Атриум.
58-ой год после ухода Матери.
Сегодня выпал первый крупный снегопад и протянул городу спасительную руку. Наступил долгожданный перерыв от аномального дождя. Больше не нужно ломать голову над выживанием под обезумевшим небом и облачаться в бронекостюмы — латы нового поколения, доступные зимой в подпольных магазинах чуть ли не в полцены. Народ, кажется, начал приходить в себя. Взрослые выходили с лопатами во двор и прокапывали в снегу тропинки, а дети беззаботной гурьбой выскакивали из домов перекидываться снежками. Они были равнодушны к холодному ветру, и на морозе щеки ребятни быстро покрывались гранатовым румянцем, словно прятали за собой миниатюрные звезды.
Прошлые сезоны снег редко шел крупными хлопьями, и многие в городе снова подумали, будто он не задержится надолго. Но нынешние сугробы пролежат дольше обычного, склоняя голые ветви деревьев до самой земли. Потом снова наступит оттепель и принесет разрушающие радужные дожди и ураганные ветра, которые пройдут по всей долине и повредят еще не одну залатанную кровлю, а пока синоптики Атриума заверяют, что природа постепенно приходит в норму. Чуть ли не из каждого окна доносились благоприятные прогнозы:
«Учитывая спад от начала Катастрофы, годовые нормы осадков в течение следующего десятилетия повысятся всего в два раза! То есть разница составляет целые пять баллов против устоявшихся за последние два десятка лет семи баллов. Разумеется, прогнозы не могут гарантировать стопроцентной безопасности. Их нельзя считать окончательными, ведь некоторые аномальные области не поддаются точному измерению, но существует положительная прогрессия — и это факты!».
Еще они говорят, что бронекостюмы отправятся на свалку истории, как символ противостояния аномалии. Правда, когда большую часть года приходится искать спасение в настоящем, просто оставаться на месте, не делать резких движений, не думать о плохом, оставаясь спокойным — начинаешь по-философски скептически относиться к подобным прогнозам.
Одним зима принесла покой и духовное очищение, а другим в двери постучала скорбь. Убийственно бледная на фоне елей, она будто стояла, подняв меч в немом почтении убиенному воину. Она объяла всех странной снежной тишиной и наблюдала, как в карнавале узорчатых снежинок несли смолисто-черный гроб. Его пронесли мимо гостей, провожающих Самуэля Тэйта в последний путь. Люди всхлипывали, тихо перешептывались и стряхивали с одежды скопившиеся снежинки. Некоторые открыли зонты, а женщины плотнее закутались в шали. Где-то поодаль гудела молодежь, которая пыталась превратить происходящее в антиправительственную манифестацию, чтобы отдать долг писателю, как пострадавшему за политические убеждения. Вскоре подоспела полиция и угомонила активистов, все-таки разрешив им остаться до завершения церемонии под своим присмотром.
Проститься пришли жена, родные, близкие друзья и коллеги. Кто-то явился по первому звонку вдовы, а кто-то, ужаснувшись от присланной вести о смерти товарища и коллеги, с горечью в сердце поставил галочку в своем заполненном журнале встреч.
Самуэль вел тихую размеренную жизнь чудака-отшельника, но работа над книгой помогла ему превозмочь свое отчуждение и довериться людям. За последние несколько лет с ним произошло много перемен. Например, Самуэль стал более внимательным слушателем, поскольку старческая апатия, вызванная постоянной цензурой его книги, совсем пропала, и он стал чаще выражать свое мнение в колонке местной газеты.
Писатель познакомился со многими интересными людьми, среди которых была популярная поэтесса Кайя Касперсен. В свое время она дала ему несколько теплых и строгих рецензий, а теперь скорбит вместе с остальными. Еще тут был один из его давних друзей — Анри Хольтен. Самуэль считал его человеком сложным, даже несколько артистически трагическим. Несмотря на это, они очень подружились. Тэйт проникся к Анри глубоким уважением, поскольку именно он в юношеские годы поддержал его настырную идею о создании журнала под названием «О земном». Самуэлю было всего двадцать, и его инициативу ожидал неминуемый провал. Тем не менее, именно при поддержке Анри он впервые задумался о создании будущей рукописи.
После отпевания гроб опустили в могилу. Первой для торжественной речи и поминального слова вышла жена писателя. Когда она подошла к микрофону, прозвучали слова прощания: очень красивые и трогательные. Толпа ответила аплодисментами. Она передала слово старшему сыну, который в это время горячо спорил с коллегой отца, драматургом Витте Соном, и одним из активистов. Натаниэль откликнулся не сразу, но через несколько минут занял место подле матери. Он выглядел раздраженным, взгляд его стал надменным и не добрым.
Он начал свою речь:
— Отец с детства оказался в трагической ситуации и был не слишком везучим писателем. Быть везучим в наше время — не самая большая победа, но он мог опираться на факты, а с ними — в общем и целом — жить порядочно и достойно. Но ему недоставало смелости признать очевидное — болезнь, которую он искал повсюду, но только не в себе. Возможно, благодаря этой истерии на почве Родителей, ему и удалось передать искреннюю, а оттого не менее инфантильную надежду на будущее. Но и ее хватало, чтобы действовать вопреки окружающей среде...
Гости озадаченно переглянулись. В дальнем ряду ясно прозвучало: «Позвольте объясниться!», но никто не двинулся с места.
— Вам не нравятся мои слова, но я...
На этот раз чей-то женский голос воскликнул: «Ну как же так!»
— Слушайте, — резко сказал он, — отец разделял мои сомнения. Мы особо не говорили об этом, но для меня это очевидно. Он боялся войти в эту густую тень из-за несовместимости представлений о себе. Разбередить эту рану означало оторвать себя от Родителей, признать неполноценность своего труда. Такого кощунства он не мог себе позволить...
Некоторые гости поднялись с кресла, собираясь, по-видимому, осудить выступающего, но под строгим взглядом вдовы немедленно сели на свои места.
Натаниэль поблагодарил мать и продолжил:
— Когда-то наши дети дадут оценку прошлым поколениям и придут к мысли: вся эта история и обычаи, и правовые формулировки Родителей — просто пустышка. Попытка оправдать себя. Все мы знаем, что произошло потом… Вы сопротивляетесь, потому что ощущаете перемены, которые вырастают и не подозревают о том, что растут. В одно мгновение эти дети, которых вы пытаетесь приручить, сделают столько, сколько вы не решались сделать на протяжении десятилетий…
Невысокий пухленький человек лет сорока на вид, с кирпично-красным лицом, стоял поодаль сцены и выкрикивал: «Прекратите нести вздор, юноша. Полиция, что с вами стряслось? Он ничем не лучше этой дикой своры со своими игрушечными кандалами! Сделайте что-нибудь!»
— Господин Витте! — окликнул его Натаниэль. — Господин Витте, если Вы меня не понимаете, меня поддержат другие. Не только «дикая свора», вот увидите. Если для реализации надежд моего отца нужно обрушить еще одну стену, я сделаю все, чтобы ее снесли.
Под жидкие аплодисменты и куцые выкрики Витте, сын возложил на грудь покойного исписанный по обе стороны лист бумаги — страницу из черновика отцовской книги, а поверх листа — писательское перо. Потом подошла дочь Самуэля и аккуратно положила в гроб маленькое украшение, которое она сделала сама — маленькие плетеный браслет, какими в старые времена обменивались первые предки. Она читала об этом в каком-то учебнике, который в свое время отец смог выторговать у старого знакомого.
Спускаясь со сцены, Натаниэль еще ловил на себе неловкие взгляды гостей и полиции, но Анри тут же подскочил, нарочито громко отблагодарил его и, подхватив под локоть, повел знакомить с наиболее лояльными коллегами, приговаривая: «Вот в каком мире живем, молодой человек! С преступностью бороться надо!». Старый товарищ отца всегда видел в сорванце большой потенциал. Как-то он сказал молодому Натаниэлю, что тому дорога в политику. Самуэль тогда здорово разозлился на друга: «мой сын не будет бандитом». На что Анри ответил: «Я и не говорил, что он будет бандитом. Я сказал, что он будет таким, как ты».
Церемония окончилась. Семья Тэйтов выслушала прощальные речи и отправилась домой. Они дошли до конца улицы и свернули за угол, и сквозь шум улиц вслед им доходили нежные, веселые детские голоса, насмешливые и растроганные.
Атриум праздновал приход зимы.