Лет с девяти отец называл меня директором пивзавода - за мою накушанную стать и румяное, как яблочко, сдобное, как булочка, и круглое, как задница, личико.
На нём даже ямочек не было, такое оно было налитое и крепкое.
И когда пацаны говорили: «Чего ржёшь? Сейчас ряха треснет!», я действительно пугался, потому что треснуть ряхой – так себе шуточки.
А вот мама за «директора» на папу очень злилась.
- Не называй так его! – говорила она. – Никакой он не директор пивзавода, просто немного упитанный. Или ты хочешь видеть своего сына тощим?
Разумеется, видеть сына тощим папа не желал. Потому что тощий ребёнок – больной ребёнок. А директор пивзавода, как минимум, престижно.
Поэтому он всегда оправдывался:
- Так я же любя! – и трепля мои хомячьи щёки, приговаривал: – Ух, ты ж мой директор пивзавода...
А я думал: «Почему именно пивзавода? У директора мебельной фабрики тоже ряха будь здоров».
Мебельная фабрика располагалась неподалёку от нашего дома, и я частенько имел удовольствие любоваться её директором – невысоким, плешивым мужичком с животом-бочкой и лицом-шариком.
С другими директорами я, к сожалению, знаком не был - в школе у нас была директриса, но тоже, кстати сказать, женщина вполне себе габаритная. Так что вывод напрашивался сам собой: директором быть здорово, причём любым. Потому что все директора хорошо питаются.
А питаться я очень любил. А хорошо питаться – тем более. И даже немножечко считал это своим призванием. Правда, случалось это достаточно редко, лишь по праздникам. Но уж тогда я отрывался, так отрывался, что называется - до отвала.
Причём никакое это не выражение, а самый неподдельный факт!
Ибо не успевали гости осушить первую рюмку, как я уже опорожнял полстола, потому что с момента расстановки блюд находился с распахнутым ртом в нижнем старте, и лишь папа произносил: «Ну-у, если у всех налито…» - наскакивал на еду, как кролик на крольчиху, и так же быстро финишировал.
Колбасная нарезка, маринованные огурцы, оливье с холодцом и винегретом, а также - пирожки с беляшами и пирогами с блинами влетали в меня с такой скоростью, что через минуту мама уже кричала папе:
- Да помоги же ему выбраться из-за стола, он уже еле дышит!
И папа оттаскивал меня от разорённых блюд, и укладывал на спину - переваривать.
А я лежал, вздыхал и думал: «Там же ещё горячее… А потом сладкий стол… Что ж это я так пирожками-то набубенился?».
А как не набубениться, когда так долго ждёшь? Когда столько нюхаешь, пока оно готовиться? Когда всё – «нельзя, нельзя!», и вдруг, наконец-то, «можно»?!.. Как тут не набубениться?!!
И в такие минуты мне становилось очень жалко себя и обидно за всё человечество, за наше несовершенство, за то, что желудок так мал, а кишки так медлительны.
И конечно же, конечно - за редкие праздники.
«Ну почему? Почему?.. - негодовал я. – Почему восьмое марта, а не - шестое, пятнадцатое, двадцать второе и тридцатое - каждого месяца?! Почему всё вкусное - так редко, а обычное - каждый день?!.. И главное, зачем? Зачем ВСЁ СРАЗУ?!! Почему не постепенно?!»
И когда через пару дней в доме доедалось всё вкусное, слизывая с пальцев последние крохи тортика, я вопрошал:
- Мам! Пап! А почему нельзя, например, сегодня - винегрет, завтра - оливье, а послезавтра – пирожки с тортиком? Почему на праздник - всё, а потом – ни-че-го?!!
И мама говорила:
- Придумаешь тоже. А горошек где взять? А майонез, колбасу, мясо?.. Совсем с ума сошёл? Не знаешь, из чего еда делается?..
- А кстати, коммунисты, - многозначительно замечал отец, - именно так и питаются.
И я кричал:
- Так ты же тоже коммунист!
- Что ты нос с пальцем сравниваешь? То ж настоящие коммунисты - верные заветам Ильича, ленинцы!
- А ты неверный?
- Мы – неверные, - вздыхал на это папа, и добавлял: - Вот вырастешь, станешь директором пивзавода и будешь чёрную икру ложками лопать.
- Не называй его так! – тут же каменела лицом мама.
И папа начинал оправдываться:
- Так я ж любя.
А я говорил:
- Сдалась мне ваша икра! Лучше я буду директором кондитерской фабрики...
И, представляя море шоколада, флотилию тортов и несметные, сверкающие фантиками косяки конфет, расплывался в такой широкой улыбке, что ряха моя неизменно трескалась.