Рай.
1.
Весной 19ХХ года мы узнали, что отца Юльки сослали в шарашкину контору, в Магадан. Он уезжал, как в длительную командировку, по крайней мере, так сказали детям и соседям, заинтересованно выпадающим из окон. Юлька была умнее, чем другие братья и сёстры: когда отец садился в служебную машину, то она была единственной, кто не улыбнулся.
— Стало быть, не вернётся, — сказала нам на следующий день.
Мы встретились у вялой речки близ сгоревшего дома. В нём раньше жил дядя Паша, но как умер от рака, так и запустился дворик, и скот начал подыхать. Было пусто и тихо, как будто это место превратилось в природный памятник. Никто сюда не ходил.
— Так всего лишь командировка же...
— Ты глупая, что ли? Какая командировка длится 12 лет?
— Сколько?!
— Ну, вот я и говорю. Он письмо прислал неделю назад. Пишет, что устроился, у него там госзаказ, подробностей не знаем.
Юля помолчала. Речка журчала совсем слабо, почти неслышно. А камыш шумел от летнего ветра, припадал к самой воде.
— Хорошо, хоть не расстрел.
Мы не спрашивали, почему так получилось. Никто не хотел об этом говорить; знали, что бессмысленно. Втихаря тяпнули рюмашку коньячку — Юлька стащила из родительского сервиза. Бутылка пылилась, стояла без дела, а здесь нашли применение. Глотку жгло, но мы продолжали пить без закуси.
— А мамка моя теперь решила на завод пойти.
— Партийная?
— Давно уже. К тому же комсомолка.
— Тогда точно дело в шляпе.
Мы навернули ещё. Стояла духота и солнце в зените уже вовсю нещадно палило. Юлька внезапно расплакалась и начала поражаться: ох, девчонки, не такое уж я и дерьмо. Кто написал донос, она тоже знала — догадалась самой первой. А отец не верил, даже когда ему в лоб сказали, кто положил объяснительную бумажку на стол НКВД. Вера в человека угасает последней, так принято.
Погуляли немного по округе, вышли в подсолнечное поле. В воздухе стояли витражи, переливались на ярком свету. Юлька уткнулась красным лицом в подсолнечник, захрипела. Семечки ещё не дозрели: она ковыряла ногтями корзинку, беззвучно шевеля губами.
— Не вешай нос, — сказала я, потому что чувствовала, что молчать сейчас нельзя. — Всё образуется. Папа не пропадёт.
Она улыбнулась мне как блаженная. Её разморило от жары, от града слёз. На солнце светлые брови совсем выцвели.
Мы так постояли где-то с час. Потом двинулись вдоль пустынной трассы в город. Юлька отставала, пока совсем не остановилась. Невнятные грустные глаза впились в меня, в зажатую в руке полупустую бутылку. Она хотела зареветь, но лишь сдержанно шмыгнула носом.
— Снова сопли текут.
— Вытри об рукав.
— Мама будет злиться.
Подойдя ближе, Юля взяла бутылку и отпила буквально чуть-чуть.
— Гадость какая.
— Не пей тогда.
— Ещё чего.
От коньяка у неё морщилось лицо. Он был крепким и импортным — ценный подарок от какого-то серьёзного человека. Юлька не знала его имени.
Мы шли втроём, половина пути минула как в тумане. Ближе ко въезду в город, где располагались два транспаранта, наконец опомнилась Нина. Схватилась за голову, чуть ли не крича.
— Что творится-то по русским тюрьмам!
К полудню мы были уже в нашем дворе, с обгоревшими лицами и поплывшими взглядами. Перед тем, как зайти в подъезд, Нина с донышка хлебнула самое горькое. Загадала желание, задув в бутылку сумбурное: «А вот пусть всё будет хорошо. У нас всех».
2.
Смерть бабы Нюси пришлась аккурат на Благовещение. Послали телеграмму её сыну — дяде Коле, в Москву, решив отложить похороны до его приезда.
Город плавал в зное. Ни ветра, ни облаков на высоком небе. Люди рассеялись по домам, оставляя улицы пустыми. Потянулась канитель.
Мама ушла на работу, оставив меня с соседским дядькой. Утром мы поехали заказывать гроб, договариваться о том, где хоронить и во сколько. Со мной общались как со взрослой, хотя обсуждение вёл дядя Миша. Он курил «Беломорканал» и сам же там бывал. «Дерьмовое место, но, ты знаешь, как-то ощущалось по-родному» — вот так он мне сказал, когда мы возвращались домой.
Я не расспрашивала, потому что боялась услышать нечто в духе военных кошмаров. Такое долго не отпускает, врезается в память почти навсегда. Начинаешь думать, а что, а как. А потом как будто окунаешься и живёшь в той реальности, а ведь страшно — не хочется.
В морге мигала лампа, и было прохладно. Дядя Миша спросил, куда идти, и ему ответили, что мы уже на месте.
— Вот она, — патологоанатом рукой указал на бабу Нюсю. Она лежала на медицинском столе с распахнутой грудной клеткой. — Будете забирать?
— Так это... Похороны только в субботу.
— Убедиться пришли? Ну-ну... Смерть точная, не дышит, говорю я вам.
Рёбра торчали, как разведённый мост. Никакой красоты, но невольно завораживает. Внимательно выслушав, мы поблагодарили без улыбок.
Вечером вернулась мама. Уставшая и по-весеннему тоскливая. Пока пила чай, то забылась: позвала Нюсю из недр гостиной.
— Умерла же, мама...
— Да, действительно. Запамятовала.
Было непривычно нам с ней вдвоём. Без шуток и историй, без помех в радиоприёмнике. Словно целая эпоха ушла вместе с конкретным человеком.
Время не шло, оно бежало. И никто не мог его догнать.
3.
Нину записали в пионеры, когда ей исполнилось 12. Она усердно училась завязывать галстук, петь песни и маршировать с ребятами в ногу. Когда что-то не получалось, она билась головой о шкафчик и выла, и стенала, а пару раз впадала в истерию и лупила себя по щекам.
— Я никчёмная!
— Неправда.
— Я бездарная!
— Неправда.
Нина зверем посмотрела.
— А что есть правда?
— Например то, что ниже октаву берёшь.
Она бросилась к нотным листам. Мигом успокоилась, взяла себя в руки. Пела так, что сердце заходилось, и блестели влажным светом глаза.
— Будешь ещё себя наказывать?
— Да зачем же? Я всё выучила.
Когда её отец — партийный работник, Дмитрий Фёдорович, — достал путёвку в пионерский лагерь, то Нина окончательно потеряла связь с Землёй. За месяц она выучила пятьдесят песен и сорок три стихотворения. Все были шокированы и гордились Ниной, а она гордилась тем, что не забыла слов спустя какой-то час.
В лагерь она уезжала наряженной девочкой, не знающей, что ей делать в этой жизни.
— Неужели и мы такими будем? — спросила Юлька.
Мы стояли на вокзальной платформе, провожая Нину. Их поезд отходил в два часа по местному времени, и пассажиры уже истомились от дикой жары. Она махала нам из окна, когда состав начал трогаться, и весь её вид выражал не что иное, как бешеную радость от поездки.
— Кто знает, жизнь долгая.
Каждый занимался своим делом. Учился, работал, вёл проекты, служил Родине и Отечеству, тунеядствовал, отбывал наказание, путешествовал. Все люди как люди, и ни у кого не возникало вопросов: а что нам делать, а как же быть? Ответы сами находились, в повседневности.
Нины не было три недели, за это время мы успели с Юлькой дважды сходить в наше секретное место. Дом дяди Паши рассыпался от времени, трава прорастала сквозь бетон. Крыша обвалилась ещё несколько лет назад.
На другой стороне речки в ходе лазания по скользким камням, нами был обнаружен череп барана. Юлька с хладнокровием размахнулась и бросила его в сторону камышовых зарослей.
— Не быть мне археологом, — сказала она, повернувшись в мою сторону. Я промолчала.
От такой картины стало немного грустно, но это ощущение быстро сменилось нарастающей жаждой. Весна была в самом разгаре, переваливало за тридцать пять градусов по Цельсию.
В плотном сарафане я быстро упрела. Голова начала кружиться от голода — я так и не позавтракала перед уходом.
Юлька что-то болтала. Определённо бессмысленное: её лицо было сосредоточенным, но в глазах плясали смешинки. Из рюкзака она достала резиновую скакалку и предложила посоревноваться.
— Двадцать прыжков без остановки. Сможешь?
— Не знаю. Можно попробовать.
— Если проиграешь, то купишь мне лимонад.
Мы начали по очереди прыгать. Юлька запыхалась, а я нет. Как-то само собой открылось второе дыхание. Почему-то эта победа казалась мне важной.
Я опередила Юльку почти на 6 прыжков. Сандалии от моих стараний были пыльными от грунта. Хотелось пить, поэтому мы пошли обратно к речке.
Вода была немного тепловатой, солнце нагрело её с самого утра. У дна мелькали мелкие рыбёшки, и Юля всё норовила их поймать.
— Они скользкие, эти черти.
— Что, ускользнули?
— Как всегда. В следующий раз точно выловлю кого-нибудь.
В детстве она рыбачила вместе с отцом — это воспоминание грело ей душу, особенно в период его пребывания в ссылке. После его отъезда Юлька выбросила все удочки на свалку, сказав, что не может на них спокойно смотреть.
В тот момент я поняла, что разрушить человеческую жизнь очень легко.
4.
С приходом лета случилось и большое происшествие — речку засыпали. В ней не было надобности, а на этом месте можно было построить какой-нибудь жилой комплекс.
Нина горько плакала, а мы с Юлькой старались сохранить мужественный вид.
Всем было жаль прощаться с детством, но это было неизбежно, и мы смирились.
Мама Юли — Наталья Степановна, тяжело болела, а потому приходилось чаще оставаться дома подле неё. Когда мы с Ниной выходили во двор, то Юлька махала нам из окна. Бывало, что она тоже спускалась и играла с нами в мяч, или прыгала на своей скакалке, пока мы чертили мелками классики.
Пару раз мы навещали их, принося сетку с апельсинами. Ни мне, ни Нине не хотелось оставлять Юлю одну наедине с плохим и грустным, поэтому наши визиты зачастую длились допоздна.
Её отцу запрещали писать больше, чем два письма в год. Все конверты с марками хранились в буфете, на видном месте, чтобы можно было взять и почитать.
Однажды я стала свидетелем одного события. Юлька оставила меня в квартире вместе с её младшим братом — Юрием, а сама вышла в магазин. Я блуждала по залу и рассматривала настенные картины, хотя и так знала, что там нарисовано, но вдруг моё внимание привлекло шуршание из соседней комнаты. Я подошла к дверному проёму и заглянула внутрь — там, на кровати, лежал Юра и сжимал отцовское письмо, задушенно воя в свою подушку. Он перечитывал его, видимо, много раз и до сих пор не смог принять то, что папа далеко. Мне стало настолько невыносимо, что я поспешила оттуда уйти.
Юлька как-то поделилась по секрету, что некоторые их родственники считают, мол, отец ушёл из семьи. Оттого и не возвращается, а ведь прилично времени прошло.
— Полная брехня. Несут пургу и рады тому, что имеют язык без костей. Так послушать всех, то и у нас не всё горазд.
— Всем не докажешь, что они не правы.
— Да ну?
— Неблагодарное дело же.
— А мне всё равно! Буду говорить, что захочу.
Она действительно поступила по-своему: на ужине в семейном кругу залезла с ногами на стол и начала отплясывать.
— Катись оно всё! Катись-катись-катись!
Все были шокированы, но не знали, что делать. Только Юра взял свой школьный бубен и заиграл. Вечер закончился разбитой тарелкой; «на счастье», — сказала Наталья Степановна, неловко засмеявшись.
5.
В декабре под новый год пришла повестка в армию старшему брату Юльки — Степану. Отмазать от службы никак не получалось: не было ни свободных денег, ни связей. Степан уезжал в двадцатых числах января, в учебную часть на Кавказ.
Мы с Ниной пришли провожать его к хозяйственному магазину, решили, что он нам всё же не чужой, хоть и редко доводилось видеться.
Степан был одет в военную форму, которая ему очень шла. В тяжёлых ботинках он стал казаться более суровым и даже как будто выше, возможно, нам так привиделось из-за царившей энергетики.
Наталья Степановна держалась молодцом, но глаза были на мокром месте. Юра стоял в стороне, и лицо его было опухшим от слёз.
— Всем известно, что Степашку отправят на войну, — Юля резко дернула воротничок на праздничном платье, что тот затрещал.
— На какую войну-то?
— Да на любую! Вчера с Германией, завтра с каким-нибудь Индокитаем.
— А он тут при чём?..
— Политика, — будто отрезала, а потом повернулась к брату и бросилась в его объятья. — Стёпка! Пиши мне каждую неделю.
Ответ Степана потонул в шуме подъезжающего автобуса и проносящихся мимо машин. Он просто улыбнулся, а потом запрыгнул в кишащий людьми салон, махнув на прощанье рукой.
Вот здесь Юлька и зарыдала. А вместе с ней и все остальные, и даже мы. Очень быстро у меня отёк нос, и я перестала нормально дышать. Какой-то ненормальный мороз развернулся на улицах города. Пошёл снегопад.
Это был последний раз, когда я видела Степана: за несколько месяцев до смерти Сталина его действительно отправили на войну. Он потерял в бою две ноги и получил ранение в спину, был мобилизован и получил инвалидность первой группы. Юлька не знала точно, женился ли он на местной жительнице в Индокитае, но домой — на Родину — он больше не вернулся.
После того, как мы проводили его, изрядно наплакавшись, Нина предложила сходить на каток и развеяться. Наши карманы тепло грел родительский рубль, щедро врученный на благое дело.
Я была как корова на льду, но Юлька!.. Скользила так, будто родилась на этом катке и занималась фигурным катанием всю жизнь. Возможно, именно поэтому Наталья Степановна решила отдать её в спорт, на лёд.
Потихоньку проявлялись наши таланты и возможности. К весне Нина огорошила нас новостью, что будет ходить в музыкальную школу на фортепиано. Ей нравилось петь, истязать себя за неудачи и слушать композиции Шопена на виниловой пластинке. Всё складывалось как никогда удачно.
Я же посвящала себя чтению книг и научных статей, иногда приходилось довольствоваться сухо написанными колонками в городской газете. Родители, прознав мой искренний интерес к знаниям, подарили энциклопедический трёхтомник на семьсот страниц. Это был лучший подарок в моей жизни.
Когда ко мне в гости пришла Юлька, то первым делом схватила первый увесистый том. На её лице был написан неприкрытый восторг.
— Какая занятная книга! Ты уже прочла её?
— Ещё нет, я на пятнадцатой главе.
Она открыла там, где лежала закладка — глава называлась «Потерянные цивилизации».
— Как тут всё умно написано. Я бы умерла со скуки, читая это каждый день.
— Если не торопиться, то будет интересно, здесь много полезной информации.
Юлька пожала плечами: ей было всё равно. Мать с трудом заставляла её читать сборник рассказов, который выписали по школьной программе. Она говорила, что так писали великие, а Юлька отвечала, что, кроме Петра Первого, великих не было.
— Так он не писал рассказов, — дополнила я.
— А мемуары?
— Тоже, кажется, нет.
— Тогда и он не великий.
В тот момент я поняла, что Юлю, по большому счёту, ничего не волнует в этом мире, кроме её семьи и её самой. Словно земной шар вертелся вокруг них, и они были его центром.
Это осознание почему-то меня совсем не удивило. Напротив, я бы к нему готова.
— Ты знаешь… — начала она спустя продолжительную паузу. — Мама порвала отцовское письмо.
— Почему?
— Решила, что нужно перестать хандрить.
— А разве поможет?
— Нет. Но она считает, что так будет лучше.
Юлька злилась на Наталью Степановну, а вместе с ней и остальные дети. Юра преуспевал больше всех: перестал выходить к завтраку и подолгу гулял в парке со всякой шпаной. В какой-то раз он вернулся домой слишком поздно, и мать в наказание отлупила его лозинкой. После этого случая Юрины пребывания чёрт-те где стали носить регулярный характер.
Помимо непослушного младшего сына, у тёти Наташи была своенравная средняя дочь. Когда той стукнуло семнадцать, она записалась в комсомолки и стала с заядлым постоянством посещать всякие политические мероприятия. Порой это приводило к конфликтным ситуациям в семье, и тогда Лена — так её зовут — уходила куда-то гулять и возвращалась только спустя несколько дней. Где она находилась, никто не знал, кроме Юры, который никогда об этом не рассказывал. Это была их общая тайна.
— ...Нельзя так жить, — говорила Юлька, и голос её заметно подрагивал. — Я постоянно это повторяю: маме, сестре, брату, всем. А им словно плевать.
— Может, так и есть.
— Досадно. С дураками тяжело.
Потом она переключалась на другую тему, и разговор постепенно затухал.
Бывало, что мы с ней сидели молча, пока не темнело за окном — тогда она собиралась и уходила домой. Иногда я её провожала, а в какие-то дни она отказывалась от моей компании. Я не настаивала, а она не просила. Всё было каким-то само собой разумеющимся — все наши действия.
Целые месяцы проносились мимо, и никто за этим не следил. О том, что уже конец лета и скоро снова в школу, мне напомнила Нина. Она была навеселе и с новостями после своей очередной поездки в лагерь.
— Как же там хорошо, ты просто не представляешь! — щебетала она без умолку. — Если и есть рай на земле, то это точно он.
— Какие высокопарные выражения.
— А я по-другому не умею, — Нина почесала бровь в задумчивости. — Они у меня в крови.
Потом она долго рассказывала о романе вожатого с вожатой, о вкусном обеде и отвратительном завтраке, о красивом саде и ярких концертах, о приезде её папы в лагерь и его лобзаниях с секретаршей из регистратуры по вечерам.
— А как же тётя Шура? — промямлила я. Ошеломление накатывало стремительно и неумолимо, так же, как накатывает волна во внезапно начавшемся шторме.
— Мама? А никак. Дома сидит, журналы читает.
Нина небрежно пожала плечами. Продолжила дополнять детали как ни в чём не бывало. А вот вожатая красивая, а вот пюре пересоленное, а вот цветы вкусно пахнут, а вот конфеты, привезённые папой, быстро закончились, а вот...
...Помнится, я как-то заболела и лежала пластом в горячем бреду, не понимая, кто и что меня окружает, где я нахожусь. Ощущение реальности терялось, и оглушающая тишина звенела в голове.
В тот день я испытывала нечто похожее.
Земля.
1.
В прошлом году старшая сестра Юльки — Лена — родила сына, назвав его Владимиром в честь Ленина. Отцом был какой-то невзрачный мужичок, работавший бухгалтером в местной мебельной фабрике.
Они долго рядились, справлять свадьбу или нет, но в конечном счёте порешили, что это большие затраты, и устроили простой вечер в кругу семьи.
Юлька рассказала после, что у её сестры не было даже фаты.
— Собственно, какие наряды могут быть, если в подоле принесла? — говорила она без вопросительной интонации. — Ещё хорошо, что брак оформили.
— Да разве возможно, без венца-то?
— Жизнь жестока, — Юлька больно щёлкнула меня по носу. — В ней возможно и не такое.
Я ничего не ответила, потому что не хотела. Мне было сложно поверить, что бывает иначе, и совсем не хотелось, чтобы кто-то начал убеждать в обратном. Этого и не делали, и постепенно острота окончательно спала.
Мы понимали, что вместе с возрастом приходят и новые убеждения, позиции, мнения, которые резко отличаются от тех, что имеет другой человек. Было тяжело балансировать втроём на одном квадрате посреди бескрайнего моря, но мы пытались сохранить равновесие. Потому, что вместо чистой воды под нами была лишь грязь.
Больше всего я боялась, что, упав в неё, мы потеряем свою совесть и честь, а возможно, и самих себя. Это было бы самым печальным концом.
Он только зарождался, как робкая заря, но уже отбрасывал тень свирепой силы.
Комсомольская деятельность заняла нас всех и опустила в водоворот постоянных событий. Какие-то собрания, мероприятия — каждый был занят чем-то полезным, и ни у кого не хватало времени, чтобы спокойно сачковать.
Случалось, что и мы втихаря филонили, однако это не приносило нам удовлетворения. Работа кипела и звала к себе в объятия.
Юлька трудилась в типографии. Потом в бухгалтерском отделе — с подачи зятя, под конец её поставили хвостиком к управляющему в каком-то фабричном блоке, где она вкалывала, как папа Карло. Спустя время её фотография появилась на доске почётных сотрудников, не боящихся тяжёлого труда.
Пару раз в неделю я могла заскочить к ней на огонёк и даже подсобить в работе, которую ей поручили. Я испытывала гордость просто от того, что нахожусь подле неё, а она балдела со своей значимости. Нам было просто хорошо.
Незадолго до первых чисел мая пришло извещение, что отец Юльки будет досрочно освобождён за отменное выполнение госзаказов и соответствующее поведение.
Юрка читал его, стоя на табурете в гостиной, а мы все, затаив дыхание, слушали и тихо делили общую радость.
Это была весомая новость и для родственников, и для соседей. Нам желали удачи; обычной удачи, говорили все, она вам понадобится.
Калейдоскоп крутился. Работа сменялась учёбой, и наоборот. Встречи стали реже, но душевнее, словно мы друг без друга с трудом могли дышать.
Нина пела в хоре, у неё был красивый альт, который удалось развить на должном уровне. Ещё у неё был взрослый поклонник из отцовских приятелей, и дело медленно, но верно двигалось к замужеству.
— Он тебе хоть нравится? — без обиняков бросила в лоб Юлька.
Нина замешкалась.
— Ну, не знаю, он вроде бы человек опытный, порядочный. Этого достаточно.
Юлька сказала, что это вообще ни о чём, и тогда Нина ответила, что мы не понимаем.
Только она ошиблась: мы как раз-таки всё понимали, а она попросту пребывала в своих иллюзиях.
Осенью они расписались в ЗАГСе, и даже когда жених смотрел не на свою невесту, а на её дружку, к Нине не пришло никакого осознания. Или малейшего намёка на него.
2.
К февралю 19ХХ года Наталья Степановна перенесла второй инфаркт.
Врачи ставили неутешительные диагнозы, в основном сводящиеся к тому, что она долго не протянет. У неё было разрушено сердце практически наполовину, реабилитация обещала быть тяжёлой.
Положение усугублялось тем, что свободных денег для лекарств не было, и Юльке приходилось брать дополнительные смены на своей работе.
Им помогала продуктами старшая Лена, пока была такая возможность. Очень скоро на фабрике сменилось начальство, два отдела решили соединить в один, и эти реформы привели к понижению в должности её мужа.
Юлькина семья еле сводила концы с концами, когда пришло письмо от отца — к лету он обещал вернуться.
Это известие подействовало благоприятно на Наталью Степановну, её состояние стабилизировалось.
Я тоже не стояла в стороне и часто старалась оказать помощь, как могла. Несколько раз мне удалось подвязать к этому и родителей, и ещё парочку соседей в придачу. Кто кормил, кто денег одалживал — мы были сплочённее, чем пчёлы.
Под конец месяца Юлиной маме стало намного лучше, но, конечно, ни о каком выздоровлении ни шло и речи. Было решено, что весной она отправится в пансионат на терапию. Дело упиралось в деньги, которых не хватало даже на билет в одну сторону.
Тогда-то и подоспели Нинкины связи. Она уговорила новоиспечённого мужа оформить поездку по высшему разряду.
— Всё будет в порядке, Наталья Степановна поправится, — тараторила она. — Я Мишане объяснила, как это важно для всех нас, и он понял.
— Что, вот так взял и понял? — не поверила Юлька.
— А что тут непонятного? Вон, — Нина жестом указала на свои колени, скрытые плотными колготками. — Стёрла себе их, пока доходчиво информацию доносила.
У меня рассудок помутился от её слов. Фантазия живо нарисовала, каким образом она что-то там объясняла. Мной овладела невыносимая му;ка. Пока Юлька забавлялась, я переживала очередное потрясение.
Видимо, она действительно смогла убедить своего мужа — секретаря горкома, — потому что уже в скором времени Наталья Степановна укатила в оздоровительный центр у моря.
На Юльке остался взрослеющий и взбалмошный Юра и куча бытовых дел. В какой-то момент она перестала появляться в школе и на вопрос, планирует ли возвращаться, Юля ответила, что с образованием можно повременить.
В свободный от работы период мы ходили на каток. Она каталась, а я наблюдала с трибуны. Пару лет назад Юлька неудачно упала и вывернула стопу, после чего профессиональный спорт стал недостижимой целью. Она её бросила и оставила фигурное катание как приятное для души хобби.
Бывало, что я сама выходила на лёд, но предпочитала держаться у бортика, чем выезжать на середину. Страх холодил нутро — частые болезненные падения не добавляли уверенности. Меня поддерживали Юлька и её знакомые, которые продолжали тренироваться для дальнейших Олимпиад.
Всё шло своим чередом. Получив долгожданный выходной, мы с ней отправились в наше любимое место.
Дом дяди Паши ещё стоял, но уже было видно, что через каких-нибудь пять лет он окончательно обвалится. Его думали снести в то же время, когда засыпали речку, но не стали трогать, считая, что и без их помощи он долго не простоит.
Вдалеке шумел камыш и слышался речной запах. Это напомнило о детстве.
Мы шли по грунтовой дороге, пока не попали в степное поле. Под солнцем оно казалось особенно красивым.
— Я бы тут навечно осталась.
— Прямо здесь?
— Да, — сказала Юлька каким-то сиплым чужим голосом.
Я повернулась к ней: она стояла рядом, но не близко, чтобы дотянуться рукой, нужно было сделать несколько шагов.
— Хочешь, останемся?
Её взгляд был долгим и пронзительным. Обычно так смотрят на тех, кто сказал хорошую вещь, которую невозможно было воплотить в реальность.
— Мало ли чего я хочу. Это неважно.
Она пошла дальше. Я нагнала её не сразу, словно чувствовала, что нужна краткая передышка.
— Зря ты так. Нет ничего постыдного в том, что ты устала.
Юлька обернулась так резко, что мы чуть не столкнулись лбами.
— Это всё лирика. Устаёт каждый человек, но не каждый из этого трагедию делает. Да и не нужно этого.
Она замолчала и вцепилась в меня своими злыми глазами. В этот раз они были будто илистыми, я чувствовала, как стремительно вязну.
Потом ощущение необратимости улетучилось, и мы продолжили путь в полном молчании. Говорить было не о чем.
3.
Незадолго до своего совершеннолетия Нина призналась, что пребывает на сносях. Она не выглядела счастливой, но и расстроенной её нельзя было назвать. Скорее, весь вид напоминал крайнюю озабоченность.
— ...Сама вижу, что начала поправляться. И живот появился, делая из меня какую-то дуру.
— Да ты и без него была похожа на неё.
Нина посмотрела, как милостью одарила.
— Вот умора, — Юлька с трудом сдерживала рвущийся наружу смех. — Если ты сейчас так говоришь, то что будет, когда тебя разнесёт, как тунгусский метеорит?
— Надеюсь, что до такого не дойдёт.
По срокам выходило около четырёх месяцев, или вроде того. Нина сама не знала, когда всё получилось, а врачи только с третьей попытки установили более или менее точные даты.
На дворе стоял удушливый май, и кроме как пухнуть у моря, ничего другого не хотелось.
Нина купалась в длинной рубашке, явно с чужого плеча. Под ней она была одета только в плавки.
— Неужто муженёк запрещает? — Юлька, как обычно, била рекорды по нарушению всех границ.
— Не совсем, — невнятно промямлила Нина, и машинально натянула подол ниже. — Просто не хочет, чтобы у всех на виду было.
— Чё, твоя пузатость?
— Юля…
— Я не поняла, ты мне завидуешь, что ли? — внезапно ощетинилась Нина.
Конфликт, начавшийся на пустом месте, набирал обороты. Я со всей дури ущипнула Юльку за бедро, отчего она громко взвизгнула.
— Ты что творишь!
— Показалось, что по тебе кто-то ползал.
Кожа была тонкой и потому стала пунцового цвета. Юлька с усердием тёрла то место, но, судя по её сосредоточенному лицу, боль не спешила проходить.
Атмосфера была отчасти гнетущей, но вместо того, чтобы разойтись, мы пошли плавать. Вода была уже нагретой и прозрачной, как слеза. Я видела песчаное дно, свои и чужие ноги, ракушки, лежащие то тут, то там.
После продолжительного заплыва мы с Юлькой отправились в ближайший ларёк за кроссвордом. Было скучно.
— Хоть убей, а для меня это дикость! — вдруг выпалила она, когда мы стояли в очереди.
— Что именно?
— Вот это всё, — она с чувством развела руками. — Взрослый мужлан не постеснялся взять в жены девчонку, которая ему в дочки годится, так ещё и обрюхатил её.
На нас бросали косые неодобрительные взгляды, но Юльку это не останавливало, и она начала распаляться сильнее.
— Что смотрите? Мы о своём говорим. Попривыкали, что все должны в тряпочку молчать. Сил моих больше нет.
— Видишь ли, — начала я, когда она немного успокоилась. — Дело в том, что Нину всё устраивает.
Юля была не согласна. Она не спорила, но я видела, что её просто разрывает.
Она долго выбирала кроссворд и в итоге взяла самый сложный. Мы коллективно закончили его решать ближе к сумеркам.
Потом снова потянулась рутина. Каждый был занят своим делом и поэтому время проходило быстрее, чем обычно.
В двадцатых числах мая приехал Юлькин отец, и мы ознаменовали этот день как тот, что принёс новый виток жизни.
4.
Нина сердито пинала мяч во дворике, где мы раньше гуляли детворой.
— Он постоянно задерживается на работе. Говорит, что у него куча обязанностей — он же секретарь в конце концов, но разве это должно быть систематически?
Я молчала, потому что не знала, что сказать.
— ...А недавно тако-о-ое было! — она ударила по мячу, и тот отпрыгнул на другой конец улицы. — Возвращаюсь я с магазина и вижу, что он стоит у нашего подъезда, а возле него отирается какая-то девка. Он ей что-то на ушко нашептал, а она и засмеялась.
Вышедшие гонять в футбол пацаны одним ударом вернули Нине её мяч.
— Они теперь ждать будут, когда я добуцаю, — протянула с ленцой и отбросила мяч обратно. — Мне не надо!
— Ладно! — ей махнули рукой из всей гурьбы и умчались восвояси.
— На чём я остановилась?
— На том, что твоему мужу кто-то улыбался.
Нина стояла, словно пришибленная поленом. Медленно моргнула, и это почти привело её в чувство.
— Да, было такое. Но не хочу больше о грустном.
Мы навернули почётный круг по району и отправились по домам. На прощание я крепко её обняла и сказала, что она всегда может ко мне обратиться.
Нина только улыбнулась. Я знала, что этого не произойдёт.
5.
Наталья Степановна вернулась домой уже в середине лета. Она выглядела и чувствовала себя лучше. Их встреча с мужем была бурной — Юлькин папа хаотично целовал её лицо, а тётя Наташа молча плакала и держала его за воротник пиджака.
Вместе с воссоединением семьи пришло и относительное благополучие. Юра забыл, что значит ошиваться по сомнительным местам — он был дома практически всё время. Общался с отцом и снова выровнял успеваемость в школе.
Старшая Лена иногда навещала родительский дом с подросшим Владимиром. В каждый свой визит она приносила какие-нибудь фрукты, и это становилось поводом устроить настоящий пир.
Степан писал, что с ним всё хорошо. Все его письма хранились у Юльки. Несколько из них она мне зачитывала вслух.
— Интересно пишет. Вы не поедете к нему в увольнительную?
— Мама хотела, но ей нельзя. А у меня работа.
— А папа?
Юлька пожевала губы.
— Он тоже не может.
Я не стала уточнять, по какой причине. Догадывалась, что это связано с судимостью. Это была чёрная страница в их истории, и её старались лишний раз не открывать.
Отец поспособствовал возвращению Юли в школу. Мы наравне готовились к выпускным экзаменам и строили планы на будущее. Оно казалось кристально чистым, понятным, будто на ладони.
Я собиралась идти в журналистику. Родители одобряли мой выбор и поддерживали все мои порывы. Когда я купила учебное пособие для написания статей за пятнадцать рублей, меня не ругали, хотя имели право. Мама поинтересовалась, была ли необходимость в этой книге, и услышав, что да, я в ней нуждалась, ничего больше не сказала.
Мы жили как обычные люди, и у нас не было сложностей. Стараясь держаться подальше от негатива, мы стали отдалять от себя и тех, кто его нёс.
То, что Юлька вляпалась в какое-то дерьмо, я поняла сразу, стоило нам с ней пересечься в длинном, как кишка, коридоре. Она была бледной, с мутными, словно у рыбы, глазами и сильно осунувшимся лицом. Её нервозность выдавала пружинистая походка и рваная жестикуляция.
— Не ходи за мной, — ляпнула она и испугалась своих же слов.
Я опешила. Посмотрела на неё, а потом заметила за спиной вялое движение. В конце коридора у стены стояла чёрная продолговатая тень, будто человек в пальто до пят облокотился и чего-то выжидал, как хитрая тварь. Он смотрел на нас, и от этого прямого взгляда у меня прокатилась дрожь по телу.
— Кто этот человек?
Юлька мотнула головой.
— Неважно. Держись от меня подальше, хорошо? Я теперь не одна.
Она прошла мимо и завернула за угол. Тот, кто стоял в коридоре отлепился от стены и двинулся вслед за ней. Он подходил ближе, а мне становилось хуже. Я стояла по пояс деревянная, не имея сил сдвинуться с места.
От человека веяло опасностью.
Он вышел из тени тускло освещённого коридора, бросил короткий взгляд на угол, за которым скрылась Юлька. Потом медленно его глаза проскользили к моему лицу и остановились на моих.
Мы играли в гляделки добрых пять минут, и от напряжения я почувствовала, как подгибаются мои колени.
— Так значит, это вы? — спросил он спустя продолжительное молчание.
— В каком смысле?
Он не ответил. Это действительно был мужчина, в чёрной закрытой одежде и со строгим, точно вырубленным лицом.
Так ничего и не сказав, он прошёл дальше в том же направлении, что и Юля. В гулкой тишине слышались его неспешные шаги и, возможно, моё быстро стучащее сердце.
Ад.
1.
Впервые всё произошло ближе к майским праздникам: ко мне пришёл Алексей, принеся с собой бутылку вермута, и после того, как мы выпили по бокалу, он схватил меня за плечи и прижался всем телом.
Я не знала, куда девать свои руки, то прикрывалась ими, то зажимала в ладонях простынь, пока он елозил на мне сверху, и ощущения были такие дурацкие, что, когда всё закончилось, я еле сдержалась, чтоб его не прогнать.
Между ног неприятно тянуло, но я решительно не обращала внимания на это. Кувыркаясь в постели, мы упрели, от влаги постельное бельё бесяче липло к конечностям.
Алексей переводил дыхание, а я в отупении пялилась в потолок.
— Мне никогда так хорошо не было, — сказал он.
Потом начал нести околесицу о том, что я ему давно нравилась, что хочет познакомить меня со своими родителями, а ещё съездить на море и провести отпуск вдвоём.
— У нас ведь своё море есть, зачем ехать куда-то?
— Это ведь не одно и то же. Моря бывают разными, почему бы новое место не посетить?
Я отвернулась. До всего этого он мне говорил, глядя в лицо, о моей узости, от которой у него темнеет в глазах.
Темы настолько не сочетались, что я перестала вслушиваться и вскоре задремала.
Спустя пару дней в переговорном пункте мы созвонились с Ниной. Она жила в столице, куда её мужа перевели по работе. У них рос сын Лёня и в ближайшее время должен был появиться ещё один ребёнок.
— ...Тяжело мне, но я как будто привыкла. Сейчас вот бремя скинула, возможно, теперь всё наладится.
— Как так? Разве роды не были назначены на конец месяца?
— Тут расчёты бессмысленны. Когда припрёт, тогда и рожаешь.
Помолчали. Нина дышала в трубку и звук от этого потрескивал.
— И кто же: мальчик или девочка?
— Никто, — она шмыгнула носом. — Удавилась малышка, не спасли.
Язык у меня отнялся, поэтому остальные две минуты я только и могла, что мычать нечленораздельное. Мы толком не попрощались — повесили трубку без всяких долгих церемоний.
В этот же вечер я пересеклась с Юрой, возвращающимся из спортивной секции. Он не знал, как завести разговор, а я не имела сил его начать. Чтоб не разойтись как незнакомцы, он, видимо, спросил первое, что пришло ему в голову.
— С Ниной общаешься?
— Буквально поговорили.
— И как в столице?
— Как и везде, — я замялась, а потом ляпнула, сама не зная зачем. — Родила недавно.
— Правда? И кого?
— Девочку.
Юра сказал, что это здорово, он обязательно передаст новость Юле.
С ней мы связь почти не держали. Она свела к минимуму все контакты, когда стала осведомителем КГБ. Ей поставили условие, что она должна работать чисто и хорошо, и Юля посчитала, что это автоматически приравнивается к отказу от бывших знакомств.
Поначалу мне было трудно поверить в то, что она делает то, из-за чего её отец, собственно, и оказался в ссылке. Но потом я поняла, что это банальная плата за спокойную жизнь: ты на крючке у правительственных служб, твою семью за это не трогают и даже очищают историю от неудобных пятен.
Наталья Степановна продолжала болеть, и с каждым годом ей становилось только хуже. Кто-то из соседей небрежно обронил, что без таблеток она почти не в состоянии подняться с кровати. Меня глубоко ранили такие уверенные заявления.
Из всей семьи время от времени со мной контактировал один Юра, да и то втихаря. Мог подбросить записку в почтовый ящик или пойти домой тем путём, которым обычно пользуюсь я.
Именно от него я тогда и узнала, что Юльку взяли под прицел. Она теперь «стукач», так выражались. Таких людей не уважали и старались не трогать, чтоб самим случайно не попасть под раздачу.
Иногда я видела её издалека. Она стала ещё выше, чем была, похудела и перекрасила волосы в пшеничный, став копией какой-то зарубежной артистки, как поведал Юра. Он сделал подобный вывод из того, что увидел в женском журнале: там была статья о людях, сделавших вклад в область искусства.
После каждой нашей краткой встречи я чувствовала себя паршиво. Требовалась несколько дней прежде, чем я окончательно приду в себя.
Чтобы как-то отвлечь меня от тяжёлых мыслей, Алексей предлагал ходить в парк и есть пломбир в стаканчиках.
В одну из таких вялых прогулок, он сделал нечто сумасбродное — достал коробочку из внутреннего кармана пиджака и остановился напротив меня.
— Я считаю, что мы достаточно долго друг с другом знакомы, и ничто не мешает нам соединить свои судьбы для создания общей крепости — нашей семьи.
Честно говоря, я совсем не помню, что ответила ему тогда, кроме «ты серьёзно?». Кажется, я повторяла это много раз, и мой тон из поражённого становился более злым, пока не превратился в отрицающий.
Несмотря на положительные примеры перед глазами, я настолько была не уверена в том, что брак — это хорошая идея, что постепенно поверила в эту мысль. Мне не хотелось даже пробовать. Это, вестимо, понял и Алексей и отказался от своих поспешных слов.
Годами спустя он подарил это же кольцо девушке по имени Наташа, с которой познакомился в какой-то из своих командировок.
2.
— Я скучаю.
— Я тоже.
— ...Часто вспоминаю наши нелепые походы за город, к речке. Это было довольно глупо, но…
— Мне так не кажется.
— … Хотелось бы вернуться в то время, а не заниматься вот этим всем.
Мы разговаривали с Юлькой по телефону, и я потратила уже приличную сумму ради того, чтобы нас не разъединили.
Её кидало из крайности в крайность: она то вспоминала прошлое, то принималась говорить о настоящем, то перескакивала на будущее. В беседе не было плавности, но она шла достаточно просто, без ощутимого напряжения.
— Тебя не хватятся?
— Да кому я нужна? — Юлька выдохнула, словно выпуская табачный дым. Может, так и было: я не знала, курит ли она.
— Комитету госбезопасности, например.
— Толковое замечание.
Она тихо посмеялась, и это был холодящий душу смех обречённого человека. Рука сама крепче сжалась на трубке.
— Юля, послушай… Если тебе нужна помощь…
— Нет, не продолжай. Помочь мне нечем. А лучше не надо, не стоит лезть в это болото.
Внезапно мне захотелось на неё накричать, сказать, что она не права. Но Юлька словно поняла, что её ждёт, и опередила.
— Понимаешь… Так бывает, что вместо того, чтобы жить по собственным убеждениям, тебя вынуждают проживать ненавистную тебе реальность.
— Тебе угрожают?
— Не в этом дело, — она отмахнулась, как от назойливой мухи. — Просто хочу сказать, чтобы ты оставалась верной самой себе. Это самое важное.
Когда звонок завершился, я прислонилась к стеклу лбом и тихо заплакала.
Мне всё чаще начинало казаться, что точка невозврата пройдена, и дальше будет только хуже. Словно мы в какой-то ад спускались. Когда я заговаривала об этом с родителями, то они смотрели на меня с необъятной тревогой.
Ничего не хотелось им объяснять, поэтому я давала дискуссии старт, а потом замолкала, наблюдая за реакцией.
— Дорогая, если у тебя проблемы, ты ведь можешь нам об этом сказать.
— А если нет?
Мама бледнела и таращила глаза в немом неверии. В надежде найти поддержку в лице отца она хваталась за его руку.
— Такого не бывает, — говорил он ровным голосом, так, чтобы ни я, ни мама не посмели усомниться в его словах. — Никто не собирается тебя в чём-то упрекать.
Я бросала «потом, всё потом» и уходила, не желая травить себе душу. Наверное, я была слишком слаба, чтобы признать свою немощность и невозможность помочь тем, кто был мне близок. И главное, невозможность помочь себе, чтобы остаться на плаву.
3.
Его руки были у меня под блузкой: оглаживали, сжимали, с силой проводили сверху вниз, и обратно.
Юра загнанно дышал мне в сгиб шеи, я чувствовала бёдрами его возбуждение и совсем не могла пошевелиться. Не было страха, но неправильность происходящего тяжело витала в воздухе. От этого я задыхалась.
— Оттолкни меня сейчас же, — он пробубнил куда-то в плечо, а после провёл по нему губами, оставляя влажный след.
— Не могу.
— Немедленно прекрати это, слышишь?
Я слышала, но делала вид, что пребываю не здесь. Абстрагироваться было проще всего.
Юра не унимался. Руками своими лез везде, пришпиливал к стене, как бабочку. Потом резко отскочил и в слезах крикнул:
— Всё, нет её больше! А я что?
— А ты живи.
Юрий, скорчившись, забился в угол. Я осталась стоять с задранной блузкой, растрёпанная и наверняка с глупым вытянутым лицом, как в детстве, когда Юлька разыгрывала меня и спешила убежать от греха подальше.
Я старалась её догнать, и, если получалось, то мы валились наземь и начинали друг друга в шутку мутузить.
А если нет, то она убегала далеко, и мне оставалось только наблюдать за тем, как вдалеке она весело машет мне рукой и что-то кричит. Слов было не разобрать, да я и не пыталась.
Вот и в этот раз так произошло. Юра пришёл ко мне, пьяный и злой, и сказал, что Юля не оставила им ничего, кроме воспоминаний и писем от всех, которые хранила в коробке из-под обуви. Она даже прощальную записку не написала, хотя покончила с собой.
Он всё говорил и говорил, швырял мятые конверты — Юлька не выбрасывала их, потому что ей нравилось просматривать марки, и негодовал, и не понимал, и поверить не мог и не хотел, и принять ему было сложно, что Юля просто выпрыгнула из окна, не сказав ни слова на прощание.
И когда я его обняла, он не придумал ничего лучше, чем броситься на плоть, как голодная псина. И устрашиться своих же действий, помыслов.
Посидев так несколько мгновений, он поднялся, отряхнул брюки, пригладил спутанные волосы и молча вышел за дверь, не прихватив с собой ни письма, ни свой старый пиджак.
Среди разбросанных бумажек и листов валялась записка про похороны, на которые я так и не пошла.
4.
После окончания университета я работала в информационном агентстве. Чем старше я становилась, тем меньше времени у меня оставалось на дела, не касающиеся основной деятельности.
Когда выпадали выходные, то я старалась провести их с семьёй, хотя это не всегда происходило так, как мне того хотелось.
Бывало, что отец задерживался на работе допоздна, и мы с мамой ужинали без него, общаясь на какие-то совсем уж глупые темы. Или, наоборот, мама уходила за покупками, и обед мы проводили с ним вдвоём. Случалось по-разному.
Но в этот раз всё кардинально было иначе.
В столовой восседали Нина с мужем, и о чём-то переговаривались с моими родителями. Если Михаил не прерывал свою речь ни на минуту, то Нина лишь изредка вставляла слова как дополнение к его рассказу.
Они меня заметили не сразу, но мгновенно оживились и вскочили из-за стола.
— Боже мой, как давно мы не виделись! — воскликнула Нина. — Я ужасно рада.
Я обняла её первой: она вся пыхала жаром и бурлила эмоциями, как вулкан.
Пожав друг другу руки с её мужем, мы расселись по местам. Нина сразу начала что-то увлечённо щебетать. Слух улавливал отрывки про сына, работу, столичные достопримечательности и ничего касательно супруга.
— Мы с ним давно уже не спим в одной постели.
— Как это?
— Ну… — Нина разглаживала складки на кухонной салфетке. — Мы чужие люди.
Я хотела спросить, зачем они тогда вместе живут, но вмешался отец с желанием произнести тост. Пока он говорил, моя рука щупала девичье колено.
— Как щекотно, как щекотно!.. — запричитала Нина.
Потом мама вынесла жаркое, и разговор между нами вновь возобновился.
— Я думала, что если буду делать, как моя мать, то этого хватит для семейной жизни, а оказалось, что этого недостаточно.
— А что ещё требуется?
— Много чего. Иногда то, что я никак не могу ему дать. Он этого не понимает.
Мы нарочно не затрагивали тему, которая болела и кровила до сих пор. В глазах Нины читалась вселенская тоска, и я понимала её — это было то самое, что я чувствовала сама.
Юлькина семья переехала в другой город. Они не смогли здесь остаться после того, что случилось. За ними какое-то время следили службы, но затем оставили в покое, когда Наталья Степановна тихо, по-мирному, скончалась дома в один из дождливых осенних дней.
Говорят, что Юра закончил военно-морское училище и посвятил всю свою жизнь плаванию. Но я не знаю, было ли это так на самом деле — мы с ним никогда больше не виделись.
К позднему вечеру гости засобирались домой. Они приехали на старую квартиру по каким-то срочным делам и должны были возвращаться в столицу в течение следующей недели.
Нина сказала, что мы ещё встретимся, и это действительно произошло через несколько дней.
На улице расползалась духота, а на скуле Нины расползался наливающийся синяк. Она мазала его кремом, но он просвечивал даже сквозь слой пудры.
— Вчера сильно выпил и не сдержался.
— Давно подобное продолжается?
Нина посмотрела с лёгким недоумением, словно я только сейчас узнала тайну, известную всем остальным.
— Всегда.
К своей молодости я имела целую прядь седых волос, и эта прядь ширилась и постепенно превращалась в две, а может, даже три пряди. Я была бы не удивлена, если бы к зрелости моя голова полностью была бы белой.
У Нины, напротив, не оказалось ни одного волоса, повествующего о пережитом горе, страхе или чём-то таком, о чём не принято говорить вслух.
Словно все страдания были заперты внутри неё, и она просто жила с ними.
Я боялась, что если мы попрощаемся, то потеряемся навсегда, как терялись с другими. Что между нами стойко встанет одно прошлое и вытеснит с пьедестала настоящее. О будущем я практически перестала мечтать.
Нина сказала, что это всё пустое. Зачем сжигать мосты? Она была права.
Я провожала её на поезд, как будто нам снова 12, и она едет не просто куда-то, а в детский лагерь. Из окошка слышался её прекрасный альт, не загубленный отсутствием репетиций, и мне становилось чуть легче от того, что мы ещё здесь — на Земле.
5.
Три дня назад я отправила передачу. Сначала её не хотели принимать, но после пошли на уступки и отправили дальше.
Кроме меня, никто этого не делал.
Родители Нины занимались воспитанием внука — Лёня рос смышлёным любознательным мальчиком. Я видела его пару раз, и каждая из наших недолгих встреч заканчивалась тем, что он просил показать фотографию мамы.
Это была одна и та же потёртая от времени фотокарточка, где Нина только-только вышла замуж и выглядит совсем счастливой. У неё было лёгкое, как морской бриз, платье и пышная короткая фата. Они ей шли, как и улыбка, которая больше не появлялась.
Я вспоминала тот день с особенным волнением, как и все дни до него. Но после него я не любила отдавать себя ностальгическому настроению, потому что знала, что это плохо кончится.
Нине запрещали писать письма и контактировать с внешним миром. В передачу ей нельзя было класть что-то, что могло напомнить о доме, людях, ждущих её возвращения.
Так вышло, что по приезду в столицу у неё с мужем снова произошла размолвка на семейном ужине. У Михаила был возраст и дурной нрав, а у неё лопнувшее терпение и подвернувшийся нож под рукой. Убить человека не так легко, но порой необузданная сила захлёстывает с головой, и хватает немногого, чтобы повернуть свою жизнь на все 180°.
Ближе к раннему утру почтальонша, разносившая газеты, примчалась с оповещением, что меня вызывают в переговорный пункт.
Я помчалась со всех ног, и спросив у оператора, сколько меня ждали, то услышала, что прошло почти тридцать минут.
— Алло!
— Извини, что разбудила, — Нина была спокойна и говорила размеренно, как о погоде за окном. — Должна предупредить, что мне надо уехать на какое-то время.
— Что? Куда?
— Потом узнаешь. Присмотри, пожалуйста, за Лёней. Он такой шебутной, с ним глаз да глаз нужен.
— Нина… Когда ты вернёшься?
— Не могу сказать, — она помолчала. — Наверное, лет через пятнадцать. Может, меньше. Тут не угадаешь.
Потом я действительно узнала, что Нина сдалась милиции. Её судили и в конечном счёте приговорили к двенадцатилетнему заключению в колонии строгого режима.
Мне было тяжело оставаться в городе, где всё завязано на событиях минувших дней. Я ушла с работы, собрала чемодан и решила, что «начать с чистого листа», наверное, не так уж и плохо звучит.
Никто не отговаривал меня, не принуждал остаться, будто понимали, что нет ничего, что заставило бы отказаться от этой идеи.
Перед тем, как положить старт, я наконец прочла письма, которые собирала Юля, а после сожгла их все до одного. Возможно, это было глупо, но даже если так — я не жалею.
За город вела пустынная дорога. Вокруг шумели деревья, когда ветер качал тяжёлые ветви. Листья кружили, а потом падали на местами разбитый асфальт.
Солнце плыло по небу, так же вальяжно, как маленькая лодочка по озеру. Оно грело, не пекло, и меня всё сильнее уносила ностальгия.
Места, где прошло наше детство, оставались позади.
Вскоре показалась фура, водитель которой не прочь был взять попутчика.
«Куда ты едешь?» — спросил он. Я сказала, что не знаю, куда-нибудь. Подальше отсюда — хоть на другой конец света. Он мне улыбнулся, и мы тронулись, не то умом, не то с места.
Мимо проносились новые пейзажи, новые виды, которых я ранее никогда не встречала. И от этого мне было в кои-то веки спокойно, словно закончилась длинная муторная дрёма.
Водитель что-то сказал, и мне пришлось переспросить его, потому что слух внезапно подвёл. Он сделал музыку тише и тогда вновь повторил:
— Говорю, скоро кончится лето!
Я посмотрела на него, и мой взгляд привлекло степное поле за окном. Оно простиралось до самого горизонта, и будто уходило ввысь, превращаясь в необъятный купол над головой. Да…
— Да, лето...