случайно плавающую рядом доску. И ведь шторм случился как раз в ночь на день прибытия корабля. Очнувшись же утром, после нескольких часов сна, он увидел впереди чью-то лодку и стал звать на помощь. Судёнышко подплыло к нему и его втащили внутрь. Там же он увидел Фридриха, и далее всё было так, как рассказывали они друг другу в своей беседе. Фридрих, увидев Владимира, мгновенно, даже сам не понимая, составил в своей голове план, который после и осуществил. Владимир же, увидев его, обнял его и широко улыбнулся. Он тут же рассказал, что спускал парус на корабле во время шторма и что, когда он стоял на самом краю мачты, его смыло нахлынувшей волной и тут же сильным течением унесло далеко от корабля, поэтому его крика не услышали на корабле. Фридрих, молча, слушал его рассказ, и суровыми и мрачными постепенно становились его глаза. Хранилов был до того счастлив, что не придавал этому особого значения. Но, когда, же его привезли на берег и вопреки всем просьбам и вопросам твёрдо вели в Версаль, он всё понял, что выпускать его не собираются, однако, он верил Фридриху, и что-то удерживало его от моментального побега. Он хотел доказать этому юноше свою любовь к Анне, вернее её любовь к себе, но хотел сделать это не навязчиво, чтобы де Жером пришёл к этому выводу сам. Поэтому оставался в своей комнате, ставшей для него камерой заточения, и терпеливо ждал.
Фридриху же с каждым днём становилось всё тяжелее и неспокойнее на душе. Он был прям со своим собеседником и откровенно говорил о своих чувствах. Переживания же его отражались в его отчаянных изумрудных глазах и сложенных или заламывающихся руках. Однако лишь только он выходил от своего пленника, он становился хладнокровным и, не выказывая эмоций, шёл к отцу и объяснял ему и рассказывал всю эту историю и настаивал, чтобы он не спорил и не вмешивался. Пьер удивлялся, никогда он не видел своего сына таким твёрдым и решительным и более всего таким упрямым. Однако такое изменение радовало его, поэтому он поощрял сына тем, что соглашался с ним. Именно поэтому он с таким успехом и так легко устроил для Ричарда дело с обменом дома на замок. Теперь он хотел больше всего счастья для Фридриха. Однако если он собирается устроить его самостоятельно, то – попутный ветер. Если же ничего не устроится, он решил остаться в стороне. Про себя он сделал вывод, что его время вышло, и роль его в этой драме уже сыграна и сыграна достойно. И именно с такими мыслями и выводами сын и отец де Жером сегодня спешили на воскресный обед в замок де Шиле.
Обед начался в три часа, как и было, назначено ранее. Гостей встречал хозяин замка, представший перед ними в бордовом камзоле. Поприветствовав их, он провёл их в залу и усадил в мягкие стулья. Здесь уже были отец Апполинарий, Жюль и Мирель. Батюшка был одет в рясу, а семейная пара была как всегда проста и мила и в манерах, и в нарядах. Мирель улыбалась всем и была весела, её живот уже красиво выдавался вперёд, и на её голове был чепчик с лентами белого цвета. Жюль вёл себя подобно ей и это пара сеяла за столом весьма уютную атмосферу. Так же общителен и улыбчив был и Апполинарий. Ричард вёл себя вежливо и учтиво, однако, сохранял внутреннее достоинство, как ранее при разговоре с Пьером. Анна же сошла к середине обеда, но одета она была просто, но со вкусом. Платье её было вишнёвого цвета с кружевами и закрывало её грудь до плечей, оставляя открытыми шею и изящный треугольник на спине. Волосы были завиты и переплетены лентой цвета, соответствующего платью.
Фридрих был поражён, увидев её, именно такой она была, как и описывал её Владимир, как и предчувствовал он сам. Статной, непреступной, с мыслью твердой и мудрой сквозившей во всём выражении её лица. И её чистый, ясный взгляд серых глаз поражал его. Её нежная мягкая рука, которую она из приличия подала ему, как только он встал при виде её. Он припал к руке горячим поцелуем и, почувствовав его, Анна удивлённо взглянула на юношу.
– «Молод, красив, достоин, нет лукавства в глазах, и даже не улыбнётся, выказывая наружу своё удивление и немой восторг. Однако бедный, какой простой мальчик». – Подумала она.
– Господа, прошу меня извинить за моё опоздание. Я чрезвычайно рада вас всех здесь видеть и приятного вам всем аппетита. – Затем она сделала изящный реверанс и села на место между Ричардом и отцом Апполинарием.
Всё принялись за кушанье. Стол был заставлен блюдами и представлял на вкус гостей фаршированную индейку и запеченных в тесте рябчиков, грибной суп и сырный соус, рядом с которым были положены чесночные хлебцы. Немного поодаль стоял уже горячий чайник с готовыми перед ним пирожными. Все спокойно обедали и весело беседовали.
Фридрих не мог оторвать глаз от Анны. Так как он сидел напротив неё, она это замечала, и ей было неловко. Она прятала глаза, видя мольбу в его изумрудном взгляде. Он же был словно заворожённый. Всё в ней его поражало и влекло и белая нежная шея, и притворная улыбка. «А ведь она кому-то улыбается искренне, по-настоящему, кто же тот, кому она так улыбается, наверное, счастливчик». Тут в мыслях у него мелькнуло лицо Владимира. «Нет, нет», – говорил он себе, – «ещё рано, ещё есть шанс». Тут Пьер не выдержал взгляда сына на девушку, да и кто мог его не заметить, и встал со словами.
– Собственно хотел сказать. Господа, мы ведь пришли сюда не только пообедать. Антуанэтта, вы так прекрасны, что…
–  Отец, позволь мне. – Юноша прервал его и встал.
– Мадемуазель, я осмелюсь просить вас, я предлагаю в ваши руки свою судьбу, я хочу предложить вам руку и сердце.
Анна мгновенно встала.
–  Господа, прошу меня извинить, я сыта, я удаляюсь в свою комнату. – Она быстрым движением бросила на стол салфетку и побежала по лестнице скорее наверх.
– «Скорее! Скорее от них! Дерзко! Как дерзко с его стороны говорить о своих чувствах. Он меня не знает! Совсем не знает!» Когда он говорил, она неловко прятала от него глаза. Теперь же, прибежав в комнату, она захлопнула за собой дверь и села перед зеркалом.
Он же с минуту стоял на месте, он ожидал всего чего угодно, но не её побега.
–  Извините меня. – Он поклонился и скорыми шагами последовал за ней.
Все были весьма удивлены этой сценой. Но Пьер поспешил всех успокоить.
– Ну, не извольте беспокоиться. Молодёжь! Оставим их друг другу. Мой сын – благородный молодой человек и не позволит себе излишних вольностей, уж будьте в этом уверены. Его чувства чисты. Продолжим трапезу, да, месье, расскажите нам, пожалуйста, ещё о вашей славной столице, право, вы так интересно рассказываете. –Обратился он к Апполинарию.
– Да, так вот. – Батюшка невольно раскрыл рот и продолжил беседу. Все успокоились и продолжили обед и разговоры, доверившись юноше де Жером и предоставив молодых людей самим себе.
Фридрих, с быстрым дыханием, взбежал по лестнице к той желанной двери, за которой скрылся шлейф её вишнёвого платья. И вот он у этой двери, решительно он взялся за ручку и, осторожно открыв дверь, прошёл в комнату, закрыв её за собой. Тут он замер на месте. Она сидела прямо перед ним, волосы её были распущены и лента с них и бархатная другая лента с шеи, обе они уже лежали перед ней на столике. Она смотрела прямо на него и жгла его этим взглядом.
– Зачем вы пришли? Вошли, даже не постучавшись. – Она сидела перед ним так, словно одним своим движением она могла решить его судьбу, и это действительно было так.
– Я люблю вас! – Он неловко стоял перед ней, немного замявшись под её ясным взглядом.
Она улыбнулась, но всего на мгновение, снова тут, же серьёзным стало её лицо.
– Вы уверены в этом, мы ведь только сегодня впервые увидели друг друга?
– Но я…
– Послушайте меня. Вы молоды. Хотя я ведь не старше вас, но я уверена, у нас с вами совсем разные жизни и судьбы и поверьте, они не связаны. Вам внушили любовь к моей матери, и вы невольно полюбили этот образ, который для вас воплотился во мне. Возможно, вас влечёт ко мне. Это видно. Неужели я так красива. Но знаете, вы быстро насытите своё влечение. Если бы я вышла за вас замуж, мне пришлось бы стать католичкой, это недопустимо, но дело не только в этом. После первых нескольких ночей вы больше ничего во мне желанного не увидите и не узнаете, возможно, даже моё присутствие рядом будет унижать вас, и я вам, в конце концов, опостылею. Да, может быть, потом у нас появятся дети, и мне придётся их невольно любить, ведь они будут моими, но это не будет плод любви. А после этого я вообще потеряю для вас всякий интерес. Вы, наверное, заведёте любовницу, женщину может быть более опытную, красивую и уж явно умнее живущую этой жизнью, чем я. И кто знает, сколько у вас будет таких женщин. Я ведь тоже, мне ведь просто естественно будет полюбить другого, и я тоже заведу любовника, и мы уже не будем друг другу верить. Дети наши поймут это и будут несчастливы, хотя это всё и не будет явно заметно. Таким образом, никто из нас не будет полностью счастлив, разве такой жизни вы хотите для себя, для меня, да мне и самой такая жизнь не нужна. – Она отвела взгляд и сидела теперь к нему в профиль, поддерживая рукой подбородок.
– А если, если я вам поклянусь, что всего этого не случится, и я всею душой постараюсь, чтобы эта любовь была во мне всегда, я не смогу так приклоняться перед другой женщиной, я покрещусь в русскую веру. – Он сжал кулаки и внезапно поднял голову. Его глаза выражали мольбу, как он был слаб сейчас перед ней.
Она усмехнулась:
  – Хорошо, я прошу у вас прощения, я немного может быть поспешила с выводами, но не разбрасывайтесь клятвами и обещаниями. Неужели вы сами не понимаете, я никогда не смогу полюбить вас, я просто пыталась смягчить мои слова. Но всё же, послушайте меня, никогда не берите девушку в жёны по первому влечению. Тогда это станет для вас роковой ошибкой. Ах, да что я вообще могу вам сказать? Всё, что я в своей жизни знаю о любви, это, это…– Она внезапно посмотрела на него грозным взглядом, резко встала. Потом замолчала и вновь упала на стул. Она схватилась за голову, она не могла допустить, чтобы её вновь охватило отчаяние.
Фридрих хотел что-то сказать, но не знал даже, чем он мог ей сейчас помочь. Но тут он услышал её тихий шёпот, она словно рассуждала и забыла о том, что он стоит здесь, перед ней. Девушка вдохнула поглубже и прошептала:
– … это его любовь. Я люблю его! Я так жду, что он вернётся! Он обязательно вернётся! Не могу я без него! Без него никогда не буду так счастлива. Он мне нужен, необходим как воздух! – Так тихо шептала она и тут вновь посмотрела на него.
– Присядьте. – Сказала она и указала ему взглядом на стул напротив.
Он, молча сел, сколько недоумения выражалось в его глазах.
– Скажите мне. Что вы думаете? Вам хочется верить, вы не похожи на своего отца, видимо, достойную женщину он взял в жёны. Простите, мне вас жаль, я хочу сказать вам, забудьте меня, ведь это так просто, мы ведь так мало видели друг друга.
– Нет! – Решительно воскликнул он. – Не смогу никогда вас забыть и ваши слова. Вы правы! И теперь я вижу! Анэт, сегодня вы его увидите! Я клянусь вам! Будьте счастливы! Прощайте! – Тут он встал и пошёл к двери.
– Постойте! Как? Вы знаете, где он? Что вам известно? – Она внезапно встала.
– Да! Я знаю! Он жив, и сегодня вы его увидите. Это моя вина, простите, теперь я всё понял, пожалуйста, не идите за мной, это тяжело для меня. Не спрашивайте больше ничего, просто ждите, ждите до самого последнего момента. – Он поклонился перед ней и с полминуты стоял так, затем ушёл, и она услышала быстрые шаги вниз по лестнице.
Девушка ничего не понимала, теперь она удивлялась ему. Анна в полном бессилии упала на колени, у неё подкосились ноги, она опустила руки и голову на ковёр. Её темные волосы застелили для неё всё, она словно нырнула с головой в глубокий океан и не могла пошевельнуться, а если и могла, то ей казалось, что сейчас это будет очень тяжело сделать. Для неё словно началось глубокое перерождение, словно она снова поместилась в утробу матери. Слишком много шокирующего и значительного произошло с ней за последнее время. Она просто закрыла глаза, так она просидела часа два. Никто не зашёл к ней в это время. Может быть, это было и лучше, что они могли подумать. Девушка потеряла счёт времени, но её руки сжались в кулаки, она резко подняла голову, словно вынырнула. Встала, подошла к иконе, прочитала благодарственную молитву, затем тихо села на кровать. Она прилегла, она не плакала, не закрывала лицо рукам, а просто лежала и слегка проводила рукой по нежно голубому покрывалу, вырисовывая пальцем на нём розы. Она внутри себя словно смирилась со всем и просто теперь ждала, ждала, как ей и сказали до самого последнего момента, и казалось, готова была ждать и дольше. Ведь ей было сказано, не спрашивать и не бежать, да и поздно уже было.
Фридрих же, как только спустился со второго этажа замка, быстро сел радом с отцом и шепнул ему:
– Нам необходимо, как можно скорее в Версаль, всё решено.
Пьер взглянул на него и без слов, лишь по его изумрудным глазам понял всё то, что предчувствовал. И так как обед уже заканчивался, то, когда все через несколько минут стали подниматься из-за стола для прогулки вокруг замка. Он подошёл к Ричарду и вежливо отказался:
– Мы, наверное, вернёмся в Версаль. Знаете, вспомнили о кое-каких неотложных делах. Простите уж нас, до встречи.
– Пьер, ещё раз, большое спасибо тебе, что ты устроил нам все дела по поводу приобретения этого замка. Конечно, я не посмею вас задерживать. До встречи, господа!
– О, не стоит благодарностей! – Ответил барон.
Они пожали друг другу руки, поклонились всем, и так распрощавшись и пожелав друг другу всего самого наилучшего, расстались.
Как только они вернулись в Версаль, притом, что молчали всю дорогу, Пьер, удалился в свой кабинет, действительно занявшись делами. Было уже шесть часов вечера, Фридрих же поспешил к Владимиру. Он буквально ворвался к нему.
– Беги к ней! Ни слова! Без тебя она никогда не сможет быть счастливой. – Он отошёл от двери, чтобы дать ему дорогу.
Хранилов улыбнулся и, встав, он накинул плащ, подошёл к Фридриху, похлопал его по плечу и исчез за дверью. Де Жером последовал за ним, лишь только, чтобы известить стражу. И Владимир беспрепятственно покинул дворец. Фридрих же вернулся в свою комнату и, лишь взглянув в окно, опустился на стул и закрыл лицо руками.
Гости же вскоре покинули замок де Шиле, да из них и оставался только отец Апполинарий. В семь часов вечера Анна встала и решила прогуляться одна, её духовного отца уже проводили без неё, все отправились на отдых, боясь её потревожить. Ричард решился зайти в её комнату только вечером.
Это был конец мая, поэтому солнце в вечерние часы ещё светило и дул лёгкий ветерок. Девушка прошлась по лесу и всей грудью вдохнула приятный, вольный воздух. Когда же она вернулась, был уже девятый час, все в доме сегодня легли спать рано, было тихо и даже слуги уже отдыхали. Она прошла в свою комнату и скинула накидку, и тут она увидела, что на её окне лежит букет цветов. Это были розовые и белые розы. Анна подошла и взяла их в руки, затем она вдохнула нежный аромат. Как легко она себя почувствовала, как приятно было у неё сейчас на душе, и тут она тихо запела:
Белую розу, нежную розу
Мальчик подарил мне.
Белую розу, нежную розу
Пустил ко мне по воде.
Белая роза, нежная роза
С моим столкнулась цветком.
Белая роза, нежная роза,
А потом…
И тут она почувствовала на своей щеке тихое прикосновение тёплых нежных губ. Она повернулась к нему. (Он беспрепятственно прошёл в замок и, положив букет и скрывшись за большой гардиной, дожидался её. Цветы же он купил в лавке у Молли, она была очень удивлена, но с приятной улыбкой отдала ему букет, который сложила сама. Деньги оставались у него ещё с корабля, зашитые в камзоле.) Она провела рукой по его волосам и их губы слились в продолжительном горячем поцелуе.
– Слава Богу! Ты вернулся! – Сказала нежно она, приникнув головой к его груди.
– Да, я вернулся. А как же могло быть иначе? Пока я жив, я буду рядом с тобой. – Так же тихо сказал он.
И в эту ночь они заснули щекой к щеке, словно как когда они были маленькими детьми и засыпали, склонив головки, друг к другу у большого дуба в храниловском саду. И улыбки бесконечного счастья были на губах у обоих.

***
Дальнейшее повествование открывает для нас самые ясные вещи. На следующий день великое счастье было в замке де Шиле. Но правду о своём спасении Владимир рассказал только Анне. И вместе они условились больше никому об этом не рассказывать и, так как теперь к причастию предстояло готовиться обоим, так как их венчание теперь было запланировано на после следующую неделю, они вместе решили простить и Пьера и Фридриха. В остальном всё не требовало объяснения. Ричард, увидев юношу, крепко обнял его и сказал, что бесконечно рад его возвращению. Так же приняла его и семейная чета Мирель и Жака, и все пребывали в этой великой радости и были благодарны Господу. Такое пребывание было всю следующую недели и до самого венчания.
А уж там, какая милая была свадьба, на этом празднестве были и многие из бывших жителей Люмьера, и Моли, и Жанна, и Рик, и Шарль, и, конечно Жан, ведь как он мог не поздравить свою дорогую внучку.
Обвенчал молодых людей отец Апполинарий и так дальше в экипаже вместе с ним последовали к замку. А уж здесь их ждало море цветов и счастливых лиц.
Владимир и Анна сошли с экипажа, и все ахнули. Аннушка никогда всех так не поражала своей красотой. В ослепительно белом платье и в нежной вуальной фате были заплетены её локоны белыми лентами. Платье её было открыто у шеи и у груди с пышными оборками у локтей, падавших белой сетью на её кисти и запястья. Владимир был в белом камзоле и такого же цвета костюме. Это было простое и по-своему пышное празднество. Гости танцевали и пели, и радовались всеобщему великому счастью. Но самое великое счастье было у Анны, потому что она видела, как все вокруг счастливы за неё и сама без конца улыбалась всем и в особенности ему, ему самому лучшему, единственному.
Впоследствии Жан поселился в замке де Шиле вместе со всеми и закончил наконец-то историю Люмьера. В замке же зажил мирной семейной жизнью. Неподалеку от него в маленьком домике поселилась и семья Молли и Рика. Им удалось завести прилавок в торговом квартале, и там Молли продавала цветы, а семья помогала ей, Рик продолжал писать песни.
В Версале же всё текло по-прежнему и де Жером так больше никогда и не посетили счастливую обитель де Шиле, это помогло им понемногу позабыть все свои душевный треволнения, а в частности Фридриху. Он и, правда, не забывал ни Антуанэтту де Шиле, ни её роковых для него слов. Эта единственная их встреча навсегда запечатлелась в его памяти. Но Антунэтты де Шиле уже не было, была Анна Хранилова, которой он уже не знал. А Антуанэтта осталась лишь видением и недоступной мечтой. Отец же его зарылся в дела государственной важности и лишь изредка вспоминал о своей роли, сыгранной в этой истории.
Каждый же из бывшего народа Люмьера нашёл вновь своё ремесло, своё счастье. Анна навещала их часто и продолжала любоваться их душами.

Эпилог.
Счастье – это такое понятие, что для каждого человека оно имеет своё воплощение и свой образ. Но порой мы в этом сомневаемся сами, то ли счастье и в том ли оно, в чём мы его воплощаем. Но люди катакомб, пожалуй, вообще не имели представления о счастье, даже неправильного, даже неточного, даже малого, от того-то, их глаза были пусты и пусты души. Они не верили или верили, это они и сами даже не могли понять, не то, что мы с вами. Имели ли они надежду, а на что надеяться, когда не замечаешь свет солнца и поэтому не радуешься даже просто тому, что живёшь. Наконец, любовь, а это, пожалуй, самое многозначное слово, какое только можно найти в нашем мире. Но любовь здесь у них легко продавалась и какое, же тогда значение она могла иметь, если её всю продали. И даже матери детей воспитывали инстинктивно.
И вот, волею судьбы, приходили к ним по очереди три женщины. Для них и вера, и надежда, и любовь были неотъемлемы частями единой сущности человека и не видели они всего этого здесь, но верили они, что люди перед ними и им они толковали эту, казалось бы, простую истину.
С этой верой к ним пришла Амэль и спасла им жизнь, лишь это она и успела и даже свою любовь она пыталась соединить с любовью к ним, чтобы найти достойного короля. Но великая истина здесь: никогда не было у Люмьера настоящего короля, ибо не способен мужчина любить из жалости, не настоящая это была бы любовь, а уважать этих людей он тем более не мог. А вот у женщины, у королевы – эта любовь рождалась из жалости. И после её смерти зародилась в их сердцах вера, правда до конца мало кто из них понимал, во что, во что-то хорошее, лучшее, в свою человеческую сущность и возможность светлого будущего. И вот уже какой-то блеск у них в глазах.
  И вот пришла к ним Мари и вывела их на свет, и показала красоту простой жизни, и в каждом из них открылся талант, и они просыпались каждое утро ради надежды на настоящую и будущую жизнь. Светило солнце, рождались новые жизни, и, казалось бы, вот оно счастье, но не успевают они его полной чаши испить, как их город, их надежду, их счастье продают. Ради чего, ради их жизни, равновесна ли цена, ведь глаза их снова пусты от бесконечного множества пролитых слёз и пережитого ужаса.
И так живут они долго, пока не приходит к ним их последняя королева Антуанэтта, именно она будит в их сердцах старые воспоминания и уже чудом всё вновь возвращается к ним. И после ещё раз пройденной пелены слёз и вера, и надежда воплощаются в любви. Любовь эта огромна и объемлет всё вокруг, они любят Бога, любят своих детей, любят окружающих, любят свет солнца и весь окружающий их прекрасный мир, и наконец, себя.
А из этого, именно из всего этого рождается счастье, вот он, этот единственный для всех образ, ведь всё оказывается так просто, счастье рождается из любви. Вы скажите мне, что это банально и у меня, в глубине души тоже есть скрытый цинизм. Но до тех пор, пока все люди не будут счастливы из такого простого образа, из настоящего образа счастья, это будет истинным счастьем. Так вот именно до этой поры, а задумайтесь, ведь всегда есть кто-то для вас, чья жизнь вам кажется счастливей, потому, что он выше по жизни шагает, лучше что-то умеет, наконец, у него просто во дворе трава зеленее. Но мы все имеем то, что получается только у нас, а если и у других, только у нас это что-то намного лучше получается. И вот тогда конечный вывод, пока все не будут так счастливы, не будет банальной эта истина не для кого, просто подумают и смелости, и совести и глупости не хватит, не то, что цинизма посчитать её банальной.
Рукопись 18.07.2011. Набор печати 26.06.2012. Авторская редактура 10.10.2020.