В самом начале сентября, аккурат накануне Дня нефтяника, с недавних пор причастный к этому празднеству сорокалетний бурильщик Шурка Кузеванов, здоровый, метр девяносто ростом, сроду угрюмый, но в тоже время совершенно безотказный и не злопамятный мужик вернулся, наконец, с вахты в трехмесячный отпуск. За длинным, но вместе с тем и тяжеленным рублем Александр мотался уже три года, с того самого дня, как он случайно наткнулся в городе на одно заманчивое объявление на автобусной остановке - хорошо заработать. Помимо солидной зарплаты и приличных северных льгот, приглянулся Шурке и рабочий график - месяц дома, и столько же за полярным кругом на буровой. До вахтовой жизни Кузеванов, как и многие мужики в поселке благополучно вкалывал в райцентре Подойниково шофером. Уехав же в далекую от дома, вечно неприветливую и пустынную тундру, он прямо там при конторе нефтяного месторождения прошел специальные курсы на бурильщика, и вперед.
Встречал на городском железнодорожном вокзале Шурку почему-то всегда его родной дядя, обладатель старорусского, редкого имени - Тит Феоктистыч Кузеванов. Это был добродушный, немножечко странный старик, ветеран войны. То ли потому, что у него на исходе лет была масса свободного времени, то ли оттого, что он был единственным из всей родни, кто имел в собственности свою машину - пусть и старый, списанный больше двадцати лет назад в соседнем совхозе Уаз.
В то утро дед по просьбе Шуркиной супруги Катерины вновь прибыл в находившийся в ста километрах от дома краевой центр на вокзал. Когда по уличному громкоговорителю объявили ожидаемый рейс, старик знакомой дорожкой по мраморному подземному переходу пошел на платформу. Не доходя до железнодорожных путей пару-тройку метров, дядька сразу же заметил промелькнувшую за стеклом в пустом тамбуре предпоследнего вагона поезда Новый Уренгой-Красноярск до боли знакомую физиономию племянника, и несмотря на легкую хромоту и небольшую усталость, бодро поковылял за ним. Машинист локомотива, наконец, дотянув длинный состав до нужной стоп-линии, нажал на тормоз и тут же под составом все загудело-зашипело, и там же снизу следом раздался не-приятный металлический лязг. Уже немолодая, со свежей укладкой волос, выглядывающих с боков из-под фетрового берета проводница, когда под поездом все окончательно стихло, открыла со скрипом вагонную дверь и умело выпустила почти к самой платформе подножку.
– Шурк! Шурка! Кузеванов Александр! Я тут! – не дав племяннику толком опомниться и сойти на нашу греш-ную землю, засуетился возле удивленной проводницы дед. – Тута я! Шурк! Тута!
Северянин, кое-как с большим, тяжеленным баулом в руках, и таким же громоздким рюкзаком за спиной осторожно спустился на сырой и на удивление практически безлюдный перрон, и мужики по старому, доброму обычаю трижды расцеловались и после крепко обнялись.
– Прибыл, дядя Тит? Ты как всегда у нас точен. Точность, вежливость королей. Уважаю. Спасибо, говорю, тебе! – дождавшись этой славной минуты, как ребенок радовался Шурка, глядя в родное лицо старика. – А мы маленько опоздали, долго ждали встречный товарняк. Понимаешь, так-то можно было и на самолете, да билет, зараза, дорогой. Я лучше на эти деньги вам стол завтра накрою вечерком, потренируем коньячком печень.
– Да ну, их эти эропланы к лешему. – озабоченно закивал головой дед. – Там в воздухе, не приведи Господь, чего случись, у тебя шансы выжить нулевые. А на паровозе катишь себе по рельсам и катишь потихоньку, на нем, хоть как ты, милый, на земле. Да и потом в вагоне можно хорошенько отоспаться. Там на севере-то, поди, некогда было толком спать?
– Отоспишься в плацкарте ты, как же. – моргая полусонными глазами, прохрипел Александр. – Полный вагон одних вахтовиков. А пьяный, кто во что горазд. Ну, где ты Феоктистыч свой корабль пришвартовал-то?
– Машину-то? – помогая волочить за одну ручку огроменный, набитый теплыми вещами и походной посудой баул, надрывно прокряхтел Тит. – Да тут Уазик мой, не далеко. – и сильно задыхаясь, показал свободной рукой в ту сторону, куда им было нужно идти.
В этот момент откуда-то из-за железобетонной опоры, поддерживающей над путями пешеходной мост, круто вынырнул в рваной, грязной одежде, месяцами не видевший парикмахера, с рыжей, неухоженной бородой бездомный, и едва-едва не врезавшись в суматохе в Феоктистыча, и не сбив того с ног, резко заметался по перрону. Не на шутку струхнув этих беспардонных, нежданных маневров, Шурка на него зарычал.
– Я этому пропойце щас морду в кашу разобью. Эй, ты, рвань подзаборная. Ты че, оглох? Ща как дам тебе в кабину! Да я тебя, как одуванчик сдую, только перья полетят. Эй! Не видишь, куда прешь? Совсем, что ли слепой, дубина?
Старик от такого несправедливого, по его мнению, и сурового поведения со стороны Шурки, а также трехэтажного мата из его уст, аж вздрогнул. Глядя на голодного, давно немытого человека, он искренне посочувствовал его положению, и с грустью взглянул на племяша.
– Тише, тише. Тсс. Ты, Шурик, чего, с цепи сорвался? Ты где так научился выражаться-то, милок?
Александр нисколько не смутился сделанному ему замечанию, и сразу решил деду ответить на его вопрос.
– Есть места, дядя Тит. Ты знаешь, сколько у нас там разных судимых и блатных на окладе?
– Запомни, никогда не надо унижать людей. – возмутительно закачал дедушка головой, и снова нехорошо покосился на Шурку.
– А чего он напропалую-то прет? – несмотря на начало долгого отпуска и хорошее до этого момента настроение, нахмурился в ответ Александр. – Идет такой с котомкой за спиной. А походка, словно костыли вколачивает в шпалу, будто в туалет по большому хочет, невтерпеж. Хех. Бомж несчастный. Тьфу!
– А может, были у него на то причины? – рассудительно продолжал дед. – Откуда ты знаешь, почему он стал таким?
– А это его проблемы. Хм. Люмпен-пролетарий. У меня своих забот навалом, и я не собираюсь тратить свою энергию и во все это вникать.
– Проблемы говоришь? Ну-ну. Хм. А ты думаешь, что он хотел, мечтал докатиться до такой жизни? Очень я сомневаюсь в этом. Хм. Никогда не поверю, как меня не убеждай.
– Хм. – тоже ухмыльнулся Шурка. – Моя душа протестует его понимать.
– Видно у него тоже были на то обстоятельства, до такого дойти. А хочешь совет?
– Чего еще?
– Ты лучше бы побеседовал с ним о жизни, нащупал его сильную сторону, и в том самом месте похвалил, почесал заблудшего за ушком. Ласковое слово ведь даже кошке приятно.
– Чего бы это? Хех. – заерепенился Шурка. – С какой такой кстати я должен кого-то хвалить? Тем более такое чудо в перьях. Тьфу!
Мужик от наезда такого здоровяка, как Шурка, в полном недоумении, что же он такого все-таки совершил, захлопал испуганными, стеклянными глазенками, и дрожа всем телом, то ли от холода, а то ли от затяжного запоя, живо ломанулся по крутой лестнице на мост.
– А вот так. – не унимался Тит. – Я так понимаю, что тебе самолюбие мешает это сделать, или северные отпускные затуманили сознание, ляжку жгут?
– Отпускные говоришь? Угадал. Но за ушком, я никого не собираюсь щекотать.
– А ты все же переступи через себя, через свою гордыню, и скажи ему приятные слова. С тебя же не убудет.
– Для чего это мне? Че ты заладил?
– Для чего, спрашиваешь? Тут речь не о тебе. У тебя все, слава Богу, в этой жизни в порядке. Ты пропащему человеку сделай приятное. Всели надежду в него. Растоптать кого, как ты щас выразился, разбить в кашу лицо, тут ведь много ума, брат, не надо. Дело, как говориться, совсем нехитрое, тем более твоим пудовым кулаком. А вот помочь несчастному, подставить свое крепкое мужицкое плечо, вот тут обязательно надо. Упал кто, оступился, а ты не побрезгуй, не отворачивайся, возьми и подними того. Кто знает, как у тебя самого и твоих детишек сложиться дальнейшая житуха. Люби людей, сынок, люби. Люди, они ведь так-то добрые. Просто ключик нужен к каждому свой.
Шурка ухмыльнулся и равнодушным взглядом обвел ковыляющего чуть позади себя старика.
– Ты, Саша, не смотри, что человек беден. – кряхтел Тит. – Не важно, бедный человек перед тобой, или богатый, любой, вне зависимости, сколько у него будет капиталов, всегда будет бедным, если у него в душе гнилье.
– Ох, и старомодный ты, Феоктистыч, у нас.
– Да уж, какой есть. Поздно мне меняться, Шурка. Да и на кой? Добрым надо человеком быть, Сашок. Добрые дела, они ведь оттуда, от Бога к нам исходят. Скажешь, всем помогать, никаких сил не хватит? А ты за количеством-то не гонись. Сколько сделаешь, и уже хорошо. У нас с твоим отцом сестра двоюродная в городе жила - Галина, вот где был святой человек. Царствие ей небесное. Сейчас, наверное, где-то в раю. Так вот она, бывало, в воскресенье пирожков у себя дома с раннего утра нажарит, и у Ивановской церкви нищим раздает. Никого, бывало, не обделит, все были сытыми они. А ежели кому не хватит, на следующий день снова стряпает и опять туда идет.
– Это конечно хорошо. Правда, накладно.
– Или Семен Антоныч, помнишь, был у нас председатель Рабкопа такой? Тот тоже благотворительность любил. Получат, бывало, в Подойниково школьники пятерки, покажут Антонычу дневник, и он им ирисок за бесплатно полные карманы насует. А как же?
– Щас за добрые дела иной раз так дорого приходится расплачиваться.
– И это бывает. А как? – продолжал Тит.
– Ты щас хоть делай людям добро, хоть не делай, все равно эти твои бессмысленные натуги они не оценят, не поймут. Один раз сделаешь кому-нибудь хорошее, тебе спасибо скажут, второй раз поможешь, посчитают, как должное, ну, а если, не дай Бог, они тебя на третий раз попросят, и ты в силу не зависящих от тебя обстоятельств откажешь, с ног до головы тебя осудят, могут даже руки тебе не протянуть.
Феоктистыч молча с этим согласился, но промолчал.
– Да пошло оно все, дядька. – улыбнулся Шурка и махнул рукой. – Ну, как ты сам-то? Бродишь, ничего?
Минут через пять мужики, наконец, добрели до машины. Баул вместе с рюкзаком аккуратно запихали на заднее сиденье, старик сел за руль, Шурка рядом. Все было в полном ажуре, и Уазик медленно тронулся в путь.
– У нас вон тоже сосед, Мишка Лобов. – засиял глазками Тит. – Вот кому пить совсем нельзя, даже пробку нюхать. Пятьдесят лет мужику исполнилось недавно, а он все никак угомониться не может, все по деревне носиться, чекушки собирает, идиот. Заявил мне недавно у почты, что по пьяни трех мужиков отмудохал у своих ворот. И хвастается, как индюк, дескать, есть еще порох-то в пороховницах. Нашел, чем хвастаться. Хм. Все уши прожужжал, как он с ними дрался. Ладно бы че дельного сделал, полезного для общества, а то, понимаешь, трем таким же забулдыгам, пьяницам в морду надавал. Идиот!
– Тут я с тобой согласен, Феоктистыч. Много пить тоже не дело. Эта дорожка может не туда завести. У нас в диспетчерской две тетки были, так вот они боялись раком захворать. Кто-то прознал про это дело, и этим клушам впарили задорого рецепт. Вот они и стали пить по стопочке водки вперемежку с подсолнечным маслом каждый божий день.
– Наивные. Хм.
– Я же говорю.
– И что? Каков результат-то?
– А какой результат? Хм. Толку-то от ихней мешанины. Тьфу! Одна умерла, не успев и до пенсии дотопать, вторая из больницы сроду не вылазит, то инсульт у нее, то инфаркт. Мне кажется, тут хоть упейся разной там бодяги, пока на небе тебе не прикажут собираться в путь.
Выехав быстро за город, Феоктистыч снова отчего-то вспомнил про того бомжа.
– Уж больно ты у нас горячий, Саня. – посмотрел дед на задремавшего племянника. – Увидел на вокзале алкаша, и сразу на него, как бык помчался. Кулаки зудят? А зачем это, спрашивается, надо тебе? Характер, гонор показать? Дык я и так знаю, что ты у нас парень сильный.
– Я самый спокойный и добрый на свете. Хех.
– Хах! Добрый! Нашел добряка. А ты думаешь, что я твоего матросика забыл, когда тебя за него едва не посадили?
– Матросика-то. Хе. – сразу взбодрился Шурка.
– Ну. – ехидно повторил дед. – Чем тебе бродяга-то сейчас не угодил?
– Хотел для профилактики его, того. А то много их развелось на вокзале.
– Дурак. А не боишься последствий? А вдруг зашибешь? Видно и вправду мало тогда тебя прижучили-то милиционеры. А? За че его поколотил-то, моряка-то? А?
– А надо было ему вести себя скромнее. Пришел такой герой на танцы в клуб, под джемпером тельняшка, ондатровая формовка на затылке, медвежьи унты на ногах. Ходит по залу такой слащавый, выискивает, кого бы к себе в дембельскую койку утащить. Ну, и докопался до одной там девки, да еще и на меня с Катюхой косо посмотрел. Пришлось его, вонючего козла, на место мне поставить. Вырвал я тут же возле клуба штакетину с забора, ну, и чуть горшок ему не проломил. Куда только формовка полетела. Зато как он только оклемался, больше в клуб не заходил. Хотя, его после все равно уволокли в медпункт друзья.
– Вот ты дурная голова. – лукаво погрозил дедушка пальцем. – Повезло тебе тогда. Ладно, что участковый с твоей матерью в одном классе учился. Вот он-то и похоронил материал. А так бы выделил тебе судья делянку за Уралом, или где-нибудь рудник на Колыме.
– Эх, дядька-дядька. – тяжело вздыхая, замотал башкой Александр.
– Совестно? Да?
– Да нет. Просто молодость проснулась во мне.
– Шутки шутками, а так и вправду были бы последствия-то. Ежели б не мамкин одноклассник, Саша, нам всей родней, глядишь, тебя б не откупить.
– Ну, и хрен на эти последствия. Вот ты заладил. Ну, и пес с ним, если б даже и посадили. Это все так никчемно. Запомни, для настоящего мужчины, честь превыше всего. Вот я и дал ему с размаха по кукушке. И не жалею ни капли, нет, не жалею. Вот если б я за эту девушку тогда не заступился, то как я стал бы на себя в зеркало глядеть? Я бы наверно от стыда провалился.
– Дело, как говориться, старое. Проехали. Но все же не следовало его так сильно колотить. Ты ведь и сам когда-то был в его солдатской шкуре.
В этот день на улице с раннего утра было безоблачно и тепло. Уазик все так же неспеша вез радостных родственников домой, где их уже давно с нетерпением ждали.
– Было дело. – сладко запело у Шурки на душе, когда Феоктистыч заговорил о службе. – Я в армии там, бляха-муха, королем ходил. – таращась в чистый лобовик, все улыбался северянин. – На дембель пошел, знаешь как?
Старик повернул голову в сторону племяша.
– Не через КПП, нееет, через забор. У меня сумки были полнехоньки со всяким дерьмом. Ха-ха-ха! Меня через забор ребята перекинули, я мухой на автовокзал и домой. На дембель! Матаня случайно встретился на вокзале, помнишь его, зоотехника Матаню? Он тоже до дома хотел угадать. Мы с ним там и причастились малость. Но основной пар, я выпустил дома с друганами. Ха-ха-ха! Гусарил две недели, копоти давал. Спасибо Людке из приемного покоя, ведь только благодаря ее волшебной капельнице, я копыта не отбросил. А так бы точно дуба дал.
Мельком взглянув одним глазком на забитое заднее сиденье, дедушка вдруг вспомнил, как он однажды ехал с курорта с Алтая в одном купе с нерусским мужиком.
– А я ведь тоже, как-то с одним вахтовиком из Белокурихи до дома добирался. – начал дед убедительно свой рассказ. – Он был хмурной какой-то. То ли с похмелья, то ли так чего. Сначала молчал пол дороги, молчал, а потом, как прорвало его. Хех. И давай мне про свои командировки-то причесывать. Где ведь только не работал он. И золото он мыл на Колыме, и севера-то все объехал. Посмотрел я на его голые ступни, а они гладкие такие, твердые по виду, и я подумал, сколько же вы находили километров по нашей Матушке-Земле? Все мне нахваливал одну повариху в Якутске, дескать, готовила больно вкусно она. А как же, мужик ведь, а любой мужик покушать любит. Да какой там покушать, пожрать.
Шурка от этой дедовской байки заметно повеселел.
– Я тоже все время, когда на побывку домой приезжаю, ох и люблю я домашней пищи пожрать. Я, значит, сижу в горнице за столом и ем, а моя голубоглазая цыпуля Катерина, подбородок свой ладошкой подопрет, и молча на меня смотрит. Че, спрашиваю, глазеешь на меня, интересно? А она говорит, что я ем, дескать, по-настоящему, от души, и такой ей нравлюсь.
– Вот ведь бабы. – захохотал Феоктистыч и немного приоткрыл свое окно.
Отмотав больше половины пути, и только что, проехав стелу с надписью родного района, у Шурки от скорой встречи с семьей, учащенней застучало сердце.
– Начальство-то ни че на вахте? – спросил у северянина Тит. – Не придирается к вам шибко?
Александр в это время с интересом разглядывал в боковое окошко густой зеленый ельник и не обращал на дядьку внимания.
– Хорошо тут. – любовался восхитительной осенней атмосферой Шурка. – Благословленная у нас земля. Ты про начальство щас спросил?
Старик встрепенулся, молча кивнул племяннику головой, и чего-то себе под нос буркнул.
– Да когда, как. – сказал племяш. – Если шеф у тебя будет нормальный, то мастер по закону подлости, попадется обязательно с гнильцой. Был у нас один такой, Курлыгин. Любил, чтобы перед ним вставали все. Тоже мне, барин нашелся. Хм. Директор кислых щей.
– Великий, что ль?
– Если бы великий. Хм. Пустой. Он не понимает так-то толком нихрена. Мозг, как у насекомого, собака. Зайдет, бывало, к нам на буровой в подсобку, и если мы задницы от стула не отрывали, мог без премии оставить, гад.
– А может ущербный?
– Может быть.
– Может в школе, или армии его обижали, а когда в мастера-то выдвинули, ну, он и решил оторваться на вас. Такие обычно в милицию шли служить. Эх-хе-хе. Че поделаешь, жизнь. Где-то Бог тебе дает, а где-то забирает. Одним словом, жизнь.
– Согласен, что жизнь, но че людей-то мордовать? Мы и так там, как в ГУЛАГе, а нас, если мы перед ним не встали, по такому пустяку премии лишать.
Феоктистыч надул щеки и задумался.
– Был у нас один такой директор совхоза, имя его никак не вспомню. Тьфу! Еще в семидесятых. – тоже припомнил дед одного местного руководителя чудака. – Самодур был редкостный. Однажды зачем-то приказал старый трактор Кировец в землю зарыть. Нет, чтобы сдать в металлолом. Ну, работяги, значит, трактор закопали, а он на них давай визжать. Якобы двигатель не сняли.
– И что?
– Догадайся.
Шурка неловко пожал плечами и с интересом впился сощурившимися глазами в старика.
– Докладываю. – буркнул Тит. – Трактор раскопали, двигатель сняли, и технику зарыли назад. Ха-ха-ха!
– Это называется мартышкин труд. Хм. Слушай, а я и не предполагал, что еще бывают такие кретины. Оказывается, бывают, причем все чаще щас.
Дедушка в один момент посерьезнел и промолвил:
– А некоторые, за привилегии лизали сапоги ему. Ни стыда, ни совести. Лизоблюды дешевые. Тьфу!
– Сапоги, говоришь, лизали? – спросил Шурка.
– Умельцы были еще те. Каждому, Сашок, свое. Не всем ведь гордым быть, как ты. А кому-то и в лицемерах живется не плохо. Кто как смог в этой жизни приспособиться, тут, как их нам с тобой судить.
– Да нет, дядя Тит. Просто обидно, что кто честно живет, не перед кем не заискивает, не прогибается, тот зачастую в голодранцах числиться, в самых последних рядах. Зато кто в задницу заглядывает, лижет, тот на хорошем счету у начальства, и постоянно при рублях. Это разве справедливо?
– Кхе. – лишь прокряхтел Феоктистыч в ответ. – А это у нас всегда так - награждают непричастных, наказывают невиновных. Так же? Да?
– А если мне совесть не позволяет на карачках перед ними ползать и лизать? – все возмущался Шурка. – Я виноват, что родители меня так воспитали?
– Хех.
– Я теперь, значит, буду прокаженным, да?
– Будя тебе. – всполошился дед. – Не ищи справедливость, не найдешь. Она как птица Счастья, все про нее слышали, но никто не видал. Просто живи, как щас живешь, по совести, и тогда спать будешь крепко со спокойной душой. И еще никому не завидуй. Я же сказал тебе, что каждому свое.
– А кто это у нас завидует-то? Да и к чему?
– Вот и я толкую. Улыбайся почаще, ведь улыбка продлевает жизнь.
До родного поселка Подойниково, мужикам оставалось ехать уже совсем не много, примерно километров тридцать пять.
– Как там твой товарищ-то живет? – поинтересовался Феоктистыч. – Все время его имя забываю. Кхех.
– Раднэр-то, что ли?
– Как, как ты сказал? – сильно напрягся старик. – Ну, тот, который к тебе на именины в позапрошлом годе приезжал. Татарин пожилой. Имя странное еще у него такое.
– Раднэр. Это раньше мода была при коммунизме такая, давать детям патриотические имена. Разные там Владилены, ну, дескать, Владимир Ильич Ленин, сокращенно - Владилен, Пячегод - пятилетку в четыре года, Даздраперма - да здравствует Первое мая. Назовут же. Ха-ха-ха! Ну, и всякие там Декабрины, Октябрины. Тьфу! А у Раднэра имя переводиться, как - радуйся новой эре.
– Ишь ты. – аж присвистнул дед. – Точно ведь.
– Помер корешочек мой. – грустным голосом сказал Александр. – Помер.
– Да ты что? Чего так?
– Вот так вот, дядя Тит. Надсадил на северах себя. Если у тебя здоровьишко не шибко, так лучше не соваться туда. Хотя, когда семейство жрать захочет, то и не в тундру на работу побежишь. Разве от хорошей доли, мужики работать на вахту едут?
– Эх-хе-хе. Че он в этой жизни видел?
– А ничего. В прямом смысле, ничего.
– А кем работал-то хоть он? – спросил Тит.
– Сварщиком.
– Сварщиком? Так он и вправду вообще не видел ничего, кроме железок и своего фибрового щитка. Эх, и жалко. Я говорю, жалко мужика. Спокойный был у тебя товарищ. На вахте умер, или дома у себя?
– В родной избе. У себя в деревне. Весь день дрова колол, в одного целую машину расхряпал, вечерком сходил, как положено с веником в баню, напарился, после приполз домой на четвереньках, лег на койку и того.
Дед украдкой перекрестился один раз.
– Эх. Дурацкая смерть. – нахмурился Шурка. – Все задом наперед у нас.
– Ничего тут дурацкого нет. – возразил ему Феоктистыч. – Как говорят верующие люди - все запрограммировано свыше, или на все Божья воля. Человек еще находится в стадии зачатия, а в небесной канцелярии на него уже заполнен формуляр.
Александр тоже украдкой, что-то пробубнил одними губами про высший разум и пощупал через вязаный Катериной свитер серебряный нательный крест на груди.
– А ведь в ранешнее время сварщики на заводе получали аж шестьсот пятьдесят рублей. – вспомнил Феоктистыч прошлые времена. – Главное штука, сам директор получал сто восемьдесят. Двадцать рубчиков ему еще доплачивали за то, что он ездил в Москву и снимал там жилье, так как он был целым депутатом РСФСР. Итого у него выходило двести целковых.
– Щас далеко уже не та страна. – с досадой махнул рукой Шурка и щелкнул языком. – Той щас даже и не пахнет.
– Да, и вправду раньше были лучше времена. Теперь их только поминать осталось.
– Ха-ха-ха! – вдруг захохотал отпускник.
– Чего смеешься-то?
– Да так, одну штуку вспомнил. Ха-ха-ха! Раньше были времена, а теперь мгновения, раньше хрен стоял всегда, а теперь давление.
Старик тоже хотел было посмеяться над шуткой, но в этот момент машина передним левым колесом неожиданно бухнулась в яму, и Феоктистыч заместо смеха, только лишь матюгнулся сам с собой.
– Вот в прежние годы были народные депутаты. Любо-дорого глядеть.
– Лучше были?
– Не чета нынешним жлобам. – дедушка перед очередной выбоиной резко сбросил газ, прижался ближе к обочине и Уазик от этого пошел ровней. – Вот уж они действительно были из народа. Простота! Два раза в год доярка выползала из-под своих буренок, и на сессию Верховного совета на три недели уезжала в Кремль. А щас у нас, что? Скурвилось все.
– Да ну, их. – отмахнулся Александр.
– Жируют, бездельники, за счет наших налогов. Рожа в экран не влазит ни у одного.
– Спрашиваешь, что у нас щас? – закрутился на сиденье Шурка. – А щас у нас, дядька, полная свобода, гласность. Щас, кто на что горазд.
– Нет, ты можешь себе, Сашок, представить? Рядовой, самый обыкновенный сварщик получал тогда, аж шестьсот пятьдесят рублей, и это на простом заводе. Так давайте, если вы все хотите быть депутатами, давайте такие же расценки вернем. Может, тогда они работать станут?
– Ага, вот прямо завтра и начнут.
– Эх-хе-хе.
И Феоктистыч тихонько запел.
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца — пламенный мотор...
– Вот и у Раднэра, по сварному делу был самый высокий шестой разряд. – дождавшись, пока старик закончит, вздохнул Александр. – Надо помянуть его хоть будет дома. Надежный был мужик.
– Ребятишки, поди, остались у него в деревне?
– Да они уже взрослые. Где-то в городе живут.
– Ишь ты. – насупился дедушка. – Щас все хотят в городе жить. А как же, мода. Там намного проще. Покинули люди село, гнезда побросали родовые, променяли сытную и чистую продукцию на универмаги с заморским дерьмом. Скотину держать перестали. Раньше, помню, приедет к нам на мотоцикле из района ветеринар прививки ставить, так праздник на селе. Разложит свою амбарную книгу прямо на коляске, и народ к нему вместе с коровами рекой идет. Весь околоток, бывало, ходит ходуном, как на демонстрации, не протолкнуться.
– Я это почти не помню, маленьким был.
– А щас, что? Повырезали к едрени-фени скот. У меня остался бык, да у Гришки Зябликова пару хрюшек. И больше в нашем кусту тишина. Даже кур перестали держать. В сельмаге мясо, напичканное химикатами едят. Тьфу!
– Время щас такое, дядя Тит. Научно-технический прогресс, однако.
– Да ну, его к лешему этот прогресс. Ты погляди, во что наш передовой совхоз-то превратился. Хоть кино про оборону Брестской крепости снимай. Эх-хе-хе. За какие такие грехи нашему народу это все досталось? Ну, почему у нас в стране все кверху дном? Скажи мне, вот кому понадобилось уничтожить русское село? Кто виноват в этом? Вот скажи мне, кто? Американский, или французский президент устроили диверсию такую? А может у китайцев зудели руки, нас поскорее развалить? Ихней орде, земли-то сколько надо? Нееет. Мы сами с усами натворили дел, под зорким оком и чутким руководством наших непогрешимых вождей.
– Наговариваешь на власть, Феоктистыч?
– Я то?
– А не боишься, ночью постучат?
– Ну, испугал. Пусть постучат, мне нечего скрывать-то. И сам ты наговариваешь.
– А мне-то, чего наговаривать на нее? Я же все пони-маю. Как при усатом грузине с коллективизации все началось, так все по сей день и продолжается. А полки в магазинах с разной там химической бурдой. Это что? Это, ты считаешь, нормально?
– Да как тебе сказать?
– Хм. Вот мы все хорохоримся, что фрицев закопали. Так? – разошелся Александр. – Согласен, поставили на бугорок им из осины кол. А какой опять ценой? За одного проклятого фашиста, отдавали жизни, четыре-пять наших советских человек. Эх-хе-хе. Профукали мы, дядя Тит, свою Расею, без единого выстрела сдали с потрохами мы ее.
– Ты щас так говоришь, будто мы можем повлиять на это. – не согласился с племянником Тит.
– А что, не можем?
– Это вряд ли. Мы с тобой тут кто? Хм. Опилки, мошкара. От нас все равно ничего не зависит. Те, кто повинен в наших бедах, там ликвидаторы сидят, в Кремле.
И бывший по молодости активным комсомольцем и ярым патриотом Феоктистыч нахмурился.
– Сталина надо из могилы поднять. – с какой-то обнадеживающей суровостью сказал дед. – Сталина. Он бы, глядишь, навел порядок. А эти нонешние, так, лузга. На этих паразитов уповать бестолку. По телевизору с три короба наобещают, а на самом деле. Тьфу! Голимая туфта.
– Все бы вам Сталина.
– А кого еще-то?
– Хм. Опять хотите реки крови? Я как-то в поезде слышал от одного умника, якобы, в двадцатых годах, когда полным ходом шло раскулачивание, Сталин был с объездом в Сибири, где уговаривал сдать хлеб, и там один крестьянин подтрунил над ним, дескать, а ты станцуй нам лезгинку, кацо, может мы тебе хлебушка-то и отсыплем.
– Хех. – недоверчиво усмехнулся старик.
– Вот тебе и хех. И будто бы с той самой поездки, Сталин по-другому взглянул на свой народ. Будто у него тогда и созрел коварный план репрессий.
– Это все слова. Где факты?
Шурка лишь пожал плечами.
– Не надо никого винить. - махнул рукой дед. - Вот на кой хрен ты на этот север-то поперся? Туда раньше направляли только по приговору суда. Че тут у нас-то не работалось тебе, родимый? Поехал к черту на кулички деньги зашибать. Семья тут, ты где-то там. Это уже выходит пародия, не семья.
Сашка недоумевающе посмотрел на старика.
– Куда я их с собой-то заберу? В вагончик? Да и потом тут школа у детей. Зачем срывать их с места? Эх-ха-ха.
Феоктистыч на это возражение не сказал ни слова.
– У нас в армии офицер, помню, был, подполковник Лещенко. – с тоской промолвил Александр.
– Как артист? Не родственник случайно?
– Однофамилец. Так вот он потомственным военным был. Батька его, аж до генерала смог дослужится. Так вот он нам, как-то рассказывал, что в детстве, каждый год после летних каникул выходил в новый класс. Отца по службе-то передвигали, и он везде за собой семью таскал.
– У служивых только так. – закивал головой Феоктистыч. – Они народ подневольный. Сколько им за службу гарнизонов-то пришлось поменять. А кому не нравиться такая балалайка, снимайте граждане свои погоны, и в народное хозяйство с вещами на выход шагом марш.
– Еще он говорил, когда папашу у него назначили командующим Забайкальским округом, так он частенько из Читы к бабушке в Ульяновск военными бортами за казенный счет летал. Так вот летчики успевали за время полета два раза в воздухе напиться и проспаться. Ха-ха-ха! А чего? Когда Союз трещал по швам, для них это была обычная практика, норма. На автопилот, говорит, посудину свою крылатую поставят, и нормалек.
– А не боялись, что сынок их сдаст папаше?
Шурка не захотел дальше развивать эту тему, и он тупо умышленно промолчал.
Проехав следующие пару десятков километров, деду вдруг отчего-то стало немножечко грустно.
– Вот мы такой удивительный народ. Хех. – сказал старик, и в его голосе послышалась, какая-то обида. – Я бы даже сказал, уникальный. Нам надо все и сразу всем. Если все складывается без заноз, благополучно, мы рядом никого не замечаем, прямо пахнем и цветем. Но как только, дела у нас пошли немножко не в ту степь, так мы сразу же, даже не пытаясь разобраться в причинах, начинаем фыркать и в этом всех вокруг обвинять.
– Психология видать у нас такая.
– Хм. Психолог. – пробубнил Тит. – Порой настолько становимся глухими и разгневанными, что на самого Господа Бога пытаемся замахнуться, даже его не боимся ругать. Будто он во всем виноват. Ох, и веселый народец. Привыкли на кого-то стрелки каждый раз переводить. А чего Бога винить-то? Он и так дал нам жизнь. Ну, не выходит у тебя, чего-то, так ты сам-то тоже прилагай усилия, стремись. Нас много, а Господь один. Рази всех успеешь осчастливить? А эти лодыри, распишутся в собственном бессилии, разинут варежку, и давай на него все свои неудачи вешать, и до седьмого колена беды ему вспоминать. Как в пословице-то говориться, Бог-то, он конечно Бог, только ты и сам будь не плох. Эх-хе-хе. Ох уж эта наша русская натура, ох и тяжелая досталась нам судьба.
– Я смотрю, ты Феоктистыч философом стал?
– Да ну, тебя к лешему. Я к чему этот разговор-то затевал? Пока нам хорошо с тобой живется, мы тихим шепом в уголке счастливые сидим. Как только, где хвост чуток прижало, так тут же виноватых обнаружить норовим. А виноват, не виноват, это уже, как говориться не главное. Главное, рыжего найти.
– Знаешь, в чем у нас еще проблема? – бодрым голосом спросил Александр.
– ???
– В том, что народ наш уж больно доверчивый.
– Доверчивый, говоришь?
– Ну, а как? Ментальность такая у нас.
– Хотя наверно. – сказал дед.
– Его раньше, помню, какие только шарлатаны по телевизору не зомбировали. Один чудак даже воду в стеклотаре заряжал. Эти дураки наставят банки с водой перед экраном, тот, какую-то чушь нагородит, а эти наши идиоты пьют. Ох, и доверчивый народ у нас. Ну, нельзя же так.
Дальше какое-то время мужики ехали молча.
– Катерина-то, поди, ждет тебя? Подикась и баньку уже наладила? Попаришься с дорожки щас.
– Катюха-то? – без особого настроения сказал задумчивый Шурка. – Ждет. Куда она с подводной лодки денется? Как не ждет. На той неделе даже мне туда звонила, прицепилась, как репей к штанине, когда, да когда. Хм. Я знаешь, что заметил? Больно ревнивая стала она. К кому там ревновать-то, к белым медведям, что ль?
– Это хорошо, раз ждет. Другая бы сплавила мужика на вахту, и ноги в потолок задрала. А ревнует, значит, любит тебя дурака. Эх. Хорошо, когда ждут.
Шурка недовольно ухмыльнулся.
– Деньги она ждет, а не меня. Сроду трясется над ними, как эта. Помешались все на этих проклятых деньгах. Можно подумать, заберут на тот свет их. Мне тут в голову одна интересная идея пришла - запатентовать для самых жадных людей специальные гробы.
– Это чего еще такое? – не понял старик.
– Покойник, значит, будет лежать в нем посередине, а у гроба по краям ящики для сбережений. Ха-ха-ха! Как сказал один ученый, что страну погубит вовсе не атом и не рак, а жадный, бессовестный дурак. Я согласен с ним. Самые плохие люди, это жадные люди.
– Господь им судья, Сашок.
– Если честно разобраться-то, это ведь она меня туда откомандировала, мне и шоферских денег хватало тут.
– Ладно уж, не наговаривай на бабу.
– Да я и не наговариваю. Я так. Все правильно, все верно. Хота ведь, получше жить-то, чтобы детишки были не хуже других. Живем-то ради ребятишек. А я ни че, еще молодой, можно и покататься, пока силенка позволяет.
Уставший не менее шофера северянин вдруг захотел немного поразмять свои отекшие ноги и подышать свежим воздухом в знакомых с детства местах. Несмотря на осень, погода по-прежнему была теплой и сухой.
– А может вмажем, дядька? – резко заерзал Шурка, и как-то сразу заметно порозовел. – У меня с собой.
Старик, уже как полгода в завязке. Он внимательно посмотрел на племянника, но об этом ему не сказал.
– Давай свернем с дорожки на полянку, хоть минут двадцать на природе посидим? Истосковался я по родным просторам. Вспомнить хоть, как пахнет настоящая трава.
Не вылезавший все это лето с сенокоса Феоктистыч вновь серьезно взглянул на племяша и отвернулся на секунду в боковое окошко.
– Соскучился, что ли? – ехидно спросил дед.
– Ага. Правда, соскучился. Я всегда удивлялся, как люди на севере, на этой вечной мерзлоте живут? Там же совсем не бывает лета.
– Как живут? Хм. Обыкновенно. Человек такая скотина, которая привыкает ко всему.
– Это верно. Скотина еще та.
– Хорошие деньжата платят, вот и живут. – резко возбудился Тит. – Так-то бы, на кой они туда за тридевять земель поперлись?
– Наверно ты прав. Во всем должен быть стимул. Ну, так пополощем горло, дядя Тит?
– Да упаси Бог. Я же, милый, за рулем. Еще окосею. Или того хуже, поймают, и права эти дармоеды отберут. Доказывай потом, что ты не дятел.
– Да ладно тебе. Кому ты нужен со своим рулем?
– Береженого, Бог бережет.
– Хах! А кто не уберегся, то того конвой стережет. Ха-ха-ха!
Дед видя моментально приободрившегося почти перед самым домом племянника, немного тоже повеселел.
– Знаешь, как я этого момента, дядька, ждал? Нет, не водки выпить, а с тобой за нашу жизнь босяцкую порассуждать.
– А че такого в нашей жизни? Хм. Велико дело. Утром проснулся, и не заметил, как вечером снова ложишься в кровать. Тут давеча кто-то обмолвился, что, якобы, недели быстро летят. Я говорю, вот чудаки, жизнь, толкую им, как пуля СВД летит. Секундная стрелка, только и успевает круги нарезать. Мне семьдесят пять годов недавно стукнуло, а я, как вчера помню, как мы Москву неслись с Сибири в сорок первом защищать. Радовались тогда, что фрица будем гнать до самого Берлина. А видишь? Все уж позади. Вот тебе и жизнь, Лександр.
– Ну, не скажи. Не скажи.
– А чего? Жизнь, как жизнь. Только у всех она по-разному складывается. Тут, милый, хоть рассуждай, хоть не рассуждай, другой у нас жизни, или к счастью, или, к сожалению не будет. Я сам, братец, хоть и верующий, хоть иногда и заглядываю к отцу Евлампию в часовню, а все равно, честно тебе, Шурка, признаюсь, внутри меня сомнения-то есть.
– Это, какие?
– Да ладно. Проехали. Вон смотри, как у нас отремонтировали тракт. – технично попытался Феоктистыч перевести разговор, но Шурка не повелся на это.
– Ну, а все же? Какие сомнения-то, дядя Тит?
– Ох, и настырный ты племяш.
– Мне интересно же.
– Интересно. Хм. Любопытной Варваре, на базаре нос оторвали. Ну, хорошо. Только никому ни слова.
– Нет, я щас раструблю на все село.
Дед заулыбался.
– Я вот в последнее время все думаю, а загробный мир-то существует, али это сказка, чтоб мы не шибко-то шалили тут?
Шурка сразу же вспомнил, как каждый божий год Феоктистыч ежегодно вусмерть напивался на два главных православных праздника - Рождество и Пасху, и он отвернувшись к окошку, тоже незаметно заулыбался, и в эту же секунду неловко закашлял в кулак.
– А знаешь, дядька? Меня иногда осеняет мысль, что жизнь нужно прожить так, чтобы было, что вспомнить, но стыдно рассказать. Ха-ха-ха! Или, лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и жалеть потом всю жизнь.
– А я тебе щас вот, что скажу племянник. Ты лучше похитрее будь-то, поперек батьки в пекло не лезь. А то ты больно шустрый. И запомни - дурак учит, а умный учиться. Мотай, парень, на ус.
Шурка на этот раз уже заулыбался открыто, оголив нечищеные за дорогу в поезде зубы во рту.
– Чего-то мы о грустном всю дорогу с тобой Феоктистыч. А давай лучше споем. У меня, как-никак впереди девяносто суток халявы.
И Сашка на всю кабину забазлал.
Все выше, и выше, и выше,
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ...
– Дядька, подпевай! Мы к дому подъезжаем!
Феоктистыч, в который раз лишь радостно взглянул на довольного и беззаботного певца, и покрепче схватившись за полированную до блеска баранку, надавил сильнее своим начищенным кирзовым сапогом на газ.