Я понял, что остаётся одно - устроить очередную кан-кан революцию. Я понял, что стране, как воздух нужна политически оздоравливающая спа процедура. Далее я понял другое - пассионариям надлежит срочно создать центробежное вращение, чтобы поднаторевшую в уютных кабинетах мордастую гнильцу силой вынесло наружу. Затем, чтобы зафиксировать нахлынувшие выводы, я позвонил Ыбыраю Абдыкеримовичу - одному усато - пузатому, гнилому мужику. Когда-то он был стеснительный и уютный мальчик, нервно сжимавший кулачки и безответно влюбленный в соседнюю державу. Сейчас же, он без стеснения углубился в разнузданно не патриотический, вредительский образ существования. В общем, картина маслом - чмо и предатель. Я ему позвонил, чтобы пригрозить грядущей расправой. Я ему сказал, чтобы он убирался потихонечку - по-хорошему. Я ему наговорил кучу аксиоматичных гадостей, напомнив, в частности, что он подлежит списанию. Он расплакался и повесился трубкой.
Мика - другое дело. Мой вечно голодный и небрежно выбритый боевой товарищ из подполья. Он быстро согласился участвовать в грядущем мероприятии - в революции. Мы набили стрелку в забегаловке. Чтобы помассировав желудки, дать начало великому делу. До того как подали еду, я, как всегда невнятно по смыслу, но обильно жестикулируя, пересказал всё обдуманное в одиночестве. О революции, о центробежной силе и об усатых приспособленцах. Мика согласился, сказав, что революция это как раз то, что нужно народу. Мика согласился и добавил, что давненько мечтает одним махом сделать всех счастливыми. Мика также согласился с тем, что Ыбырай Абдыкеримович усатое пятно позора. Пятно, которое не способен одолеть никакой Fairy. Но которое можно наверняка вывести путём общественного бурления и всенародного кипения.
Наша беседа не была беседой. Потому что беседа - слово рафинированное. Уютное. Нет, она была перегавком, перехрипыванием голосов. Искры здравого смысла, рождавшиеся после лязга бьющихся металлических умов, вспыхивали и падали в пространство, суля моему народу долгожданные перспективы. В этой кузнице нами ковалось государственное счастье. Мы тут же приняли решение, что революцию нужно начать сразу после оприходования поварских изысков вовнутрь. Мы тут же приняли решение, что отлагательство подобно смерти и каждая секунда играет на стороне противника. Когда к нам подошла официантка с порцией лагмана и ломтиками хлеба, мы звучали, как раскалённые камни подброшенные в воду. "Чон-кыз, жакында жыргатабыз" (Девушка, скоро осчастливим) - подмигнул ей Мика, улыбаясь лицом Че-Гевары.
Усталые после оформления мыслей, мы набросились на еду. Ели молча и быстро. Глотали большими кусками, забывая жевать и чавкать. Куски горького перца горели во рту, как коктейль Молотова. Варёные овощи грубого помола взрывались от физического воздействия, накрывая вкусом рецепторы поблизости. Мы тянули лапшу, как пожарники брандспойты, как связисты прифронтовую связь. Мы подрывались на чесноке, метали в желудок булыжники жира, рубили мясо острыми зубами - направо и налево. Не ведая пощады. Без жалости.
После десятиминутной форы, великодушно отданной врагу - я оторвал раненные глаза от тарелки. Мой боевой брат бессильно опирался на спинку стула. Я понял, что он повержен. Улыбаясь сытыми глазами, он тяжело дышал. Держался за живот и облизывал губы, с которых стекала не кровь, но жир. Я почувствовал, что теряю друга и революционера. Об такую сальную рожу невозможно разжечь, чиркнув, серную спичинку, не говоря уже о пламени революции. Я предпринял попытку произвести на свет возвышенную речь. Но язык мой, обтянутый питательной паволокой, ослушался, и начал бубнить оранжевые слова в женском роде. О бабах, об уюте и прочих хлопотах бабоподобного мужика.
Я растерялся.
Я забоялся.
Я потерялся.
Не угас ли мой боевой пыл? Не погасили ли мы, нажравшись, факел свободолюбия? Не утолили ли мы жажду перемен, глотнув чаю? Не попали ли мы в идеологическую засаду? И нужна ли нам революция?
Мика, усталыми, отяжелевшими руками выдернул салфеточку и погладил ими губы. Он сыто спросил, как торгаш-деляга, - "ну, чё, когда начнём революцию?" Я, как бюрократ, которому ничего не нужно, потухшим и сникшим голосом ответил, - "посмотрим, надо не спеша, трезво оценить обстановку, взвесить все за и против". И поставил точку с помощью лёгкой отрыжки.
Мы вышли на улицу, перекатываясь, как сытые бобики. Слегка вспотевшие и очень довольные. Позвонил Ыбырай Абдыкеримович, гнилое чмо, и предложил бильярд. Мы с Микой, подумав, решили повременить на денёк с революцией. А пока... покатать шары, чтобы понапихать их в лунки и набраться протестного жару...
Вечером, дома, уже в одиночестве, я подумал обо всех униженных и неустроенных людях этой страны. О каждом по отдельности. Я подумал о стране, которую надобно превратить в конфетку. О вонючих подземках, об оплёванных учителях. О паразитирующих мажорах и девальвировавших законах. Много о чём. Я всё-таки понял, что нужна революция. Что центробежная сила в этом государстве почему-то отбрасывает высоких пассионариев прочь от оси, соблазняя их дешёвыми радостями жизни. Отвлекая от самого главного. Тогда как мелкий приспособленец, вцепившись пятой точкой к вертящейся центрифуге власти - улыбается и пляшет.
"Нужна революция! Надо завтра набить стрелку с Микой. Нужно срочно начинать!" - крикнул я вслух. Но предательски, мой язык напомнил мне о вкусе продолжавшего тлеть во рту лагмана.
Чтобы я опять:
Растерялся.
Забоялся.
Потерялся.
Декабрь 2011. Бишкек.