«Научный» вклад этнографа Л. Лаврова в деле разделения лезгин
Сделав ставку на отвлечение горцев от исламской идеологии, и, в частности, противопоставляя шариату адат, российская администрация уже в 1840–1850-е гг. предприняла шаги по сбору норм адата у разных народов Северного Кавказа. Полученные материалы предполагалось использовать в судебной практике на местах. Были составлены соответствующие сборники, однако горцы не пожелали судиться по правовым нормам чужих обществ. В судебно-административных реформах 1860-х гг. это было учтено. «Местечковость» в столь важном аспекте общественно-политической практики была отчасти узаконена. Впрочем, у курса на поддержание адата имелись солидные противники. Например, русский учёный-историк М.М. Ковалевский (1851–1916), который совершил три этнографических экспедиций по Кавказу и побывал в Дагестане, где, в частности, записал (или переписал) «Бежитские адаты».
Несмотря на то что «покровительство адату, — отмечал учёный, — лежит в нашем интересе», шариат ближе к общероссийским юридическим нормам и ориентация на него в большей мере способствовала бы включению «едва замиренного края» в строй жизни Российского государства. Введённая судебная практика предполагала использование шариата по гражданским делам. На деле ориентация российской администрации на умаление шариата, точнее, роли мусульманского духовенства в жизни дагестанского общества, не имела успеха. Это в начале XX в. отметил этнолог И.И. Пантюхов (1836–1911), а в послереволюционные годы старался обосновать председатель Дагестанского ЦИК Нажмутдин Самурский (1891–1938).
Он говорил о глубоком проникновении религии в повседневную жизнь горцев и об открытой позиции мусульманского духовенства в местном обществе, так как оно не знает «тайны священства», живет жизнью «мирян» и не отличается от них даже внешне. Мулла одет так же, как и все другие, он так же вооружен кинжалом и винтовкой, и в бою он является обыкновенно руководителем и начальником, сражаясь в первых рядах. Все это создает спайку между духовенством и населением гораздо большую, нежели в христианской религии, все это усиливает влияние духовенства. Духовенство, выходящее постоянно из народа, тесно связанное с ним, живущее общей с ним жизнью, принимающее активное участие во всех событиях в качестве непосредственного руководителя, конечно, обладает большим весом. Обобщая, он заметил: Духовное лицо — это не только священник, но и судья, народный учитель, военный вождь, борец за свободу и независимость, носитель образованности, владелец общественных средств и председатель комитета взаимопомощи. Идеология, культура, быт и экономика — все находится в руках духовенства, или, иначе говоря, в его руках находится вся организация общественной жизни.
Нажмутдин Самурский отмечал высокий интеллектуальный уровень местного духовенства (шайхов, мулл, кадиев, муталимов, алимов и т. д.) и его многочисленность — 4% от общего числа населения (тогда как в России, по его оценке, духовенство не составляло и десятой части процента). Резюмировал он тем, что в Дагестане, где не было политических партий, духовенство являлось единственной силой, с которой приходилось сталкиваться Советской власти, и потому политические работники последней должны быть предельно корректны с представителями этой силы, тем более должны воздерживаться от антирелигиозной пропаганды.
В свою очередь, духовенство якобы априори не отвергало идей коммунизма, «наоборот, мюридизм, в последнее время заметно расширяющийся в Дагестане, охотно подделывается под коммунизм. Современные мюриды называют себя коммунистами не без основания. В их проповеди, безусловно, есть черты коммунизма, но коммунизма религиозного, аскетического, первобытного...».
Что было неприемлемым для духовенства в Советской власти, так это её атеистическая идеология, напрямую воспринимавшаяся «иноземной, гяурской... носительницей „греховной, проклятой“ западной цивилизации». Общий же вывод и одновременно политическая и практическая рекомендация для налаживания «новой» жизни в Дагестане в русле общегосударственного переустройства звучали у Н. Самурского так:
«Прежде всего необходима наиболее полная национализация власти и её аппарата».
Столь определенная установка на большие автономные права в рамках «коммунистического» государства, провозгласившего лозунг о равенстве всех народов (чем оно, это государство, и устраивало освобожденных из «тюрьмы народов») означала, что более чем за полвека мирной жизни дагестанское общество весьма незначительно включилось в общероссийское экономическое, политическое и т. д. пространство. Новым местным идеологам и практикам национально-государственного строительства Дагестан виделся ассоциированным членом того политического пространства, которое должно было выстраиваться по известным правилам. Национально-государственное строительство не являлось голой фразой. Коренизация госаппарата (дополнительно формально спровоцированная центром) при исключении из официальной практики русского языка и сохранение за духовенством роли координатора общественной жизни на местах означали «свою» государственность в рамках «чужого» государства. Н. Самурский писал, что образование должно быть построено на тюркском, так как у местных языков якобы нет перспектив, а русский язык горцы ненавидят.
Центр такая постановка вопроса удовлетворить не могла. Он не собирался отказываться от руководящих и контролирующих функций, но компенсировал собственное силовое давление предоставлением возможности относительно широкого развития (с выделением средств) национальных культур в светском формате. С целью пригасить русофобские настроения и увести жителей мусульманских окраин страны от исламской культуры национальные письменности (в том числе вновь созданные) переводились с арабской на латинскую графику. Ставка центральной власти на национальный принцип построения государства (через союзные, автономные республики и области, национальные округа) отразилась и на Дагестане. И не только в том, что сам он стал автономной республикой (хотя уровень автономии оказался далеко не тем, на какой рассчитывали местные руководители, тот же Н. Самурский), но и в том, что субъектами внутренней политики в нём оказались «народы». Если прежде такими субъектами являлись ханства и «вольные» общества — политические структуры, не имевшие ярко выраженной национальной окраски, то теперь соперничать между собой, оспаривать ведущие позиции в общедагестанском пространстве могли этнические образования.
В Советском Дагестане прозвучали слова о консолидации малых народов с их более крупными соседями: двенадцати народов андо-дидойской подгруппы с аварцами, кайтагов и кубачинцев с даргинцами, а цахуров, рутульцев и агулов с лезгинами. Отчасти к такой постановке вопроса склоняла практика национального строительства в СССР, предусматривавшая создание письменности для каждого народа, ведение школьного обучения на родном языке и т. д. На унификации пестрого этнического состава населения страны можно было сэкономить. Но работали и другие стимулы. В многонациональном Советском Дагестане необходимо было выявить или создать ядро из вновь сформированных основных субъектов политики — народов.
Вскоре после окончания Великой Отечественной войны московским и ленинградским этнографам была поставлена задача оценить (и желательно «правильно») характер социокультурной интеграции малых народов со своими крупными «родственниками».
В середине 1950-х гг. советский этнограф Е.М. Шиллинг (1892–1953), возглавляя отряд этнографов, проводил экспедиционные исследования в Западном Дагестане. В 1945 г. экспедиция с 14 июня по 24 октября работала в Гунибском, Хунзахском, Тляратинском и других районах Дагестана. По результатам которых отметил проявление интеграции между андийцами и соседними аварцами, тиндинцами и багулалами, каратинцами и ахвахцами, бежтинцами и хунзалами (гунзибцами) — все эти народы соседи, — но отмечал, что указанные «народности не достигли завершенности процесса национальной консолидации; создание общности развивалось скорее по линии общеаварской».
«В 1944 г. была организована дагестанская этнографическая экспедиция, — пишет Н.Г. Волкова, — основателем и бессменным руководителем которой до 1950 г. был Е.М. Шиллинг, имевший большой опыт полевой этнографической работы на Кавказе».
Некатегоричный вывод, по мнению российского кавказоведа Ю.Ю. Карпова (1956–2015), указывает на отчётливое проявление тенденции. «Общеаварская линия» фиксировалась уже в знании и широком употреблении аварского языка населением большей части Нагорного Дагестана, в том числе андо-дидойцами. Это был тот «аварский» язык, который получил название «болмац1» — «язык войска, ополчения», т. е. язык, обеспечивавший в нужные моменты коммуникацию между представителями разных этнотерриториальных образований; его еще называли «гьобол мац1» — «язык гостя», позднее он лег в основу литературного аварского языка.
Советский этнограф-кавказовед Л.И. Лавров (1909–1982), тогда же работавший в Южном Дагестане, вспоминал:
«Одним из результатов наших исследований нынешнего состояния этнических процессов в Дагестане было внесение ясности в вопрос о консолидации рутульцев, цахуров и агулов с лезгинами. Согласно господствовавшему мнению, такая консолидация уже подходит к завершающему этапу, и поэтому официальные документы (в том числе и паспорта) причисляли рутульцев, цахуров и агулов к лезгинам. Наши выступления в печати и доклады в соответствующих организациях привели к исправлению допущенной ошибки и признанию этих народов (и при проведении всесоюзной переписи населения) самостоятельными этническими образованиями.
По мнению Ю.Ю. Карпова, этнолог Л.И. Лавров преувеличил значение своих выступлений в решении судьбы группы малых лезгинских народов. Их судьба же главным образом зависела от политических расчетов управителей различных уровней. Нужен был основной, «ведущий» народ в многоэлементной структуре общества, и он появился. За счет причисления к аварцам андо-дидойских народов численностью около 50 тыс. чел. и отказа от аналогичного шага в отношении малых народов Южного Дагестана прежний относительный баланс «сил» основных этнических групп народонаселения республики был нарушен, и аварцы упрочили свое положение самого крупного народа, стали «лидирующим» этносом пестрого Дагестана.
В материалах переписи населения страны 1939 г. отсутствовали данные по всем малым народам. Бюро Дагестанского обкома КПСС своим решением от 11 января 1957 г. «утвердило» «слияние» андо-дидойцев и арчинцев с аварцами, кайтагов и кубачинцев с даргинцами, но восстановило самостоятельность рутульцев, цахуров и агулов.
В переписи населения 1959 г. эти «исчезнувшие» ранее народы появились вновь (хотя Л.И. Лавров тогда же отмечал отсутствие в рутульском языке терминов для обозначения «народа» и его языка, т. е. невыраженность «национального самосознания). Говорят, что в те же годы на республиканском «верху» обсуждался вопрос о преподавании аварского языка во всех национальных школах Дагестана. Целесообразность подобных вопросов и дел скорее всего была политической, первым секретарём Дагестанского Обкома КПСС с 1948 по 1968 г., являлся аварец А.Д. Даниялов (1908–1981).
Помимо социально-экономических проблем не менее острой в 1950–1980-е гг. была проблема социальная, описать которую можно на следующих примерах. В 1955 г. директор Дагестанской областной партийной школы А. Магомаев обратился в бюро дагестанского обкома КПСС с просьбой обсудить некоторые вопросы положения и развития андо-дидойских народов. Им был поставлен вопрос об изменении языка обучения в начальных школах Ботлихского и Цумадинского районов. Преподавание там осуществлялось на аварском языке, а с 5-го класса все предметы велись на русском языке, аварский же язык (и вновь появлявшийся в программе средней школы иностранный язык) преподавался как предмет. А. Магомаев небезосновательно утверждал, что аварский язык для поступавших в 1-й класс ботлихских, багулальских, чамалальских, каратинских, годоберинских и т. д. детей является таким же непонятным, как и всякий другой неродной язык, что, не без труда овладевая в начальной школе аварским языком, в средней школе дети начинают также овладевать русским, но по окончании семилетки почти его не знают, а закончившие полный курс средней школы владеют им все равно плохо. Положение со специалистами с высшим образованием из представителей малых народов было плачевным, квалифицированные кадры в Ботлихском и Цумадинском районах составляли приезжие из других районов.
В целях «ускорения культурного развития андо-дидойских народов» А. Магомаев считал необходимым перевести преподавание всех дисциплин с первого года обучения в указанных районах на русский язык, отменив преподавание аварского языка как родного, увеличить сеть школ, установить в вузах квоты для поступающих из этих районов, а в районных инстанциях взять курс на комплектование кадров из местных жителей.
Предложения А. Магомаева опирались на опыт реформирования школьного обучения в агульских, рутульских, цахурских селениях, где с 1953 г. преподавание было переведено на русский язык вместо лезгинского в первых и «азербайджанского» в двух последних и дало положительные результаты.
А. Магомаев отмечал также, что республиканские власти не уделяли должного внимания «вопросам экономики и культуры андо-дидойцев» и что «эта многочисленная группа имеет свои особенности и специфические черты; она должна быть выделена из состава аварцев, чтобы фактически уравнять ее с другими». Предложения по изменению школьного обучения поддержали Ботлихский, Цумадинский и Ахвахский райкомы КПСС. По данному вопросу была создана республиканская комиссия, которая в ходе своей работы наблюдала факты, изложенные А. Магомаевым, однако в заключении, составленном в 1957 г., в реформировании школьного обучения в районах проживания андо-дидойских народов отказала.
Политическая составляющая данного вопроса явно возобладала. Описанные же Магомаевым у андо-дидойцев факты лингвисты называют полуязычием, когда преподавание в школе на неродных языках имеет следствием неудовлетворительное овладение школьниками любыми языками в том числе и родным. В 1980-х гг. жители Цунтинского и Цумадинского районов постоянно сетовали на проблемы, изложенные за 30 лет до этого Магомаевым. Поэтому закономерным стало то, что в условиях социально-политических перемен в стране данная проблема обрела не только новое звучание, но новое содержание и формы. В 1990-х гг. вопрос о восстановлении в статусе самостоятельных малых народов Западного Дагестана был не только поставлен, но для его реализации на местах проделывалась необходимая работа. Среди андо-дидойских народов дидойцы (цезы) оказались, самыми политически и социально активными.
В своей работе «Взгляд на горцев. Взгляд с гор: Мировоззренческие аспекты культуры и социальный опыт горцев Дагестана» (2007) кавказовед Ю.Ю. Карпов приводит беседу с жителем селения Ботлих, ботлихцем, в которой ярко проявляются противоречивые изменения политики по укрупнению народов:
«... Пока какие-то большие силы нас делят, мы ничего не можем им противопоставить. Один лезгин говорит — Даниялов хорошо сделал, объединив всех аварцев, и плохо поступил с лезгинами, которых разделил на табасаранцев, рутульцев, агульцев. Я говорю, нет, наоборот — плохо поступил с аварцами и хорошо с лезгинами. Лезгины сейчас имеют несколько представителей в Госсовете. Агулец представляет агульцев и в Госсовете, и в Народном собрании, то же рутулец и т. д. А интересы ботлихцев нигде никто не представляет. Хорошо, мы согласны, что мы аварцы, но аварцы-то не считают нас аварцами, вот что плохо. Мы как-бы стремимся быть аварцами, но они нас отторгают. Реально, когда дело касается власти, аварцы нас за аварцев не считают. Это неофициально, это делается на негласном уровне. Есть такой термин „нестандартные аварцы” — он обозначает андо-дидойские народы. Конечно, быть аварцем очень хорошо, у них славная история, один Расул Гамзатов чего стоит. Быть аварцем — это достойно, это хорошо, но...».
В заключении отметим, что Советской властью на Кавказе, и в Дагестанской ССР в частности, в политике нациестроительства, были допущены серьёзные просчёты. Национальная политика, направленная на конструкцию отдельных «титульных народов» (например, т. н. «азербайджанцы»), с одной стороны и создание административных условий для укрупнения одних групп дагестанских народов («аварцы» и «даргинцы») — менее родственных по отношению к друг другу, в противовес другим (лезгины, агульцы, табасаранцы, цахуры, арчинцы) — более близким, носила исключительно авантюристический характер, последствием которой стали многочисленные «точки» межнационального напряжения уже в современном Дагестане.
Автор: ‘Али Албанви
На фото: Леонид Иванович Лавров.
Литература
1. Карпов Ю.Ю. Взгляд на горцев. Взгляд с гор: Мировоззренческие аспекты культуры и социальный опыт горцев Дагестана. — СПб.: Петербургское Востоковедение, 2007. С. 540; С. 546–550; С. 559–561; С. 583–584. [Электронный ресурс] Режим доступа: https://clck.ru/Wy2Kx, свободный. — Загл. с экрана (дата обращения: 05.09.2021). — Яз. рус.
2. Лавров Л.И. Этнография Кавказа (по полевым материалам 1924–1978 гг.). Л., 1982. С. 149.
3. Маммаев М.М. Он заложил основы этнологии Дагестана (К 120-летию со дня рождения видного этнографа-кавказоведа Е.М. Шиллинга (1892–1953) // Вестник Института ИАЭ. 2012. №4. С. 149–163.