Фея-крестная в последний раз взмахнула волшебной палочкой. В комнате одна за другой загорались гирлянды. Из старенького магнитофона вырывалось не привычное кряхтение, а вполне себе различимое “Jingle Bells”.
Отлично, осталось только помыть посуду, и можно праздновать со всеми.
— Вика!
— А?
Около ели кружил мальчишка, а мужчина средних лет отложил газету и внимательно посмотрел на меня. Они вдвоем глядели (если сложить их возраст получится 47 ), голодные, с протянутыми руками, давай, мол, танцевать.
Газета — это все, конечно, показатель, но мне еще посуду надо вымыть! Подождешь, не мог на пять минут позже, а?
В этой комнате пусто, кружатся толстые мухи, а с потолка штукатурка сыплется. Где оно, ваше чудо новогоднее? Да какое угодно. А с потолка штукатурка сыплется...
Я около недели жду свою фею-крестную (или кто там обычно появляется). Засохшие пятна на белой майке и лицо такое отвратительное.
В яблочко по бутылкам, лежи, не дергайся, свинячье рыло.
«Дедушка, а на Новый год я хочу свеженькие перцы скорпион, это был бы самый лучший подарок». Грустными желтыми глазками на дыру в стене смотрит мальчик. Его желания становятся все страннее и невыполнимее. И у него в руках тот самый детский фотоаппарат животных. Если долго вглядываться в быка, можно увидеть камин, семью, семена и счастье.
Я так люблю его, но он мальчик, забывший слова, и каждый идет к Христу, а я его возвращаю: ты погоди еще, слишком рано!
Радость куда-то ушла, потерялась в кухонной раковине. Ты погоди, малыш. Я бегу, роняю свой кошелек в эту раковину и затыкаю пробкой ее ненасытное горлышко монетками из своей копилки. Я выкуплю тебя, мой милый мальчик.
Звуки смыва, какие каменные. Это недобрый знак. Все смылось.
Все смылось.
Все смылось вместе с моими надеждами