Мы сидели друг против друга, замершие в неудобных позах, словно гранитные статуи, и смотрели друг на друга так, будто впервые после долгой разлуки. Лицо Алексея, некогда улыбчиво дружелюбное, в данный момент выражало полное непонимание и даже раздражение, что мне, конечно же, было в какой-то мере не по нраву. В комнате было тихо, лишь непрерывный ход часов, висевших на стене у меня за спиной, действовал на нервы, и я чувствовал, как постепенно, с каждой отбитой секундой, я приближался к той точке, когда ни единое слово не способно будет сдержать бурный порыв эмоций. Первым, на удивление, не выдержал Алексей, и, поправив свои волосы, он склонил ко мне голову и тихим голосом сказал:
— Ты, брат, сам себе противоречишь.
Я молчал. Он не сводил с меня взгляда, будто испытывая, будто ожидая моего "взрыва", ибо "взрыв" этот значил победу для него, но я молчал. Губы его дрогнули, и я со злостью понял, что он улыбается. Улыбается! Я двинулся вперёд, чувствуя резкий и неприятный звук — то зубы мои скрипнули, когда я, сжав кулаки, думал о том, как бы врезать ему и сбить эту насмешливую ухмылку, этот намёк на то, что он считает меня за дурака или ещё хуже.
— Бог умер, — процедил сквозь зубы я, — мы сами его уничтожили. Бог мёртв!
— Вот! — воскликнул Алексей и всплеснул руками, будто уличив меня в какой-то подлости. — А некоторое время тому назад я слышал иную речь: якобы то, что Бог, в некотором его виде, существует. Разве это не твои слова?
Я резко встал, продолжая сжимать кулаки, и начал расхаживать по комнате. За дурака держит, не иначе! Я пылал. Мне хотелось вновь и вновь бить его по его красивому лицу, вновь и вновь кричать, что он, мой дорогой друг и товарищ, он полный идиот и кретин, и я ненавижу его!
— Алексей, право! — взмахнул я руками. — Ты мыслишь по-детски, воспринимая эту фразу прямо, якобы Бог умер сам по себе, как умирает человек, как умирает любой из нас. Я не узнаю тебя... — Я снова сел и сложил руки на груди, и склонил голову, с грустью смотря на него, и не находил, что сказать, ибо он уже давно разочаровал меня. — Я не верю в Бога, каким его рисуют люди. Я не верю, что т;, во что верю я, называется Богом в любом его виде.
Алексей молчал. Он закрыл глаза и массировал их большим и указательным пальцами, и я смутно вспоминал его жалобы на бессонницу, нехватку идей и перманентную усталость, но не подал виду и холодно наблюдал за ним, ожидая ответа.
— Бог как нечто вымышленное существует в умах людей, как нечто "правильное", то, как должно быть, — не дождавшись ответа, нетерпеливо заговорил я, будто разжёвывая простую истину ребёнку. — Бог — маяк в густом тумане, искусно выдуманный, чтобы ограничивать и запугивать, ибо людям страшно зайти в туман, ибо, зайдя в туман, они перестанут быть людьми. — Я видел, как загорелись глаза у Алексея, когда он взглянул на меня, но я продолжал, переходя на заговорщицкий шёпот. — И когда люди заходят в туман и перестают быть в этом тумане людьми, когда открывается перед ними бездна, чернее самого чёрного, и тогда я зову это гибелью Бога.
Я выглядел победителем. Я чувствовал себя победителем. Но Алексей, глубоко вдохнув, медленно помотал головой и кивнул.
— Да, — сухо сказал он. — Ты прав.
— Конечно же! Но люди, им нужно во что-то верить, в какого-то идола, в какого-то Бога. Потому что верят они, что этот Бог, он защитит и оправдает, потому что Бог значит, что человек не один. А одиночество — самое страшное, что может быть с человеком. Ты думаешь, вот, ты думаешь, что тебя окружают твои друзья, ты всегда окружён людьми, но нет, я тебе скажу, что нет, ты одинок, — я повернулся к Алексею и ткнул в него пальцем. — Ты, брат, одинок. Там, внутри, куда не заглянет никто иной, кроме самого тебя, вот там ты по-настоящему одинок, когда лицом к лицу сталкиваешься со своими мыслями, там более никого нет. И люди боятся этого, оттого и выдумали себе того, кто разделит с ними этот страх перед самим собой, перед мыслями, перед искушениями, перед страстями и вожделениями!
Выдумали Бога! Выдумали, чтобы скрыть свои самые мерзостные помыслы, оградили
от остальных. А потом убили. И устроили пир на костях, запретив говорить о том, что Бог умер. Чтобы не запугивать. Ведь тогда, узнав люди правду, начнётся хаос. Но Бог мёртв!
Я криво улыбнулся и засмеялся. Глупые люди, какие глупые! Привыкшие верить в сказки, они и живут, надеясь на кого-то потустороннего, кто в любой момент придёт на помощь и оградит от угроз, спасёт, помилует. Глупые! Глупые!
Алексей молчал, наблюдая за мной, прищурившись, а я снова ходил по комнате, дыша так, будто бежал километры. А когда останавливался лишь на мгновенье, то смотрел на своего некогда друга и видел в его глазах упрямое раздражение, и видел это не в первый раз, потому злость с новой силой вспыхивала во мне, и я хотел кричать. И я кричал.
— Вот ты смотришь с недоверием, а почему?! Да потому что понимаешь, что я прав, и тебя пугает это. Не так ли?! Пугает это, пугает моя правда! А всё потому, что ты, Алексей, ты слизняк! Может, ты и не веришь в привычного Бога, но веришь в Бога иного, и ты знаешь, о ком я сейчас говорю. — Я улыбнулся, глянув на Алексея. — Стоит ли говорить, что Максим Горький умер? Умер, поддавшись слабости, и, увы, я не увижу больше того, кто раньше был моим другом, потому что из той бездны, в которую ты свалился, из неё уже не выкарабкаться.
— Как знаешь, — тихо ответил на то Алексей и отвернулся к почерневшему окну, напоминающему дыру в стене, ибо ни звёздочки не высыпало на небе: на землю уже давно ступила погрязшая в облаках ночь.
На стенах мерцали тени, гонимые дрожащими языками пламени из камина, и в полумраке комнаты я стоял, упёршись в громадное зеркало в раме из позолоты. Я стоял, склонив голову, но смотрел прямо себе в глаза и не видел на месте них глаз, только чёрные колодцы, полные злобы и раздражения.
— Для чего человек приходит на землю, для каких целей? Зачем живёт он и страдает от душевных мук и мук совести, если конец в итоге известен и одинаков для всех? Человек рождается и развивается с годами, учится, зарабатывает себе на жизнь, ест, строит дом для себя и своей семьи, воспитывает детей и умирает, а дети повторяют его судьбу, так не глупо ли это? Если Бог, как утверждают, существует, то зачем он запустил этот механизм, повторяющийся из раза в раз? Если Бог существует, то имя ему только мерзостный психопат и палач, развлечением выбравший себе наблюдение за человеческой жизнью. Ваши ставки, господа, сколько лет проживёт ученик сапожника Васька, выросший без отца, но с матерью-пьянчужкой, как долго огонёк его жизни будет бороться с бурей? "За что, за какие грехи я заслужил смертную казнь без права помилования?!" — спрашиваю я у Бога, но ответа никогда не услышу, ибо Бог мёртв! — я засмеялся громко, зло и напрасно, ибо некому уже было слушать мой смех. Человек в отражении смеялся мне в лицо и безжизненно смотрел своими чёрными глазами, и смеялся холодно и насмешливо, скаля зубы цвета слоновой кости. Не было ничего человеческого в том, кто смотрел на меня из зеркала, и от осознания абсурдности этой мысли я рассмеялся сильнее, громче, и что-то неприятно тяжёлое ударило меня по груди.
— Леонид Андреев умер! — крикнул я отражению. — Да здравствует Леонид Андреев!