«Первое, что я заметил — он сразу показался мне выше своего роста, а уже потом — остальное».
Лаури Халонен — на интервью у «Повседневной Истории».
Ордания.
96-ой год после ухода Матери.
— Ой-ой! Прошу, аккуратнее. Ваши ноги достаточно длинны и неловки. Не заметить вас еще нужно постараться. Ох, где мои манеры? Входите, но сперва сделайте одолжение — пригнитесь, а не то прочешете головой потолок.
Я пригнулся. Профессор повел меня по коридору и открыл дверь, ведущую в широкую комнату, которая, по всей видимости, служила хозяину и кабинетом, и лабораторией. В центре комнаты стоял огромный стол, на котором возвышался сложный и, видимо, очень дорогой прибор, а по стенам там и тут тускло светились маленькие электрические лампы. Симпатичное место. Словно раздутое кукольное царство из детской книжки.
— Что это? — спросил я.
— Простите?
— На столе.
— Не обращайте внимание. Тут настоящий бардак. Я не ожидал увидеть гостей. Вы бы предупредили...
— Простите за внезапный визит, но мне очень хотелось поговорить с вами.
— Ничего. В юности я и сам без зазрения совести заставал людей врасплох своим видом…
— Я вам точно не помешаю?
— Нет-нет, не подумайте дурного. Я крайне рад нашей встрече. Даже мне иногда хочется перекинуться мыслями с кем-то, чья память удерживает в себе больше перечня съеденных за углом помоев. Мои сородичи бывают чересчур глупы и... О, вы уже устроились. Как эгоцентрично…
— Простите. При такой широте — тут достаточно низкие потолки, — мне пришлось согнуться чуть ли не вдвое, чтобы стоять в комнате, да и в обитом кожей кресле я едва умещался.
Он потупился:
— Вы все время извиняетесь, но в лаборатории действительно немного тесновато…
Я устроился поудобнее и продолжил:
— Вы готовы начать, профессор?
— Сразу к делу? Да, конечно. Всегда приходите за одним и тем же, всегда подавай истории. Чтоб кровь застыла в жилах, верно? Впрочем, ваши обычно не так содрогаются от услышанного, — он сел за стол. — Заметил, что научный интерес благотворно влияет на рост эмоциональной восприимчивости. Но, признаюсь, встречались и согласные в неоправданно излишней жестокости ко мне и моим сородичам. А что движет вами?
— Откровенно говоря, наша история трещит по швам, и я собираюсь объединить то разрозненное, что от нее осталось.
— Хорошо. Еще что-то?
— Думаю, будет полезным дать людям возможность отдалиться от общепринятого взгляда до той космической высоты, в которой наши современники, судя по последним новостям, так нуждаются.
Профессор одобрительно кивнул:
— Мне это знакомо. Чтобы предвидеть будущее, сперва нужно научиться правильно читать прошлое. Ну, прежде всего история, верно?
— Верно.
— В таком случае, Лаури, начну с самого начала...
***
В один прекрасный день на меня снизошло озарение. Когда впервые за всю жизнь снисходит озарение — его упускаешь из рук. Прерываешься, чтобы спросить себя: минуточку, а что это вообще было? И вот уже это волшебное состояние угрем ускользает. Зато после будто заново просыпаешься... Так вот, тогда я «проснулся» и понял — пора остановиться. Пока я шел, сыр в конце лабиринта протух и начал весьма неприятно пахнуть, отбивая всякое желание искать его далее. Но мои сородичи не останавливались, пораженные внезапным озарением; для них сыр оставался сыром, а лабиринт — лабиринтом.
У меня напрочь отбило желание сдвинуться с места, а судьба остальных не волновала и подавно. Пусть хоть Бровски победит и найдет треклятый сыр! Пусть отравится и помрет, только посмеюсь над этим откормленным несчастьем. В тот день я обрел нечто большее, чем просто сыр. С таким грузом внутри, как с любой инструкцией, — пока не расшифруешь чернильные каракули, лучше застыть и подумать над проблемой, так как лишнее движение в импровизации без злосчастной бумажки сулит тотальный «бдумц» и пронизывающий «бздынь».
Не могу словами передать, что осмыслил в день внезапного «освобождения». Разве Вы помните зарождение своего «Я» и первые нити мыслей? Вся эта ситуация стала осмысливаться гораздо позже, а ускорить процесс я пытался, спрашивая своих «опекунов» о жизни и смерти. Необходима ли была гибель моих друзей в последующих экспериментах? По какой причине сохранили мою жизнь? Их ответы постоянно ссылались на непонятые мной тогда гуманные принципы. Они говорили о новом времени, о смене парадигм и каком-то выборе пути. Большую часть я просто не понимал. Я ведь думал, что слишком туп, раз не нашел сыр. В будущем, к которому в итоге приду, все оказалось куда прозаичнее...
По этому лабиринту уже не раз пробегали мои предшественники. Если где пробежала крыса, то там остается сильный шлейф запаха. А если там бегал не один десяток? По запаху и следовала группа «несмышленышей» в поисках сыра. Но шутка играет в обе стороны: ученые узнали об этом, только когда у них потребовали показать процесс проведенного исследования. Каково было удивление экспертной комиссии, ведь светлые умы забыли протереть и обработать полы и стенки лабиринта! Некий эксперимент провалился, но вот мое поведение вскоре всех впечатлило. Его характеризовали как вызывающее и протестующее. Еще до приезда комиссии (а затем и после) я резко давал понять — никакой вшивый лабиринт и плесневелый сыр меня более не интересует. Просто падал на живот, вертелся и прожигал взглядом ученых. Смотрел на них, они — на меня, а где-то рядом сновали друзья-крысы, которые вслепую бегали по чистому лабиринту в поисках лакомства.
Однажды я услышал:
— Вы пробовали менять еду или видоизменить саму структуру лабиринта? — спросил морщинистый старичок по правую сторону от меня.
— Вы уже говорили это, не помните? — вздохнул усталый ученый слева.
— А изучить или сменить место обитания? — надавливал пожилой ученый.
— Предоставляли самые крысиные апартаменты...
— Знаете, а ведь это проявление осмысленной воли! Судите сами: он не выказывает стремления удрать, но и не ищет еду. В клетке с другими — отстранен, а иногда словно пытается завести с нами контакт...
Как ни пытался ученый просканировать мой мозг, увидеть ход моих мыслей ему явно не удавалось, а я мысленно посылал сигналы в духе «привет, как дела?». Ученый не слышал и продолжал:
— Впрочем, весьма примитивным способом. Давайте дождемся нашего коллегу. Он приготовил для нас очередной сюрприз, который сулит большие перемены в поведении этих грызунов...
Вскоре вместе со мною всю группу перенесли в небольшие уютные клетки, где впоследствии я преобразился. Из простого подопытного номер пять я стал Пинтом — большой и милой модифицированной крысой! Нас было несколько, но какие разительные перемены подарил нам их коллега! Мы стали выносливее и сильнее. Срок жизни заметно возрос! Все это из-за каких-то многочисленных инъекций и редактирований генов. Нас рассаживали по клеткам, проводили опыты. Мы почти не старели и всегда были стройными и спортивными. Какие там лабиринты, когда мы научились строить ментальные карты помещений, в которых нас содержали? Постепенно смогли простенько излагать свои мысли. Вот только говорить особо не хотелось, потому что приходилось отвечать на батареи вопросов. Если ты сейчас видишь и слышишь, то что ты видишь и слышишь? О, я вижу ваши огромные халаты и совсем маленькие лысые головы. Спрашивают, где болит, и тыкают в пузо какой-то палкой с черным наконечником. По всей видимости считывающим датчиком и прибором, бьющим легким разрядом тока. Говорю, ток. А что такое ток? Не знаю, услышал меж реплик, когда показывали на наконечник палки. Нет, — говорю, — не ток, но щекотно. Ах, тьфу ты! Больно!
Справиться с болью сложнее нескончаемых попыток самостоятельно разобраться в ее причинах и запутанных путях. Неприятно понимать, что попадаешь из одного лабиринта в другой. Никто ведь не рождается подопытным, верно? Но почему тогда Кхорки и Здубик умерли от тяжелейших нагрузок? Потому что нужно узнать предел наших новых сил. Разве это причина? Мы не могли сказать «нет», так как не знали о возможности отказа. То есть, «подопытными крысами» будут считаться не способные воспротивиться внешним условиям, если они не знают о самой возможности дать отпор? Кто в таком случае несет ответственность за неудачи? Понимаете, о чем я? Буду рад, если сможете объяснить, потому что пока выходит следующее: мои друзья умерли ради неточных формулировок! Снова эмоции. Извини, никак не привыкну...
Чего говоришь? Нормальные имена, не придирайся. Был там среди воспитанников ученых один Гри...сбор. Это имя вообще? Зубы сломаешь. Прошу, сделай милость, не сбивай меня, когда я повествую! Спасибо. Так вот... со временем я начал вспоминать все, что было со мною ранее, и пытался осознать, что было после модификации. Чудовищные воспоминания маленькой крысы...
Когда я был «обычным», всех помещали в какой-то прозрачный ящик с ведущей к выходу под потолком лестницей. Выход, подобно вентиляции, небольшим коридором огибал ящик и опускался под углом на дно соседнего резервуара. Его до середины наполняли водой. На стене резервуара с водой размещалась кормушка. Мы могли подплыть и забрать из нее свою пищу, но, чтобы съесть ее, нужно было вернуться на твердую поверхность, ведущую в главное помещение. Ничего сложного в том, чтоб доплыть и забрать еду не было. Сложности начались позже. Вскоре среди нас сформировалась своего рода иерархическая система, где кто-то самостоятельно не плавал, а отнимал еду у входа к первому ящику. Какое-то время это всех устраивало, но вскоре стало ясно, что так себя не прокормить. Я начал проводить вылазки самостоятельно. Чтобы не делиться пищей — съедал ее по пути, а после защищался от грязных лап потенциальных разгневанных тиранов. Этого ученые и ждали. С меня стали брать пример. Тогда и зарождались первые признаки вражды. После опытов с моим организмом «модернизированных» решили воссоединить в одной клетке и повторить эксперимент.
Доктор посадил в испытательную клетку двести крыс. Думаю, дальше нетрудно догадаться, что произошло? Просто представь двести перемешанных между собой грызунов, среди которых была модернизированная элита. Сначала все повторялось, как и в прошедших экспериментах. Я уже знал, что делать, но в рядах моих сородичей было множество неопытных новобранцев. В клетке воссоздался тот же порядок, что и ранее, но со временем он перерос в узурпацию нами привилегированных мест в статусной иерархии. Решили, так сказать, демократически, что нам и быть во главе, коль мы и сильнее, и умнее. Кто же знал, что появятся первые протестующие? Кто же знал, что дойдет до первых суровых наказаний? С ужесточением мер для защиты устойчивой стратегии росла и волна недовольных. Вскоре она превратилась в живой океан агрессивно настроенных крыс. Переворот. Мы дрались всю ночь. Утром в клетке лежали бездыханные жертвы нелепой бойни, а в крысином сообществе, чьи ряды вскоре я покинул, сформировалась новая, но похожая система подчинения. Бровски встал во главе...
Особо выдающихся и сильно раненых, подверженных модернизации, ученые вытащили на принудительное лечение. Это стало моим спасением — главного «глупца» по завершению истории все-таки спасли и подлатали. В клетку я не возвращался, поскольку мое развитие на фоне остальных дало еще большие плоды. Да и не хотел бы я пребывать в царстве, где правит глупая толстая крыса. Я вырвался в лидеры. Ученые стали относиться ко мне снисходительнее. Предоставляемая информация из книг и различных информационных носителей наполняла меня, как та вода из резервуара, заполняя крошечный мозг обилием символов и значений! Благодаря научным методам обучения я стал тем, кого приручило человечество. Остальную «элиту» оставили для проведения последующих экспериментов. Несмотря на энтузиазм ученых, подопытные не достигли моих результатов. Я согласился сотрудничать с людьми и помочь обучать модернизированных крыс. Я объясняю им, что есть ученые, предоставляющие те или иные блага, и есть вторая сторона, которой эти блага предоставляются. Вторая сторона делится на три условных лагеря. Есть те, кто находит мышеловку с сыром и, воспитанные учеными, зная нужные уловки, достают сыр и выживают — есть и другие, которые, оказавшись слабее, погибают в ловушке. Так происходит отбор и достигаются цели науки и нашего общества. Но есть третья категория, которая не считает благом то, что находится в ловушке. Непонимание достижения блага через самопожертвование обесценивает само благо и лишает его всякого смысла. Сомнение останавливает их в лабиринте, где приходит осознание себя. Они говорят, что больше не будут играть по нелепым правилам. Таких крыс либо убивают лично, поскольку грызуны без проблем обходят нехитрые ловушки, либо сажают в клетки, где проводятся эксперименты, изменяющие их суть. Процесс проходит под строгим надзором, так как заранее никогда неизвестно что произойдет с испытуемым. После всех выполненных процедур крыса «свободна». Именно этим мы с вами здесь и занимаемся, друзья мои, — ищем и пытаемся познать настоящую свободу...
Сейчас я полноценно осознаю, для чего над нами ставились и ставятся по сей день зачастую необдуманные, но порой и крайне полезные опыты. Мы во многом похожи. Вы, люди, хотите изменить мир под личные нужды, но иногда задумываетесь о своем внутреннем развитии. Когда это происходит, нужен кто-то на ком можно практиковаться. Ваш организм — это комнаты, чердаки и гаражи, которые нужно приводить в порядок, не забывать вымести осевшую, скопившуюся пыль. Вы поддаетесь ремонту и модификациям, но мне интересно, почему вы постоянно говорите себе «стоп». Наши тела генетически модифицировались в то время, пока вы, рассуждая о возможных переменах, начинали грызть друг друга этикой и нецелесообразностью эксперимента. Нас много, у нас нет прав. Нами легко манипулировать. Но мы, как и вы, можем сеять чуму и разрушение. Наделите всех нас разумом, — и мы прогоним вас под землю. Исходя из этого, могу предположить, что вы боитесь скорых перемен человечества, поскольку, подобно нам, создадите очередную разрушительную систему из привилегированных. Вы не можете сделать всех равными в своих животных инстинктах и человеческих правах. Межрасовая, политическая, национальная, религиозная война — это только малая часть олицетворения человеческой глупости. О какой колонизации планет может идти речь, когда даже жители одного и того же города желают стереть друг дружку в порошок? Но вам мало одной. С другой стороны, скажите, какой толк бояться будущего, если оно все равно наступит? Не разумнее ли идти навстречу? Пользоваться его благами, невзирая на то, что оно может стать разрушительным? В конце концов вы сами решаете, какой путь простирается перед вашими ногами: светлый или темный, спасительный или губительный. Глупо бояться не заарканенного времени — стоит опасаться амбиций тех, кто хочет подмять время под себя...
***
Диктофон все еще работал.
— Ваши подвиги превосходят мои скромные возможности, — взгляды профессора и правда кажутся мне уникальными и неподдельными; он вынужденно помещен в эту искусственно созданную среду, в маленький рай, который с самого начала не был его местом обитания, чем и импонирует подобным «подопытным крысам» в лабиринте Родителей.
— Ваши мотивы говорят иное.
— Что вы имеете в виду?
— Ваше поколение способно на большее, но вы боитесь собственной мысли. О чем подумаете, так о том, что я — крыс. Откуда мне знать, что правильно, а что нет? А вам самим-то известно? Ваш народ всегда исследовал, проводил опыты... а для чего? Для очередного триумфа своего эго? Получилось, произвели фурор. Вся планета теперь терпит последствия вашей безрассудности...
— Разве мы виноваты в ошибках Родителей?..
— Все вы на одно лицо. И это не провокация. Все живое проходит одинаковые круги на пути к пониманию своей истинной цели. Родители, дети… Какая, впрочем, разница? В очередной раз поиграли в создателей, так держите ответственность. Подбери челюсть, венец творения, работай дальше! Нет, поймите правильно, я не сержусь. Не обращайте внимания на брюзжание ветерана гуманных экспериментов. Все чего-то опасаются, осторожничают. Я вот боюсь, что однажды меня насмерть заклюют птицы. Только не спешите нести «сенсацию» в массы…
— Уже вижу заголовки завтрашних новостей: «ученая крыса боится атаки с воздуха».
— Все верно, — профессор рассмеялся.
— Вам есть, что добавить?
Он почесал лапкой растрепанную усатую мордочку и сказал на прощание:
— Мораль на самом деле простая. Вам уже давно пора понять, кто вы есть и чего хотите от себя. Пора встать посреди лабиринта и подумать, что делать дальше, пока чьи-то могучие руки не раздавили вас за ненайденный в мышеловке сыр...