"Разве, когда ты на меня смотришь, ты не видишь, что я тебя люблю? Скажи же! Посмей это отрицать!"
Из письма Флобера Луизе Коле
"Более пяти лет его переписка заменяла Библию у моей постели. Это был мой резервуар энергии."
Андре Жид
Двести лет назад, 12 декабря 1821 года родился Густав Флобер. Когда ему исполнилось тридцать, он написал, что прожил полжизни. Флобер умер за полгода до своего шестидесятилетия.
Мне хотелось бы написать о Флобере как о живом человеке, о современнике: дыхание, голос, крик его "Переписки" слышны сегодняшнему читателю.
Многие письма Флобера - каждое - маленькое эссе со своей композицией и сетью метафор.
Его лучшая книга "Мадам Бовари" до сих пор остается гениальной по красоте и изяществу исполнения.
Флобер, с друзьями чересчур громкий, гогочущий от своих сальных шуток, лицедействующий и требующий всеобщего и полного внимания, сложением и цветом лица - настоящий Вакх, превращался в одиночестве у себя в кабинете в Прометея, прикованного к письменному столу, упрямого, страдающего, великого и бессильного.
Вот вам живой Флобер в своих письмах и в воспоминаниях друзей (в круглых скобках - мой маленький комментарий) …
* Поэзия - растение свободное; она произрастает там, где ее не сеют. [1, с.81] ("Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи...")
* Когда стих хорош, он теряет признак школы. [3, с.110]
* Стремлюсь не к вибрации души, но к рисунку. [1, с.117]
* Когда все умрет, воображение [...]по черепкам ночного горшка сумеет восстановить целые миры. [1, с.131]
* Думая о своем одиночестве и своих душевных муках, я спрашиваю себя: кто я, идиот или святой? Быть может, бешеная сила воли, которой я горжусь, есть признак глупости. Великие произведения не требовали стольких усилий. [2, с.28]
* я пишу с расчетом на нескольких утонченных читателей. [2, с.250]
* То, что Прекрасно, то и нравственно [...]. Ты говорил с Музой, а тебя принимают за растлителя малолетних девочек! [2, с.265] (привет Гумберту Гумберту).
* Прощай, целую тебя. Куда? Так вот! - в самое сердце. [3, с.25] (Не с этого ли места Гумберт Гумберт продолжил свои глубоко анатомичные поцелуи?)
* Спорить гораздо легче, чем понимать, а болтать об искусстве, об идее красоты, идеале и прочем куда проще, чем написать хотя бы пустяковый сонет или коротенькую фразу. [3, с.53]
* Я готов даже броситься в воду, если надо спасти хороший стих или хорошую фразу, независимо от автора. Но я не думаю, чтобы человечество нуждалось во мне, как и я в нем не нуждаюсь. [3, с.58]
* Ах! Какими пороками я отличался бы, не занимайся я творчеством! [3, с.114]
* Я не хочу ни в чем принимать участия, не хочу быть членом какой бы то ни было академии, корпорации или союза. Я ненавижу стадо, правило и общий уровень. Бедуином готов быть сколько хотите, но гражданином никогда! [3, с.143]
* Если я нахожу красивой кисть руки, то преклоняюсь перед всей рукой. Если человек написал хороший сонет, он становится уже моим другом [...] [3, с.145]
* Перечитываю историю Греции[...]. Вчера геродотовская битва при Фермопилах привела меня в восторг, точно двенадцатилетнего мальчика, - а это доказывает мою душевную чистоту, что бы ни говорили обо мне. [3, с.146]
* Набросьтесь же на классиков, высасывайте их до мозга костей; не читайте посредственных в литературном отношении вещей, насыщайте память статуями и картинами, а главное, смотрите по ту сторону народа, ибо его горизонт ограничен и непостоянен. [3, с.266]
* На сцене "Одеона" предполагается выступление живого медведя. Вот все, что мне известно из области литературы. [3, с.383]
Братья Гонкур и Теофиль Готье о Флобере:
* Первый обед "Флобера." (Когда Флобер приезжал в Париж, он давал т.н. обеды "Пятерых" только для писателей, пьесы которых провалились на премьерах: Флобер, Доде, Золя, Гонкур и Тургенев; Тургенев дал честное слово, что его пьеса была освистана в С.-Петербурге). Поначалу заходит разговор об особенностях литературы, создаваемой людьми с хроническими запорами или поносами, затем мы переходим к структуре французского языка. [8, с.183]
* Нынче он [Готье] влюблен в изречение Флобера, услышанное от него утром и принятое Готье как высший закон школы, достойное, по его словам, быть высеченным на стенах: "Форма рождает идею". [4, с.81] (Остановись, не спеши, подумай об этом, мой читатель).
* Флобер нам говорит: “Сами события, фабула романа мне совершенно безразличны. Когда я пишу роман, я думаю лишь о том, чтобы добиться некоего колорита, цвета. Например, в моем карфагенском романе я хочу создать нечто пурпурное. Ну, а все остальное — персонажи, интрига и прочее — это уже детали. В “Госпоже Бовари” мне важно было только одно — передать серый цвет, цвет плесени, в которой прозябают мокрицы. Сама же история, которую мне нужно было сюда всунуть так мало занимала меня, что еще за несколько дней до того, как я начал писать, госпожа Бовари была задумана совсем иначе: это была набожная старая дева, никогда не знавшая любовных ласк, но в той же среде и при том же колорите. А потом я понял, что такой персонаж невозможен.” [4, с.146]
* мы говорим о том, как трудно написать фразу и придать ей ритм. Ритм - одно из главных наших пристрастий и предмет постоянных забот, но у Флобера это доходит до идолопоклонства. О книге он судит только после того, как читает ее вслух: есть ли в ней ритм или нет? И если она не подогнана к движению человеческих легких, то ни черта не стоит. Своим вибрирующим голосом, от громовых раскатов которого звенят все бронзовые предметы в комнате, он напевно декламирует отрывок [...]. “Вот это ритм, а? Не правда ли, словно дуэт скрипки и флейты [...] И поверьте, все знаменитые тексты знамениты именно потому, что обладают ритмом. Это относится даже к фарсу [...]” [4, с. 157]
* Разговор зашел о Флобере, о его удивительной манере работать — он ведь чуть ли не по семь лет сидит над одним и тем же, — о его невероятной добросовестности, о его терпении.
— Вы только подумайте, на днях он [Флобер] мне [Готье] говорит: "Я уже вот-вот кончаю. Осталось фраз десять, не больше, да и у тех уже готовы интонации окончаний". Понимаете? Он слышит концы еще не написанных фраз, у него готовы интонации [...]. Забавно, а? [...]. У него есть на душе один страшный грех, угрызения совести отравляют ему жизнь и скоро сведут его в могилу: в "Госпоже Бовари" у него, видите ли, стоят рядом два существительных в родительном падеже: "венок из цветов апельсинного дерева". Он в полном отчаянии, но сколько ни старается, иначе не скажешь [...]" [7, с.333]
* Флобер говорит, что, когда он долго сосредотачивается, ему бывает страшно поднять голову: как будто кто-то стоит у него за спиною. [6, с.9]
* Среди всей писательской братии [...] я знаю только одного человека безукоризненно честного в самом высоком смысле слова - это Флобер [...] [5, с.289]
[1] Из писем Флобера (О литературе, искусстве, писательском труде. Письма. Статьи, в 2-х томах, изд. Худ. Лит., 1984), т.1
[2] там же, т.2
[3] Из писем Флобера (Собрание сочинений в пяти томах, т.5, изд. Правда, 1956)
[4] Из дневников Гонкуров (Дневник. Записки литературной жизни, в 3-х томах, изд. Книговек, 2017), т.1
[5] там же, т.2
[6] там же, т.3
[7] Из дневников Гонкуров (Дневник. Записки литературной жизни, в 2-х томах, изд. Художественная литература, 1964), т.1
[8] там же, т.2