Её никто не любил. Она и сама никогда никого не любила. Но в день, когда её не стало, мы все вдруг осознали, что с ней умерла целая эпоха.
Мы всегда говорили: “Она еще нас всех переживет”. И даже когда её забрали с подозрением на Ковид, мы продолжали шутить о том, как она наведёт порядок среди больничного персонала прежде чем вернуться домой с неизменным видом победителя. Но она не вернулась. И Ковид у неё не обнаружили, а она все равно не вернулась. И ложка, принесенная ею прежде из санатория, так и осталась лежать на столе.
Это было странно и непривычно. Пожалуй, впервые мы не смогли её предсказать, и пошатнулась её незыблемость. Такой незыблемостью обычно обладает скала, веками восседающая на поверхности земли. Под ней строят города, рождаются и умирают поколения людей, восходят и исчезают в прах цивилизации. Мимо нее протекают и высыхают реки. И она иногда крошится, осыпается мелкой пылью или крупными булыжниками, но продолжает стоять, монолитная и нерушимая, как вера.
Такой была баба Прасковья. Она часто жаловалась на боли в ногах - иногда взаправду, иногда ради привлечения внимания, которое ей доставалось столь же тяжело, как и зарплата. Время от времени ее увозили в больницу, где она так же упорно добивалась внимания и жалости, которые были столь дефицитными продуктами, что не добыть их было даже на блошином рынке, даже в обмен на антиквариат. Но, несмотря ни на что, она продолжала жить. Она всегда возвращалась.
Баба Прасковья родилась в начале тридцатых годов в Брянске, закончила техникум и устроилась работать на сахарном заводе, где позже встретила свою судьбу. Немало побросало ее с мужем по дальним уголкам страны, прежде чем они осели и свили собственное гнездо, где вырастили четверых детей. И, хотя земляки ее неохотно вспоминали довоенное время, - от страха ли, от желания забыть пережитые ужасы, - баба Прасковья время от времени делилась с нами детскими воспоминаниями.
- Кушать было нечего, - жалостливо говорила она, сложив руки на коленях, - совсем нечего… кору вот с дерева мать соскребала, и мы ее жевали… Одеть тоже было нечего, сапожки одни на всех… Так и жили…
Но даже в такие минуты ее не было жаль. Она так упорно искала жалости, так ее ждала, что тем самым добивалась полностью противоположного результата. Однако баба Прасковья не любила сдаваться. Она прибегала ко всем известным ей средствам, чтобы получить хоть небольшую каплю, если не любви или жалости, то хотя бы внимания. В данном случае засчитывалось внимание любого сорта и любой разновидности. Она обрезала электрические провода соседям, чтобы добиться внимания мужа своего, деда Виталия, которому, конечно, приходилось вставать на ее защиту, а иногда даже вступать в драку с вышеупомянутыми соседями. Она отдавала бесплатно собранный урожай случайным прохожим, чтобы услышать слова благодарности в свой адрес. Она раздавала деньги детям и внукам в надежде получить в ответ их любовь.
Фантазия бабы Прасковьи не знала границ. Она придумывала истории и сама в них верила. Она жила в своем эфемерном, выдуманном мире, лишь иногда, из чисто практических соображений, соприкасаясь с реальностью. Так, проколов однажды покрышки в машине дочери, она, возможно, просто хотела, чтобы дочь осталась погостить подольше. Однако страх получить отказ, вероятно, отождествленный в ее понимании с нелюбовью, лишь глубже толкнул ее в пропасть несуществующих миров. Нелегко вырваться из мира фантазий, он затягивает, как наркотик. И баба Прасковья была в тяжелой зависимости от своей безудержной фантазии.
- Это тетка Марина проколола! - уверенно заявила баба Прасковья ошеломленной дочери, указывая на дом соседки, - вот вы мне все не верите, а это она, она же ведьма! Да я сама видела!
На вопрос о найденном в ящике буфета кухонном ноже со следами резины она невозмутимо ответила: “Вот ведьма! Проколола и нож подкинула!”
Баба Прасковья обладала хорошим голосом и любила запевать старые, народные, драматично подперев голову рукой, во время местных посиделок. В свое время она слыла красавицей, и следы былой красоты еще можно было заметить в тонком точеном носе и аккуратном узком подбородке. Однако навязчивое, ставшее почти маниакальным, желание любви путем жалости и внимания любой ценой оставило свой скорбный отпечаток на ее некогда красивом лице. И при всех своих неуклюжих попытках добиться этой самой любви, она так никогда и не поняла, что любовь можно получить только путем отдачи. А давать любовь она не научилась.
Баба Прасковья часто говорила деду Виталию: “Я умру первая. Господь всегда забирает тех, кого любит, первыми”. И мы почти поверили ей, когда у нее обнаружили рак кожи. Бабу Прасковью забрали на терапию, и после долгого упорного лечения она вернулась и принялась наводить порядок среди заскучавших, было, без нее соседей. Она всегда возвращалась.
Иногда она играла роль в театре одного актера. Так, завидев за воротами машину деда Виталия, бодро кружившая по двору баба Прасковья вдруг падала на крыльцо и начинала стонать. Играя не менее интересную роль шпионов, мы, то бишь, внуки, наблюдали за ней из густых зарослей винограда. Пожалуй, мы были единственными свидетелями и истинными ценителями таланта бабы Прасковьи. Границы между игрой и реальностью становились расплывчатыми, и порой нам трудно было отличить правду от ее фантазии и жажды внимания.
После смерти деда Виталия баба Прасковья перестала упоминать имя Господа всуе. Однако актерская активность ее резко повысилась, и она умирала тысячу и один раз на своей воображаемой сцене от не менее воображаемых болезней, пока одна из дочерей не взяла ее к себе.
The show must go on! - таковым было негласное кредо бабы Прасковьи. И она продолжала играть свою роль. Она наряжалась в яркие платья и несколько раз в день меняла шляпки и солнечные очки, спускаясь к публике, а именно на скамейку к агентам местных новостей, обитающим тут же, в высотной многоэтажке, где баба Прасковья проживала теперь со старшей дочерью.
И так же быстро, как баба Прасковья меняла свои шляпки, пролетали годы. Средняя дочь бабы Прасковьи умерла от рака. Хоронили ее за городом, и баба Прасковья не смогла попасть на похороны. Возможно, в этом было ее благословение, ибо не увидев смерти, мы часто продолжаем верить в жизнь. И баба Прасковья продолжала жить. Продолжала играть и продолжала жаждать любви, не в состоянии эту любовь подарить. Было ли тому виной тяжелое детство довоенных годов, пережитые ужасы войны или недостаток любви, полученной от собственной матери, чувства сострадания и сопереживания по отношению к другим, казалось, полностью атрофировались у бабы Прасковьи. Как известно, боль имеет свойство очищать и возвышать душу. Однако от переизбытка боли происходит совершенно обратная реакция, и человек черствеет.
Баба Прасковья всегда с гордостью пересчитывала количество своих внуков и правнуков, однако совершенно терялась в присутствии малышей, и оттого не вызывала у них чувства привязанности к себе. Ее раздражал шум, неизменно сопутствующий детям. Но больше всего ее тревожило количество внимания, уделяемого малышам. Того самого внимания, которого она столько лет безуспешно пыталась добиться. И тогда она снова начинала играть свою роль. В этой роли, в этой игре было ее спасение. В этом была ее незыблемость. И казалось, она всегда была, есть и будет, как та скала. Но даже скалу однажды взорвали динамитом, чтобы проложить там тоннель или дорогу. Так однажды не стало бабы Прасковьи.
Это случилось так неожиданно, и никто не мог поверить в то, что бабы Прасковьи больше нет. С ней закончилась незыблемость, столько десятилетий присутствующая в нашей жизни. Она прожила почти столетие, она была нашей эпохой, и умерла одна, в больнице, так и не придя в сознание. И мне вдруг стало ее бесконечно жаль. Возможно, впервые она получила эту вымечтанную, желанную жалость по отношению к себе. Получила тогда, когда не добивалась и не ждала. И эта жалость расползлась, как отрава, по телу, заполняя сознание, как глиняный сосуд, который несешь осторожно, боясь расплескать. Но куда несешь и зачем? - для мыслей об этом в сосуде уже не оставалось места.
Покойся с миром, баба Прасковья. Возможно, Там ты найдешь то, чего не нашла в этом бренном мире суеты.
10.09.2021