Конец начала (начало конца)
- Я знаю – ты меня слышишь. Открой зерцала своей души!
Вот ещё. А станцевать не надо? Но через щелочку левого ока он таки посмотрел, что там за девушка. Голос-то приятный. Напевный. Таким бы колыбельные детям петь.
А вот лучше бы и не смотрел!
Девушка в реальности оказалась кокетливой Смертью с косой, даже двумя – одна (свеженаточенная) была воткнута в землю, вторая (толстая, светлого волоса) самоудовлетворённым питоном свисала из-под глухого капюшона. Прямо из его внутрикапюшонной тьмы, скрывавшей лицо. Видно было только кроваво-красные губы и точёный подбородок. Плащ до земли, руки белые, ногти отливают зелёным перламутром.
Чешуйки такого цвета мы находили детьми на побережье после шторма. Старики говорили, что это осколки древних раковин. Бабки шептали, что это слёзы вечного стеклянного дракона.
Девушка тем временем приблизилась, прицелилась и коротко пнула лежащего в бедро отороченным мехом сапожком.
Больно! Как раз в это место в прошлый раз угодила стрела и чуть его не убила. Он подскочил и открыл глаза. И нахлынувшая память стылою водой залила его сознание и даже подсознание.
Он вспомнил сражение у последнего бастиона, резкий взмах за спиной, поворот… и жгучую боль в груди. Ах да. Сейчас-то его точно убили.
Убили?
Тогда идите все лесом в ближайший храм. И рыцарь (о да, это был именно рыцарь) решительно пал на землю, крестообразно сложил руки, и приготовился к вечности.
Вечность не пришла. Вместе неё сапожок девицы саданул по рёбрам, именно в то место, куда… Рыцарь стиснул зубы и героично промолчал. Девица запыхтела и отошла.
Ну вот, теперь можно наконец-то на исходе так внезапно оборвавшегося пути остаться наедине с…
Болотная вода была омерзительна на вкус, запах и, как потом выяснилось, на цвет. Рыцарский плащ, грязно-белого цвета с хаотически разбросанными бурыми пятнами приобрёл весёленький изумрудный оттенок. Фрагментарно.
Рыцарь сел, отряхнул с прекрасного в посмертии лика кусочки веточек, комочки грязи, непонятную слизь и укоризненно вопросил нападавшую:
- Негоже Смерти быть такой жестокой, когда вся жизнь моя пришла к концу.
Смерть поиграла опустевшим детским ведёрком, разукрашенным аленькими цветочками, и выдала:
- Наконец-то заговорил. Да ещё и стихами. Ненавижу стихи.
- Мой выбор невелик и столь печален, что я с отчаянья с тобой заговорил. Но если Смерть жестока и в посмертье, то я…
- Умолкни, покойный! И слушай меня.
Рыцарь предпринял решительную попытку отверзнуть уста, но уста решительно не отверзлись. Слово Смерти имело силу в посмертии. Девица поправила капюшон и села на перевёрнутое ведро.
- У меня есть к тебе предложение. Как ты приятно молчишь! Слушай же, свежеприбывший в поля скорби и безнадёжности.
Рыцарь скорбно закатил небесно-синие глаза к чугунно-серому небу и печально огляделся. Поля? Дело было на краю болота, вдали клубился потусторонний туман, а в небе посмертия плавали загробно-жизнерадостные облака. Рыцарь провёл руками по обесчещенному болотной водицей плащу и стоически-лирически вперил взгляд в Смерть.
Смерть приосанилась и расправила плечи. Рыцарь приосанился и скрежетнул кольчугой в ответ. Воцарилось взаимное почтительное внимательное молчание, схожее с любовной прелюдией, но всё испортила Смерть. Как и обычно.
Она вдруг сгорбилась и пробормотала:
- Хочу домой, а не вот это всё. Ты мне поможешь?
Рыцарь хотел было возмутиться, вопросить, возопить, высказаться, выдать велеречения, но потом просто кивнул.
- Слушай, мне нужен то, кто спасёт мир. А в награду я верну тебя обратно живым. Даже – человеком. Ладно, говори, но постарайся не гекзаметром. И не пентаметром!
- А чем могу помочь я Смерти в мире, где Смерть – не Жизнь – единственный закон? Ужели Смерть теперь не всемогуща, ведь собирает в длань она богов?
Смерть вздохнула и ответила:
- Я не совсем Смерть, вернее – совсем, но здесь я на практике, если ты понимаешь… Не понимаешь. Гносеологический дисбаланс, давай я тебе объясню на пальцах.
И ведь объяснила.
И рыцарь понял, что это случилось сейчас начало приключения, о котором он не мог и мечтать, потому что среднестатистические постсредневековые рыцари мелких орденов со склонностью к ритмизировано-рифмизированной речи с инверсивным построением синтаксических конструций не обладают столь извращённым воображением.
Это и стало начало конца. Или концом начала.
Но об этом завтра.
Мангическай контрахт
Роза была белой.
Алина пребольно уколола палец шипом и шёпотом выругалась на старославянском, распугав этим трёх кошек, стайку голубей и двух старушек, мирно волочивших с рынка старомодные корзинки с красными яблоками. В итоге кошки стремительно разбежались, голуби, алчно курлыча, атаковали невинную корочку хлеба, а утеплённые старушки, поджав лилово-бледные губы, многозначительно прошаркали мимо.
Идти по летней вечерней улице с пальцем во рту студентке престижного вуза – такое себе занятие. Неавантажное. Утрачивается внимательность в таких случаях.
- Простите, пожалуйста, будьте любезны и очаровательны до предела, я не могу прочесть этот мелкий шрифт… Уважьте старость, красавица!
Милейший старичок, седой в меховой жилетке, сером костюме с тростью в руке, появившийся будто из ниоткуда, протянул Алине старомодную карту, шаркнув неожиданно остроносыми ботинками.
Филолога ведь хлебом не корми – дай буквы глазами поласкать. Вслух.
Алина взяла карту (капля крови мазнула по оборотной стороне карты, на которой готическим буквищами значилось «мангическай контрахт») и прочитала:
- Шестая Покровско-соборная… Не знала, что у нас есть такая улица.
Старичок покровительственно улыбнулся и ответил:
- А её и не было. Но теперь есть. До встречи, Алиночка.
Пока Алина осознавала, что старичок её откуда-то знает – старичок тот исчез вместе с картой, будто его и не существовало вовсе.
Кровь, кстати, перестала сочиться из проколотого пальца.
А роза стала красной.
***
Закончив вечернюю молитву, рыцарь стал думать вовсе не о божественных проявлениях жизни, а скорее о продолжении рода. Небольшая война вымотала его сильнее, чем можно было думать. А завтра и вовсе будет битва, где ему предстоит…
Но тут рыцаря сморил сон прямо у походного алтаря. Мы не знаем – какому богу или богам он молился и чего просил, но этой ночью ему приснилось, что сквозь грудь его прорастает трава. А потом ему пригрезилось где-то в утреннем чахоточном часу, что чья-то лёгкая рука положила ему на грудь чёрный тюльпан.
Рыцарь резко проснулся и, забыв о приличиях, выругался, помянув всех богов, свет и тьму, продолжение рода и… много чего другого.
Молитвенная книга выскользнула из его рук и раскрылась.
Кто-то давным-давно положил в неё засохший белый тюльпан.
***
Болота благоухали болотом. Воздух был неподвижен.
По дороге шли Смерть в предсказуемо чёрном плаще, с ликом, скрытым капюшоном, и рыцарь в лёгком доспехе.
***
Алина трижды пыталась найти своё общежитие. Даже жёлтая роза в её руке стала тяжелеть. Было такое ощущение, что изменился город, а не девичья память. Память у Алины была долгой, как её русая коса.
Улицы запутались. Фонари мигнули.
В ближайшем доме само по себе открылась дверь и Алина, ведь время разумных поступков миновало, решительно шагнула в полумрак парадной.
В неизвестность.
***
Рыцарь должен сражаться. Рыцарь должен победить. Его выбор… Меч в грудь.
***
- Снова здравствуйте, любезная Алина. Проходите. Нам надо обговорить условия вашего контракта.
- Какого ещё контракта? Я ничего не подписывала!
- Ну как же – вот – полюбопытствуйте – подписано кровью. И отпечаток ваш. Наша даймоническая контора не делает ошибок.
- Что за бред, я не понимаю.
- О. Это мы сейчас разъясним в деталях.
***
Болота закончились внезапно. За ними проступили очертания Города.
- Я буду ждать тебя в трактире «Последний шанс». Вот тебе немного монет, чтобы ты мог снять комнату. Поговорим вечером.
Рыцарь неуклюже кивнул, размышляя о том, что после смерти идти рядом со Смертью в Город, которого он никогда не видел и снимать комнату в трактире «Последний шанс»– это очень причудливая шутка богов.
Впрочем – он скорее жив, чем мёртв, а это уже прекрасно.
***
- Ну а если бы она купила не белую, а красную розу? Или – жёлтую? Или – синюю? Она бы попала на контракт к нам – менялам вечности? Она бы стала Смертью, которой надо спасти мир?
Ученик скупщика краденного времени вопросительно посмотрел на учителя. Учитель провёл морщинистой рукой по меховой жилетке и проронил:
- Дело в шипах, мой друг, дело всегда в шипах. Продавец в тот день срезал их у красных роз, шипы совершенно неострые были у жёлтых, а синие ей бы не понравились. А вот белые в тот день были особенными. Розы, выросшие на кладбищах, всегда отличаются от прочих роз. Шип и кровь. Полагаю, что если бы девица вернулась в тот же день и прожила его заново, она бы снова и снова выбирала красную розу с шипами и незаметную для себя подпись на контракте. Да уж. Тут возвращайся в прошлое, не возвращайся – результат один.
- А рыцарь?
- Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил, его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю придётся после этого пошутить немного дольше и больше, нежели он предполагал.
- Понятно.
Таверна «Последний шанс»
- Понятно! Значит, ты умер, а потом воскрес? Ну ты даёшь! Я вот был дубом, а сейчас – посмотри на меня? Любой болван может поставить на меня кружку, а то и ноги бросить! А какие у меня были жёлуди! А как я сбрасывал листья! А как ветками мог глаз выколоть!
Стол печально заскрипел ножками, а его собеседник потянулся к кольчуге, и вдруг обнаружил себя верхом на облаке. Рядом с ним сидел смуглый воин с ястребиным профилем и пронзительным взглядом. Одежда на нём была иноземная, струящаяся, на кольчугу совершенно не похожая.
Воин вперил свой взор в рыцаря и изрёк:
- Тебе надо привести в порядок твой тональ, а то нагуаль к тебе так и не постучится.
Рыцарь икнул и вспомнил, что как-то так, возможно, назывались отношения между рыцарями. Но желания что-либо делать с тоналем, чтобы постучался (куда?) страшный нагуаль, он не захотел, поэтому чуть сместился влево и…
И увесисто рухнул вниз.
Внезапно рядом с ним появился странный кролик в одежде и пронзительно кричащая девочка в ночной рубашке. Появились и тут же исчезли. Земля приближалась неумолимо. Рыцарь, вертикально летящий вниз, решил, что второй раз умереть – это даже интересно, и пробил собой поверхность земли.
Мелькнули корни, горные породы, непонятные жидкости, шахтеры, шахтёрки, удивлённый динозавры, бородатые гномы, Барлог, принимавший огненный душ, ад, Шаданакар…
В итоге рыцарь снова оказался за столом.
Стол обиженно выдал:
- Негоже так резко прерывать беседу со глубокоуважаемым столом. Это невежливо. Ну да ладно. Продолжим. Однажды, подо мной и на мне проходила небольшая вакхическая оргия белок, которые перепутали орехи и в итоге…
Мир разбился на осколки. Рыцарь повис в абсолютной пустоте.
- Где он? Ну?
Громоподобный голос заставил пространство пойти радужный волнами. Одна из волн обратилась в уже знакомого мужчину с ястребиным профилем. Он интимно заглянул в глаза рыцарю и сказал:
- Зови меня Карлитос. Давай уже посмотрим на твой тональ поближе.
- Прочь демоны, прочь! Матерь Пресвятая Бо…
- Чего надоть, лапоть средневековый? Пошто звал?
В пустоте появилось деревянное кресло, в нём покойно сидела благообразная старушка в чепце с вязанием. Халат, расшитый крестами и драконами, излучал всепрощающее свечение на всех частотах и даже волнах. Старушка добро прищёрилась на рыцаря и чувствительно ткнула в него тупой спицей – не так, чтобы больно, но как-то обидно.
Рыцарь возмущённо шевельнулся и выдал:
- Я вообще-то звал…
- Матерь Божью. Да. Эт я, милок. Чего надоть?
- Но вы же… Это как же…
- Святый сыне божий, это грёбаное Средневековье похоже на стадо вываренных безумных раков. Всё-то у них не как у людей. Все представления через заднюю часть мозга. Я что – должна всё время таскать младенца с собой? Для опознания? Он тяжёлый был, вообще-то. Вечно юной должна быть? Надоедает, знаешь ли. Я отдохнуть хочу, вот и явилась к тебе в домашнем. Так чего звал? Али ещё раз спицей божественного просветления ткнуть?
- Ма…Матерь Божья я в беде, я умер и сейчас, видимо, всё стало ещё хуже.
- Ну умер – эт да. Ну с кем не бывает. Сейчас-то ты, вона, живёхонек, хоть и наглотался какой-то дряни.
- Простите, Матерь? Чего наглотался?
Старушка выхватила из карманца изрядно пожамканный листок бумаги, бросила на колени, потом вытащила носовой платок с монограммой «ХВ» и трубно высморкалась в него. Платок воссиял и испарился лучом света. Старушка брезгливо проводила его взглядом и поправила нимб. Он был незаметный, тусклый и напоминал скорее свет от угасающего солнца, чем божественный атрибут, поэтому, верно, рыцарь его сразу и не заметил.
- Так. Я же записывала. Ага. Вот. Что ты, болезный, заказал в таверне? Вспоминай.
- Я снял комнату и спустился вниз. А потом сел за стол.
Слова – тягучей патокой лились из рыцаря. Старушка одобрительно кивнула головой, нимб слегка приотстал от кивка головы.
- Давай, лапоток средневековый, авось дотелепаешь до Возрождения. Что. Ты. Заказал. За. Столом.
- Я заказал эль, как у соседей. И мясную птицу.
- Вот. У соседей. А они, будет тебе известно, те ещё гурманы, они вкушали глюк-эль и заедали это всё коноплянкой в конопляных листьях. Это всё равно… что галлюциноген ложкой трескать. Не закусывая. Вот тебя и понесло. Ну сейчас девчонка тебя вернёт обратно. Поцелуй юной Смерти – он такой отрезвляющий.
И старушка стала полупрозрачной. И стали проступать очертания таверны. И вкус поцелуя унёс фантазии все до единой. Лишь напоследок вынырнул остребопрофильный воин и прокричал:
- Береги свой тональ смолоду…
Диалог за молчаливым столом
- Протрезвел? И чему вас там, в концептуальном Средневековье только учат? Темнота.
- Простите, сударыня, я не совсем понимаю, что это было.
- Конечно – не понимаешь. Нормальный эффект галлюциногенов. Как бы тебе это объяснить…А! Представь, что ты так нацеловался икон, что тебе, ну… не знаю, Матерь Божья привиделась.
……….
- Эээ.
- И мало того, что привиделась, так ещё и побеседовала с тобой, и ты, ну так – к примеру – даже поверил ей.
……….
- Ыыы.
- Какой ты приятно однозвучный стал. Выпей-ка ещё водички. Это живая вода. Мне сказали, ну когда её выдавали, что она не только алкогольный синдром снимает, но и наркопохмелье. Пей, пей, доверчивый.
- Простите мне моё неверие, но мне кажется, любезнейшая, что это всё какая-то игра. И таверна эта, и моя смерть, простите, и вы – в качестве воскресившей меня от смерти Смерти.
- О как завернул оксиморонисто. Вся жизнь игра. Важно понять – какие карты, кости, фишки у тебя на руках.
- Я рыцарь. Игры несколько не ко мне. Вот сразить кого в честном бою – да.
- Тю! В честном бою. Именно в честном бою тебя и грохнули. Тоже, вероятно, была игра, которая сама себя разыграла, а ты, наивный. Думал, что это ты играешь. И правила знаешь. И карты на руках. Ан нет.
- Сударыня, но сейчас я жив и сижу с вами. Значит…
- Ни черта это не значит. Я должна была сейчас писать диктант, а не вот это всё. И я тоже думала, что знаю много игр. Но – вот незадача – игра оказалась умнее меня. Так что – добивай живую воду, поднимай свою средневековость со скамьи и пойдём, я тебе постараюсь всё объяснить. На пальцах там, или даже на кольчужных кольцах. Ну, в общем, на чём-то тебе глубоко и прекрасно понятном.
- Я не так глуп, как вы про меня…
- Именно так ты и глуп. Допивай водицу, средневековье.
Толерантная пропедевтика
Родители называли её – А.Л.Я. – Автономно Любимая Ягодка. Это было их тайный код, имя, которое никому не следует знать. Когда Аля подросла, она стала звать себя Алиной, а потом и в паспорте так обозначилась.
Иногда в прекрасном детстве родители рассказывали ей странные сказки о разных существах, заклятьях, союзах, мирах.
Але нравились эти сказки, они были пугающе реалистичными и удручающе безысходными, и выросла бы Аля готом-смертопоклонником, но тут наступили лихие годы юности, и Алина решила стать филологом. Да не просто филологом, а учителем словесности – ну такой – «с седыми прядками над нашими тетрадками».
Классической учителкой.
И – поверьте – так бы оно и произошло, если бы не…
Лекционная аудитория была небольшой и по-домашнему уютной. Ни кровавых пятен на потолке, ни чёрных дыр в подземелье, ни своенравных духов возмездия, норовящих ущипнуть за ухо с серебряной серёжкой. На стенах пылились архидревние плакаты с красочными изображениями разной нечисти и всяких там великих деяний великих же деятелей.
«Ребята-упырята приносят Вождю свои молочные клыки» соседствовали с «Вурдалаки просят вас на пятый срок!», а плакат «За Родину, за умертвий, за демоническую Панду, за могильную плесень!» спорил по степени запылённости с «Выкопай на пять могил больше вместе с Дэдом Мразом!».
Алина осторожно опустилась на свободный стул.
Вокруг и рядом – на расстоянии возможного короткого заклятья сидело ещё восемь студенток. Девятая беззвучно вошла в аудиторию со своим стулом и мягко присоседилась к Алине, бормотнув: «Я тут посижу, попробуй возрази!»
Алина и не возражала.
Остальные девушки были глубоко в своих мыслях. Молчание ватным одеялом укутало аудиторию.
Но ненадолго – в аудиторию ворвалась преподавательница. Ярко-рыжая дама забальзаковских лет с внушительным гримуаром, украшенным стразами. Она швырнула фолиант на стол и рявкнула:
- Записываем! Тема занятия: «Правила безопасности и толерантность в современных реалиях».
Ручки, перья, столы, стулья – всё асинхронно заскрипело, фиксируя словесные выбросы преподателя. Её, к слову, звали – Ёнамумийя Тангейзеровна Волдебрахт.
- Правила, дорогие мои, созданы, исключительно для того, чтобы получать бесценный жизненный опыт. Получить новый опыт – следуя прошлым установкам – невозможно. Поэтому, мы будет учиться нарушать правила, но делать это в рамках системного подхода.
Соседка наклонилась к Алине и прошептала:
- Узнать бы подробнее, что тут за заведение и вообще. Но я стесняюсь спросить.
Алина не стеснялась. Алина спросила.
Ёнамумийя Тангейзеровна фуркнула, поддернула расцыганенную шаль и переступила унтами по скрипнувшему полу.
- Хороший вопрос, деточка. Основателем нашего заведения является легендарный Мафусаил Джуманджийский. Он и создал кафедры, оплатив их из лично сэкономленных налогов.
Соседка хихикнула и прошелестела:
- Говорят, он заигрался с текстами и стал божеством в каком-то мире. И шлёт оттуда каждые три месяца странные рукописные сборники. И никто их не читает. Но и не выбрасывают. Складируют в кладовой.
Тем временем Ёнамумийя Тангейзеровна продолжила:
- Среди вас нет случайных людей. Контрахты на ваше обучение были заключенные еще с вашими предками. Как правило, это были прабабки, которых хотели тех или иных услуг или умений от сил. Да, к слову, следует объяснить вторую часть темы нашего занятия, хоть я её и не ободряю, но такого требование учебного комитета партийных упырей.
Соседка Алины почесала грязно-серые волосы и еле слышно вздохнула.
- Постарайтесь запомнить, что мы не говорим «чёрная» и «белая» магия. Это нетолерантно прежде всего к представителям креативно-голубой и розово-жёлтой магии. Вместо «чёрной» мы будем стараться говорить «насыщенно-серая», а вместо «белая» - «умеренно-серая». Мда. На этом про толерантность пока всё. Вернёмся к правилам.
За неполные полчаса Алина узнала, что правила можно обхитрить. Если, к примеру, вы играете в карты, можно отравить соперника и выиграть. Если умеренно-серые силы ставят палки в колеса вашей насыщенно-серой магии, то следует обратиться к абзацу 667 из свода узаконенных нарушений, и…
Алина поняла, что нарушение правил – это тоже правило. И Алине стало грустно, ведь люди, которые играют по правилам, ничем не лучше правил, которые играют людьми.
Ёнамумийя Тангейзеровна тем временем патетично выдала:
- Вот где правила будут избыточны, так это во время практик нежизни. Ну в смысле – смерти. Хотя это тоже теперь нетолерантно, судя по указам наших партийных упырей. Смерть следует называть «нежизнью», а жизнь «несмертью». Вот такие указы штампует наша…
Но тут заскрипел звонок. И почти все девушки просочились в коридор. В аудитории остались трое. Ёнамумийя Тангейзеровна, Алина и её соседка. Алина сама не понимала, почему задержалась. Соседка же встала со стула и подплыла к преподавательнице, которая почтительно улыбнулась ей.
- Я решила нарушить все правила вашей конторы. Я возьму себе в практикантки эту живую. Возражения будут?
И указующий перст нарушающей правила упёрся в Алину.
Ёнамумийя Тангейзеровна прочистила горло и ехидно сказала:
- Вы Верховная Нежизнь, кто ж вам станет возражать? Ну а правила… Я и сама их ненавижу. С детства.
- Тогда – до встречи.
И она вышла, хлопнув дверью так, что плакат «За Родину, за умертвий, за демоническую Панду, за могильную плесень!» с противным шелестом упал на насыщенно-серый паркет учебной аудитории имени памяти умеренно-серого Мафусаила Джуманджийского.
Зачёт по страху
- Это она! Держите её! Убийца! Убийца! Она уничтожала нас! Выдавливала нам мозги! Заставляла нас бесследно исчезнуть! Она никогда не могла нас просто полюбить! А мы жаждали её любви! Мы хотели жииить! Затопчем ведьму, братья! Покроем её всюуууу! Завладеем её телооом! Навалииись, черноголовые!
Алина поудобнее перехватила единственное оружие, что оказалось ей доступно, и…
- Донна миа! Ужели смерти убоясь, враги ужасные, подобно сарацинам на нас напали? Вы же так всесильны смертью! Почто же их вы разом не убили?
Смерть повернула в сторону Рыцаря, идущего рядом, капюшон и мрачно изрекла, отгоняя болотных мошек от точёного подбородка:
- Это были самые невозможные враги в моей практике. Или – самые неожиданные. Чем неожиданнее враг, тем полезнее битва.
- Но было же у вас орудье веры? Ведь вы призвать способны для врага…
- Повторяю – я была на практике. Что могла призвать, то и призвала.
- Возможно, что баллада вашей битвы уже ласкает слух Петра Святого?
- Эк завернул. Разверни обратно. Началось всё так…
Горгензония Мортабелловна Ризенцнах осторожно просочилась в практикариум, где её ждали студентки повышения магической составляющей школы имени легендарного Мафусаила Джуманджийского.
Нежным шёпотом, напоминающим тихое покашливание осеннего дождя, она прошелестела:
- Давайте же перенесёмся в учебный сон №345-356-0285698-3 Б. Потрите методички на странице 666. Падайте поудобнее. Берегите ножки.
Рыцарь осторожно потрогал левой ногой всхрюкнувшее ответно болото и отошёл в сторону. Потом покосился на Смерть, грызшую сухарик на свежем пне и вопросил:
- О… госпожа, я, мучимый вопросом, об именах давно хочу спросить вас. Почто они так звучно-непонятны? Знавал я рыцаря по имени Опопий, но то не имя было, а полупрозванье, на самом деле его звали Попиандрий. И все над ним смеялись позаспинно. Но тут – Мафусаил свет-Джуманджийский – и эти имена – язык сломаешь.
Смерть фыркнула в сухарик:
- Я думаю, что они специально так развивают память у студентов. На филологов это, конечно, не действует. Нас этим не проймёшь.
- Я жажду продолженья вашей битвы – ведь живы вы, враги, понятно, вряд ли. Наверно, вы прекрасны с тем оружьем в руке карающей набеги… этих самых?
- О да.
Горгензония Мортабелловна Ризенцнах во сне (а именно там оказались все практикующиеся) была размером с гору и при этом устращающе громогласна. Она проорала правила и рухнула на холм, вызвав этим локальное сотрясение почвы.
Правила были просты как квантовая физика.
Нужно было встретить свой самый страшный страх и победить его. Страх тот будет олицетворён во сновидческой практике самым неожиданным врагом – непостижимым, невероятным, максимально странным.
- Дракон? Мумия Тухлатомона Пятого? Зачёт по возрастной физиологии? Учительница по английскому? Живой труп?... Использованные спонджики???
Но Алина не знала, что самый большой её страх – как, впрочем, и самый большой страх любого подростка – это… юношеские прыщи!
Шла она себе по ярко освещённой улице и вдруг оказалась окружена ими. Были они разные – маленькие, красные, набухшие от злобы, зрелые и не очень, с толерантными чёрными точками и классическими белыми маковками.
На любой вкус. Ахха.
В непонятно откуда выросших руках они держали увесистые плакаты.
«Долой произвол спирта!» «Клеарасил – уходи!» «Вода – наш влажный враг!» «Жир тоже хочет жить!»
И началось.
- Это она! Держите её! Убийца! Убийца! Она уничтожала нас! Выдавливала нам мозг! Заставляла исчезнуть! Она никогда не могла нас полюбить! А мы жаждали её любви! Затопчем ведьму, братья! Покроем её всюуууу! Завладеем её телооом! Навалииись, черноголовые!
Алина поняла, что это смертельная битва, в которой непременно нужно победить. И представила себе самое грозное, самое смертоносное, самое-самое оружие для такой ситуации. Чтоб отражало её, Алины, силу, мощь, изобретательность и божественную предусмотрительность.
Хрясть!
В руке материализовался однотомный словарь Ожегова. Серенький. Потрёпанный. Неудобненький.
Алина, конечно, помнила, что однотомный толковый словарь русского языка С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой содержит 80000 слов и фразеологических выражений (считая заголовочные слова, производные слова), помещенные в словообразовательном гнезде, и фразеологические выражения и идиомы.
Алина знала, что слова и фразеологизмы, заключенные в словаре, относятся к общелитературной русской лексике, а также к взаимодействующим с ней специальным сферам языка.
Алина понимала, что в толковом словаре широко представлена также просторечная лексика, употребительная в литературе и в разговорной речи.
Но ей было совершенно непонятно – как этим всем великолепием можно победить юношеские прыщи.
Рыцарь икнул и с ужасом уставился на рассказчицу:
- Вот враг, который может поглотить людей – всю расу, в определённом смысле, всё же. Но – почему же враг такой… внезапный?
- А вот чтоб ты, средневековый, знал – прыщи – это самое ужасное в жизни девочки. Это хуже смерти. Неужели у тебя не было такого периода?
- О миа донна! Я слишком стар для этих невозвратных развлечений, они прошли и след их затерялся.
- Стар? Сколько ж тебе лет, касатик?
- О! Жизнь моя прошла, конечно, я слишком стар – мне ноне девятнадцать и всё прекрасное, печально, позади…
Смерть поражённо хрустнула сухариком и продолжила рассказ.
На деле оказалось, что словарь Ожегова – вполне себе оружие. Им можно бить сверху, резать корочками при взмахе, сталкивать синкретичной массой страниц с себя в сторону.
Алина яростно давила своих самых страшных врагов, она взрывала их мощными ударами крепкого филологического оружия в натруженных начитанных руках. Словарь и Алина не знали ни усталости, ни пощады.
Орда врагов стремительно сокращалась, оставляя после себя влажные пятна, во все стороны летела суть вражьего тела, орошая собой и без того не очень чистую мостовую учебного города снов. Но прыщей было много, и Алина устала.
И вот когда, казалось, враги начали одерживать верх над неудержимой воительницей со своим страхом, яростно махавшей непобедимым толковым молотом (направо махнет – улица, налево махнет –
переулочек, вокруг махнет – площадь целая), сверху раздался шелест ангельски белых крыльев и полился дезинфицирующий состав.
И вот остатки некогда непобедимого воинства, способного устрашить и побороть любого человека, растворились в небесно рухнувшем составе. Алина – победившая свой страх, своих всесильных врагов – устало погладила карающий том толкового правосудия.
И сверху – откуда-то с занебесья, из невозможных далей реальности – раздался громоподобный рык Горгензонии Мортабелловны Ризенцнах:
- Молодец, девочка! Зачёт по страху сдан!
Парадокс Ехимштейна
- Привет, однокурсница. Вижу, ты намогилила себе спутника. Для покойника он выглядит вполне. Красавчик в кольчугах. А ты в нём уверена?
Классический камень из серии «налево пойдёшь – направо попадёшь» был нежно-розового цвета. С сиреневыми прожилками букв. Надпись была издевательски нечитабельной.
Кто бы сомневался.
Практикантка Смерти мрачно посмотрела на странную девушку, стоявшую рядом с ним. У последней были всецветно торчащие во все стороны пряди на голове, перекошенное непропорциональное лицо с разными глазами – и по цвету, и по размеру, и по местоположению. Даже ноги визуально были как будто от разных тел. На одной руке было где-то восемь пальцев, на другой – шесть с половиной.
Рыцарь, который сопровождал будущую Смерть по болотам до этой знаковой развилки, старался вообще не смотреть на новую собеседницу.
Почему?
Потому что у неё демонически разные глаза. Гетерохромия – это признак сами-знаете-кого. Кроме того, этими глазами она так асинхронно посмотрела на рыцаря, что он ощутил себя одновременно раздетым, изнасилованным и всецело познанным. До самой глубины изнанки кольчуги. Много раз.
Вменяемых мужчин это обычно напрягает.
- Привет, Мириам. Ты пришла сюда только для того, чтобы пялиться на моего спутника? Или всё-таки по делу?
- Было бы на кого пялиться. Что я – покойников не видела? Пфе. Я, видишь ли, могу их оживлять ничуть не хуже тебя.
Смерть вежливо промолчала. Мириам, отставив в сторону одну из ног, продекламировала:
- Здесь земли тьмы и даже Смерть не властна их пересечь последнею тропой. Она могла пройти бы безопасно, но – что за спутник будет за спиной?
- Бла-бла-бла. Стишки у тебя – так себе выходят, уж поверь филологу. Спасибо, что не на глагольных рифмах паразитируешь… подруга.
- Ты просто мне завидуешь.
- Ахха. Прямо-таки умираю от зависти.
Мириам налилась красным цветом и топнула. В тот же миг из-под ноги выскочил проворный стебель гороха и сладострастно обвил высокий сапог Мириам, на какое-то время ограничив её в передвижении вышепритопнутой ноги. Мириам плюнула на стебель, он зашипел и скоропостижно расплёл свои объятия. Потом стебель, наполненный живительной магией, эротично качнул продолговатыми листиками и целенаправленно пополз в сторону рыцаря. Рыцарь пришёл в ужас и бездвижие одновременно.
Смерть погрозила стеблю пальцем и последний тотчас же увял, рассыпавшись в прах.
Мириам поморщилась:
- Смерть всегда ограничивает Жизнь. Вот наглядное доказательство…
- Слушай, я не виновата в том, что ты вляпалась в практику именно к Жизни и превратилась… Ну вот в это всё – от разных тел. Я понимаю, что ты олицетворяешь жизнь во всём её многообразии, ноги – разные, глаза – разноформатные, ну и всё остальное… Ассорти магическое, так сказать. Давай уже отбросим эти все предрассудки и ты выдашь мне пророчество. Ведь именно ради него я тут. Потом мне ещё мир спасать – не забывай об этом.
- Да уж – парадокс Ехимштейна – Смерть спасает мир. Обхохочешься. Ладно. Слушай же своё пророчество, презренная Жизнью Смерть, что никогда не сумеет победить весь мир, потому что прикосновение твоё не способно созидать, а всего лишь…
В воздухе появилась массивная рука и отвесила подзатыльник Жизни.
- Ой. Извините. Продолжаю. Твоё пророчество – загадка без разгадки. Что путь без смысла, что любовь без яда. Короче. Решай сама.
Мириам развернула свиток и прочла:
- Оно длиннее всего на свете — и короче. Быстрее всего — и медленнее. Самое дробное — и самое неразрывное. Его меньше всего ценят, но больше всего сожалеют о его отсутствии. Без него ничего не может быть сделано. Когда его мало, оно пожирает всех и вся без следа, а когда много — дает возможность вздохнуть спокойно.
Смерть фыркнула:
- Загадка для дошкольников из спецгруппы. Это…
Мириам ехидно помахала оттопыренным седьмым пальцем:
- Нет-нет. Ты должна выдать разгадку не мне, а тому, кто придёт за тобой. Там – Лес Мёртвых, в котором ты полностью утратишь свою магию. А тот, кто будет с тобой – её полностью же и обретёт. Тебе туда, подруга. И – кстати – поскольку магия смерти-воскрешения и вот этого всего тебя покинет, ты там, дорогая моя, можешь просто… как бы это помягче сказать? А! Ладно. Ты там можешь подохнуть. Коньки отпросить. Двинуть дуба. Обнять Мефодия.
Смерть вздохнула:
- Ты даже идиомы не можешь нормально запомнить. Коньки – отбросить! Дуба – дать! Двоечница.
- А ты, ты, ты… чмо филологическое!
- Ч.м.о. – чемпионка московской олимпиады? Спасибо на добром слове, винегрет запчастей. Можно подумать, что я без магии пропаду.
Ветер выл. Лес Мёртвых приближался. Смерть и Рыцарь в полном молчании вступили под его мрачные ветвистые своды.
- Вот и всё.
Смерть сняла капюшон. Рыцарь заворожено посмотрел на неё, и в его руке как по волшебству появилась прекрасная красная роза без шипов. Рыцарь стал пунцовым, но розу протянул своей спутнице.
- Спасибо. Теперь ты обладаешь всей моей магией. Осторожнее желай. А в мою сторону лучше вообще ничего не желай. Ладно?
Рыцарь открыл было рот, чтобы разродиться стихами, но тут же в его руках появился букетище огромных роз, который сладострастно его придавил.
- Мда. Какой ты, оказывается, чувственный романтик…
Смерть, впрочем, в данной ситуации правильнее называть её Алиной, вздохнула, перебросила огромную русую косу за спину и выкопала пунцового рыцаря из стога роз.
- Пойдём, максимально неожиданно получивший магию. рыцарь. Посмотрим, что из этого выйдет.
И они пошли по лесной дороге.
В спину им со смертельной ненавистью долго смотрела практикантка Жизни.
Ловушка толерантных мертвецов
В Лесу Мёртвых царила неживая тишина, нарушаемая шорохом шагов. Застывшее в небе солнце прорывалось сквозь засохшие ветви высоких безжизненных деревьев. Ни листика, ни плода, ни птиц, ни даже паутинки не было на тех ветвях.
Алина и рыцарь некоторое время шли в молчании.
В руке задумчивого рыцаря то появлялась, то исчезала бордовая роза. Иногда она становилась ослепительно-белой, иногда нестерпимо алой.
Рыцарь, казалось, этого не замечал.
Алина не выдержала первой:
- Поговорим?
Рыцарь покраснел, провёл руками по латам и осторожно спросил:
- Почему ты выбрала меня?
- Потому что ты мне понравился. И мне тебя было жаль. Ты умер слишком рано, слишком бессмысленно, слишком… Всё в твоей смерти было слишком.
- Получается, что ты – Смерть – но дала мне жизнь?
- Нет. Это не так работает. Ты по-прежнему мёртв, просто… временно оживлён. Смерть – это как двери. Можно зайти, можно – выйти. А я та, кто может и дверь открыть, и ключ подобрать, и позвать из-за двери.
Алина пнула сухую кочку, от удара рассыпавшуюся в безжизненный прах, и вздохнула:
- Могла. Теперь вся моя магия – у тебя. Вот только не надо снова роз. Я их с некоторых пор не люблю.
Рыцарь пожал плечами:
- Хорошо. Роз больше не будет. Я вообще не понимаю – как эта магия действует. Оно само происходит. Или не происходит.
- Ты… Давай уже найдём хранителя и я скажу ему разгадку. И мы пойдём дальше мир спасать. И вот ещё что…
Сзади послышалось возбуждённое дыхание и тяжёлый топот.
- Эй, краса-авчик, не шелести латами так быстро. Поговори со мной, мой сладкий!
Двухвостый дракон был насыщенно-серого цвета. Словно его нарисовали карандашом, а потом решили немного придать объема, но передумали.
Прежде чем Алина успела что-либо произнести, это что-либо успел выдать дракон. Заламывая когтистые лапы и растягивая гласные, он зачастил:
- Бобро-овые гробочки! Я и мой стеклянный гадюшник! Смерть и Оживлённый. В моём лесу. Вдвоём! Ой, какая внезапная прелесть – твои силушки у паренька в латах! Это так возбудительно! Бобро-овые тряпочки, я умираю от восторга!
Рыцарь сказал:
- Эээ…
Дракон подпрыгнул от переизбытка чувств и, хлестнув правым хвостом по сухой траве, продолжил:
- Бобро-овые трупачки! Где ж ты прятался, красивый такой, в каком гробу тебя скрывали от моего ненасытного взора? Покрутись, я посмотрю на твои латы сзади. О! Да! Какой… фасон!
Рыцарь продолжил:
- Ааа…
Дракон клацнул зубами и сладострастно прошептал:
- И не гово-ори, малыш, и не говори! Я сам за тебя всё скажу. Вы шли по лесу, вы было грустно, с силами мортабеле ты обращаться не умеешь, а, кстати, зря, зая мой!
Рыцарь спросил:
- Ууу?
Дракон игриво погладил мёртвый пенёк левым хвостом:
- Понима-аешь, парадокс Ехимштейна не только в том, что смерть может спасти мир. Это так – бантики на поминальных венках. Тут, о мой прекрасный герой в броне моего сердца, всё гораздо интереснее. Бобровые скла-адочки! Неужели ты не хочешь нашей взаимной некрофильной страсти, я же вижу, как ты… клокочешь!
Рыцарь проклокотал:
- Ыыы…
Дракон послал ему воздушный поцелуй (без пламени, от дыхания пахнуло свежеразрытой могилкой):
- Не можешь победить обстоятельства – подстройся под них. Смерть – это, прости, лапуля, всего лишь обстоятельство. Переведя с магического на обыденный – ты можешь силами смерти творить жизнь. Но только ты. Спутница твоя – ни-ни. Этому, конечно, надо учиться, магия – это вам не книгу верлибра написать, это куда сложнее, мой славный железный человечек.
Алина наконец-то нашла паузу и вклинила в неё своё наболевшее:
- Я хотела ему это рассказать, но тут ты притопал и…
Рыцаря снова завалило стогом роз. На сей раз они были разноцветные и двусмысленно погнутые. Дракон глумливо хихикнул:
- Этот мальчик – в моём вкусе, а ты, звездуля моих саркофагов, прости – нет. Девочки – не мой профиль. Дай мальчикам перетереть своё. Будь уже толерасткой.
Алина сглотнула мёртвый воздух мёртвого леса и промолчала.
Дракон изогнул себя по направлению к рыцарю, шаловливо покопался в розах и за ногу выудил пунцового героя:
- Продолжим, мой пирожочек! Я хоть и мёртвенький, но, цитируя классику: «Любви все трупики подвластны, ея порывы ежечастны»!
- Это из некрочастушек зомбиленда! Они потом мозги жрут, как начастушатся!
- Ой! Не придирайся уже, ишь какая – бобровыми юбочками тебя по щеконосному лицу! Тоже мне - филолог-задира.
Рыцарь внезапно обрёл связность речи:
- Я это… Того… Девушек люблю. А ты… это… того. Мужик вроде? Да ещё и дракон, у нас того… этого… не срастётся же.
Дракон возмущённо подпрыгнул:
- Я метаморфический дракон, хоть и мёртвый. Я могу вона как!
И дракон, с лёгким злорадным хлопком обернулся Алиной. Точной такой копией. Эта копия Алины помахала русой косой, притопнула ногой и просюсюкала:
- А так я тебе милее, о мой железнобокий гурман загробного мира?
Алина возмущённо завопила. Рыцаря мгновенно завалило семью стогами роз – в итоге гора цветов вышла величиной с дракона.
Копия Алины печально посмотрела на курган и задумчиво отрезюмировала:
- Перестарался. Бывает. Может, надо было минут через пять его того… Очаровать? Это ж он явно от переизбытка чувств. Заадреналинило мальца. Ща.
Дракон стал драконом и снова выудил рыцаря из стога. Рыцарь застенчиво молчал. Дракон продолжил:
- Ну а если так – ты же любишь свой грядущий подвиг и вот это всё? Ну такое – тык-дым и в латах на врага? Сублимация называется. Латентно-средневековая. Слегка нарциссического характера.
Прежде чем рыцарь что-либо ответил, дракон обернулся в рыцаря.
В его точную копию.
- Я сам тебе нравлюсь? Посмотри – какие латы, посмотри – какая стать, я хотел бы стать солдатом, чтоб тобою снова стать. Зови меня Мефодий, я буду весь только твой. До первого Буслаева. Ты же явно прошёл все стадии познания себя? Гнев? Отрицание? Торг? Завещание? Покупки в супермаркете? Некуда уж больше тебе идти, так иди в мои объятия, герой!
Алина зарычала.
Подлинный рыцарь окончательно превратился в памятник самому себе. Прижизненный, но очень удивлённый.
Дракон в образе рыцаря опечаленно вздохнул и, посмотрев на небо, сказал:
- Тогда.. я не знаю. У меня не так много вариантов… А если так?
И дракон превратился в Мириам. Стажёра Жизни.
На одной руке у неё было девять пальцев, на другой – шесть с половиной. Мириам погладила себе по бокам, гетерохмично и асинхронно подмигнула в сторону совершенно изумлённого рыцаря и…
- Ты дракон тройного цикла, то есть ты можешь превращаться в трёх последних встреченных тобой людей, а это значит…
- Умное мёртвое мясо.
Тотчас один хвост дракона скрутил Алину, а второй – рыцаря.
- Откуда ты знаешь Мириам? Если ты превратился именно в неё, значит, ты её видел до нас.
- У нас с лапотулей Мириам договор. Я убиваю бессильную тебя и забалтываю твоего прекрасного рыцаря, а Мириам возвращает мне жизнь. И все мои силы. И силы, кстати, уже почти вернулись.
Алина прокричала рыцарю:
- Сделай что-нибудь! У тебя вся магия смерти!
Дракон ехидно посмотрел на Алину:
- У него не получится. Вон – смотри – ещё стог роз. Чёрных. Мало обладать силой Смерти, надо уметь ею распоряжаться. Ты смотри – как напрягся. Аж череп вместо лица проступил. Но ты пойми, что тщетны все твои усилья ... лыцарь.
Алина отчаянно прокричала в серое небо мертвого леса:
- Время! Разгадка – время! Время!!!
- Время – стремя, бремя – пламя. Зря надрываешься, голуба. Хранитель тебя не услышит. Вы до него не дошли. Да и не дойдёте уже. Ты проиграла. О! А вот и моё пламя вернулось ко мне. Игра окончена.
Рыцарь сумел всё-таки вывернуться из объятий хвоста дракона и вскинул руку в защитном жесте. Даже меч поднял.
Но было уже поздно.
Дракон яростно выдохнул прекрасно-синее всепоглощающее пламя, которое обращает в прах даже саму смерть.
Это всё, что останется
Пепел кружился над лесом. Невесомый, серый, рассыпающийся в пыль. Горели деревья Леса Мертвецов. Горела сухая трава. Пламя поедало и без того мёртвую плоть пространства.
И время исчезло. И остановились стрелки далёких башенных часов.
На берегу Безымянной реки мальчик ловил стрекоз и ящериц. Но стрекозы и ящерицы были неуловимы. Впрочем, мальчишка не расстраивался, ведь впереди было бесконечное лето.
Невозможное янтарное солнце ласково касалось его обгоревших рук. Холщёвая рубашка, истрёпанные штаны, выцветшие волосы, синие глаза. Глаза, в которых сквозь небо отражался огонь.
- Ааа!
Девочка собирала картинку из кусочков. Обычная русоволосая девочка. Напряжённо сопела, когда фрагмент не срастался с остальными. Вот здесь что-то чёрное, а вот здесь – белое, а тут – чешуя, а вот и хвост. Как странно – ещё один хвост. Крокодил? Нет. А здесь чья-то восьмипалая рука. Всё вместе – нечто непонятное.
Всадник, закутанный в чёрное, верхом на слепой лошади неспешно приближался к горящему лесу. На левом плече у него спал (крепко вцепившись когтями в капюшон) полупрозрачный белый кот. Следом за всадником тощая собака. Репьи украшали её загривок. Слюна капала на пепел и землю. В отдалении пепельный койот принюхивался к жару пожарища и брезгливо отряхивал кровоточащую лапу.
Мальчик подбежал к реке.
И изумлённо замер.
В воде отражался гибнущий мир. Рушились башни, беззвучно падали мёртвые люди, птицы сгорали в воздухе, города, материки, горы, дороги, пути, линии реальности ломались как лёд на весенней реке. Жизнь, что должна была царить и творить в мире, оказалась бессильна, потому смерти не стало.
Однако мальчик не видел этих апокалипсических картин.
Сквозь толщу хрустально-прозрачной воды он рассматривал серебряные латы, лежавшие на дне. Было в них что-то знакомое. Что-то очень важное. И этот луч меча отражал луч янтарного солнца.
Девочка в гневе смешала разложенные кусочки картины. Что-то было совершенно не правильно, что-то ужасно ей мешало понять. Хотелось плакать или даже оплакивать всех и вся. Себя – тоже.
Но – почему? И почему эти слёзы не приходят?
Девочка посмотрела в окно.
За окном орды обгоревших мертвецов в разрисованных масках и грязных перчатках рвали друг друга, пытаясь насытить то, что давно мертво. Скелеты собак, людей, лошадей, драконов и даже лёгкие скелеты птиц, подобно стёклышкам в калейдоскопе складывались в уродливых существ, которых никто и никогда не видел. Но даже и в скелетном виде все эти создания нападали друг на друга, разрывая хрупкие равновесные связи между собой.
И не было окончания этому.
Но девочка ничего не замечала. Она видела лишь далёкий серебряный отблеск, как будто сквозь воду проступало изображение…
Земля проваливалась, трава выстреливала стебли, деревья выбрасывали ветви, цветы – бордовые розы – хватали шипами пространство, чтобы спасти хотя бы кусочек жизни, но всё было тщетно.
Мир погибал. Жизнь не спасала его. Убив смерть, Жизнь разгневала Изначальных Богов. И Боги пришли, чтобы стереть руническую вязь неудачного мира. Навсегда.
Уруз. Тарисаз. Перт.
И лишь на двух противоположных пространствах исчезающей полупрозрачной ленты Мёбиуса неудачливого мира мальчик смотрел на латы сквозь поток бесконечной реки, да девочка пыталась поймать взглядом дальний отблеск.
И пепел кружился над ними. Невидимый пепел гибнущего мира.
Обратный триадокс Качелей Фьюджина
– Пора, покойница, очнись – открой сокрыто негой зренье, навстречу полному забвенью звездою Смерти проявись!
– Пушкин, ты что ли? Утоли свои печали и вали, прямо в руки к злобной Натали.
– Не смей мне отвечать стихами! Вставай! С тобой говорит самое инфернальное зло твоего мира, самый страшный ужас и непреходящий кошмар, Люцифер твоего Вельзевула, Ураил твоего Гавриила, угроза всему сущему… Ну?
– Да мне пофиг. Я умерла. Рыцарь умер. Даже эта дурында Жизнь отбросила непропорциональные разнопальцевые копыта в небытие. Изыди, зло, я притомилась ноне.
Но любопытство заставило Алину приоткрыть левый глаз, а вот правое око открылось само, видимо, от удивления. И ведь было чему удивляться!
В белой-белой, бесконечной как первая сессия, комнате, перед белым столом с непонятными алхимически-магическими приборами стоял (в средний человеческий рост) бумажный пластиковый стаканчик с надписью «Макфак». Алина протёрла глаза, скосила их к носу, подёргала себя за косу, ущипнула, пробормотала старославянское ругательство, но стаканчик никуда не исчез.
– Эй! Я с тобой говорю! Я зло, парящее над вашим родом, я завершающий штрих Апокалипсиса, я вкус вашего горького поражения и знак вашего бессилия перед вечными обстоятельствами, страшись меня, дщерь…
– Ты стаканчик из-под молочного коктейля. Кстати, название у тебя – с ошибкой.
– Это легко исправить!
Пластиковый стаканчик фирменной раскраски одной небезызвестной франшизы, торгующей фастфудом, украсился гордым логотипом «Дакфак». Алина фыркнула. Стаканчик покрутился и надпись сменилась на «Макмакмак». Алина приподняла бровь. Стаканчик плавно перепробовал несколько названий на своих крутобумажных боках и наконец-то остановился на одном, увидев которое Алина возопила: «Да, да, это самое страшное, так оставь!». Название гласило, что молочный коктейль изготовлен и разлит фирмой «Дикбигфак».
Стаканчик гордо продемонстрировал надпись Алине, с трудом сдерживавшейся от хохота, и патетично начал:
– Когда изначальные боги создали всё сущее, ими было установлено равновесие между Жизнью и Смертью. Причём Смерти было дано гораздо больше сил и возможностей. Изначальные боги, к слову, не были ни злыми, ни добрыми – это уже позже всё разделилось на два лагеря. Так вот – те боги были истинно всемогущими, но именно могущество сыграло с ними нехорошую шутку и начало сводить их с ума. Сотворив бесчисленное количество миров и вариаций, боги ушли навсегда. Но оставили меня – Завершающего Всё. Я обладаю их силами. И у меня есть инструкции!
– И ещё они оставили недопитый молочный коктейль внутри тебя. Да, да, да. Очень интересно.
– Ты не воспринимаешь меня всерьёз? Хорошо, я приму форму твоего личного ужаса.
Учитель аглицкого языка Левкадия Урьевна Чуральцева восстала перед Алиной как живая – морщины, потрёпанный учебник, сбившийся набок шиньон, серое платье в убийственных рюшах. Алина сглотнула и сказала:
– Впечатляет. Я готова вас выслушать. Хотите – поговорим о ваших любимых любовных романах на аглицком языке писанных, в последующем переводе туда-сюда и разнице между оными? «Его животрепещущий влагоистекающий желанием мужской язык медленно прорывался сквозь пуританский забор отбеленных девственных зубов, чтобы стать первопричиной сладострастного грехопадения в бесконечно-прекрасное лоно постельного наслаждения на пике угасающего либидо, всё ещё озарявшего её никчёмную жизнь»…
В итоге, перебрав все пугающие образы Алининой жизни – от руководителя походов, пристававшего к ней ночью в палатке, до креативного менеджера, не верившего в святую ковидную чуму, инфернальное зло инфернально же расстроилось и стало бестелесным гласом.
– Итак, я расскажу тебе – в чём была главная ошибка – и твоя, и вообще всей этой ситуации. Ты знакома с принципом Качелей Фьюджина?
– Я его сдала на «отлично». Качели Фьюджина – гипотетически базовый принцип равновесия магической системы, основанный на изначально едином энергетически совокупностном…
– Я понял. Я сам создал этот принцип, не надо мне его объяснять. Когда твоя однокурсница, практикующаяся у Жизни, нарушила его, миру, собственно, пришёл конец. И этот конец (тут Алина с теплотой вспомнила гордую надпись «Дикбигфак» на стаканчике и хихикнула) здесь! Это я усилил огонь неверно оживлённого дракона. И огонь стал поглощать всё и всех.
Алина посмотрела на алмазированные реторты, ректифицированные кубозоиды и синкретические метафакторы сочленений конструкта на белом столе, прищурилась, затем задумчиво оглядела комнату и спросила:
– Тогда – почему я здесь, что я здесь делаю, ты же – инфернальное зло и всё такое этого мира. Я вообще была в зоне поражения, ближе меня был только рыцарь. Я давно уже даже не пепел, а то, что остаётся после пепла. Что я здесь делаю, о ужас страха? Особенно на фоне твоих Качелей Фьюджина, к слову – недоказуемых.
Голос из ниоткуда гордо возвестил:
– Я избрал тебя свидетелем конца всего, что было, есть, и чего никогда уже не будет. Я вернул тебя со всеми твоими смехотворными силами, чтобы ты ужаснулась деяниям твоей бывшей подруги. Вы обе – всего лишь неверный замысел, гаснущие блики на умирающем солнце.
– Я поняла. Это, кстати, тут у тебя модель реверсивного магического хронопсоида? Круто, не знала, что его можно собрать, при обучении говорили, что он невозможен, потому что…
– Потому что основной его ингредиент – капля крови изначальных богов – семь богов, семь капель, семь структур бытия. Да вся ваша гибнущая культура пронизана аллюзиями на эти субстанции и на их количество.
Алина вспомнила, как во время беседы со Смертью – настоящей смертью, ея штатной руководительницы, направителя её, алининой, практики, он спросила:
– А почему именно я?
– Потому что ты видишь неочевидные связи, деточка, потому что мало обладать силами Смерти или даже Жизни, нужно ещё понимать иллюзорность, взаимоотношение и взаимопарадоксальность между ними, вот, к примеру, Качели Фьюджина. Если к данному парадоксу теоретически добавить…
Алина картинно вздохнула и жалобно сказала:
– Можно попросить тебя, о Вельзевул моего Мафусаила, претвориться в пугающую форму апокалипсического стаканчика фастфуда, чтобы я могла истинно оценить весь ужас и безысходный мрак происходящего?
– С удовольствием.
И зло обрело свою пугающую форму, да мало того, что зло её обрело, оно ещё издевательски приподняло крышечку, полагающуюся ему по факту – крышку-заглушку на стаканчике. Чтоб не пролилось ни капли. Мимо.
Алина резким движением схватила реторту с семью отделениями (это кровь богов, тот самый невозможный ингредиент) и ухнула эту реторту прямо в инфернальное нутро Вельзевула ея Мафусаила, т.е. прямо в фастфудовый бумажный стаканчик. И последний перестал существовать, став чистой временной энергией, которую начитанная Алина направила туда, куда её и следовало направить.
Кусты Мёртвого Леса шуршали для Алины очень животворяще, прямо-таки – жизнеутверждающе. Алина осторожно прислушалась («У меня есть пять минут, потом всё вернётся в начальную точку и меня не станет» – так подумала она) и радостно кивнула – да, я попала куда надо. Практикантка Жизни как раз договаривается с драконом.
Выскочив из кустов, подобно неудержимой русскоязычной валькирии, Алина огрела бывшую подругу стремительно раструхлявившейся палкой, отправив её в обморок (близкий родственник сна и смерти), и повернулась к дракону:
– Я – обладающая всеми силами Смерти – необратимо изымаю тебя из ткани времени! Тебя никогда не было и никогда не будет!
Сверху спикировал бумажный вопящий стаканчик с разноцветно кипящим молочным коктейлем и безграмотной надписью на боку – «Дикбигфак», у стаканчика дела явно шли не очень – он выгорал изнутри и расслаивался в полёте.
– И вот самое приятное в этой ситуации, что я, исходя из невыполнимого парадокса Качелей Фьюджина, ничего не вспомню, совершенно ничего, т.е. абсолю…
– Привет, однокурсница. Вижу, ты намогилила себе спутника. Для покойника он выглядит вполне. Красавчик в кольчугах. А ты в нём уверена?
(...продолжение следует...)