Окончание, начало http://proza.ru/2021/07/05/970.
ТАРАКАНОФОБИЯ.
Глава 6. Эпилог становится прологом. Или эпитафией
Когда ты находишься посреди реки, река находится там же. Но когда ты находишься вне игры, ты даже проиграть не можешь. Увы, ты не единственный, кто не единственный, но это совсем другая история.
«Парадняк» оказался не ресторанным заведением, а рюмочной – но рюмочной точно под парадную. Всё было соблюдено, даже тёмные разводы возле обшарпанных ступенек на входе и лёгкий, но вполне чувствительный кошачий запашок в тамбуре. Стены несли на себе словесные образы, алфавит в пылу вымышленного контекста… Вот ведь какая масть: и тут – образы!
Самой необычной, интригующе-оригинальной была нацарапанная надпись «Я не хочу быть гражданином, я не хочу пить водку, я не хочу пить, я не хочу!».
Но Тараканов с Петровым и Бошировым хотели пить и хотели пить именно водку. И значит, хотели быть гражданами своей страны. В отличие от некоторых, но это уже отдельная история.
Мало того, они пришли с устремлением… да что там мелочиться, с устойчивым намерением соОБРАЗить на троих. А «соображать», заметьте, не от слова «цель», а от слова «образ»!
В рюмочной было достаточно мужчин, но не это было необычным. Необычно было то, что они были как-то одноОБРАЗны. К тому же были совсем не бухающего вида.
Один из них приветственно поднял руку:
– Руслан, привет!
После чего многие из присутствующих обратились к входящим и изобразили радость.
– Сегодня я не Руслан. Сегодня я… Вовочка!
Разнеслось дружное ржание под аккомпанемент звякнувших стопариков. Тараканов понял, что завсегдатаи были привычны к подобным штучкам Боширова, взлянул на него и увидел… Вовочку! Только на мгновение, но вполне явственно!
Удивительное рядом, но тому, кто удивляется, оно запрещено, – подумал Тараканов и решил, что больше ничему не будет удивляться.
– А кем ты был… до этого? – спросил он Боширова.
– Он последний раз был Толиком. Анатолем Чепигой, – хихикнул Петров.
– А Саша Петров последний раз был тоже Сашей, но Мишкиным. Лучше бы оставался Петровым-Водкиным, как было ещё до того, как… и чаще всего было! – отыграл подачу Боширов.
Петров достал пачку «Беломора» и положил на стол.
Будет вести запись? – подумал Тараканов, – курить ведь нельзя… Он оглянулся.
Действительно, никто не курил. Надо бы проверить… И Тараканов как бы нечаянным жестом уронил пачку на пол, тут же суетливо бросился её поднимать.
Пачка была обычной, из неё просыпались табачинки и чуть не вывалилась беломорина.
– Дико извиняюсь, – ляпнул он непривычно глухим голосом. Петров только понимающе улыбнулся.
Тараканов прочистил горло кхмыканием и обратился к Боширову.
– Уважаемый, Руслан… Или сегодня Вовочка… Я вот не встречал такой фамилии – Боширов. А сколько призывных душ через меня прошло… Баширов, Башаров – такие часто, но чтобы Боширов?! Всё равно как есть Рашидов, но нет Рошидова. Нет корней! Если корень «бош» по прозванию немцев, или «боша» по прозванию армянских цыган, – такая фамилия не получается. Может, это от французов – «дебош», «дебошир»? Кто-то «де» подчистил, чтобы отбелить смысл. Ну, или был тупо факт подделки, или придумка не сведущим в фамилиях фуфлыжником.
– Так-так, Тараканов хочет знать, чей я ношу образ? – хохотнул Боширов и подмигнул Петрову. – Ты правильно мыслишь, Тараканов. Но не широко. Расширь своё понимание тем, что все наши образы сливаются в один образ – похожий на огромное облако Образ Конторы. Он уже давно существует сам по себе, но образов в нём – охренительная куча. И эта куча местами вонюча, местами могуча.
А Петров как бы отвлечённо и задумчиво, но в тему продолжил:
– Вот в моём генеалогическом древе фигурирует Петров-Водкин. Так два разнородных образа объединились в одном.
– Это точно, в один образ легко включить несколько образов! В образ человеческого индивидуума – в том числе! – согласился Тараканов.
– Мы, Тараканов, понимаем, что тебя более всего интересует образ Вовочки, – продолжал Петров, уже не задумчиво, а назидательно. – Но мы о нём говорить не будем. И даже анекдоты не будем произносить. Хотя бы потому, что о нём полагается говорить или хорошо, или ничего.
Да я вроде бы уже и не мыслю, и про образ Вовочки пожелания принял! – про себя удивился Тараканов, но тут же вспомнил, что решил не удивляться.
А проницательность здесь чё-то плохо у ребят функционирует! Меня интересует уже не Вовочка, а Пахан-Терминатор, – был ли он осведомлённым в тараканьих угрозах?* Судя по тому, как быстро он соскочил, он знал и понимал, и в него вложили...
– Тараканов, мы не станем тараканами! Тараканы очень живучие твари, а мы – нет. Нас учили, что наша цель – получить опыт выживания. А как вживаться, мало кто учил. Один из тех, кто учил, Станиславский и примазавшийся Немирович-Данченко – профаны по сравнению с тем, что потом, после их безвременного ухода, воплощали их бывшие современники… – это были как бы заключительные слова Петрова в прелюдии перед предвкушением бухалова.
«Простой водки» в заведении не было. Был «Русский стандарт» – продукция не дешёвая, но в некоторых иных местах бодяжная не по госстандарту. Конечно, это место не допускало бодягу. Это чувствовалось.
Как же нам повезло с языком, образность которого не вписывается ни в какой стандарт! Он поразителен своей образностью, образованием и образованностью слов.
А закуска отличалась разноОБРАЗием, одних только бутербродов, линейка которых начиналась кусочком хлебушка с золотистой шпротиной, было видов пять.
Выпили, закусили и снова накатили с большим удовольствием, в едином порыве.
– А с чего это вы, вполне себе востребованные конторщики, занялись тараканами? Вовочка приказал? Это мне так, для сведения, я помню, что обсуждать его не следует, – вопросил Тараканов.
– Всё банально просто. Была и всё ещё есть рок-группа такая – «Тараканы!». И есть такой… не то образ, не то персонаж – Сид. Тощий, длинный, рыжий, вертлявый, наглый. Он и прикинул образ, и замутил «Тараканов». Тараканов там четыре, они и до сего дня чудом живы, и всё ещё появляются в лосинах, с патлами-начёсами на месте лысин, всё по классике. Когда-то были шелупонью, потребляли первитин, – это такой винт, который варили, мутили мутки… И ещё «питерскую кислоту», точнее – фенциклидин, который питерцы выдавали за настоящую кислоту… Питерская ЛСД – известная была тема!
Его повязали на Московском вокзале с двумя граммами того самого фенциклидина на кармане, погнобили в «Крестах» несколько месяцев. Стал ручной, с мутью завязал.
Но потом забурел и в свои 45 лет проговорился, что все вокруг долбанутые ублюдки, а он один нормальный, и что в этой парадигме он жил всю свою сознательную жизнь. И стал в песенках не токмо материться, но и гундеть на власть. Мычал многословную песенку про будни таракана, про «псевдопорядок на свежих костях…». А потом подписался типа поддержать протесты за Отвального. Если бы не Дуремар… Его подключили к Сиду, а он нас навёл на настоящих тараканов, которых и травить надо было уже по-настоящему. В связи с их потенциальной опасностью… В сём «Парадняке» это и случилось…
– Но как я слышал, Дуремар уже давно отошёл… в смысле, преставился, – усомнился Тараканов.
– Ушёл, но образ его – остался! Образ из образов Конторы… Не образец, конечно, но как имитатор – вполне эффективный. Особенно хорошо получилось с образом отравленного Отвального!
– Какого такого – Отвального?! В смысле Завального?
– Не только в смысле, но и в образе. В ином образе, который вышел из прежнего, но оба остались в одном…
– Не пойму! Так его это… Не того? Только образно?!
– Да кому он нужен, чтобы его – того? Нуждин им занимался… Вон тот, – Петров, всё ещё на пути к кондиции Водкина, хлопнул стопочку и кивнул на соседний столик. – Лихо сработал. Отвальный сам вошёл в образ того, кто был отравлен! И стал из Завального Отвальным! Тушундингизми?
Тут же накатили ещё, и потом, как и полагается тем, у кого между собой нет общих давних воспоминаний, а есть только недавние, закусились на технологиях. Тараканов травят все кому не лень, а вот с гомами сапиенсами – одни проколы. И конкретно, кто прокололся с тем же приснопамятным Скрипалём – наши или великобританские?
– Так что, кого-то травили, или никого не травили? – хоть Тараканов ничему не удивлялся, его начинала нервировать продолжающаяся мутность и множественность образов, их полная неопределённость.
Ну, и зачем во всём этом разбираться, если всё равно правды нет и не может быть? Только по дурацкой привычке «хочу всё знать», а если не догоняю – то «знать ничего не хочу»!
– Его и не травили, и травили. Точнее – он сам себя травил, образно говоря. Он же тоже занимался темой «Тараканы». Давно, ещё с девяностых. Короче, скажем так: ему внедряли образ. Потом образ меняли. Так и травили – образами. Кто, как и зачем – отдельная тема. Тема не новая, и почему пиндосаксы назвали её «новичком» – нет однозначного ответа. Вполне вероятно, огрехи непрофессионального перевода, а полоумную сенсацию никак уже не остановить.
Вот оно! С девяностых! Значит… Уже тогда всем процессом управляли тараканы? Только какие?! В смысле – чьи?
Так… А я у них как – занимаюсь этой темой или просто при делах? – от последней мысли Тараканову стало весьма некомфортно. – У меня тоже в голове образы как-то уж больно неожиданно меняются…
– Мужики, вы помните Скрипаля? – Боширов неожиданно обратился ко всем присутствующим.
Они упорно и талантливо уходят от темы тараканов, – понял Тараканов. Не отрицают, что она есть, но потом или мути нагоняют, или меняют «массовку».
– Да нормальный Серёга был мужик, пока ему мозги не вывернула история с Бакатиным – сказал мужчина, представившийся как Денис.
Этот Денис имел совершенно интеллигентный вид, не вписывающийся в обстановку заведения. Но первое впечатление было обманчиво. Или образ был не ясен? Денис был Сергеевым, а потом оказался Сергеем, сыном Федота. Был одет тоже обманчиво: в стильный пиджак и в треники с лампасами. Не сочеталось.
Скорее всего, и Федот – не тот, – цитатно-поговорочно подумал Тараканов.
– Он долго возмущался и не мог успокоиться. – продолжал не вписывающийся и не сочетавшийся Денис-Сергей. – А потом стал бухать, играть, заигрался и доигрался. Когда ему впаяли 13 лет строгого режима, он, конечно, прослезился. Бакатин-то жил себе припеваючи! Вот что значит – играть по-крупному.
Потом Серёгу вкупе с прочими продавшимися Сутягиным, Запорожским и Василенко обменяли на великолепную десятку наших шпиёнов, которых сдал СВРовский Потеев. Среди них была Анька Чапман, резко прославившаяся и резко потом выпавшая из медийного пространства.
Британский журнальщик Урбан написал в книжонке, что говорил со Скрипалём. Что же он про него вынюхал? Скрипаль оказался не классическим, непонятным перебежчиком, не выступал с разоблачениями, не клеймил «кровавый режим», а смотрел первый канал, поддерживал Путина и присоединение Крыма, называл украинцев «тупыми овцами» и не подтверждал, что его отравили. Урбан даже обозвал Серёгу «бессовестным русским националистом».
А Сашка с Русланом мотались в Солсбери, чтобы Серёгу забрать в Россию. Но опоздали. Пиндосаксы как-то про это узнали… Увы, наш мир не без кротов…
– Они провалили задание! – завопил один мужичонка без особых примет, но не снимающий кепочку. – Они должны были вытащить Серёгу, а они просрали! Как всегда – бухали и жопились! Хороши, хитрожопомудрые! Серёга им не нужен был, он сам – мудак, это понятно, но дочку-то его жалко… Её под эту операцию туда заслали – и тоже просрали! Она не просто свидетель, она – участник операции, и многое могла рассказать!
Тараканов думал, что Петров и Боширов сейчас с ним сцепятся. На худой конец, перед ним выдвинут серьёзные оправдания, покажут, что это всего лишь образ провала, а на самом деле – блестящий успех. Но они улыбались и смотрели на мужика в кепочке с нескрываемым восторгом!
– А это кто? – спросил Тараканов. – Похож на кого-то…
– Неужели не узнал? Это же Кондратий! А похож он всегда на того, на кого надо, – с тою же подобострастной улыбочкой сказал Боширов.
Тараканов ждал, что кто-то хоть что-то пояснит насчёт Кондратия, но не дождался. Теперь уже не задумываясь он про себя потянул мантру «я ничему не удивляюсь… если чего не знаю, это не моя проблема… если и моя, то пусть все думают, что не моя…».
А чтобы размазать всё же случившуюся неловкую паузу, спросил:
– Слушай, Петров, для чего держать пред собою «Беломор»?
– Это мой канал-ограничитель безканальной деятельности, – привычным образом ушёл от ответа Петров.
– Он когда-то сильно курил, и только ленинградский «Беломор». Особенно в девяностые, – тут Боширов охотно пояснил и добавил фанатский слоган: «Беломорканал… канает и будет канать»!
Только это прозвучало, как Тараканов проникся. Сколько народу были подписаны, как сейчас говорят, на ленинградский «Беломор»! Он сам в том числе. Кто знает, тот понимает! До конца семидесятых у папирос был неповторимый вкус. Вкус потом подпортился, когда во все советские табачные изделия стали добавлять кубинский табак с товарной эмблемкой в виде трёх листиков, появившихся на пачке. Их в народе называли «три пера» и поначалу плевались, как в образном, так и в прямом смысле. Но потом привыкли… В девяностые было особенно тяжело, потому что «Беломор» стал ростовским «Бдядомором». Ну и ещё потому, что образов не было, пропали. Остались безобразия. И безобразия совпали в одном образе – «девяностые» …
– Образы безразмерны! Всё постигается через образы... И не только постигается – делается. Реже – само собой ОБРАЗуется, – неожиданно для себя самого выдал он вслух.
Петров и Боширов внимательно на него посмотрели с нескрываемым вопросом: может, этому больше не наливать? Тараканов и сам про это подумал. Возможно, в трёх головах одновременно появился образ Сатурна-инопланетянина, которому довелось бухать с земными мужиками.
Но этот образ вытеснил то ли явный, то ли образный лик в кепочке. Теперь и не разберёшь, то ли перед тобой «кто», то ли «что» – помыслил Тараканов, и следующей мыслью уже вторично в этот день выстрелило: это тоже есть абсурд!
Однако, Кондратий был неподражаемо эмоционален и памфлетен. И ощущение абсурда отступило вместе с подступившей головной болью. Не всегда с абсурдом приходит головная боль, что значит – не всегда головная боль связана с абсурдом.
– Вот разве ТАК выполняли операции те, кого я натаскивал?! – зажигал Кондратий. Мои адепты и адептки всё делали блестяще, – так блестяще, что от блеска меркли все логические подоплёки и следственные логики!
– Это у нас-то? – протяжно произнёс Тараканов, представляя, что его скептичность была неотразимой.
Кондратий посмотрел на него таким блеснувшим ледяным взглядом, что Тараканов обмо… Нет, не подумайте чего… Обморозился – это про такой мороз по коже.
Но увидев, что вякнувший сию бестактность не из их парадняка, он подобрел и подковырнул:
– У вас-то – однозначно были бы перья во рту, а беломорина – в жопе!
Так… Я спокоен, абсолютно спокоен! Ничему не удивляюсь! – аутогенно твердил себе Тараканов. А Кондратий уже был на трибуне и вещал в ностальгическом ударе…
– Уважаемый допущенный неопущенным сомневается? Извольте – вот! Так себе, последние фактики навскидку!
Уильямс из Ми-6. Его тело было обнаружено в спортивной сумке в собственной ванне. Голое и разлагающееся. Какой бывает запах, лучше не говорить, кто когда-то нюхал – пред ним извиняюсь, непременно станет дурно… Следствие пришло к выводу, что он стал жертвой собственного экстравагантного сексуального эксперимента на почве фетишизма и клаустрофилии. То бишь сам залез в сумку, чтобы получить сексуальное наслаждение, но не смог выбраться. Он оказался явным извращенцем, хранил в квартире коллекцию женской одежды от известных дизайнеров, парики и косметику, смотрел видео с трансвеститами. Проверяли, мог ли Уильямс забраться в сумку самостоятельно. Ни у кого ничего не получилось, пока не появился некий армейский сержант родом из Австралии и показал, как это можно легко сделать. Дело было в правильной технике.
По настоянию руководства Ми-6 было повторное расследование. Этот Уильямс работал по теме коррупции в России, собирал компромат, отслеживал маршруты отмывания денег. А был скомпрометирован фактом своей смерти! Понятно, что надо отмыться от такого пятна и заявить о подозрениях в изощрённом убийстве. Какие же это были подозрения?
Лето было тёплое, а в квартире на всю мощь было включено отопление. Для чего? Чтобы ускорить разложение. За 10 дней труп до такой степени разложился, что уже невозможно было определить, отчего наступила смерть.
Спортивная сумка с телом стояла в ванне, однако ни на бортике ванны, ни на сумке не нашли отпечатков пальцев или следов ДНК. Ключ лежал в сумке под разлагающимися останками. Некто стёр отпечатки пальцев и следы ДНК, и оставил подложные доказательства? Но подложные доказательства есть, а вот следов нету…
А Панчер? Это был эксперт по радиации, делавший заключение по отравлению Литвиненко в Лондоне. Был найден мёртвым. Следствие пришло к выводу, что он сам себе нанёс колотые и резаные ранения двумя разными ножами, и это стало причиной смерти.
За два дня до отравления Литвиненко при странных обстоятельствах в Лондоне скончался российский дипломат Пономарев. Он расследовал коррупционную деятельность российских спецслужб. Криминала в обстоятельствах смерти не обнаружили.
Бадри Патаркацишвили, партнёр БАБа** скоропостижно умер от сердечного приступа в 2008 году, а годом раньше умер от сердечного приступа их общий знакомый из ЮКОСа Голубев. От внезапного сердечного приступа и тоже в цветущем возрасте 46 лет скончался Стивен Мосс, помогавший российским олигархам переводить деньги в Великобританию. В этой сфере кто много знает, тот не состарится. Благодаря знающим в другой сфере…
Но и слишком многое знающие в другой сфере – не помеха для справедливого возмездия! Начальствующий СВРовец Третьяков, сдавший в 2000 году чуть ли не всех работавших в США разведчиков, скончался в 2010 году в своём дома во Флориде в возрасте 53 лет, по официальной версии – подавился мясом во время еды.
Уже упомянутый Потеев, подхвативший палочку предательской эстафеты, смылся в США и сдал десятку нелегалов, за что ему заочно прописали 25 годков строгого режима и лишили всего. Летом 2016 года, будучи вполне здоров в свои 64 года, он скончался при неясных обстоятельствах.
Последовала пауза. Потом все поняли, что Кондратий закончил. И одобрительно зазвякали стопочки, и бравурно возвысились несколько голосов. У Петрова из руки выпал бутерброд и упал на пол. Тараканов опустил глаза: на полу не было тараканов.
Их и не должно быть на этом полу – это он уже понял, но ещё не уяснил. Ещё он понял, что образ может быть велик или смешон в своей образности…
Но зачем, для кого Кондратий это повествовал? Выходит, что только для меня! Тогда Тараканов встал и, склонив голову в знаке признательности, захлопал. Он подумал, что Кондратий снимет кепку, но так он подумал зря.
– Вы тут прекратите эти белогвардейские офицерские штучки! – загремел его голос.
Тараканов ринулся в сторону кепки с намерением её снять, но рухнул на пол. Он даже не заметил мастерской подсечки и решил, что сам за что-то зацепился.
– Наш гость в ударе и перипетиях перепития… – услышал он голос Боширова.
– Он – наш по духу, не суди его строго, брат Кондрат! – вступился за него и Петров.
Кондрат встал и объявил: – У меня срочные дела, господа-товарищи!
И стал покидать заведение не через дверь, а лавируя между столиками и постепенно растворяясь. Вот это образ!
– Брат Кондрат, приходи ещё! – послышались отдельные голоса.
Боширов буркнул вниз – в сторону:
– Упаси нас от него… Господь… Буди милостив к нам грешным…
Поднимаясь, Тараканов увидел на стене ещё одну надпись. Надпись была чуть выше плинтуса. Сделать её можно было только лёжа. Было нацарапано: «Русский стандарт развивает нестандартное мышление».
Он вспомнил, как наяву, вывеску с места первой потравки тараканов: «Ресторан Гриль-Бар Русская перспектива». Может она воспрянет через русский стандарт, который разовьёт нестандартное мышление?
Всё происходящее, все эти надписи связывалось в образы, и становились прямо сакральными. Надо бы раскрыть их смысл… А зачем? Чтобы, раскрыв один смысл одного образа тут же увидеть, как он входит в другой образ с другим смыслом?
Чтобы убедиться, что там, дальше всех этих перипетий с завалами – пустота? И потом надеяться только на то, что в этой борьбе с единством противоположностей поманит тебя местечко, где есть полнота?
Всё, что ты есть – это всё, что тебе нужно. Не более того! Потеря сознания – высшая реальность. Лучшее из всего, что ты можешь сделать для своей жизни, – это иметь про запас собственный глоток смеха.
Думая, что он смеётся, Тараканов стал ощущать, что уходит в какую-то пустоту, но эта пустота – совсем не пустота, он в ней не растворяется, в ней что-то содержится… Это содержимое тоже какое-то пустое, но из пустоты что-то такое исходит, что очень даже всем таким неопределённым, и величавым таким наполненное… И каким-то смыслом, и радостью, и каким-то счастьем… Так что же это?
Догадка почему-то ошарашила, хотя была очевидна: это содержимое пустоты и есть жизнь!
Но тогда… Тогда самая важная часть нашей жизни не наша. А наша часть – не самая сложная, вот только самая вредная: это область, где искажаются пространство и присутствует время. А времени нет, есть только образ времени, который мерцает всякими причинно-следственными связями, а восприятие не догоняет и воспроизводит глюки, миражи, фобии. И всё искажается, всё – ложь. А правда где-то там, где видится пустота…
Что это? Момент истины? Тараканов не знал. Но услышал:
– Нет истины на этой земле. Есть переход. Каждый момент – это момент или исхода, или входа, в целом и общем – перехода. Или конца. Но конец потому и конец, что он без перехода.
Что, я прохожу портал? Я этого удостоился или… или меня сливают? Где теперь я окажусь? Да хоть где, лишь бы выйти из обители абсурда…
Господа и товарищи редкие читатели! Редкие, потому что действительно – редкие, а не только потому, что немногочисленные. Обращаю внимание: все – ОБРАЗЫ, и образы – ВЫМЫШЛЕННЫЕ!
* – обычно его называют ЕБН
** – Березовский Б.А.