ШЕКСПИР. СОНЕТ 106. ПЕРЕВОД.
Когда в летописях прошедшего времени
я вижу описания прекраснейших людей
и воспевающие красоту красивые старинные стихи,
восхваляющие умерших очаровательных дам и галантных рыцарей,
тогда в этом прославлении* лучших образцов красоты --
рук, ног, губ, глаз, лба --
я вижу, что древнее перо стремилось выразить
именно такую красоту, какой ты обладаешь теперь.
Так что все их хвалы -- не что иное как пророчества
о наступлении нашего времени, предвосхищающие твой образ,
и, поскольку они смотрели только мысленным взором,
у них не хватало мастерства воспеть твое совершенство,
ведь даже мы, воочию видящие нынешнее время, --
хотя у нас есть глаза, чтобы восхищаться, -- не имеем языка, чтобы воздать хвалу.
* В оригинале -- "blazon", что можно перевести как "герб", "эмблема" или "прославление", "выставление напоказ".
Когда в стихах и древних письменах
Я вижу описанье дивных черт
Прекрасных дам, благословен их прах,
Галантных рыцарей - красавцев давних лет,
Я понимаю, лучших образцов
Рук, ног, губ, глаз и лба достоин ты,
А древнее перо в лавине слов
Твои сокрыло милые черты.
Хвалы той умозрительный поток
Алкал узреть твой образ в сне зеркал...
Увы, увы, взор мысленный не мог
Отобразить как должно идеал.
Ведь даже я с тобой при личной встрече,
Глаза имея, дар теряю речи...
ШЕКСПИР. СОНЕТ 107. ПЕРЕВОД.
Ни мои собственные страхи, ни пророческая душа
всего мира, воображая грядущее,
все же не могут определить срок моей истинной любви,
полагая ее ограниченной роковым пределом*.
Смертная луна пережила [испытала] свое затмение**,
и мрачные авгуры смеются над собственным пророчеством;
то, что было неопределенным, теперь торжествует [венчается короной], став надеждым,
и мир провозглашает оливы на вечное время.
Теперь, с каплями этого целительнейшего времени,
моя любовь выглядит свежей, и Смерть мне подчиняется,
так как вопреки ей я буду жить в этих бедных стихах,
пока она злобно торжествует над тупыми и безъязыкими племенами.
И ты в этом моем творчестве обретешь себе памятник,
когда гербы и гробницы тиранов истлеют.
* По единодушному мнению исследователей, сонет 107 содержит ряд намеков на важные внешние обстоятельства, возможно, исторического характера. Однако в том, что это за обстоятельства, исследователи расходятся, предлагая широкий выбор возможных толкований. Так, строки 3-4, возможно, содержат намек на освобождение из тюрьмы адресата сонетов, которым считается либо лорд Саутгемптона, либо лорд Пембрук (оба были в разное время подвергнуты тюремному заключению по политическим причинам). Отсюда следуют разные выводы относительно датировки сонета, поскольку Пембрук был освобожден в марте или апреле 1601 г., а Саутгемптон -- в апреле 1603 г.
** Под "смертной луной" обычно понимают королеву Елизавету, но на роль "затмения" выдвигают различные события. Дело осложняется тем, что глагол "endure", помимо основных в современном языке значений "пережить", "перенести", "выстоять", в 16 в. мог употребляться в значении "испытать", "претерпеть (без сопротивления)". С учетом этого, комментаторы истолковывают это место либо как указание на какую-то победу Елизаветы (разгром испанской Армады, подавление заговора, выздоровление от болезни), либо на ее смерть в 1603 г.
*** В зависимости от истолкования (см. предыдущую сноску), в строках 7-8 речь может идти либо о победоносном избавлении Елизаветы от какой-то угрозы, либо о последовавшем за ее смертью восшествии на престол короля Якова I, которое, вопреки опасениям, произошло мирно, без гражданской смуты. В чем бы ни заключалось это событие, автор сонета говорит о нем в самом радостном и возвышенном духе, очевидно, считая его важным не только для монархии и Англии, но связывая с ним и свои личные надежды.
Ни страхи постоянные мои,
Ни мира вездесущее чутьё,
Мне не предскажут срок моей любви,
Считая ограниченной её.
Луне пришлось затменье испытать,
Но мрачность мин жрецам не задалась...
Венчается короной благодать,
И мир провозглашает эту власть.
А с каплями целительных вестей
Моя любовь свежее всех времён,
Стихи мои сильнее всех смертей,
Ведь смерть - удел неразвитых племён.
Не вечен герб, гробницы и кресты -
В моих стихах бессмертным станешь ты.
ШЕКСПИР. СОНЕТ 108. ПЕРЕВОД.
Что есть в мозгу такого, что чернила могут выразить на письме,
чего не изобразил тебе в стихах мой верный дух?
Что нового можно сказать, что нового записать
такого, что способно выразить мою любовь или твое драгоценное достоинство?
Ничего, милый мальчик; и все же, как божественные молитвы,
я должен каждый день повторять то же самое,
не считая ничего старого старым, как, например, то, что ты мой, а я твой,
так же как тогда, когда я впервые благословил твое прекрасное имя.
Так вечная любовь, в новом одеянии* любви,
не принимает во внимание прах и ущерб старости,
и не дает места неизбежным морщинам,
но делает древность навечно своим слугой [пажом],
находя новое зарождение первой любви там,
где из-за времени и бренной внешности она показалась бы мертвой.
Что есть в мозгу, чего мой верный дух
В стихах еще не смог запечатлеть?
Того ль, как я люблю тебя, мой друг,
Как рад твои достоинства воспеть?
Нет ничего, мой мальчик дорогой...
И все же, как молитву, я твержу:
Ты вечно мой, а я, как прежде, твой,
И старой эту мысль не нахожу.
Так, сделав время собственным пажом,
Не тяготится вечная любовь
Ущербности и праха миражом,
А чувства наряжает вновь и вновь..
И возвращает страсти прежний лик -
Пусть всем казалось, он навеки сник...
ШЕКСПИР. СОНЕТ 109. ПЕРЕВОД.
О, никогда не говори, что я был неверен сердцем,
хотя разлука, казалось, умерила во мне огонь страсти;
мне легче было бы расстаться с самим собой,
чем с моей душой, которая находится в твоей груди.
Там дом моей любви. Если я и блуждал,
то подобно тому, кто путешествует, я возвращаюсь
точно в срок, не изменившись с временем,
так что я сам приношу воду для смытия пятна измены.
Никогда не верь, -- хотя в моей натуре царили
все слабости, осаждающие всех людей [всякую кровь], --
что она могла быть так нелепо испорчена [запятнана],
чтобы променять ни на что всю сумму добра воплощенного в тебе.
Я говорю, что весь этот мир -- ничто,
за исключением тебя, моя роза; в этом мире ты для меня все.
О, я прошу, не причиняй мне боль,
От обвинений ложных огради,
Скорей расстанусь я с самим собой,
Чем с сердцем, что забыл в твоей груди.
Там дом любви моей… пусть я блуждал,
Но, словно путник, возвращался в срок,
Перед тобою чистым представал,
Хотя в пути я запятнаться мог...
Прошу, не верь, пускай я сам признал,
Что я, как все, отнюдь не идеал,
Не верь, прошу, что кровь моя грязна,
И ни на что я счастье променял.
Ничто - весь мир, в нем только ты и есть -
Мой господин, любовь моя и честь...
ШЕКСПИР. СОНЕТ 110. ПЕРЕВОД.
Увы, это правда: я сновал туда-сюда
и делал из себя шута в глазах людей,
уродовал* собственные мысли, продавал задешево самое дорогое,
творил старые грехи из новых привязанностей. Истинная правда то, что я смотрел на правду [верность]
с подозрением и как чужой; но, клянусь всем высшим,
эти заблуждения дали моему сердцу вторую молодость,
и худшие испытания доказали, что ты -- моя лучшая любовь.
Теперь с этим покончено; ты имеешь то, что не будет иметь конца:
свой аппетит я больше не буду заострять
новыми испытаниями, проверяя старого друга,
бога в любви, к которому я привязан [прикован].
Так прими меня, для меня уступающий только небесам,
в свою чистую и самую-самую любящую грудь.
* В оригинале -- "gored". Глагол "gore" в современном языке употребляется главным образом в связи с животными, в значениях "бодать (рогом)", "пронзать (клыком)", однако в эпоху Шекспира он имел более широкий спектр значений: "пронзать", "резать", "рубить" (острым оружием и пр.). Другой основой для интерпретации может служить существительное "gore" -- "клин", в том числе, клин, вставляемый в одежду для расставки. Исходя из этого значения, фразу "gored mine own thoughts" можно истолковать как "уродовал собственные творенья (чужеродными) вставками". С другой стороны, нарочито широкие, яркие клинья были характерны для одежды шутов, поэтому возможно еще прочтение: "придавал шутовское обличье собственным мыслям".
Да, это правда: я сновал, скитался,
Играл шута у трона короля,
И, мысли оглупляя, отдавался
Игрушке новой, старый грех творя.
И правда то, что верность счел химерой,
Ревнуя сам, но все ж клянусь тебе,
Что заблужденье укрепило веру:
Ты — лучшая любовь в моей судьбе.
Поверь, теперь я верен бесконечно,
Пусть аппетит мой забывает пир
Иных страстей, не искушая вечно
Тебя, мой друг, мой бог и мой кумир.
Так принимай меня в свои обьятья,
Чтоб шутовское не носил я платье...
ШЕКСПИР. СОНЕТ 111. ПЕРЕВОД.
О, за меня брани Фортуну,
богиню, виновную в моих дурных поступках,
которая не обеспечила мою жизнь ничем лучшим,
чем публичные средства, порождающие публичное [вульгарное, низкое] поведение*.
Отсюда -- то, что мое имя получает клеймо,
и в результате моя натура почти поглощена [подчинена]
тем, среди чего она трудится, как рука красильщика.
Пожалей же меня и пожелай, чтобы я возродился,
а я, как послушный пациент, буду пить
уксусные настойки против моего сильного заражения;
никакая горечь мне не покажется горькой
или двойным наказанием для исправления уже исправленного.
Пожалей же меня, дорогой друг, и я уверяю тебя,
что одной твоей жалости достаточно, чтобы излечить меня.
* Большинство комментаторов интерпретируют "публичные средства" как заработок актера или драматурга. По этой версии, поэт здесь оправдывает свои предосудительные поступки низкими нравами публики, которые он поневоле усваивает в силу своей публичной профессии.
О, за меня брани Фортуну ты,
Богиня эта требует опять
Забыть мои высокие мечты
И публике вульгарной угождать.
Из-за нее я имя запятнал,
Собрав вокруг себя греховный круг,
Нет, не художник я теперь — вандал...
Так пожалей меня ты, милый друг.
А я, как самый кроткий пациент,
Сглотнув любое зелье, не дробя,
Не посчитаю горький сей момент
Чрезмерным наказаньем для себя.
Так пожалей меня ты и поверь -
Вмиг исцелюсь я жалостью твоей.
ШЕКСПИР. СОНЕТ 112. ПЕРЕВОД.
Твоя любовь и жалость сглаживают клеймо,
которое вульгарный скандал отпечатал на моем лбу,
ибо что мне за дело, кто говорит обо мне хорошо или дурно,
если ты маскируешь* дурное во мне и одобряешь [допускаешь] хорошее?
Ты для меня -- весь мир, и я должен стараться
узнать свои постыдные и похвальные стороны с твоих слов.
Никто другой для меня, как и я ни для кого на свете,
не может изменить мое укоренившееся [ставшее стальным] восприятие хорошего или дурного**.
В такую глубокую бездну я бросаю всякую заботу
о других мнениях [голосах], что мой слух гадюки
для критика и льстеца затворен***.
Смотри, как я оправдываю свое пренебрежение:
ты так сильно запечатлен в моих мыслях [намереньях],
что весь остальной мир, кажется мне, мертв.
* В оригинале -- "overgreen"; The Oxford English Dictionary толкует этот глагол как "прикрывать, скрывать дефект" и фиксирует его употребление только у Шекспира.
** Путаное синтаксически и не совсем ясное по смыслу, предложение в строках 7-8 вызывает споры комментаторов.
*** Считалось, что гадюка обладает очень острым слухом, но может изолировать себя от звуков, ложась одним ухом на землю и затыкая другое хвостом, таким образом, становясь на время глухой.
Твоя любовь скрывает тот позор,
Что, как клеймо, уродует мой лоб...
Молва людская — лишь презренный вздор,
Раз ты прикрыть мои недуги смог.
Ты для меня - весь мир, и я готов
Себя глазами друга изучать,
Никто другой найти не сможет слов,
Чтоб мне картину мира поменять.
Пусть громыхает мнение глупцов,
Свое гадючье затворю чутье
Для критиков никчемных и льстецов,
И вот в чем оправдание мое:
Ты так моим сознаньем завладел,
Что свет, увы, остался не у дел...