СТАС
Всё случилось именно так, как говорил папа. Лиора забеременела и никому не признавалась. А когда призналась, аборт уже было поздно делать. Они со Стасом поженились. Стас ушёл служить в армию, а Лиора поселилась с его родителями Гришей и Леной, и родила малыша Даньку[1]. Естественно, ей пришлось оставить мысли о продолжении обучения.
Когда Стас вернулся из ЦАХАЛа, они ушли от родителей и сняли маленький домик неподалеку от нас. В домике была одна комната. Большая, но одна. В ней вмещалась и спальня и гостиная и кухня. Зато был собственный палисадник, где Лиора с мужем часто сидели обнявшись, а рядом гулял их Данечка, Данюша. Счастье казалось бесконечным и вечным.
Стас безумно любил Даньку и хотел ещё детей. Хотя бы троих. Мечтал о том времени когда они вырастут, обзаведутся своими детками — его внуками. Любил рассказывать о том, как он уйдёт на пенсию и будет нянчить внуков… Когда началась Вторая Ливанская война, Стас был милуимником[2] и его призвали. Война оказалась короткой, и уже в следующем месяце Стас живым и здоровым вернулся домой. Как же Лиора была счастлива. Вскоре она родила девочку, которую они со Стасом назвали Айелет[3].
Мечтам Стаса не суждено было сбыться. Из-за непрекращающихся ракетных и минометных обстрелов Израиля из сектора Газы, Израиль был вынужден начать операцию «Литой свинец» и ввести наземные войска на территорию сектора. Стас получил цав шмонэ[4], снова надел военную форму и уехал.
Как Лиора кричала, как она кричала, когда на пороге их со Стасом дома появилось группа людей в форме — группа оповещения[5]. Она сразу всё поняла.
Её подхватили, сделали какой-то укол, привели в чувство. И известили о гибели мужа.
Стас был тяжело ранен, и его вытащили друзья из-под обстрела. И тем не менее, через несколько часов он скончался.
Данику шел четвёртый год, а Айелет было два годика, когда они остались без отца. Гриша и Лена потеряли единственного сына.
Лиоре повезло, что родители Стаса полюбили её как родную, а Даниэлем и Айелет вообще не могли надышаться. Они забрали её с детьми к себе со съёмной квартиры, которую Лиора не смогла бы оплачивать.
Но их невестка потеряла ориентир в жизни. Ничто её не радовало, ничто не интересовало. Даже дети будто отошли на задний план. Сутками она лежала в постели в комнате с закрытыми трисами[6], отказывалась от еды. Дети прибегали к маме, рассказывали что-то, но их слова будто взрывались у Лиоры в голове: «Бум! Бум! Бум!». Она стонала и просила их выйти.
И случилось то, что чуть не стало непоправимым. Для всех нас это была тайна за семью печатями, и лишь недавно сестра рассказала мне, строго наказав, чтобы я ни папе, ни Ривке ни-ни.
Когда дома никого не было, она набрала в ванну почти горячей воды, села туда и резанула себя по предплечью. Ванную она оставила открытой, чтобы дверь не ломали, когда будут искать её.
Гриша с Леной и с детьми вышли на улицу, подышать свежим воздухом. Айелет капризничала, потому что её любимого Огурчика, так она звала свою игрушечную собачку, забыли в доме. И бабушка с дедушкой отпустили их вернуться в дом за Огурчиком, ведь топать пешком на четвёртый этаж им было довольно тяжеловато.
Когда дети вернулись с улицы, Айелет стала искать маму, но нигде её не нашла. И тогда малышка заглянула в ванну. Увидев кровь, она дико закричала. На крик прибежал Даник. Совсем ещё малыш, он не растерялся, схватил мамин сотовый и позвонил 101 — в «Маген Давид адом[7]». Через несколько минут во дворе взвыла сирена амбуланса и ещё через две минуты в квартиру вбежали два медика и волонтёр.
Лиору забрали в больницу. Вскоре туда приехали Гриша и Лена с Даней и Айелет. Лиора попросила их ничего не рассказывать папе и мне с Ривкой. Даня взобрался к ней на кровать и стал осторожно-осторожно гладить её перебинтованную руку. И вдруг, совершенно по-взрослому сказал:
— Как же ты, мамочка, хотела нас бросить? Как бы мы жили без папы и без мамы? Пообещай нам с Айкой, что больше никогда-никогда даже не подумаешь о таком.
Гриша с Леной буквально за шиворот вытащили невестку из глубокой депрессии. Очень в этом помогла офицер службы поддержки ЦАХАЛа, высочайшей квалификации психолог. Нет, горе никуда не исчезло, но боль притупилась, ушла на задворки сознания. Лиоре снова захотелось жить.
Однажды свекровь села рядом с Лиорой и завела разговор о внуках. А затем сказала, что они с мужем понимают, как тяжело Лиоре поднимать детей без мужа. Да и детям нужен отец.
Лиора взвилась:
— Вы на что намекаете? Чтобы я изменила памяти Стаса и вышла замуж за другого? Как вы можете так говорить, ведь Стас ваш сын!
Лена сквозь слёзы ответила ей:
— Да, сын. Но его не вернёшь, а ты наша дочь, самый близкий нам человек, и мы желаем тебе только счастья. И внукам тоже.
Она обняла Лиору и они плакали вместе.
Когда Даниэль и Айелет подросли, Лиора всё-таки исполнила свою мечту — поступила учиться в университет на медицинский факультет. Некоторое время она была волонтёром службы МаДА, а затем начала работать медсестрой в крупнейшем медицинском центре Израиля — больнице «Меир» в Кфар Сабе.
Гриша и Лена, а иногда папа или я, помогали присматривать за малышами, что позволило сестре получить вторую степень и стать администратором младшего медицинского персонала всех поликлиник одной из больничных касс центра страны.
ИГАЛЬ
Я почти как Лиора, выскочила замуж в восемнадцать лет. Но не по любви, как сестра, а по собственной дурости и девчачьим понятиям о любви.
Училась я тогда в технологическом лицее "Еадим[8]", на условиях интерната. Это был совсем небольшой лицей, всего 170 учащихся в Кфар-Бялике, недалеко от Хайфы. В классах было не более, чем по 15 учеников, а также мадрих и девушки солдатки, которые помогали нам с уроками и в течение дня. У каждого был личный план обучения. Преподавание было на самом высшем уровне, и мы там получали специальность. Я специализировалась на программном обеспечении.
В нашем классе было всего три девчонки. С мальчишками были самые лучшие отношения. Они нас оберегали, и даже старались в нашем присутствии не вставлять матерные слова в свою речь. Правда, это касалось только русскоязычных мальчишек. Потому что в иврите есть, конечно, грубые или обидные слова, но до русского мата им и по количеству и по качеству «как до Киева на карачках». Мы и в дальнейшем, когда уже у всех появились семьи, остались лучшими друзьями.
И нет бы мне влюбиться в кого-нибудь из них, так ведь нет. Из всех ребят, многие из которых ухаживали за мной и подбивали ко мне клинышки, я умудрилась напороться на самое что ни на есть дерьмо.
На одной из родительских суббот, когда нас из интерната при лицее привозили домой, я с четырьмя мальчиками пошла на пляж. Там к нам присоединились ещё два парня и девушка. Они принесли с собой алкоголь, и сама не знаю как, я первый раз в жизни здорово опьянела. Один парень, Игаль, сказал, что он живёт через дом от меня и что он на папиной машине может отвезти меня домой, потому что я на ногах не стою. И я села к нему в машину.
Очнулась я от ощущения поцелуя и руки на своей груди. Не знаю почему, но я не оттолкнула руку и ответила на поцелуй. Это были совсем не те поцелуи, которыми одаривала меня мама когда-то. Они будоражили, наполняли меня восторгом, пьянили без вина. Мне казалось, что это любовь. Та самая, о которой мечтают все девчонки.
Короче, вскоре я узнала, что беременна. И Игаль настоял, что я сделаю аборт, мол, ребёнок у нас ещё будет, когда он вернётся из армии. И если я буду верна ему и дождусь, то мы поженимся.
Я послушалась. Ах, какую же ошибку я совершила! Больше я никогда не беременела. Но тогда я ещё об этом не знала.
Игаль отслужил, а когда демобилизовался, мы поженились. Родители Игаля решили закатить шикарную свадьбу в ресторане. Мой папа был против, но его родители настаивали: «Гости обязательно будут с подарками, к тому же в Израиле принято давать по двести-триста шекелей на ресторан с человека. А потому все расходы окупятся». И хотя почти все гости, а их было около двухсот человек, были со стороны моего мужа, а у папы кроме двоюродной сестры Саши и её дочери Галит никого в Израиле не было, расходы родители мужа поделили пополам с моим папой. Какие деньги собрали гости, осталось великой тайной, ведь это были не наши гости.
Я ушла жить с Игалем к его родителям. Вскоре выяснилось, что мой нежный, сильный и сексуальный муж из этих трёх слов соответствует только одному — сильный. И силушку его я частенько испытывала на себе. И какой дурак, какая сволочь выдумала, что «бьёт, значит любит»! Его родители были не дураки приложиться к горлышку. И поначалу Игаль боролся с этим, особенно с матерью. Но потом и сам стал принимать активное участие в их:
«Налей, налей по маленькой,
Налей, налей, налей.
Налей, налей по маленькой,
Чем поят лошадей».
Я умоляла его снять квартиру и уйти от его родителей. И муж послушался меня. Сняли однокомнатный домик недалеко, через несколько улиц. Но стоило мне уйти из дому, как туда являлся свёкр с друзьями и устраивали там «дым коромыслом». Частенько со своим сыном, моим мужем.
Через пару лет мы с Игалем купили неплохую квартиру и переселились туда. Я надеялась, что пьянки прекратятся. Но не тут-то было. Теперь он пил с моими друзьями из лицея, которые приезжали к нам по праздникам, а потом начал пить в одиночку.
Только сейчас я стала видеть его совсем по-другому. Во-первых, стала замечать его морщины на лбу, будто он всегда хмурился. Во-вторых, он всех подкалывал. Зло подкалывал. Особенно моих друзей, бывших одноклассников. Иногда я видела, что им это неприятно, хотя смысла подколок я не всегда понимала. Он был из тех, про кого говорили «пальцы веером». Своими подколками не обминал Игаль и меня. Например, мог откровенно и по-хамски при всех заявить, что у меня «дойки, как у коровы», а однажды, тоже при всех, сказал, что меня можно использовать вместо колоды для колки дров, мол, и в постели я такая же колода.
Жизнь моя превратилась в сплошное садо-мазо «50 оттенков серого», ни одного оттенка белого, от тёмно-серого до чёрного.
Несколько лет я проработала в Хеврат Хашмале. От работы мне выделили автомобиль Mazda 3 active, и всё чаще и чаще, когда я приезжала домой, заставала мужа агрессивным, распускающим руки. Если мне удавалось вырваться, я прыгала в машину и мчалась к папе и Ривке. И старалась скрыть от них синяки и кровоподтёки. На следующий день он приезжал за мной и клялся, что это в последний раз, что больше такое не повторится. Я знала, что это враньё, но сама себя убеждала, что Игаль, в сущности, хороший, добрый, такой же, каким был когда мы с ним только встречались. Он выдерживал неделю-две и всё повторялось.
Кроме всего прочего, Игаль стал изменять мне. И однажды я (да простит меня Всевышний!) назло изменила ему, а затем, испытывая злорадство, сама рассказала об этом ему. Игаль избил меня, а я испытывая дикую боль от ударов, чувствовала как боль в сердце с каждым ударом отпускала меня всё больше и больше. Я вдруг поняла, что мы абсолютно чужие.
Дождавшись, когда он уедет в свой магазин, я собрала вещи и вернулась к папе. Рассказала всё ему и попросила, чтобы он указал Игалю на дверь, когда он приедет просить прощения.
Через месяц я подала на развод. А ещё через полгода суд нас развёл.
Уже когда Израиль лежал под пятой мусульман, Ривкины подруги рассказали ей, а она мне, что мой бывший принял ислам, он теперь богатый человек, магазин его процветает, а он содержит четырёх жён и кучу детей. Меня это известие абсолютно не тронуло. Единственное, что заинтересовало меня — как же он принял ислам, ведь в исламе есть абсолютный запрет на алкоголь, а распивающий спиртные напитки подлежит наказанию, и это наказание – 80 ударов плетью?
Хотела бы я на это полюбоваться.
СЕМЁН
Ривка самая счастливая из нас. Хотя счастье её было весьма коротким. Впрочем, можно ли называть счастьем жизнь в разлуке с любимым, когда даже не знаешь что с ним, где он?
Познакомилась Ривка с этим парнем случайно. Ехала на велосипеде и на перекрёстке зацепила какого-то мужчину. Не сумела удержать руль, завиляла, врезалась в поворачивающий автомобиль и свалилась. Тот ехал очень медленно, иначе была бы беда.
Водитель, молодой парень, жутко перепугался. Он выскочил из-за руля, подбежал к Ривке, пытался её приподнять и посадить, уперев спиной в бампер. Стал расспрашивать: что у неё болит. Ривка здорово разбила колено и не могла стать на ногу. Парень стал ощупывать её коленку, а она рассмеялась сквозь боль и сказала:
— Что вы меня щупаете? Вон больница рядом. Отвезите меня туда.
Он растерялся:
— Да-да, конечно! Но ведь мне нельзя трогать машину с места. Надо вызвать полицию, она составит протокол, а потом…
— Не знаю, как вас зовут, но вы молодой человек полный дурак. Зачем вам полиция? Никакого ДТП не было, я сама свалилась перед вашей машиной. Суньте мой велосипед в багажник и помогите мне сесть в вашу машину. Не ловить же мне такси, прыгая на одной ноге.
Водитель поднял её на руки, осторожно, стараясь не причинить боли, усадил в машину. Затем засунул велосипед в багажник. Правда, он целиком не влез, и багажник не закрывался.
Несколько минут, и они в Гилель-Яфе. Также на руках он отнёс её в холл миюна[9], усадил в кресло. Ривка неожиданно для самой себя погладила его бицепсы, а потом ляпнула:
— У вас такие крепкие и в то же время нежные руки. Наверное, в таких руках сладко засыпать.
Парень покраснел и, не зная что ответить, пошёл к окошку регистратуры. Минута, и появились санитары с каталкой. Они повезли девушку внутрь. Водитель пошёл за ними, но на входе его остановил охранник:
— Вы кто?
— Я вон с той больной.
— А кто вы ей?
Парень замешкался, не зная, что ответить, а затем сказал первое пришедшее в голову:
— Я её парень. Хатан[10].
Охранник улыбнулся:
— Ну и как фамилия твоей невесты, жених? Да ладно, не красней. Я таких как ты, сотни здесь видел. Ну, а документы у тебя есть, жених?
Молодой человек достал теудат зеут и подал его охраннику. Тот записал в журнал его имя и фамилию:
— Семён Малах[11]. Вау! Да ты ещё и ангел к тому же. — спрятал документ в сейф, а вместо него выдал бейджик посетителя. Семён рванулся внутрь, а охранник вслед ему крикнул:
— Кстати, твою «невесту» зовут Ривка Блюм. Спроси на сестринской стойке куда её положили.
Ривку положили в третью палату. Собственно, это была не палата, а просто отсек из голубых штор. Внутри стояла кровать, стул, тумбочка, а на стене висели приборы. Когда он вошёл туда, над Ривкой хлопотали три медсестры. Одна надевала ей на руку манжет тонометра, для измерения давления, и наклеивала расстегнув рубашку, проводки монитора, вторая задавала больной вопросы и записывала в компьютер на передвижной стойке, а третья вводила в вену «бабочку» с иглой, второй конец которой был закрыт пробочкой. В любой момент туда можно было ввести лекарство или подсоединить капельницу.
Затем сестрички записали показания приборов на листок, прикрепили его под зажим на пластиковой дощечке, повесили её над входом и покинули палату.
Семён стоял столбом и не знал, что дальше делать. Ему надо было ехать на работу, но что-то не пускало его, будто он был невидимой ниткой привязан к пострадавшей девушке.
— Ну что стоишь как сталагмит[12]? Или очумел от вида моего бюстгальтера? Садись. — Она кивнула на стул. — Тебя как зовут-то, мой спаситель?
— Меня это… Сёма. Семён, — поправился он, — А тебя я уже знаю, ты Ривка. Мне охранник сказал, да и медсёстрам ты называла своё имя.
— Надо же! Слушай, Сёма-Семён, у тебя телефон есть? Мне надо сестре позвонить, чтобы она папе сказала где я. Можно, конечно, папе напрямую позвонить, но он, услышав про больницу, ещё перепугается. У него проблемы с сердцем, а Анька, сумеет ему всё хитро ввернуть.
Семён дал ей свой Samsung и хотел выйти из палаты, но Ривка сказала:
— Сиди. Никаких секретов у меня нет.
Она переговорила с сестрой, вернула юноше телефон. Он позвонил своему начальнику и объяснил, что сегодня на работу не придёт, что случилось ДТП и он в больнице с пострадавшей.
Выключил телефон и повисло молчание.
— Сёма, попроси, пожалуйста у сестричек одеяло. Холодно здесь.
Он попросил одеяло и заботливо укрыл девушку.
Вскоре пришёл ортопед. Осмотрел колено, синяки на рёбрах, позадавал вопросы. Сказал, что приедет рентген и больной сделают снимок. И действительно, минут через десять рентгенолог прикатил установку в отделение. По громкоговорящей связи попросили всех ходячих и персонал покинуть помещение, и сделали снимок.
Ещё через какое-то время пришла русскоговорящая врач-невролог. И снова вопросы. Врач сказала, что у Ривки небольшое сотрясение мозга, описала симптомы, рассказала, что делать если будет ухудшение, рвота и тому подобное. Причём рассказывала, обращаясь к Семёну, видимо решив, что он муж пострадавшей.
Врач ушла и наступило относительное затишье. То в соседних палатах слышался приглушённый разговор медсестёр, то начинали пищать приборы, то привозили больную арабку, а с ней являлась целая кагала громкоголосых арабок, возможно жён одного господина, и его детей, то какой-то старик громко чем-то возмущался, то снова наступала тишина.
— Сёма, ты не обидишься, если я подремлю. — Ривка никак не могла найти удобное положение, — Ужасно спать хочется. Только эта кровать жутко неудобная. Можно, ты придвинешься, и я положу голову тебе на колени?
— Да, конечно.
Он придвинул стул вплотную к кровати, и девушка легла головой ему на колени, нежной рукой ухватившись за его запястье. Она задремала, и Семён сидел, боясь шелохнуться, чтобы не потревожить Ривку. Он всматривался в лицо спящей девушки, рассматривал её брови, задорный носик, губы, которые ему ужасно хотелось поцеловать, и чувствовал такую нежность, какой не испытывал никогда в жизни.
С каждым мгновением желание прикоснуться губами к её губам становилось всё сильнее. И Семён не выдержал. Медленно и осторожно нагнулся, стараясь не разбудить, и с лёгкостью пушинки одуванчика прикоснулся к губам девушки. И вдруг… эти губы сами прижались к его губам, а свободная рука Ривки оказалась у него на шее. Потом она высвободила вторую руку и обняла его двумя руками. Приподнялась, и теперь они целовались с такой страстью, с таким пылом, что могли загореться шторы палаты.
* * *
— Та-ак. Это что здесь у нас происходит? — раздался мужской баритон, — Вот так больная! Кажется, вы друг друга заразили. Только сдаётся мне, что это совсем другая болезнь. Ань, — обратился папа ко мне, — тебе не кажется, что мы здесь лишние?
Это я с папой приехали в больницу, встревоженные, буквально на грани. А они, видишь ли, целуются. Правда, отпрянули друг от друга, будто их уличили в воровстве. Юноша вскочил, чтобы уступить папе место.
— Садитесь, пожалуйста. Я, наверное, пойду.
— Э нет, молодой человек! Ты чего же это сразу в кусты? Давай уж теперь знакомиться. Я Самуил Иосифович, папа вот этой девушки, с которой вы, надо полагать, познакомились уже достаточно близко, а это моя средняя дочь — Анна.
Парень представился Семёном. А парень-то симпатичный. Если бы был ещё не красный, как рак. Высокий шатен, наверное метр восемьдесят, глаза карие, с зелёными блёстками в радужках, будто золотинки от конфет кто-то мелко нарезал и насыпал туда. Волосы аккуратно подстрижены. Странно, но несмотря на то, что он выглядит лишь чуть старше Ривки, в них кое-где проглядывает седина. Плечи широкие, а руки интеллигентные. Готова поспорить, что он играет на фортепиано. (Позже я убедилась, что была права)
— Ривка, ну может ты позволишь мне тебя поцеловать? Я конечно старый, но всё же как бы твой отец. Надеюсь, всё ещё любимый.
Папа расцеловал Ривку, потом сходил на сестринский пост и разузнал что да как с Ривкой. Сказал, что на рентгене всё чисто и скорее всего её выпишут.
Через пару часов Ривку выписали. Мы с папой шли впереди, а Ривка, прихрамывая, с Семёном позади, крепко, как детишки в детском садике, держась за руки и о чём-то договариваясь.
В отличие от меня и Лиоры, Ривка не торопилась выскочить замуж. Говорила: «Я хочу проверить наши чувства и только потом замуж выходить.»
Свадьбу сыграли через полтора года — столько моя младшая сестрёнка проверяла свои и своего парня чувства.
А сейчас мы все трое безмужние:
— Лиорин Стас ещё в 2008-м погиб на войне.
— Моего урода я сама прогнала.
— Ривкин Семён участвовал в антиарабских действиях. В 2024-м его кто-то выдал, но друзья успели предупредить его об аресте. Не заходя домой, он был вынужден бежать. Ривка так и не успела сказать мужу, что она беременна.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ: http://proza.ru/2021/09/12/774
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Даниэль означает: «Бог — мой судья»
2. Милуимник — резервист
3. Айелет означает «газель», а также музыкальный инструмент
4. цав шмонэ — повестка, вручаемая резервистам ЦАХАЛ при чрезвычайной ситуации
5. ГРУППА ОПОВЕЩЕНИЯ родственников о гибели военного в Израиле составляет 7 человек - 2 психолога (мужчина и женщина), высокопоставленный военный командир, два врача (один врач общей практики и один врач-реабилитолог) и два социальных работника (мужчина и женщина). Задача социального работника - забота о детях погибшего до момента, когда мать сможет вернуться к своим обязанностям.
6. Трисы — поворотные жалюзи на окнах в Израиле
7. Маген Давид Адом ((МаДА)) — «Красный Маген Давид») — израильская национальная медицинская служба, которая оказывает неотложную помощь.
8. Еадим — цели
9. Миюн — приёмное отделение больниц. Там оказывают экстренную медицинскую помощь и принимают решение куда отправить больного: в специализированное отделение или выписать для амбулаторного лечения.
10.Хатан (ивр.) — жених
11.Малах (ивр) — Ангел
12.Сталагмит — известковый нарост на дне пещеры, образованный падающими с потолка каплями