Пасека с детства так засела в нутро, что и сейчас помню в подробностях, как всё было год за годом, у каких озёр и деревень.
В семьдесят втором перед школой, перед первым классом стояли мы с пчелами на Красной Глинке в старом лесу с огромными липами. Жили с дедом, компаньоном дядей Васей и двоюродным братом Лёшкой. Было здорово. Из подготовленных досок и проолифленной фанеры, как конструктор, мы собирали будку, сродни кунгу от Камаза. Ночью в ней всегда было сухо и тепло. В стороне на открытом месте из кирпича и глины клали печь с чугунной плитой и кольцами, а рядом под деревом обустраивали столовую с четырьмя скамейками под навесом из жердей и рубероида.
По выходным приезжали отцы с друзьями, и мы отправлялись за два километра рыбачить на реку с плотов.
Идёшь, бывало, ранним утром среди темных вековых лип по лесной тропинке, ветки, прошлогоднюю листву пинаешь, а сапоги сухие – ночи-то были тёплые. Потом поляна. За ней дубы высоченные, отец говорил, лет по четыреста. Потом просвет и Волга - высокий берег. Ширь! Красотища - сердце аж заходится! Сбегаешь по откосу вниз, резиновые сапоги болтаются, вязнут в песке, потом разгоняешься - и почти летишь. Внизу тяжело остановиться, натыкаешься на собственные ноги, да ещё старый рюкзак по заду хлопает.
У берега затопленные лодки - чёрные, подёрнутые мхом, ржавые уключины; справа мосток, и дальше плоты.
Сосновый кругляк в пять накатов, мужики говорили, даже в шесть, сверху янтарный, в глубине тёмный, связанный проволокой, толщиной в мой мизинец. И это хлюпающее, бьющее о воду составное крыло выходило из затона метров на двести, да больше!
С плотов рыбачили на донку с колокольчиком. Мужиков отовсюду собиралось много. Ершей за рыбу не считали, разве что, на уху пару штук оставляли и для кошки. Добычей был судак, щука, ну, лещ тоже.
А ещё мне нравился колхозный пруд с карасями в полукилометре от пасеки. Туда можно было бегать хоть трижды на день - дед отпускал. С местными мальчишками я не дружил, даже отворачивался. У края глиняной дамбы был плоский валун - плаха, но мы его называли - эшафот. Туда деревенские пацаны приносили пойманных лягушат и казнили их ивовыми прутьями. Камень всегда был облеплен мухами и засохшими кишками.
"Когда-нибудь я сам вас так же засеку!" - хотелось мне крикнуть пацанам, но я, молча, брёл мимо с отцовской бамбуковой удочкой на другую сторону пруда в заросли ивы и ольхи. Там в прогалинах всегда торчали из воды рогатки.
Лёшка-брат был на три года старше. Он говорил, ему плевать, в остальном мы с ним ладили.
Счастье началось, когда приехал старший брат Сашка. Он был двоюродный, виделись мы только летом, и я его очень любил, а с Лёшкой они были родные, но тот и зимой приезжал. Сашка, он серьёзный, спортсмен, окончил восьмилетку, собирался в девятый.
В первый же день на пруду он подошёл к пацанам.
- Это что ещё тут за новые фашисты? На немецком кладбище земляники объелись?
Недалеко от пруда на поляне были аккуратные холмики в три ряда, усеянные ягодой. Про них-то и говорили, что это пленные немцы. После войны, якобы, они строили на Красной Глинке двухэтажные дома из кирпича, а потом уехали в Германию, но осталось это кладбище. Кажется, тридцать девять могил я тогда насчитал, или тридцать семь? Искал вокруг ещё, но не нашёл. Не помню сейчас точно: просто любил счёт, или хотел, чтобы их там побольше закопали - в нашем-то поселке красных фанерных звезд на калитках много было, а в домах одни старушки. Но, если кто на лавочку с медалями садился, чаще на 9 Мая, мы со всеми здоровались. А землянику на тех могилах никто не собирал. Мы с Лёшкой могли, конечно, съесть одну-две “на слабо”, но не больше.
- Ножи есть? - сурово спросил Сашка пацанов, а сам в этот момент наборной финкой шкурил длинный ивовый прут.
Деревенские потухли, замотали головами, понимали, что от этого не сбежишь, а сами ножики-то в карманы спрятали, мы с Лёшкой видели.
- Жалко! – усмехнулся Саня, продолжая заниматься своим делом, вроде как ничего он и не заметил. - А я уж хотел вам путёвые удилища из орешника срезать. Их с толстого конца ошкурить нужно хорошенько, чтобы высохли, полегче стали.
- Ножик есть, - осмелел загорелый босяк в закатанных до колен трениках, - только леска прошлогодняя, гнилая, - два его товарища, по уши перемазанные в иле на поимке лягушат, оживились, закивали.
- Ладно. За мной, джентльмены-душегубы! - скомандовал Сашка, и это так развеселило всех, особенно Лёшку, он был очень горд, что у него такой брат родной. - Посмотрим, на что вы ещё годитесь. Лески у меня три катушки - всем хватит.
- Вот так вот, Юра! - улыбнулся я. - Дальше дружба, купания-ныряния, ночные рыбалки у костра. Вроде бы всё просто, но мы на такое были неспособны.
- Возраст, Володя, возраст! – ответил мой давний приятель. – Тебе же всего семь лет было, Лёшке десять. Тут опыт нужен. Но пацанчика ты здорово изобразил, - улыбнулся он.
- Опыт, говоришь? У взрослых его хватало, а они мимо глядели. Пожаловаться-то было стыдно. А Сашка - он такой. Хотел рулить, организовывать, ну и воспитывал, конечно. Следующим летом мы опять на Красную Глинку с пасекой встали. К дамбе подъехали, а плаха уже просто камень, чистый, красивый, и деревенские как родные.
В тот год липа, ох, цвела! Контрольный улей на весах к вечеру +10 кило показывал. Два дня пчеловоды радовались, а потом ливень, и утром аромат пропал. Лес как лес, в воздухе чистенько, стерильно, а в ночь похолодало. Неделю ждали. Контрольный каждый день - минус кило, минус кило - взятка нет, пчёлы злые, так и пришлось в Бузаевку возвращаться, там ещё раньше стояли. На цветах, на иван-чае можно было мёду взять и семьи сохранить, а они - давай роиться. Да и прошлогодняя авария на нефтепроводе “Дружба”*, пожар, которым пытались скрыть бешеный разлив, стал уже не так заметен. Дед боялся нефтяных болот в оврагах вдоль трубы, в километре за пасекой - а если полыхнет? То-то и оно! Охраны же не было никакой. Горелые стволы народ, конечно, отпугивали, и запах тоже.
В середине лета вернулся на пасеку Витька Назаров. Дед звал его Сазан, мы с Лёшкой дядя Витей, а Сашка приехал, обращался исключительно Виктор Степаныч. Любил он с ним за жизнь перетереть, и чтобы взрослых других не было рядом. Повод? Сходить по грибы - милое дело. Я числился в проводниках! Мне отец дорогу в первый же день показал. Идти нужно было в дальние березняки через “Дружбу”, нефтяные болота.
По дороге жутко: гробовая тишина - птицы не поют. Зато в дальних березняках красота! Боровики толстые, грибы нетронутые, с моего последнего визита, и я над ними главный командир.
Сашка сказал, в лесу за пасекой грибов соберём, через Дружбу не пойдём. А я знал, как пройти так, чтобы в корзинах было пусто.
Степаныч, он смешной, в сером промасленном комбезе, в зимних ботинках, в старой фуражке - автослесарь. Лицо красное, опухшее, не морщины - складки, глаз не видно. Работяга, одним словом.
- Нет тут никаких грибов! Сыроежки брать не будем! - кричал я по-деловому, убегая вперед.
- Веди уже, Сусанин! - смеялся Степаныч. - Палку возьми подлинней!
- Рано, дядя Витя, тут ещё дорога по краю леса с километр.
Ближний березняк выходил как раз к Дружбе, к просеке с обугленными стволами и завалами. Деревьев было много поперёк старой дороги, а то бы мы смогли на велосипедах.
- Виктор Степаныч, затуши папиросу! - нервничал Сашка, когда вышли из леса. - Сгорим к чертям собачьим, и фамилию никто не узнает!
- А дед на что? - хрипло пошутил тот. - Я в банке с бензином бычки Беломора на спор тушу, ни одной падле ещё не проиграл, гы-гы, - он, видимо, хотел, как в молодости широко улыбнуться белыми зубами, а получились красные дёсны с остатками трёх клыков.
Но просьбу Степаныч выполнил, раздавил тлеющий табак прямо в пальцах и сдул остатки с грубой темной ладони.
- Ты на чём вчера приехал? - спросил его Сашка.
- До СХИ** на автобусе, а там пешком и на тракторе.
- Это как? - удивились мы.
- А чего тут пёхом-то? Шестнадцать километров. За пригорком ДТ-75 гусеницами скрежещет, спрашиваю: “Откуда, земляк? С Бузаевкого стана?” Кивает. Пусти, говорю, курево есть, вместе веселей. Запрыгнул к нему, доехали до стана. Предложил гривенный, он - мало. Не хочешь, не бери. За двугривенный сам в поле воробья на коленках загоняю, гы-гы. А тут уж рядом.
Степаныча на хороший разговор нужно было раскручивать. Сашка это делал мастерски. Он начинал про какой-нибудь фильм с кинотеатра, а тот давал ему жизненную оценку. Как же он хохотал над Николой Питерским! Над его: «Помогите! Хулиганы зрения лишают!» Говорил: "Чтоб такое? - Брехня! Да скорее на пику! Но до чего же смешно". Очень Степаныч уважал этот фильм. Песни пел веселые: «Четыре татарина», «Когда качаются фонарики ночные», а мы дружно подпевали, кто во что горазд. Грустные тоже, конечно, куда же без них.
Я купила передачку на последние гроши.
Передайте заключённым на помин его души.
Да. Но в тот раз разговор у них с Сашкой не клеился, и мы решили помочь.
- А правда, дядя Витя, что на зоне мужиков дерут? - внёс лепту хитрый Лёшка.
- Зачем тебе?
- Интересно.
- Интересного там нет, - буркнул Степаныч и зашагал вперёд.
- Заткнись, Толстый! - разозлился на младшего брата Сашка, это прозвище он использовал, как исключительную меру наказания. - Падаль подбираешь, в башку забиваешь!
- Я не толстый! – надулся Лешка и пошёл молча, размахивая локтями.
- Ладно, ладно – щекастый, - догнал его Сашка со смехом и обнял, - толстый ты у нас до пяти лет был.
- Дядя Витя, - спросил я, - а ты знаешь, что молния в пчелиный улей никогда не бьёт?!
- Да ты что?! – удивился он. – Бог что ли пчёлок любит?
- Конечно! – обрадовался я. – А у тебя дом-дерево-сын есть?
- Есть, - улыбнулся Степаныч.
- А как его зовут?
- Толян.
- Что же ты его с собой не взял, нам бы веселее было!
- Он взрослый, гы-гы, - засмеялся тот, - ему с нами неинтересно.
- Дом, дерево... И всё ты должен, должен... - сказал задумчиво Сашка. - А хотелось тебе когда-нибудь, Виктор Степанович, женщину спасти?
- Как это?
- Просто. Взять с улицы женщину и спасти.
- Это ты серьёзно? - мужик вытаращил глаза, оказалось, они у него большие красные, мы с Лёшкой рты раскрыли.
- Очень даже серьёзно!
- Выбрось из головы! Котёнка спаси!
- Спасал уже.
- Ага! Это для тебя пшик, значит. Собаку сложнее, но можно. Для неё сердце требуется большое, настоящее. Подумай о собаке. Она к тебе привяжется, будет любить по гроб жизни, люди так не могут. Преданней собаки никого нет. Подумай, как следует о собаке.
- Виктор Степаныч, я же не пацан какой. Зачем ты мне про собаку? Я тебя серьёзно спрашиваю.
- Лёвушку Толстого начитался? Про Воскресение ихнее? Или Достоевского? Что там сейчас в школе проходят? Реальная краля?
- Реальная.
- Рядом с домом живёт?
-Угу.
Ходил уже к ней?
- Один раз.
- Ёшкин кот! Серьезное дело-то! - разнервничался Степаныч. - Понимаешь, Пан Спортсмен! Собачки и кошечки на улице бывают ничьи, а женщины с улицы ничьими не бывают. Отец знает?
- Не хочу говорить, с тобой решил посоветоваться.
- Плохо! - Степаныч натянул фуражку на уши. - Зря второй стакан с утра не вмазал! Чего уж теперь - рассказывай, как познакомились.
- Тренер велел следить за причёской, чаще стричься. Я с первого раза - и к ней в руки.
- Влип, значит.
- В мужском зале не было никого, она и давай мне волосы ерошить. Сашенька! Ой, как ты вырос! Я же в соседнем подъезде живу, папу твоего знаю…
- Час от часу не легче! – хлопнул себя по ногам Степаныч. – Ну-ну, продолжай.
- Понимаешь, она мне как пятернёй в чёлку влезла, у меня всё и поплыло. Подбородок на плечо положила, ушком прижалась - меня в дрожь. В зеркале глазами уставилась, улыбается, говорит: “Смотри, какая там чудесная пара, а будем ещё краше”. Да я и сам видел напротив: она чёрная, кудрявая, как с картинки, он перепуганный, сивый, будто и не я вовсе.
- То-то я вчера удивился. Откуда, думаю, у тебя чуб модельный, назад зачёсанный? Гы-гы, - подколол его Степаныч.
- Да, на внешность плевать! – махнул брат рукой. – Я не знаю, что делать. Второй день здесь, а уже не могу без нее - задыхаюсь. Птицы ещё не поют! На меня девчонки раньше вешались, я над ними издевался, а тут... Короче, давайте, мужики, как ты Степаныч говоришь - шементом. Грибов соберём, и я домой, на Безымянку. Если дед до СХИ не подбросит, пешком уйду.
- Такие вот страсти в энском городе, Юра! Я же подробностей тогда не знал.
________________________________
* Дружба - Крупнейшая в мире система магистральных нефтепроводов. Построена в 1960-е предприятием СССР «Ленгазспецстрой» для доставки нефти из Волгоуральского нефтегазоносного района в социалистические страны Совета экономической взаимопомощи : Венгрии, Чехословакии, Польши и ГДР, расположенные в Восточной Европе.
**СХИ – Сельскохозяйственный институт в Кинельском районе Куйбышевской области.
Продолжение: http://proza.ru/2021/09/04/929