Партия-наш рулевой

               

                (Из записей Марка Неснова)

Коммунистическую партию народ не любил.
Но как, и среди нелюбимых народом евреев, у каждого был свой близкий и родной человек, так и у почти каждого жителя СССР был знакомый партийный функционер, который всегда был готов прийти на помощь, если это ему ничем не грозило.

Люди попроще имели таких друзей-приятелей среди советских и профсоюзных деятелей.

Так  мы потихоньку и жили, обходя бездушные законы, беспорядок и откровенное беззаконие.

Магазины были пусты, но холодильники были полными.
Всё было запрещено, но все вопросы потихоньку решались.

И не зря народ до сих пор тоскует по тем жутким и благословенным брежневским временам, ибо к концу этого периода все жители СССР как-то и притерпелись и обустроились.

А потому, когда у моего водителя Коли Мищенко появилась неразрешимая проблема, мы с моим другом Председателем суда Усть-Вымского района Коми АССР Эдуардом Васильевичем Штембергом вспомнили о «родной Коммунистической партии», будь она неладна.

…Мой водитель Коля Мищенко получил по суду пятнадцать лет строгого режима и пять лет высылки.
Его подельника Ивана приговорили к высшей мере наказания, потому что именно он убил колом в групповой драке двух парней из соседнего села.

Верховный суд расстрел Ивану заменил пятнадцатью годами, и получилось, что, никого не убивший, Коля получил больше своего подельника-убийцы.

Иван уже уехал к себе в деревню, а Коля отбывал высылку, работая на лесовозе, откуда я и сманил его к себе, как человека положительного и непьющего.

Жил Коля с сорокалетней пьющей женщиной и её тремя детьми от неизвестных отцов.
Имени её я никогда не знал и не знаю до сих пор, потому что Коля всегда называл её «моя Беда».

Они прожили вместе почти три года, когда она пьяная замёрзла в сугробе, не добравшись до дому каких-то полсотни метров.

Коля остался с тремя детьми, которые называли его папа, и ближе которых у него никого не было на этом свете, потому что старуха - мать умерла, когда он ещё сидел.

В своё время Колиной сожительнице, как многодетной матери - одиночке, выделили небольшой коттедж, где и остался теперь жить уже многодетный Коля.

Но, видимо, кому-то из начальства понадобился этот коттедж, потому что пришли инспекторы из отдела народного образования и предложили детям переехать до совершеннолетия в детский дом.

На Колю они смотрели, как на квартиранта, кем формально он и являлся, потому что его «Беда» до самой смерти числилась замужем.
Где этот муж и кто он, никому известно не было.

Никакие доводы детей, о том, что им хорошо живётся с Николаем, и что он о них заботится лучше матери, чиновников не убеждали, и тучи над Колиным семейством сгущались с неотвратимой быстротой.

Когда Коля обратился ко мне, дело уже приняло необратимый оборот, потому что процессом руководил сам начальник районного отдела народного образования Онисимов Павел Сергеевич –личность жестокая и целеустремлённая, какие обычно и попадают на должности, где решаются судьбы детей.

На звонок Председателя районного суда, к которому я обратился за помощью, он ответил с небывалой любезностью, в том плане, что сделать ничего нельзя, потому что уже нельзя ничего сделать.

И тогда Эдуард Васильевич произнёс фразу, которая могла быть произнесена только в СССР на седьмом десятке советской власти.
-Там, где не решает закон, всё решит партия.

Он договорился о встрече, и мы поехали на его старом ГАЗике в райком партии.

Первый секретарь Усть - Вымского райкома КПСС Попов Сергей Кузьмич был из местных национальных кадров, а потому очень обрадовался двум бутылкам коньяка, которые  судья вынул из портфеля.

Он не дал нам раскрыть и рта, а увел в свою смежную комнату отдыха, где за журнальным столиком одна бутылка была ими выпита в мгновение ока.

Я пил цейлонский чай с конфетами и ел  бутерброды с сыром.

На середине второй бутылки Попов поинтересовался, в чём нужда и, закурив,  внимательно и участливо выслушал Колину историю.

Затем он снял трубку и попросил соединить его с «этим бабником» Онисимовым.

-Ты чего же это , твою мать нехай, детей обижаешь?
Тебе партия доверила ответственный участок, а ты мало того, что бросил свою жену с дочерью, так ты ещё и чужие семьи рушишь.

Видимо Онисимов, что-то пытался объяснить, но Попов перебил его:

-У него как раз всё в порядке.Человек работает и дети ухожены. И он не бросает семью ради молодой потаскухи, как некоторые.
Это у тебя дочка в шестнадцать лет аборты делает, мать её за ногу.
Тебя вообще после этого из партии гнать надо, курвеца этакого.
Слушай и мотай на ус!
Будешь мне лично докладывать, как эта семья будет жить, и какая у детей успеваемость в школе.
А не поймёшь то, что я тебе сказал, загоню тебя, подлеца, в самый дальний посёлок директором школы.
А то я смотрю ты тут вообще обнаглел.
Советскую власть позоришь.
Что,  наши отцы и деды  воевали за то, чтобы ты родительские гнёзда разорял?

Попов бросил трубку.
Он искренне расстроился, а потому вылил себе остаток коньяка в стакан и залпом выпил.
-Партия никому не позволит позорить её ряды! Ишь ты!
Посадить бы его надо, подлеца, на пару лет, да ладно.
Я не злопамятный.

Всё у Коли и его детей потихоньку наладилось.
А когда он привёл домой медсестру, с которой его познакомила моя жена, дети приняли и её и её дочку в свою семью и жили они все дружно и весело,
что не могло нас не радовать.
Работал Коля со мной до самого нашего отъезда в Питер.