Введение
Воззрения любого народа на государство и право следует изучать не только по правовым памятникам, или трактатам выдающихся представителей народа, но и по его сказкам, песням пословицам, даже анекдотам. «Диапазон определения сказки – от достояния детей до поэтической формулы философии жизни и культурно-исторического памятника – так же широк, как разнообразны и ее функции. Рожденная в недрах устного народного творчества, сказка представляет собой особый литературный жанр, с характерной установкой на вымысел с одной стороны, и определенным образом связанный с действительностью, с другой. Эта связь определяет идейное содержание, язык, характер сюжетов, мотивов и образов. Она же лежит в основе национальных особенностей сказок, отражающих уклад жизни того или иного народа, его быт, труд, природные условия, а иногда и политическую ситуацию». (Костикова О.И. СКАЗКА – ЛОЖЬ? ИСТИННОСТНЫЕ И ЦЕННОСТНЫЕ АСПЕКТЫ ПЕРЕВОДА СКАЗКИ - Русский язык и культура в зеркале перевода. 2015. № 1.) С. 322
Более того, зачастую подлинное политическое и правовое сознание народа противоречит официальным нормативным актам или доктринам. Смешон был бы тот историк далёкого будущего, который, изучая печально известный «антиалкогольный указ» 1986 года, пришёл бы к выводу, что правовое сознание советского народа рассматривало пьянство как квазиделикт, который государство обязано искоренять. Наоборот, изучая волну политических анекдотов, поднявшуюся после публикации этого знаменитого акта, он пришёл бы к верному выводу ; том, что правовое сознание народа было направлено в совершенно противоположную сторону, а законодательный шедевр вызвал только раздражение в народной среде.
Сказки могут служить и шаблоном для объяснения современной политический ситуации. Так И.Б Фан очень тонко и остроумно спроецировала сказочный сюжет об Иване Дураке на современную политическую и экономическую ситуацию в России. Читателю будет, несомненно интересно познакомиться с этим изящнейшим исследованием. (Фан И.Б. МОДЕЛЬ НАРОДНОЙ СКАЗКИ В РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКЕ - Научный ежегодник Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук. 2012. № 12. С. 356-370).
Широко распространён штамп, согласно которому русские сказки – воплощение доброты и гуманности. Возникновение этого штампа объяснимо, поскольку обстоятельства нашего знакомства с родными сказками, как правило, одинаковы. В самом простом виде детям их рассказывают родители. Сборники сказок для детей обычно включают в себя только самые известные и невинные образцы. Затем следует знакомство со сказочными сюжетами в версии Пушкина. Экранизации, художественные, или мультипликационные, спектакли в ТЮЗах и театрах кукол также представляют русские сказки в адаптированном, подслащённом и гуманизированном виде. Во взрослой же жизни мало кто позволяет себе роскошь ознакомиться с «полным собранием» русских сказок, в своё время скрупулёзно составленных Афанасьевым. Если такое знакомство происходит, оно шокирует: читатель, чаще, чем он был к этому готов, встречается с жестокостью и цинизмом сюжетов и персонажей, с оправданием зла и обмана. Поэтому читателю этой книги следует быть готовым к тому, чтобы воспринимать наши сказки такими, как они есть, без лакировки и прикрас.
Нельзя пройти и мимо проблемы универсальных сюжетов. Многие сказочные фабулы известны ещё с древности и встречаются с некоторыми вариациями, у разных народов. «Что касается русской сказки, среда ее бытования занимала промежуточное положение между Востоком и Западом, поэтому в ней обнаруживаются следы восточного влияния (Византия, Турция, Иран). Элементы русских сказок заимствовались в западную сказочную культуру: финскую, западно-славянскую, германскую. Сама же русская сказка также творчески перерабатывала известные мотивы и эпизоды в виде новых комбинаций, иногда создавая их заново, отливая в новые формы и придавая иную социальную окраску». (Костикова, С. 330) Нам могут сказать, что легкомысленно делать выводы ; народном сознании, анализируя некую сказку, ибо она могла быть заимствована у другого народа. Но очевидно, что сам акт заимствования – тоже акт проявления сознания народа. Ни придумать, ни заимствовать сказку, которая бы противоречила народному сознанию, ни один народ не может. Значит, если произошло заимствование, но это было воспринято народом, как «своё». А различия в трактовке универсальных сюжетов у разных народов – это как раз и есть корректировка сюжета в соответствии с «родным» сознанием.
Нам могут возразить, что не следует слишком серьёзно толковать сказочные ситуации. Ведь общеизвестно, что герои сказок, скорее не персонажи, как таковые, а «функции». Но мы скажем, что в этом и их прелесть для подобного анализа. Функциональность сказочных персонажей воспроизводит реальную социальную функциональность, что нам от них и нужно. Вдобавок, эти «функции» делаются чем-то подобным «лицам» в юридическом смысле. Сказочные персонажи, скорее лица, личины, чем личности. Они поставлены в определённую ситуацию, и здесь играют роль только значимые для этой ситуации черты сказочного героя. То есть, если сказочная ситуация касается правовой ситуации, в ней могут возникать устойчивые пары контрагентов («хитрая лиса и глупый медведь», «богатый и бедный» и пр.). Эти пары также устойчивы как пары юридических контрагентов («покупатель и продавец», «истец и ответчик»). То есть в отражении квазиюридических ситуаций сказки есть «народные институции», альтернативные официальным. И их анализ чрезвычайно удобен для выяснения подлинного правового сознания народа. В ситуациях же политических также чётко прослеживается «идеальная конституция», существующая в народном сознании в противовес фактической конституции.
Глава 1. Отношение к государству и общественной власти.
Невозможно не заметить того, что та картинка царской власти, с которой мы встречаемся в русских сказках, опровергает любые рассуждения об исконно монархическом правосознании русского народа. Примером может служить знаменитая «Золотая рыбка», более известная в гениальной переработке Пушкина. Вот какова картинка монархии, которую здесь рисует наш народ: «Воротился старик, а вместо прежнего дома высокий дворец стоит под золотою крышею; кругом часовые ходят да ружьями выкидывают; позади большой сад раскинулся, а перед самым дворцом – зеленый луг; на лугу войска собраны. Старуха нарядилась царицею, выступила на балкон с генералами да с боярами и начала делать тем войскам смотр и развод: барабаны бьют, музыка гремит, солдаты «ура» кричат! Ни много, ни мало прошло времени, придокучило старухе быть царицею, велела разыскать старика и представить пред свои очи светлые. Поднялась суматоха, генералы суетятся, бояре бегают: «Какой-такой старик?» Насилу нашли его на заднем дворе, повели к царице. «Слушай, старый черт! – говорит ему старуха. – Ступай к золотой рыбке да скажи ей: не хочу быть царицею, хочу быть морскою владычицей, чтобы все моря и все рыбы меня слушались». Старик было отнекиваться; куда тебе! коли не пойдешь – голова долой!».
Есть менее известная версия, где старик и старуха имеют дело не с рыбкой, а с волшебным деревом. Но политический смысл и этой версии аналогичен. «Опять прошло несколько времени, наскучило старухе быть генеральшею, говорит она старику: «Велико ли дело – генерал! Государь захочет, в Сибирь сошлет. Ступай к дереву, проси, чтобы сделало тебя царем, а меня царицею». Пришел старик к дереву, хочет топором рубить. «Что тебе надобно?» – спрашивает дерево. «Сделай меня царем, а старуху царицею». – «Хорошо, иди с богом!» Воротился старик домой, а за ним уж послы приехали: «Государь-де помер, тебя на его место выбрали». Не много пришлось старику со старухой нацарствовать; показалось старухе мало быть царицею, позвала старика и говорит ему: «Велико ли дело – царь! Бог захочет, смерть нашлет, и запрячут тебя в сырую землю. Ступай-ка ты к дереву да проси, чтобы сделало нас богами». В обеих версиях бросается в глаза, прежде всего, представление об абсолютно волюнтаристском характере монархической власти.
Осознание волюнтаризма сопровождается в убеждении ; законности царской воли. «Царское слово – закон» (напр. – 21). Фигура царя в определенном смысле, священна. Его покои – место, которое, вне контекста чудесных, собственно «сказочных» обстоятельств, недоступны для смертного. Когда в одной из сказок (28) простому солдату предлагается явиться к царскому двору, тот отвечает: «Э, любезный! Куда нам, грешным, к праведникам? Во дворец меня на сто шагов не подпустят; а пойдешь – шею накостыляют, да, пожалуй, еще под суд попадешь!».
Жадность и жестокость царей – одна из важных тем русских сказок. В сказке «Королевич и его дядька» (19) образ короля непригляден. «Королевич был всем хорош – и лицом и нравом, да отец-то его не больно: все его корысть мучила, как бы лишний барыш взять да побольше оброку сорвать». Позавидовал, деспот, даже леснику. Выведал охотничьи его секреты, да к железному столбу велел приковать. Стоило ему осерчать на королеву, как стал совет держать, много ли, мало, ; том, «голову ли ей на плахе снять, али в ссылку сослать?».
Вместе с тем, в сказках присутствует и осознание сакральности царской власти, исключительного статуса государя. В дар царю может быть принесено только что-то невероятное и бесценное. В сказке сказывается: «Пошла старуха к царским палатам да все мимо окон похаживает. Царь увидал и спросил: «Что тебе, старушка, надобно?» – «Ваше царское величество, – отвечает старуха, – я принесла диковинный товар; никому, окроме тебя, показать не хочу». Царь приказал впустить к себе старуху и как увидел полотно – вздивовался. «Что хочешь за него?» – спросил царь. «Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла». Поблагодарил царь и отпустил старуху с подарками».
Нельзя не заметить и того, что в сказках присутствует мотив горечи осознания оторванности государя от простого народа. Сказки просто пропитаны мечтами о простонародных царицах. Счастливым исходом считается, когда царь женится на девушке из народа: «Пошла Василиса и явилась пред очи царские. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в нее без памяти. «Нет, – говорит он, – красавица моя! Не расстанусь я с тобою; ты будешь моей женою». Тут взял царь Василису за белые руки, посадил ее подле себя, а там и свадебку сыграли. Скоро воротился и отец Василисы, порадовался об ее судьбе и остался жить при дочери». При этом народ-сказитель не забывает и ; достоинстве царской избранницы. В сказках супругой царя может не всякая простая девица, а та, которая обладает каким-либо особенным качеством – мудростью, искусная в делах, чудотворица, или наделенная даром предвидения (22). Речь может идти и об особых нравственных качествах. Так, в одной из сказок (57) царь берет в жёны крестьянскую дочь, взяв с нее слово ничем ему не перечить. Верная царица терпит и ложные сообщения об умерщвлении сына и дочери, и мнимый новый брак царя. В конце концов, ее честность и верность вознаграждаются.
Впрочем, простой человек, становящийся царским зятем и, соответственно, наследником престола – тоже весьма распространённый сюжет. В известной сказке «Правда и Кривда» (11) положительный герой, твёрдый поборник Правды, в награду за праведные страдания женится на царской дочери.
Зачастую в сказках присутствует убеждение в том, что простец, наследующий царский престол, будет справедливым и добрым правителем: «Царю понравилось; тотчас свадьбу: крестьянский сын женился на царской дочери. Тесть по смерти своей благословил все свое царство милому зятю. Крестьянский сын то все из-под больших смотрел, а тут сам царем сделался, и теперь царствует – такой добрый для подданных, особливо для солдат!». Извечная мечта ; «своём», «народном» царе!...
Царь, однако, не всегда отдаёт свою дочь замуж за простонародного человека легко и радостною Он становится перед дилеммой: с одной стороны, он связан необходимостью сдержать своё царское слово; с другой – он, естественно, отягощён сословными предрассудками и не желает мезальянса. В этом случае, монарх вынужден усложнять задания, давать дополнительные задания, или всячески хитрить и давать двусмысленные распоряжения, порой, явно невыполнимые. Известная сказка «Летучий корабль»: «Царь на ту пору за обедом сидел: увидал летучий корабль, удивился и послал своего слугу спросить: кто на том корабле прилетел? Слуга подошел к кораблю, видит, что на нем всё мужики, не стал и спрашивать, а, воротясь назад в покои, донес царю, что на корабле нет ни одного пана, а всё черные люди. Царь рассудил, что отдавать свою дочь за простого мужика не приходится, и стал думать, как бы от такого зятя избавиться. Вот и придумал: «Стану я ему задавать разные трудные задачи». Тотчас посылает к дурню с приказом, чтобы он достал ему, пока царский обед покончится, целющей и живущей воды».
Важно заметить и то, что брак с царевичем или царевной, «полцарства» и иной способ приобщения к публичной власти традиционно рассматривается в русских сказках, как высшее вознаграждение, которое высшие же силы способны дать человеку за праведное поведение. Денежное только вознаграждение это в понимании нашего народа – слишком низменно, это «не царского масштаба» жест. Если царь и награждает деньгами, то только при условии, что речь идёт ; фантастической сумме. Вспоминаем сказку «Фролка-сидень». «Утром царь сделал тревогу, народу собралось множество. Тут царь и говорит: «Кто разыщет моих дочерей, тому сколько угодно дам денег». Далее задание выполнено и – «царь оченно обрадовался, растворил им свою царскую казну и сказал: «Ну, верные мои слуги, – берите, сколько угодно, себе денег за работу». Фролка был тороват: принес свою большую шапку треу;ху; солдат принес свой ранец, а Ерема принес куриное лукошко. Вот Фролка первый стал насыпать, сыпал-сыпал, треуха и прорвалась, и серебро утонуло в грязь. Фролка опять начал сыпать: сыпет, а из треухи валится! «Нечего делать! – сказал Фролка. – Верно, вся царская казна за меня пойдет». – «А нам-то что останется?» – спросили его товарищи. «У царя достанет казны и на вас!» Ерема давай-ка, пока деньги есть, насыпать лукошко, а солдат ранец, насыпал и пошли себе домой. А Фролка с треухою остался подле царской казны и поныне сидит да насыпает. Когда насыпет треуху, тогда дальше скажу; а теперь нет мочи и духу». Или в придачу к деньгам полагается что-либо особенное, повышающее социальный статус одаряемого. В сказке ; Макарке счастливом (16), герой, спасший жителей царства от безводья, получает в придачу к деньгам сёла (читай – становится барином, приобщается к системе власти). Причём награды вроде «полцарства» никогда не получают иноземные герои; исключительно «свои», «местные». Тут уж нельзя не усмотреть убеждения в неделимости Отечества.
Одной из важнейших «наградных статей» являются торговые привилегии: ««Хорош твой дар! Сколько лет я на свете живу, никто так меня не учествовал; даю тебе за то первое место по торгу. Продавай-покупай, никого не бойся, а коли обида будет – прямо ко мне приходи; завтра я сам к тебе на корабль побываю» (58).
Важно и то, что царская милость в сказках может быть заслужена, в большинстве случаев, только самым значительным деянием. Тут не подойдут, как это происходит в реальной жизни, лесть и низкопоклонство. Хочешь царской ласки – изволь страну спасти, врагов одолеть, царевну вылечить, чудовище убить! Изволь совершить подвиг, или чудо! В этом сказочном клише, естественно просматривается одна из недостижимых в реальности догм народного политического сознания: государственная власть должна награждать и поощрять только достойных, только действительно полезных для общества людей. И принесение общественной пользы должно быть единственным путём к высоким социальным ступеням, или хотя бы к богатству. Причём власть часто ставит жёсткие условия совершения подвига, всё серьёзно: «за три дня», или «до рассвета».
Однако такой идеал царской милости рассматривается народом как нечто желательное, но не всегда реальное. В этом плане русская сказка знает идеал, но далека от идеализации. Народу понятно, что монарх может пользоваться услугами людей, не вполне достойных, возвеличивать и награждать их; таков исторический опыт. В известной сказке «Семь Симеонов» и нравственный облик героев, и нравственный выбор царя весьма сомнительны с самого начала: «В одном месте у мужика было семь сынов, семь Семенов – все молодец молодца лучше, а такие лентяи, неработицы – по всем свете поискать! Ничего не делали. Отец мучился-мучился с ними и повез к царю; привозит туда, сдает всех в царскую службу. Царь поблагодарил его за таких молодцов и спросил, что они умеют делать. «У самих спросите, ваше царско величество!» Царь наперво со;звал большого Семена, спросил: «Чего ты умеешь делать?» – «Воровать, ваше царско величество». – «Ладно; мне такой человек на время надобен»… Макиавеллизм в действии!
Не лучший выбор делает и царевна. «Только царевна не пошла за царя взамуж: он был уж стар. Он ее и спросил, за кого она хочет выйти? Царевна говорит: «За того, кто меня воровал!» – а вор Сенька был бравый детина, царевне поглянулся. Царь, не говоря больше ни слова, приказал их обвенчать; потом сам захотел на спокой, Семена поставил на свое место, а братовей его сделал всех большими боярами». Тут работает ещё одна характерная черта психологии нашего народа. Царевну должен получить герой. В идеале герой – это храбрец, умница, праведник, или трудяга. Но есть и глубинное простонародное понимание героизма. В этом смысле герой, прежде всего – «удалец», независимо от того, по какому нравственному вектору движется его удаль. Это то самое, что проявляется и теперь, когда героем в школе становится не отличник, а двоечник и хулиган (девочки любят плохих парней). То самое, когда в компании герой тот, кто может больше всех выпить. То глубоко родное наше, идущее ещё от былин, когда ради того, чтобы «удаль показать», можно и жизнью рискнуть. В русском понимании «удаль» - способность совершить нечто значительное на авось, или нечто незначительное наобум и безоглядно, но всегда красиво, чтобы запомнилось.
Есть смягчённый (в отношении нравственного облика царя) вариант этой сказки. «А я – вор, – говорит седьмой, – могу украсть, что приглядится иль полюбится». – «Такого ремесла я не терплю в своем царстве-государстве, – отвечал сердито царь последнему, седьмому Симеону, – и даю тебе три дни сроку выбираться из моей земли куда тебе любо, а всем другим шестерым Симеонам приказываю остаться здесь». Пригорюнился седьмой Симеон, заслышав речи царские; не знает, как ему быть и что делать. В то время царю была по; сердцу красавица царевна, что живет за горами, за морями, и никак не мог он достать ее, чтоб ожениться. Вот бояре, воеводы царские и вспомнили, что вор, мол, пригодится и, может быть, сумеет похитить чудную царевну, и стали они просить царя оставить вора Симеона до поры до времени. Подумал царь и приказал его оставить». Так что царь делает выбор в пользу аморального решения не автоматически, а по совету бояр и подумав.
В этом варианте сказки царь оказывается вознагражден за свои нравственные колебания: не вор Сименон, а он женится на царевне. «Царь поцеловал царевну во уста сахарные, повел во палаты белокаменные, посадил за столы дубовые, скатерти браные, угостил всякими напитками медовыми и наедками сахарными и вскорости отпраздновал свадьбу с душою-царевной – и было веселье и большой пир, что на весь крещеный мир! А семи Симеонам дал волю по всему царству-государству жить да поживать привольно, торговать беспошлинно, владеть землей жалованной безобидно; всякими ласками обласкал и домой отпустил с казной на разживу». Что до Симеонов, то они вознаграждены не за «удаль», как таковую, а за реальную услугу оказанную государю – по уже известной нам схеме.
В третьем варианте той же сказки, царь испытывает ещё большие сомнения, ещё более велика роль бояр в решении затруднительного вопроса. А сама сцена излагается почти с театральной выразительностью: «После спросил царь последнего Семиона: «А ты, Семион, какой науке или художеству учиться желаешь?» – «Ваше величество! – отвечал он ему. – Я никаким наукам, ни художествам учиться не желаю, потому что я и так ремесло имею предорогое!» – «Да какое ж ты имеешь ремесло? – спросил его царь. – Скажи мне, пожалуй!» – «Я хорошо умею воровать, – сказал ему Семион, – и так, что никто против меня не сворует». Царь весьма осердился, услыша о таком дурном его ремесле, я говорил потом к своим боярам и думным дьякам: «Господа мои! Чем присоветуете мне наказать сего вора Семиона, и скажите, какою казнию казнить его должно?» – «Ваше величество! – сказали ему все они. – На что его казнить? Может быть, он вор с именем, и такой, который в случае будет надобен». – «Да почему это?» – спросил царь. «А вот потому, что ваше величество уже десятый год как достаете себе в супруги царевну Елену Прекрасную, а достать не можете, и притом много силы и войска потеряли и множество казны и прочего издержали; и этот Семион-вор, может быть, царевну Елену Прекрасную вашему величеству как-нибудь украдет». Царь на то им сказал: «Друзья мои, вы правду мне говорите!». Наконец, в четвёртом варианте (23) первоначальный нравственный выбор царя доходит до того, что он уже ставит для вора Симеона виселицу. И только упоминание ; Елене Прекрасной заставляет его смягчиться и принять помощь прощелыги. Любовь…
Более редки в сказках ситуации, когда царская милость и продвижение по социальной лестнице не заслуживаются, а получаются путём обмана, угроз или прямого насилия. То есть, когда речь идёт ; прямом торжестве зла. С таким случаем мы встречаемся в сказке «Два Ивана солдатских сына». Тут поворот сюжета – в чистом и успешном злодействе: «Приехал опять водовоз, увидал, что царевна жива, посадил ее на телегу, повез в дремучий лес и принялся нож точить. Спрашивает царевна: «Зачем ты нож точишь?» – «А я нож точу, тебя резать хочу. Присягни на том, что скажешь отцу, как мне надобно, так я тебя помилую». Царевна дала ему клятву; он привез ее во дворец; царь возрадовался и пожаловал водовоза генеральским чином».
Откровенное, хотя и отчасти справедливое насилие приводит дурака к власти в финале сказки «Мудрая жена» (44). Король разгневан на дурака за то, что тот сразу по возвращении с задания не явился к нему во дворец, а предпочёл увидеться с женой. Король достаёт меч, и – «Дурак видит, что дело к расплате идет, и крикнул: «Эй, дубинка, бей-колоти!» Дубинка бросилась, раз-другой ударила и убила злого короля до смерти. А дурак сделался королем и царствовал долго и милостиво».
Обман и пускание пыли в глаза тоже часто имеют место. Интересна сказка «Бухтан Бухтанович». Это - одна из тем сказок, во многом аналогичных заморскому «Коту в сапогах». Цари, понятное дело, охотно отдают своих дочерей замуж за богачей. Поэтому, создав видимость богатства, можно легко стать мужем царевны. Богатство, впрочем, может быть вполне реальным, но доставшимся чудесным образом, что ставит героя в ситуацию, близкую к знаменитому Алладину (34). Чудесно доставшееся богатство может не только привести к браку с царевной, но и просто послужить пропуском во власть. «С того король возлюбил Мартышку, пожаловал его набольшим министром и состроил ему трехэтажный каменный дом; живет солдат министром управно. И спросили короля на три года в другую землю; то наместо себя оставляет король нового министра править его королевством. И повел Мартышка по-своему: приказал он шить на солдат шинели и мундиры из самого царского сукна, что и офицеры носят, да прибавил всем солдатам жалованья – кому по рублю, кому по два – и велел им перед каждою вытью пить по стакану вина и чтоб говядины и каши было вдоволь! А чтоб по всему королевству нищая братия не плакалась, приказал выдавать из казенных магазинов по кулю и по два на человека муки. И так-то за его солдаты и нищая братия бога молят» (36). Другой пример: «Являются они к самому царю; дядя бил челом парчою да бархатом, а Иван купеческий сын подал на золотом блюде два кирпичика: «Извольте разломить, ваше величество!» Царь разломил кирпичи; оттуда так и посыпались дорогие самоцветные камни – всю комнату осветили. «Спасибо тебе за подарочек; этаких каменьев я отродясь не видывал. Выбирай себе первое место в городе и торгуй безданно-беспошлинно».
В одной из самых забавных сказок (46) Иван попадает в царство шестиглавого змия. Выскоблив из книги слова ; том, что царь не может родить наследника, а только царица, он убеждает змия в том, что тот родил его, пуская газы во сне. Наивный змий тотчас же признаёт Ивана своим наследником.
Иногда можно сделать карьеру, просто, удивив, или порадовав царя. «Министр и сказывает: «А знаете ли, ваше царское величество, какое у него есть перо дивное?» Царь приказал принесть перо – себе показать; полюбовался пером, и пришелся ему по душе приемыш – взял его к себе и сделал министром».
Милость царёва может быть следствием и его жестокого каприза (27). Иногда вопрос ставится ребром. Поручение. В случае выполнения – щедрая награда. При невыполнении – «голова с плеч». В некоторых случаях царь ограничивается только угрозой, а награждает уже потом – экспромтом, в порыве чувств.
В редких случаях стать царём можно случайно. «И когда пошел во градские ворота, увидел великое множество народу; и тот народ думал думушку крепкую, и такую думу, что царь их умер, а они не знали, кого царем выбрать, и уговорились между собою так: который человек прежде придет к ним в градские ворота, то того и царем сделать над собою. И как на ту пору Иванушка пришел во градские ворота, тогда весь народ закричал: «Вот идет наш царь!» – и старейшины подхватили Иванушку под руки, и повели в царские чертоги, и облекли его в царские ризы, и посадили на царский престол, и начали все ему кланяться яко истинному царю своему и спрашивали от него разных приказов. Тогда Иванушка подумал, что он царем себя во сне видит, а не наяву; однако опомнился, и, увидев себя настоящим царем, возрадовался всем сердцем, и начал повелевать народом, и учредил многих чиновных людей». Как не вспомнить царя Эдипа?! Разница лишь в том, что в сюжетных поворотах «Эдипа» всё заранее спланировано и сплетено Роком. Здесь же – извечная вера русского народа в счастливую случайность, в обоз с пряниками, что непременно перевернётся на твоей улице. Есть вариация этого сюжета (38), в которой, строго говоря, речь идёт не ; чистой случайности, а ; божественном знаке. Горожане решают короновать не первого встречного, а того, у кого в соборе сама собой загорится свеча. Стало быть, при всей простодушной вере в счастливую случайность, сказителя не покидает твёрдое убеждение в том, что царь – есть помазанник божий.
Признание царя божьим помазанником неотделимо от представлений ; его загробной ответственности за то, как он правил. В сказке «Мудрая жена» (44) дурак попадает в загробное царство и видит мучения покойного короля. Тот просит дурака передать наследнику, чтобы он был добр к подданным. Вернувшись в наш мир, дурак рассказывает новому королю ; своих похождениях и не забывает заметить: «коли ваше величество будете управлять королевством так же не по правде, как он управлял, то и с вами то же будет».
Совсем редко мы встречаемся с ситуациями, когда один монарх предлагает другому поспорить, или потягаться за овладение царством. «В то время прислал к православному царю басурманский король лист и требует, чтобы заганул ему белый царь загадку: «Если я не отгадаю – руби с меня голову и садись на мое царство, а коли отгадаю – то с тебя голову долой, и все твое царство пусть мне достанется». Прочитал царь этот лист и созвал на совет своих думных людей и генералов; сколько они ни думали, никто ничего не выдумал. Услыхал про то солдат и явился сам к царю: «Ваше величество, – говорит, – я пойду к басурманскому королю; моей загадки ему в жизнь не разгадать!».
Наконец, встречаются примеры изначального формирования власти, на пустом месте (45). «После того выбрал охотник знатное место, выпустил из сундучка все свое воинство, велел лес рубить да город строить. Мигом закипела работа, и откуда что взялось, словно из земли вышло, – раскинулся большой и славный город; в том городе стал он царствовать, и царствовал долго и счастливо».
«В сказке одна сторона пытается удержать власть и имущество, которое и является символом власти (богатство), любым способом, вплоть до уничтожения претендента, а другая сторона старается добиться поставленной цели любым способом, прибегая к самым невероятным способам помощи, при этом каждая из сторон стремится к нарушению правил. Борьба за власть (богатство) заставляет стороны прибегать к нарушению правил, но в этой ситуации правда остаётся на стороне героя, так как он подвергался испытаниям (или гонениям, что соответствует нашему времени), был обманут и восстановил справедливость. Мораль в сказке такова: миром правит справедливость, а все те, кто нарушает справедливость, всегда и будут наказаны. Наказание является инструментом восстановления справедливости, наказание неотвратимо. Наказание, часто в зависимости от степени нарушения морали или существующих правил бывает очень жесткое, но победителей не судят. Собственно говоря, в сказке всегда прав победитель, а то, что при этом он также нарушил правила игры и за это мог быть справедливо наказан, уже никого не интересует. В сказке, несмотря на её волшебный характер, показана реальная борьба за власть, а приёмы, которыми пользуются противоборствующие стороны, ради достижения власти, когда существовавшие ранее договоренности нарушены – могут быть любыми. Важно соблюсти мораль и в награду получить власть». Шинкаренко В.Д.ИГРОВАЯ МОДЕЛЬ ВЛАСТИ В СКАЗКЕ. Вiсник СевНТУ. 2013. № 141. С. 91-95. С. 93
Нельзя не заметить и того, что в представлении народа царь имеет всю полноту власти в отношении подданных и государственного достояния. Не зря в той же сказке «Бухтан Бухтанович» встречается интереснейшее обращение: «царь, вольный человек».
Он не только вправе возвысить, кого ему угодно, но и вправе абсолютно свободно определять своего наследника. Также заметно, что царь вправе свободно распоряжаться территорией государства (отдать «полцарства») частноправовыми способами. Любой приказ царя беспрекословно исполняется: «Царь не задумался, отдал приказ – и в тот же день собрали со всякого двора по ведру молока, налили большой чан и вскипятили на сильном огне». Строго говоря, в сказках вовсе не проводятся различия между частноправовым и публично-правовым началами. И это не свидетельствует ; юридическом невежестве тех, кто придумывал сказки из поколения в поколение. Прежде всего, в старину на Руси эти различия не были очевидны и для учёных людей. Чёткого различения читатель не найдёт ни в Русской Правде, ни даже в Судебниках, что 1497, что 1550 годов. Не позабудем и ; том, что не всегда это различие чётко проводилось и на Западе. Такой тонкий правовед, как Гуго Гроций откровенно смешивает частноправовые и публично-правовые начала, и его творчество – далеко не единственный возможный пример.
Эти представления ; полноте царской власти в сказках отражены и в негативном аспекте: царь может произвольно, без суда казнить любого. Как, зачастую и царица. Когда в сказке ; купеческой дочери и ее служанке (22) царю понадобилось отдать старику глаз за чудесно сделанную корону, он, не задумываясь, велит вырезать глаз у солдата-пленника. Царице-самозванке понадобилось только приказать разрезать на куски праведную соперницу, как приказ был немедленно выполнен. Когда же обман самозванки раскрылся, «царь и говорит: «Жандармы! Вырежьте же теперь и царице глаза и пустите ее в поля». Вырезали ей глаза, привязали к коням и пустили в поля. Размыкали ее кони по чистому полю. А царь с младой царицею стали жить да поживать, добра наживать. Царь ею завсегда любовался и в золоте водил». Вот и всё! И никаких судебных хитросплетений!
Царский суд вообще, как правило быстр и неформален: «Царь не знал, как его угостить и как пожаловать; отдал ему все царство, а других зятьев за то, что обманывали, велел расстрелить» (31).
Другой пример: «Как узнал Иван-царевич всю подноготную, тотчас же отдал приказ расстрелять старшую сестру-лиходейку; вторую жену покинул, а стал жить с первою, и жили они долго и счастливо».
Вдобавок: «Вот царицу освободили, а сестер ее расстреляли. После того царь и царица с царевичами и царевною жили долго и счастливо».
Важно и то, что произвольно и неформально выносимый приговор может быть чрезвычайно жесток. «Король присудил ее казнить: по его слову королевскому взяли неверную жену, привязали за хвост к дикому жеребцу и пустили в чистое поле; жеребец полетел стрелою и размыкал ее белое тело по яругам, по крутым оврагам» (35).
Носитель, или носительница верховной власти может, впрочем, предпочесть жестокому наказанию унизительное: ««Что мне с этим невежею делать? – спрашивает царевна у своих бояр, у генералов. – Ведь зайдет же этакая блажь в голову – вздумал на мне жениться!» Бояре говорят, надо его повесить; генералы говорят: надо его расстрелять; а царевна иное придумала – приказала бросить его в нужник» (38).
Часто акт наказания злых и акт вознаграждения добрых, пострадавших от злодеев, осуществляется одновременно: «Тут царь узнал всю правду истинную, приказал генерала казнить, Марью-царевну выдал за Семена малого юнышу и сделал его своим наследником».
Царь, как правило, скор на расправу но чувствителен к искреннему покаянию. «Мамки бегут в палаты, слезами обливаются, царю в ноги бросаются: «Государь! Неповинны в беде, а повинны тебе; не прикажи нас казнить, прикажи слово молвить: вихорь унес наше солнышко, Василису-красу золотую косу, и неведомо – куда». Всё рассказали, как было. Опечалился царь, разгневался, а и в гневе бедных помиловал».
Вместе с тем, идеальным считается положение вещей, при котором царь готов до последнего бороться за защиту прав своих подданных, если они были ущемлены (45). «Мышь явилась, прикинулась такой смиренницей, такие лясы подпустила, что воробей стал кругом виноват: «Никогда-де уговору у нас не было, а хотел воробей насилком в моей норе проживать; а как не стала его пущать – так он в драку полез! Просто из сил выбилась; думала, что смерть моя пришла! Еле отступился, окаянный!» – «Ну, любезный государь, – говорит звериный царь птичьему, – мышь моя ни в чем не виновна; воробей твой сам ее обидел, и никакого бесчестья ему платить не приходится». – «Коли так, – сказал птичий царь звериному, – станем сражаться; вели своему войску выходить в чистое поле, там будет у нас расчет с вашим звериным родом; а свою птицу я в обиду не дам». – «Хорошо, будем сражаться».
Иногда в сказках появляются мифологизированные образы реальных исторических персонажей. Любопытно «Сказание об Александре Македонском». «Жил на свете царь; имя его было Александр Македонский. Это было в старину, давно-давно, так что ни деды, ни прадеды, ни прапрадеды, ни пращуры наши не запомнят. Царь этот был из богатырей богатырь. Никакой силач в свете не мог победить его. Он любил воевать, и войско у него было все начисто богатыри. На кого ни пойдет войною царь Александр Македонский – все победит. И покорил он под свою власть все царства земные. И зашел он на край света и нашел такие народы, что сам, как ни был храбр, ужаснулся их: свирепы пуще лютых зверей и едят живых людей; у иного из них один глаз – и тот во лбу, лбу, а у иного три глаза; у иного одна только нога, а у иного три, и бегают они так быстро, как летит из лука стрела. Имя этих народов было: Гоги и Магоги.
Однако ж царь Александр Македонский от этих дивиих народов не струсил; начал он с ними воевать. Долго ли, коротко ли он с ними вел войну – это неведомо; только дивии народы струсили и пустились от него бежать. Он за ними, гнать-гнать, и загнал их в такие трущобы, пропасти и горы, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Там-то они и скрылись от царя Александра Македонского. Что же сделал с ними царь Александр? Он свел над ними одну гору с другою сводом, и поставил на своде трубы, и ушел назад в свою землю. Подуют ветры в трубы, и подымется страшный вой; они, сидя там, кричат: «О, видно еще жив Александр Македонский!» Эти Гоги и Магоги до сих пор еще живы и трепещут Александра, а выйдут оттудова перед самою кончиною света».
В сказке «Про Мамая безбожного» возникает образ князя Дмитрия Ивановича Донского: «Отвечают князи и бояре, буйны головы понуривши: «Задонский князь Дмитрий Иванович! Одно солнышко катится по; небу – один князь княжит над Русью православною: не перечить мы пришли твоему слову крепкому; позволь нас заставить речь-ответ держать, как надоть ладить с Мамаем безбожным, псом смердящим. Задонский князь Дмитрий Иванович! Пойдем мы к океан-морю, прирубим легкие струги, скале;пки смечем в океан-море, сами соберем рать-силу великую и будем драться с Мамаем безбожным, псом смердящим, до последней капли крови – и будет на Мамая безбожного победа!».
Идеализированным предстаёт в сказках образ Петра Великого. В представлении народа, он, несмотря не жестокость, «свой», «близкий», почти демократ.
Наехал царь Петр на мужика в лесу. Мужик дрова рубит.
Царь и говорит:
— Божья помощь, мужик!
Мужик и говорит:
— И то мне нужна божья помощь.
Царь спрашивает:
— А велика ли у тебя семья?
— У меня семьи два сына да две дочери.
— Ну не велико твое семейство. Куда ж ты деньги кладешь?
— А я деньги на три части кладу: во-первых — долг плачу, в-других — в долг даю, в-третьих — в воду мечу.
Царь подумал и не знает, что это значит, что старик и долг платит, и в долг дает, и в воду мечет.
А старик говорит:
— Долг плачу — отца-мать кормлю; в долг даю — сыновей кормлю; а в воду мечу — дочерей ращу.
Царь и говорит:
— Умная твоя голова, старичок. Теперь выведи меня из лесу в поле, я дороги не найду.
Мужик говорит:
— Найдешь и сам дорогу: иди прямо, потом сверни вправо, а потом влево, потом опять вправо.
Царь и говорит:
— Я этой грамоты не понимаю, ты сведи меня.
— Мне, сударь, водить некогда, нам в крестьянстве день дорого стоит.
— Ну, дорого стоит, так я заплачу.
— А заплатишь — пойдем.
Сели они на одноколку, поехали.
Стал дорoгой царь мужика спрашивать:
— Далече ли ты, мужичок, бывал?
— Кое-где бывал.
— А видал ли царя?
— Царя не видал, а надо бы посмотреть.
— Так вот, как выедем в поле, и увидишь царя.
— А как я его узнаю?
— Все без шапок будут, один царь в шапке.
Вот приехали они в поле. Увидал народ царя — все поснимали шапки. Мужик пялит глаза, а не видит царя.
Вот он и спрашивает:
— А где же царь?
Говорит ему Петр Алексеевич:
— Видишь, только мы двое в шапках — кто-нибудь из нас да царь».
Наблюдателен народ и в том, что касается царских развлечений. В сказке «Про Змея Змеевича» говорится: «А супруг ее, князь-княжевич Иван-королевич, по обычаю царскому, дворянскому, занимался охотой; и уж охота была, правду сказать, не нашим чета!». Охота, широко и комфортна организованная, всегда была в нашей стране привилегией элиты – не только в царские времена, но и в советской власти. Автору вспоминаются слова одного из учителей, покойного Александра Анатольевича Пушкаренко – замечательного историка государства и права России, и блестящего лектора: «Каждый из них, как только приходил к власти, старался обустроить себе охоту, как можно лучше и на свой вкус».
При этом чрезвычайно любопытно, что в сказках, по существу, герой, в собственном положительном смысле этого слова это всегда не царь, а царевич. Что послужило причиной этого сюжетного клише, вопрос чрезвычайно сложный. Возможно, здесь проявляется недовольство реалиями каждого нынешнего правления и надежда на то, что следующее правление будет лучше предыдущего. Царевич, таким образом – символ необходимых и желанных перемен. Возможно, также что здесь проявляется латентное неприятие геронтократии, которая зачастую неотделима от режима пожизненной власти. Русские люди неоднократно встречались с ситуацией, когда царь, блестяще и энергично правивший в молодости, выдыхался и «портился» в пожилые годы. Вспомнить, хотя бы «дней Александровых прекрасное начало». Или контраст между молодым и старым Иваном Грозным.
В этой связи важно вспомнить ; том, что не только царевич по определению несравненно более героическая фигура, чем царь-батюшка. Ещё интересней то, что, когда имеется несколько царевичей, героем становится именно младший. Примеров много, начиная со знаменитой сказки ; Кощее Бессмертном (24). Тут самый прямой вызов геронтократии. Вызов гарантийный, поскольку очевидно, что младший из царевичей позже других постареет. И вызов символический, поскольку сам Кощей может трактоваться, как символ вечной стариковской власти, разложившейся в буквальном и переносном смысле, увенчанный короной труп, живой и страшный мертвец, находящийся на стороне абсолютного зла.
Не исключено, что постоянный триумф младших сыновей в русских сказках это народное преломление евангельского «и последние станут первыми».
Вопрос престолонаследия – одна из «политических» тем сказок. В некоторых, он решается довольно причудливо. В сказке «Буря-богатырь и Иван коровий сын» богатырь во всём помогает непутёвому царёву сыну. Близка по содержанию сказка про Ивана Быковича, и про Ивана Сученко. Интересно, что во всех этих сказках статус старшего, среди чудесным образом родившихся «братьев», решает не происхождение от царицы, а жребий. Судя по царевичу, который «трубку покуривает» - окончательные версии этих сказок сложились уже в послепетровскую эпоху. А возможно, как раз в петровскую, когда порядок престолонаследия стал устанавливаться произвольно самими государем.
С вопросом ; престолонаследии связана психологическая проблема уверенности царя в своём отцовстве, хорошо известная читателю по хрестоматийной пушкинской сказке ; царе Салтане. Этот мотив повторяется в сказках неоднократно. В сказке «Притворная болезнь» этот вопрос звучит остро и трагически: «Вот воротился царь домой; царица обрадовалась, встречает его и сказывает, какого она ему сына родила – сильного, могучего богатыря. Царь не хотел верить, чтоб мог такой сын от него народиться; сделал пир, созвал всех князей, и бояр, и думных людей; спрашивает их: «Научите, что мне делать с неверной женой – топором казнить ее или вешать?» Один думный сенатор отвечает ему: «Чем казнить да вешать, лучше сослать ее с сыном в дальние страны, чтоб об них и слуху не было». Царь согласился, и тотчас выслали их из того государства».
С этим связан и вопрос вхождения в царскую семью. Выше мы уже разбирали ситуацию, когда рука царевны достаётся герою в виде награды за подвиг. Но порой царевна сама «ожидает» (29) суженого, который должен соответствовать определённым критериям. Иногда выбор царевны может быть совершенно иррациональным (30).
Интересно, что, в ряде случаев не только царь, но и наследник имеет право награждать привилегиями: «Царевич приказал привести Ивана купеческого сына, бросился к нему на шею и просил не попомнить старого зла. «А знаешь, царевич, – говорит ему Иван, – все, что с тобою случилося, мне было наперед ведомо; все это я во сне видел; оттого тебе и про сон не сказывал». Царевич наградил его генеральским чином, наделил богатыми именьями и оставил во дворце жить. Иван купеческий сын выписал к себе отца и старшего брата, и стали они все вместе жить-поживать, добра наживать».
Одна из тем сказок, когда речь заходит ; власти. Наивный монархизм. Царь в большинстве случаев импульсивен, туповат, но добр. Очень характерна абсолютная убежденность русского народа в том, что царя постоянно обманывают его советники и министры. Они подают дурные советы и строят козни. В одной из сказок (28) царя бессовестно обманывают и обкрадывают его же генералы. Причём открытие это только для царя. Стоило последнему, переодевшись, пойти в кабак да покутить с солдатами, как стало ясно, что простому народу очевидно, что высокие чины только на обман и способны. Окружение царя в принципе некрасиво выглядит в русских сказках. Они ненавидят выходцев из народа. В сказке об Иване, крестьянском сыне, этот сюжет проведён очень чётко (32). Царь крестит крестьянского сына. Повзрослев, тот отправляется навестить крёстного. Царь видит его богатырскую стать и назначает при себе офицером. Иван служит на совесть. Но завистливые генералы очерняют его и «подставляют» под трудное и опасное царское поручение.
Похожая ситуация имеет место и в другой сказке (46): «В некотором царстве, в некотором государстве была у царя золотая рота; в этой роте служил солдат по имени Иван – собой молоде;ц. Полюбил его государь и зачал чинами жаловать: в короткое время сделал его полковником. Вот старшее начальство ему позавидовало: «За что так мы служили до своих чинов лет по тридцати, а он все чины сразу схватил? Надо его извести, а то и нас перегонит».
Вообще, сказочный генерал – редко герой и защитник отечества. Он, прежде всего завистник, редкостный лгун и интриган. В сказке «Оклеветанная купеческая дочь» (58) генералу не понравилось, что царь собрался жениться на купчихе: «А в те; поры был при царе генерал, да такой злющий, завистный: чужое счастье ему поперек в горле становилося. Услыхал он царские речи и страшно озлобился: этак, пожалуй, придется нашим женам купчихе кланяться! Не выдержал и говорит царю: «Ваше величество! Не прикажите казнить, прикажите слово вымолвить». – «Сказывай!» – «Эта купеческая дочь вам вовсе не пара; я сам ее давно знаю, не раз с нею на постели леживал, в любовные игры поигрывал; совсем девка распутная!».
В другой версии сказки (59) совершается целый офицерский заговор для очернения царского любимца: «Вот другие полковники и генералы удивляются: «Что б это значило? Из простого звания, чуть-чуть не из мужиков, а теперь, почитай, первый любимец у царевича! Как бы раздружить эту дружбу?» Стали разведывать и по времени разузнали всю подноготную. «Ладно, – говорит один завистливый генерал, – недолго ему быть первым любимцем, скоро будет последним прохвостом! Не я буду, коли его не выгонят со службы с волчьим паспортом!». К большому удовлетворению читателя, в обеих версиях злого генерала казнят.
Знаменательно раболепное отношение сказочных персонажей к самому наименованию должностей. В этом плане интересна сказка про Котофея Ивановича (3). Котофей просто заявляет ; том, что он прислан из сибирских лисов бурмистром. Никто из зверей не пытается проверить сведения или потребовать доказательств. Одно только слово – и Котофей окружён всеобщим почтением и страхом. А ведь эта особенность психологии русского человека жива и поныне! Наши сограждане гипнотизируются названием должности и командирским тоном, зачастую, даже не решаясь проверить документы и полномочия собеседника, что было и остаётся отличным подарком для разного рода мошенников.
Глава 2. Отношение к праву и закону.
Одна из основ правовых представлений в русской сказке, мифологема судьбы, что несколько сближает русскую правовую парадигму с древнегреческой. В известной сказке «Несмеяна-царевна» бросается в глаза любопытная преамбула: «Как подумаешь, куда велик божий свет! Живут в нем люди богатые и бедные, и всем им просторно, и всех их призирает и рассуждает господь. Живут роскошные – и празднуют; живут горемычные – и трудятся; каждому своя доля!
В царских палатах, в княжьих чертогах, в высоком терему красовалась Несмеяна-царевна. Какое ей было житье, какое приволье, какое роскошье! Всего много, все есть, чего душа хочет; а никогда она не улыбалась, никогда не смеялась, словно сердце ее ничему не радовалось».
В сказке «Две доли» (50), доля трактуется, как нечто, что «дано судьбой». Однако если античная парадигма предполагала абсолютность рока, определяющего нашу жизненную долю, то «русскую долю» можно изменить. Счастьем и Несчастьем, которые в сказке персонифицированы, можно управлять. Характерно и то, что зависть чужому счастью трактуется как путь к несчастью.
Влиять на долю может и готовность помогать ближним. В сказке «Марко Богатый и Василий Бессчастный» (51) нелюбовь богатого купца к нищим приводит к тому, что святые старцы «присуждают» его богатство новорожденному бедняку. В той же сказке – идея неотвратимости божьего суда и наказания. Как ни старается Марко сделать всё возможное, для того, чтобы приговор старцев не сбылся, всё напрасно.
В другом варианте сказки для злого Марко всё кончилось и вовсе трагично: «Лишь приходит туда, а ребята давно ждут Андрея на пагубу; вдруг его и сцылипляли «Стой, малый! Вот он!» – загорланили. Марко рвется: «Батюшки, это я, ваш старый хозяин!» А они не слушают его голоса и прямо бултых в жар! Там ему и быть; такая и дорога! Священное писание прямо гуторит: не рой яму другому, а то сам там будешь. Что же после? Андрею и досталось все Маркино наследие, и вестимою учинилась вестка ангела небесного: «А счастье ему – Маркино!» (52).
Одна из характерных тем русской сказки – несправедливость человека. В одной из сказок пёс, которого предал хозяин, говорит медведю: «Видишь, нынче какая у людей правда: покуда есть сила – кормят и поят, а как пропадет сила от старости – ну и погонят со двора». (4)
Самая «философско-правовая» сказка это, должно быть – «Правда и Кривда» (11). Сюжет прост и поучителен. Заспорили два мужика. Один полагает, что надо жить по правде, другой – по кривде. Решили спросить прохожих. Все трое прохожих полагают, что жить по кривде легче. Причём, что важно понимать, в сказке кривда вовсе не трактуется как нравственный идеал русского народа. Красной нитью проходит мысль ; том, что жить по правде не позволяют сами условия: «нас обманывают, и мы обманываем; за правду можно и в Сибирь угодить». То есть склонность простого человека к житию во лжи и обмане – реакция на социальную среду, не позволяющую нормально существовать в соответствии с нравственными идеалами. Далее события приобретают трагический оборот. Криводушному всегда везёт он вечно сыт. А прямодушный голодает, но по прежнему не желает отступить от правды. Криводушный за два кусочка хлеба выкалывает ему оба глаза. Кажется, полное поражение правды. Но тут вмешивается Божественная Сила. Следуя таинственному голосу, слепой правдолюбец омывает глаза водой из ручья и прозревает. Затем, по совету того же таинственного голоса, подслушивает разговор бесов. Узнаёт ;б одержимой царской дочери, которой может помочь только икона Смоленской Богоматери, принадлежащая одному богачу. Три года правдолюбец терпеливо работает на богача за заветную икону. Затем исцеляет царскую дочь и получает ее в жёны. Решив посетить родные края, он встречает криводушного, прощает его и даёт совет, омывшись у волшебного ручья, подслушать бесовские разговоры. Но, если бесы в своё время не заметили присутствия прямодушного, то криводушного они учуяли и растерзали. Очевидно, что в сказке нет и тени аморализма, в котором можно ее заподозрить при начальном развитии сюжета. Главная тема – не сила неправды, а необходимость блюсти правду, вопреки всему. А там – «претерпевый до конца спасен будет». Бог всегда вознаградит правого и накажет неправого. Характерно, что в конце проясняется бесовское начало кривды: криводушного «учуяли» бесы, они почувствовали присутствие родственного им зла, в то время, как добро было ограждено от них, недоступно их восприятию.
Есть иная версия. Там речь идёт ; купцах. Один живёт по кривде, другой – по правде. Праводушный проигрывает спор криводушному и отдаёт ему корабли. В лесной избушке он подслушивает разговор злых духов. Они планируют склонить людей на чёрные дела и говорят ; волшебном цветке, которого боятся черти. Праводушный купец мешает злобным замыслам бесов, с помощью волшебного цветка исцеляет царевну. Царь предлагает ему стать зятем. Тот отказывается, тогда царь щедро его одаривает. Криводушный, подивившийся богаству ограбленного им сотоварища, также отправляется в лесную избушку. Но злые духи, решившие, что это он расстроил их планы, разрывают его (12). Здесь идея торжества правды и демонической природы неправды принимают более мистический оттенок. Человек, живущий по правде, способен побеждать бесовские козни.
В ещё более абстрактном виде эти идеи предстают в другой версии этой же сказки (13). Тут персонажи – не люди, а сами Правда и Кривда. Кривда тоже ослепляет Правду. Но Правда подслушивает разговор бесов. Среди бесов – Кривда! Стало быть, в этой версии на бесовскую природу неправды не намекается, а прямо указывается. Кривда – нечистая сила, бес. Услышав от бесов, что прозреть можно, протерев глаза местной травой, Правда исцеляется, а затем исцеляет слепую царевну и женится на ней. Это представляется совершенно абсурдным, ибо ; Правде в сказке всё время говорится в женском роде. Но, напомним, эта сказка предельно абстрактна. Вдобавок, срабатывает традиционная, как мы это выше замечали, высшая форма вознаграждения за праведность.
Есть и более прозаичная версия сюжета – сказка про Ивана и Наума (14). Сюжетные ходы здесь в целом повторяют то, что мы видели выше. Мировоззренческая разница состоит, главным образом, в трактовке правды и кривды. Правда сводится к убеждению в том, что человек получает то, что ему «Бог дал». Кривда состоит в отрицании божественного участия в человеческих делах, в уповании исключительно на себя. Так что здесь справедливость и несправедливость отождествляются с праведностью и неправедностью в религиозном смысле этих понятий.
Прочие версии сказки менее философичны. В одной из них (15) вместо праводушного и криводушного перед нами возникают два брата – богатый и бедный. Здесь, впрочем, есть и определённый социальный подтекст. Русское народное сознание вообще весьма часто отождествляет богатство с несправедливостью, а бедность – со справедливостью. В русских сказках богач, как правило, персонаж отрицательный. У такого ощущении социального пространства много корней. Прежде всего – корни религиозные. Здесь и Евангелие, на страницах которого праведные бедняки (вдова, приносящая лепту, Лазарь, и пр.) противопоставляются неправедным богачам; где прямо говорится ; том, что «трудно богатому войти в Царствие Божие». Но, несомненно, на такое миросозерцание повлиял и исторический опыт русского народа, который давал ему массу примеров того, как на лжи, обмане и прямом насилии делались огромные состояния. Не зря у нас говорят: «От трудов праведных не бывает палат каменных». Эта парадигма прочно удержалась в сознании нашего народа. Неспроста в отечественных кинокомедиях богач, а уж тем более, олигарх – персонаж, как правило, отрицательный и донельзя окарикатуренный.
Есть версия сказки, где правда и кривда воплощены в двух портных (17). Сюжет, опять же, стандартный. Но, если в предыдущих версиях акцент делается на демонической природе кривды, то здесь акцентируется святость правды. Секрет своего исцеления и исцеления царевны добрый портной, уже отчаявшийся («Кривда меня одолела!») узнаёт не от бесов, а из беседы праведных старцев. Бог, через своих угодников приходит твердому поборнику правды на помощь.
Мотив непременного наказания за кривду есть и в иной версии сказки, где прямодушный становится царём и прощает своего обидчика (18). Ещё классического эпизода растерзания криводушного бесами, говорится ; том, что он потерял всё свое богатство и пошёл по миру просить милостыню.
Глава 3. Отношение к субъективным правам и юридическим обязанностям; а также - к деликтам и преступлениям.
Лисичка остаётся переночевать у мужика. Сжигает скалочку и требует гусочку в возмещение ущерба. Мужик безропотно отдает требуемое (1). Ни малейшей попытки доказывать свою непричастность к утрате имущества, свои собственные права. Возможно, ситуация исходит из однозначной убежденности в том, что хозяин дома несёт абсолютную ответственность за имущество гостей, остановившихся на ночлег.
«Однажды мышь уговор сделала с воробьем, чтобы вместе в одной норе жить, в одну нору корм носить – про зиму в запас. Вот и стал воробей пуще прежнего воровать: благо теперь есть куды прятать! И много натаскал он в мышиную нору ячменю, конопляного и всякого зерна. Да и мышь не зевает: что ни найдет, туда же несет. Знатный запас снарядили на глухое зимнее времечко; всего вдоволь! «Заживу теперь припеваючи», – думает воробей, а он, сердечный, порядком-таки поустал на воровстве.
Пришла зима, а мышь воробья в нору не пущает, знай его гонит, да еще в насмешку все перья на нем выщипала» (45).
Народному правосознанию присуще интуитивное понимание того, что принадлежность следует за юридической судьбой основной вещи, что, порой даёт возможность отрицательным персонажам злоупотреблять правом: «Только стал было дед снимать ошейник, – куда! – барин и слышать про то не хочет, упирается. «Я ошейника не продавал, – говорит дед, – я продал одну собачку». А барин: «Нет, врешь! Кто купил собачку, тот купил и ошейник». Дед подумал-подумал (ведь и впрямь без ошейника нельзя купить собаку!) и отдал ее с ошейником».
«Русская культура, как отмечали многие культурологи, историки и философы, своей важной отличительной особенностью имеет некое моральное обоснование и принятие насилия». (Суслов А.А. ФЕНОМЕН НАСИЛИЯ В РУССКОЙ СКАЗКЕ. Известия Томского политехнического университета. 2009. Т. 315. № 6. С. 111-113. С. 111).
«Насилие в целом в традиционной культуре Руси воспринималось не как из ряда вон выходящее явление, оно было обыденным и вероятно подсознательно русский человек внутри себя даже ожидает его. Насилие, возможно, выступает как некий стимул собственного самосовершенствования. Не случайно немецкий фольклорист живописец Ж.Б. Лепренсе, посетивший Россию в XVIII в. по приглашению графа И. Шувалова, создал серию этнографических гравюр русских людей. Среди них можно было увидеть не только отличительные особенности русского костюма, но и рода занятий. Там были крестьяне, дворяне, нищие, купцы и прочий люд, изображенных с поразительным реализмом. Стоит заметить, что серия гравюр Ж.Б. Лепренсе посвящена наказаниям. Как отмечает по этому поводу исследователь Е.А. Вишленкова: «Это тоже часть жизни русских крестьян, потому в них нет мрачности, а только любопытство и интерес» [6. С. 105]. Иначе говоря, насилие выступало вполне привычной и можно сказать обыденной формой жизни русских людей». (Суслов 112).
«Насилие выступает как средство, как потенциальный механизм активизации внутренних ресурсов человека. Поражает потрясающая терпимость, стойкость и некоторая даже осознанность наличия насилия в обществе русского народа. Насилие может быть стихийным, бессмысленным, может существовать и как средство достижения целей, но и ради самого себя. Остается только поражаться столь уникальной части нашей ментальности, истоки которой волшебным образом представлены нам в сказках». Суслов 113
Бросается в глаза очень легкомысленное отношение к убийству, порой немотивированному. К примеру, мужик спасает бирюка. Неблагодарный бирюк угрожает его съесть, говоря ; том, что «старая хлеб-соль забывается». Мужик трижды просит спросить у встречных, так ли это. Дважды встречные соглашаются. Только лиса помогает мужику одолеть коварного бирюка. И что? Мужик ее без причины убивает, говоря: «старая хлеб-соль забывается». (2).
Та же лёгкость убийства заметна в сказке ; Бабе Яге. Финал великолепен: «Дед как узнал все это, рассердился на жену и расстрелил ее; а сам с дочкою стал жить да поживать да добра наживать, и я там был, мед-пиво пил: по усам текло, в рот не попало».
Если легко происходят убийства людей, то ещё легче льётся кровь животных. Одна из самых кровавых наших сказок это, вне сомнения, «Булат-молодец» (25). Она, хоть и сдобрена прямолинейным «хэппи-эндом», но он не впечатляет после прямолинейно жестокого сюжета.
Булат оказывает Ивану-царевичу неоценимую помощь. Но после своих подвигов, живя в палатах царевича, начинает проявлять непонятную жестокость, которая внешне выглядит, как защита царевича. Сначала он отрубает голову любимой собачке царевича, которую тот, вдобавок, хочет показать своей молодой супруге. Царевич сдерживает гнев. На другой день головы лишается любимый конь царевича. От виселицы беспредельщика спасает только заступничество царевны. Но когда упрямый садист на следующий день обезглавливает любимую корову наследника, в гневе тот сам становится жестоким и велит казнить отморозка.
Сцена казни – шедевр брутального абсурда. Приговорённый сначала окаменевает по колено, затем по пояс. Царевич умоляет его не окаменевать целиком – непонятно, из гуманных ли соображений, или в надежде, что Булату успеют-таки напоследок оттяпать голову. Но безумный герой всё же окаменевает. Жалко Ивану товарища. И вот через несколько лет выясняется, что для воскрешения Булата необходима самая малость: зарезать детей царевича и помазать ими камень. После недолгого семейного совета (погоревали, конечно, поплакали, потужили…) супруги совершают акт детоубийства.
Булат оживает. Но и дети тоже. Всё заканчивается пиром на весь мир. Чем не сюжет для оперы! Есть конечно, в этой страшной сказке и глубокий внутренний подтекст. Дело не в апологетике кровопролития. Дело в идее царской благодарности. Царь должен быть милостив к своим благодетелям до конца и любой ценой. Убиение младенцев в этой сказке – акт абсолютного самоотречения перед лицом дружбы и благодарности. Этот акт подобен жертвоприношению Авраама, пренебрегающего любовью к своему единственному сыну, перед лицом воли Всевышнего. Можно усмотреть и глубинный мистический подтекст, если осмелиться провести параллель с самим Богом-Отцом, приносящим в жертву Своего Сына. Если так, то тут мистическое понимание социального могущества, сводящееся к тому, что чем больше социальная роль, тем больший нравственный долг и большие жертвы она предполагает. Впрочем, это лишь одна из возможных трактовок ситуации, на которой мы не настаиваем.
Удивительная лёгкость убийства заметна и в сказке ; Бездольном: «Повернул Бездольный в обратный путь; шел-шел, вдруг навстречу ему человек идет, дубинкою подпирается. «Стой! – закричал он купеческому сыну. – Напой-накорми дорожного человека». Бездольный отдал приказ: «Эй, Никто! Подавай обед». В ту ж минуту в чистом поле стол явился, на столе всяких кушаньев, вин и медов – сколько душе угодно. Встречный наелся-напился и говорит: «Променяй своего Никто на мою дубинку». – «А на что твоя дубинка пригожается?» – «Только скажи: эй, дубинка, догони того-то и убей до смерти! – она тотчас настигнет и убьет хошь какого силача». Бездольный поменялся, взял дубинку, отошел шагов с пятьдесят и вымолвил: «Эй, дубинка, нагони этого мужика, убей его до смерти и отыми моего Никто». Дубинка пошла колесом – с конца на конец повертывается, с конца на конец перекидывается; нагнала мужика, ударила его по лбу, убила и назад вернулась». Далее подобные хладнокровные и немотивированные убийства повторяются.
Не менее впечатляющее немотивированное убийство встречается нам в сказке «Мудрая жена» (44): «Дурак взял дубинку и пошел к пахарям. Приходит к первому: «Здравствуй, старик!» – «Здравствуй, добрый человек!» – «Научи меня, чего б пожелать мне от господа». – «А я почем знаю, что тебе надобно!» Дурак недолго думал, хватил старика дубинкою прямо по голове и убил до смерти.
Приходит к другому, опять спрашивает: «Скажи, старик, чего бы лучше пожелать мне от господа?» – «А мне почем знать!» Дурак ударил его дубинкою – и дохнуть не; дал». Здесь жестокая немотивированность, по крайней мере смягчается тем, что убийца – дурак.
Самая частая причина «лёгкого» убийства – зависть (47): «Завистно стало Аленушке. «Давай, – говорит, – братец, я поищу у тебя в головке». Он лег к ней на колени и заснул. Аленушка тотчас вынула острый нож и зарезала братца; выкопала яму и схоронила его, а кувшин с ягодами себе взяла».
Не менее яркий пример «лёгкого» убийства из зависти – в сказке про Снежвиночку: «Жил да был старик и старуха. У старика, у старухи не было ни сына, ни дочери. Вышел старик на улицу, сжал комочек снегу и положил на печку под шубу – и стала девочка Снежевиночка. Пошла она с девушками в лес по ягодки; кто больше всех наберет – той красный сарафан отец с матерью сошьют, ту прежде других замуж отдадут. Снежевиночка побольше всех набрала ягодок; подружки взяли ее да убили, под сосенкой схоронили, катышком укатали, блюдечком утрепали. Воротились в деревню; старик спрашивает: «Где же моя дочка?» – «Она пошла иной дорогой, мы ее искали-искали, кликали-кликали, не могли дозваться; уж солнце село, а ее все нет! Не ночевать же нам в лесу!...». В любом случае, невозможно не заметить того, что зависть, ставшая причиной убийства, зачастую возникает по самому ничтожному поводу.
Часто поражает даже не лёгкость, а особая, изощрённая жестокость убийства, или членовредительства. «Опять уехал муж, жена взяла свое дитя, изрубила на мелкие части, сидит и разливается горючими слезами. Приехал муж и спрашивает: «Чего ты плачешь?» – «Как же мне не плакать? Твоя сестра-злодейка изрубила нашего детеныша». Брат приказал сестрице нарядиться: «Приоденься-ка да поедем со мною!» Не говоря ни слова, она оделась; брат взял топор и повез ее в лес; остановился у дубового пня и говорит: «Ну, сестра, клади свою голову на этот пень. Я ее отрублю!» Стала сестрица лить перед ним слезы и упрашивать: «Родимый мой братец! Не руби головы, отруби лучше мои белые руки по самые локотки». Он отрубил ей руки по самые локотки и уехал домой, а сестрица пошла скитаться по лесу: где день, где ночь!».
Есть пример, когда убийство и ограбление совершаются «престижа ради»: «Жил мужик на чужой стороне, не заработал ни копейки и пошел домой. Стал подходить к своей деревне и думает: как без денег домой показаться? Попадает ему богатый жид навстречу; мужик хватил его топором, ушиб до смерти, деньги к себе прибрал, а мертвое тело под куст стащил».
Причиной убийства может быть агрессивное поведение жертвы. «Сила-царевич выслушал эти речи, пошел с своею прекрасною супружницею в камору и лег на постелю. Начала его королевна целовать, миловать, крепко к сердцу прижимать; а Сила-царевич не хочет сотворить обычную любовь с нею. Королевна наложила на него свою руку и так давнула, что он насилу опомнился. Вскочил царевич с постели, схватил палку и стал бить королевну, и бил ее до тех пор, пока не упала она замертво».
Впечатляют случаи убийства по незначительному поводу, например как исход нелепого спора: «Опустили его на цепи; видит он: стоит под водою дом, в том доме сидят старик и девица, перед ними лежит осиновая плаха, в плахе топор торчит; крепко спорят они меж собою: девица говорит, что олово дороже; старик – что сталь дороже. Стали они спрашивать у Ивана Несчастного: что дороже – олово или сталь? Отвечает он: «Сталь дороже». Тотчас старик ухватил топор и отрубил девице голову, а Ивану Несчастному дал три бриллиантовых камушка».
Часто лёгкость убийства диктуется не ситуацией, а особым психическим складом убийцы. Подобный пример мы видим в сказке «Верлиока». «У Верлиоки была уже такая натура: завидит человека, да еще смирного, не утерпит, чтобы дружбу не показать, бока не поломать; не было спуску от него ни старому, ни малому, ни тихому, ни удалому. Увидел Верлиока дедову внучку – такая хорошенькая, ну как не затрогать ее? Да той, видно, не понравились его игрушки: может быть, и обругала его – не знаю; только Верлиока сразу убил ее костылем».
К счастью есть сказки, в которых герою удаётся подавить аффект и отказаться от убийства, под благим влиянием здравого разума. «Входит в свой дом и видит: хозяйка его лежит на постели с двумя молодцами. Закипело у него ретивое, вынул саблю вострую. «Зарублю, – думает, – друзей жениных!» И вспомнил доброе слово старика: пробуди, дело разбери, головы не сымаючи! Разбудил свою хозяйку, а та вскочила и ну толкать молодцов! «Детки, – говорит, – ваш батюшка приехал». Тут и узнал купецкий сын, что жена без него родила ему двойчат».
Аналогичная ситуация: «Приходит Иван Несчастный в свой дом и видит: жена его с добрым молодцем целуется: поднял саблю и хотел зарубить их, да вспомнил доброе слово: «подними, да не опусти», стал свою жену расспрашивать и узнал, что тот молодец его сын: когда Иван Несчастный поехал на кораблях, в те; поры жена без него родила. Обрадовался он, поздоровался, и начали себе жить да богатеть».
Мы редко задумываемся ; жестокости наших любимых сказок. В знаменитейшей сказке «Иван-царевич и серый волк» (26) вся почти фабула построена на обмане. Да, в конце концов, добро, вроде бы, торжествует. В финале царь сажает в тюрьму убийц-братьев. Но кто в итоге остаётся победителем? Всё тот же Иван, которому, по большому счёту, удалось всех вокруг себя обмануть. Иван, который, если от него отбросить романтический флёр, наведённый мультфильмами и экранизациями, редкостный плут и жадина, способный стащить всё, что плохо лежит. Весь сюжет держится на таких «прелестях», как зависть, воровство, жестокость, угрозы и смертоубийство, выдаваемые за «удаль». Одной только этой сказки достаточно, чтобы задуматься, не лежит ли в отношении русского народа к деликту, или преступлению сакраментальное «цель оправдывает средства»?
Вообще удивительно, что правонарушения – атрибут не только отрицательных героев, но и положительных. Причём в последнем случае они оправдываются. В известной сказке «Волшебное кольцо» (34) главный герой, симпатичный и добрый, с лёгкостью идёт на подкуп и кражу: «в этаких местах, в этаких городах, умерла царевна, а у ней на руке было золотое колечко; ему, доброму мо;лодцу, очень хочется снять с руки это колечко. Вот он закупает караулов допустить его до царевны; подошел к ней, снял с руки колечко и пошел к своей матери; никто его не сдержал».
Иногда от страшного деяния «отводит Бог», но мотивация абсолютна: «Нежданно-негаданно приезжает Иван-царевич к Дмитрию-царевичу, входит в его комнату, а он спит себе крепким сном. Увидал Иван-царевич портрет Марьи-царевны – и в ту ж минуту влюбился в нее, выхватил свой меч и занес на ее брата. Бог не попустил греха, словно что толкнуло Дмитрия-царевича – вмиг проснулся и спрашивает: «Что ты делать хочешь?» – «Хочу тебя убить!» – «За что, Иван-царевич?» – «Ведь это портрет твоей невесты?» – «Нет, моей сестры Марьи-царевны». – «Ах, что же ты мне никогда об ней не сказывал! Я теперь жить без нее не могу». – «Ну что ж! Женись на сестре, будем братьями». Иван-царевич бросился обнимать Дмитрия-царевича. Тут они и поладили, по рукам ударили».
Характерно и то, что неправедное убийство почти никогда не остаётся в сказках нераскрытым. Кровь, так или иначе, взывает к небесам. «Злые сестры похаживают, зовут, подговаривают: «Душенька сестрица! В лес по ягоды пойдем, земляничку сберем». Дурочка блюдечко отцу отдала, встала да в лес пошла; с сестрами бродит, ягоды сбирает и видит, что на траве заступ лежит. Вдруг злые сестры заступ схватили, дурочку убили, под березкой схоронили, а к отцу поздно пришли, говорят: «Дурочка от нас убежала, без вести пропала; мы лес обошли, ее не нашли, видно волки съели!» Жалко отцу – хоть дура, да дочь! Плачет мужик по дочери; взял он блюдечко и яблочко, положил в ларец да замкнул; а сестры слезами обливаются.
А дудочка сама играет-выговаривает: «Свет мой батюшка родимый! Меня сестры в лес зазвали, меня бедную загубили за серебряное блюдечко, за наливное яблочко; не пробудишь ты меня от сна тяжкого, пока не достанешь воды из колодезя царского». Две сестры завистницы затряслись, побледнели, а душа как в огне, и признались в вине; их схватили, связали, в темный погреб замкнули до царского указа, высокого повеленья; а отец в путь собрался в город престольный».
Помимо лёгкого убийства и воровства мы сталкиваемся и с прочими легко свершаемыми преступлениями. В одной из сказок не может не шокировать читателя насильственный инцест (60): «Пришло время, купчиха заболела и померла. Жаль было купцу, да делать нечего; похоронил ее, поплакал-погоревал и стал на свою дочь засматриваться. Обуяла его нечистая любовь, приходит он к родной дочери и говорит: «Твори со мной грех!» Она залилась слезами, долго его уговаривала-умоляла; нет, ничего не слушает. «Коли не согласишься, – говорит, – сейчас порешу твою жизнь!» И сотворил с нею грех насильно, и с того самого времени понесла она чадо». За этим следует, вполне ожидаемо и более тяжкое преступление купца: ««В последний раз тебя, дочка, спрашиваю: спрашиваю: когда ты родишь, на кого скажешь?» – «На кого мне сказывать? Прямо на тебя». Купец схватил острый меч со стены и отсек ей голову: кровь так и брызгнула! После взял убитую, отнес в сад и спрятал в погреб; сам сел на корабль и уехал в тридесятое государство».
Воровство, как ни парадоксально, считается удалью. Существует целый цикл сказок про воров. Экспроприация экспроприаторов? Удаль Ваньки-вора (61) вызывает искреннее восхищение и старого вора, который признаёт, что мастерство молодца превосходит его собственное, и царя, который, хоть и изгоняет Ваньку из пределов царства, но не без похвалы, да, похоже и самих сочинителей сказки!
Вору в сказке неизменно везёт. «В то самое времечко занадобилось Ивану ехать на ярмарку; стал проситься у матери: «Я поеду, мати, на ярмарку; стану торговать, из карманов воровать; наторгую много денег и буду богат!» – «Что ты, дитятко! – говорит ему мать. – Этак ведь неладно». – «Небось, ладно будет!» Взял он у старухи мотки прядены, приехал на ярмарку и начал торговать; продал на десять рублев да украл девяносто – стало всех денег сто рублев».
Характерно, что обман, совершённый по нужде, не осуждается (49). Но и вообще обман, даже самый циничный, попахивает удалью. В сказке «Мёртвое тело» (62) Дурак без тени трепета перед усопшей проделывает разные мошенства с телом родной матери и умудряется на этом неплохо заработать. Мало того, он ещё и обманывает братьев, толкая их на дикое преступление: «Дурак воротился домой с деньгами; братья спрашивают: «Куда мать девал?» – «Продал, вот и денежки». Завидно стало братьям, стали сговариваться: «Давай-ка убьем своих жен да продадим. Коли за старуху столько дали, за молодых вдвое дадут». Ухлопали своих жен и повезли на базар; там их взяли, в кандалы заковали и сослали в Сибирь. А дурак остался хозяином и зажил себе припеваючи, мать поминаючи». Вот как! Поминаючи таки мать! Не безнадёжный, стало быть, в нравственном смысле, субъект!
В вариации на тему этой же сказки, Дурак вдобавок ещё и сам убивает мать, приняв ее за огородного воришку (63), а затем ещё и сваливает вину на другого, опять же, походя, неплохо заработав.
Часто воруют и плутуют солдаты. «Повезла баба в город кринку масла продавать; время-то шло к масленой. Нагоняют ее два солдата: один позади остался, а другой вперед забежал и просит бабу: «Эй, тетка, подпояшь меня, пожалуйста». Баба слезла с воза и принялась подпоясывать. «Да покрепче подтяни!» Баба подтянула покрепче. «Нет, это туго; ослабь маленько». Отпустила послабже. «Уж это больно слабо будет: закрепи потуже». Пока завязывала баба пояс то крепче, то слабже, другой солдат успел утащить кринку с маслом и убрался себе подобру-поздорову. «Ну, спасибо тебе, тетка! Подпоясала ты меня на всю масленицу», – говорит солдат. «На здоровье, служба!» Приехала баба в город, хвать – а масла как не бывало!».
Солдатская удаль не ограничена фантазией. «Купил мужик гуся к празднику и повесил в сенях. Проведали про то двое солдат; один взобрался на крышу гуся добывать, а другой вошел в избу. «Здорово, хозяин!» – «Здорово, служба!» – «Благослови колядовать!» – «Колядуй, добрый человек!» Солдат начал:
А в лесе, в лесе
Солдат на стреси;
Стреху продрал,
Гуся забрал.
Святой вечер!
А хозяину и невдогад, что солдат прямо в глаза ему смеется. «Спасибо тебе, служивый! Я, – говорит, – такой коляды отроду не слыхивал». – «Ничего, хозяин, завтра сам ее увидишь». Наутро полезла хозяйка за гусем, а гусем и не пахнет давно!».
Солдат – великий мастер заболтать и воспользоваться ситуацией. В забавной сказке про колокольные звоны, два солдата забалтывают старуху пустопорожней болтовнёй, не хуже бывалых цыган, и крадут у нее холст (65), хотя старуха почитала себя чуть ли не колдуньей, и была сама уверена, что стащить у нее ничего не возможно.
Не будем уже поминать в силу ее абсолютной хрестоматийности сказку ; каше из топора! И что характерно - солдатское воровство и плутовство в принципе не осуждается! Солдат в народном сознании защитник отечества, бедный, многотрудный, замордованный командирами. И есть у него неоспоримое моральное право полакомиться за чужой счёт, пусть даже не вполне честным способом! Солдат может в любой день отдать свою жизнь за всех, в том числе и за тех, кого он однажды объегорил, и его грехи заранее прощены.
Не следует, впрочем, считать, что русский человек готов к любому оправданию зла. В одной из самых пронзительных сказок «Об Отце Николае» (64) Николай Угодник сжалился над вором и помог ему спрятаться от погони. Но от благодарственной свечи отказался, напоследок дав раскаявшемуся вору наставление: «Никогда не проси Господа Бога и святых Его угодников на злые дела, потому что Господь не благословляет злых дел. Да смотри же, помни мои слова, да и прочим скажи, чтоб никогда не просили Бога в худых делах!».
Глава 4. Отношение к правосудию и наказаниям.
Правосудие понимается, как одна из функций монархической власти. Судьи же трактуются, в основном, как «порученцы» царя, или короля. Причём убеждение в том, что рамки царского правосудия ничем не ограничены, проявляется в том, что порой царь разбирает споры не только между людьми, но и между животными: «Послушал птичьего крику и говорит королю: «Ваше величество, сами видите, что летают здесь трое: ворон, жена его ворониха и сын их вороненок; ворон с воронихою спорят, кому принадлежит сын – отцу или матери, и просят рассудить их. Ваше величество! Скажите, кому принадлежит сын?» Король говорит: «Отцу». Только изрек король это слово, ворон с вороненком полетели вправо, а ворониха – влево».
Вообще мы наблюдаем очень странное отношение к доказательствам, и не только в судебном процессе, но и в отношениях между «лицами». В одной из сказок лиса и волк крадут пирожок с мёдом. Когда волк засыпает, лиса съедает сладкую начинку из пирожка и гадит в него. После того, как волк просыпается, лиса начинает первой возмущаться и обвинять волка. «Следственный эксперимент» прост до чрезвычайности. Решают лечь на солнышке: у кого на пузе выступит воск, тот и виновен. Естественно, лиса, пользуясь тем, что волк снова заснул, мажет его пузо воском. Столкнувшись со столь «неопровержимым» доказательством, волк во всём винится, предполагая, что просто не помнит происшедшего. И даже в качестве компенсации обещает всю первую добычу лисе (1). Есть варианты сюжета, в которых речь идёт ; кринке масла, но смысл тот же. Сказочность тут, собственно, весьма условная. Предположим, что перед нами человек, который абсолютно ничего не знает ; средневековых инквизиционных процессах. Если мы расскажем ему сказку, аналогичную предыдущей, в которой лисица предложит волку взять в лапу раскалённое железо, или пройти испытание водой, наш непосвящённый слушатель будет только посмеиваться. А ведь доказательство, предложенное лисой в оригинальном варианте сказки, ничуть не более абсурдно, чем многие реальности средневекового процесса.
Сказки вообще зачастую отражают тупость во многом ограниченного судебного процесса. Великолепна, в этом плане, сказка «Орел и ворона». «Жила-была на Руси ворона, с няньками, с мамками, с малыми детками, с ближними соседками. Прилетели гуси-лебеди, нанесли яичек; а ворона стала их забижать, стала у них яички таскать.
Случилось лететь мимо сычу; видит он, что ворона больших птиц забижает, и полетел к сизому орлу. Прилетел и просит: «Батюшка сизый орел! Дай нам праведный суд на шельму ворону». Сизый орел послал за вороной легкого посла воробья. Воробей тотчас полетел, захватил ворону; она было упираться, воробей давай ее пинками и привел-таки к сизому орлу.
Орел стал судить. «Ах ты шельма ворона, шаловая голова, непотребный нос, г... хвост! Про тебя говорят, что ты на чужое добро рот разеваешь, у больших птиц яички таскаешь». – «Напраслина, батюшка сизый орел, напраслина!» – «Про тебя же сказывают: выйдет мужичок сеять, а ты выскочишь со всем своим содомом и ну разгребать». – «Напраслина, батюшка сизый орел, напраслина!» – «Да еще сказывают: станут бабы жать, нажнут и покладут снопы на поле, а ты выскочишь со всем содомом и опять-таки ну разгребать да ворошить». – «Напраслина, батюшка сизый орел, напраслина!» Осудили ворону в острог посадить».
Решение орла по сути, конечно, справедливо. Но справедливым оно представляется слушателю, который изначально погружён в фабулу и знает, что ворона виновна. Что до самого процесса, то он выглядит смехотворным с юридической точки зрения. Не предоставляется никаких доказательств, подсудимая трижды отрицает вину. И всё же приговор – обвинительный, причём ничем не мотивированный.
Гораздо большее внимание к доказательствам уделяется в «эпопее» ; Ерше Ершовиче. Этот сюжет разрабатывается сразу в нескольких сказках. Ерш предъявляет претензии на Ростовское озеро. Обиженная рыба обращается к судье – сому. Сом требует у Ерша обосновать претензии. Тот основывает их на «московских грамотах», которые де сгорели на пожаре в озере. Называет трех свидетелей, которые не подтверждают факт пожара. Судья приговаривает ерша к петле. Тому удаётся сбежать, но он попадает в сети рыбака и справедливость торжествует.
В другом варианте (6) торжества правосудия не происходит. В этой версии судья – праведный Пётр-осётр. Поначалу он посылает за Ершом щуку, да только тот ее обманывает и заколачивает до смерти. Тогда Пётр посылает сома. Тому удаётся привести Ерша на суд. В ответ на обвинения Ерш сам обвиняет жалобщиков в кознях против него и предлагает осетру велеть рыбакам выставить сети: кто, мол, попадётся, тот и виноват! Конечно, прощелыге удаётся выскочить из сетей. В этой сказке, безусловно, чувствуется старинная универсальная метафора, трактующая закон, как сеть, в которую может попасть невиновный, но из которой виновный легко выскочит – метафора, корни которой видны ещё в классическом конфуцианстве.
Наконец, в следующем варианте, рифмованном, (7) судьёй выступает Белозер-Палтус рыба. Начало сюжета похоже, но концовка иная. Доказать вину Ерша не удаётся. Судья просит его показать ей родное озеро, где она попадает в руки рыбаков. Ерш, который, было, возрадовался, вскоре разделяет ее судьбу. Любопытно поимённое перечисление рыбаков и того, что каждый из них делает с тушкой Ерша. Этот финал вызывает ассоциации с перечнем адских мук, на которые осуждены грешники. Так что рифмованная версия расширяет идею торжества справедливости, ибо в конце гибнет не только сам преступник, но и судья, не выполнившая своего долга.
Эпос продолжает «Список с судного дела слово в слово, как был суд у Леща с Ершом». (8) Здесь после судебного разбирательства Ерша приговаривают к битью кнутом и вывешивании на солнце. Кроме того, в любой вотчине его можно будет взять и казнить. Но Ерш обвиняет судей во мздоимстве и убегает восвояси. Наконец, в ещё одной версии сказки (9) Ерш, привлечённый к суду, сомневается в праведности свидетелей. Они де рыбы большие, а он рыба малая – правды не скажут. В конце концов, и здесь, осужденный на муки, Ерш бежит от наказания.
Один из мотивов сказок – внесудебная расправа без намёка на следствие. В сказке «Королевич и его дядька» читателя эмоционально радует кара, постигшая коварного дядьку, но если рассуждать чисто юридически, дядьку просто без процессуальных тонкостей уничтожили: «Взмолился он, да поздно: духом его на воротах расстреляли».
Нередки примеры изощрённых сложных наказаний, которые предполагаются справедливыми в соответствующих обстоятельствах. «Те же нянюшки, те же мамушки были с царевной, опять украли ее настоящего ребенка с солнцем во лбу и подложили щенка. Иван-царевич заболел с горя-печали; много он любил царевну, но еще больше хотелось ему поглядеть на хорошее детище. Начал ожидать третьего. В третий раз ему показали простого ребенка, без звезд и месяца. Иван-царевич не стерпел, отказался от жены, приказал ее судить.
Собралися, съехалися люди старшие – нет числа! Судят-рядят, придумывают-пригадывают, и придумали: царевне отрубить голову. «Нет, – сказал главный судья, – слушайте меня или нет, а моя вот речь: выколоть ей глаза, засмолить с ребенком в бочке и пустить на море; виновата – потонет, права; – выплывет». Речь полюбилась; выкололи царевне глаза, засмолили вместе с ребенком в бочку и бросили в море. А Иван-царевич женился на ее старшей сестре, на той самой, что детей его покрала да спрятала в отцовском саду в зеленой беседке».
Тот же сюжет, на иной лад: «Царь разгневался на свою супругу, хотел было ее в пушки расстрелять; да отговорили приезжие короли – на первый-де раз надобно простить. Ну, царь и простил; до другого разу оставил.
Через год стала царица другим ребенком беременна и родила сына; сестры опять сказали царю, что ваша супруга родила котенка. Царь еще больше того рассердился и хотел было свою супругу совсем казнить, да опять упросили-уговорили его. Он одумался и оставил ее до третьего разу.
Вот еще царица стала беременна третьим и родила прекрасную дочь; сестры опять доложили царю, что ваша супруга родила неведомо что. Царь больше того рассердился, поставил виселицу и хотел было свою жену повесить; да приезжие из других земель короли сказали ему: «Лучше возьми да поставь около церкви часовню и посади ее туда: кто будет идти к обедне, всякий будет ей в глаза плевать!» Царь так и сделал; а ей не только что плевать в глаза, всякий несет кто калачей, кто пирогов. А которых царица родила детей, а бабки в пруд попущали, царский садовник взял их к себе и стал воспитывать».
Есть, правда, и более гуманный поворот того же сюжета: «Яга-баба пришла и начала свое дело справлять: отобрала у Марфы Прекрасной трех сыновей, а на замен оставила трех поганых щенят; после ушла в лес и спрятала деток в подземелье, возле старого дуба. Приезжает Иван-царевич домой; ему тотчас объявили, что твоя-де царевна родила трех щенят. Он страшно рассердился, щенят приказал бросить в море, а ей хотел за то голову срубить, да потом одумался: «Ну, – сказал, – первая вина прощается; подожду до другого брюха».
С примером внесудебной расправы мы встречаемся и в популярнейшей сказке про Емелю: «Министры доложили королю о приезде того офицера. И как скоро король услышал, то немедленно приказал принести большую бочку и чтоб набиты были на ней железные обручи. Тотчас была сделана и принесена оная бочка к королю. Король, видя, что все готово, приказал посадить в ту бочку свою дочь и дурака и велел их засмолить; а как их посадили в бочку и засмолили, то король при себе ж велел пустить ту бочку в море. И по его приказанию немедленно ее пустили, и король возвратился в свой город».
Неоднозначно решается вопрос ; судебном иммунитете членов царской семьи. С одной стороны, часто встречается мотив их жестокого наказания за провинность перед царём. Но одновременно ситуация «царь – виновный член семьи» ставит царя в тупик. А вот в сказке про Ивана-царевича и Никанора-богатыря (20) царь, узнав ; вине царевича, приходит в недоумение относительно того, что ему делать: «Ведь царских детей ни казнят, ни вешают».
В другой сказке рассуждения по этому поводу более пространны: «Был-жил король, у него был один сын Иван-королевич; стал он на возрасте, собрал своих сверстников и начал с ними погуливать и шутить шутки нехорошие: кого за руку ухватит – рука прочь! кого за голову – голова прочь! Пришли бояре и купцы и всякие люди к королю с жалобами. Король только руками хлопнул: «Экая напасть, – говорит, – один блин, да и тот комом!» Созвал генералов и сенаторов: «Куда мне сына девать? В крепость посадить или повесить?» – «Ваше королевское величество, – отвечают генералы и сенаторы, – царских семян (т. е. детей) не бьют, не куют, куют, а на божью волю пускают». Упоминание ; генералах и сенаторах, несомненно, говорит ; том, что сказка была создана в петровскую эпоху, когда слухи ; процессе в отношении цесаревича Алексея, конечно, имели широкое хождение. А значит, народ не мог не ставить перед собой вопроса, должен ли государь наказывать своего наследника за провинности, или за преступления?
Правом суда в сказке может обладать не только царь, но иногда – царевич. Есть примеры сказок, в которых таким правом обладает барин: «Барин взял Оленушку к себе в дом, а козла Иванушку пустил в сад гулять, а дочерей яги-бабы приказал расстрелять».
Часто наказание за самые жестокие деяния не предполагает обращения к правосудию, но осуществляется в рамках семейной власти. Узнав ; том, что Алёнушка (всего-навсего!) убила брата, отец просто выгоняет ее из дома (47). Есть другой вариант этой сказки (48), где отец не столь гуманен: «Отец, осердясь на дочку Аннушку, которая тут же призналась, поставил ее на воротах и расстрелял из поганого ружья». В любом случае, перед нами, опять-же, самосуд.
Что касается суда, как такового, то в знаменитой сказке «Шемякин суд» (53), мы встречаемся с проявлениями пессимистического отношения к суду, многие элементы которого актуальны для нашего народа и по сей день: расчёт судьи на мзду, возможность запугать судью, принятие заведомо нелепых решений, от исполнения который, в конце концов, воздерживаются даже «удовлетворённые» истцы.
Отношение к судьям, в целом, неприязненное. Воры рассуждают: «Куда ж нам воровать идти? Если к попу – у попа деньги трудные, если к купцу – у купца то же самое; пойдемте-ка к судье, у судьи деньги нетрудные».
Тема неравных возможностей богатого и бедного в судебных прениях и коррумпированности судов поднимается и в другой сказке (55): «Поспорили они и пошли до начальства; именитый дарит судей деньгами, а бедный словами оправдывается». Приходится прибегать к царскому суду. А царь, вместо того, чтобы разбираться в обстоятельствах дела, придумывает загадки и поручения, одна нелепее другой. В финале, правда, оценив мудрость дочери бедняка, царь решает дело в его пользу, а мудрую девочку оставляет при себе, чтобы, повзрослев, она сделалась царицей. Хотя, этот счастливый финал не сглаживает неприятного осадка от сказки, в целом.
Сказочные судьи вообще нередко пасуют перед сложными делами и предпочитают переложить ответственность на царское правосудие: «Открывает солдат ларчик, а в нем и не пахнет деньгами: одни щепки лежат. И вышел у хозяина с постояльцем большой тогда спор; один божится, что чистым серебром давал, а другой говорит: «Ну, брат, не знал, что ты этакой мошенник! Я бы тебя и на квартиру не пускал, а то, вишь, все время даром простоял; чего у тебя взять? Как добрым людям сказать?» Отправился солдат в суд и стал просить, чтоб его с бурлаком рассудить. Судьи думали-думали, ничего не выдумали; приказали обоим им руки связать да к царю отослать».
А что до царёва правосудия, то есть у него в сказках одна чудесная особенность: если царь высказал своё мнение об абстрактной ситуации, изложенной ему, без указания на лица, он, как правило, уже не решается изменить этого мнения, если даже оно, как выясняется, касается лично его. ««Какое ж такое это дело?» – «А вот какое! И коли ты теперича умный человек, так вот и рассуди по своей царской мудрости: была у мужа жена, от живого мужа завела себе душеньку, обокрала с этим душенькой мужа-то и ушла было с ним за; море, а теперь спит с ним на одной кровати. Что по-твоему надо сделать с такою женой?» – «По своей царской мудрости я, – говорит, – скажу такое слово: взять их обоих, привязать к конским хвостам и пустить в чистое поле: тут им и казнь!» – «Ну коли так, так ладно же! – говорит Иван. – Поедем ко мне в гости, я тебе покажу другие виды и другое диво». Поехали они, входят в спальню: а там королевишна, обнявшись с тем лакеем, спит на золотой кровати, на лебяжьей перине, и знать ничего не знает. Ну, уж тут нечего делать – по по царскому слову взяли привязали их к конским хвостам и пустили жеребцов в чистое поле: тут им и казнь была! А Иван опосле женился на той красной девице-раскрасавице, которую он из огня спас, и стали они жить да поживать да добра наживать.