Земля, Варшава, район Стара Прага
2 июня 2030 года
На берегу Вислы сидят двое. Макс дышит прохладным воздухом, смотрит в небо, хоть и затянутое тучами. Это вообще неважно – тучи уйдут, и за ними будет солнце. Оно будет сегодня, завтра – весь его отпуск, и солнца будет много. Елизаров не особенно задумывался о том, что дни в июне длинные, можно сказать, что Света весь отпуск будет куда как больше Тьмы.
Максим сидит, он даже забылся, точнее забыл то, что он не один. Нефаль – как говорил Фрэнк, их «доктор с повышенной работоспособностью» разделит с Елизаровым этот отпуск на Земле. А ведь год назад она взбесила Макса буквально за десять минут. Взбесила…изысканно, как владеющий восточными единоборствами, молниеносно бьющий по самым больным точкам. Елизаров уже и позабыл её монолог после, как она его назвала – «я не извиняюсь, просто объясняю, что к чему». Неважно – она успокоилась, теперь помогает, а не бесит, и Макс, в общем, то был не против взять её с собой. Её язык всё так же остр, и вся мощь её красноречия и холодной логики немедленно обрушится на того, кто попытается растоптать Макса, который всё ещё гибрид между школьником младших классов и вполне взрослым человеком.
- Нефаль, как первые впечатления?
- Первые впечатления? Елизаров, мы вышли из космопорта пять часов назад, я считаю, что для первых впечатлений слишком рано.
- Рано…
- Но одно могу сказать уверенно – еда безвкусная. Не беспокойся, услышать нас не должны.
Нефаль будет соблюдать известный такт – в открытом ресторане она и слова не сказала, а сейчас точно рассчитала – вокруг нет людей, и она может высказать ровно то, что думает. В чём-то она всё ещё бесит – она не спрашивает у больного человека как тот себя чувствует, вместо этого категорично заметит – «Елизаров, я знаю твой организм лучше, чем ты сам. Не мешай, а?». То есть она видит туристов на прогулочном пароходе, как бы рассчитала то, что они слышат, а что нет, и говорит то, что горожане явно не хотели бы услышать. Мол, традиционные польские блюда "безвкусные". Минут двадцать назад они, кстати, прекрасно поели отличных мясных вкусностей…а, да ну её. Такие как Нефаль привыкли к уксусу в каждой ложке, тонкие оттенки вкуса ей неведомы.
-…Елизаров?
- Да.
- Город вокруг нас, вы считаете его древним? Или «старым»?
- Мы это люди?
- Кто ж ещё.
- Нефаль, у каждого народа свои представления о древности. С точки зрения всеобщей истории древнее всё, что до 476 года. До момента падения Римской империи.
- У тебя лично другие представления о древности?
- Да. Там…куда я в этот отпуск не попаду, древним считается всё, что было вторжения монгольской орды. Вроде это 1240-й год. А может и 1242-й, не помню, чего то вылетело из головы. Тебе небось смешно, да? Сколько тебе было в 1240-м?
- 31 год. Я была…школьницей, налегала на органическую и неорганическую химию.
- Не знаю, к твоему вопросу о древнем и старом. А ты что думаешь? О «старости» города или «древности»?
- Елизаров, я не историк, и никогда им не буду. И даже не социальный аналитик. Но многим было бы интересно, как так вы совершили такой поразительный рывок. Здания на противоположном берегу реки построены в XVIII-м, XIX-м веке, и тем не менее…Елизаров, тем не менее в 2311-м вы вломились в большие процессы и переломили «торжественное расширение» Империи. Об этом можно поразмыслить. Мы едем дальше?...
***
Польша, Мазовецкое воеводство
Автострада Вольности
Ещё когда они добирались до Земли на перекладных, Нефаль интересовалась «основными Земными порядками». Как она сказала, сегодня азадийки прилетают на Землю в кампании влюблённых в них офицеров, при этом они бедны и охотно позволяют окружить себя роскошествами за чужой счёт. Нефаль отнюдь не беднячка, она может легко поспорить с Максимом суммами на банковском счёте, так что за себя она будет платить сама.
С транспортом быстро возник вопрос. Никакого «аэротакси» на Земле не водится, в поездах, даже в первом классе она тоже ехать отказалась. И самолёты из Варшавы на её беду в основном летают либо за океан, либо, как минимум за Урал. Нефаль оставила при себе свои мысли о «неразумных землянах», не желающих демонстрировать свои заработки и богатство, и согласилась на арендную машину. Но не абы какую. На Сварге Макс привык к своему Макларену, и Нефаль решила, что это будет неплохой вариант. Британская машина с силовой установкой в 20.000 лошадиных сил штука всяко неординарная, и Максу было предложено разделить арендную плату пополам. Почему бы собственно и нет? Елизаров привык к своей служебной машине, так же привык не гонять на ней, но держать в уме её возможности. Так и получилось, что машина стоимостью миллионов пять ждала их на парковке космопорта Варшава-Мазовецкая, и сейчас они едут на восток именно в ней, собранной вручную в английском графстве Суррей.
- Елизаров, ты едешь с разрешённой скоростью?
- Да. Нефаль, если ты…как ты говорила, не любишь высокопарный пафос? Неважно, я должен быть примером, и совершенно неважно, где я нахожусь. Если без пафоса – любой, кто превышает, нервирует окружающих. Зачем это? Ну серьёзно?
Нефаль не бесит, но тем не менее мелко подбешивает. На этой машине стоит ограничитель на 850 километров в час, можно попытаться разогнаться до упора и лавировать между трафиком аккурат до Белорусской границы. Словом, третировать польских копов ровно до моста через Буг, а там сделать вид, будто ничего такого и не было. Только вопрос – зачем наживать себе «славу» наглого провокатора? Поляки могут поделиться номером машины, а значит и ФИО владельца с Соколово, и въезд к себе могут закрыть тоже. И куда тогда ездить в отпуск? Зачем делать так, чтобы десять минут азарта превращалось в горящую землю под ногами? Не говоря о том, что Макс на трассе не один. Нефаль ни о чём не говорит золотое правило нравственности, она, собственно и не отвыкала от жизни по принципу «дави окружающих , если есть такая возможность». Они едут в мелком дожде и тумане, но новая панель из органодиодов выглядит не совсем обычно. Необычно тем, что на ней появилась кириллица – «А2, Бяла Падляска, Тересполь, Брэст, Баранавічы, Мінск (Бел.)». Знакомые буквы на дорожных знаках Максим не видел уж как больше года, у него закололо в груди, и он невольно закашлялся.
- Елизаров, ты абсолютно здоров!
- Да, здоров…
- Так в чём же дело?
- Тебе не понять…
- Что мне не понять? Начинает действовать Венская конвенция о дорожном движении…
- Да ну тебя! Конвенция, херенция… Вот как тебе сказать?! Ничего я не буду говорить...
Макс буквально закипел, он вспомнил ту судью. Согласиться на трёхлетний запрет и всё. А у него каждый не то, что год – каждый день может стать последним. У Елизарова стучит в висках, хорошо, что он включил все возможные ассистенты, и прямо сейчас они едут практически на автомате. На автопилоте как иногда говорят. Нефаль всё-таки не такая уж последняя сволочь – она протянула Максу очередное произведение её насквозь химического ума, что то такое, что позволит успокоиться. Она услышала Максима – если она чего-то не понимает, то это отнюдь не означает, что этого нет. И действует эта смесь быстро – буквально пара минут, и Макс спокойно держится за штурвал. Правда по сторонам не смотрит, не видел он как они огибали Тересполь, и как по сторонам от дороги были такие похожие полотнища, как их иногда называют «стяг» и «штандарт».
***
9 июня
Заславское озеро (Минское море)
Пансионат «Юность»
По человеческим меркам Максима здесь, на песчаном берегу, достаточно тепло. Елизаров и вертится на тёплом песочке почти как цыпленок на вертеле, то одним бочком повернётся к солнцу, то другим. Но у Нефаль совсем другие мерки. На этом пляже днём часа в три может +27, максимум +28, ей хочется тепла, а это градусов на пять, а ещё лучше на десять теплее. Она в своей одежде вертится куда активнее, но её погода не удовлетворяет.
- Елизаров, не спишь?
- Не спю.
- Твоя новая напарница, Элизабет. Она тебе нравится?
Макс встрепенулся, Нефаль достаточно одной фразы чтобы он чувствовал себя так, будто ему насрали прямо в рот.
- Она говорила, что я могу называть её Елизаветой, Лиз, или просто Лизой.
- Для тебя это проблема?
- Нет, проблема в другом. Её же пытались изнасиловать, она убила…обидчика, так это назовём. В тюрьме за четыре года её сломали. Я же могу сказать кое что так…
- Чтобы это не ушло дальше нашего разговора? Конечно ты можешь.
- До какой степени нужно довести человека…чтобы она мне так сказала. «Если хочешь, ты скажи. Только не насилуй». Как это, блин, называется?!
Макс отвернулся, он и забыл, что сейчас тепло и хорошо. Вообще всё забыл, закрыл лицо, вспомнил тог диалог и подумал, как именно нужно себя вести. Как можно предугадать такие вещи? Он и не подумал, что чувствовала Нефаль у него за спиной. Она так подумала – у людей изнасилование это относительно просто – нужно «просто» осилить женщину. У её «братьев и сестёр» это целая гамма от довольно мягкого психологического насилия, что-то вроде «укрась же наш кромешный ад». И есть "до" – изощренные пытки, когда жертва готова ради избавления от боли на всё, что угодно. Абсолютно на всё.
И снова сироп с успокаивающим в пакетике. На этом пляже они последний день, Елизарову понятно, что он не один, и дольше они в этой «холодрыге» не будут. Максиму придётся выбрать из других вариантов.
В одном из перелётов Нефаль категорично заявила – «Елизаров, у меня должно быть личное пространство, не совпадающее с твоим». Здесь, в пансионате, это приобрело может не комичные, но необычные формы. Нефаль быстро нашла старшую горничную этого отеля, и заметила – она хочет что-то вроде «рыбного сюрприза» каждый день. Более того – живого «сюрприза». Соблазнённая весьма приличными деньгами горничная сбивается с ног, ищет живую рыбу, и каждое утро Нефаль получает в руки небольшой аквариум с той лишь разницей, что вечером там уже никого не будет. Раз в полчаса она поворачивается к стеклянному шару, прикрытому платком, и достаёт своими длинными пальчиками ещё одну рыбёшку. Максим в принципе догадывается – куда бы они ни поехали, Нефаль организует себе новое «личное пространство».
***
Минская область, Народный музей традиционной архитектуры и быта
Тем же днём, после обеда
-…а теперь, пожалуйста, сюда…
Елизаров заходит в очередную старинную избу и думает – ну Нефаль, вот расчетливая зараза! Утром было ясное небо, солнышко, тепло, сейчас набежали тучки и пошёл дождик. В пансионате, из которого они уже, кстати, выселились, народ сейчас пошёл в бары, чтобы налечь на горячительное. Скомпенсировать прохладу снаружи теплом внутри. А Нефаль…дылда…высокая великовозрастная стерва всё прекрасно рассчитала. Ведь циклоны и антициклоны бывают не только на Земле. А она всё это чувствует. Ветер, перепады давления. И её собственный «прогноз погоды» появляется где-то за двое суток, она же ещё позавчера сказала Максу, что ещё два дня и всё. Ещё два дня и он должен на что-то решиться. Тогда, позавчера, Нефаль выждала паузу и заметила – «Елизаров, последний…отпуск от которого я получила удовольствие, был в 2193-м. Это давно или недавно?». Она немного волновалась, когда сказала это, и Максим даже не думал возражать просто потому, что дрожь кожи на лице невозможно симулировать. Смоделировать или что-нибудь ещё. А теперь ведь как получается она всё знала как дело повернётся, не знала лишь одного – понравится Максу сидеть на месте и лакать крепкие настойки или же нет. Нет, прошлый отпуск он просрал полностью, в этом хочется хоть какой-то активности. Кроме откручивания крышки и заполнения рюмки одну за другой.
И теперь перед Нефаль неплохо бы извиниться. Не то, что это «целесообразно», это по-человечески. Максим действительно растерял человеческий облик, он вспомнил…практически заново прочувствовал тот момент, когда он приехал посмотреть «занятное зрелище», которое предложила ему Тина. А «зрелищем» был обезглавленный Лошак, остатки мозгов которого соскребали со стен дешевого отеля. Макс тогда не проблевался, цинично смотрел на всю ту «картину маслом». Фуф, какой кошмар…
На небе низкие свинцовые тучи, Макс старается на них не смотреть и не вспоминать всё дело «великого инквизитора». Мотыляние по разным планетам на старом челноке и всё новые «картины маслом», одна другой хлеще…
- …ну что же, мы закончили. У вас есть вопросы?
- Господин Барысюк, я осмотрю фасад, если вы не против?
- Конечно не против.
Нефаль два часа делала вид, что слушала экскурсовода. Причём старательно делала вид – не подкопаешься. Вопросов она задавать не будет, для её возраста это «не по понятиям», все, что её интересует она выяснит сама. В музее они заплатили немаленькую сумму за индивидуальную экскурсию и будет не совсем красиво если Максиму будет «всё понятно» и никаких вопросов он не задаст. Но тут вот в чём беда – он не может честно сказать экскурсоводу то, что думает. А именно то, что Нефаль не интересует старинное белорусское жилище. Увидев такую старину, она выучила слово «дерёвня», точнее не то, что выучила – начала его употреблять. Так вот, по её представлениям, 400 лет назад здесь, в паре километров от Минска была «дерёвня», а она тогда, в 1930-м работала в современной лаборатории, где её «доила» корпорация, но в тоже самое время она была в своей стихии. Короче говоря, Нефаль ещё раз подивится столь крутому технологическому рывку человечества – от «дерёвни» до едва ли не самой мощной военной силы в их части галактики. Контраст, так сказать, почувствует.
- Михась Тихонович.
- Да.
- Почему экскурсии в основном для иностранцев? Я понимаю, вопрос не совсем по теме.
- Ничего страшного. Вы же никуда не торопитесь?
Максим хотел сказать, что Нефаль точно будет ощупывать стены избы ещё минут двадцать, но сдержался. Она же всё услышит! Сначала услышит, потом выговорит – «Елизаров, заметь, тебя я ни с кем не обсуждаю».
- Не тороплюсь.
- Вы с ней вместе, но в тоже самое время вы не вместе. Отвлёкся. Здесь мы показываем жизнь. Мы делаем так, как привыкли. А кому интересна жизнь? Немцам интересна, полякам так, немного. Англичанам интересна потому, что их собственная жизнь – грязь. Заморским гостям тоже интересна, как «экзотика». Наши школьники приезжают сюда осенью и весной на каникулах, но им не интересно, увы. Они не слушают, что я им говорю, они уже в мыслях о якобы светлом будущем в их взрослой жизни.
- Ну вы это, извините.
- За что вам извиняться? Вы хотели узнать, я был не прочь ответить.
***
Минск, Верхний Город
Народный музей Изящных искусств
Перед отъездом Нефаль запланировала, как она сказала, «культурную программу». До закрытия музея остаётся час, Макс стоит у картины «Неравный брак». Старая картина, наверное, такая же старая, как те дома, которые они смотрели четыре часа назад. На картине лысоватый мужик с дряблой кожей, ещё девушка с совершенно обречённым взглядом. Вокруг них в тёмной церквушке праздные зрители и жрец, он уже давно запомнил свою речь и не смотрит в ту книгу, из которой он якобы читает. Макс подумал о том, что это такое, «неравный брак». Это, наверное, противопоставление какому-то равному, нормальному браку. А что он, собственно, знает о нормально браке? Да вообще о женитьбе? Своего детства он не помнит, о своих родителях знает только то, что те погибли в Синегорске на Каррите в январе 2312-го, 18 лет назад. Теперь тот день на Каррите называется Судным, но тут, как говорят люди, какой-то мистический подтекст. В тот день из всего немалого населения планеты в живых осталось всего 70 тысяч. Именного всего, потому, что всего было 249 миллионов, включая новобранцев из Армии ООН…
-…Елизаров?
- Да.
- Подойди, если тебе не сложно.
- Не сложно…
Нефаль опять вырвала Макса из неприятных раздумий. Интересно, она это специально, или так совпадает? Надо ей будет спасибо сказать. Не потому, что это «рационально» - это по-человечески. В какой-то степени это даже будет не для неё – для себя. В том смысле, что человеческий облик не потерян, во всяком случае Максим за него борется. Нефаль смотрит на…вроде бы это называется натюрморт.
- Я здесь.
- Е…
- Чего? Можно чу-уть погромче?
- Можно. Елизаров, зачем рисовать фрукты? Фрукты, посуду, дичь.
- М-м. Ты никогда не рисовала карандашом?
- Нет. А должна была?
Максим закрыл глаза, вспомнил уроки рисования. Программа минимум, как её назвал учитель, когда класс рисует на учебных планшетах. И программу-максимум, когда ученики берут в руки настоящий ватман, точат настоящий деревянный карандаш…блин, в нём и графитный стержень настоящий! И потом они изображали перспективу, игру света и тени. Макс помнит те уроки, когда он держал карандаш тремя пальцами. Настоящий карандаш, кстати.
- Зачем? Я понимаю зачем. Будет некрасиво отвечать тебе – мы разные и ты ничего не понимаешь. Некрасиво так отвечать, неправильно. Потому, что это звучит, как отвали. Я это…
- Подумаешь. Как подберёшь слова – ответишь.
- Ну да это… Вроде того.
***
Латвия, Салацгривский край
Трасса «Балтийский путь» - Сувалки, Каунас, Рига, Таллин, Петербург
10 июня
На механических часах справа от приборки пять минут первого, новый день только начался. Над дорогой полная луна, странно, почему это она прямо на севере? Минут…наверное 25 назад они объезжали немаленький город оставшийся на западе и Макс решил зарядить машину. Как раз там он сказал Нефаль, что…как-то некрасиво всё получилась. Не такая уж она холодная сука, думает о Максиме, щадит его самолюбие, и не только самолюбие, кстати. После такого…откровения, так сказать, Нефаль куда-то рванула и вернулась с двумя бутылками гранатового вина. Не опьянеет она от такого, она графин водки может выдуть без видимых последствий.
Они едут по простой дороге, Максим вспомнил слово, которое он неоднократно слышал в последнюю неделю в Минске – падзяшэуле. А ещё другое вспомнил – дорогу на Венере от Белолесья. Такая же простая – строители думали не столько о стоимости самой постройки, сколько о стоимости обслуживания. Ограничение скорости здесь обозначено точно также – 200 в круге с красной каймой, и расстояния до городов тоже на обычной жестяной табличке. Макс смотрит вперёд, он и не заметил то, как они перемахнули через небольшую речку и уже спящий городок на западе у моря.
Дорога стала шире. Больше освещения, по сторонам от трассы два флага и два мужичка в старинных костюмах с книгами в руках, ещё стоянки для грузовиков, кафе и столовые.
- Нефаль, что это было?
- Граница, Елизаров.
- Опять граница?
- Не опять, а снова.
- Снова…флаг там был трёхцветный.
- Суровый…эстонский триколор.
- Почему суровый то?
- Елизаров, у тебя как у человека должно быть развито воображение.
- Должно? Кому? Ну ладно, допустим это, развито… Предположим…
- Снизу белый сектор. Белый снег. Средний сектор – чёрный, сосновый лес. Верхний сектор – голубой. Суровый сосновый лес, зимой, на фоне голубого неба. «Мороз и солнце, день чудесный, ещё ты спишь мой друг прелестный».
- Я не сплю, я еду!
- Вот и замечательно, едь давай.
- Так куда мы едем то?
- Я скажу, куда едем.
Максим отпустил штурвал на пару секунд, он воздел руки к небу примерно так, как это на гравюрах Гюстава Доре, ну и в мыслях у него простейшее – все эти ваши секреты.
- А кто это Парну?
- Не кто, а что. Пярну, город, Елизаров!
***
Остров Сааремаа
Ночь, невысокая дамба, они едут дальше. Дорога…ещё в большей степени «подзяшеуле» но она в меру ухожена, световозвращающие полосы и катафоты помогают ориентироваться почти в безлунную ночь.
Нефаль немного навеселе, чтобы развлечь себя и Максима она читает «земные новости»:
-…рубрика «из жизни жывотных». Что за животные?
- Ну, наверняка это мы. В смысле людская…это, человеческая часть Объединённых территорий. Когда в прошлом году я заселялся в отель на Венере меня спросили откуда вы именно. Я в смысле. Планета, город.
- Что ты ответил?
- Сначала я вообще не понял зачем вопрос! И как я должен был ответить? У меня же всё мутно с вопросами регистрации – официально я прописан на Тонегаме, а моя квартира на Сварге вообще не на меня. Специфика, понимаешь. Я секунд пять думал что соврать. Дама на ресепшене постоянно читала другую рубрику, очень похожую - «А чём там в Соколово». Как мне сказал сосед по перелёту – своих то уже проблем нет, остаётся только порадоваться, что соседская корова издохла. Наверное, это вот «Из жизни жывотных», как сказала недавно моя математичка, из той же оперы.
- Какая опера?
- Никакая опера, афоризм такой.
Неет, Нефаль не будет спрашивать у Макса, что это такое, «из той же оперы». Это же можно найти в сети, спрашивать она будет то, что знает только Максим. Его…их, в очередной раз обогнали, причём обогнали по обочине. Елизаров держит ровно 120 – он может и новости послушать и немного по сторонам смотреть. Тут далеко не Венера – вокруг густая трава, которая, кажется, едва ли не «по колено» стоит в воде. Максу дали много теории на биологии, а практика у него только начинается. Эта…дамба вроде закончилась, на обочине стоит полицейская машина с лениво работающей светотехникой и полицейский сразу же замахал зелёным жезлом. Им надо остановиться на маленькой стоянке и дорогу освободить. Зачем? Мало ли зачем. «Гонщики» могли попасть в переплёт, а Макс как-никак возможный свидетель части их приключений на филейную часть тела.
- Can I see you ID? (Документы можно?).
- Ага…
Это коп с тремя звездами на чёрных погонах прыткостью не отличается. Понятное дело, что суставы ему погреют в местной клинике, нет него привычки быстро двигаться, вот что главное.
- What citizenship do you have? (Вы вообще гражданин чего?)
- Ой…citizenship…citizen. I…am…это…no citizen…only resident… (Гражданство, гражданин. Я не гражданин а резидент.).
Нефаль не то, что напряглась, она уже готова ответить. С английским у неё на несколько порядков лучше, она вообще разговаривает как профессор словесности. Её тёплый палец уже на правом плече Макса как вопрос - «Мне подключаться или нет?». Ну да это не потребовалось.
- Елизаров, Максим Валерьевич. Понимаете?
- Да, лучше чем citizen и сitizenship.
- Понятно. Максим Валерьевич, граждане Республики Польша имеют репутацию злостных нарушителей. Такую же репутацию имеют все владельцы изделий McLaren Electromotion. Все без исключения, по крайней мере, так было до вас.
- Ага, вы рассчитывали что здесь будет безбашенная обдолбанная компания?
- Обдоблбанная…допустим так. Хорошо, тогда вы едете дальше…вы не собираетесь на северную часть острова?
- Не знаю, вот она рулит…говорит куда ехать. А что, туда нельзя?
- Нельзя. Армия проводит учения, I и IV бригады, дороги перегорожены военной полицией и без местной регистрации вы туда не въедете.
- Понятно, будем иметь ввиду…
***
Люди говорят так, что очень долго выражение «прибалтийские армии» было едва ли не оксюмороном, эти «армии» были потому, что у всех есть, а смысла в людях с тяжелым вооружением не было. Всё изменилось где-то 35 лет назад. Выход человечества в дальний космос едва ли сразу же превратился в большую потасовку и армии снова понадобились. Сегодня почти каждый мужчина старше 21 года проходит службу по призыву, и те четыре бригады имеют два других штатных расписания, где после мобилизации они превращаются в дивизии, а потом и в корпуса. Под такое дело, естественно и в городах полно рекламы, где молодые улыбающиеся командиры отделений говорят, что армия это интересно.
Только смысл в таких учениях с уничтожением «условного противника»? Сегодня на Земле всё, что происходит в Объединённых территориях проходит в таких вот рубриках «из жизни жывотных», «а чё там в Соколово» и прочих – никому и в голову не приходят что где-то там, далеко люди столкнулись с новыми вызовами, с которыми невозможно справиться старыми решениями. И фраза «изучение опыта Объединённых территорий» на Земле стала табуированной, она сразу же сопровождается едва ли не всеобщим недовольным шипением.
- Нефаль я это, что подумал. О «жизни жывотных» и прочем.
- Ты умеешь думать? Не знала. Шучу. Елизаров я действительно шучу.
- И не сомневаюсь. Сегодня в Соколово читают эту земную дичь.
- Какую дичь?
- От слова «дикий». Хорошо, читают дикость. Мне понравилась статья, не помню, чья, правда. Как-то вроде…м-м…о! Вспомнил - «Когда боретесь с глупостью, то ни к чему её опровергать. Наоборот, доведите её до полного абсурда».
- Поясни.
- Попробую. Уровень преступности в Соколово действительно высоченный, но вот что интересно. 22 лет назад когда город был под контролем ООН преступность была не сильно меньше, а те же самые журналисты писали – «Кажется в Геополисе собралось всё возможное отребье». Те, что помягче…писали по-другому – «Морально-этические аспекты колонизации космического пространства». Конечно, c намёком на полное отсутствие морали и этики.
- Елизаров, я так ничего и не поняла. Что значит довести до абсурда?
- Например сделать заведомо ложную, как говорят англичане, фейковую фотографию. Взять пустой вагон метро, нагнать туда людей в костюмах каких-нибудь гоблинов и назвать её «Соколово глазами Землян». Ну и дальше, из той же оперы.
- Я не поняла, но подумаю.
- Ты тоже умеешь думать?! Надо же, не знал! Шучу. Нефаль мне что интересно, неужели у вас не было прессы? До Войны. Может быть «медиамагнаты» или «медиахолдинги»?
- Елизаров, в этом марте заместитель главного редактора «Вечернего Соколово» получил прокурорское предостережение, за разжигание межрасовой ненависти…
- Во как!
- Заметь, тебя я не перебиваю.
- Ну это…ладно. Я удивился просто. За что?
- Прокуроры потребовали переписать статью «Корпоративный ад». Редакция послала двух журналистов на Нассам, та статья была плодом их полугодовых изысканий.
- Так я перебью, там что, враньё было?
- Отнюдь. Прокуратуре не понравились «излишне резкая субъективная оценка», сейчас та статья популярна именно в оригинальном виде.
- И?
- Елизаров, все журналисты…как ты говоришь «у нас» были работниками корпораций. Новостной портал был частью корпоративного сегмента Сети. Ты бы читал только те новости, которые одобрены правлением корпорации, и только в том прочтении, как они одобрены. И «лишнее» тебе ни к чему. Ты работаешь, «зачем» тебе знать, что имперский флот уничтожил всю жизнь на всей близлежащей системе? Зачем тебе такие «лишние мысли»? Если ты пытаешься читать «чужие новости» ты считаешься «нелояльным», «предателем», «врагом». Чужие новости могут считаться «вражескими голосами» которые нужно обязательно глушить. О том, что прежняя, мирная жизнь безвозвратно ушла я узнала за три часа – мне нужно было курировать вывоз ценного оборудования, в тоже самое время жизни «неопытных» сотрудников не считались ценными, они работали до самого конца, зато без «ненужных мыслей». В статье о которой я говорила такие явления назывались скотинизмом, прокуроры говорили именно об этом - «давайте хоть немного пощадим самолюбие союзника».
- Во как! Столько много всего. Я это, ниччё не понял, но ещё подумаю.
***
Полчаса спустя.
Максим заглушил машину у старинного маяка. Он здесь как памятник – когда-то были маяки, и когда-то было большое судоходство. Маяк именно памятник того «тогда», приблизительно такой же, как и колёсные пароходы для туристов. В них всё ещё даже пар есть, но образуется он по-другому, не после сжигания дров, угля или мазута, а от сложных аккумуляторов с очень медленной деградацией со временем.
Здесь холодно. Холодно, неуютно, сыро, наверняка Нефаль «пригнала» Максима именно сюда, чтобы он почувствовал как противно, когда в отпуске холодно. Во всяком случае когда погода явно не та, на какую рассчитывал. Почувствует и именно здесь примет большое решение.
Песок на пляже мокрый, но кто-то заботливо оставил деревяшки, на которых можно пристроить пятую точку и проводить закат.
- Я ещё подумаю, сначала отвечу про натюрморт. Ну, про картину с яблоками, посудой и дичью. Нефаль, моего прошлого нет. Теперь мне заново приходится задумываться о том, что такое искусство, а главное – зачем. Я рисовал когда…был школьником повторно, думал – круто, ну надо же, получается. И даже вроде бы красиво. У кого-то получается лучше чем у остальных, они и дальше рисуют яблоки, посуду, дичь. Некоторые портреты рисуют, города, природу. Красиво, почему бы нет? Та картина в минском музее, натюрморт, она старая? Ну хорошо, какого века хотя бы?
- XIX-го.
- Во-от. А меня тогда не было. Я даже не знаю – вели ли мои родители генеалогическое дерево, прослеживали свой…род что ли. Для меня тот художник…он жил очень давно, с совершенно другом мире. А начинал, может быть с того же самого – с уроков рисования, где он понял, что может, и что другим нравится. Или другие готовы его рисунки…картины покупать. Какая-то преемственность, что ли. В том смысле что я отличаюсь от него не так уж сильно, хоть и поучаствовал в «больших процессах». Может и мы, я о людях, и ходим в такие музеи чтобы эту преемственность почуять? Как понял, так и ответил.
- Интересно, я подумаю. Елизаров, я продолжу свою мысль о корпоративном аду. Почему никто не бунтовал? Когда ты неопытный, ты работаешь до изнеможения, потом начинаются отпуска и корпорация даёт тебе определённую свободу, её можно назвать свободой творчества.
- Творчества? Причём творчество и создание лекарств, ну эта, фармакология, в смысле?
- Елизаров, ты снова перебиваешь!
- Не буду. Постараюсь. Так что там за творчество?
- Как ты лучше воображаешь? С закрытыми глазами?
- Ну-у, наверное, да.
- Хорошо, представь себе – ты заведуешь лабораторией. В рабочее время ты выполняешь корпоративное задание, в нерабочее – можешь проводить собственное исследование. Изучать «белые пятна», или то, что ты сам считаешь в науке «белыми пятнами». Я говорю о собственном исследовании для удовлетворения твоего собственного любопытства. Это тоже…творчество. Вспомни Леонардо Да Винчи.
- Кого?
- Уже никого. Елизаров, исследования, их методы могут быть очень разными. Земные анатомы препарировали мёртвых людей, некоторые учёные, которые вы считаете аморальными, ставили опыты на живых. Например, немцы и японцы, тебе должны о них рассказать. Сегодня вы считаете аморальными, иногда незаконными опыты на лабораторных животных, вместо этого вы создаёте максимально точную математическую модель человеческого организма…
- Нефаль, извини, ты можешь чуть попроще? Без Леонардов и моделей?
- Хорошо, если твои опыты, твоё исследование никому не вредит, разве это плохо? Именно так рождаются научные прорывы, во всяком случае, я так считаю.
- Наверное, неплохо. Думаю. У тебя было своё исследование? Просто интересно – о чём? Если жуткий секрет, может не отвечать.
- Я продолжала исследование своей матери. Я, кажется, уже говорила, она воспитывала меня как копию себя. В какой-то мере сохраняла преемственность. Я могу сказать о теме – ты не расскажешь?
- Наше маленькое соглашение о неразглашении информации? Ладно, согласен.
- Хорошо, я расскажу. Елизаров, применять к нашей расе понятия «ДНК» и «гены» некорректно. Если говорить так, чтобы тебе было понятнее – мать считала, что вся наша раса это ГМО.
- Кто?
- Генно-модифицированные организмы, Елизаров! Сегодня говорят о долгом эволюционном процессе, дольше, чем «у вас». Именно поэтому мы сильнее, переносим больше. Мать считала по-другому – в определённый момент в наш аналог «генетического кода» преднамеренно вмешались и сегодня мы, такие, какие есть не только благодаря эволюции, естественному отбору, называй, как хочешь.
- Можно как-то в общих чертах, без биологии?
- Мать не была философом, я тоже. Возможно, я ещё раз повторюсь, ВОЗМОЖНО, было межкорпоративное соглашение – вывести биологический вид «азадиец служебный». Выносливый, не задающий вопросов. Безынициативный, при этом исполнительный.
- Забавно, при этом сама корпоративная верхушка частью того вида быть не желала?
- Более чем возможно...
- Твою мать!!! Чем вы тогда лучше Империи с их многовидовым дерьмом?! Одни думали, другие работали, третьи бесславно подыхали при «торжественном расширении»…
- Ты и сам знаешь ответ. Ничем, Елизаров. Или только тем, что мы выжили, а они нет. Ты сказал, «корпоративная верхушка»? Она выжила полностью, их жизни ценились и ценятся до сих пор совсем иначе. Теперь нашу расу называют «бесплатным приложением» к нашим технологиям. Если продолжать мысль – только уголовное преследование удерживает журналистов от предложения пустить всех нас в расход, оставив жить только тех, кто «объяснит, как у них там всё работает».
Странно, но здесь почему-то утро наступает раньше, чем в Минске, да и ночь не такая тёмная, даже не ночь какая-то. Макс, наверное, с час сидел думая о том, что он наговорил. И что ему делать дальше.
- А ты обижаешься, да?
- Нет, не обижаеюсь. Елизаров, для тебя сказанное мной… «дичь». От слова «дикость». Я не удивлена, и ты, замечу, не первый человек с такой реакцией.
- Ладно, мы же в тепло хотим ехать. Ты же всё знала? Я о погоде.
- Знала.
- Тогда давай это, перед тем как ты будешь рулить, я сделаю маленькое умозаключение. Ты получилась такая, какая получилась. Ты никому не вредила пока работала, вела своё исследование… Говоря проще тебе не за что стыдиться, и ваше коллективное чувство вины ты разделять не будешь. Потому что те корпоративные шишки тебя изъездили это я так, предположу. Ну а то, что было потом…матов не хочется, а без них не получится – не я это сказал, но мне понравилось. Поэтому лучше вообще ничего не говорить. А сейчас…в вопросах этики и морали всё непонятно вообще. Ага?
К Максу и Нефаль присоединилось…нечто. Ладно, некто. Взъерошенный, небритый, человек в форме полковника спецназа Объединённых территорий. Красные глаза…Максим не большой знаток алкоголизма и состояний при нём, например состояние, когда человек вроде бы трезв, но страшно возбуждён, и его можно вывести из себя буквально одним словом. Так вот этот полковник пьёт. Пьёт много, у него запой прямо, он вышел на «белый свет» с народом, так сказать, пообщаться.
- …ммм…мням…так вот, это, анекдот. Представим себе дом мэра…бургомистра…городского головы…блин да неважно, короче…градоначальника короче!
Класиссеский дом, о. Так вот этот, бургомистр, короче с моноклем, его благоверная…ип…оййй. Дочура с волосами, крашенными в «модный» фиолетовый цвет папаньку ясен хер бесит. Прислуга там…уф…всё как полагается.
Так вот эта…глава семейства взбешён. Людишки та его на заработки ездят, в другие, «неправильные края» понимаш. Сидит он и делится своими впечатлениями с дражайшей супругой. Недолго думая говорит, что «его» горожане – шельмецы, и он их этой...фуф…научит родину любить. Дочка подключается. «Папенька, может вам лучше делом заняться. Набережную благоустроить, например. И родина это кто, лично вы, что ли?!. Эхе-хе-хе…ой. Башка то как трещит. А…ты это…чё. Не гражданский чтоле?
- Капитан инженерных войск в отставке.
- Инженеришка значит. А мы чё, с тобой служили чтоль?
- Нет, полковник Кютис. Вы ведь с Кадулла, да?
- Ага. Ну я того…уй…оттуда окончательно. Покончил я…с Кадуллом окончательно. Вот он со мной не покончил а-а-а…а я с ним уже да. Представляешь?! И чё ты так на меня пялишься то, а?
- Я знаю вас, полковник. Не я, мы знаем, не «инженеришки», как вы изволили выразиться.
- О-о-о, кто-то меня знает… И чё? Чё знаешь то?
- Самое главное. По вам плачет тюрячка лет на пятнадцать, если ли не все 25. То, что вы на свободе это не ваша заслуга, а наша недоработка…
- ЧЕГО?!!! Да я тебя…
У этого полковника ещё остались, как иногда шутят, приобретённые рефлексы - подойти и ввязаться в драку с обидчиком, а там будь что будет. Но он не учёл одного фактора, но ведь это не он, а она. Люди, фанатеющие от азадийцев, восторгаются их грацией, изяществом, а Максу года три назад на Баграде сказали совсем другое – «Воспринимай их изящество как змеиное. Изящество смертельно опасной змеи, которая уже ползёт к твоему изголовью». Нефаль ведёт себя «как подобает» её возрасту – никаких резких и просто «несолидных движений». Но она всегда начеку. Если она и змея, то змея на стороне Елизарова, Нефаль стремительно встала, и быстро заломила руки полковнику.
- Mr. Colonel, in front of me you are way too fragile. Don’t you ever forget that. (Полковник, по сравнению со мной ты так хрупок. Не забывай)
Елизарова перенервничал его буквально колотит. У него пальцы подрагивают от нервного напряжения, и очередная смесь от Нефаль ещё не подействовала.
Максиму есть от чего нервничать, ведь тот полковник – преступник, его можно судить по двум десяткам статей минимум. Он дрался в барах поддамши, потом угрожал копам, угрожал свидетелям. Не просто угрожал – обещал, что его люди с «обидчиками» расправятся, а ведь это, что называется, совсем другой коленкор. Его офицеры дрались, а он их выгораживал, прикрывал, едва ли не половина полка занималась тем, что прикрывала косяки другой половины, когда та «спускала пар» в питейных заведениях. Кроме этого, конечно же изнасилования, возможно и убийства. Если поставить себе целью, а именно убедить свидетелей что им ничего не будет и их защитят, то всю верхушку его полка можно было бы отправить мотать пожизненное заключение с призрачной надеждой выйти на свободу лет через 25.
При этом их тоже можно понять. Когда офицеры спецназа пьяны в стельку и едва могут разговаривать, то они выдают следующее – «собака кусача от жизни собачьей». И это истина - ни убавить, ни прибавить. Спецназ всегда на острие, так было и во время Войны, и сейчас всё тоже самое. Они, спецназовцы, обычно говорят неглупую вещь – Война по сути дела не закончилась, просто перешла в другое качество. Противник стал относительно малочисленным, но более опасным, а суть, что люди продолжают гибнуть, не изменилась нисколько
- Нефаль, что ты сказала тому? Что то по-английски, и я почти ничего не понял.
- Елизаров, я не буду отвечать.
- Ладно, договорились.
Есть своеобразная особенность азадийской психологии – они, как говорят сами, «стараются прекращать врать». Поэтому они либо говорят то, что думают, либо прямо говорят, что отвечать не будут. Нефаль может быть той ещё стервой, но она осознаёт факт своей стервозности. Её ответ Максиму может не понравиться, но она не будет юлить, льстить, скажет всё, как есть, и эту её особенность мышления нужно просто принять.
Если воспринимать проблему шире, то нужно сказать примерно следующее. Война с Империей Ракнай превращается не в историю, а в мифологию, или даже в религию. А раз так, то адскому сборищу вроде как противостояло чуть ли ангельское воинство. Когда Максим начинал работать на Сварге, а Фрэнк, в какой то степени продолжал его воспитывать, то говорил очень просто – вселенское зло существует только в сказках. И Война, если попытаться смотреть на неё трезво, это не противостояние героев в белых одеждах орде злобных адских тварей. Имперские войска не знали понятия «зла» или «добра», даже не знали, что воюют, они просто выполняли «указания». И «герои человечества» которые им противостояли чаще всего были вчерашними студентами, страшно перепуганными после обстрелов и просто крови. И война в первую очередь это страшная трагедия. С одной стороны трагедия безмозглых болванчиков, которых имперские иерархи использовали как пушечное мясо, а с другой стороны – трагедия молодых нормальных мужчин, которых бросили в ненормальные условия. Фрэнк сказал это к тому, что вся преступность вокруг Максима - тоже трагедия. Трагедии, порожденные обществом, средой и обстоятельствами. Преступник – не кинозлодей, смеющийся тёмной-тёмной ночью в тёмном-тёмном городе, а искалеченная личность. И то, до чего дошёл полковник спецназа – тоже трагедия. Когда Фрэнк двигал свою мысль, он говорил Максу о том, что ненависти на работе не место, говорил как раз о том, что нужно всех понимать. И допросы нужно вести с пониманием, что свежеиспеченный офицер спецназа не какая-то там скотина, он сломлен уже сложившимися нездоровыми порядками. И уж конечно нужно понимать потерпевшего. Понимать хотя бы то, что потерпевшему просто не хочется ещё раз всё вспоминать, это просто новая травма. И работать именно с этим пониманием.
- Нефаль, спасибо. Ты знаешь, за что.
- Пожалуйста, Елизаров. Я недолюбливаю спецназ последние 7 лет по вашему счёту. Они всегда такие гордые, никогда не хотят разбираться. Если я офицер, значит «по блату». В июне 2324-го года старший лейтенант заявил мне, что я «минетчица».
- Э-эй, брось это! Забудь! Мало ли каких! Не все же такие! Не то, что я прямо защищаю, не подумай.
- Елизаров, в моём подразделении были «минетчицы». Они не воевали в сопротивлении, не хотели рисковать жизнью, хотели заполучить «непыльное место».
- Ну, ты то не такая!
- Да, Елизаров, не такая. Мне понравилось гранатовое вино, ваш дурман. Найди мне ещё.
А Максим ещё говорил... Он только наговорившись задумался, что перед ними Море, огромное, вечное. Может оно тоже наблюдает за всеми, и Нефаль для Моря такая же личинка, как и все остальные.
***
Польша
Темнеет. Включается дорожное освещение и подсветка дорожных щитов, рекламных и информационных. Солнце ушло и Максим готовится к предложенному Нефаль ночному рывку. Его нельзя назвать рывком в неизвестность, скорее рывком к приятному сюпризу. Нефаль решит за них всё, и Елизарову кажется, что она понимает не только то, как атомы движутся в его организме. Догадывается, что ему интересно увидеть, а что нет.
Ещё Нефаль предложила Максиму озвучивать все свои мысли вслух. Ну, хорошо, почти все. Ещё в перелётах к Земле она справедливо заметила – они проведут ещё много времени вдвоём в машине, и соображения, озвученные тет-а-тет, никого не обидят.
- Значит думать вслух? Попробую. Стоп, куда мы едем то… Лоз…з, что ли?
- Город Лодзь, Елизаров.
Мысли Еслизарова полностью ушли в вождение. Если считать трассу рекой, то они вливаются в другую, и уже более полноводная река пойдёт в западном направлении. Числа, названия, топонимы, но то, что написано сверху большого зелёного инфощита точно из другой оперы.
- Автострада Вольности? Так вроде?
- Вроде так. Елизаров, насколько я успела понять, это единственная польская дорога имеющая имя собственное, кроме учётного номера.
Максим задумался о слове вольность. Вольность, воля, его антоним – неволя. Вспомнилась ему чьи то слова, что по настоящему свободный человек…
Громкий звук клаксона большегруза вырвал его из высоких раздумий. Эта дорога в первую очередь для большегрузов, тягачей с прицепами и тралами, которые обеспечивают самую быструю доставку от точки до точки или, если быть точнее, от склада до склада. Они едут по крупнейшему коридору Восток-Запад, а ночь – время грузовиков. Четыре правых ряда заняты ими полностью, и дорога превратится в постоянное перестроение между рядами, если Елизаров хочет двигаться максимально быстро.
- Вот ты сказала мысли. Нефаль, а какова твоя задумка? Что ты задумала.
- Елизаров, я хочу совместить полезное с приятным. Ты увидишь как вокруг природа меняется, в тоже время ты научишься ехать достаточно долго и покрывать достаточно большие расстояния. Ты умеешь ездить с большой, как тебе кажется, скоростью, но какие расстояния ты покрывал?
- Нефаль, а какие размеры пятна жизни вокруг Даксима? Не считая откровенно опасных дорог к корпоративным шахтам самые дальние деревни от Даксима вроде в двухстах километрах. Да и те дороги, дальше, они и по назначению почти никогда не использовались. Только что были и всё. Я никогда не проезжал больше трёхсот километров, и это только в те дни, когда я выезжал за город на гоночный овал. Но там расстояния «не те» - у тебя на скоростомере 600-700 километров час, понятное дело, ты пожираешь километры, иначе не скажешь. А по городу? Вроде даже если ОЧЕНЬ стараться, ты не сможешь проехать по Даксиму больше 30-35 километров. Можно и больше, если ехать по параллельным улицам…я сбился. Нет таких точек, которые удалены больше чем на 35 километров друг от друга.
- Елизаров, теперь ты понял, о чём я говорю?
- Вроде понял. Ехать долго, и уметь ездить спокойно.
- Вполне уместное сравнение.
Елизаров понял, что потихоньку учится ехать и разговаривать. Точнее, разговаривать и маневрировать. По крайне левому ряду проносятся какие-то торопыжки, и совершенно очевидно, что они быстро устанут. Устанут разгоняться, осаживать. Раньше Максиму говорили просто – ПДД писали не дураки. И не дураки устанавливают ограничения скорости. Тогда, раньше, он верил этому на слово, сейчас имеет возможность убедиться самостоятельно. На максимально разрешённой скорости в 330 километров в час езда не превращается в борьбу, она остаётся процессом. Хорошо контролируемым процессом. Хотя до осмотра природы дела не доходит. Езда выглядит как цикл – конец обгона, перестроение в правый ряд, приближение низкоскоростного транспортного средства, осмотр движения по левому ряду, перестроение, обгон…далее повторить. Излишки внимания совсем невелики, их можно пустить на обзор нового зелёного щита с новыми городами. Gdansk – наверняка это Гданьск. Максим знал людей из Гданьска. Флотские офицеры, сгоревшие на Войне – им, обезображенным в душе не рады ни дома, ни в Соколово, который вообще не пойми что значит что.
***
Примерно через час, когда стемнело окончательно, трафик начал замедляться. Причём не сам по себе – каждое новое ограничение скорости жёстче предыдущего.
- Нефаль, чё случилось?
- Мы приближаемся к Памятнику Границам.
- Вон как.
На знаках уже 50, и Елизаров на такой скорости может оглядеться по сторонам. Направления расходятся, слева от них хмурое, как ему кажется, здание красного цвета. Ещё множество крытых платформ. Если это и памятник, то он определённо выглядит мрачным.
- Нефаль, чё ты думаешь?
- Елизаров, мои собственные мысли ещё не сформировались, я лишь могу озвучить чужие.
- Озвучь, уж будь так любезна.
- Елизаров, подумай о словах граница, кордон или рубеж. Границы могут разделять, и могут обозначать различие. Граница Польши и Германии в данном месте проходит по реке Одер. Вы, люди, считаете, что этот памятник именно здесь имеет глубокий смысл. Водители транзитного транспорта предпочтут чтобы его вообще не было, так, чтобы они могли продолжить движение к Берлину, а далее к Ганноверу и Амстердаму без остановки. Ведь в этом и состоит их работа. Но здесь живут люди, и река Одер их разделяет. Поляки живут на восточном берегу, немцы – на западном. Эти два народа не хотят познавать друг друга более того, чем это нужно для деловых связей. Реку Одер не переплывают, рубеж остаётся почти непроницаемым уже не одно столетие. Немцы и поляки стараются держаться друг от друга на почтительном расстоянии, но ты и сам можешь подсказать условия, когда рубеж рушится и тает.
- Скорее предположу. Когда двое оказываются вместе и бьются ради одной цели. То, что они разные для них полная ерунда. Особенно, когда они прикрыли друг друга в бою.
- Твоё предположение более чем уместно. Сегодня поляки едут к немцам, своим однополчанам. Город за рекой – Франкфурт-на-Одере, теперь часто там звучит польская речь. Там воевавшие вместе готовят шашлык по-польски.
- Хочешь сказать, граница перестала быть такой уж границей. Что тут сказать, я не удивлён. Значит теперь Одер стал не непреодолимым рубежом, вскоре он станет просто линией, обозначающей различие.
Елизаров вспомнил Януша и Конрада, немца и поляка. Им обоим напоминали кто они, но конечно же не говорили, что они должны ненавидеть друг друга. В итоге Януш не без удовольствия слушал Вагнера, а Конрад – полонез Огинского. Конрада уже нет, Януш жив, и в самом деле интересно, рассказывали ли им об Одере, рубежной реке? Елизаров больше теоретически подумал о том, что немцы и поляки делят свой кусок Балтики, и как же там? Как выглядит спасение на море не рассчитавших силы яхтсменов? Может там тоже тают рубежи, и разрушается национальная нетерпимость?
Максим уже успешно сочетает раздумья с маневрированием по трассе. Он очнулся на том моменте, когда навигатор явно требовал сходить на юг. Где автобан ведёт к городам Лейпциг и Нюрнберг. Лейпциг сразу ассоциируется у Елизарова со стариной, костёлами и органами. Что же касается Нюрнберга, то Макс сразу вспомнил слова своей исторички – «Елизаров, Нюрнберг был как важный, но давно запылённый фолиант. Нюрнбергский процесс уже канул в лету, а негодяи разных сортов поминали его по поводу и без повода». Впрочем это, конечно же, было её личное мнение и она его не навязывала. Максу ещё учить историю не один год, чтобы дойти до Нюрнбергского трибунала, где победители в первый раз начнут судить «отцов основателей» «святых миссий» и «великих идей». Миссий и идей, практическое воплощение которых руками маргиналов привело к великой боли и крови, ведь многие из подсудимых на том трибунале были убеждены в своей «святой миссии, ради которых и половину населения планеты угробить не жалко, есть останется «лучшая», «правильная половина». Судили в первый раз, но отнюдь не последний. Маргиналы, «великие идеи» со «святыми миссиями», итог которых только кровь, увы, остались на этой планете, они всё также несут страдания если новых «мессий» не получается быстро приструнить
***
На автозарядном комплексе к востоку от Нюрнберга.
- Спасибо вам, фрау. Эм-м, данке...
- Не за что, угощайтесь.
В тарелке у Макса и Нефаль длинные сосиски и ничуть не менее длинная поджаренная картошка. Кроме этого на столе яблочный сок, а Нефаль и выпьет пивка. Она не водитель, ей можно, но больше литра на столик всё равно не поставят. Таковы уж «тупые конвенции» ООН, которые, впрочем, поддерживает большинство. Водителю пиво не продадут ни за какие деньги, это не Тотенгам, где прямо на трассе можно взять пару бутылок водки и пить их прямо за рулём. Здесь пространство ООН и этой самой ООН доверяют.
Как говорят люди, в Германии ООН доверяют меньше обычного, вроде ООН им чуть ли не в трусы лезет. Где-нибудь в Страсбурге Максиму и Нефаль едва ли не допрос с пристрастием бы устроили. Кто будет пить пиво? Точно не водитель? Может вам показать, что такое пьяница за рулём? Вроде, возле Страсбурга течёт Рейн, и он там как и Одер – линия, обозначающая различия. Различия в менталитете, пределах дозволенного и ценностях человеческой жизни.
Герр и фрау – уважительные обращения к немцу и немке. Покойный Конрад не рвался в Германию, он хотел найти себе компанию, которая придаст ему сил дома. Такой компании не было, Конрад жил с «дыркой», и та быстро сменила одного платёжеспособного мужчину на другого, чтобы обеспечивать существование двух её детей. Свою родную страну он так и не познал, и он, кстати, был против того, чтобы к нему обращались как герр Конрад.
На подъезде к АЗК Нефаль заметила Елизарову, что Германия хороша лишь проездом. Безопасно проехаться по автобанам, перекусить в «зарядниках», а в крупные города вроде Берлина, Мюнхена, Ганновера и Гамбурга лучше не заглядывать. Сеть переполнена рассказами отвоевавших немцев, приехавших домой в компании азадиек. В тех рассказах неизменно одно – нападение на парня в вездесущих подземных переходах и то, как боевые подруги, а теперь девушки вышибали у нападавших горловины, а в самых лучших случаях, ломавшие руки рёбра и ноги. Всё одновременно, руки, рёбра и ноги. Дальше также неизменны суды о превышениях пределов самообороны и менее официальные вещи – как шефы немецкой полиции пили за здоровье столь замечательных подружек и просто спутниц жизни. Как говорят люди, немецкое общество мечется между гуманизмом в отношении его не заслуживающих, и удовлетворением от свершившегося возмездия. Включая чрезмерное. Немцы на перепутье во многих вопросах, и соседи нередко называют их не определившейся нацией.
Макс не хочет определяться. Он вежливо зовёт официантку, чтобы им выставили счёт. Сдержанная немецкая улыбка во все зубы – совершенно отдельное явление, Елизарову недвусмысленно говорят, что его хотят. Только он не хочет. Не хочет отношений без перспектив, их ему уже хватило.
***
Швейцарско-Германская граница
Граница, как говорят люди, это флаги и статуи. Погранпереходы кроме официальных имеют и неофициальные названия, вроде Лермонтов и Руставели, Стрелец и Казак, Два Партизана, Купала и Твардовский, Лемм и Крушельницкая.
Елизаров промчал через границу, он и не знает, как называют этот переход. Дорога за границей стала уже уже, а максимальная скорость - ниже.
- Нефаль, а можно я спрошу?
- Спроси, почему бы нет?
- Днём я бы видел Альпы перед собой. Разве нет? Сейчас передо мной темнота, я лишь могу догадаться, в чём смысл письма – «Общефедеральное ограничение скорости в Швейцарии не превышает 275 километров в час. Наверное, из-за гор и радиусы кривых в швейцарских автобанах немного не те. Кстати, на автобанах ли?
- Елизаров, Швейцария – триязычная страна. Здесь говорят на немецком, французском и итальянском. Дорога, по которой мы поедем на юг начнётся как автобан, и закончится как автострада.
- А я не знаю ни одного, ни второго, ни третьего.
Это немудрено. В Объединённых территориях немецкий, французский и итальянский считаются языками домашнего общения. И языками этнических преступных группировок, что ощутимо роняет неформальные статусы этих языков до «языков, которыми пользуются мафиози». Конечно, это уязвляет людей, которым приходится пользоваться другими языками, не родными. Общеупотребительными языками, которые испокон веков называют выражением lingua franca.
- Ausfahrt, это вот чё?
- Съезд или выезд по-немецки. Автобан, по которому мы въехали со стороны Штутгарта не имеет продолжения, он заканчивается здесь. Перед нами федеральный автобан №1, мы можем выйти на него планируя движение на запад или движение восток.
- Мелкие тёрки немцев со швейцарцами? Ваше заканчивается, дальше будет только наше...
-Тёрки? Возможно, так уместно сказать.
Навигатор ведёт Елизарова западнее Цюриха, после него на юг. Елизаров подумал, что для него Цюрих и Швейцария вообще? Невысокая разрешённая скорость способствует размышлениям, Максим подумал о часах. Точных механических швейцарских часах. Сегодня многие покупают карманные часы из Швейцарии, не думая о сути своей покупки. Люди просто думают, что это «круто», их не пронимают чёрно-белые документалки об истории швейцарского часового производства.
Впрочем, вокруг дорог нет швейцарских автоматонов, в основном объявления о том, что за водителем бдят и все его неверные движение нещадно отфотают. Всё во вполне швейцарском стиле, со старинными фотокамерами, которые здорово напоминают меха плавильни.
Елизаров не возмущается - невысокая скорость даёт возможность осмотреться. Вокруг зарядники с кафешками, на юге горы. Только включив воображение он может представить себе то, что видит Нефаль – полную панораму Альп, с приближениями, вечными снегами на четырёхтысячниках и прочем. Максим же воспринимает всё происходящее по принципу тише едешь – дальше будешь, а едет он не настолько уж медленно и приближается к Базисному трансальпийскому тоннелю – самому быстрому пути на юг, в солнечную Италию
***
Совсем раннее утро Максим держит то же направление, что и привык. «Locarno, Milano». Других направлений нет, если не считать направлениями маленькие выезды из тоннеля к горным курортам. Из тоннеля они, наконец выехали, воображение Максима дорисовывает ему утреннюю свежесть и певчих птичек в горных лесах.
- Елизаров, сверни на Локарно, нам туда
Навигатор ведет их в подземную парковку прямо под проносящимися поездами, а дальше зелень, красивое горное озеро, множество семей с детьми. Но Максиму и Нефаль определённо нужен не семейный ресторан, где подают только слабоалкогольные напитки – у них более чем серьёзные, взрослые разговоры.
Официант нисколько не удивился, что Нефаль будет только водку, та даже сострить успела – «Кушать? Её, родную, и кушать буду». Конечно, Макс этому не удивился также. У Нефаль немалый желудок, ей не нужно соблюдать периодичность питания. И закусывать выпитое ей не нужно тоже. Максим согласился на блинчики с сиропом и на сидр. Это, можно сказать, «первый раунд переговоров», придать их разговорам «более серьёзное основание» они ещё успеют.
- Ты говорила спросить. Нефаль ты ведь вышла в отставку, а не демобилизовалась? Не разделила восторг своих «братьев и сестёр», послужила после Войны ещё. За деньги. Придала новой жизни хоть какое то основание.
- Да, Елизаров, это уместное сравнение, мне понравилось. Я получала жалование почти четыре года, заработала ещё одно звание, большую пенсию. И квартиру в Приморском районе Соколово. Почти четыре года были отнюдь не безоблачными – нас перебросили на Кадулл, где были новые потери. Нет, я не хочу это вспоминать. Операции на полуторогодовалых детях тоже.
Максима быстро «повезло» от пары стаканов сидра, он и не заметил заминку в речи Нефаль, как и то, что у неё едва дрогнула щека. Не заметил то, что задал немного не те, болезненные вопросы. Елизаров пьянеет и оседает в кресле, радуется тому, что тепло вокруг и внутри. В тоже время…в тоже время у него не было ни демобилизации, ни отставки, он не разделил с другими радость окончания Войны. Он о Войне то узнал в конце 26-го, узнал так, в самых общих и размытых чертах.
- Нефаль, у меня не было дембеля, как ты, наверняка, догадываешься. Мне не сразу рассказали про Войну, что вообще я воевал. Почему у меня…забрали память, за что мне положена военная пенсия. А ты? Я и представить себе не могу – сначала партизанить хер знает сколько, потом наша Армия, хоть какая-то организация, снабжение, перспективы. Наконец приходит час и всё, кончено. Тебе говорят, что всё закончилось, тебе не надо убивать и видеть смерть вокруг. Мы, люди…многие так и не изжили Войну из себя. У многих то родственники были, родня, а они там как чужие. А ты то как? После стольких лет?
- Елизаров, то было воистину странное ощущение. Я помнила довоенный Кадулл, для меня отставка выглядела так, что вокруг меня оказалась копия планеты. Но копия обнищавшая, обшарпанная. Нет потоков новых частных машин, зато миллионы нищих ракнайцев вокруг. Казалось бы тот же, Кадулл, но тот же только издали. Разрушений в городах почти не было, но ваше слово «разруха» более чем уместно, говоря о Кадулле в позапрошлом году. Есть те же дома, но коммерческие помещения пусты, а окна разбиты. До войны в городах Кадулла были пищевые галереи, где ещё живого моллюска можно было выбрать, осмотрев его со всех сторон…
Конечно, я осознала, насколько всё изменилось. Представь себе – ты держал в руках лабораторный сосуд из набора юного химика. Произошло нечто, ты выронил его из рук и он разбился. Ты не заметил, как всё произошло, не слышал звон бьющегося стекла. И вот твоё оцепенение проходит, ты, наконец, заметил стекло под ногами, и только что понял – что-то в твоей жизни произошло…не так.
***
Нефаль пила, и ещё долго говорила. Говорила о том, как непросто было устроиться в новой жизни. Сегодня в фармацевтических лабораториях работают другие – помоложе, с мозгами побыстрее. И получают совсем другие деньги, хоть задачи проще не стали, даже отнюдь. Обстановку в современных азадийских фармкомпаниях Нефаль назвала «работой за еду». Многие азадийцы сейчас такие, «работающие за еду», Макс не стал мучить собеседницу, как она пришла в ГУВБ, а также на что купила одежду за три миллиона.
Наконец настал момент, когда Нефаль, можно сказать, напилась до полного нестояния. Она попросила удобнее и потеплее устроить её на полу гостиничного номера, а рядом с ней «устроить» ещё «литруху». Разговор не закончен, но больше Максим не будет задавать личные вопросы, у него достаточно других.
- Елизаров, пока я не уснула, ты можешь спрашивать ещё…
- Но без Войны, твоей работы и прочего. Извини, что перебил.
Я же вроде говорил тебе о Тине? Главный оператор полиции, вы пересекались с ней, когда я попросил тебя прийти к месту убийства «Лошака». У нас с ней…кое что. Это не устойчивые отношения, нет. Так, периодические встречи на одну ночь. То, что я вкладываю в понятие ночи.
- Я поняла, и в чём твой вопрос? Ваши отношения тебе не нравится?
- Не могу сказать, что не нравится…
- Я не могу объяснить тебе психологическую часть.
- Извини, меня интересовало не это. Вообще говоря, меня интересовала физиология. Химия может. А может и интересовала... Понять, зачем мы это делаем.
- И, конечно же так, чтобы ты понял.
Елизаров, я не буду читать лекций о семье, зачем она, и прочее. Когда ты с ней, что ты чувствуешь?
- Она внутри меня. В голове. Могу слышать её голос и чувствую – есть какое-то место, куда я могу озвучивать мои мысли, и их услышит она.
- Ты впустил её в себя, и ей хорошо просто от этого факта. Насколько хорошо? Примерно так же, как будет хорошо тебе, если ты ляжешь в ванну с тёплой водой. Плюс добавишь туда релаксирующие химикаты.
- Вон как? Но как это, впустить?
- Нейроволны, почти тот самый нейроинтерфейс, которого ты так боишься...
Нефаль приподнялась и «выдула» сразу стакан. Макс то тоже не совсем трезвенький, не подумал о том, что тема, что он поднял, для неё не совсем приятна. Нефаль наверняка сидит на каком-то изощрённом «нехотине», чтобы на неё на давило одиночество, но оно не давит лишь до тех пор, пока это всё не расковырять…
-…нейроволны. Ещё она может успокоить тебя, взбодрить. Вмешаться в твой сон и обеспечить ощутимое сексуальное возбуждение. Тебя же это интересует больше всего?
Елизаров, после того убийства я заинтересовалась…скажу так, европейской мистикой. Если ты считаешь ваши отношения неравными, можешь сравнить их со связью с суккубом. Она питается твоим спокойствием, твоим удовольствием, именно поэтому тебе может показаться, что в постели она так ненасытна.
Нефаль потянулась за новым стаканом, в тоже время Макс действительно вспомнил их «ночи». Как Тина хотела ещё, ещё и ещё. Стыд то какой – Нефаль даже про каких-то суккубов знает!
- Елизаров, у тебя остался последний вопрос…
- Питается. А ей хоть помогает немного?
- Помогает ли? Я могу ошибаться, но нервное напряжение делится на поверхностное и на внутреннее. Эта сфера не моя... Впрочем, внутреннее питается от поверхностного. Даже ваши регулярные «встречи» снимают у неё только поверхностное напряжение… Я засыпаю… отсядь… не подходи…
Глаза у Нефаль ещё открыты, но она стремительно засыпает. Макс сидит рядом, потягивает вино и думает, зачем ей было так напиваться. Задумался о сказанном в самом конце, о внутреннем и поверхностном нервном напряжении. Может внутреннее пробивается наружу? Может наоборот – Нефаль лишена нормальных, природных способов сбросить то самое внешнее напряжение, а здесь, в отпуске хочет хоть немного забыть о том, как она своей химией, как на рекламных щитах «управляет своим телом и своей жизнью»?
Прошло с полчаса и её начало трясти. Трясти сильно, заметно, редкими сильными толчками. Вот её толкнуло, правая ладонь ударила недопитую бутылку водки, а та улетела в угол, и разбилась вдребезги. Чёрт, даже борясь со сном Нефаль не забыла, чтобы Елизаров не пытался ей «помочь» и не покалечился. Всё закончилось где-то через час, и Максим ещё не один день думал, об этой «инерции» столь неспокойной прошлой жизни.
Примечание автора - иллюстрация к главе сгенерирована нейросетью Stable Diffusion