Жил-был кот, Мурзик Петрович. Кот он был не простой, внучатый племянник Крестного котца. Жилось ему вольно, сытно и тепло у сердобольной старушки в одном из питерских дворов. Она подобрала его ещё котёнком, выкормила и воспитала в лучших традициях питерской интеллигенции. А потому Мурзик под диван не мочился, мебель не драл, дурным голосом не орал, а только ругался изредка благим кошачьим матом во дворе с бродячими котами из клана Крестного котца. Да и то, чтобы они его не задирали как обычных домашних котов. Не то чтобы он боялся показаться изнеженным и хрупким, но гордость ему не позволяла убегать, поджав хвост, при виде хулиганов.
В конце концов, он был внучатым племянником Крестного котца. А потому он знал и все последние новости, и чем живут его родственники и клан, и даже мог поговорить о том, ждать ли им в ближайшее время смены главы аппарата.
Дело в том, что троюродная внучка Крестного котца жила у дочери уборщицы главы и исправно передавала всё, что слышала вечерами на кухне. Звали её Мурка Серая. То ли благодаря серой окраске с белыми кругами по бокам, то ли в силу её способности незаметно прокрадываться в самые затаённые уголки и подслушивать самые важные разговоры, то ли, в конце концов, из-за её неопределённых политических взглядов: с утра она могла быть монархисткой, а к вечеру в ходе жарких дебатов скатывалась порой и до анархии.
***
Во дворе, где любил прогуливаться Мурзик Петрович, по утрам паслись голуби, сизые, обычные. Они ходили одним и тем же маршрутом друг за другом, след в след, подбирая крошки и остатки еды, ругаясь и споря над особенно крупными кусочками.
Был среди них один белый голубь с серыми крапинками. Звали его Иннокентий, и он всегда ходил один. Сизые голуби его сторонились и считали больным, а некоторые поговаривали, что он и вовсе колдун. А если долго смотреть ему в глаза, он и сглазить может. Белого голубя это забавляло, он привык к глупым замечаниям и предрассудкам родных. С Мурзиком Петровичем они часами потешались, сочиняя шутки и придумывая, как бы разыграть стаю в следующий раз.
Мурзик Петрович, увидев Иннокентия, подошел к нему и заговорил:
— Хэллоу, Иннокентий. Как ваши дела?
— Здравствуйте-здравствуйте, Мурзик Петрович. Всё хорошо, как обычно. Сегодня гоняю стаю из левого угла в правый, — меланхолично ответил Иннокентий.
— И как им не надоест?
— Право, я сам задаюсь этим вопросом не первый день. Я, можно сказать, преследую научный интерес. Сколько понадобится времени стае, чтобы понять, что от моего пребывания по близости не больше вреда, чем от падающих листьев.
— Зато они вас боятся, шикнете на них разок, и они разбежались. Мне приходится матом разговаривать с местными хулиганами, чтобы меня не задирали. Удовольствие посредственное, — грустно ответил Мурзик Петрович и сел на клумбу.
***
Жил в этом дворе бульдог Мэтью, толстый, старый, гладкий как поросёнок. И хвост у него был крючком, и тоже гладкий. Он важно ходил по двору и тяжело сопел.
Издалека узнав Мурзика, бульдог направился к нему. Мурзик принимал солнечную ванну среди желтых тюльпанов и аптечных ромашек. Мэтью пролез под кустом жасмина и уселся рядом. Мурзик нисколько не потревоженный, а скорее обрадованный обратился к нему:
— О-о-о, Мэтью! Сколько лет, сколько зим! Ты, кажется, ещё поправился.
— Привет, Мурзик. Фух, — проговорил Мэтью, глубоко дыша. — что-то у меня бок заколол, — бульдог неуклюже развалился на земле. — Представляешь, хозяин мой заболел. Мы с ним две недели дома сидели. Я чуть не умер: без душа, без укладки, ногти не точены, зубы даже мне чистить перестал. Дышать выходил на балкон. Под конец жрали с ним котлеты из магазина, гадость отменная.
— Какая досада. Моя хозяйка мне котлеты не даёт. Мы только рыбку-с кушаем, иногда уху мне варит, на праздники грудинку. А из магазина полуфабрикаты — это, действительно, гадость. Там же один хлеб с луком, — Мурзик Петрович фыркнул и распушил хвост.
— Упаси Господи, снова это есть на ужин. Что у вас нового, рассказывай, — просипел Мэтью и перевалился на другой бок. Хозяин в это время говорил по телефону и отчаянно жестикулировал. Вероятно, тоже делился с кем-то своим двухнедельным заточением.
— А у нас что? Зорро с Барсиком устроили бои без правил. У Барсика теперь шрам на левой щеке. Зорро отделался царапинами на носу. Крёстный котец собирается на пенсию и ищет преемника. Говорят, скоро выборы главы администрации. Новый кандидат покрасил нам забор в розовый цвет и поставил ещё одну детскую площадку. Детей стало больше, и гулять теперь в обед точно не стоит: шумно, и лезут погладить со своим дурацким "кыс-кыс". Хозяйка моя собралась на море к подруге, я теперь не знаю, где жить во время её отъезда.
— Хм, сколько всего произошло, пока я сидел в нашей конуре с хозяином. А да, про главу слышал в новостях. Да все они одинаковые: сначала гладкие худые, а потом толстые как я и морщинистые. Только мой хозяин не стареет, спортом занимается.
— М-р-мяу, моя хозяйка тоже пока ничего, бегает на рынок по утрам.
Мурзик Петрович и Мэтью немного помолчали, каждый о своём. Мэтью почесал за ухом и добавил:
— Так ты живи у меня, если что. Я хозяину объясню, что ты не блохастый. Он понятливый у меня. Возражать не будет, я думаю.
— Благодарю, Мэтью. В случае чего, я тебе сообщу. К дяде не хочется идти — у них внуки, шумно очень, — Мурзик сморщил нос.
— Меня зовут, ну я пошёл, Мурзик. Пока, — Мэтью побежал к хозяину.
— Доброго вечера, Мэтью, — Мурзик кивнул на прощание.
***
Среди знакомых Мурзика была чихуахуа Синтия Павловна. Ей недавно исполнилось 13 лет и 7 месяцев. Каждый свой день рождения она задувала свечку на печёночном торте, любовно приготовленном хозяйкой. Когда Синтия Павловна гуляла по улице, на голове у неё красовался большой розовый бант. Заметив Мурзика и Иннокентия, она гордо откидывала голову и говорила: «Бонжур». С бульдогом Мэтью она часами могла говорить о том, как «всё испортилось» и "Педигрю уже не тот". Некогда пушистая шёрстка её поредела, и вместо того, чтобы резво бегать по двору и гонять голубей, Синтия Павловна теперь медленно прогуливалась по двору, снисходительно кивая старым знакомым кошкам.