...И это обстоятельство обеспечивало достаточно мирный дележ земельных наделов осиротевшего государства.
На Руси дело обстояло иначе. Ни при жизни великого князя, ни даже после его смерти не было полной ясности в вопросе о том, кто же является главным наследником ”осиротевшей” державы. Так как высшая государственная власть переходила от брата к брату, то в преимущественном положении оказывался не старший сын князя, а тот из его сыновей, который умирал последним. Только отсутствие живых братьев позволяло князю передавать бразды правления в руки собственных детей. И вновь приходилось ждать, кто же из них переживет остальных, то есть окажется ”крайним” из его сыновей. Так, фактически, преимущественные права на власть на Руси доставались, в итоге, не старшему (как в Европе), а крайнему сыну князя.
Причем, если со старшим сыном все было предельно ясно с момента его рождения, то вопрос о том, кто же из детей князя является этим самым ”крайним”, всегда так и оставался открытым вплоть до смерти предпоследнего из них. Очевидные преимущества в данной (отнюдь не европейской) схеме доставались никак не старшему сыну князя, а кому-то из рожденных позже (и чем позже – тем больше оказывалось шансов унаследовать державу). Сохранить свою власть старший сын (который получал эту власть первым) мог лишь насильственными методами: либо, убив своих младших братьев, как Бориса и Глеба в 1015 году; либо заточив их, подобно Судиславу, в темницу; либо изгнать из державы, как, к примеру, поступил Андрей Боголюбский. Хуже всего то, что при передаче власти младшему брату, сыновья старшего были вынуждены из ”престижных” провинций (которые они уже привыкали считать своими) уходить во все более второстепенные. И это не могло не порождать ”законного” стремления, обделенных судьбою князей, ”восстановить справедливость”. Подобных княжеских ”рокировок” Европа не знала. И потому там, при дележе отцовского наследства, в принципе не могло возникнуть на этой почве ни каких междоусобиц. Именно в этом ”правом гневе”, как в чисто нашем национальном явлении, видел Мстислав смертельную угрозу киевскому государству.
История Руси в полной мере подтвердила обоснованность, как и опасений князя Мстислава, так и его мысль о пагубной ”крайности” престолонаследия, чему наглядно свидетельствует схема рисунка 13-1. Ярополк являлся старшим сыном Святослава, но зато Владимир Святой оказался ”крайним”. Киевская держава досталась именно ему. В свою очередь, крайним сыном Владимира Святого стал Ярослав Мудрый. Потому и верховную власть в стране наследовали его сыновья, а не потомки Изяслава, которые, тем не менее, смогли-таки обособиться от ”младших” Рюриковичей, вырвав из Руси ”кусок” Полоцкого княжества. Из детей Ярослава Мудрого, крайним оказался Всеволод, старшие племянники которого ”с мясом забрали” свои коренные: Галицию; Туровщину (землю древлянскую) и Черниговщину, из нее позже, копируя распад ”большой Руси”, выделились Муромщина и Рязанщина. Так уже Владимиру Мономаху пришлось довольствоваться только тем, что осталось от прежней великой Руси. Его ”крайний” сын, Юрий Долгорукий еще как-то номинально пытался (с 1132 года) соединить ”куски” Руси, ”собрав” государство путем превращения киевской земли в личный удел старейшего представителя рода (вне зависимости от того, какое из суверенных княжеств тот возглавлял). Но уже его сын (не имевший преимуществ ни крайнего, ни даже старшего) Андрей Боголюбский полностью отказался от идеи превращения киевской области во ”всекняжеский двор престарелых”...