О поэзии Б. Слуцкого
Стихи Бориса Слуцкого время от времени пополняли мою старую папку. Я их выписывал из тонких библиотечных сборников, изданных еще в советскую эпоху. Обложки книжек были неказисты, а стихи в них – настоящими, крепкими и ладными. Казалось, когда-нибудь, я напишу о них подробней. Мне нравился этот угловатый, мужественный слог без мелочной ерунды и без словесной «интеллектуальной» эквилибристики…
В новые времена появились в магазинах красивые глянцевые обложки. И Слуцкого тоже издали трехтомником. Оказывается, он много писал «в стол», при жизни не публикуя. Но к тем годам читать нужное и серьезное уже перестали. Появились видео - удовольствия: эротика, мистика, боевики… Народ переключили на попсовую «ботву».
Повод написать о поэте явился тоже из интернета. Какой-то безымянный блогер опубликовал статейку в «Яндекс – дзэне» (канал такой). Из поверхностного «поста» (в духе новейшего времени) читателю предстал Слуцкий, как «фронтовик – еврей, имеющий знатную родню», «малозаметный», «умерший в психиатрической лечебнице». И называлась статья сомнительно, не выражая сути творчества поэта: «Девки лучше поют, чем девы…» Признаюсь, меня это задело. Захотелось расставить определения, хотя бы для себя, в общих чертах…
Первый свой сборник стихов, «Память», Слуцкий издал только в 1957 году. Автору было 37 лет. Его сотоварищи по поэтическому поколению были уже широко известны читателям. Да и сам сборник оказался невелик, в него вошли 40 стихотворений на ста страницах книжки. А ведь Слуцкий прошел всю войну, четырежды награжден боевыми орденами, был тяжело ранен, отчего всю жизнь страдал головными болями. Ему было что сказать…
Видно, не спешил сознательно. Продумывал, выковывал. Хотел, чтобы стихи отстоялись и состоялись, чтобы все было значимо и по-своему.
В военной поэзии Слуцкого почти нет партийной канонады, бравурных маршей. Не случайно, тогдашний критик отмечал: «Многие стихотворения книги свидетельствуют об отсутствии боевой партийности, без которой поэзия наших дней не может стать народной…»
А была война, была - жизнь и смерть… Большинство стихов несло солдатскую, народную философию и эстетику.
…Радио, черное блюдце,
тоскливо рычит несчастья:
опять города сдаются,
опять отступают части…
* * *
…лежит солдат – в крови лежит,
в большой,
и жаловаться ни на что не хочет…
* * *
…и вся война лежала перед нами,
и надо было выиграть ее…
Среди персонажей стихотворений – простые пехотинцы, разведчики, саперы, артиллеристы, герои и трусы, и девочки – связистки, «что лучше б дома сидели». Война Б. Слуцкого - весомая, грубая, зримая, в ней много окопного быта, страданий. И, конечно, - мотивы вины перед павшими.
…но пули пели мимо – не попали,
но бомбы облетели стороной,
но без вести товарищи пропали,
А я вернулся. Целый и живой.
* * *
… А вдова Королева все
помнит о нем,
И дорожки от слез – это
память о нем…
* * *
Шагали солдаты по свету –
истертые ноги в крови…
Вот это, друзья мои, это
внимательной стоит любви.
Хотя после войны прошло немного лет, Слуцкий уже старается поэтически осмыслить, образно обобщить военные годы страны. Но через собственное восприятие участника войны.
Девятнадцатый год рождения –
Двадцать два в сорок первом году –
Принимаю без возражения
Как планиду и как звезду…
* * *
Школа многому не выучила –
не лежала к ней душа.
Если бы война не выручила,
не узнал бы ни шиша.
Жизни, смерти, счастья, боли
я не понял бы вполне,
если б не учеба в поле –
не уроки на войне.
Кашей дважды в день кормила,
водкой подчевала и
вразумила, объяснила
все обычаи свои.
Был я юным, стал я мудрым,
был я сер, а стал я сед.
Встал однажды рано утром
и прошел насквозь весь свет.
О поэтической манере Б. Слуцкого написано немало исследований. Например, о его прозаизмах в поэзии. Конечно, это особенность авторского стиля. «…Расширил владения, отвоевав площадь у прозы»… «Исходил из хлеба и воды…» «Подчеркнутая не изящность, костистость, без слезливых красивостей…» Слуцкий использовал язык фронтовых бойцов, канцеляризмы, язык улиц и коммуналок, разговорные интонации, пословицы..… Но «народность» поэзии была и у Твардовского, Ваншенкина, Окуджавы, других поэтов –шестидесятников. У Слуцкого, все же, была своя, узнаваемая поэтика.
Мало было строчек у меня:
Тыщи полторы. Быть может – две.
Все как есть держал я в голове.
Говорили: непохож! Хорош –
Этого никто не говорил.
Собственную кашу я варил.
Свой рецепт, своя вода, своя крупа.
Говорили, чересчур крута.
Как грибник, свои я знал места.
Собственную жилу промывал.
Личный штамп имел. Свое клеймо.
Ежели дерьмо – мое дерьмо.
(сб. «Работа» 1964)
Словцо «дерьмо» - вообще, нередкий гость в суровом замесе Слуцкого. Оно, порой, и эпитет, и понятие, и даже оценка, исходящая от Творца.
… Как ни посмотришь, сказано умно –
Ошибок мало, а достоинств много.
А с точки зренья господа – то бога?
Господь, он скажет все равно: «Говно!»
Любил поэт смешивать высокое с низким, земным. На мой взгляд, у него это получалось. Замечу, здесь мне придется много цитировать, ведь о стихах лучше всего говорят сами стихи. Но в литературоведении принято еще и объяснять их…
Люди сметки и люди хватки
победили людей ума.
Положили на обе лопатки,
наложили сверху дерьма.
Люди сметки, люди смекалки
точно знают, где что дают.
Фигли-мигли и елки-палки
за хорошее продают.
Люди хватки, люди сноровки
знают, где что плохо лежит.
Ежедневно дают уроки,
что нам делать и как нам жить.
(сб. «Современные истории» 1969)
А ведь поэт писал о хапугах своего, советского времени. Знал бы он какие коты – олигархи появятся после его смерти…
Привлекала, также, у Слуцкого этакая скупая весомость, материальность строки. Ничего лишнего, малозначительного.
…Поэт – не телефонный,
а телеграфный провод.
Событье – вот законный
для телеграммы повод.
* * *
...Как к медсестринской гимнастерке
брошка,
метафора к моей строке нейдет.
* * *
Из стихотворения о Б. Брехте:
Фонетика какая!
Треск и лязг!
А логика какая!
Гегель с Кантом!
Зато лирических не точит ляс.
Доказывает!
С толком и талантом.
Для меня Борис Слуцкий – один из самых сильных советских поэтов. И, как личность своего времени, - отразился в своих стихах «по-советски». Есть в них и гордость достижениями страны, социальным строем, и вера в светлое будущее. Но даже в «плакатных» стихах, Слуцкий узнаваем:
Век двадцатый. Моя ракета,
та, что медленно мчит меня,
человека и поэта,
по орбите каждого дня!
Век двадцатый! Моя деревня!
За околицу – не перейду.
Лес, в котором мы все деревья,
с ним я буду мыкать беду.
Век двадцатый! Рабочее место!
Мой станок! Мой письменный стол!
Мни меня! Я твое тесто!
Бей меня! Я твой стон.
Правда, с верой у Слуцкого не все так гладко. Встречаются в его творчестве и стихи – сомнения, с нотками разочарования, неустойчивости... Вот стихотворение, датированное 1952 годом, хотя появилось в печати гораздо позже…
Я строю на песке, а тот песок
еще недавно мне скалой казался.
Он был скалой, для всех скалой остался,
а для меня распался и потек.
Я мог бы руки долу опустить,
я мог бы отдых пальцам дать корявым.
Я мог бы возмутиться и спросить,
за что меня и по какому праву…
Но верен я строительной программе…
Прижат к стене, вися на волоске.
Я строю на плывущем под ногами,
на уходящем из-под ног песке.
А под этим известным стихом Слуцкого стоит дата написания – 1954 год. Не удержусь, чтобы полностью не привести его:
А мой хозяин не любил меня –
не знал меня, не слышал и не видел,
а, все – таки, боялся как огня,
и сумрачно, угрюмо ненавидел.
Когда меня он плакать заставлял,
ему казалось: я притворно плачу.
Когда пред ним я голову склонял,
ему казалось: я усмешку прячу.
А я всю жизнь работал на него,
ложился поздно, поднимался рано.
Любил его. И за него был ранен.
Но мне не помогало ничего.
А я возил с собой его портрет.
В землянке вешал и в палатке вешал –
смотрел, смотрел, не уставал смотреть.
И с каждым годом мне все реже, реже
обидою казалась нелюбовь.
А ныне настроенья мне не губит
тот явный факт, что испокон веков
таких, как я, хозяева не любят.
Также, Слуцкого тревожила необходимость писать стихи ради заработка, приукрашивая действительность. То есть, стихи неискренние, за которые потом мучительно стыдно.
Лакирую действительность –
исправляю стихи,
перечесть удивительно –
и смирны и тихи.
Чтоб дорога прямая
привела их к рублю,
я им руки ломаю,
я им ноги рублю…
Заметим, что сам поэт обходился в быту самым необходимым. А деньги нужны были на лекарства для больной жены.
...Я терпел, терпел, терпел,
я под вашу дудку пел.
Но терпенье износилось,
прохудилось, как сукно.
Я его пустил на силос,
сдал в утиль давным-давно…
* * *
Не пою под вашу дудку,
не пою и не пляшу.
Превращаю пытку в шутку
и веселый стих пишу…
Ну, например, вот такой «веселый» стих:
Горлопанили горлопаны,
голосили свои лозунга,-
а потом куда-то пропали,
словно их замела пурга.
Кой-кого замела пурга,
кое - кто спавши с голоса вскоре,
ухватив кусок пирога,
не участвует больше в споре.
Молчаливо пирог жует
в том углу, где пенсионеры.
Иногда кричит: «Во дает!»
горлопанам новейшей эры.
Что еще отмечу? Конечно, демократизм поэта, его близость к простому народу. Этот автор не для «избранных» гурманов поэзии. Но демократизм Слуцкого не топорный, а – просветительский, возвышающий. Поэт не опускается до уровня масс, не угождает, а поднимает эту самую массу на уровень выше. Демократизм Слуцкого – глубокий, внутренний. Это и суровое, выношенное под огнем фронтовое братство; и когда поэт вместе страдает с людьми в годы лишений и бед, не желая выделяться исключительностью, привилегированностью.
…Кто они, мои четыре пуда
мяса, чтоб судить чужое мясо?
Больше никого судить не буду.
Хорошо быть не вождем, а массой…
* * *
…Нужен я со всей моей дурью,
как четырнадцатый стул
в кабачке тринадцати стульев,
чтобы я при этом ни гнул.
Гну свое, а народ не хочет
слушать, он еще не готов.
Он пока от блаженства хохочет
над мошенством своих шутов.
(сб. «Продленный день» 1975)
* * *
…Если я из ватника вылез,
и костюм завел выходной –
значит, общий уровень вырос
приблизительно вместе со мной.
Не желаю в беде или в счастье,
не хочу ни в еде, ни в труде
забирать сверх положенной части
никогда, никак и нигде.
И когда по уму и по стати
не смогу обогнать весь народ,
не хочу обгонять по зарплате,
вылезать по доходам вперед.
Словно старый консерв из запаса,
запасенный для фронтовиков,
я от всех передряг упасся –
только чуть заржавел с боков.
Вот иду я – сорокалетний,
средний, может быть, - нижесредний,
по своей, так сказать, красе.
- Кто тут крайний?
- Кто тут последний?
Я желаю стоять, как все.
Читая поэзию Слуцкого, чувствуешь, - при всей кажущейся суровости, даже грубоватости, ее создатель – человек добрый. В стихах поэта - сочувственность людям, сопричастие и гуманизм сильного, внимательного к людям творца.
… Уменья нет сослаться на болезнь,
таланту нет не оказаться дома.
Приходиться, перекрестившись, лезть
в такую грязь, где не бывать другому…
* * *
Меня не обгонят – я не гонюсь.
Не обойдут – я не иду.
Не согнут – я не гнусь,
я просто слушаю людскую беду.
Я гореприемник и я вместительней
радиоприемников всех систем,
берущих все – от песенки обольстительной
до крика – всем, всем, всем.
* * *
Жалко старого, жалко больного.
Еще жальче сбитого с ног,
поднимающегося снова.
Он пытался уже. Не смог…
Помогу как брату, как другу,
чтоб в глазах рассеялась мгла.
Может, он не забудет руку,
что ему устоять помогла.
(сб. «Годовая стрелка» 1971)
* * *
Государи должны государить,
государство должно есть и пить.
И должно, если надо, ударить,
и должно, если надо, убить.
Понимаю, вхожу в положенье,
и хотя я трижды не прав,
но как личное пораженье
принимаю списки расправ.
(сб. «Сегодня и вчера» 1961)
Заметно в стихах Слуцкого его уважение к таким человеческим качествам как - деловитость, трудолюбие, рабочая умелость и закалка. Лирический герой Слуцкого – человек дела, поступка, чести. Он – работник, строитель, заботящийся о благоустройстве человеческого общежития. Много стихов о рабочих, вообще,- людей труда.
…Шоферша вязала в кабине
огромного самосвала.
Зубами узлы обрывала…
* * *
…И кран с ухваткой журавлиной
ворочал небольшою головой,
и корпуса взлетали над Москвой…
* * *
На душе – как у колхозника,
сдавшего все поставки,
взвесившего остатки…
* * *
…И не знаю, что тебя задело,
отдыхай спокойно до утра.
Честно сделано дневное дело…
(из сборника «Работа» 1964 г.)
* * *
Которые историю творят
они потом об этом не читают,
и подвигом особым не считают,
а просто иногда поговорят.
Которые историю творят
лишь изредка заглядывают в книги
про времена, про тернии, про сдвиги,
а просто иногда поговорят.
История, как речка через сеть,
прошла сквозь них. А что застряло?
Шрамы.
Свинца немногочисленные шрамы,
рубцы инфарктов и морщинок сечь.
Хотя поэзия Слуцкого плотно заселена людьми, индивидуального психологизма в ней мало. Поэт избегает копания в частных «эго». Герои поэта - люди социального общества, а отдельные судьбы влиты в общую цель. Ей служат частные личности, и поэт – тоже. В людях ценится трудоумение, хозяйственность, смекалка. Все, что служит общей пользе. При этом, конечно, человек не становится бездушным «винтиком». Напротив, сознательная личность, управляя своей волей, выбором, возвышается над мелочной суетой частных желаний.
…Нет времени для болтовни,
а слово – говори любое,
лишь бы хватало за сердце,
лишь бы дошло,
лишь бы прожгло,
лишь бы победе помогло.
* * *
«Делайте ваше дело,
поглядывая на небеса»
* * *
…наплевизм и спустярукавство
все, небось, потому что авось,
не сословие и не каста,
шайка – лейка, вырви да брось.
Шайка – лейка. Лейка – шайка.
Ляп да тяп. Тяп да ляп.
Все легко, потому что шатко,
потому что все на соплях.
При всей кажущейся простоте, поэзия Слуцкого – не бытописательная. Поэт весьма начитан и образован, стихи его идейны и содержательны. Но он прячет глыбу знаний под простыми строками и образами. То, что наполняет их смыслом – значительное, общечеловеческое. И – близкое Родине, обществу. В центре – проблемы своего века, его трагедии и надежды, драмы товарищей, которые пережили революцию и войны, репрессии, тяжелый тоталитарный режим, подавляющий мнение народное. Слуцкий - социальный моралист, мыслитель, педагог. Его поэзия требует от читателя чуткости и высокой художественной культуры.
…История над нами пролилась.
Я под ее ревущим ливнем вымок…
* * *
Надо думать, а не улыбаться
надо книжки умные читать,
надо проверять – и ушибаться,
мнения не слишком почитать.
Мелкие пожизненные хлопоты
по добыче славы и деньжат
к жизненному опыту
не принадлежат.
* * *
…Долго ждать, пока дойдет, гремя,
электричка та, очередная…
Или та, грядущая война…
Безвременье – тоже времена.
Можно жить, но только как, не знаю…
* * *
Необходима цель
стране и человеку.
Минуте, дню и веку
необходима цель.
Минуту исключим.
И даже день, пожалуй, -
пустой бывает, шалый,
без следствий и причин.
Но век или народ
немыслим без заданья.
По дебрям мирозданья
без цели не пройдет.
Особенно когда
тяжелая година,
цель так необходима,
как хлеб или вода.
Пусть где-нибудь вдали
фонарик нам посветит
и людям цель отметит,
чтоб мы вперед пошли.
Слуцкий больше воспевал не идеи и программы, а социалистический уклад жизни с точки зрения абстрактного, человеческого гуманизма. Ценил людской труд, честность и порядок, когда каждый на своем месте делает пользу для общества. Человек в стихах поэта – не винтик, а личность, но личность, не отягощенная индивидуальным в ущерб общему. Персонажи поэта не отличаются глубоким психологизмом. Они – работники во имя друг друга, во имя идеалов справедливости и человечности.
В тоже время, Слуцкий – историк и слагатель эпоса социализма. Его цель описать и поддержать правду поколения, времени, эпохи. Создать летопись, где объединены и прошлое страны, ее память, и нынешний день строительства будущего. В этом смысле Поэт, которым он хотел быть – и сочувствующий людям художник, и аналитик, философ Времени.
Начинается повесть про совесть.
Это очень старый рассказ.
Временами, едва высовываясь,
совесть глухо упрятана в нас.
Погруженная в наши глубины,
контролирует все бытие.
Что-то вроде гемоглобина.
Трудно с ней, нельзя без нее.
Заглушаем ее алкоголем,
тешем, пилим, рубим и колем,
но она, на распил, на распыл,
на разлом, на разрыв испытана,
брита, стрижена, бита, пытана,
все равно не утратила пыл.
* * *
Натягивать не станем удила,
поводья перенапрягать не станем,
а будем делать добрые дела
до той поры, покуда не устанем…
* * *
Все правила – неправильны,
законы – незаконны,
пока в стихи не вправлены
и в ямбы не закованы.
Период станет эрой,
столетье – веком будет,
когда его поэмой
прославят и рассудят.
Пока на лист не ляжет
«Добро!» поэта,
пока поэт не скажет,
что он – за это,
до этих пор – не кончен спор…
В последние годы жизни Б. Слуцкий, действительно, лечился от глубокой депрессии в больнице. После смерти любимой жены он добровольно отказался писать стихи, точней уже не мог это делать. Но еще раньше успел записать на поэтических скрижалях то, что мучило его, волновало. А тревожило его общественное и вечное – идеалы жизни страны и вопрос передачи поэтической эстафеты.
Запах лжи, почти неуследимый,
сладкой и святой, необходимой,
может быть, спасительной, но лжи,
может быть, пользительной, но лжи,
может быть, и нужной, неизбежной,
может быть, хранящей рубежи…
* * *
Жизнь окончена. Сверх программы,
в стороне и не на виду
я отвешу немногие граммы,
сантиметров немного пройду…
* * *
…Ценности нынешнего дня:
уценяйтесь, переоценяйтесь,
реформируйтесь, деформируйтесь,
пародируйте, деградируйте,
но без меня, без меня.
* * *
Я был в игре. Теперь я вне игры.
Теперь я ваши разгадал кроссворды.
Я требую раскола и развода
и права удирать в тартарары…
* * *
Какие они, кто моложе меня
на тридцать лет, кому двадцать лет,
кто еще не проверил лотерейный билет,
не прикурил от собственного огня…
Кто они, говорящие почти на одном
языке со мною, почти те же святыни
чтящие, но глядящие глазами пустыми
на переворачивающее меня вверх дном.
Спрашиваю – кто вы? Слышу в ответ
имена, фамилии, годы рожденья,
иногда просьбу дать совет,
иногда – просьбу (для подтвержденья).
Но чаще всего слышу стихи.
Слишком слышанные. Слишком похожие.
Пустяки. А пустяки
не ощущаю дрожью по коже я.
А я не хочу советы давать.
Мне нужно знать, кому сдавать
пост, куда я поставил
сам себя давным – давно,
знать, чье загорится окно,
когда опустится мой ставень.
* * *
Жил я не в глухую пору,
проходил не стороной.
Неоконченные споры
не окончатся со мной.
Шли на протяженье суток
с шутками или без шуток,
с воздеваньем к небу рук,
с истиной, пришедшей вдруг.
Долог или же недолог
век мой, прав или не прав,
дребезг зеркала, осколок
вечность отразил стремглав.
Скоро мне или не скоро
в мир отправиться иной –
неоконченные споры
не окончатся со мной.
Начаты они задолго,
за столетья до меня,
а продлятся очень долго
много лет после меня.
Не как повод,
не как довод,
тихой нотой в общий хор,
в длящийся извечно спор
я введу свой малый опыт.
В океанские просторы
каплею вольюсь одной…
Неоконченные споры
не окончатся со мной.
Перечитал статью, засомневался. Много в ней стихов и мало собственных критических интерпретаций. Дилетантский опус… А, все же, поэт мне не перестает нравиться. Если читать подробно сборники, в них есть и проходные стихи. Но есть и много хороших стихотворений, посвященных Родине, истории страны, простым людям. Последние стихи посвящены безвременно ушедшей жене… В этих мужественных строках горечь утраты и подступающий душевный кризис. После этой серии стихов, поэт еще жил восемь лет, но уже – молчал.
То, что было вверено, доверено,
выпускать из рук не велено,
вдруг
выпустил из рук.
Звук прервали, свет потух.
То, что было на меня записано,
от чего вся жизнь моя зависела,
отлетело, легкое как пух.
Улетело тихо, как душа,
имя, что душа моя вытверживала,
то, что на плаву меня поддерживало
до конца. Даже чуть – чуть дыша.
* * *
Мне легче представить тебя в огне, чем в земле.
Мне легче
взвалить на твои некрепкие плечи
летучий и легкий,
вскипающий груз огня,
как ты бы сделала для меня.
Мы слишком срослись. Я не откажусь от желанья
сжимать, обнимать негасимую светлость пыланья
и пламени
легкий, летучий полет,
чем лед.
Останься огнем, теплотою и светом,
а я, как могу, помогу тебе в этом.
Раздумывая о поэзии Слуцкого, я благодарен ему за эстетическое удовольствие, которое получаю от его творений. Закованные в строгие строки, они – живые, волнующие… В завершение, приведу еще два стиха Слуцкого из моей старой папки, один малый, другой – длиннее.
Завяжи меня узелком на платке.
подержи меня в крепкой руке.
Положи меня в темь, в тишину и в тень,
на худой конец и про черный день.
Я – ржавый гвоздь, что идет на гроба.
Я сгожусь судьбине, а не судьбе.
Покуда обильны твои хлеба,
зачем я тебе?
* * *
Два шара.
Поэты читали важно.
Они себя уважали.
Они свое слово пели
или орали навзрыд.
Они заявляли отважно,
что видят дальние дали
и главной достигли цели:
устами их мир говорит.
Рифмические звоночки,
и рельсовый стык размера,
и жестяные веночки
им данные для примера,
они всерьез принимали.
А если у них отнимали –
они огорчались до слез.
А рядом с земным, огромным,
зеленым трагическим шаром
кружился веселый, мыльный
пузырь, совсем небольшой,
блистая, переливаясь
доподлинным радужным жаром,
гордясь или отличаясь
доподлинною душой…
Кружитесь, большой и малый, -
малый вокруг большого!
Вращайтесь, не отрывайтесь,
держитесь один другого!
Не выходя из круга,
для каждого шара – другого,
касайтесь слегка друг друга!
Любите весьма друг друга!