Знаете ли вы, что такое Красная Поляна? Вы ответите: «Конечно, знаем! Это местечко вблизи Сочи, где Владимир Владимирович организовал в 2014 году проведение Зимней Олимпиады, а теперь — это самая раскрученная и самая дорогая тусовка для москвичей и прочих денежных соотечественников». И будете правы. Но и не правы. Потому что история наша не вчера началась и не завтра закончится. Историю надо знать, господа! А история Красной Поляны такова. Именно там, в этом местечке, которое в те времена представляло собой действительно простую лесную поляну, окруженную девственными горами, закончилась в 1864 гооду долгая и кровопролитная Кавказская война, начатая еще Петром. Закончилась она подписанием мирного договора между царским правительством и главами черкесских племен, живших в этих горах и в предгорьях Черного моря и именовавших себя убыхами. К этому времени весь остальной Северный Кавказ был, как тогда говорилось «замирен», сложил оружие перед имперской лавиной пушек и штыков, и убыхи оставались последней несломленной и, увы, обреченной горсткой сопротивления. Выбор у них оставался простой: либо продолжать биться до последнего джигита, либо «замириться». Великодушный император представил им третий вариант: уйти в Турцию, к братьям-единоверцам. Они выбрали Турцию. Все Причерноморье — от Туапсе до Адлера — враз очистилось, и начало заселяться русскими, греками, армянами, грузинами… Даже эстонцы наехали! Как раз в Красную Поляну. Названия Эсто-Садок и Роза-Хутор — от них остались.
Откуда взялось название Красная Поляна, толком никто не знает. Может быть, Красная — потому что Красивая, как Красная площадь. Может быть, от цветов каких-то или ярких красок осенних листьев. Пытались там, после подписания мира, памятный городок построить — Романовск, дорогу провели, даже улицы разбили, но дело как-то быстро заглохло. Кстати, теперешний поселок Красная Поляна, стоит совсем не на том ровном месте, где подписывали мирный договор, а на горном склоне.
Чем еще знаменита эта местность? Обильными снегопадами. У меня висит на стене акварель сочинского художника «Зима в Красной Поляне». Горный склон, мосточек через речушку, домик с крутой крышей… Все укрыто метровым снегом. Метровый снег — это только начало зимы, в окрестностях Красной Поляны снега бывают и по нескольку метров. По таким снегам и на лыжах-то не пройдешь, только на снегоступах. Вот и купили мои друзья Виктор и Ольга снегоступы, нашли в Сочи подходящего гида и пошли гулять на краснополянским снежным склонам. Ночевали то в пустых по зиме пасеках, то в охотничьих балаганах, то в палатках, поставленных в глубоких снегах у костра, который к утру опускается к земле, на три-четыре метра. А после походов, вернувшись в город у моря, гуляли они по утопающим в зелени улицам, среди цветущих еще роз и олеандров.
И все было прекрасно, и жизнь им улыбалась, пока календарь не перевалил в новый год и не отгремели за окнами петарды, обязательные атрибуты теперешних бездумных праздненств. Вдруг зазвонил телефон, и дрожащий, плачущий голос Любови Марковны сообщил:
- Виктор Андреевич! Наташа Лабухова умерла!..
И в душе Зелинского все вдруг оборвалось. Невидящими глазами он посмотрел на Олю, еще ничего не понявшую, но уже увидевшую по его лицу, что случилось нечто непоправимое, и попытался что-то сказать в трубку, но не смог: твердый комок вырос в горле, а из глаз хлынули слезы. Он передал телефон Оле и смог лишь кивнуть ей: говори!
Оля взяла трубку. Любовь Марковна, сквозь слезы и сдавленные рыдания, поведала ей, что Наташа умерла вчера, в больнице, но Володя сообщил об этом только сегодня, а похороны будут завтра.
Как? Почему?.. Да, так ли это важно! Умерла — в этом слове все! Нет больше Наташи, нет ее светлой улыбки, ее голоса, текучего, как лесной ручеек из родника, нет ее дружбы…
Виктор Андреевич собрал всю свою волю, сжал комок, застрявший в горле, забрал у жены мобильник.
- Любовь Марковна! Мы прилетим. Сейчас будем искать через интернет билеты. Как купим, я позвоню, сообщу рейс. Пусть Слава нас встретит.
- Не успеете, - возразила Буре.
- Должны успеть, есть такие рейсы. На каком кладбище будут хоронить?
- Не знаю. Наверное, на старом. Там у Володи отец похоронен. Я выясню.
- Хорошо. Пусть Слава встретит.
Силы тут оставили его, трубку вновь взяла Оля.
- Любовь Марковна! А все-таки, что случилось? Несчастный случай?
- Нет. Ехала из института, перед самым Новым годом. Возле вокзала пересаживалась на «единичку», потеряла сознание. Кто-то вызвал скорую. А у нее с собой никаких документов, только телефон. В конце концев, уже в больнице, стали звонить по ее контактам, вышли на Володю. Откачали, капельницу поставили. Что-то с сонной артерией случилось, у нее пару раз уже бывали обмороки. Володя успокоился, даже на дачу, дурак такой, уехал, а через два дня — новый криз, и уже не откачали.
Виктор Андреевич тем временем вновь превозмог свою слабость, вышел в интернет, нашел рейсы и билеты, начал оформлять...
Через полчаса он набрал номер Любови Марковны.
- Мы прилетим в двенадцать. Когда похороны и где?
- На старом кладбище, в два часа. Отпевать будут в храме возле парка, она туда всегда ходила, там ее знают.
- Понятно. На отпевание мы не успеем. Заскочим домой, бросим вещи и сразу на кладбище.
- Хорошо, Слава все будет знать, отвезет вас.
Закончив разговор, Виктор Андреевич посмотрел на часы: надо собираться и заказывать такси, времени в обрез, лишь бы не было пробок. И лишь бы потом самолет нигде не задержался.
Они добрались благополучно, вовремя, и Слава их встретил. И вот они на кладбище. Почти весь институт, родственники, друзья, Володя… Сугробы, узкие проходы между железными оградками, цветы, венки… А Наташи нет! Там, в маленьком гробу — это не она, это какая-то мертвая кукла, мумия, а Наташа уже далеко отсюда, где-то в горних далях, выше облаков. Ей, наверное, хорошо там, радостно в окружении ангелов, а каково нам без нее? Как жить без нее?
Виктор Андреевич пожил достаточно долго и за эту жизнь пережил немало потерь. Умерли его родители, умерла родная сестра, умирали одноклассники и однокурсники… Но лишь однажды он испытал такую, почти непереносимую боль, как сегодня — когда умер, погиб в несчастном случае его семилетний сын. Тогда ему казалось, он был в том уверен, что никогда уже не будет счастлив в этой жизни, что все отпущенное ему счастье исчерпано, умерло вместе с этой несправедливой смертью. Но потом родились дочери, и раны постепенно зарубцевались, он возмужал и смог жить дальше. И вот теперь!..
Оля придерживала мужа под локоть, видела, что он едва держится на ногах. Любовь Марковна подошла, взяла его под другой локоть.
- Виктор Андреевич! - произнесла она проникновенно. - Я вас еще больше зауважала!
Он повернул к ней голову и не сразу понял: о чем это она? А! О том, что директор прервал свой отпуск и прилетел на похороны сотрудницы?
- О чем вы, Любовь Марковна? Как вы не понимаете! Я друга потерял!
Буре слегка смутилась и обратилась к Оле:
- Какая температура сейчас в Сочи?
- Когда улетали, было плюс двадцать, - ответила та.
- А здесь минус двадцать. Берегите Виктора Андреевча!
- Да, - кивнула Оля. - Мы заскочили домой, переоделись. Вроде ничего.
- Ничего! Мне и то зябко, а вам после Сочи простудиться нечего делать.
Похороны затянулись, народу было много, каждый хотел подойти к гробу, попрощаться… Виктор Андреевич и не заметил, как ноги у него промерзли на снегу, назавтра поднялась температура, начался бронхит и он целый месяц провалялся в постели, и Оля отпаивала его отваром кедровых шишек в молоке.
Конечно, после выздоровления уже не возникло и речи о возвращении в Сочи, хотя впереди еще лежал ветренный и морозный хабаровский февраль, и Оля опять начала кашлять. Именно тогда Виктор Андреевич решил для себя, что эти нелепые игры в директорство надо заканчивать. Этот институт никому не нужен, как впрочем и многие другие. Где-то там, внутри МКАДа, в Питере и так далее, процесс еще, конечно, продолжается, там есть еще, что делить и пилить, а здесь, на Дальнем Востоке идет агония, все медленно умирает, и быстрее других умирают такие карлики, как Институт материаловедения. Есть у него директор, нет у него директора — никого это не волнует, для ФАНО такой институт — всего лишь крошечная, неизбежная дырочка в бюджете, куда безвозвратно и, увы, неотвратимо утекают денежки, не принося бюжету ни малейшей прибыли. «Хватит, решил Виктор Андреевич, поработал я директором, пора и честь знать. Дальнейшее мое пребывание на этом посту не имеет никакого смысла».
И кроме того, после смерти Наташи Лабуховой он почувствовал, что вместе с ней в институте умерло что-то, что связывало людей, не давало им превратиться в непримиримых антагонистов и даже во врагов. Она была тем человеком, который умел найти доброе слово и улыбку для Чипуренко и для Тимухина, для Пугачева и для Зверева. Это как смазка в сложном механизме, гасящая трение. Без нее институт неумолимо должен был пойти к развалу. Вот уже уехала куда-то в Подмосковье ее бывшая аспирнтка Наталья, вот уже твердо решил уволиться после защиты диссертации ее любимчик Паша… Она хоть успела вывести его на защиту, даже съездила с Пашей во Владивосток, поулыбалась Ладонникову... Зелинский не хотел присутствовать при агонии института.
А тут, как раз в феврале, во Владивосток прилетел главный по науке, директор ФАНО Михаил Михайлович Утюгов, собственной персоной, и созвал всех директоров дальневосточных институтов. Целей приезда у него было две. Во-первых, он представил директорам своего нового полномочного представителя (Котельников, по слухам, отпросился и вернулся в свой московский институт — уже в качестве ректора), а точнее — представительницу: молодую видную из себя даму по фамилии Фигнер, о которой тут же стало известно, что незадолго до этого она работала в департаменте торговли краевого правительства и одновременно с этим была хозяйкой модного салона красоты. Директора немного ошалели от такого сюрприза, но роптать не посмели, понимали уже, что их ропот для ФАНО все равно как вопли «Я абсолютно здоров!» для санитаров психдиспансера.
Второе, чем приехал порадовать Утюгов безмолвствующих директоров, был предстоящий порядок их избрания и переизбрания, наконец-то утвержденный. Тут он предоставил им возможность повыступать, повысказывать свои мнения и даже предложения, но под конец напомнил, что вся процедура уже утверждена и обжалованию не подлежит, а подлежит исполнению. Соответствующие бумаги, со всеми подписями и печатями, были в перерыве розданы директорам. И все равно директора наперебой подходили к Утюгову, пытались еще что-то выяснить или оспорить, и он вежливо и выдержанно давал пояснения.
Зелинский тоже подошел, выждав момент, когда начальник на минуту освободился.
- Михаил Михайлович! Я Зелинский Виктор Андреевич, и.о. директора Института материаловедения, Хабаровск, - отрекомендовался он.
Втайне он надеялся, что сейчас в красивых глазах бывшего бухгалтера вспыхнет искра: «А! Это вы писали мне о разделении институтов на фундаментальные и прикладные! Помню, помню!» Но нет, искра не вспыхнула, на лице директора ФАНО было только вежливое внимание. Не долшло до него послание или было успешно забыто за ненадобностью.
- Мне исполнилось семьдесят лет, - спокойно продолжал Виктор Андреевич. - Надо что-то делать! Или объединять наш институт наконец с кем-нибудь, или проводить выборы. Тем более, что регламент выборов вы утвердили.
- Сколько лет вы исполняете обязанности? - понтересовался Утюгов с тем же вежливым вниманием.
- Четыре года. Два года в Академии и два у вас, в ФАНО.
- Непорядок! Больше года не положено. Конечно, надо что-то делать. Я приеду к вам и мы все порешаем, нет вопроса.
«Порешаем!», «Нет вопроса!» - откуда эти слова, эта терминология? Да ведь от «братков», вот откуда! Но Утюгов ведь не из братков, он из хорошей семьи, из номенклатуры. Однако терминологию «братков» такие как он усвоили легко и наверное, неспроста. Удобно ведь разговаривать на одном языке. И тут вспомнил Зелинский, а впрочем и не забывал никогда, теперешнего молодого губернатора Приморья, про которого говорили, что он из «братков». Да что там говорили! Была опубликована в газете фотография, где он, тогда простой аспирант, нес гроб приморского «авторитета» в компании таких же крепких ребят.
- Напомните, пожалуйста, вашу фамилию!
- Зелинский. Институт материаловедения, Хабаровск.
- Я обязательно к вам приеду.
И взгляд его был так искренен, что Зелинский понял: не приедет. Как не приехал в свое время Ладонников, с таким же искренним взглядом.
Вернувшись в Хабаровск, Виктор Андреевич объявил Окунёвой и Буре, что если к лету ничего не изменится, то он подаст заявление об оставке.
- И зачем вам это нужно? - недоуменно спросила Буре. - По-моему, вас должность не очень напрягает. Мы с Татьяной как все делали, так и будем делать, вам только подписывать. Давайте уж подождем. Что-нибудь все равно произойдет.
- Увы, жизнь коротка, милая Любовь Марковна! Я никак не очухаюсь после бронхита и не хочу провести здесь еще одну зиму. Хочу в Сочи!
Он решил не ссылаться на тревогу об Олином здоровье, лучше уж валить на себя.
- Так и поедете опять осенью, - здраво высказалась Окунёва. - Кто вам мешает? Мы уже привыкли.
- Вредно это — туда-сюда мотаться в моем возрасте, - продолжал свою линию Виктор Андреевич. - Я предлагаю сделать так. Я перекладываю свои обязанности на вас, Татьяна Георгиевна, и перехожу на должность ведущего научного сотрудника…
- А почему не на главного?
- Потому что следующим шагом я перехожу на дистанционную форму работы. А у главного много таких обязанностей, которые дистанционно исполнять практически невозможно.
Тут обе дамы оторопели и некторое время смотрели на Виктора Андреевича без всякого понимания. Первой пришла в себя Окунёва.
- Да, я что-то слыхала о такой форме работы, но применима ли она к науке? Я не знаю таких прецедентов. Как я понимаю, речь там идет о журналистах и программистах
- Два года назад принят такой закон, - пояснил Зелинский, - и в нем нет ни слова о запрете применения его для научных работников. Там подчеркивается, что он распространяется на виды деятельности, не требующие постоянного присутствия на месте основной работы, и позволяющие получать задания и подавать отчеты по электронной почте. Это как раз мой случай, поскольку я теоретик, моя работа с установками не связана, а электроная почта она и в Африке имеется.
- Но вы же не в Африку собираетесь? Или опять в свою Уганду?
- Нет, конечно. Я же сказал — в Сочи. Я мог бы, конечно, ничего вам сейчас не говорить, выждать до лета… Но я подумал, будет лучше, если вы заранее будете знать, морально подготовитесь. Да и квартиру мне к этому времени надо продать, все равно круги пойдут!
- Вы и квартиру хотите продать! - изумилась Любовь Марковна. - Вы, что совсем с Хабаровском решили порвать? Неужели Оля на это согласилась?
- Умная жена всегда соглашается с умным мужем! - гордо ответил Виктор Андреевич.
- Но у вас же есть в Сочи квартира, есть где жить! Зачем вам продавать эту? Лучше уж сдайте ее и получайте деньги.
- Пробовали мы Олину квартиру сдавать. Хлопотное это дело, да и добросовестных жильцов найти трудно. Лучше уж мы продадим, а там видно будет В конце концов, можно в Сочи купить вторую и сдавать. Наверняка, выгоднее даже получится.
Дамы опять замолчали, обдумывали свалившуюся на них информацию. Даже известие о том, что вместо проректора московского института им придется иметь дело бывшей владелицей салона красоты, не подействовало на них так ошеломительно, как намерение директора уйти в отставку и уехать Сочи. Утешало лишь то, что до лета еще надо дожить. Вдруг действительно Утюгов приедет, все «порешает» и жизнь опять войдет в какую-то колею. Им уже было все равно, какая это будет колея, куда она поведет, лишь бы не топтаться на месте, в безвременье и бессилии.
Но к лету ничего не произошло, ничего не изменилось. Впрочем изменилось. ФАНО как-то неожиданно прекратило свое существование. По-видимому, самые верхние, самые умные люди, типа Фурсова, решили, что ФАНО все-таки не самае подходящяя организация для управления наукой после Академии, ранг не тот. Институты лучше перепоручить некоему министерству. Недолго думая, взяли Министерство образования и науки и выделили из него среднее образование, а все остальное назвали Министерством высшего образования и науки. Осталось назначить министра. Зачем долго искать? Есть ведь уже опытный человек, хорошо знакомый со всеми институтами и директорами — Михаил Михайлович Утюгов! Свершилось! Маразм, как говорится, окреп.
Тем временем Зелинские начали компанию по продаже своей двухкомнатной квартиры. Памятуя, как удачно им удалось продать однокомнатную, они обратились к тому же риэлтору и стали ждать звонков и визитов. Однако оказалось, и риэлтор с прискорбием им об этом поведал, что за прошедшие два года квартирный рынок в Хабаровске сильно просел, на отъезд нацелились многие хабаровчане и цены на квартиры упали. Двушка стала стоить как раньше стоила однушка. Продавать хорошую квартиру за бесценок рука не поднималась, а спешить особенно было некуда, и Зелинские совершили поступок, оценивая который Любовь Марковна, узнав о нем, многозначительно покрутила пальцем у своего виска, укрытого густой, пышной шевелюрой. Они предложили пожить в их квартире, совершенно бесплатно (только оплачивать коммуналку), пожилой женщине, беженке из Донецка, которая работала продавщицей в соседнем с их домом продуктовом магазине (а в Донецке трудилась инженером-технологом на химкомбинате). Подписали с ней договор на год и предупредили, что если за год найдется достойный покупатель, то ей придется съехать, а если нет — там будет видно. Сами же они из этой квартиры выписались, чтобы она в любой момент была готова к продаже, и чтобы прописаться затем в славном городе-куроте Сочи со всеми вытекающими последствиями. Увы! Они еще не знали, что прописаться в Сочи — это очень большой фокус.
Тем не менее, еще не закончился май, как все формальности были улажены. Татьяна Георгиевна к этому времени скрупулезно изучила трудовое право, направила запрос в новое Министерство насчет дистанционной работы, а Виктор Андреевич получил из этого же Министерства благоволение на отставку. Окунёву назначили временно исполняющей обязанности директора, а Виктор Андреевич получил искомую должность ведущего научного сотрудника.
- Имейте в виду, дальневосточный кэффициент вам идти не будет, - «заботливо» предупредила его Буре. - Вы же будете жить в Сочи.
- А если бы мы уехали в Магадан? - не удержался от иронии Зелинский..
- Насчет Магадана не знаю, но с Сочи лучше гусей не дразнить. Мало ли, что потом будет, соплей не оберешся!
Оля тоже оформила переход на дистанционную работу, и начался новый этап их жизни.
Однако перед самым отъездом Виктор Андреевич решил устроить так называемую «отвальную». Заказал в ближайшем ресторане хороших закусок, купил вина, коньяка и водки и пригасил всех сотрудников в конференц-зал. Когда вступал в должность, он никакого банкета не устраивал, не хотелось создавать впечатления, как будто он пытается людей подмаслить, подкупить. А вот теперь… Теперь он решил поблагодарить их за то, что они были к нему терпеливы, прощали его огрехи, а может быть и обиды. Он почти физически ощущал, как сползает с него эта пресловутая Шапка Мономаха, которая осознанно или неосознанно, но тянула его все эти годы к земле, не давала быть самим собой, заставляла порой хитрить, ловчить, и временами даже поступаться совестью, и только врожденное чувство чести и какого-то, наверное, старомодного рыцарского достоинства не позволяло ему полностью подчиниться ее напору, не поддаться соблазну власти и — одновременно — не впасть в угодничество перед более властными, не стать таким как многие — частью «пипла», который все «хавает», на всех уровнях. О, это искушение властью! Кажется, он преодолел его.
Виктор Андреевич взял гитару, которую специально принес из дома, и запел:
- Возьмемся за руки, друзья, Возьмемся за руки, друзья,
Возьмемся за руки, ей Богу!...
А потом заиграл на электронной гитаре Ваня Соловьев, исполнил свой, самодельный, наивный реп. А потом Антоша попросил у Виктора Андреевича шестиструнку и тихим голосом запел: «Под небом голубым есть город золотой!..» И Лена Алексеннко ему подпевала. А потом раскрасневшийся от водки Чипуренко где-то на краю стола рявкнул: «Ты ж мэне пидманула, ты ж мэне пидвела!..» В общем праздник удался.
Сергей Зверев, который уже защитился, но подтверждение еще не получил, поинтересовался:
- А директоров вы перед отъездом будете собирать? Тоже проставитесь?
Виктор Андреевич посмотрел на него недуменно.
- С какой стати? Я им ничем не обязан. Ничем хорошим, по крайней мере.
Зверев смутился.
- Ну, вроде, так полагается. По-человечески.
- Может, мне еще с Хосеном попрощаться? С Ладонниковым?
Оба помолчали. Оба подумали о Белотурове. Анатолий Кузьмич умер недавно, в марте, в возрасте восьмидесяти лет, после долгой болезни и двух операций. Попрощаться с ним Виктор Андреевич сходил, простил его по-христиански, а там уж — как Бог простит!
«Правильно, что я не его, а Татьяну оставил и.о., - подумал он, когда Зверев отошел. - Его такая должность совсем бы испортила. А так — ничего, ему в рядовых — самое место! Не надо ему лезть в генералы».
Маша, бывшая его неудачница-студентка-аспирантка тоже подошла. Недавно она вышла на работу после долгого ухода за ребенком, расцвела, похорошела.
- Виктор Андреевич! - пробормотала она смущенно. - Наверное, я уже не стану доделывать диссертацию. Я все забыла! Татьяна Георгиевна предлагает мне металлографию освоить. Софья Васильевна на пенсию ушла, некому ее заменить. Как вы на это?
Виктор Андреевич отечески улыбнулся.
- Я на это положительно, Машенька, красавица ты моя! Металлография — это надежный кусок хлеба. Ты всегда будешь нужна, чтобы не случилось с институтом. Но если что надумаешь по диссертации — пиши, звони! - я всегда помогу. Это можно по электронке.
Перед тем как уйти, уехать домой, он хотел обратиться еще раз ко всем, пригласить в Сочи — если у кого появится такое желание и такая возможность, но подумал, что выглядеть такое приглашение будет фальшиво: все-таки, как ни крути, а они ему чужие, и он им чужой. И нечего тут изображать какое-то нелепое единение. Он просто попрощался, понимая, что многих из присутствующих видит в последний раз. Он уезжает в свою жизнь, они остаются в своей.