ТОМСК. 1929. ТЕЛЬБЕССБЮРО, ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ЭЙХЕ
Итак, в начале февраля двадцать шестого года было принято постановление по Тельбесскому заводу, работающему на базе тельбесской железной руды и каменного угля Кузбасса. Название правительственного документа оказалось длинным и не характеризующим суть основного вопроса: «О проведении подготовительных и исследовательских работ технико-экономического характера на месте постройки, составлении детальных рабочих проектов и смет».
Менее чем через месяц в Томске была создана специальная проектная организация – Тельбессбюро, которое стало филиалом накануне организованного в Ленинграде Гипромеза – так сокращенно вошло в историю название Государственного института по проектированию металлургических заводов.
В связи с этим развернулась лихорадочная работа по доведению имеющегося проекта завода до полной готовности и начала строительства. Но работа по разным причинам шла ни шатко, ни валко.
Наступил двадцать девятый. Сменилось руководство Тельбесстроя. Вместо Подзаходникова начальником строительства поставили Филомея Тимофеевича Колгушкина, бывшего заместителя председателя Сибкрайсовнархоза. Главным инженером был назначен Иван Петрович Бардин.
В последний день февраля в «Торгово-промышленной газете» вышла статья о начале строительства Тельбесского завода. В ней были опубликованы выступления новых руководителей строительства.
С этого дня развернулась настоящая работа по переделке имеющегося проекта. Правление Гипромеза поручило корректировку проекта крупнейшим западным фирмам, специализирующимся на строительстве современных металлургических заводов. Из десяти представленных на рассмотрение проектов Технический совет института выбрал проект фирмы «Фрейн». Он был утвержден Главчерметом ВСНХ СССР и предусматривал выпуск 400 тысяч тонн чугуна и 430 тысяч тонн проката в год…
… Выбор для строительства пал на территорию, принадлежащую Горбуновскому сельскому совету – на противоположном от Кузнецка левом берегу реки Томи. Пока что это была заболоченная котловина, богатая грибами, ягодами и дичью. Удачное сочетание месторождений каменного угля и руды давало замечательную возможность строительства металлургического завода именно здесь. Кроме того, к предполагаемому месту строительства уже была проложена железная дорога, и под боком протекала многоводная река Томь.
Правда, первые строительные работы начались здесь весной двадцать седьмого, когда на склоне Старцевой горы появились деревянные домики в один этаж для лиц, занятых подготовкой к строительству завода. Потом ажиотаж спал, и люди, вселившиеся в эти жилища, начали собственное обустройство. Они строили сараюшки, разводили скот и птицу. Устраивали огороды, переходя на обычный сельский образ жизни. У многих создалось впечатление, что в этих местах никакого завода во веки веков не будет.
Никто в Кузнецке не догадывался, что за рубежом и в советских проектных конторах кипит упорная работа над будущим заводом. Российские инженеры проектировали вспомогательные сооружения и объекты смежных производств. Проектированием железного рудника в Тельбессе занималась группа профессора Вильки, коксовых батарей – группа инженера Шульгина. За работами следили не только Главчермет, Гипромез, Тельбессбюро, но и лично Роберт Индрикович Эйхе.
С секретарем Сибкрайкома партии Эйхе, Бардин встретился еще в Щегловске, в его персональном вагоне. Это было незабываемое знакомство.
Одинокий вагон стоял вблизи строящегося здания вокзала. Вдали торчала высокая водонапорная башня. Ее окружили десятки разных повозок с понурыми лошадьми. То и дело, поскрипывая, по рельсам проплывали вагоны, доверху груженые коксом. Пойдут на Урал, заметил про себя Бардин…
Попасть к Эйхе удалось не сразу, он долго и громогласно разговаривал с местным руководством, которое пригласил для беседы после недавно закончившейся партконференции. Потом в «предбаннике» высокого начальника Бардину многозначительно шепнули, что Эйхе будет ужинать. Наконец, когда дело шло к глубокому вечеру, и за окошком вагона перестал сновать маневровый паровоз, полноватый мужчина с усталым взглядом изрек:
— Можете пройти в кабинет Роберта Индриковича.
Хотелось Бардину не только увидеть самого всесильного человека в Сибири, но и поведать ему, как он собирается строить будущий завод. Какие у него за плечами силенки. И то, что по наущению Хренникова из Главчермета некоторые деятели из Тельбессбюро не очень-то держат нос по ветру, высказывают много сомнений и, как принято в таких случаях, скатываются к вариантщине. А профессор Гутовский из технологического института вообще отказался от встречи с Бардиным…
Принял Эйхе московского назначенца очень даже сухо. Точнее, с явной неохотой и поэтому неприветливо. По-видимому, Бардин не произвел на него впечатления специалиста, которому можно было бы доверить выполнение весьма серьезной задачи государственного значения. Много таких развелось в последнее время в столице. Почуяли, что запахло в Сибири жареным…
Закуток, в котором окопался Эйхе, трудно было назвать кабинетом. За небольшим столом сидел человек сурового вида. Темные, на первый взгляд, несколько всклоченные волосы. Проницательный взор, причем один глаз немного прищурен – словно старается въесться в нутро вошедшего человека. Потом оказалось, что так Эйхе скрывает его частое подергивание от нервного тика… Длинный неровный нос, густые коротко стриженые усы и бородка, выступающая клинышком. Впалые, забывшие про бритье щеки. Грубая рубаха из серо-зеленого сукна. Большие коричневые пуговицы, прихваченные к материи черным «крестиком».
— Садитесь! — Эйхе указал взглядом на дальний от себя стул. — Мне доложили, что вы намерены стать главным технологом нового завода в Кузнецке. Это так?
По всему было видно, что Эйхе не питает никакого интереса к появившемуся перед ним человеку. И Бардин понимал, что значащего для него разговора на этот раз не получится.
Эйхе, не дожидаясь ответа на свой вопрос, продолжил:
— Дело огромнейшей государственной важности, — на несколько секунд задумался, вынул из пачки папиросу, закурил и, облегченно выпустив перед собой клуб дыма, спросил, — вы знаете, в какой стороне находится место строительства?
Бардин был ошеломлен вопросом. Но ответил.
— Я именно туда направляюсь. Был пока только в Томске…
Эйхе резко ткнул пальцем в сторону, где находился один из тамбуров вагона.
— Там! Именно там находится Кузнецк. От нас строго на юг! От этого рельса ровно двести верст… Я думаю, что вам товарищ…— он мельком глянул в свой «поминальник» и, видимо, уточнив фамилию посетителя, продолжил, — товарищ Бардин, хорошо бы ознакомиться с местом и условиями будущего строительства. Я осведомлен о ваших предыдущих заслугах. Вижу: весьма значительны. Но, признаться, на этот раз они не в счет. Ваши успехи мы будем учитывать не менее, чем через год-два, отсчитывая от сего момента…
Из складывающейся обстановки было видно, что скомканный разговор исчерпан. Так и получилось. Папироса Эйхе была искурена. Возможно, на такие промежутки перекура у этого человека была рассчитана вся жизнь…
— Желаю вам доброго пути, очень тщательно ознакомьтесь с площадкой. Если представится возможность, поговорим об этом более содержательно, — и повернулся к полке, занятой книгами и разными папками.
Ни при встрече, ни при расставании, заметил Бардин, Эйхе не пытался войти с ним в близкий контакт, как с собеседником, не говоря уже о том, что ни разу не протянул руку…
КУЗНЕЦК. 1929. ПЕРВЫЙ ПРИЕЗД
Небо высилось в далекой синеве. И воздух опьяняюще чист. Такого воздуха Бардин не видел в своих краях. Москва тоже не могла ничем похвастать – там коптильных труб, пожалуй, было еще больше, чем в Каменском…
С Бреусом добрались до станции, где вчера Бардин вылез из вагона. Пошли на ближайшую улицу. Железнодорожная – само название говорило, что здесь должна находиться контора, которая интересовала Бардина.
Начальником строительного управления Наркомата путей сообщения оказался некто Лебедев, энергичный молодой человек с ясными голубыми глазами. Главным инженером при нем состоял Куликов, довольно пожилой путеец с округлой бородкой и коротко стрижеными усами. Оба толковые, понимающие люди. Разговорились, оказалось, что Куликов был лично знаком с Михаилом Константиновичем Курако. Ему даже пришлось хоронить его в феврале двадцатого года. Бардин впервые узнал, что великий металлург похоронен совсем недалеко на Шушталепской площадке в окрестностях Осинников. Загадал наперед: надо посетить эти места…
Много говорили о новом строительстве. Сообщение Бардина было любопытно для путейцев, оба даже загорелись поучаствовать в стройке нового завода. Бардин уловил желание кузнечан и предложил новым знакомым построить железнодорожную ветку от станции до территории завода.
— Много не беру на себя, но обещаю: все документы оформим сразу же после моего возвращения из Москвы. Тогда пойдут деньги… А сейчас пока не имею ни прав, ни полномочий…
Железнодорожники, к удивлению, вошли в положение дальнего гостя. Он им показался человеком дельным, а не случайным пройдохой…
Куликов тут же уговорил Бардина поехать к нему в Кузнецк. Там, на правом берегу Томи показал бывшую квартиру Михаила Константиновича. Потом пригласил гостя к себе на ночлег. Вместе с Куликовым и его женой Натальей Андреевной весь вечер Бардину пришлось провести в воспоминаниям о Курако.
— Человек был особенный, — рассказывала Наталья Андреевна, — еще много нашенских его помнят… У него всякие каверзы случались при той жизни… Цельный рассказ можно составить только о случае, как он на автомобиле убегал от генерала Путилова… Генерал чуть не час на своем Гнедке за ним гонялся по городу… Одна умора…
Бардин неторопливо жевал шанежки с творогом, запивал остывшим чаем. И, вспоминая прошлые дни, излагал хозяевам:
— Смогу доложить, замечательный был мастер доменного дела, оставил значимый и светлый след не только у нас в Юзовке, но и в истории отечественной металлургии. Большого образования, правда, не сумел получить. А вот оказался одним из тех редких всесторонне одаренных людей, которые умели не только наилучшим образом организовать труд, но и увлечь широтой и смелостью замыслов, собирать вокруг себя таланты, быть их вдохновителем. Щедрой души был человек и высокой русской культуры.
— А ведь у нас сохранилась одна карточка от Михаила Константиновича, — спохватилась жена Куликова.
Она достала с этажерки толстенную книгу, из нее вытащила пожелтевшую фотографию.
— Вот, точно он! — воскликнул Бардин. Как живой!
— Это он у нас перед смертью сфотографировался, будто предчувствовал свой конец, — пояснила Наталья Андреевна.
На фотографии лицо у Курако выглядело худым, воспаленным, глаза острые, проницательные. Но, как и на многих снимках, вид нарядный, если не сказать, парадный. Чистый черный костюм, крахмальный воротничок, галстук. Сам он называл такой вид формой «высокого давления».
Бардин с интересом вглядывался в лицо близкого ему человека. Потом тихо сказал:
— В такой одежде он бывал раньше, может быть, один процент своей жизни, а все остальное время костюм его состоял из черной рубашки-косоворотки, хорошо сшитого синего однобортного пиджака, таких же брюк и сапог до колен. Порой бывал щеголем, но только по исключительному и важному в его жизни случаю…
Бардин знал, что серьёзная попытка создать металлургическую промышленность в Сибири была предпринята «Копикузом». Если не изменяет память, тот еще в 1912 году получил в концессию большую часть Кузбасса. Планировалось построить металлургический завод на тельбесской руде.
«Копикуз» пригласил тогда Курако. Предложили Михаилу Константиновичу построить завод с домнами американского типа. Ну, а тут, как всегда: помешала разгоревшаяся гражданская война.
— Да, у нас долго менялась власть: то белые, то опять красные. То партизаны, то бандитское отродье. И, главное, одних от других и не отличишь никаким способом.
Куликов убрал с носа тяжелое пенсне, сурово глянул на супругу:
— Не совсем так, Наташа. Гость подумает, что у нас сплошь дикий край… Хотя верно: в России советской власти уже двенадцать лет, а в Сибири кое-как наскребется восемь… А это большая значимость для государства и для края в таком масштабе... Ты вот лучше расскажи гостю, как с горы на иконах катались…
Наталья Андреевна вроде как смутилась, даже зарделась. Не хотела, видно, ни о чем говорить. Но передумала.
— Так одни только сказки теперь. Дело прошлое, совсем давнее. Но в голове торчит, как кость в горле…
И она стала рассказывать о своей младшей сестре, первой комсомолке Кузнецка. Как молодежь власть в свои руки брала, помогала порядок наводить в городе.
— Церкву нашу после ухода Рогова больше никто и не восстанавливал. От Бога народ тогда быстро отринул. Не знаю: правильно оно ли нет. А вот Нюрка, сестрица моя, первой из девок в комсомол записалась. Тимофея Николаича сынок был там же, еще братья Полосухины… Помню в двадцать пятом на Рождество по-старому игрища молодежь у крепости устроила. Такую катушку по Водопадной смастерили, что ни пройти, ни проехать. Сверху кто на санях, кто на тазу побитом, кто на старой столешнице – все с визгом да хохотом чуть не до дома купца Фонарева неслись. А Нюрка с подружками туда без всего пришла. Вот девки и позарились в церкви на иконы, что остались после погрома… Написаны были краской на старинных досках. Некоторые в половину этого стола… — и она ткнула пальцем в накинутую на стол белую скатерть.
Потом помолчала.
— Значит, усядется деваха задницей на икону и вниз… пока доска под ней не переломится… Да, дело видно совершили не богоугодное… После одного заезда понеслась Нюрка… Да так что столкнулась с лучшей подруженькой своей Настеной лоб в лоб… Вот так за раз две смерти.
Бардин поднялся. Подошел к ведру с водой. Зачерпнул ковшиком. Потом медленно сглатывал жидкость. Ему казалось, что он когда-то уже в своей жизни встречался с бедолажной Нюркой. От этого в груди разливалась давно не подступавшая тоска.