Эту историю мне поведала моя новая знакомая Татьяна Михайловна. Так случилось, что прошлой зимой я заболела и угодила в стационар. Последний раз лежала в больнице давно. И в этот раз отчаянно сопротивлялась, но родные не вняли моим воплям, упекли-таки.
Палата оказалась двухместная со своим душем и туалетом. Кормили очень хорошо. Одним словом, лежи себе, получай лечение, да выздоравливай. В первый день мы только познакомились с соседкой. Она оказалась женщиной неразговорчивой. Это я - болтушка, за три дня рассказала о своей жизни всё, может быть, даже лишнего наговорила, чего постороннему человеку и знать не надобно . Но постепенно Татьяна Михайловна начала со мною общаться более откровенно. Это была женщина лет шестидесяти, я догадывалась, что она прожила нелёгкую жизнь. Чувствовалось, что её гложет какая-то проблема, но говорить о ней она не желает. А я и не лезла в душу. Захочет, сама расскажет. Из палаты выходить не разрешалось, а при моей-то клаустрофобии это было невыносимо. Отчасти поэтому я и старалась много разговаривать, круглосуточное молчание было мне в тягость. И вот наступил момент, когда Татьяна Михайловна решилась мне открыться. Привожу её рассказ от первого лица.
«Я прожила очень трудную жизнь. Поздно вышла замуж. Поскольку была уже старой девой, выбора у меня не было, кто посватался, за того и пошла. Мужа своего не любила, просто хотелось быть, «как все». Ребёнка родить для себя без мужа не позволяли мои моральные принципы. Не так была воспитана, держала себя с парнями строго, поэтому и замуж вовремя не вышла. Худо-бедно зажили с мужем одной семьёй. Вскоре я родила сыночка. Только рос он болезненным, хилым. Думала, что и не выживет вовсе. Сколько трудов мне стоило его поднять, одному Богу известно! Мужа как будто и не было в моей жизни. Пил, гулял, ни в чём мне не помогал. Сын рос, как трава подзаборная. Уж как я старалась уберечь его от дурной компании! Не смогла! Подружился он с плохими ребятами, начал рано пить, курить, дерзить мне. Часто прогуливал школу, думала, что выпустят его с «волчьим билетом». Слава Богу, худо-бедно, но закончил, получил среднее образование. Поступил в колледж. Я немного успокоилась, обрадовалась, мол, поумнел парень, повзрослел. Как бы не так! Учиться он и в колледже не стал, выгнали за «примерное» поведение. Призвали сына в армию. Думала, ну уж там-то точно человеком станет. Отношения у нас с ним с самого его детства не складывались. Он видел, как отец ко мне относился, ну и перенял его манеру общения. Даже мамой меня никогда не называл, обращался безлично: «Это..» Вот и сейчас он не знает, что я лежу в больнице. Зачем ему знать? Ему ведь всё равно, где я, что со мной?»
Татьяна Михайловна замолчала. Я видела, что её душат слёзы, мысленно жалела её, но не хотела ни о чём расспрашивать. «Пусть женщина успокоится, - решила я. – Не буду «подливать масла в огонь».
Думала, что на этом рассказ моей подруги по несчастью и закончился. Но нет. Вскоре последовало продолжение.
«После армии сын женился. Привёл в дом невестку. Я старалась не влезать в их жизнь, спросят - помогу советом, а нет - так промолчу. Но не сложилась у них семейная жизнь. Вскоре родился мальчик. Сын очень был привязан к моему внуку. Порой мне казалось, что он любит ребёнка больше, чем мать любит сына. А та, видно, поняла, что может манипулировать мужем, ну и начался «цирк». То сходятся, то расходятся, то прощают друг друга, а то телефоны разбивают да ноутбуки. А ребёнок всё видит, страдает, хоть и маленький совсем. Растёт нервным очень, уже на учёт у невролога поставили. Я вижу, как сын переживает, а помочь ему ничем не могу. Только Господа молю: « Господи, да открой же ты ему глаза! Пусть поймёт, что не его она человек, не пара они совсем!» И сказать ничего плохого о ней не смею. Сын у меня по натуре замкнутый, никогда своей бедой не поделится. Я про себя его называю одиноким волком. Смотрю в его тоскующие глаза, сердце кровью обливается. А чем тут поможешь? Он сам должен разрубить этот узел».
Снова наступило тягостное молчание. Я понимала, что соседке по палате надо выговориться. Может быть, она сейчас поверяла мне свою самую сокровенную сердечную тайну. Я боялась дышать, чтобы не спугнуть нашу доверительную атмосферу. После нескольких минут молчания, я робко вымолвила: «Татьяна Михайловна, Вы всё-таки скажите сыну, что Вы сейчас находитесь в стационаре. Не моё это дело, конечно, но я вижу, что к Вам и муж не приходит даже».
- Да он, поди, пьёт. Ему сейчас раздолье без меня, гуляй – не хочу! Никто не ругается. Не поверишь: мы в последнее время драться с ним начали. Нервы у меня уже не выдерживают, не могу на его «закидоны» спокойно смотреть. – После непродолжительной паузы женщина продолжила. - Думаешь, что сыну надо сказать о больнице?
- Конечно! Вот и посмОтрите на его реакцию.
Прошло ещё несколько дней. Я старалась не вспоминать об исповеди Татьяны Михайловны. Может быть, она сама уже пожалела, что разоткровенничалась со мной.
- Ты знаешь, Людмила, - голос соседки прозвучал глухо. – Я не смогла сказать сыну о болезни, послала ему смс-ку.
- И…?
Я не успела продолжить свой вопрос. В тишине больничной палаты раздался телефонный звонок. Поскольку выйти никуда было нельзя, я стала невольным слушателем разговора сына с матерью. Не буду здесь пересказывать его, это - нетактично. Последнюю фразу услышала отчётливо: « Всё будет хорошо. Я люблю тебя, мама!»
Татьяна Михайловна растерянно опустилась на кровать. Губы её дрожали, а по щекам текли непрошенные слёзы.