Эта ночь стала самой длинной ночью в моей жизни. Уснуть я не смогла. Как привидение выбралась из спальни, где спали, не подозревая о моих муках, Ривка и Симха, и металась по гостиной как птица, случайно залетевшая в окно квартиры. Пыталась читать, но приходилось возвращаться к уже прочитанному, потому что смысл его ускользал. В голове спорили друг с другом две меня:
— Он точно пошутил надо мной. Вот я приду завтра, а он куда-нибудь сбежит.
— Нет, такого не может быть. Я же знала, была уверенна, что Женя чувствует то же, что и я. Это по-настоящему.
— А с чего это ты так уверенна? Ведь у тебя были после Игаля мужчины.
— Они всегда появлялись на ночь, на две, максимум на неделю. Один раз почти на месяц. Все они в конце концов исчезали с горизонта и я даже не жалела о них, будто этих самцов и не было.
— Может быть и так. Но ведь у вас был секс.
— То был обычный секс, чисто физиологический, случайный и без обязательств. Я уверена, что с Женей у нас всё будет совершенно не так.
— И сколько ты знаешь этого Женю? Всего-то минут сорок. Пятнадцать минут на стоянке и полчаса в его офисе»
Мою борьбу с самой собой прервал звон церковных колоколов. Откуда в Ольге[1] колокола? Ведь ближайшая церковь Петра и Павла только в Хайфе. Быть того не может! Ой, это же будильник в моём Сяоми. Я что ли заснула? Ну, точно. Лежу в гостиной на диване, без простыни, подушки, одеяла.
Надо бежать умываться, навести марафет на парцуфе паним[2] и лететь на работу, а там… А там… Ладно, хватит мечтать. Эй, черепушка, отключись!
Я во дворе Хеврат Хашмаль.
Оказывается, уже весна. Вон Иудино дерево цветет, и баухиния и другие деревья, цветы и кусты, такие же экзотические, названий чего я не знаю.
Не выдерживаю и оглядываю ряды машин на стоянке. Здесь ли Женина Hundai, в точности похожая на мою, с номером, который оканчивается на 102. Нет, не вижу. Машин так много, особенно белых, да ещё закрывают друг друга, и деревья между рядами мешают обзору.
Все давно уже пришли, все на местах, кроме босса.
Мой стол расположен так, что я сижу лицом ко входу. Мне виден каждый человек, проходящий мимо распахнутой двери. А вдруг он пройдёт? Это мешает мне сосредоточиться на программе, которую я разрабатываю. Поднимаюсь и иду в холл, к стеклянной стене. Внизу ползут жучки-машинки, будто в какой-то детской игре, справа закрученная восьмёрками дорожная развязка. А прямо передо мной до самого горизонта море. Солнечные блики, бегущие белые барашки — море красиво в любую погоду. Справа летит серо-голубой пограничный катер. Интересно, кто теперь на нём служит? Арабы? Вряд ли евреев могут допустить теперь к такой службе.
Солнце уже довольно высоко поднялось и зашло за крышу нашей башни. В стекле отразилось лицо. Я вздрогнула — его лицо. Быстро обернулась — никого. Снова повернулась к стеклу. Ой, это же моё собственное лицо отразилось. Дожилась, грежу наяву.
Как хочется подняться наверх, проверить, на работе ли Женя. Но что я скажу, если в это время его коллеги тоже будут там. Время, времюшко, дам тебе денюжку, ты быстрее пролети, если миленький в пути. Нет, не летит оно. Тянется, как жвачка-липучка.
Двадцать минут до перерыва. Пока дождусь лифта, пока добегу до западной проходной, пока разберусь с охраной…
— Иди уже. Я прикрою, если что. — Это Ринат.
Чмокнула подружку в щёку и побежала. «Ой, а вдруг у системщиков перерыв в другое время? Вдруг он забыл? Вдруг его куда-нибудь начальник послал?» Пробегаю через заправочную станцию и неожиданно кто-то хватает меня за руку. Поднимаю глаза — он, мой Женя. Я тянусь губами к его губам, но он прикладывает к ним палец:
— Ты что! Не здесь. Нельзя на людях. Или хочешь, чтобы нас камнями забросали?
Мы вошли в кафе «Star of the Maghreb»[3]. В помещении полумрак, окна все зашторены, а по стенам горят лампы в виде наклонных факелов. В кафе в это время ни одного человека. Впрочем, я ошибаюсь. У окна, где посветлее, сидят двое мужчин в тёмных европейских костюмах. Перед одним из них открытый ноутбук, рядом лежит чёрная папка, из которой он достаёт листы бумаги, и они о чём-то вполголоса спорят.
Мы прошли мимо них, и они даже не заметили нас, будто мы были невидимками.
Женя провёл меня в дальний угол, усадил на мягкий стул с гнутыми ножками и спинкой, напоминающей арабскую вязь, а сам сел напротив.
Сколько же лет я не была в кафе. Начала разглядывать обстановку. Вокруг столики тёмного полированного дерева, на них чёрные арабские кувшины с высокими узкими горлышками золотым орнаментом. Потри один из них и оттуда повалит дым, который материализуется в джинна. Гулким голосом он скажет: «О, моя повелительница, о, нектар моего сердца! Что прикажешь своему ничтожному рабу?»
Буквально из воздуха, как джинн, которого я себе представила, рядом со столиком появился официант. Молодой парень с густой чёрной, коротко стриженной бородой, белоснежной длинной рубашке и красной бабочкой. Он поклонился и сказал:
— My name is Jamal. Do you speak English, Russian, Hebrew, or Arabic? Корим ли Джамаль. Атем медабрим англит, русит, иврит о аравит?[4]
Женя ответил:
— О иврит, о русит, лё хашув. Афилу англит. (Или иврит, или русский, неважно. Даже английский.)
Джамаль снова поклонился, отошел, а через две минуты вернулся, положив меню на русском языке Жене, проигнорировав меня. Как же, ведь всё должен решать господин. Но Женя передал меню мне. Лучше бы он этого не делал. Да, там было всё на русском языке, но ни одно название не было мне знакомо. Впрочем, одно таки наполовину знакомое: «мороженое Booza». Я сказала официанту:
— Мороженое Буза.
Джамаль даже не шелохнулся. Ах, да. Всё решает господин. Женя кивнул:
— Два мороженого, два кофе и сладости для дамы.
Вскоре он появился с прозрачными чашами в которых лежали кругляши мороженого. Когда-то у нас подавали мороженое шариками, а эти больше напоминали нарезанный рулет, в котором просвечивали фисташки. Молотыми фисташками оно было также присыпано, и щедрая порция цельных фисташек была ещё в одной чаше. Следом появились вазочки с арабскими сладостями и миниатюрные чашечки с кофе.
Я попробовала откусить мороженое. Ой, оказывается оно совсем не той консистенции, как наше. Мороженое было тянучим, его можно было жевать. А вкус я даже не берусь описать. Одно слово — восхитительный. Я вспомнила как мама в моем детстве копировала известного комика из СССР, Аркадия Райкина, и говорила: «вкус списфицкий». Кофе тоже был какой-то особенный, и жутко крепкий.
Женя убедившись, что на нас никто не смотрит, перегнулся через стол и поцеловал меня.
— Тебе нравится, любимая?
Будто волна из нежнейших птичьих перьев, прокатилась по всему моему телу, и оно покрылось мурашками. Любимая, Женя назвал меня любимой.
— Да-а. Но больше всего на свете мне нравится, когда ты целуешь меня. Ты тоже мой любимый. Я люблю тебя!
К сожалению, перерыв быстро кончился. Мы пошли к проходной и Женя сказал:
— Мне очень хочется тебя постоянно целовать. И обнимать, и…
Я перебила его:
— Хочешь, после работы поедем к тебе. Мы будем целиком принадлежать друг другу.
Женя остановился, будто споткнулся. Повернулся ко мне. Выражение его лица было виноватым.
— Понимаешь, есть одно обстоятельство. Я должен был сразу тебе сказать, но я просто не успел, — он сглотнул, — у меня есть дочка. Её зовут Сашенька, Александра. Ей одиннадцать лет. Когда ей было четыре года, её мама, моя жена Рейчел, умерла от рака.
— Зихроно ле-враха[5], — я накрыла его руку своей.
— Ничего. Боль уже давно притупилась. А нам с Сашенькой надо жить дальше. И я рад, что в моей жизни появилась ты.
Я не успела подумать, как слова сами вырвались из меня:
— Это же чудесно! У меня будет дочка! Я тоже должна была тебе кое-что сказать, но мы ещё так мало знаем друг друга, потому я боялась, что это оттолкнёт тебя.
Я была замужем. По залёту, по девчоночьей глупости. Муж, он тогда даже ещё не был мужем, заставил меня сделать аборт. А потом мне врачи сказали, что я, скорее всего, больше никогда не забеременею. Он был чудовище и мы с ним развелись.
Женя схватил меня за руку и потащил в проходную. Там, в крытом переходике, между двумя окнами он схватил меня в охапку и стал целовать. В нос, в лоб, в ухо, в шею. Наконец мы соединились губами и телами, и руками и сердцами.
— Я так хочу целовать тебя всю, любимая.
— Да, любимый. Мне тоже хочется.
— Я подготовлю Сашеньку, и ты сможешь переехать ко мне. И тогда…
— Ой. А как же Ривка и Симха?
— Кто это?
— Это моя младшая сестра и её дочь.
— А сколько лет твоей маленькой сестричке?
— Она на семь лет моложе меня.
— Ты можешь не отвечать на мой вопрос, ведь женщин о возрасте не спрашивают. И не бей меня по голове, это моё больное место[6]. Сколько же тебе лет?
Услышав до боли знакомую фразу из комедии Эльдара Рязанова «Служебный роман», которую мы ещё с папой и Ри смотрели тысячу раз, я расхохоталась.
— Буду знать, где у тебя больное место. Мне уже тридцать пять.
— Да-а? А я считал что тебе лет двадцать девять, не больше.
— Ну, ты и врун.
— Ну, максимум тридцать два. Впрочем, это неважно. Главное, что я люблю тебя. И буду любить когда тебе будет восемьдесят или больше.
Значит твоей маленькой, беспомощной сестрёнке двадцать восемь. Ничего себе беспомощная малышка. Тебе самой не смешно?
Я оглянулась — никого, и быстро поцеловала Женю.
— Теперь каждый раз, когда ты скажешь мне слово «люблю», я буду целовать тебя. Даже на улице. Так что будь поосторожнее. А теперь мне надо бежать. Мы и так уже опаздываем.
— Ты мне так и не ответила насчёт переезда ко мне.
— Потом через SMS договоримся, где встретимся. Вот тогда и поговорим серьёзно.
Ещё один поцелуй прямо под носом у охранника, и я, преодолевая желание бежать вприпрыжку, как девочка, которой подарили вкусную конфету, заторопилась ко входу в здание.
ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ
Весь остаток рабочего дня я поглядывала на экран смартфона, боясь пропустить SMS, но его всё не было. Меня так и подмывало послать сообщение самой, но Женя может подумать, что я преследую его, ограничиваю его свободу.
Конец дня. Сообщения нет, как нет. Вот, значит, как. Ну ладно, не очень-то и хотелось! А у самой глаза на мокром месте.
Ехала домой, не замечая дороги. Больше глядя на соседнее кресло, где лежал мобильник, чем следя за движением. Может с ним что-то случилось? Может кто-то видел, как мы целовались? Может на него настучали? Вопросы, вопросы, вопросы.
Схватила телефон и выскочила из машины, в сердцах хлопнув изо всей силы дверью. Хотелось шандарахнуть молчащий мобильник о стену, будто это он во всём виноват. Стала подниматься по лестнице.
На середине одного из лестничных пролётов выключился свет. И тут же включился. Значит, кто-то поднимается за мной следом. Или сверху спускается. Но почему я не слышу шагов? Остановилась, прислушалась. Кто-то крался следом, но тоже остановился. Я слышала дыхание. А вдруг это насильник? Ведь уже были случаи, когда арабские подростки насиловали и убивали девушек и женщин. Я рванулась бегом наверх. Сзади тоже, теперь уже не скрываясь, затопали явно мужские ноги.
Пока я добегу, буду звонить, пока Ривка подойдёт открыть… Стоп. Нельзя, чтобы Ривка открывала дверь, ведь на неё тоже могут напасть. Надо найти ключи и сходу попасть в замочную скважину. Как назло, найти на бегу в сумочке ключи не получалось. Вот я уже у двери. Наконец нащупала ключи…
Меня схватили за плечи, одной рукой зажав рот. Попыталась кричать, но получилось только глухое мычание.
— Тихо, тихо… Что ж ты так перепугалась. Это я, Женя. Ну, тихо.
Рука отпустила мой рот, ласково погладила по щеке. Меня повернули и мы оказались лицом к лицу. И тут я со всего маху влепила Жене пощёчину. А потом с рыданиями стала барабанить кулаками по его крепкой груди.
Он стоял опустив руки, и даже не уворачивался.
— Ты гад! Паразит! Скотина! Как же ты меня напугал.
Постепенно рыдания перешли во всхлипывания, и вдруг я взяла его лицо в руки и начала осыпать поцелуями.
Нас учуял Патрик Второй, который, хотя давно и бесповоротно оглох от старости и почти ослеп, но каким-то шестым чувством всегда знал что творится за дверью, а меня узнавал, когда я ещё только входила в наш двор. Он начал лаять и Ривка глянула в глазок, увидела меня, но не поняла что происходит. Решила, что на меня кто-то напал. Схватила мататэ[7], распахнула дверь и, как говорится, картина маслом: её старшая сестра целуется с незнакомым мужчиной. Да как!
— Эй! Вы не забыли, что вы на лестнице? Может вы в дом войдёте?
Мы смущённо оторвались друг от друга.
— Ри, познакомься с моим другом. Это Женя. Женя, познакомься с моей сестрой. Это Ривка.
— Ага, вижу я, какой друг. Не успел нарисоваться, а уже целуется с моей сестрой. Ну, ты Ань, даёшь!
— Кое-кому напомнить, что мы увидели с папой, когда навещали тебя в больнице. Кто-то тогда вообще впервые виделся с Семёном, а уже целовался.
Жень, чтоб ты на всякий случай знал: Ривка замужем, а Семён это её муж. А вот эта девочка, которая выглядывает из-за двери комнаты — её дочь, Симха, Симочка.
— Да я уж понял. — Он протянул Ривке руку. — Здравствуйте.
Потом опустился на корточки и улыбнулся моей племяннице:
— Давай познакомимся? Меня зовут дядя Женя. Нет, не дядя, просто Женя.
Я ожидала, что малышка испугается. Но она смело подошла к Жене и подняла ладошку вверх. Женя легонько ударил её своей ладонью.
— Сколько же тебе лет, маленькая леди?
— Мне десять. А тебе?
— А мне тридцать четыре. Что, старик?
— Нет, ты совсем не старик. А у тебя дети есть? А как их зовут?
— Есть, одна дочка. Почти как ты. Её зовут Сашенька, и ей одиннадцать лет.
Симочка запрыгала на одной ножке, победно вскидывая кулачок:
— Ура! У меня будет подружка! — и она побежала делиться новостями с мамой, которая оставила нас и возилась в кухне, соображая, чем бы угостить нежданного гостя.
Женя, думая, что я его не слышу, пробормотал себе под нос:
— Может быть даже больше, чем подружкой. Может даже сводной сестричкой.
Не знаю из каких таких запасов, но Ривка сварганила прямо-таки королевский ужин. Даже вытащила из угла полки папиного шкафа плоскую бутылку украинской водки «Hlibny dar». Папа был родом из Украины и любил всё украинское. Он был стопроцентный еврей, и по матери и по отцу, но скажу вам по секрету, обожал сало с чёрным бородинским хлебом. У арабов алкоголь, а тем более свинина, были под страшным запретом.
Симочке мы тоже разрешили посидеть с нами за столом. Сначала она сидела рядом с мамой, а потом, к величайшему нашему удивлению, влезла на руки к Жене. Видимо, она очень скучала по отцу, по отцовской ласке.
Неожиданно малышка спросила:
— Женя, а ты женишься на мам Ане?
На несколько мгновений за столом повисло молчание, а потом Женя поцеловал Симочку в её льняные, как у Ривки, волосы и медленно, обдумывая каждое слово, сказал:
— Если твоя мам Аня согласится быть моей женой, и если твоя мама, и ты, и моя Сашенька не будете против — конечно женюсь.
— А я уже не против. Моя мама тоже не против. Мам Аня, а ты согласна?
— Ой-ёй-ёй, — я зарделась. Даже без зеркала я знала это. — Женя, тебе не кажется, что ты гонишь лошадей? — Я повернулась к ребёнку, — Симочка, родная, это очень серьёзное решение. И Жене, и мне надо какое-то время подумать.
Женя вскоре засобирался домой. Я не хотела отпускать его на ночь глядя, мало ли что могло случиться. Но ведь у него дома его ждала маленькая девочка. И конечно же нельзя было допустить, чтобы она ночевала одна. И всё же я на минутку затащила его в родительскую спальню. Мы слились в горячем поцелуе, и как-то само собой получилось, что к концу его были уже обнажённые.
Впервые в жизни я почувствовала что, такое оргазм. И вообще это было так феерически, что я не могла удержать стон, и пришлось впиться зубами в Женино плечо, чтобы его заглушить.
Не знаю, слышала ли Ривка что-нибудь, но когда мы вышли из спальни, уже одетые, она бросила на меня взгляд и подмигнула.
— Вот хорошо, что ты, Женя, ещё не ушёл. Я пошла укладывать спать Симочку и боялась, что не попрощаюсь с тобой.
САШЕНЬКА
Мы встречались с Женей украдкой. В «нашем кафе», на берегу моря, в подвальных этажах Электрической компании, где находились сервера компании. Прятались между стойками с компьютерами и там целовались до одури и давали волю своим рукам, исследуя наши тела. Но всё это было не то. Мне, и уверена Жене, до боли хотелось повторить наш опыт проникновения друг в друга. Но ездить для этого к нам с Ривкой и Симочкой, Женя наотрез отказался.
— На какой-то праздник я бы поехал. Но ездить туда всё время, чтобы, ну, ты понимаешь меня… Я знаю, что Ривка обо всём догадалась тогда. Поэтому в который раз говорю тебе: переезжай ко мне.
Я ужасно боялась этого. Почему? Всё дело в Сашеньке, его дочке. Вдруг она примет меня в штыки, вдруг потребует от отца, чтобы он бросил меня. Женя показывал мне фотографии дочки. Да, я её уже заочно любила, но встретиться с ней боялась. Попыталась объяснить это любимому. Но он сказал, что я ужасная трусиха и что под лежачий камень и вода не течёт.
— Я уже говорил с Сашей, рассказал что полюбил тебя, и что хочу чтобы ты жила с нами.
— А она что?
— Она ничего не сказала. Ушла в свою комнату. Кажется, плакала.
— Вот видишь! Ей никто не сможет заменить маму.
— Но от тебя и не требуется. Будешь ей просто сестрой, ну, или подругой.
И всё же я никак не могла себя пересилить.
Было тридцать первое декабря. Наступал Новый две тысячи тридцать пятый год. По традиции, мы с Ривкой и Симочкой наряжали ёлочку. Правда, ёлочка был искусственная, но мы прикрутили к ней несколько веточек пихты, чтобы в квартире пахло Новым годом. Ривка сняла с антресоли коробку с игрушками, и гирляндами. Электрические гирлянды сразу отложили, как во все последние годы, потому что если бы увидели их мигание с улицы, могли бы бросить в окна камни, или даже выстрелить.
В дверь постучали. Боже, кто это? В эту дверь не стучал никто уже много лет. Мы с Ривкой растолкали коробки с игрушками за диван, а ёлочку засунули под стол. Я пошла к двери и заглянула в глазок. За дверью стоял Женя.
Я открыла дверь, но он не входил. Потом у себя из-за спины вытолкнул девочку.
— Знакомьтесь, это Саша.
Мы обе застыли. Я боялась шелохнуться. У Саши были огромные, на её худеньком детском личике, глаза, и я утонула в них. Ривка и Сима тоже затихли. В этой тишине очень слышно прозвучал шёпот девочки:
— Мама. Ты моя новая мама. Я так ждала тебя.
Она сделала шаг через порог и уткнулась мне в ноги. Её худенькие плечи тряслись. Теперь рыдали все. И моя несгибаемая сестрёнка, и Симха, и Саша, и я. Даже Женя утирал кулаком слёзы. А я всё гладила её волнистые тёмно-каштановые волосы и ощущала всё её невесомое тело, прижавшееся ко мне.
Мы все вместе наряжали ёлочку. Правда, взрослые лишь подавали игрушки и давали советы, а вешали их на ёлочку Симха и Саша. Потом украсили гирляндами зеркало над диваном, ручки тумб и папиного шкафа.
Вытащили из кухни стол, поставили его рядом с диваном. Малышки стали носить на него тарелки с гефилте фиш, с селёдкой под шубой, с запечённым в фольге мясом с приправами, а мы с Ривкой по-быстрому дорезали салаты и традиционный салат-оливье.
Женя порывался в чём-то помочь, но мы его отправили в папин шкаф выбирать вино и открывать бутылки. Он хлопнул себя по лбу:
— Забыл! - и выскочил за дверь.
Через несколько минут он вернулся с бутылкой шампанского в руке. Где он его добыл — науке неизвестно. А вот сладостей и всяких напитков для детей у нас было в избытке.
Мы проводили Старый год вином. Все настроили свои будильники на 23: 59. И вот они все разом зазвонили. Каждый свою мелодию, но от этого получилось ещё более торжественно. Женя хлопнул пробкой от шампанского и мы негромко крикнули: «С новым годом, с новым счастьем!» А я добавила:
— До прошлого года я была невезучая. И время было невезучее. Но этот год подарил мне новую жизнь и счастье огромной любви. И я при всех хочу сказать: любимый мой Женечка! Я согласна стать твоей женой! Отныне и навеки!
Моё горло внезапно сдавило спазмом и больше я не смогла продолжать. А Женя вдруг встал на одно колено, и в его руках оказалась коробочка. Там на синем бархате лежало кольцо. Женя взял мою руку и надел на него колечко.
Ривка вдруг загудела как иерихонская труба:
— Отныне и навеки, пока смерть не разлучит вас, объявляю вас мужем и женой. Она быстро развернула кусок фольги с печёного баклажана, завернула в неё бокал и положила на пол перед Женей:
— Не помню, что там положено говорить, потому что когда я выходила замуж за Сёму, я ни одного слова не слышала, что там говорил раввин. Но помню, что мужу надо раздавить бокал ногой. А ещё знаю, что это для того, чтобы евреи помнили о разрушенном еврейском Храме. Это уж точно о нас сказано. Давай, Женя!
Женя раздавил бокал. Минуту стояла тишина, а затем образовалась куча мала. Все смеялись и плакали, обнимались и целовались. А больше всех радовались девочки. Ведь теперь они были сёстрами. Сбылось предсказание Жени.
Сашенька принесла стул с того места, где она сидела, и попросила папу подвинуться. Поставила свой стул между нами и уселась посередине, ухватив меня за руку. Я подняла её худенькое тельце и усадила себе на колени.
— Вот так лучше, доченька. Я же тоже хочу, чтобы папа сидел рядом со мной.
Когда страсти понемногу улеглись Женя сказал Ривке:
— Не знаю, как правильно называть тебя, я в этих делах не дока. Потому буду называть тебя сестрой. Ты не против?
— Конечно не против, братик, — улыбнулась Ри.
— Так вот, сестричка. У меня для тебя и твоей дочки есть подарок.
С видом фокусника он произнёс:
— Эйн, цвей, дрей, — и откуда ни возьмись, в его руках оказался конверт, который он передал Симочке.
Та вопросительно взглянула на маму, и Ривка одобрительно кивнула ей в ответ. Осторожно, робкими пальчиками девочка оторвала сбоку полоску и вытащила из конверта сложенный лист бумаги. Стараясь не помять его, развернула и оттуда выпала фотография.
Ривка вскрикнула:
— Сёмочка, мой Сёма. Наш папка, доченька!
Симха взяла фотографию, начала её обцеловывать. Потом отодвинула фотографию и всматривалась в неё, пытаясь впитать сердцем каждую деталь. Она и раньше видела фотографии своего папы, но ведь столько лет прошло.
Ри схватила письмо и заперлась с ним в ванной. Лишь перечитав его несколько раз, она вышла оттуда. Глаза заплаканные, но счастливые. Они с дочкой поменялись. Симочка взяла письмо, уселась на диван и пыталась прочитать его. Письмо было на русском языке, а она довольно слабо читала по-русски. Потом отдала письмо Ривке и сказала:
— Мам. Я хочу чтобы теперь ты, укладывая меня спать, вместо сказки читала мне папино письмо.
В конце концов, письмо попало мне в руки. Там были слова нежности и любви к Ривке и дочке, но, кроме того, там было написано, что тот, кто передаст письмо, знает, где он находится, чем занимается для наступления свободы, и что теперь через этого человека с ним всегда можно держать связь.
Сёма писал о моём муже (как же сладко звучит это слово — муж). Но именно это ужасно обеспокоило меня. Выходило, что Женя постоянно рискует.
И снова, как уже не раз бывало: я будто раздвоилась. Одна я криком кричала: «Запрети ему это делать! Он рискует и собой, и тобой, и Сашенькой». Вторая же убедительно говорила: «Вспомни, чему учил тебя папа. Он всегда ставил интересы страны выше своих собственных. Неужели, если бы Женю призвали на войну, как когда-то мужа Лиоры, ты не пустила бы его? А ведь это тоже война».
Мы уложили девочек в одну кровать, Ри легла на свою, а я совершенно открыто пошла с Женей в папы-мамину спальню. И конечно же, почти до утра мы с ним не спали.
Тем не менее, утром все встали рано. Мы все вместе довольно плотно позавтракали остатками праздничного ужина. За столом Женя спросил Симочку:
— Ну что, ты отпускаешь свою мам Аню со мной?
А та рассудительно ему ответила:
— Конечно. Ведь жена должна везде следовать за мужем. Ведь она теперь замужем. — Она выделила голосом «за мужем», а затем «замужем», — Но вы же будете часто приезжать к нам в гости?
— Конечно, дорогая. А вы с мамой, а потом и с папой, будете приезжать к нам. И все праздники мы будем отмечать вместе.
Потом, обращаясь ко мне, сказал:
— Сегодня на работу мы поедем на двух машинах. А там ты свою машину сдашь. И будешь в зарплату получать больше. Впрочем, ты сама реши, сдавать её или нет. Вечером мы вернёмся сюда и ты соберёшь свои вещи, чтобы перевезти их к нам.
— Мамочка, папуля, а можно я сегодня останусь с Симхой здесь до вечера. А вечером вы меня заберёте.
Я поцеловала её:
— Да, доченька, оставайся.
Мой новоиспечённый муж рассмеялся:
— Ну вот, жена уже командует.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ: http://proza.ru/2021/09/15/839
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Ольга — Имеется ввиду Гиват Ольга
2. парцуф паним — (ивр.) разговорное «морда лица»
3. Star of the Maghreb — Звезда Магриба
4. Меня зовут Джамаль. Вы говорите по английски, по русски, на иврите или арабском?
5. зихроно ле-враха — благословенна будь его память
6. «не бей меня по голове, это моё больное место» — фраза из кинофильма Эльдара Рязанова «Служебный роман»
7. Мататэ (ивр.) — метла с длинной ручкой для подметания полов