«И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: «Иди и смотри». И я взглянул, и вот: конь бледный, и на нем всадник, которому имя «Смерть»; и Преисподняя следовала за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными».
Вода в котелке над очагом закипела, – пришло время кидать грибы. Седая ведьма почесала торчащий изо рта желтый клык, поправила грязную копну седых спутавшихся волос, а после растерла в пыль тринадцать сухих мухоморов в своих грязных ладонях. Ее смуглые морщинистые руки с длинными острыми ногтями нервно подрагивали. Открыв банку, Литиция вытащила оттуда большого черного паука и оторвала ему мохнатые лапки. Следом за лапками в отвар полетели мышиные хвостики и сушеная крайняя плоть девственника. Убрав котелок с огня, ведьма бросила в него пучок белены и пригоршню голубого шалфея. Проделав все это, старуха склонилась над булькающим котелком и стала прислушиваться к тому, что он ей нашептывал. Вскоре она, и правда, стала различать все более и более внятную речь. Далее следовало бросить в отвар прядь волос, и прочесть заклинание…
— Так, все это мы делать не будем, – решил уверенно Странник, захлопывая старую книгу, которую ему в детстве читала бабушка приживалка. Когда она стала совсем плохо видеть, то юный романтик, освоивший грамоту в три с половиною года, уже и сам читал архаической няне вслух Елизаветину Библию, пока ему не запретили этого делать. Благодаря бабушке Ойген он и писать-то начал впервые – строго гусиными перьями, обмакивая их в самодельные чернила из химического карандаша. Рецепт чернил к ним пришел, несомненно, из Нави от кого-то из неприкаянных… но это уже, конечно, совсем другая история.
— Белена бы не помешала, но мы заменим ее паркопаном. Что до остального, – вполне подойдут мята и обычный зеленый чай. Впрочем, для пущей верности, брошу-ка я в котелок и эту бумажку – пробормотал «кашевар», в очередной раз разворачивая листок-закладку и прочитывая понравившийся ему когда-то мистический вирш*.
Вскоре отвар был готов, – пришла пора снимать первую пробу. Выпив пару стаканов еще горячими и оставив остывать остальное, Странник решил, что приготовленного ему окажется мало. Заваривая новую порцию, он услышал то, как грибы, ошпариваемые крутым кипятком, – действительно – странно пищат. После, плавая на поверхности, мухоморы словно что-то нашептывали, пыхтели и дулись. К тому же, все вокруг стало необычно красивым и жутким – словно нарисованным умелым наитончайшим штрихом. Одинокий скиталец испытал юношеский необычайный восторг от подобного высокохудожественного виденья мира и продолжал, глоток за глотком, пить не особо приятную на вкус красноватую жидкость.
Прошло какое-то время – примерно часа два созерцательных размышлений, – и вот, уже третья смена лесных чудаков пыхтела в кастрюльке. Измельченные мухоморы в отваре болтали без умолка, рассказывая какие-то страшные сказки и стишки чуроты, один из которых познавателю даже запомнился. Все это было, конечно же, занимательно, но отвлекало от основной цели приема отвара. Посему, несмотря на разноголосые протесты, просьбы и даже угрозы в свой адрес, звучащие из кастрюли, Странник вынес «Их» на веранду, «чтоб остыли», а сам тем временем надломил еще одну ампулу паркопана и сделал себе укол.
Эффект вслед за этим последовал ошеломляющий, – сперва – яркая вспышка и еще большее усиление контраста и сочности красок, а затем... Два корня родиолы, сохнущие мирно на печке, превратились в огромных лохматых скорпионов и принялись жалить друг друга истекающими ядом хвостами. Причем, выглядело все это даже более настоящим и осязаемым, чем в привычной реальности. Стены сперва потекли, но затем сделались полупрозрачными. Пол начал куда-то проваливаться, наклоняться и уходить из-под ног. Дверные проемы стали кривыми, неправильной формы четырехугольниками; изменился и весь материал, из которого, как казалось, соткан штрихами-нитями весь окружающий мир. Тюль на окнах приобрел стальной цвет, а свет сделался каким-то бледно-газовым, серебряным и потусторонним. Страннику пришла в голову галлюцинация-мысль, что он видит все «в проекции астрального света». Чудилось, – мир вот-вот начнет складываться, будто от калипсола, но происходить это безобразие будет теперь уже неизбежно-действительно – на самом деле. Отражение выглядело настолько враждебно и противоестественно, что могло легко свести с ума любого здравомыслящего человека иди даже животное. Благо, волна паркопанового прихода длилась недолго, и вскоре познавателю слегка полегчало.
Уйдя, все же, в другую комнату – подальше от разбушевавшихся членистоногих, Странник отдышался немного, успокаивая адреналиновую бурю в груди и посмотрел на столь популярные в то время фотообои. Картинка казалась ему абсолютно реальной – трехмерной, но – мертвой. Осенний лес, словно замер, завороженный – остановился, застыл, – и это доставляло мучения. В настоящем Безвремньи находиться почти физически больно и ужасающе-неприятно… где-то внутри головы.
Решив, что пора бы развеяться... и, непременно, выпить еще отвара, отчаянный психонавт отправился на веранду. Свет он включать не стал… и тут же пожалел об этой оплошности. Из темного угла на него бросилась какая-то жуткая, совершенно осязаемая на ощупь, черно-зеленая тень и попыталась сдавить горло мерзкими щупальцами. Страх холодной волной пронзил бедолагу, заставил содрогнуться всем телом. По спине потекли струйки холодного пота... но внезапно он ощутил прилив злости и ярости; мышцы его напряглись, налились нечеловеческой силой. Одного взгляда, сопровождаемого звериным рыком, хватило, чтобы загнать лярву страха обратно в угол. Направив в нее подвернувшуюся под руку лыжную палку, Странник нанес удар, словно шпагой. Раздался звон цветного стекла, из которого был сделан витраж веранды, но, тем не менее, – мерзкая сущность издохла. Посмотрев на острый стальной наконечник, боец невидимого фронта изрек: «понятно» и, взяв помалкивающую теперь кастрюлю, вернулся обратно в дом.
Попивая успевший остыть уже, немного, отвар, Странник подумал о том, что в дальнейшем ему может понадобиться какое-нибудь оружие. Бегать по окрестностям, размахивая мачете, почему-то не очень хотелось, но вот – обрез с заряженными солью патронами, показался познавателю великолепной идеей. Еще в детстве от одной местной шаманки он слышал о том, как северные охотники убивали разную нечисть из ружья – то солью, то хлебными крошками.
Мужик решил – мужик сделал. Через минуту на столе лежал его обрез, сделанный из двустволки, стояла банка с порохом и латунные гильзы. Зарядив один патрон солью, Странник разминал в руке хлебный мякиш. В эту минуту по комнате пронесся невидимый ветерок. Парню стало холодно и как-то не по себе, но он продолжил занятие. Насыпая порох в четвертую гильзу, Странник почувствовал, как некто толкнул его, довольно ощутимо, под локоть. Недозаряженный патрон упал на пол, порох просыпался. Вслед за первым последовал еще один толчок в локоть, затем в плечо. Через минуту рука дергалась уже постоянно. Ощущение было такое, словно некто, поселившись внутри, пытается завладеть, если не телом, то рукой – это точно.
«Хорея – самопроизвольное подергивание конечностей, – в древности называлась пляской святого Вита», – всплыла в голове строчка из медицинской энциклопедии, которую Странник когда-то листал.
— Лечится нейролептиками, в частности галоперидолом, – пробормотал он, стараясь угомонить непослушную руку.
— Насколько я знаю, галоперидол является антидотом твоего паркопана, – сказал Некто.
— Спасибо, конечно, но только вот, всего этого во мне как раз перебор, – ответил скиталец.
— Клин клином вышибают, – выпей еще отвара, запей из Сашиной фляжки, – посоветовал Некто.
— Точно, – бренди же есть. А ты будешь?
Молчание.
— Извини, ерунду спорол. Я сейчас. Может, что-то включить?
— Ты не должен переживать по этому поводу, – заупокойным голосом ответствовал Некто.
Включив на виниле «Пинк флойд» и допив оставшийся злобный отвар, Странник выключил свет, зажег единственную свечу в канделябре и прилег на диван с сигаретой в подергивающейся руке. Фляжку он поставил рядом с собой, сделав всего лишь глоток, – пить почему-то совсем не хотелось. Голоса в голове смолкли, словно их смыло волной. Музыка стала видимой, осязаемой, цвета же наполнились глубиною и звуком. Все это казалось ему совершенно нормальным, но тем не менее что-то было не так, – чувствовались присутствие чего-то враждебного – какой-то потусторонней неведомой силы.
Странник лежал на диване, пытаясь не сойти с ума окончательно. Спустя время все мышцы его тела начали неестественным образом сокращаться, рискуя сломать кости. Под кожей что-то шевелилось и ползало, а волосы на голове, и без того торчащие в разные стороны, встали дыбом, будто от электричества. Сигарета упала и тлела теперь на полу, но бедолаге не было до этого дела, – ему казалось, что он превращается в какого-то монстра, или же – его телом овладевает нечто извне.
Свеча, дымнув колечком, потухла, хоть сквозняк в этой комнате возникнуть просто не мог, – на Севере умеют утеплять помещения. Из окна на пол упал яркий серебряный, искрящийся и тихонько звенящий призрачным клавесином луч света пока еще полной Луны. Странник попытался встать и сделать глоток из стоящей на полу фляжки, но не смог, – его буквально отбросило назад на диван и пригвоздило к нему. Сознание рвалось на части, и это было вполне осязаемо – вместе с разумом распадался, покрываясь шрамами-трещинами, и весь окружающий мир. Даже свет Луны из окна стал вдруг клином. Однако – галлюцинацией, наваждением или даже видением подобное, не поддающееся описанию жуткое понимание-чувство, не назвал бы и Юнг.
Иногда Странник попросту исчезал и оказывался в совсем другом месте, словно телепортируясь, – это длилось считанные секунды, и он возвращался. Постепенно холод и древний, как сама земля страх, наполнил каждую клеточку его тела; стало холодно – будто кровь обращается ртутью и уже не течет, но лишь отнимает тепло. Вслед за всем этим явилась и Смерть. Смерть предстала пред ним в чудном облике – прекрасном и бледном, – длинноволосой призрачной женщины, сотканной из лунного света. Ее мраморная красота завораживала, приковывала к себе взор покрытых инеем глаз. Прозрачное-с-искрою платье паутинкой иранского шелка нежно облегало ее стройный стан, не столько скрывая, сколько подчеркивая каждый изгиб совершенного тела. Она была бесконечно-таинственна, призрачно-женственна, безумно желанна и притягательна, но в то же время, казалась непорочной, как ангел, не познавший и капли страстей в своей жизни. Наркотический флер ее легких духов заполнил все вокруг ароматом цветов, но звучал отчего-то немного восточным мотивом. Вдохнув его, Странник почувствовал, как его наполняют покой, умиротворение и бесконечное счастье. Последний вздох его вылился в:
— Quelle beautе, blanche comme neige – fleur de lys.
Force, maеtrise, comme un d'amour moti.
Et dans mon jardin elle, respectueusement douce.
J'attrape son arоme subtil, – причем, имел в виду именно лилию, а не девушку из «Собора».
Он расслабился настолько, что почувствовал, как сердце, взволнованно стукнув в последний раз, перестало трепыхаться в груди. Растекшаяся по крови и ставшая хрусталиками льда загробная стужа больше его не тревожила. По телу прокатилась волна агонии, но Странник ничего не почувствовал – он уходил, уплывал, проваливался куда-то, с блаженной улыбкою на лице. Так умирают, замерзая зимою в лесу, – оставив надежду и отдавшись на волю нежности холода, – легко и приятно, словно засыпая и уплывая в бесконечную темную даль.
Перед глазами мелькали события, лица, знакомые и не очень места.. но совсем не так, как в кино. Это было похоже скорее на вихрь иллюстраций – мгновений жизни, образов, сцен, голосов, ощущений, чувств, звуков, неумолимо вращаемых ласковым ветром. Потом замелькали... почему-то, еловые ветви. Сначала только их тени словно выплывали из тьмы, а затем стали абсолютно реальны и ощутимы физически. Абсурдно, немыслимо, – но Странник бежал по самому настоящему ночному осеннему лесу. Он не чувствовал ног, – просто стремительно двигался, а колючие ветви хлестали его по лицу.
Постепенно начиная осознавать, что с ним происходит, скиталец остановился. Теперь он стоял на залитой лунным светом поляне. Постепенно стали возвращаться и чувства; послышался шум ветра, – от его прикосновений кожа стала гусиной. Странник ощутил запах осени и мокрую шуршащую листву под босыми ногами. Упав на колени, он сгреб листья руками и подкинул их вверх, непонятно отчего торжествуя.
В это мгновение рядом промелькнула почти неразличимая тень. Странник взмахнул рукой и схватил что-то мягкое, нежное и приятное, похожее на шелковый толстый канат. Раздался чистый, звонкий, как колокольчик, удивительно приятный и нежный девичий смех. Канат в руке ожил, зашевелился, засиял теплым светом, и он увидел, что это – прекрасные женские волосы. Как же приятно было их ощущать в ладони! В руке струилась золотистая, но в тоже время, янтарная и подобная цвету молнии живая коса – невероятно длинная, волшебная, притягивающая к себе подобно магниту. Выпустить ее из рук просто не представлялось возможным, но она струилась, как три, сплетенных в один, ручейка… и, наконец, выскользнула – вытекла из ладони, оставив после себя чувство трепетного восторга и необычайного сожаления. Словно ты прикоснулся к божественному, но тут же утратил все абсолютно, включая и веру в него.
Потом раздался Ее сладкий голос. Всего одна фраза, словно донесенная стремящимся мимо ветром, но она заставила Странника оцепенеть. Голос звучал так сакрально, настолько восхитительно-страстно, волшебно и мелодично, что описать это практически невозможно, – он проник в самую душу, пронзил разум насквозь, заворожил, загипнотизировал, влюбил в себя, как жестокий палач, навсегда запечатлевшись в его памяти зияющим шрамом. То, что испытал Странник, когда услышал его, было подобно небесному откровению, сновидению ангела, вознесению на облака во плоти под первой дорожкой наичистейшего кокаина. Этот голос останется с ним навечно и, спустя годы будет звучать в голове его громкое эхо, маня за собою туда, где нет места для смертных, туда, где сны обрастают видимой плотью, а жизнь похожа на удивительный сон.
— Чего ты хочешь? – спросила Лилит, увлекаемая прочь чем-то неумолимым.
Времени на раздумья у Странника не было, – лишь волнение, растерянность и смущение овладели им в тот момент, – да и что мог пожелать он тогда для себя, встретив первую, созданную самим Творцом, и наипрекраснейшею из женщин? В ту пору ее образ для познавателя был премного романтизирован, да и предстала она ему, совокупив в себе все юношеские и мужские мечты.
— Тебя, – почти уверенно прошептал он.
В это мгновение Странник почувствовал нечто странное и невероятно ужасное. Словно он только что собственноручно перерезал канат, на котором висел сам над черною бездной. Он ощутил привкус крови во рту и такую мерзкую боль в опьяненной душе… сравнимую разве что с ампутацией сердца. Нет, он не превратился в бездушного монстра – остался прежним, но где-то позади осталась черта, преступив которую, дороги назад уж не будет. Нечто значимое исчезло, растворилось в этом сказочном осеннем лесу – навсегда осталось в ночи, как le dernier эти' de la jeunesse.
Смерть тогда лишь легонько коснулась его, но не ушла без подарка. Она прихватила с собою еще одну частичку души – маленькую плаксивую и глупую дурочку, что превращает многих в овец. Ее место заняла другая тревожная стерва – инфернальная муза из царства Люсильды, – и тут же гордо, амбициозно заявила о себе... по большей части дурача и обольщая соблазнами.
Что до Лилит, то она упорхнула. Оставила в дураках? Вовсе нет. Ее дары оказались в последствии куда более ценными, нежели сиюминутная похоть. Ко всему прочему, Страннику нужно было еще до нее дорасти...
***WD***
*Текст той бумажки, что отправилась в котелок:
Gemite, luxuriae! flamma coitus.
Libero, facere! Ligula faucibus!
Passio satietatem! Insania libidinis!
Fames vitiorum et sitis perversionis!
Aperi mihi portas tuas et da mihi benedictionem tuam!
De umore altaris ad te clamo.
A flatu noctis clamavi ad te!
A flamma passionis ad te appello!
Аnte terram vitiorum invoco te.
Оmnem flatum meum ad gloriam tuam tolle!
Omne meum munus ad tuam gloriam suscipe!
Deduc me in via tua, monstrans semitam.
Omnia secundum voluntatem tuam fiunt!
******
Стон вожделения! Пламя соития!
Влага вкушения! Свобода вершения!
Безумие похоти! Страсть насыщения!
Голод порока и жажда извращения!
Открой мне свои врата и даруй мне твое благословение!
От дыхания ночи взываю к тебе!
От пламени страсти взываю к тебе!
От влаги на алтаре взываю к тебе!
Пред землёй порока взываю к тебе!
Прими всяко дыхание моё во славу твою!
Прими всяко деяние моё во славу твою!
Веди меня путём твоим, указуя стезю.
Всё свершается по воле твоей!
******
Вся подобная дребедень довольно похожа и, нельзя не сказать, что по-детски наивно-глупа, но от чистого сердца – работает. Слегка поражает и то, что подобные ему воззывы Странник сам не раз слышал в отражении Нави еще до прочтения данного. Многое из аналогичного, что сейчас можно найти в сети, как ни странно, вполне настоящее.
*Какая красота, белоснежная – цветок лилии.
Сила, власть (овладение), как мотив любви (+ как призыв к любви).
И в моем саду она, трепетно нежная.
Я ловлю ее тонкий аромат. (хр).
*Последнее лето юности (хр).
******
Следующая глава - http://proza.ru/2021/09/19/1743
Предыдущая глава - http://proza.ru/2021/03/29/1573
Начало повести - http://proza.ru/2021/02/24/1297