Солнце с тенью разъезжалось к горизонту опускалось кровью небо всё, залив, жар от части, подавив, не желая покидать день кативший свет свой в спять, отдаваясь в руки, той, что ночной являлось тьмой, и на встречу этой тьме, зная мысль одну в уме, – сделать хоть один глоток, чтоб отсрочить злобный рок – мальчик вымученный, брёл, долг которого лишь вёл. Но не стало той давно коей богом суждено утолять нужду собой и бывать подчас святой, губы вздулись без неё, призывая власть её, разрывая свою плоть, до крови терзая вплоть, заставляли помогать, дабы влагой утолять устремлялся их язык коий, дёргая кадык, лишь шершаво обводя, пухнул сам водой бредя, той, что должен был испить, дозволяя телу жить. Мальчик смутно понимал, разум хоть и принимал тело бренное его, смерть взирая на него, не оставит жизни то, убивая жизнь ту, что – солнцем вымучив тем сроки, без воды все выжав соки – опалило в теле дух, став, земным что пеплом сух, не даст выиграть дуэль, отдавая смерти цель. В мыслях этих поводок, сознавая свой итог, мальчик слабо, потянувший, и смиренно, заглянувший, в небо кое красил свет солнца ярко красный цвет, увидал размах того, звёзды лезли из чьего, да усталый снова брёл, зная лишь, что ноги вёл, маяком взывая их, как спасителей своих, долг на святость, уповая, и лишь ею, ободряя поступь тяжкую ноги, отмерял в пути шаги. Но, тот долг, не признавая, святость, в жажде убивая, ног, снедая все труды, сухо мечась, без воды, с жил высасывая, сок, приливая крови, ток, горло воздух с хрипом гнало и сглотнуть не позволяло, дабы в муках шаг ступая, брёл мальчонка, сознавая, истощённый, о всём том, что тропы в гробу ночном его ноги не найдут и до цели не дойдут.
Он брёл и брёл, не зная путь, и не надеялся ни чуть, что сможет тот преодолеть и песню радости воспеть, в которой цель свою найдёт и жизнь несчастную спасёт, не мог он думать о всём том, забывшись тяжким страшным сном, и лишь покорно в мрак ступая, да, с каждым шагом замедляя, способность ноги волочить, стремился жизнь концу вручить. А мрак меж тем, искрой мерцая, звездой всё небо покрывая, луной качаясь наверху, предав ту жёлтому штриху, исправно тьме служил ночной, в которой глазу был слепой, не проясняясь даже в том, светилось что на небе том, желая, чтоб в потьме ночной, оставив мерять путь ногой, мальчонка вовсе глупо встал, и дух его чтоб лишь упал, желавший тело отпустить, или воды живой испить, дабы окончить тяжкий путь, и не вдаваться больше в суть. Но был мальчишка не один, во тьме слепых ночных картин, товарищ шёл за ним во след, желавший мальчика от бед, хоть чем-то в пытке оградить, да жить стремленье возродить, и друг мальчонку не бросал, когда без сил мальчишка встал товарищ в спину подгоняя, чтоб мальчик шёл только желая, упорно взялся нос пихать, и к шагу мальчика склонять, и друг трудился бы толкая, а мальчик пал бы оставляя, потуги всех этих трудов, толкать лишь, в сердце знавших зов, коль не взорвал бы здешний край, во тьме собачий гулкий лай. На лай же этот откликаясь, желаньем вновь жить зарождаясь, мальчонка шаг свой прибавляя, биенье сердца ускоряя, на бег ногой переходя, помчался разума сводя, стремленье знать, что дух в нём жив, и силы все в порыв вложив, бежал туда где рвалась тьма, касаясь лаем строк ума, но этим радость и кончалась, когда той силой истощалась, возможность ноги волочить, а бег порыву тот всучить мальчишке боком выходило, в ногах его что и скосило, когда он падая в себе признал, что здесь конец играл свой бал, что встать он вновь уже не сможет, ему ничто тут не поможет. Он падал и в уме стонал, всё лай тот мыслить силы дал, и мальчик ясно понимая, в траве, что жизнь он оставляя, будет беспомощно лежать, да смерть в сознаньи принимать, бездвижно пойманный в лассо, уткнувшись грудью в колесо, стоящий обод ощутил, да руки в спицы запустил, являли кои часть воза, и прояснив собой глаза, возможность дали отстояться, да сил едва ногам набраться, сгибаясь вновь, что повели, туда где псы свой лай вели, в котором слышался трезвон, железной цепи выдав звон. Блеснул затем лучами свет, то с лампой вышел с дома дед, терзая той ночную тень, и подперев собой плетень, искал того, кто шум родил, да всех собак перебудил, и мальчик к свету устремляясь, который тускло в тьме бросаясь, призвал как бабочку спешить, чтоб жизнь свою в лучах продлить, свой шаг на свет и устремил, желая дух чтоб только жил, а свет неся тот лампой дед, ища на шум в ночи ответ, заметив сей же осудил, затем на встречу припустил, дед видел в жизни много бед, был закалён его хребет, но о такой он не слыхал, когда мальчонка в руки пал, рассудком слабым угасая и прохрипев лишь сообщая:
- Прошу вас… лекаря… отец…
Сознанье выбив наконец.