Эра капитализма захлестнула страну внезапно, вихрем, кромсая социалистические устои хаосом повальной безработицы и нищенскими зарплатами.
Грянул серебряный век жуликов-комбинаторов, тягловых «челноков», увешанных баулами турецкого трикотажа, и финансовых махинаторов: норовивших (не без успеха) оттяпать у населения крохи сбережений, на глазах превращающиеся в пыль.
Время, когда грибами после дождя вырастали артели, кооперативы, приват-сообщества и бог ведает ещё какие производственные структуры, выпускающие резиновые игрушки, бытовую мелочёвку, и до инструментов с электроприборами - на все случаи жизни.
Сбыт?..
Всё зависело от яркой упаковки и норова ушлого продавца втюхать трикотаж-технику неискушённому клиенту, так чтоб на вырученный «гонорар» удалось содержать семью и ухитриться отложить (желательно в валюте) на «чёрный день».
Всенародное безденежье и непонятное будущее (гласность – гласностью, но что за фортель удосужатся выкинуть «сильные мира сего»!), удерживало от необдуманных финансовых решений новоиспечённых предпринимателей.
Подпольные цеховики, не привыкшие светить своими доходами, прятались в тени до поры до времени, резонно рассудив: повременим, уясним, и решим: куда кривая выведет.
***
Ангар когда-то железоскобяного производства был пуст, но накрытый стол гостеприимно уставленный закусками с разносолами и бутылками «Столичной», недвусмысленно намекал: ничто не вечно под луной, всё ещё впереди.
Приглашённые на встречу мало-помалу сочились в помещение через проём стальной двери, а приглушенный говор и сдержанный смех всколыхнули тишину ещё не так давно пустующего ангара. Рассевшиеся вокруг стола гости с видом знатоков многозначительно поглядывали на заставленную снедью скатерть и переводили взгляд на невзрачного, уже в годах, «виновника торжества».
- Не томи народ Боря! Кого ждём? – сиплый голос Корнея Чука заглушил сдержанный говор собравшейся братии.
- Гек запаздывает, – беззлобно пошутил Слава-закройщик, и перевёл жаждущий взгляд с этикетки «Столичная», на учредителя сабантуя:
- Борис Самойлович народ нервничает, - он «состряпал» на рябой физиономии картину «Плачущий мальчик», - не ровен час, без торжественной части на твои щедроты накинемся.
Зазвонил телефон, небрежно брошенный на одном из серых, сливающихся со стеной, вместительных коробов.
«Виновник торжества» поднял трубку:
- Слушаю. Ага… понимаю… Ну что ты дорогой! все под богом ходим… Привет супруге… Да-да… не забудь.
Борис Самойлович в раздумье пожевал губами:
- Семён Давыдыча с нами не будет, - уклончиво оповестил он, - на солнечную Калифорнию лыжи навострил.
Откупорив бутылку беленькой «виновник торжества» плеснул до половины каждому из участников тайной вечери.
- С затравкой господа-сапожники!.. Для начала…, чтоб внимание не теряли, - пояснил он.
Участники ночной «летучки», которые трудились день через день на местной обувной фабрике, недовольно переглянулись.
- Только без лозунгов, Самойлыч, – сиплым голосом пробурчал Корней Чук, - не томи душу, нутро горит!
- К делу так к делу, - Борис Самойлович в нетерпении потёр ладошками.
- Цвет обувной индустрии нашего города! - не без пафоса начал он, - вы находитесь на тожественном открытии обувно-ремонтной артели: «Каблучок».
Трудно передать мимику «светочей обувной индустрии», но подобные выражения лиц, были запечатлены Гоголем в ответ на фразу: «К нам едет ревизор!»
Вопреки сарказму на физиономиях близких знакомых, слог оратора ни на йоту не пострадал. Он продолжал давить энтузиазмом уличного торговца пытающегося всучить залежалый товар привередливому клиенту:
- Приглашаю вас влиться в коллектив пайщиков недавно созданной обувной артели. Кого не устраивает предложение, обиды не держу, но-о…, попрошу откланяться и с богом.
Ни один из будущих коммерческих партнёров не сдвинулся с места; обувная братия уже третий месяц сидела на мели без зарплаты, а финотдел городского предприятия всё ещё продолжал кормить «завтраками» и «ближайшими будущими».
- Не гони лабуду Боря! Какая обувь? Против турецкого ширпотреба попёр!?
На ноги поднялся Корней Чук; глаза на испитом лице в недоумении сверлили невозмутимое спокойствие учредителя артели.
- Без поспешных выводов господа-сапожники!
Борис Самойлович подошёл к одному из коробов и не без труда вытащил на свет божий громоздкий рулон кожи.
- Мы не на дешёвку нацелились. Шевро, – высший сорт! И не сомневаюсь, что наша обувь будет не хуже заграничных аналогов. Для первой партии, - он ещё раз оценил на глаз вместительную тару, - хватит с лишком, ну а если нет, в пражском отделении фирмы «Свит» этого добра на любой вкус и цвет. От багряных сполохов преисподней и до фиолетового и тёмно-ритуального.
Оратор многозначительно усмехнулся и налил себе воды из графина. Опустошив стакан жадными глотками, он перевёл дух и продолжил:
- Сбыт-сырьё беру на себя. Главное – дисциплина. Помните, работаем на свой карман! Эм-м… впрочем спартанский образ жизни вам никак не повредит. Пить – в меру! слышь Корней? это по твою душу.
Он поднял руки, пытаясь отмежеваться от града посыпавшихся вопросов:
- Спокойней господа… как?.. – Борис Самойлович приставил ладонь к уху, пытаясь уяснить очередную реплику.
- Оборудование и станки из склада нашего городского предприятия. Цена? – хе… - он загадочно усмехнулся, - почти задаром…, как за металлолом. Господа, поберегите нервы: мои идеи - ваши руки!
Уяснив, что без очередной порции «горячительной» будет затруднительно поддерживать надлежащий порядок, он прошёлся между пайщиками с бутылками «Столичной».
- Все непредвиденные расходы, беру на себя. А там..., не чужие, сочтёмся.
Пока новоиспечённые пайщики сметали со стола салаты, одесскую колбасу и бутерброды с красной икрой, попеременно усугубляя аппетит вожделенной «Столичной» и домашними разносолами, Борис Самойлович не терял времени даром. Порывшись в распечатанном коробе, он вынул пустую картонную коробку и поднял на обозрение публики:
- Минутку внимания господа. Макет упаковки нашей продукции.
На меловом картоне россыпь лаковой обуви искрилась калейдоскопом красок, элегантно огибая овал затейливой надписи:
Алессандро Ферри. Итальянский дизайн.
Пайщики ещё дожёвывали бутерброды с икрой, когда учредитель артели достал из кармана пиджака латунное клеймо, которое тускло блестело латинской вязью: «Alessandro Ferri», и передал изящную вещицу на обозрение обувной братии.
- Оттиск на коже, на лицевой стороне. Фирма!.., - коротко пояснил он. - То самое, на что наши пижоны и модницы падки: пустить друг другу пыль в глаза! - не давая раскрыть рта будущим партнёрам подчеркнул он.
- Не-е, - замотал головой Корней Чук поднимаясь из-за стола, - не гоже Самойлыч!
Отец-учредитель рассчитал верно: Столичной хватило ровно так, чтобы партнёры-пайщики ещё оставались «на плаву», но жаждущий «продолжение банкета» Чук ринулся грудью на баррикады:
- Это ещё что за Феррари? – он крутил клеймо в руке. - Ярлыки шьём, липой занимаемся!? Да я…
- Сядь!
У Бориса Самойловича начали сдавать нервы, но он всё же постарался взять себя в руки:
- Алессандро Ферри в природе не существует. Уяснил? Я чту уголовный кодекс, хотя изредка приходилось эм-м… - отец-основатель на мгновение замялся. - Да ты на Шурика глянь! - он кивнул на смуглого, в «шапке» мелких кудряшек, Сашу-модельера. - Чем тебе не Алессандро!?.. вылитый итальянский дизайн.
- А-а…, - не унимался Корней, - «Каблучок» с какого боку? Мы здесь солидное производство, а не ансамбль песни и пляски.
- Громкие вывески нам не в масть, - Борис Самойлович нервно пожевал губами. - Беспредельщиков на мою голову здесь не хватает? – он насторожено хмыкнул, - да и с налоговой договориться не фунт изюма.
Решив, что пора переходить к заключительной части, Борис Самойлович в нетерпении зазвенел вилкой по стакану:
- Учредительное собрание объявляю закрытым, - прервал он было возразившего Корнея. - Наше начинание прошу не разглашать… и это для вашего же блага. А через неделю-другую, - начнём-с; … со станками и оборудованием косяков не будет.
***
Со своими будущими пайщиками Борис Самойлович поделился лишь необходимой информацией: и будь то разборки с местными упырями-беспредельщиками, или неприятности с налоговой инспекцией, его имя не фигурировало ни в одном из документов новоиспечённой артели.
«Каблучок» - находился в полном владении Тимофея-дворника, который с бодуна подписал все необходимые бумаги в адвокат-конторе «Петров и Каганович».
Борис Самойлович был уверен в своих начинаниях, но работал с оглядкой, всегда оставляя укромную лазейку, если роковой случай невзначай сломает его скрупулёзно продуманную схему. Самаркандские друзья охотно пользовались его «проектами», реализовывая их у себя на родине, так что в случае неудачи, он терял лишь самую малость, а сырьё и оборудование осело бы в солнечном Узбекистане.
Всё шло по заранее намеченному графику:
Первая партия обуви была упакована и загружена в Рафик, который благополучно прибыл в Старокиевский район, где давние связи позволяли материализовать «итальянский дизайн» через местный универмаг.
Но непредвиденное фиаско, чуть не сломало его планы: Киев - молчал, а вместительный склад артели «Каблучок», был завален грудой продукции. Долгожданный звонок раздался лишь через полторы недели.
- Боря?
- Весь во внимании, – проворчал Борис Самойлович не распознав вкрадчивый баритон.
- Твоя кожа приказала долго жить.
- Что!??
- Обувь ушла... с потрохами! Разобрал народ как горячие булочки.
Голос на другом конце провода несколько замешкался:
- Мне бы ещё твоего Алессандро, а-а?.. партию-другую.
У Бориса Самойловича камень с сердца свалился, что ни в коем случае не отразилось на его голосе:
- У меня здесь всё горит, м-мм впрочем…, для тебя найдётся. Будет тебе партия! Вот только с сырьём, - он нарочито скорбно вздохнул.
- Из Белграда кожу должны прислать. Не до модной обуви у югославов... страну после разрухи поднимать надо, - он сделал многозначительную паузу. - Да и кто же, как не мы, самостийна Украина, поможем дружественной нам Сербии!
***
Два года пролетели незаметно.
Артель «Каблучок» продолжала выпускать продукцию за достойный денежный эквивалент. Но Борис Самойлович не почивал на лаврах, а подыскивал предприимчивого «купца»-последователя. Подолгу задерживаться на одном месте, было не в его привычке. Мало ли!?..
Обеспечить наиболее выгодную сделку могло лишь республиканское признание, да и честолюбие сыграло здесь не последнюю скрипку.
Для ближайшей выставки коже-обувного производства при ВДНГ, было спроектировано новое направление: « Пикассо». Это были мокасины из мягкой кожи, верх которых был добротно сшит из разноцветных лоскутов сырья. Внешний вид несколько обескураживал, но вездесущий администратор надеялся на свою коммерческую смекалку и молодое поколение.
- Маслом кашу не испортишь! - любил поговаривать он, - игра стоит свеч.
Модель «Пикассо» хоть и получила третье место, но «республиканскими нивами» себя обеспечила. Даже «Вечерний Харьков», вышел с обозрением на первой полосе, радуя читателей успехом местной артели.
«Непредвиденные обстоятельства» начались со звонка из адвокат-конторы Петров и Каганович:
- Борис Самойлович, это Пётр.
- Петенька? Приветствую дорогой! давненько нас не навещал. Дожидается тебя твоя пара, даже и не сомневайся! Цвет тёмно-бутылочный, как ты и любишь. Кожа – прелесть. А размер…
- Борис Самойлович, - голос на другом конце провода перешёл на шёпот, - у меня для вас неприятные новости, фамилия Кришталь вам знакома? – он замолк, уделив собеседнику время на освоение невесёлой информации. - разумеется, я напустил туману и отфутболил его к Тимофею Валерьяновичу, за кем и числиться артель. Надеюсь...
Савелий Кришталь был в Харькове известной фигурой, а неуместное упоминание о нём, навевало откровенно унылые думы на цвет коммерческой элиты города.
- Мне нужна неделя, - после короткого молчания глухо попросил глава предприятия.
- Не гарантирую, это уж как бог даст, - уклончиво отозвался голос на другом конце провода.
Прошла иеделя..., и тот кто бы умудрился проникнуть сквозь стальную дверь, мог лишь столкнуться с пустым ангаром и одиноко пылящимся телефоном на канцелярском столе.
Время поджимало.
За рекордные сроки всё имущество артели «Каблучок» было разобрано, упаковано в контейнеры, и в товарном вагоне покинуло Харьков, окольными путями направляясь к границе Узбекистана.
Солнечный Самарканд не одарил благосклонностью ни «Пикассо», ни «Алессандро Ферри». Они так и не прижились на чужбине. Зачахли, пока и не исчезли вовсе, похоронив под собой надежды и честолюбие харьковского комбинатора.