Предисловие
Граф Николай Муравьев-Амурский, безусловно, относится к выдающимся деятелям тысячелетней России, хотя его свершения во благо Отечества недостаточно полно отражены в историческом, культурном и художественном наследии. Заслуги Муравьева перед Россией неоценимы. Находясь на протяжении четырнадцати лет в должности генерал-губернатора Восточной Сибири, он не только присоединил лучшие дальневосточные земли, обеспечив империи широкий выход к Тихому океану, но и неузнаваемо преобразовал всю Восточную Сибирь, бывшую до него пустынным краем, слабо заселенным аборигенами.
По свидетельствам современников, без Н.Н. Муравьева азиатской части России суждено было остаться в тех же границах, что и до него – без Амура и без Приморского края. Его по праву называли сибирским Петром Первым. Отметим здесь, что значение муравьевских свершений далеко не ограничивается масштабами Сибири, поскольку без тихоокеанского побережья на огромном пространстве от устья Амура, упирающегося в северную оконечность Сахалина, и до Корейского полуострова Россия была не в состоянии стать полноценной морской державой. В таком разе она лишалась богатейших минеральных ресурсов и плодородных земель, лишалась возможности иметь Транссиб по его нынешнему маршруту, и, как следствие, возможности мощного комплексного развития не только Сибири, но и страны в целом.
Нельзя сказать, что личность Муравьева-Амурского в истории государства предана забвению. Написаны книги, ему посвященные, исторические произведения, в которых затронут образ всесильного начальника сибирского края. Имеется немало исследовательских статей, диссертаций и публикаций о жизни и деятельности графа.
Мне же хотелось дать живой образ героя книги, написанный не сухим академическим языком, а в свободной художественной форме, где есть место лирическим отступлениям, приключенчеству и забавным эпизодам. Хотелось показать исторического деятеля не только в обременении государственными делами и заботами, но и в повседневной, обыденной жизни человека с проявлением черт характера, особенностей в поведении и личной жизни, сильных и слабых сторон этой яркой и крайне противоречивой натуры.
Как и во всяком романе, даже историческом, не обошлось без историй любви, которые станут откровением читателю. Для создания такого психологического портрета целеустремленного, несокрушимого, но и духовно богатого героя произведения приходилось по крупицам собирать и выдергивать материалы из воспоминаний и переписок современников, его соратников и людей, близко знавших Николая Николаевича в рабочей обстановке и в быту.
Подвиг Муравьева-Амурского выходит за пределы обычного понимания. Генерал-губернатору Восточной Сибири приходилось действовать в условиях, когда царем было закрыто Амурское дело «за непригодностью реки», когда правительство видело в «затеях Муравьева» обузу для империи и казны и ставило многочисленные препоны присоединению и освоению дальневосточных земель. Прождать еще несколько лет – и «ничейный край» безвозвратно становился владением соседнего Китая или нацелившихся на него европейских колонизаторов. Здесь и потребовалось вмешательство в ход истории неистового Муравьева, развернувшего головы царей Николая Первого и Александра Второго, членов правительства на восток и добившегося перелома в их дальневосточной политике.
Н.Н. Муравьев действовал в интересах будущих поколений. Прошел век-полтора, когда намечаемая программа развития края начала осуществляться, а основанный им пост Владивосток стал претендовать на роль центра по координации экономических отношений Азиатско-тихоокеанского региона. Прозорливость графа поражает. Его ненароком брошенные замечания, предсказания и советы преемникам являются мудрым напутствием поколениям.
ЧАСТЬ 1. ОТ КАДЕТА ДО ГЕНЕРАЛА
Глава 1. Камер-паж и княгиня
Николай Николаевич Муравьев, родился 11 августа 1809 года; внук губернатора Архангельской губернии Назария Степановича Муравьева. Сын Николая Назарьевича Муравьева, статс-секретаря Собственной Канцелярии Его Величества, и Екатерины Николаевны Мордвиновой, дочери помещика. Отпрыск знатного рода. Мать, женщина нежного и доброго нрава, любила природу, деревню, охотно занималась работами в саду, искусная рукодельница. Тем не менее, при чуткости ко всему прекрасному, она имела характер высокого духа и воспитывала детей в строгих или даже спартанских обычаях. Отец, вносивший в домашние пенаты атмосферу царского двора, поднимал в сынишке планку самооценки до запредельных высот. Под родительским влиянием, а может быть, и от природы, в мальчугане с детства формировалась личность, для которой не существовало непреодолимых преград.
О детских годах героя романа до нас дошло мало материалов, совсем мало. Детство выдающегося преобразователя российских земель протекало в родовом имении отца под Петербургом, ныне ставшем Муравьвским переулком северной столицы. Николушка рос прилежным мальчуганом; восьми годов, проявляя интерес к большому и неведомому миру, прочитал книгу В.М. Головина о кругосветном путешествии. Десятилетнему мальчику пришлось оплакивать раннюю смерть любимой матушки, на том и кончилось его беззаботное детство. Оставшись без материнского пригляда, он вынужден был полагаться исключительно на себя в принятии и исполнении решений. У отца на руках остались шестеро детишек, мал мала меньше, Николка из них старший. На время опекунство над ними брал на себя граф Аракчеев.
После окончания частного пансиона Годениуса, о котором нам тоже неизвестно ничего, кроме того, что он располагался в центре Петербурга, где-то по улице Шпалерной, осиротевшие братишки по распоряжению императора Александра Первого, победившего непобедимого Наполеона, были определены в Пажеский корпус, элитарное военно-учебное заведение для детей «заслуженных родителей». Значимость заведения определена уже тем, что оно учреждено волей Екатерины Великой. Порядки в корпусе строгие, дисциплина военная. На выходные дни отец забирал сыновей из учебки и привозил их домой, к младшему братику и сестричкам в деревенское имение, где они окунались в мир счастливого детства. Гомон, смех, беседы, шутки. Веселье, игры и расспросы царили в детском коллективе. Молодая мачеха, вошедшая в дружную семью, окружила приемных детей чуткой любовью и вниманием. О Николае в родстве остались лучшие воспоминания, в семье он был всеми беспредельно любим. Его отличала способность развеселить каждого, он мог и вспылить, но умел сдерживать себя. Шутлив, остроумен, но главной чертой подростка виделась тяга ко всему новому, неизвестному.
***
Отныне Николай Муравьев держал свою судьбу в собственных руках. В учебе и освоении военных наук ему надо было проявить себя во всем блеске, иного он уже не признавал. 1824 год. Здесь-то кадету-отличнику четырнадцати лет улыбнулась удача, капризная распорядительница от Высших сил, благосклонное участие которой открывало ему широкий путь в большой мир. Он был произведен в камер-пажи, что давало право к назначению на дежурство при Высочайшем дворе с прислуживанием за особами императорской фамилии на официальных приемах. Весьма успешный в учебе и отличавшийся острым умом, Николай Муравьев был приставлен к Великой княгине Елене Павловне Романовой. Камер-паж еще не знал, что держит в руках золотой ключик от волшебной двери, за которой открывался простор для службы Отечеству, для отваги и славы.
Начало предстоящему восхождению положили те смутные и неуловимые движения души, которые физиологи относят к тонкой сфере любовных чувств. Оставалось перенести их на прелестную обладательницу женских чар из окружения. Приставленный по придворному этикету к креслу Великой княгини Елены Павловны, первый ученик Пажеского корпуса увидел в том кресле искомый объект своей первой любви. Оно и не удивительно, если обратить наш взор на образ страстного обожания влюбленного юнца.
Урожденная германская принцесса Шарлотта Мария Вюртенбергская, шестнадцати лет, была приглашена императором Александром Первым от имени своего младшего брата, Великого князя Михаила, для замужества. Сказочный дар от царского двора, волшебным образом изменивший судьбу немецкой Золушки из семьи скромного образа жизни, подвел ее к самостоятельному изучению русского языка, чему отдалась со страстью, а по приезду в северную столицу поразила умом и тактом придворный круг.
Юная принцесса удивила встречающих не только речью с добротным русскоязычным произношением, но и умением вести краткие беседы с представляемыми лицами по приличествованию каждого. Н. Карамзину она высказала уместную похвалу «Истории Государства Российского», с А. Шишковым перекинулась мнениями о славянском языке, а с генералами заводила речи о военных делах и походах. Аристократическая публика в две сотни человек, собранная на званый прием, была потрясена и очарована с первой встречи и уже навсегда. Состоялось быстрое обручение, и молодая семья получила воистину царский подарок – величественный Михайловский дворец, ставший стараниями обаятельной хозяйки центром культурной жизни Петербурга. По заложенной традиции, Михайловский дворец по сей день несет знамя русской культуры в качестве Русского Государственного музея.
Дальнейшее утверждение Елены Павловны в высшем обществе иначе как триумфальным не назвать. Д.А. Оболенский в ее лице «впервые увидел женщину, которая ясно понимала, что такое Гражданская палата». Известный славянофил А. Кошелев, пораженный умом княгини, писал о ее «истинно государственном взгляде на дела». Архиепископ Херсонский Иннокентий внезапно для себя оказался «униженным», когда Елена Павловна захватила его врасплох некоторыми вопросами, и вынужден был взять время для подготовки ответов. Подведем, однако, черту под множеством восхвалений отзывом Николая Первого: «Елена самая ученая в нашем семействе». Царь отсылал к ней иностранных ученых и мыслителей, чтобы те понимали, с кем имеют дело в лице России. Что тут добавить? С принятием православия, подобно Екатерине Второй, Елена Павловна стала русской делами и душой.
Сердечные влечения молодого человека к барышне, по всей видимости, начинаются с высоких оценок ее прелестей, красоты, ума и поведения. И что оставалось славному пажу, если в юной княгине сошлись воедино все женские достоинства, какие можно было представить? Оставалось влюбиться страстно и безнадежно в замужнюю женщину, одну из всех на царском небосклоне, что не могло остаться незамеченным для женских окружающих глаз. Неподдельное преклонение перед избранницей, восторженные взгляды, внезапные приливы крови, вызывающие покраснения лба и ушей выдавали влюбленного пажа с головой. Фрейлины двора, беспощадная догадливость которых в амурных делах изумительна, обменивались щепетильными новостями:
- Ах, бедняжка! Коленька влюблен, и безнадежно!
- И что ему остается? Стреляться?
Великая Княгиня Елена Павловна получала нескрываемое удовольствие от сложившихся отношений. Какой женщине была бы не приятна сердечная победа? Между молодыми людьми, из которых женская особа была всего-то на пару лет старше своего поклонника, установились милые и доверительные отношения. Елена Павловна игриво и с мягким покровительством относилась к влюбленному пажу, при этом оставалась деликатной, щадила его самолюбие и оберегала от возможных нападок со стороны. Николаю испытание любовью к высокопоставленной вельможной даме стало первой школой воспитания чувств на пути взросления и возмужания.
Великая Княгиня
На царских торжествах,
На кресле как богиня,
Как фея в вещих снах.
Головку обрамляют
Волнистые рядки,
Колечками свисают
По шее завитки.
Ах, как бы к ним коснуться
Ладонью и щекой!
И в негу окунуться
Под грешною луной…
Сердечные страданья
Отринет камер-паж,
Прислугою приставлен
Княгине верный страж.
После оглушительно провала войсковой присяги на Сенатской площади Николай Первый решил обсудить декабрьские события с Великой Княгиней, мнением которой государь весьма дорожил, и протянул ей список заговорщиков. Елена Павловна начала читать вслух, но император предостерегающе кашлянул, указав взглядом на камер-пажа, Николая Муравьева, стоявшего за креслом Княгини. В списке имелось несколько человек с его фамилией.
Разветвленное родство Муравьевых было знаменито на Руси благими делами во многих ипостасях. Среди них два генерал-лейтенанта, герои Отечественной войны 1812 года и русско-турецкой войны, другие военачальники, известные дипломаты, высокопоставленные чиновники, ученые, коих набиралось полтора десятка именитых людей. Декабристов тоже оказалось немало, полдюжины устроителей новой жизни, хотя они и сами плохо представляли, какой. Лишь бы по-новому. Центральной фигурой муравьевского рода, участвующего в подготовке восстания, был Сергей Муравьев-Апостол, приговореный к повешению. Другие сородичи проходили по списку со смягчающими обстоятельствами. Артамон Захарьевич, командир Ахтырского гусарского полка, и Никита Михайлович, капитан Гвардейского Генерального штаба, высланы в Иркутскую губернию. Среди осужденных были Матвей Иванович Муравьев-Апостол, участник восстания Черниговского полка, Александр Николаевич, будущий городничий Иркутска и Александр Михайлович, корнет Кавалергардского полка.
***
Любовные воображения длились до августа 1826 года, когда Николай Муравьев с блеском окончил Пажеский корпус, показав не только отменные знания и военную выучку, но и стал первым по корпусу. Его имя занесено на Мраморную доску лучших из лучших учеников заведения. И это несмотря на годичное отставание в возрасте от других выпускников. Обучение давалось ему легко, едва острый ум касался учебного материала. Знал по-французски и по-немецки, закон Божий и священную Историю. Знал до тридцати предметов, включая заумное дифференциальное и интегральное исчисление.
Разумеется, без глубокого природного ума не мог состояться крупнейший государственный деятель, посягнувший опрокинуть привычные представления мироздания и течения общественной жизни. Но все же, первый выпускник корпуса был оставлен «на второй год» для достижения совершеннолетия, с наступлением которого ему мог быть присвоен офицерский чин. И медаль не помогла. Так в отрочестве кадет Николай Муравьев задал себе опережающий темп жизни, и, как увидим, будет выдерживать его долгие годы.
Сложившееся душевное единение блестящего претендента на офицерское звание и его «великолепной феи» продолжилось к обоюдному удовольствию. Имея обширное образование и от природы талантливая, Княгиня проявляла необыкновенные способности к точным и естественным наукам и быстро вовлекала в свой водоворот придворное окружение. Не удивительно, что два блестящих ума как нельзя ближе пришлись один другому. Им не нужны были долгие рассуждения, достаточно короткой реплики, быстрого взгляда для взаимопонимания. Она чуяла за спиной волнение юного воздыхателя. При виде объекта своего обожания ноги несчастно пажа подкашивались, лоб потел, покрываясь алыми пятнами. Нежность и трепет охватывали его. В силу положения Княгини при царском дворе любовь прислуживающего ей юнкера была обречена на провал, она лишь грезилась в романтических мечтаниях, но дружба – вот она, рядом, на расстоянии вытянутой руки. Первая любовь, сформированная в идеальном плане, такой и останется Николеньке навсегда.
Биение сердца
Ей рядышком слышно,
Так быстрое скерцо
Нам душу колышет…
В 1830 году Великой Княгине представили Пушкина, и с ним она «была мила». Поэт испытывал к Княгине самые восторженные чувства:
Когда б судьбы того хотели,
Когда б имел я сто очей,
То все бы сто на Вас глядели.
Их последняя встреча состоялась накануне трагической дуэли. Поэт был сдержан, шутил, но при прощании судорожно сжал Высокой особе руку, чему она не придала значения, а отнесла к проявлению пылкости чувств. Княгиня обожала поэта и в день его смерти записала: «Мы потеряли прекраснейшую славу нашего Отечества».
Глава 2. Военные походы
В 1827 году выпускник Пажеского корпуса, удостоенный золотой медали, направлен в лейб-гвардию 16-го Финляндского полка в чине прапорщика. Описание боевых подвигов Муравьева могло занять отдельную книгу, хотя по значимости они оказались в тени его дальневосточной эпопеи. Боевое крещение молодой офицер принял в Турецкой войне, начавшейся после того, как для России оказался закрыт пролив Босфор. Красоты голубого Дуная затмевались дымом и кромешным адом взятия турецких редутов. В двухмесячной осаде крепости Варна, взятой штурмом, когда было захвачено девять тысяч пленных и триста орудий, прапорщик Муравьев за отличия в сраженьях награжден орденом Святой Анны с бантом и повышен до звания поручика. С лета и до конца 1829 года его не отпускала лихорадка, иногда с сильными приступами.
Осенью Финляндский полк был возвращен в Россию, и боевой офицер поступил адъютантом к генерал-лейтенанту Головину. В 1830-31 годах состоялся поход по подавлению крупного польского восстания, поднятого с целью восстановления Речи Посполитой в пределах границ 1772 года и захвата территорий, населенных белорусами, украинцами и литовцами, с чем Россия, естественно, не могла согласиться, надолго поумерив польские аппетиты. Запутанные маневры Е.А. Головина привели к рассредоточению и расстройству польской армии, предопределив ее поражение. В ходе военных баталий поручик Муравьев не однажды направлялся парламентарием для ответственных переговоров к командующим польских соединений и справлялся с ними показательно успешно.
За разгром повстанцев на груди поручика компанию с Анной скрепил Владимир, тоже Святой и тоже с бантом. Вслед за святыми прилетела награда пулей с контузией правой ноги и с бинтом вместо банта. Вдобавок забинтованному герою вручили золотую шпагу с надписью «За храбрость». В результате всего Варшава пала, Польское Царство объявлено провинцией России, сейм и польское войско упразднены. Тысячи повстанцев бежали, куда подальше, за пределы Польши, осели в Европе и принялись создавать из России образ душителя свобод, распространяя русофобию, затянувшуюся до наших дней.
Военной службе Муравьев отдавался со всем энтузиазмом, однако, материальное положение семьи стало угрожающим, и он после двух военных кампаний вышел в отставку, занявшись управлением отцовским имением Стоклишки Виленской губернии, которому грозила распродажа с торгов. В отставку его подвинула и особая, трудно излечимая кавказская лихорадка. Отец поддерживал сына переводами по сто рублей «на штиблеты и про запас», в котором, однако, всегда оставалось пусто. Ныне основная часть той губернии входит в состав Белоруссии, меньшая – в составе Литвы. Здесь-то и оказалось, что скучнее занятия деятельной натуре было не найти. Управляющий имением в глубокой тоске писал отцу: «Гражданская служба противна и моим понятиям, и моему честолюбию». Успеха на мирном фронте боевой офицер в чине штабс-капитана не добился; позднее родовое имение спасено от разорения младшим братом Александром, тогда как сам Николай Муравьев примет в управление и приведет в порядок хозяйство российского масштаба. Каждому свое. При нахождениях в Петербурге его неоднократно приглашала к себе на беседы Великая княгиня Елена Павловна, внимательно следившая за продвижениями давнего поклонника.
***
Откликнувшись на запрос засидевшегося в тихом имении крестьянского распорядителя, благосклонная судьба приставила штабс-капитана Н. Муравьева офицером для особых поручений к прежнему начальнику, генерал-майору Е. Головину, назначенному корпусным командиром на Кавказ, горячее местечко, где шли нескончаемые бои. «Школа Головина», состоявшая в наведении страха на подчиненных наказаниями, воспринята Муравьевым, как наиболее эффективная из других. Впрочем, сослуживцы замечали, что подчиненный офицер непостижимым образом имел большое влияние на властного командира Головина. Со временем усердный ученик превзойдет в жесткости своего учителя. Чем бы объяснить столь странное обстоятельство? Не тем ли, что род Муравьевых отличался на редкость суровым, даже свирепо-диким характером? Не удивительно, если его родоначальником был некий князь Алановский, татарский мурза. Один из их рода, М.Н. Муравьев, губернатор нескольких областей, был даже прозван Вешателем.
Военное присутствие на Черном море для России диктовалось необходимостью противостояния вмешательству в кавказские дела со стороны Турции и вездесущей Англии и их стремлению к захвату Северокавказского имамата. Англичане, по давнему обыкновению, разжигали костры национальных противоречий, вели на спорных территориях подрывную агитацию, снабжали горцев деньгами и оружием для нападения на русские порты. В зоны конфликта ими направлялись отряды наемников. С тех кавказских событий у Муравьева укрепилось стойкое неприятие и настороженность к действиям английских экспедиций, где бы они ни появлялись.
Кавказский поход начинался в 1817 году и мыслился легкой кампанией, в которой после победоносных баталий Отечественной войны 1812 года особых усилий для покорения местных племен не предвиделось, но затянулся он на полвека с большими людскими потерями. Свободолюбивые горские народы оказались орешком покрепче французского нашествия. Веком раньше князь Григорий Потемкин дошел до Северного Кавказа, подчинив российской короне кубанских казаков, а Муравьеву пришла пора продвинуться дальше, на черноморское побережье Кавказа.
На бурлящем Кавказе состоялся стремительный взлет Николая Муравьева в карьере. Военная обстановка, как на рентгеновском снимке, проявляет истинную ценность каждого участника боевых действий от солдата до генерала, безошибочно определяя, кто есть кто. Военные действия пришлись Муравьеву чуть ли не родной стихией, где он уподобился рыбе в воде. Не зря же он утверждал в своих письмах, что только «военный путь может обещать мне быстрое возвышение». За фразой с претензиями на успех кроется честолюбие, стремление взять баснословные высоты, хотя он сам еще не представлял, для чего, собственно, они нужны, эти высоты. Но личности исключительного масштаба, вошедшие в историю человечества, безотчетно рвались в неизведанные выси, а там уже разбирались, что к чему.
Обстановка на Кавказском театре военных действий была тяжелейшая. Болотистая и гнилая местность, гнус, лихорадка и проливные дожди вели к болезненности и смертности в русских гарнизонах. Служивые умирали сотнями. Россия вела упорную войну с грозным имамом, но усмирение подвигалось медленно. В непрестанных нападениях на русские укрепления завязывались кровопролитные бои. Защитники захваченных постов и городков безжалостно уничтожались. Так было с Михайловской крепостью, где начальником гарнизона был штабс-капитан Лико, окруженной войском горцев в количестве одиннадцати тысяч человек. Гарнизон в составе двухсот пятидесяти человек отбил первый штурм, но не устоял во втором и был полностью изрублен. Горцы бросились к пороховым складам, но здесь-то произошло светопреставление. Рядовой Тенгинского полка Архип Осипов, по заблаговременному заданию начальника гарнизона Лико, взорвал погреба, устроив кладбище для трех тысяч нападавших. Вместе полегли победители и побежденные.
В апреле 1838 года Николай Муравьев, уже в чине майора, прибыл к новому месту службы. Он весь в воодушевлении, что читается в письме брату Валериану: «… люблю Кавказ со всеми его лихорадками и лишениями за то, что в нем могу развернуться». В начале сороковых годов начались кавказские походы. В Южном Дагестане обстрелянный офицер выглядел настолько воинственно, что очередного ордена оказалось недостаточно для соответствия проявленным заслугам, тогда дали два, один за другим. Жаркое лето 1839 года прошло в изнурительной осаде крепости Ахульго, защиту которой возглавлял кавказский вождь Шамиль. Горцы оборонялись настолько отчаянно, что при штурме Сургаевской башни одной пулей пробили Муравьеву локтевую и кистевую кости правой руки, еще и с онемением трех средних пальцев. Крепость была взята с огромными потерями с обеих сторон. А пальцы восстановились только через десять лет, к сибирскому назначению, когда генерал-губернатору Восточной Сибири пришлось воевать острым пером с петербургскими чинами не менее яростно, чем с кавказскими джигитами. Учился писать левой рукой. Тем не менее, схваченная горячая пуля стала Николаю Муравьеву тем знаком, с которым храбрый офицер стал полковником. Тифлисский госпиталь – и боевая труба позвала на взятие укрепления Дала в восставшей Абхазии с награждением полковника орденом Святого Владимира, опять с бантом.
Тринадцатую дивизию пехоты, подошедшую на подкрепление морем, направили по берегу за авангардом Муравьева, который шел во главе батальона Тенгинского полка. Засады и набеги горцев сопровождали колонну по всему пути, еще и авангард оторвался. Колонна встала, пока не объявился Муравьев; за пояс заткнуты два пистолета, в руке шашка.
- Почему ушел в отрыв от основных сил?
- У меня шаг скорый, муравьевский, а не немецкий тихоход.
Движение возобновилось ненадолго. Хаджи-Берзек силами в пять тысяч убыхов, уверенный в победе, напал на два батальона, и разразился такой батальный огонь, какого Кавказу не приходилось видеть и слышать. Обстановка сложная, пересеченная местность, овраги, множество открытых флангов, но убыхи дрогнули, напор ослабел. Разбитый Хаджи-Берзек бросил армию, но силу набирал Шамиль, талантливый военачальник, тридцать лет защищавший имамат во главе армии в двадцать тысяч горцев.
***
В том же, сороковом, году поручик Тенгинского полка Михаил Лермонтов отличался «пылкой отвагой» в Чечне, на левом фланге Кавказской линии. Сотник Дорохов, получивший ранение, передал ссыльному поэту отряд «летучих охотников», перенявший тактику горцев и действовавший вроде партизанского отряда. В отборной команде собрался видавший виды отпетый народ, признавший в молодом поручике своего вожака. Быстрота, подвижность и натиск приносили летучей сотне в боях максимальный эффект. При сотне действовали и пластуны. По сути, это был первый в русской армии спецназ. После боя на реке Валерик поэту долго дурманил голову воздух, напоенный пролитой кровью. Он вспоминал тот бой по свежим впечатлениям:
Ура – и смолкло. – Вон кинжалы!
В приклады! – И пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, грудь о грудь…
Летом сорок первого, когда поручик Лермонтов стрелялся в курортном Пятигорске, Муравьеву выпала передышка на постройке укрепления в изумительном по красоте местечке Черноморского побережья с благозвучным названием Гагры. Осенью полковник во главе летучей кавалерии без устали гонялся за абреками по аулам и другим пунктам, их невозможно перечислить, если только Сухум-Кале, реку Сочи, Псху, являя благоразумную распорядительность в маневрах, за что удостоился ордена Святого Станислава. Святых с бантами собралось настолько много, что коллекционер ненароком и сам становился святым. А Михаил Лермонтов на той дуэли даже не стрелялся. По команде «К бою!» благородный и бесстрашный поэт-воин, двадцати шести лет отроду, поднял руку с пистолетом над головой, подавая жест доброй воли, и был убит наповал с расстояния десяти шагов. Следом за Пушкиным Россия потеряла еще одну «прекраснейшую славу Отечества». За год до роковой дуэли поручик издал повесть "Герой нашего времени". Поэт, прозаик и доблестный воин, все давалось ему, но Гоголь прочил восходящему гению славу прозаика, которая затмила бы поэтическую.
***
Командующий Отдельным Кавказским корпусом генерал И.О. Анреп, хорошо зная Муравьева, был уверен, что он «не пустится необдуманно ни на какое предприятие». Из донесения военному министру о геройской защите Навагинскойй крепости: «Не боюсь оскорбить храбрых защитников укреплений, сказав, что с таким начальником, как генерал Муравьев, всякое войско сделает то же самое» (Анреп). Гора при Навагинском укреплении была ключевой. Движение Муравьева было так быстро, что неприятель не успел собраться, гора занята без единого выстрела. Прибывшим русским силам оставалось занять высоты и укрепление. «У него какие-то кошачьи манеры, - подметил генерал Филипсон, служивший при Анрепе, - которые быстро исчезали, когда надо было показать когти».
Муравьев – начальник отделения Черноморской береговой линии из девяти укреплений и фортов, проходившей от Анапы до границы с Османской империей, которая отрезала черкесам пути доставки военных припасов из-за границы. Он участник усмирения племен убыхов и джигетов. Убыхи, вражда которых к русским доходила до фанатизма, угрожали расправами джигетам за их миролюбие к царской армии, и полковник Муравьев лично провел переговоры с ними, добившись покорности убыхов. Где только можно, он применял мирные способы, при которых вхождения в Россию новых территорий оказывались более прочными, и даже привез в Петербург вождей семи местных племен, принявших российское подданство. С той встречи царь запомнил Муравьева, умело применявшего не только военные, но и дипломатические приемы, и по заслугам произвел его в генералы. Путь от майора до генерала пройден за три года. Возведенные военные крепости муравьевской береговой линии со временем положат начало российским городам Новороссийску, Геленджику, Сочи, Адлеру, Пицунде, Гагре и другим. Приобретенный военный опыт Муравьев успешно перенесет с Кавказа на Дальний Восток.
Глава 3. Элизабет де Ришемон
В понимании Муравьева честолюбие неразрывно связывалось со славой, облекаемой общественным признанием, а путь к ней лежал через труд, жертву и честность. Три жизненных принципа, три критерия, по которым сверялись все принимаемые решения героя своего времени. Тридцать пять исполненных лет заставляли задуматься над предназначением в мире, полном противоречий, искушений и тайн. Что сделано им в возрасте, в котором Наполеон, Байрон и Пушкин покорили мир? Для чего он был первым в Пажеском корпусе, в боевых походах, для чего за девять лет военной службы получил генеральский чин? Николаю надо стало осмотреться, шире взглянуть на мир, подвести итоги прожитому, а тут еще раны напоминали о себе, понуждая заняться лечением. С тем отставной генерал и выехал в Берлин. После принятых вод и прочих процедур он направился в Париж, столицу культурной Европы, город просвещенных умов и свободомыслия, город, при одном упоминании которого в воображении возникали волшебные грезы, рисовались романтические картины. Они и оправдались. В купе экспресса Берлин-Париж компанию Муравьеву составил, как он представился, господин де Ришемон, высокий, статный старик, отменно одетый. Завязалась дорожная беседа на французском.
- Вы, случаем, не военный? И даже в генеральском звании? – неожиданно спросил попутчик.
- Вы, действительно, правы… Но отчего Вы так решили, ведь для моего возраста генералы в редкость?
- Вас выдает способность быстро схватывать и точно выражать мысли…
Знакомство оказалось настолько приятным для каждой из сторон, что по прибытию в Париж господин де Ришемон в самой настоятельной форме предложил путешествующему генералу разместиться в своем дворце городка По, что уютно разместился на одноименной речке на юге Франции. Предложение принято, и с благодарностью. От купейного знакомства – к семейному. Мадам де Ришемон превосходно музицировала на рояле. Ее дочь, Элизабет, девица за двадцать лет, говорила на нескольких языках и немного на русском. Она стала лучшим путеводителем Муравьеву по улицам и галереям, музеям, театрам и прочим парижским достопримечательностям. Началось погружение во французскую жизнь, историю и культуру. Для чего? Для самосовершенствования, достижения панорамного представления о мироздании и еще для личностного роста будущего реформатора, которому, пока не зная о том, придется ставить цели и ориентиры развития русских земель, их окраин и захолустья со всей отсталостью, дикостью и патриархальностью.
Увлеченные занятия Николая и Элизабет, ставшие им душевным праздником, не могли не перейти в более нежные и трепетные чувства, какие возникают между молодыми, красивыми и нравственно одаренными людьми. Муравьеву, с избытком хлебнувшему военные лишения и смертельные опасности, была необходима психологическая разгрузка, исцеление покоем и лаской. Его израненная душа, взбудораженная огнем и порохом, просила умиротворения и насыщения любовью. Генерал снова почувствовал себя камер-пажем, сгоравшим от щемящего чувства преклонения перед юной Княгиней Еленой Павловной, за креслом которой стоял в услужении, вдыхая сладкие ароматы, отслеживая повороты умнейшей головки или плавные взмахи и движения обворожительных рук. Весь юношеский пыл с неодолимой силой заполонял генеральскую грудь, стеснял дыхание, заставляя учащенно и трепетно биться взволнованное сердце.
Элизабет, очаровательная, умная девица с проникновенными серыми глазами, была достойнейшим объектом пылкой любви. По свидетельству писателя Ивана Барсукова, «чрезвычайно красива, умна и образованна». Она и сама была пленена молодым русским генералом, олицетворяющим мужскую доблесть, достоинство и галантность кадетского воспитания. Ее романтической натуре о подобном рыцаре безупречного образа можно было только мечтать. Не в привычном же кругу вышколенных воздыхателей искать дорогого сердцу и единственного в свете человека, верного защитника и редкого воителя, видящего свое предназначение от символа орлиного полета. Другого такого и в мире не найти.
Расклад их судеб лежал на поверхности, но не все было просто, как казалось на первый взгляд. Элизабет, как любящая дочь, не могла не думать о родителях, которых ей пришлось бы оставить в случае переезда в далекую Россию. Были и другие причины к размышлениям перед принятием столь ответственного решения. Они обсуждались в прогулках по саду, разбитому при фамильном дворце де Ришемон, или в романтической беседке с видом на тихую, облагороженную и располагающую к сердечной доверительности речку По.
- Элизабет, что же нам мешает быть вместе? – спрашивал Николай Николаевич перед скорым отъездом из гостеприимного семейства.
- Возможно, национальные различия, - отвечала наследница дворца. И действительно, что было известно милой француженке о суровой и дикой стране с бородатыми мужиками и косолапыми медведями? Ей было известно о гибели блистательной армии Наполеона, о сожжении русскими варварами своей столицы при ее захвате французами… Что еще? Еще в северной Пальмире взошло светило Пушкина, но с ее знанием русского нельзя было постигнуть его гений.
Муравьев и сам не был уверен в надобности своего семейного будущего, с кем бы оно ни слагалось. Связать себя семейными узами, оседая в тихом имении где-нибудь в Стоклишках? Нет, пелена деревенской идиллии уже однажды спала с его глаз во времена управления отцовым имением. Скука неимоверная… И как быть с предстоящими битвами за высокие цели, за обустроенность крепостной России, которые потребуют от генерала аскетического образа жизни, жертвенности и даже отречения от личного счастья и благополучия? Изысканная и ухоженная Франция раззадорила генерала на новые свершения, направив душевные изыскания к предназначенной миссии на земле.
Как оставаться равнодушным, когда побежденная Франция показывала стране-победительнице пример раскрепощения, благоустроенности и свободолюбия?
Не эти ли идеалы вели за собой героев Отечественной войны, триумфально входивших в Париж на плечах побитых французских и прочих войск, а позже возглавивших жертвенное противостояние с крепостнической государственностью на Сенатской площади в декабре 1825 года? С чего бы шестеро выходцев муравьевского родства, просвещенных и достигших положения в обществе, принесли себя на заклание желанной свободе, сменив офицерские мундиры на арестантские робы? Один из них, Апостол, шагнул на виселичный постамент… Другие страдальцы все еще там, «во глубине сибирских руд», и уже два десятка лет несут свой тяжкий крест, тогда как он, Николай, затевает особицу, чтобы свить уютное семейное гнездышко…
Имелась и другая причина, сдерживающая порывы генерала и состоявшая в том, что ему нечего было положить к ногам именитой красавицы. Бессребреник, слуга царю, отец солдатам, а слуги не бывают богачами. Сопоставив материальное положение княгини и свои никчемные возможности, гордый генерал обуздал сердечные порывы и отбыл из Парижа в надежде на наступление лучших времен.
***
По возвращению в Петербург Муравьев был причислен к Министерству внутренних дел и вскоре по личному поручению министра, графа Л.А. Перовского, направлен в Новгородскую область для полной ревизии дел. Между тем, поручение сделано неспроста. Министр заприметил незаурядные административные способности Муравьева еще во времена его командования Черноморской береговой линией и имел намерение убедиться в их проявлении на гражданском поприще. Представленный генералом ревизионный отчет вызвал большую похвалу. Какая глубина проникновения в местную обстановку! Какая логика рассуждений и смелость в выводах и предложениях! Да это кладезь таланта для России, обделенной выдающимися государственными деятелями! Но откуда бы ему, военному человеку, черпать хозяйственные и гражданские понимания вещей? Иначе, как гениальностью, не объяснить. Сам он дал простое объяснение: «Ревизию мою хвалят, потому что делаю по совести и крайнему моему уразумению». Муравьевское крайнее и есть гениальное.
Лев Алексеевич Перовский, воспитанник графа Разумовского и его же внебрачный сын, активный участник Отечественной войны и участник раннего декабристского движения, был чиновником «самых честных правил», к которому благоволил Государь Николай Первый. Министр признавал весьма желательным уничтожение крепостного права при освобождении крестьян с земельным наделом и придания им прав государственных крестьян. Огромную известность министр приобрел своей непримиримой борьбой со злоупотреблениями в полицейских кругах Москвы и Петербурга. Но несмотря на все прилагаемые усилия, подведомственная земская полиция являла собой довольно жалкое образование, при котором законодательство и правосудие оставались фикцией. Предложения Льва Алексеевича по реформированию полицейского управления глохли в волоките и переписках, ему оставалось назначать на места исполнителей по собственному благоусмотрению.
Убедившись в великолепных административных качествах Муравьева, граф Перовский подал на высочайшее имя ходатайство о назначении перспективного чиновника Тульским гражданским и военным губернатором. Представление было утверждено, и самый молодой из генералов стал самым молодым из губернаторов, активно взявшимся за беды и нужды губернии. В его действиях просматривались попытки искоренить причины зла и кардинально решить тот или другой вопрос, чтобы не возвращаться к нему, латая новые и новые прорехи на кафтане. Еще в тот век, вроде как для природы благополучный, губернатор уже предлагал правительству меры к ограничению вырубки лесов и поощрению лесопосадок. Пора бы планете ими воспользоваться.
В особом упадке находилось сельское хозяйство, причины которого вчерашний кадровый офицер видел в крепостническом строе, сковывавшем всякую крестьянскую инициативу. Муравьев первым из губернаторов поднял вопрос об освобождении крестьян и подготовил развернутое обращение к Государю, подписанное девятью помещиками губернии, среди них и князем Голицыным. Дело не сдвинулось, но Николай Первый вновь обратил внимание на молодого и деятельного губернатора, который смело берется за вопросы, казалось бы, незыблемого общественного устройства.
***
В разлуке с Элизабет к Николаю пришло, как это часто бывает с влюбленными, понимание ее значимости для души и для сердца. Муравьев внезапно осознал, что утратил не только очаровательную спутницу и интересную собеседницу, но и дельного советника. Слишком глубоко вошла сероглазая парижанка, образованная, умная и деликатная, в духовный мир и обыденную обстановку генерала. Николай нуждался в самом ее присутствии, как люди нуждаются в свете и в воздухе. Даже будучи занятым чем-то, он находился в неком ублажении, ощущая ее рядом. Опасения того, что семейные обязанности могут отвлекать его от главной идеи и стать помехой на пути служения Отечеству сменились убеждением обратно свойства. К тому же, обретенный сан государственного вельможи привнес Муравьеву озарение, новое видение мира и своего места в нем. Неведомо откуда появилась мудрость. Да и губернаторское звание, хотя и не богатство, зато отличная карьера, солидный вес в кругах сановных. Генерал ощутил моральное право равенства с родовитой француженкой. В Париж полетело письмо с предложением руки и сердца избраннице, которая ожидала его в нетерпении и приняла незамедлительно.
Дальше – как в сказке о влюбленных. Пренебрегая принятыми приличиями, по которым жениху полагалось ехать к невестиным родителям за согласием, Элизабет де Ришемон Вюртенбергская сама примчалась в «дикую северную страну», где ее встретили какие-то люди, но не жених. Оказалось, что Муравьев, занятый поездками, поручил встретить невесту своей сестре и брату. Они же проводили дальнюю гостью в заштатный город Богородицк, что под Тулой, где католичка от Христа приняла православную веру. Здесь же, в Троицком соборе Богородицка, где дома по крыши сплошь занесены сугробами, в январе 1847 года сыграна свадьба; запись №10. После свадьбы молодожен, не теряя времени, выехал на ревизию четырех тульских уездов, оставив молодую жену не одну, а под сестринский присмотр. Медовый месяц не состоялся, а может быть, был перенесен. Так с первых дней семейной жизни установился баланс личного и государственного интереса в пользу служебных дел. Началась романтика губернаторских буден. По приезду в Тулу Элизабет, нареченная в бракосочетании Екатериной Николаевной, поступила в класс русского языка. Француженка во всем старалась соответствовать статусу русской подданной.
ЧАСТЬ 2. НАЧАЛЬНИК КРАЯ
Глава 1. Назначение в Сибирь
Блестящая военная и административная деятельность Муравьева на Кавказе не осталась незамеченной и для Государя. Еще бы! Кавказ был тогда главным театром военных действий, где Муравьев умудрялся одерживать победы политикой мирных завоеваний, входить в доверие к влиятельным горским князьям, умело подчиняя через них русской власти воинственные местные племена. Начальник Черноморской линии своей дипломатической умелостью склонил к миру в Абхазии три прибрежных племенных образования численностью в несколько десятков тысяч душ, а на западном Кавказе покорил убыхов, совладать с которыми силой оружия не представлялось возможным. В честь новорожденного сына владетеля Абхазии генерал приказал произвести салют из ста одного пушечного выстрела. Более громогласного торжества, сравнимого с небесными грозовыми раскатами, аборигенам нельзя было придумать и предпринять. Одновременно, как бы подспудно, орудийный грохот означал и демонстрацию силы, вызывающей к империи уважение, преклонение и страх. По заключению Ивана Платоновича Барсукова, главного биографа Муравьева-Амурского, «В краю, где все дышало войной, он всецело следовал политике мирных завоеваний».
Именно такой человек с железной волей и способностью к искусному маневрированию в конкретной запутанной обстановке требовался царю для наведения порядка и налаживания системы управления в далекой необузданной Сибири. Энергия и честность, смелость и компетентность, редкий набор качеств, необходимый единоличному управленцу огромным и неосвоенным азиатским краем. Ими обладал Николай Муравьев.
В осенние дни 1848 года царский кортеж пронесся через Тулу без остановки, но адъютантом отдан приказ губернатору – догнать и представиться царю. Младшая сестра Катюша, у которой с братом Николаем сохранились глубокие душевные чувства и во взрослой жизни, вспоминала о встрече в деревне Фабрикантской. Вечером раздался топот копыт, и в дом влетел молодой генерал. Муравьев гнал, исполняя царский наказ, и остановился у родичей на ночевку. Рано поутру он выстроил отряд перед окнами для приветствия, и конная команда помчала «красиво и воинственно». На календаре - шестое сентября.
Отряд догнал Государя на станции Сергиевская, на которой Николай Первый объявил Николаю Муравьеву повеление принять под начало Восточную Сибирь, край необозримых территорий от Красноярска до Охотского моря, и долго говорил о важности дела. Организаторские и военные способности генерала были известны Императору. Впечатлила его и смелая служебная записка Тульского губернатора об отмене крепостнического права. Оценив размах муравьевской мысли и силу духа, проявленную в трех войнах, Николай Первый принял ответственное решение. Пусть возьмет в генеральское управление не поддающуюся управлению дикую глушь, где царит беззаконие, а в таежных дебрях медведь хозяин. Разговор завершился поручением прибыть в Санкт-Петербург для получения назначения и подробных наставлений.
В письме к брату Валериану Николай Николаевич подводил итоги пройденного жизненного этапа: «… исполнились все мои живейшие желания! Я – на поприще огромном!». Муравьев знал – настал час великих деяний. Там, на крупнейшем материке планеты, где царит дикость, безвластие и раздрай, ему предстоит войти в число великих реформаторов и преобразователей русской земли. А может быть, и не только русской.
Невероятное назначение вызвало скандальное обсуждение в высшем обществе Петербурга. Как можно было назначать царским наместником крупнейшей российской территории столь молодого чиновника, которому еще предстояло окрепнуть духом, набраться управленческого и административного опыта? Да еще оказаться в самоуправстве, в глуши и в отрыве от центральных ведомств и армейских формирований! И все это отдано на откуп мальчишке! Маститые губернаторы, годившиеся ему в отцы, недоумевали. Еще более поражало то, что император приблизил к себе человека из рода, ставшего рассадником государственных преступников, тех, которые в день коронации выступили за его же ниспровержение! О чем он думает?
Знать бы им, российским правителям, какую роль в царском выборе сыграла Княгиня Елена Павловна, чей голос обыкновенно бывал решающим. Цепочка судьбоносного назначения состояла в том, что кандидатуру на должность генерал-губернатора всея Восточной Сибири и Главнокомандующего сибирскими войсками, которых, правда, еще не было, подобрал министр внутренних дел граф Л.А. Перовский, который загодя обратился к Великой Княгине за поддержкой и с просьбой повлиять на сие решение императора. Знал граф этот точный ход для проведения плана. Тем самым, в исполненном назначении свою значимую роль имела не только объективная доля, выражаемая достоинствами назначенца, но и поддержка, находившаяся в авторитетных руках Великой Княгини. Елена Павловна и сама следила за продвижениями своего давнего подопечного в военных баталиях, следила и радовалась успехам Николая, чье юное сердце когда-то безоговорочно принадлежало ей. А может быть, оно было отдано княгине навсегда. Б.В. Струве, сподвижник губернатора, раскрыл мотивы ее участия: «Обладая просвещенным умом и глубоким пониманием современного положения России, она видела в Муравьеве именно такого деятеля, каким он оказался впоследствии».
Удивлениям сановников, чиновников и вельмож не было конца, но царь не ошибся в единственно точном выборе, как при выстреле в десятку с завязанными глазами. Хотя и сам не полагал, какую услугу на века вперед принесет Отечеству его Сибирский наместник, который далеко превзойдет все царские ожидания. А генерал-губернатор уже подбирал себе «сибирскую команду». Из тульских чиновников там наиболее ярко проявит себя Андрей Осипович Стадлер, отличавшийся блистательными способностями, замечательной наблюдательностью и знанием дела. Наблюдалось у Стадлера и грибоедовское горе от ума, снискавшее ему острыми насмешками много личных врагов, а также проявление ленивости в отсутствие Муравьева. С тем он и был переведен в Красноярск.
***
В сентябре Муравьев прибыл в Петербург, где принялся за основательное изучение сибирских дел и обстановки вокруг реки Амур. Выход к Великому океану, деятельность Североазиатской компании, кяхтинский торговый путь, золотопромышленность – перечень изучаемых вопросов был обширен и разнообразен.
Надо было знать все. Отдадим должное царю Николаю Первому, твердо отстаивающему государственные интересы России на восточном направлении. Сознавая тяжесть и жертвенность возлагаемых на полномочного распорядителя Сибири дел и обязанностей, царь пообещал Муравьеву массу почестей и наград за предстоящие труды, на что услышал другую и вовсе неожиданную просьбу:
- Государь, лучшей наградой будет, если Вы разрешите мне направлять некоторые мои обращения на Ваше Высочайшее имя.
- Разрешаю, - коротко бросил Государь.
- Прошу также дозволения доводить до Вашего Высочества с полной откровенностью о безобразиях, какие потребуют Вашего Высочайшего вмешательства.
В ответ утверждающий кивок, означавший, как писал Струве, «тот талисман, которому он обязан всеми успехами в поднятых делах» многих муравьевских мероприятий.
- Полагаю, что до Камчатки вам не добраться. Слишком много потребуется времени и весьма затруднительно, - как бы мельком заметил царь.
- Постараюсь и туда добраться, - ответил Муравьев с такой уверенностью, как отвечают на вопрос решенный. Он уже намечал маршрут экспедиции и ставил «весьма затруднительную поездку» первой из других.
- У тебя возьмут Камчатку, а ты только через полгода узнаешь, - прозвучало царское опасение…
Пояснения об атмосфере придворного общества и закулисных интригах Муравьеву дал генерал Головин, под началом которого губернатор служил на Кавказе. В числе других наставлений было и такое: «Не желаю тебе увлечься раболепным уважением к кумиру, пред которым мнимо просвещенная Европа преклоняет колена». Оно и сказывалось на торможении муравьевских начинаний Государем, не отошедшим от упоения победой над Наполеоном. Самодержец держал в узде не только рвущегося к реформам и преобразованиям Муравьева, но и всю застоявшуюся Россию, пока она не испытает встряску в Крымской военной кампании.
- В Сибири народ распущенный, дак возьми их хорошенько в руки, - напутствовал император на заключительной встрече, но оказалось, что в этом деле Муравьева наставлять было излишне, скорее, сдерживать. Он ворвется в Сибирь, как лев рыкающий, и с первого дня начнет крушить направо и налево, словно оказался в кавказской сече. Местные князьки не знали, куда бежать.
Екатерина Николаевна прихватила из Парижа попавшуюся ей брошюру «Военные максимы и мысли Наполеона», ставшую мужу незаменимой настольной книгой. Муравьев не расставался с ней, обращаясь в запутанной обстановке и принятии трудных решений к полководческой мудрости и организаторскому опыту великого корсиканца, и не уставал благодарить Катеньку за догадливость в подборе лучшего подарка духовного свойства.
Февраль 1848 года. Генерал-губернатор всея Сибири прибыл в Красноярск, где взялся за дело о «золотых казенных остатках». Б.В. Струве писал в своих «Воспоминаниях о Сибири»: «Никогда и нигде подкуп не проявлялся в такой нахальной форме и в таких широких размерах, как в золотопромышленности». По схеме казнокрадов, при зачислении очередного прииска в «казенные остатки» в столицу направлялось ходатайство о присвоении права на его разработку какому-то высокопоставленному лицу. Странная складывалась картина – промышленность имелась, а доходов в казну – никаких.
Торжественный прием прибывшему генерал-губернатору, назначенный в Канске Енисейской области богачами Машаровыми, владельцами крупных золотых приисков, обернулся конфузом и отказом Н.Н. Муравьева от установления еще и не начавшихся отношений. Чиновники и купцы мигом смекнули, с кем впредь придется иметь дело, а братья Машаровы через положенное время объявлены несостоятельными должниками. Им и столичные связи не помогли. Период безнаказанного казнокрадства и сибирской вольницы перечеркнут одним днем.
***
Из Красноярска – в Иркутск, в губернаторскую резиденцию, прозванную горожанами Белым домом, близким по проекту к столичному Смольному дворцу. Красивейшее здание с белыми колоннами, построенное еще в 1804 году по канонам строгого классицизма в традициях античной архитектуры, сравнивали с царским дворцом. Величественным фасадом оно располагалось на берег Ангары, несущей перед окнами чистейшие байкальские воды. Южная часть дома выходила в сад, в котором жили дикая коза с зайцем, было много малины и других ягод. На первом этаже размещались служебный кабинет Губернатора и приемные. На парадной лестнице гостей встречал огромный портрет Державина, подаренный поэтом владельцу дома, купцу М.В. Серебрякову, в благодарность за полученную соболью шубу. На втором – высокая зала и гостиная; здесь же столовая и жилые комнаты. Поражала богатая внутренняя отделка, хрустальные вазы и мебель лучших столичных мастеров, двери из цельного красного дерева. В доме великолепная оранжерея с цветами, стены густо покрыты плющом, созревали лимоны, виноград и даже ананасы. На третьем этаже адъютантская комната и людские помещения. Здесь жили Михаил Семенович Корсаков и Бернгард Васильевич Струве, более близкие хозяину люди. Они являлись к обеду.
При предшественнике Муравьева, Вильгельме Руперте, Белый дом воспринимался не более как шедевром архитектуры, в котором проживал высокий сановник, числящийся губернатором Сибирского края. Что был, что не был, без особой разницы. Сибирь находилась в полном упадке и исполняла роль места ссылки, не более того, что вполне устраивало многих влиятельных вельмож. Хуже того, по итогам ревизии, проведенной сенатором И.Н. Толстым, было выявило, что генерал-губернатор не только потворствовал спекулянтам разного пошиба, но и сам оказался нечистым на руку настолько, что правительство полагало предать его суду. Проштрафившегося губернатора от суда отвел Государь, приказавший уволить его по собственному прошению.
Толки о новом генерал-губернаторе в Иркутске начались задолго до его приезда, как о человеке чрезвычайно способном, который в короткий срок привел Тульскую область в добротное состояние. В Иркутск прибыли ночью, а в девять утра Муравьев принял полицеймейстера, затем Иркутского губернатора А.В. Пятницкого, названного при ревизии сенатором Толстым в числе «особенно неблагонадежных по наклонностям к корыстолюбию», только для того, чтобы запросить от него прошение об увольнении. На большой приемный день губернаторская зала Белого дома была переполнена старшими чиновниками и столоначальниками, ведущими в экономике главную партию. Купечество и городская Дума ждали приема в соседней гостиной. Наслышанные о грозе, пронесшейся в Красноярске, все находились в ожидании встречи притихшими и настороженными. Что час грядущий им готовит?
В воцарившейся тишине генерал-губернатор вошел быстрым шагом, в армейской форме; лицо моложавое, волосы курчавые, светло-русые, слегка рыжеватые. Небольшие бакенбарды и усы. Необычность явления подчеркивалась рукой, подвешенной на груди. При смене погоды давала о себе знать рана, полученная на Кавказе, и генерал пристраивал руку на повязку. Он сухо принял доклад от Главного сибирского управления, молчаливо обошел выстроившийся первый ряд начальствующих лиц и покинул залу, оставив всех в недоумении и тревожных предчувствиях. Что дальше? Ждать, расходиться? Той порой Муравьев находился в гостиной, где принял хлеб-соль от делегации городской Думы.
Но вот в залу вошел адъютант и объявил о приеме генерал-губернатором столоначальников края. Остальные могли быть свободными. На этот раз Муравьев повел беседу о своих планах и служебных делах, прервав ее неожиданным вопросом:
- А где здесь Мангазеев?
Мангазеев, начальник «золотого стола» Горного Управления и один из столпов деловой Сибири, представился, польщенный высоким вниманием к собственной особе, но тут же был ошарашен ушатом опрокинутой на него ледяной воды:
- Я надеюсь, Вы откажетесь от должности и не станете при мне служить, - без обиняков объявил Муравьев столоначальнику, на том и прервав с ним разговор. Ему не нужны были излишние объяснения с чиновником, замешанным во взяточничестве и в тех же мошеннических действиях с казенными остатками от приисков, уже известных по Красноярску. Свою решимость на уничтожение злоупотреблений в золотопромышленности он немедля перенес на иркутскую действительность. Когда Муравьеву пояснили, что губернаторских полномочий для увольнения высокопоставленного чиновника недостаточно, он распорядился затребовать от Мангазеева медицинскую справку, заведомо приказав Врачебному отделу указать в ней болезнь, несовместимую с исполнением больным служебных обязанностей. Генерал-губернатор призывал правительство к созданию единой золотодобывающей компании со строгим учетом подоходных статей, но встречал круговое сопротивление. Шла невидимая экономическая война. В августе он написал записку на Высочайшее имя с подробным описанием полной бесхозности в золотодобыче, которая произвела большое впечатление, но царь не брался за решительные действия.
Когда на забайкальского магната Кундинского посыпались жалобы со всего горнозаводского округа, то по команде Муравьева «прекратить творившееся зло» его дом был окружен солдатами, магазины купца опечатаны, и началась разборка с притеснениями людей и кредитными долгами. В результате купец разорился. За контрабанду драгметаллами купец первой гильдии О.И. Марков был посажен в острог, лишен прав на кяхтинскую торговлю, а из-под надзора полиции вышел через шесть лет; тоже был разорен.
В сражениях за охрану государственной казны и в начавшейся чистке кадров Муравьеву приходилось прибегать к «запрещенным приемам», руководствуясь простым правилом «вору не место в кресле чиновника». Провинившегося частного пристава приказал выслать в казачьем сопровождении за пределы Восточной Сибири, а двух солдат за кражу со взломом местной лавки закопать живыми, хотя через четверть часа страшную команду отменил. Министр Л.А. Перовский предостерегал своего ставленника от противозаконных действий, но получил объяснение, что Сибирью можно управлять только посредством террора. Решительные меры губернатора воспринимались двояко, кем-то с ужасом, другими с восторгом. К тому же, Муравьев умел и очаровывать, с кем-то заводил изящные разговоры, других осыпал наградами и быстрым продвижением по службе.
С разорением «осиного гнезда» золотопромышленников по Сибири понеслась молва о прибытии в край грозного хозяина. Одновременно с тем, Муравьев снискал на свою голову большой круг врагов и недоброжелателей не только в высшем свете, но и на местах. Написано было ему на роду, рыцарю честных правил, сражаться с ветряными мельницами отважно и повсеместно, а кто был ему в союзниках? На пальцах одной руки пересчитать. Царя и сына, Великого Князя Константина Николаевича, не участвующих в спекуляциях, можно отнести не столько к союзникам, сколько к нравственным покровителям, ведь не царское занятие погружаться в черновую работу по выявлению неугодных для государственной службы лиц. Перовский, направивший Муравьева на отлавливание посягателей на казну, был далеко и мало влиял на обстановку.
В Петербурге на тот момент сложились два противоположных направления. К Западу тяготели канцлер К.В. Нессельроде, министр финансов О.П. Вронченко и министр юстиции граф В.Н. Панин, тогда как министр Л.А. Перовский, начальник Главного морского штаба князь А.С. Меньшиков, граф П.Д. Киселев строго держались русской политики. Пару лестных слов о графе Киселеве, истинном патриоте и активном участнике Отечественной войны. В начале карьеры граф сотрудничал с декабристами, позднее был настойчив в делах освобождения крестьян. Политику сторонников канцлера К.В. Нессельроде Муравьев называл немецкой; Сибирь им была «глубоким мешком, куда спускались социальные грехи и подонки». Военное ведомство внешне занимало нейтралитет, не ввязываясь в гражданские противостояния. Промеж этих течений приходилось лавировать Н.Н. Муравьеву. Его спасало покровительство Государя и Великой Княгини Елены Павловны.
***
Особенности Сибири – в нехватке чиновников, не говоря уже о их честности. К приезду Муравьева в провинции пышно процветали чиновничьи злоупотребления, царило всеобщее взяточничество. Губернаторские взбучки и распекания производили на чиновников впечатление оглушительных раскатов грома и метания молний. Учиненный разнос обер-провиантмейтера Егорова наводил ужас на присутствующих. При отстранении кадров не считался с заслугами и званиями. Иркутскому голове, купцу первой гильдии, К.П. Трапезникову, как бунтовщику, пригрозил высылкой в закрытой повозке. Константин Петрович, человек в возрасте и почете, входил в высший эшелон купеческой элиты, торговал на Кяхте и владел десятком золотых приисков. Он дорожил близким знакомством с бывшим генерал-губернатором Сперанским и имел возможность прочувствовать разность в отношениях с двумя начальниками края. На другой день К.П. Трапезников подал в отставку с должности городского головы. Его сменил В.Н. Баснин, тоже купец. Появление Муравьева стало тем громом после нависшей над Сибирью тучи, который раскатистым грозовым разрядом всколыхнул под собой все живое, очистил воздух от смрада и затхлости, открыв завесу к восходящей заре.
Команду губернатор подбирал по принципу преданности, честности и точности в исполнениях поручений. Ему нужна была надежная опора в управлении. «Людей достойных» набирал из внутренних российских областей, предпочитая выходцев из известных фамилий, но их не баловал, а разгонял по сибирским окраинам и верхом, и пешком, на оленях и на собаках. Особым доверием пользовались офицеры по особым поручениям, среди них Б.К. Кукель, Н.В. Буссе, знакомые с Муравьевым с молодых лет, всего тринадцать чиновников. Высоко ценил перспективного П.В. Казакевича, составившего точную карту устья Амура. Избранным оказывалось неограниченное доверие.
Болеслав Казимирович Кукель, выходец из дворян Виленской губернии, инженер по образованию, один из блестящих деятелей муравьевского времени. По свидетельству А.П. Быковой, он «из военных блистал, будучи вторым лицом и сильнейшим после Муравьева». Его называли «пером Восточной Сибири». Случались и странности, когда у него, как у начальника штаба, обнаружилось, наподобие гоголевских «мертвых душ», пятьсот одиннадцать солдат, не существующих в природе. Двери его дома всегда были открыты, здесь можно было вкусно поесть и поухаживать за дамами. Был назначен военным губернатором Забайкальского края, но в 1860 году вернулся в Россию, проработав с Муравьевым лишь три года. Там оказался под арестом в связи с какими-то беспорядками польских арестантов, и то, скорее, за свое польское происхождение. После заступничества Н.Н. Муравьева Болеслав Казимирович был освобожден с награждением орденом Святого Станислава за безупречную сибирскую службу. Умер рано, в сорок лет, и похоронен в Иркутске. Именно его, одного из всех, выделял Муравьев, признаваясь в Париже после отставки, что «передал бы управление всем делом Кукелю».
Из других муравьевских сподвижников отметим В.В. Гаупта, выпускника Московского университета, успешно заведовавшего канцелярскими архивами и составлением отчетов. П.П. Сукачев управлял Первым отделением канцелярии, а его сын, В.П. Сукачев, со временем станет городским головой и основателем знаменитой картинной галереи в Иркутске. П.Н. Кобяков, выпускник Пажеского корпуса, трудился председателем Иркутской казенной палаты. А.О. Стадлер, назначенный начальником Четвертого отделения имущественных отношений, фактически стал личным секретарем губернатора, но по наветам был уволен и переведен в Красноярск председателем губернского суда. Б.В. Струве, выпускник Лицея и сын известного астронома, начинал карьеру офицером по особым поручениям. Он быстро возвышался, но вызвал недовольство политикой в закупках зерна и неблаговидными поступками членов семейства, за что был переведен в центральную Россию, где назначался губернатором Астраханской и Пермской областями.
Владимир Николаевич Зарин, боевой соратник по Кавказской войне и превосходная личность, назначен на должность Иркутского гражданского губернатора, где отлично показал себя в честности и твердости. На правах старого сослуживца откровенно высказывал мнения и уравновешивал хладнокровием горячность Муравьева. Впоследствии переведен во внутренние области из-за расхождений с Запольским по финансовым вопросам и назначался губернатором курским и владимирским. После отставки В.Н. Зарина Иркутскую губернию принял Карл Карлович Венцель. При Муравьеве высылки из Сибири станут своеобразной формой наказания. Среди таких наказанных оказался и Ахиллес Заборинский, выпускник Академии Генерального штаба. Дослужившись до должности начальника восточносибирского штаба, Ахиллес Иванович получил замечание за «недочет в амурской сумме» и выехал из Сибири.
Из «сибирских самородков» были заметными Н.Ф. Кокорин, управляющий судами канцелярии, и И.В. Ефимов, управляющий казенным винокуренным заводом. Василий Ваганов, подпоручик топографии, в 1850 году исполнял поручение провести тайную рекогносцировку правого берега Амура, раньше входившего в российские владения, и в августе того года с двумя казаками перешел реку Аргунь около укрепления Цурухайтуй, там и погиб. Торжественно похоронен в Иркутске. Это задание было дано из намерения Н.Н. Муравьева присоединить Амур вместе с правым берегом. Тюменцев, родом из Сибири, считался самым дельным из начальников отделений Главного управления.
Сибиряк Г.Д. Скобельцын, выходец из приграничной Китаю даурской станицы Горбица, казачий сотенный, ходил по Удскому краю в экспедиции подполковника Ахте. Оттуда, с Восточного Саяна, он вытаскивал занемогшего Ахте на своих могучих плечах, а позже служил надежной опорой в амурских сплавах, служил не за страх, а за совесть и награжден орденом Святого Владимира с получением прав потомственного дворянина. Находясь в глубокой старости, Гавриил Скобельцын откликнулся на десятилетие кончины Николая Николаевича Муравьева, любимого командира, опубликованием мемуарных «Записок» в журнале «Исторический вестник». Успехи сибирского правления Н.Н. Муравьева во многом объясняются умело подобранной командой единомышленников, преданных не только генерал-губернатору, но и России. Многие из них вели дневники воспоминаний, сохранили письма, отразившие переломную эпоху сибирского становления.
В Восточносибирском Главном управлении до половины служащих имели высшее образование, среднее – каждый третий; две трети из них - дворяне, офицерских детей – каждый пятый. Совсем неплохо для глухой окраины. «И все от него в восхищении, все наперерыв стараются угодить», - писал В. А. Римский-Корсаков, брат композитора. В Иркутске началась настоящая столичная жизнь с ее оттенками придворной интриги, с погоней за поручениями в надежде захвата лучших наград. Все же, немногие уживались подолгу. Либерализм оканчивался там, где дело касалось губернаторских планов или мнений, тогда он становился деспотом, утверждал иркутский исследователь В.И. Вагин, автор двухсот научных работ. Рано или поздно, Муравьев избавлялся от лиц, смеющих свое «суждение иметь». О том же писал В.П. Сукачев, иркутский городской голова: «Фаворитизм, слабость к приближенным, самолюбивое их отстаивание было больным местом Муравьева, много вредившим ему лично». Генерал-губернатор считал, что под его руководством «всякая личность, лишь бы она пользовалась доверием и была честна, может выполнить любую обязанность». Генерал уверовал в собственную непогрешимость. При столь светлом и мощном уме, возможно, он был и прав.
Взяточникам не оставалось ничего иного, как запустить в адрес гонителя острые стрелы доносов. Им, конечно, оставалась возможность отказа от порочной практики мздоимства, но она не привлекала бесшабашную русскую натуру, вкусившую сладость халявы. Казнокрадство – вековой бич российской экономики. Даже Петр Великий не смог уберечь казну от разорительных набегов «полудержавного властелина» князя Меньшикова, набившего личную мошну до сравнимых размеров с российским бюджетом.
Снаружи – светлый князь, нутром – корысть и грязь. В Кяхте процветал тайный вывоз золотых монет, чем было обеспокоено министерство финансов. Значимость этого перевалочного пункта определялась тем, что вся китайская торговля велась через него и равнялась оборотам всего Одесского порта. Муравьев устроил ярое преследование контрабандистов, в первый приезд даже не пустил местных купцов в дом, а на улице во всеуслышание грозил им каторгой, кандалами и прочими сюрпризами. Впрочем, убедившись в бесполезности и ненужности мер, при которых торговля упала, добился от того же министерства беспошлинной торговли и свободного перемещения валюты в Китай.
гл. 2. Декабристы в Сибири
Александр Ведров
Поводом для доносов послужили визиты четы Муравьевых к декабристам С.Г. Волконскому и С.П. Трубецкому, проживавшим в Иркутске, тем самым указавшие место, им означенное в иркутском обществе. Предшественник Н. Муравьева не проявлял желания к смягчению содержания декабристов и даже ужесточал его выше требований центра; женам декабристов не разрешалось бывать в общественных местах. Жены ссыльных стояли высоко во мнениях, но многие держались от них стороной, опасаясь ответственности от Руперта. И вдруг все перевернулось. По воспоминаниям известного врача Н.А. Белоголового, «Дом Волконских оставался центром общественной жизни, все высшие чины усердно посещали его, поощряемые дружбой с Волконским главного начальника края, Муравьева».
Декабристы в Сибири – это большое и отдельное явление в общественной жизни глухого заброшенного края. Бунтовщиков, осужденных после восстания 1825 года, в Иркутске ждали толпы сочувствующих людей. Эта черта народного сострадания вызвала живой отклик у декабриста Н.В. Басаргина: «Чем дальше мы подвигались в Сибири, тем более она выигрывала в глазах моих. Простой народ казался гораздо свободнее, смышленее, даже и образованнее наших русских крестьян… Сибирь снисходительно принимала всех без разбора».
Закованных в кандалы государственных преступников, к их удивлению, доставили к строению, которое из казенных каменных зданий выглядело более красивым. Что за почет? Здание оказалось тюремным замком, или острогом, собиравшим за своими стенами блестящее общество. Но первые впечатления мигом исчезли, едва арестанты переступили порог пристанища, столь привлекательного взорам несведущего люда. Декабрист Александр Михайлович Муравьев, молодой корнет двадцати трех лет, надолго запомнил свое пребывание в заведении высокой архитектуры: «В дни января 1827 года нас ввели в комнату – грязную, мрачную, холодную, сырую… мы провели ночь, дрожа от холода. Мы оставались запертыми в ней несколько недель, умирая от голода». После посещения декабристов иркутским губернатором И.Б. Цейдлером содержание улучшилось. В годы сибирского изгнания декабристов и их жен поддерживал Е.А. Кузнецов, богатейший иркутский купец. В его доме по пути в Забайкалье останавливались Е.И. Трубецкая, М.Н. Волконская и Александра Муравьева, жена Н.М. Муравьева, декабриста, капитана Генерального штаба.
***
По прибытию в Сибирь Николай Николаевич был радостно встречен родичами из того списка, который зачитывался Великой княгиней Еленой Павловной, когда юный паж стоял за ее креслом. Александр Николаевич Муравьев, сосланный без лишения чинов и званий, был принят на службу и назначен в Иркутске городничим. Квартиру ему выделили у Спасской церкви, рядом с живописным городским парком. Александр Муравьев усердно занимался благоустройством города и завел в нем московские гуляния. Его квартира стала центром культурной жизни, жена и ее сестры были прекрасными пианистками, городничий играл на скрипке и вполне прилично пел, ублажая изысканный слух гостей.
С декабристами губернатора связывала не только дружба, но и совместные обсуждения действий по колонизации сибирских земель. Встречи с передовыми людьми российского общества, за четверть века изучившими условия и нужды края и внесшими огромный вклад в ее хозяйственное и культурно-просветительное развитие, были чрезвычайно полезными в делах. Это были встречи единомышленников. Екатерина Николаевна помогала декабристу М.С. Лунину в выпуске сочинений, за которые несгибаемого борца упрячут в Акатуйскую тюрьму. Муравьев тайно вывозил переписку декабристов в столицу. Воодушевленные поддержкой, декабристы охотно встраивались в муравьевские преобразования.
Сергей Григорьевич Волконский, князь из рода Рюриковичей и герой Отечественной войны, первые десять лет в Сибири провел на каторге, остальные двадцать - в селе Урик, что под Иркутском, и в самом Иркутске. Ныне в его доме размещен Музей декабристов, в котором в прекрасном состоянии сохранились музыкальные инструменты, принадлежавшие Марии Николаевне Волконской, фортепиано (г. Вена) и рояль (Петербург). Мария Волконская, дочь героя Отечественной войны генерала Раевского, отличалась умом, образованием и была широко известна в культурной среде Санкт-Петербурга. Она имела идеальную красоту. Ее воспитывал Пушкин и посвятил музе взволнованные строки:
Как я завидовал волнам,
Готовым лечь к ее ногам!
В «Записках княгини Волконской» читаем: «Приехав в город Иркутск, я нашла его красивым, местность живописною, реку великолепную». Долгие годы теплых отношений связывали Екатерину Николаевну Муравьеву с семьей Волконских, рядом с которыми располагался дом декабристов Трубецких.
***
Екатерина Ивановна Трубецкая, урожденная графиня Лаваль, дочь французского эмигранта, жила припеваючи, ни в чем не знала отказа, пока не вышла замуж за русского полковника Сергея Трубецкого, завидного жениха, знатного, богатого и умного. Счастливая супруга, возымевшая все шансы стать генеральшей, незнамо и неведомо для себя оказалась женой государственного преступника, осужденного на сибирскую каторгу. С полковником приключилось распространенное в России горе от ума, а молодая жена поняла, что кроется за расхожей французской фразой «такова жизнь». Через день после того, как С. Трубецкой был под конвоем отправлен в Сибирь, Екатерина Ивановна, светлый человечек и веселая резвушка, отправилась за мужем в тяжелейший путь, подавая подругам пример верности, благородства и мужества. С этим подвигом она вошла героиней в поэму Некрасова «Русские женщины», хотя имела французские корни:
Ужасна будет, знаю я,
Жизнь мужа моего,
Пускай же будет и моя
Не радостней его!
За ней в сибирскую глухомань последовали девятнадцать других женщин-декабристок. Хоть пиши еще девятнадцать поэм. Из Иркутска декабристов этапировали еще дальше, в Забайкалье, в тюремный острог при Петровском заводе. Женам осужденных, разделяя участь преступников, приходилось жить кое-как, снимать дома или отстраивать собственные. Они основали целую улицу, названную Дамской. Дом Екатерины Ивановны, простой рубленый, окнами выходил на тюрьму и окружающие горы. Здоровье княгини было безнадежно подорвано. Через год преступников перевели из рудников в Читу, где они занимались общественно полезным трудом, мололи зерно на ручных жерновах и чистили конюшни.
В 1845 году супруги перебрались в Иркутск, и дома Трубецких и Волконских стали центром культурной жизни города, который охотно посещали Муравьевы. Князь Сергей Петрович занимался изучением края, сельским хозяйством и медициной. Хозяйка, Екатерина Ивановна, радушно принимала молодых чиновников, служивших под началом генерал-губернатора Муравьева. Весной 1854 года Екатерина Трубецкая скончалась, собрав невиданно многолюдные похороны. На церемонии прощания с княгиней, разменявшей столицу на суровую Сибирь, присутствовал генерал-губернатор. Она похоронена на территории Знаменского женского монастыря, возле которого стоял первый дом Трубецких. Чугунная оградка к могиле изготовлена в Петровском заводе. Это место свято чтится до настоящего времени.
***
Учебные программы Девичьего института, созданного в 1845 году по инициативе генерал-губернатора В.Я. Руперта, составлялись по методикам и рекомендациям декабриста И.Д. Якушкина. Здание было деревянное, построено на средства иркутских меценатов. При Муравьеве Девичий институт переведен в каменное здание, построенное на берегу Ангары в классическом стиле, и опять на меценатские средства. Дочери С.П. Трубецкого были первыми золотыми медалистками. В нем учились дочери декабристов М.К. Кюхельбекера, Н.В. Лисовского, В.А. Бесчасного. Ныне в институте с комфортом разместился физико-математический и физический факультеты госуниверситета. При отъезде из Сибири декабристы принесли в дар Сибирскому отделу Русского географического общества и Девичьему институту книги из своих семейных архивов. В научной библиотеке Иркутского университета хранится сто сорок изданий из домашней библиотеки М.С. Лунина, тридцать пять томов С.П. Трубецкого.
Супруги Муравьевы не гнушались оказывать помощь семьям нуждающихся декабристов, а тем, кто был расселен по окрестным деревням, было позволено жить в Иркутске. «Они жили тихо, их деликатность и порядочность оказали полезное в нравственном отношении влияние на весь город», - свидетельствовал иркутский чиновник А. Падерин. При этом, Муравьев равнодушно относился к хождению в городе антиправительственного журнала «Колокол», выпускаемого А. Герценом за границей, и допускал обличительные публикации иркутских газет «Губернские новости» и «Амур», что вызывало недовольство петербургских кругов.
В дружеских отношениях Н.Н. Муравьева с декабристами гражданский губернатор Иркутской губернии А.В. Пятницкий и полковник жандармерии Горашковский углядели опасное родство бунтарских душ и политическую неблагонадежность генерал-губернатора. Продолжилась давняя история, когда в памяти юного камер-пажа запечатлелась история расправы над восставшими декабристами, среди которых оказались и многие из рода Муравьевых. Поступивший донос граф Л.А. Перовский представил царю, сопроводив бумагу положительным докладом о начальном этапе деятельности сибирского генерал-губернатора. Царь Николай приказал затребовать от обвиняемого объяснение, в котором Н.Н. Муравьев то ли объяснялся перед царем, то ли поучал его: «Нет основания их оставлять навсегда изверженными из общества, в составе которого они имеют право числиться и по своему образованию, и по нравственным качествам и по теперешним политическим убеждениям». Царь по достоинству оценил смелые рассуждения генерала, заявив Перовскому:
- Благодарю Муравьева. Нашелся человек, который понял меня, - удалив преступников отсюда, вовсе не хочу отравлять их участь в Сибири.
Муравьев был оправдан, а его недоброжелатели, губернатор Пятницкий и жандарм-полковник Горашковский, одновременно уволены со службы, чтобы впредь не чинили препятствий царскому наместнику. Пятницкий уволен с понижением пенсии, но именно Муравьев исхлопотал ему перед царем Высочайшее прощение и повышение довольствия. На том доносы до поры до времени прекратились. Первое сражение выиграно, но оно было далеко не последним.
Глава 2. Декабристы в Сибири
Поводом для доносов послужили визиты четы Муравьевых к декабристам С.Г. Волконскому и С.П. Трубецкому, проживавшим в Иркутске, тем самым указавшие место, им означенное в иркутском обществе. Предшественник Н. Муравьева не проявлял желания к смягчению содержания декабристов и даже ужесточал его выше требований центра; женам декабристов не разрешалось бывать в общественных местах. Жены ссыльных стояли высоко во мнениях, но многие держались от них стороной, опасаясь ответственности от Руперта. И вдруг все перевернулось. По воспоминаниям известного врача Н.А. Белоголового, «Дом Волконских оставался центром общественной жизни, все высшие чины усердно посещали его, поощряемые дружбой с Волконским главного начальника края, Муравьева».
Декабристы в Сибири – это большое и отдельное явление в общественной жизни глухого заброшенного края. Бунтовщиков, осужденных после восстания 1825 года, в Иркутске ждали толпы сочувствующих людей. Эта черта народного сострадания вызвала живой отклик у декабриста Н.В. Басаргина: «Чем дальше мы подвигались в Сибири, тем более она выигрывала в глазах моих. Простой народ казался гораздо свободнее, смышленее, даже и образованнее наших русских крестьян… Сибирь снисходительно принимала всех без разбора».
Закованных в кандалы государственных преступников, к их удивлению, доставили к строению, которое из казенных каменных зданий выглядело более красивым. Что за почет? Здание оказалось тюремным замком, или острогом, собиравшим за своими стенами блестящее общество. Но первые впечатления мигом исчезли, едва арестанты переступили порог пристанища, столь привлекательного взорам несведущего люда. Декабрист Александр Михайлович Муравьев, молодой корнет двадцати трех лет, надолго запомнил свое пребывание в заведении высокой архитектуры: «В дни января 1827 года нас ввели в комнату – грязную, мрачную, холодную, сырую… мы провели ночь, дрожа от холода. Мы оставались запертыми в ней несколько недель, умирая от голода». После посещения декабристов иркутским губернатором И.Б. Цейдлером содержание улучшилось. В годы сибирского изгнания декабристов и их жен поддерживал Е.А. Кузнецов, богатейший иркутский купец. В его доме по пути в Забайкалье останавливались Е.И. Трубецкая, М.Н. Волконская и Александра Муравьева, жена Н.М. Муравьева, декабриста, капитана Генерального штаба.
***
По прибытию в Сибирь Николай Николаевич был радостно встречен родичами из того списка, который зачитывался Великой княгиней Еленой Павловной, когда юный паж стоял за ее креслом. Александр Николаевич Муравьев, сосланный без лишения чинов и званий, был принят на службу и назначен в Иркутске городничим. Квартиру ему выделили у Спасской церкви, рядом с живописным городским парком. Александр Муравьев усердно занимался благоустройством города и завел в нем московские гуляния. Его квартира стала центром культурной жизни, жена и ее сестры были прекрасными пианистками, городничий играл на скрипке и вполне прилично пел, ублажая изысканный слух гостей.
С декабристами губернатора связывала не только дружба, но и совместные обсуждения действий по колонизации сибирских земель. Встречи с передовыми людьми российского общества, за четверть века изучившими условия и нужды края и внесшими огромный вклад в ее хозяйственное и культурно-просветительное развитие, были чрезвычайно полезными в делах. Это были встречи единомышленников. Екатерина Николаевна помогала декабристу М.С. Лунину в выпуске сочинений, за которые несгибаемого борца упрячут в Акатуйскую тюрьму. Муравьев тайно вывозил переписку декабристов в столицу. Воодушевленные поддержкой, декабристы охотно встраивались в муравьевские преобразования.
Сергей Григорьевич Волконский, князь из рода Рюриковичей и герой Отечественной войны, первые десять лет в Сибири провел на каторге, остальные двадцать - в селе Урик, что под Иркутском, и в самом Иркутске. Ныне в его доме размещен Музей декабристов, в котором в прекрасном состоянии сохранились музыкальные инструменты, принадлежавшие Марии Николаевне Волконской, фортепиано (г. Вена) и рояль (Петербург). Мария Волконская, дочь героя Отечественной войны генерала Раевского, отличалась умом, образованием и была широко известна в культурной среде Санкт-Петербурга. Она имела идеальную красоту. Ее воспитывал Пушкин и посвятил музе взволнованные строки:
Как я завидовал волнам,
Готовым лечь к ее ногам!
В «Записках княгини Волконской» читаем: «Приехав в город Иркутск, я нашла его красивым, местность живописною, реку великолепную». Долгие годы теплых отношений связывали Екатерину Николаевну Муравьеву с семьей Волконских, рядом с которыми располагался дом декабристов Трубецких.
Екатерина Ивановна Трубецкая, урожденная графиня Лаваль, дочь французского эмигранта, жила припеваючи, ни в чем не знала отказа, пока не вышла замуж за русского полковника Сергея Трубецкого, завидного жениха, знатного, богатого и умного. Счастливая супруга, возымевшая все шансы стать генеральшей, незнамо и неведомо для себя оказалась женой государственного преступника, осужденного на сибирскую каторгу. С полковником приключилось распространенное в России горе от ума, а молодая жена поняла, что кроется за расхожей французской фразой «такова жизнь». Через день после того, как С. Трубецкой был под конвоем отправлен в Сибирь, Екатерина Ивановна, светлый человечек и веселая резвушка, отправилась за мужем в тяжелейший путь, подавая подругам пример верности, благородства и мужества. С этим подвигом она вошла героиней в поэму Некрасова «Русские женщины», хотя имела французские корни:
Ужасна будет, знаю я,
Жизнь мужа моего,
Пускай же будет и моя
Не радостней его!
За ней в сибирскую глухомань последовали девятнадцать других женщин-декабристок. Хоть пиши еще девятнадцать поэм. Из Иркутска декабристов этапировали еще дальше, в Забайкалье, в тюремный острог при Петровском заводе. Женам осужденных, разделяя участь преступников, приходилось жить кое-как, снимать дома или отстраивать собственные. Они основали целую улицу, названную Дамской. Дом Екатерины Ивановны, простой рубленый, окнами выходил на тюрьму и окружающие горы. Здоровье княгини было безнадежно подорвано. Через год преступников перевели из рудников в Читу, где они занимались общественно полезным трудом, мололи зерно на ручных жерновах и чистили конюшни.
В 1845 году супруги перебрались в Иркутск, и дома Трубецких и Волконских стали центром культурной жизни города, который охотно посещали Муравьевы. Князь Сергей Петрович занимался изучением края, сельским хозяйством и медициной. Хозяйка, Екатерина Ивановна, радушно принимала молодых чиновников, служивших под началом генерал-губернатора Муравьева. Весной 1854 года Екатерина Трубецкая скончалась, собрав невиданно многолюдные похороны. На церемонии прощания с княгиней, разменявшей столицу на суровую Сибирь, присутствовал генерал-губернатор. Она похоронена на территории Знаменского женского монастыря, возле которого стоял первый дом Трубецких. Чугунная оградка к могиле изготовлена в Петровском заводе. Это место свято чтится до настоящего времени.
***
Учебные программы Девичьего института, созданного в 1845 году по инициативе генерал-губернатора В.Я. Руперта, составлялись по методикам и рекомендациям декабриста И.Д. Якушкина. Здание было деревянное, построено на средства иркутских меценатов. При Муравьеве Девичий институт переведен в каменное здание, построенное на берегу Ангары в классическом стиле, и опять на меценатские средства. Дочери С.П. Трубецкого были первыми золотыми медалистками. В нем учились дочери декабристов М.К. Кюхельбекера, Н.В. Лисовского, В.А. Бесчасного. Ныне в институте с комфортом разместился физико-математический и физический факультеты госуниверситета. При отъезде из Сибири декабристы принесли в дар Сибирскому отделу Русского географического общества и Девичьему институту книги из своих семейных архивов. В научной библиотеке Иркутского университета хранится сто сорок изданий из домашней библиотеки М.С. Лунина, тридцать пять томов С.П. Трубецкого.
Супруги Муравьевы не гнушались оказывать помощь семьям нуждающихся декабристов, а тем, кто был расселен по окрестным деревням, было позволено жить в Иркутске. «Они жили тихо, их деликатность и порядочность оказали полезное в нравственном отношении влияние на весь город», - свидетельствовал иркутский чиновник А. Падерин. При этом, Муравьев равнодушно относился к хождению в городе антиправительственного журнала «Колокол», выпускаемого А. Герценом за границей, и допускал обличительные публикации иркутских газет «Губернские новости» и «Амур», что вызывало недовольство петербургских кругов.
В дружеских отношениях Н.Н. Муравьева с декабристами гражданский губернатор Иркутской губернии А.В. Пятницкий и полковник жандармерии Горашковский углядели опасное родство бунтарских душ и политическую неблагонадежность генерал-губернатора. Продолжилась давняя история, когда в памяти юного камер-пажа запечатлелась история расправы над восставшими декабристами, среди которых оказались и многие из рода Муравьевых. Поступивший донос граф Л.А. Перовский представил царю, сопроводив бумагу положительным докладом о начальном этапе деятельности сибирского генерал-губернатора. Царь Николай приказал затребовать от обвиняемого объяснение, в котором Н.Н. Муравьев то ли объяснялся перед царем, то ли поучал его: «Нет основания их оставлять навсегда изверженными из общества, в составе которого они имеют право числиться и по своему образованию, и по нравственным качествам и по теперешним политическим убеждениям». Царь по достоинству оценил смелые рассуждения генерала, заявив Перовскому:
- Благодарю Муравьева. Нашелся человек, который понял меня, - удалив преступников отсюда, вовсе не хочу отравлять их участь в Сибири.
Муравьев был оправдан, а его недоброжелатели, губернатор Пятницкий и жандарм-полковник Горашковский, одновременно уволены со службы, чтобы впредь не чинили препятствий царскому наместнику. Пятницкий уволен с понижением пенсии, но именно Муравьев исхлопотал ему перед царем Высочайшее прощение и повышение довольствия. На том доносы до поры до времени прекратились. Первое сражение выиграно, но оно было далеко не последним.
Глава 3. Приведение Сибири в движение
Чтобы разобраться в управленческих принципах Муравьева, лучше оттолкнуться от реформы, введенной в Восточной Сибири генерал-губернатором Сперанским. Беды сибирского управления проистекали от удаленности обширного края и царившего в нем беззакония. Граф Сперанский стремился «преобразовать личную власть в установления, согласуя ее действие с гласностью, охранить ее от самовластия и злоупотребления законными средствами». Граф делал ставку на коллегиальность принятия решений. Добился ли он своих целей, корме того, что, по отзывам современников, М.М. Сперанский ввел в Сибири «бумажный век?»
Михаил Михайлович Сперанский, безусловно, выдающаяся личность. Выходец из низов, имевший великолепные способности и получивший блестящее образование, он сделал стремительную карьеру, проявив себя способнейшим сотрудником министерства внутренних дел. Государь Александр Первый именно ему поручил составление трактата о преобразовании государственного управления, а затем плана общей политической реформы. Однако, начавшиеся реформы затронули все слои общества, вызвав бурю негодований со стороны влиятельно дворянства и чиновничества, что привело к закату царского фаворита. После объяснений с царем Михаил Михайлович был в шоке, вместо бумаг упорно засовывал в портфель шляпу, потом упал, заставив фельдмаршала Кутузова бежать за медициной. Реформатор был выслан из столицы, годами прозябал в провинциях, пока не получил назначение пензенским губернатором, а в 1819 году неожиданно произведен сибирским губернатором.
В Иркутске он нашел противозаконные действия настолько пышно процветающими, что записал: «здесь оставалось бы всех повесить». Два губернатора, томский и иркутский, и с ними с полсотни чиновников предстали перед судом, еще сотни были замешаны в преступности. Сперанский принялся за любимое дело, осуществляя сибирские реформы, но без особого успеха, хотя и добился заметных перемен. Он поделил Сибирь на два отдельных губернаторства, Западное и Восточное, а в 1821 году вновь отозван в столицу. При новом царе, Николае Первом, Михаил Михайлович возглавил реформаторские дела с составлением многочисленных указов, проектов и положений. Он признавал необходимость принятия в России Конституции, введения рыночных элементов в экономике и упразднения крепостного права. Его грандиозный теоретический труд остался памятником крупному политическому дарованию, поставленному в центре Иркутска. Сперанский попал не в свою эпоху. Находясь в девятнадцатом веке, писал трактаты из представлений века двадцатого.
Приняв Сибирский край под начало, Муравьев отозвался об «Установлениях Сперанского» как «о неуместных законодательных подвигах, на одной теории основанных». Увидев в них волокиту, двойное рассмотрение и «медленность в течение дел», посчитал необходимым заменить принцип коллегиальности усилением контроля за чиновниками сверху. Новый начальник края отменил громоздкое делопроизводство и многописание, за которыми скрывалась бездеятельность чиновников, и осуществил возврат к чистому единоначалию без совещательных органов. Он и сам был ярким воплощением личностного начала в управлении, в котором сильная личность должна была опираться на честных, энергичных и преданных сотрудников, на поколение «муравьевцев».
***
От муравьевцев шаг до муравьев. Общий корень. Благодаря способности приспосабливания к разнообразным и меняющимся условиям существования и развитой системе самоорганизации, эволюция муравьев насчитывает все сто тридцать миллионов лет. Не рекорд ли Гиннеса? Поражает огромная распространенность насекомых, которых насчитывается до одиннадцати видов. В бассейне реки Амазонки муравьи составляют треть всей биомассы наземных животных! Невероятно, но факт. Не пример ли это для высшего человекообразного вида, умудрившегося за пару веков довести планету до плачевного состояния? Как же устроена жизнь маленьких тружеников большой планеты? И нельзя ли перенести основные принципы их успешного существования на бесшабашное человеческое общество?
Специализация рабочих муравьев разнообразна – строители, няньки, уборщики, солдаты, разведчики и другие профессии. Все как у людей. Множество профессий привлекается к единой цели обеспечения благополучия всей колонии и заготовок необходимых запасов питания, от которых зависит жизнедеятельность каждой отдельной особи. У них нет тунеядцев, воров и паразитов. Так и главный сибирский администратор прежде всего преследовал принцип неприкосновенности общего котла и государственный интерес, нещадно расправляясь с расхитителями казны. Примеров тому уже приведено достаточно.
Своих соплеменников муравьи узнают по запаху, значит, они наделены природой свойствами, сводящими их к содружеству. Следуя ценному опыту, Н. Муравьев образовал школу служебных деятелей, из которых воспитывал кадры будущих сотрудников. Этот сплоченный и деятельный состав привнес в Сибирь новое веяние, до тех пор в здешних местах незнакомое и узнаваемое по взгляду, манерам и отношению к делу.
Далее, для поиска пищи муравьи охватывают подконтрольную территорию проложенными дорожками, маршрутами, от которых отдельные разведчики разбегаются по сторонам и подают сигналы дежурным «операторам». Так и для Восточной Сибири жизненно необходимым стал Аянский тракт от Якутска и до Охотского моря, налаживание которого Муравьев неустанно отслеживал. Через три года владычества, генерал-губернатор Восточной Сибири добился-таки перевода Аянского тракта на казенно-почтовое содержание с возведением на нем тридцати восьми перевалочных станций. Постановлением правительства для их обслуживания привлекалось до шестисот добровольно переселившихся душ обоего пола, и с детьми, из крестьян и казаков. Были и якуты, реже – тунгусы с их незаменимыми оленями. Тракт получил значимость и оживление, для станционных смотрителей выстроены просторные бревенчатые дома с дворами, в крупных пунктах открылись хлебозапасные магазины, появилось земледелие и животноводство, станции обзавелись стадами лошадей, оленей и собачьими упряжками. Из служивых появлялись зажиточные хозяева; тракт облегчал поездки путешественникам, а деловым людям – грузовые перевозки.
Амур-река в транспортной сети Муравьева играл важную роль стратегической водной трассы, актуальность которой уже стучалась в дверь и требовала признания. С открытием амурских сплавов и пароходного движения значимость Аянского тракта упала. Попытки превратить его из вьючной тропы в почтовый путь прерывались смывами мостов и зарастанием просек. В конце концов, Аянский тракт передали тунгусам без использования по назначению. Зато зимой 1855 года открылось первое почтовое сообщение по Амуру на базе собачьих упряжек.
От следующего проекта захватывало дух. Замыслы Муравьева носили комплексный характер, словно он возглавлял Министерство по дальневосточной политике. Губернатор подал Государю проект о строительстве Сибирской железной дороги. Такой грандиозной, какой мир и не представлял. Сибирь пуста, а ему нужна дорога со всей ее громадной инфраструктурой! Мечтатель, оторванный от жизни, что еще о нем сказать? Но мечтатель не успокаивается, вслед за первым подает второй проект, за ним третий… Проекты ложатся под сукно, пока автору не пришел ответ от Александра Второго: «С данной просьбой граф Н.Н. Муравьев обращался к покойному батюшке Николаю Павловичу. Но Сенат отклонил предложение, и мы отклоняем дорогостоящий проект». Ответ получен, уже хорошо. Но еще понадобится поражение в Крымской войне, одной из главных причин которого оказалось отсутствие железнодорожных коммуникаций, соединяющих центр страны с южными окраинами, тогда залежалый муравьевский проект будет принят к исполнению, хотя и не Вторым, а Третьим Александром.
Маршруты, вместе с Сибирским дорожным трактом, далеко тянулись в восточном направлении, пересекались с северными реками, образуя грандиозную транспортную сеть, пронизывающую сибирские пространства вдоль и поперек. По ним насаждались почтовые станции, военные посты и поселки, станицы и города, оживляющие новые земли. И это лишь одна страница проводимых сибирских реформ.
Колония не только находит пищевые запасы, но и защищает находку от других колонистов, стягивая для этого силы поддержки. У муравьев их было столько, сколько надо, а у Муравьева всего- навсего четыре линейных батальона да на бесконечных границах стояли посты на пять тысяч казаков. Для овладения Амуром и противостояния англичанам было намечено увеличение войска до двенадцати батальонов казаков, двух бурятских полков и отряда тунгусов, коренных защитников сибирской земли. Их подготовка поручалась читинскому губернатору П.И. Запольскому, сумевшему придать войску военное образование.
Развитые виды муравьев способны передавать информацию и поддерживать отношения с другими родами насекомых. Здесь и прояснилась природа миролюбивой политики генерала Муравьева на кавказских полях в присоединении местных племен и народов. Воевать приходилось и ему, как и насекомым-однофамильцам, но при первой же возможности он предпочитал идти на переговоры, одаривал князьков, призывая их к единению в одном отечестве, в одной дружной колонии. Вся политика колонизации Сибири была нацелена на ее мирное присоединение, поддержание аборигенов и приобщение к благам цивилизации. Многонациональная Сибирь объединялась под российским флагом.
Система связей в муравейнике устроена так, чтобы польза от каждого члена семейства превышала расход ресурсов на него. Ино в муравейнике складывался дефицит. В крупных колониях такие взаимодействия упрощаются, муравьи передают сообщения «без адреса», и общий объем сведений создает необходимое для всех информационное облако. Ориентируясь в нем, колония действует исходя из оптимизации расходов – если добыча пищи требует слишком больших затрат, семейство откажется от такого варианта. Перед Н. Муравьевым проблема «оптимизации расходов» стояла острее острого. У него не имелось иного пути, как за счет жесткой экономии средств, а порой и ценовых манипуляций или отчетных подтасовок сберегать капитал на перспективное Амурское дело, на которое правительство выдавало медные гроши. Зато Амур сулил баснословные доходы всей Сибирской колонии.
Земляные муравьи являются умелыми почвообразователями, осуществляющими рыхление и тем самым аэрацию почвы и даже удобряющими ее и перенос вглубь почвы питательных веществ. Рекордсменами по улавливанию углекислого газа из атмосферы опять являются муравьи. В регионах сухого климата они заметно повышают урожайность посевных культур. Другие виды маленьких тружеников полей разлагают мертвую древесину, разносят семена растений. Велика их экологическая и сельскохозяйственная роль, к примеру, регулирование количества вредителей и уничтожение гусениц. Эти и другие полезные человеку сельскохозяйственные технологии, как нельзя более, годились переселенцам в культуре обработки залежных восточных земель. Сами того не подозревая, люди трудились по-муравьиному, упорно, от зари до зари, дружно и эффективно. Не зря великий преобразователь Сибири освоение новых территорий начнет с их заселения земледельцами.
Бродячие виды муравьев ведут кочевой образ жизни, образуя в пути временные гнезда из сцепленных тел рабочих особей. Вот. Переселение народов на Дальний Восток составляло Муравьеву основную часть деятельности. Вот где без внутривидовой взаимной поддержки не обойтись. Переселенцы пойдут едиными сплавными караванами, будут на стоянках ютиться под общими навесами, ставить для совместного проживания казармы и бараки, строить поселения, те же муравейники. В «Правилах переселения в Приамурский край» Муравьев полагал наделять гражданством на окраинах беглых крепостных и давать разрешение переселенцам «пользоваться пашнями, сенокосами в занятых по собственному выбору местах, соразмерно с их возможностью обрабатывать землю». Не вина Муравьева в том, что Министерство имуществ не приняло эти позиции и ряд других свобод для мигрантов.
Среди насекомых имеются и агрессоры. Заморские муравьи-амазонки нападают на гнезда других сородичей и уводят их в рабство, заставляя работать на себя. Дурной пример оказался заразительным для той же Великобритании, первой колониальной державы и признанной «владычицы морей», военные экспедиции которой Муравьев кратко окрестил «всесветными грабителями». Они и проставили в кабальном договоре по завершению в Китае очередной опиумной войны пункт, обязывающий правительство Поднебесной поставлять английской короне китайских кули для продажи в рабство.
Губернатору Муравьеву оставалось всего ничего – перенести систему организации колонии «однофамильцев», эффективность которой подтверждена историей существования на протяжении ста тридцати миллионов лет, на подведомственную ему территорию. На первом плане администратора был, как и у насекомых-общественников, тот же «казенный интерес». По его убеждению, государство обязано, вмешиваясь в дела «богатого класса», защищать «низшие классы». Речи «красного генерала» нередко называли социалистическими. По свидетельству В.Д. Скарятина, чиновника, занимавшегося золотопромышленностью, «Всегда и во всем он за бедного и слабого против сильного». По большому счету, общественное устройство в муравейнике как раз и является социалистическим – по трудовому вкладу каждой особи и с уравнительным распределением общего достатка между членами сообщества. Если у человечества социализм оказался утопическим явлением, то у муравьев – что ни на есть реальным. Н. Муравьев и сам был примерным социалистом, заверяя брата Валериана в своей запасливости на черный день: «уедем в глушь, где можно жить с нашими малыми средствами; на этот случай я храню мою заграничную штатскую одежду, которой достаточно на первый случай». Если мы по принципам организации быта и труда «станем муравьями», как это сделал Муравьев, то и создадим себе справедливый и гуманный общественный строй без эксплуатации и войн.
Очертания такого строя набросаны в ходатайстве на отмену крепостничества Николаем Муравьевым еще в бытность Тульским губернатором: «Благосостояние и спокойствие государства зависит от возможно равного уравнения сословий, … и тогда пролетариев в стране существовать не будет – главного орудия возмутителей общего спокойствия». А другая угроза в том, что «совокупление богатств в одне руки – система гибельная для каждого государства». Человеческая алчность стоит преградой ко входу в «муравьиное» сообщество равенства, справедливости и братства. Отсюда вся разница в истории нашего и ихнего рода и в перспективах выживаемости родов на планете. Муравьев бы рад устроить «муравьиное сообщество» по Сибири, но приходилось делать уступку на неизбежность фактора частной собственности.
***
П.И. Пахолков, сибирский коммерсант и пароходовладелец, считал, что муравьевские реформы и преобразования «поистине изумительны, он ломал и переменял все до основания: как Петр Великий в России. Ни одна отрасль не была им забыта… С 1854 года мало живал в Иркутске, но в короткие промежутки времени распоряжения были так многосложны и быстры, что для другого губернатора требовалось полгода, то Муравьев мог сделать за неделю». Современник генерал-губернатора отмечал искоренение взяточничества; сравнивая с центральными районами, указывал на явную разницу в порядке и благородном обращении сибирских чиновников. Указывал на переформирование на высшую ступень всех присутственных мест и на устройство дорог, преимущественно Сибирского тракта.
Исследователи признают, что реформатор Муравьев выступал последовательным проводником новой экономической политики, основанной на частном капитале и на свободном найме рабочих людей. И такая декларация в условиях всеобщего крепостничества! «Право собственности, - подчеркивал он, - есть главный рычаг деятельности человека». И в экономике новатор. Не его вина, что традиции принудительного труда в России оставались прочными, сломать их не под силу, поэтому приходилось применять военно-административные методы колонизации Приамурья, вызвавшие возмущение свободолюбивых декабристов Д.И. Завалишина, В.Ф. Раевского, М.А. Бестужева.
Муравьев содействовал выходу России на международный рынок: «Купец и есть выражение национальности, а торговля выгодна той нации, чьей больше произведений употребляется и продается». Вот и экономическая стратегия на все времена. Пионером торговли стала крупнейшая компания «Чурин и Ко». Иркутский купец Чурин, выдающийся предприниматель и человек высокой нравственности, стал легендой при жизни. Его отделения успешно действовали в Москве, Иркутске, Гамбурге, Париже, Нью-Йорке, Благовещенске и в китайских городах, прочно заняв нишу на мировом рынке.
Преобразователь края для его «приведения в движение» привлекал богатых купцов и к завершению сибирского правления организовал «Амурскую компанию» с целью ведения честной торговли, содействия выходу на международный рынок и развития местных промыслов. При этом, ввел новшество, опередившее свое время; он установил зависимость хозяйственной деятельности той компании от административных властей, тем самым попытавшись создать тип предприятия с государственным участием. Компания нового типа набрала начальные обороты в три миллиона рублей, однако, вследствие противоречивости своих уставных положений с существующей экономической обстановкой и без муравьевского надзора вскоре зачахла.
Изменения в административном управлении подчинялись задаче повышения управляемости за счет раздробления Сибири на меньшие территориальные формирования при одновременном расширении губернаторских прав над таможенными, горными и почтовыми делами. Н. Муравьев был направлен на окраину как представитель центра, но подаваемые им проекты несли местный экономический интерес и вызывали холодный прием в столице. По Пахолкову, так Муравьев - это «один из самых деятельнейших и способнейших людей в России своего времени». А по-нашему, не один, а самый. Другой современник, В.И. Вагин, историк, видел в Муравьеве человека «почти гениального ума». А по-нашему, без всякого «почти».
Генерал-губернатор закладывал основы государственного, делового и культурного обустройства Сибири. Его преобразующая деятельность неоправданно предана забвению, слишком был не интересен, запущен и покрыт мраком неизвестности тот край, тогда как муравьевскими реформами были охвачены буквально все сферы управления и экономического развития региона, равно как и его научной, культурной и общественной жизни. Недаром же современники называли реформатора сибирским Петром Первым.
Глава 4. Экспедиции Невельского
Муравьев, как магнит, притягивал к себе предприимчивых и энергичных людей, единомышленников. Еще в столице морской офицер Г.И. Невельской, получивший аудиенцию у Муравьева, представил план исследования устья «ничейного Амура» с целью установления судоходности реки. До половины девятнадцатого века бытовало мнение о несудоходности Амурского болота, в котором, по рассказам Путятина, было всего три фута воды, и оно поддерживалось такими авторитетными мореходами, как Лаперуз и Крузенштерн. В апреле 1846 года подпоручику Гаврилову было предписано производство гидрографических работ на Охотском море и отыскание устья Амура, в которых он для конспирации должен был выдавать себя за «нерусского рыболова». Но Гаврилов встретил прибрежные мели, и его изыскания ни к чему не привели. Отчет Гаврилова был отправлен в Петербург, подкреплен мнением Лаперуза и Крузенштерна о том, что река Амур теряется в песках Сахалинского полуострова, и в докладе царю сделано заключение: «Амур для России значения не имеет». Царь сделал приписку: «Весьма сожалею».
Представления о географии Дальнего Востока были настолько дремучими, что остров Сахалин считался полуостровом. Пару веков назад Василий Поярков проплывал вдоль Сахалина по проливу, существовали карты, но вдруг остров странным образом обратился в полуостров. Метаморфоза. Вдобавок тому, хитроумные иркутские купцы наводили тень на плетень, чтобы сохранилось значение торгового пути в Китай через Кяхту. Миф о никчемности восточных окраин так укоренился в общественном сознании, что в 1846 году царь закрыл вопрос об Амуре «как реке бесполезной». Тем бы и продолжалась волынка вокруг вопроса о неведомых землях, но тут-то всему обществу на диво откуда-то выскочил Муравьев, как черт из табакерки.
Зная, что Морской штаб убежден в несудоходности Амура и тормозит намерения Невельского, Муравьев заверил его в полной поддержке. Итак, действовать! Сама судьба направила к нему этого моряка. Не откладывая вопрос в долгий ящик, Муравьев в августе сорок восьмого года направил в правительство проект инструкции по «правильному изысканию устья реки», а Невельскому - копию неутвержденного документа «для сведения». Столичные чины выхолостили муравьевскую инструкцию, сведя к задаче отыскания в устье Амура «под видом налаживания связей с гиляками» выгодного пункта, который со временем, при неких благоприятных обстоятельствах, можно было бы занять. Во исполнение задания, генерал-губернатор отправил М. Корсакова в Охотское море для передачи правительственной «гиляцкой грамоты» Г. Невельскому, разыскать которого офицеру по особым поручениям не удалось.
***
История открытия и освоения Сибири полна впечатляющих подвигов. Петра Первого не отпускал навязчивый вопрос, сошлась ли Америка с Азией, или они разделены проливом. Героические походы Ермака воодушевили отчаянных последователей. Елисей Буза в 1637 году спустился по Лене-реке и вышел на Ледовитый океан. Одновременно Иван Постников добрался до Индигирки. Казак Михаил Стадухин основал Нижне-Колымск, а Семен Дежнев в 1648 году первым установил водораздел между Азией и Америкой, позже названный Беринговым проливом. Один открыл, а другому присвоили. Протекционизм. Походы продолжались, и казачий атаман Владимир Атласов отличился открытием Камчатки, уникального заповедника термальных источников и вулканических извержений.
Потом настал черед Василия Пояркова и Ерофея Хабарова, сорвавших покровы с белых пятен на южных рубежах Дальнего Востока. В. Поярков с отрядом первым спустился по Амуру, узрел через пролив остров Сахалин, прошел по Охотскому морю и по хребтам возвратился в Якутск. В пути он встречался с разными народностями, жившими «сами по себе». Поход В. Пояркова во втором сплаве повторит Муравьев. За Поярковым начались походы Хабарова, завершившиеся образованием Албазинского воеводства; его станицы кормили соседний Нерчинский уезд.
В 1667 году появилась карта Сибири, выполненная воеводой П. Годуновым по указанию царя Алексея Михайловича. В эпоху Петра Первого, следившего за Востоком, начались исследования Сибири, для ведения коих по приглашению из Германии прибыл именитый доктор Мессершмидт. В начале восемнадцатого века царь Петр возвел Санкт-Петербург, «прорубив окно в Европу» с видом на Балтийское море, и Россия стала морской державой. Но окно – это еще не дверь, и освоение Сибири продолжалось. В 1725 году была снаряжена экспедиция Беринга на крайний Восток, а за ним под эгидой Академии наук Крашенинников составил первые описания Камчатки.
На смену Петру пришла Екатерина, тоже Великая, которая не осталась в стороне от сибирского вопроса, на то она и Великая. В 1768 году Екатерина, как всегда, здраво подумавши, направила в далекие края знаменитого немецкого натуралиста Симона Палласа, издавшего авторитетные труды по изучению природы Сибири. В трудные времена наполеоновских войн внимание правительства к изучению Сибири ослабилось, но все же Крузенштерн обследовал труднодоступные районы Охотского моря, а барон Врангель вышел к берегам Северного океана, составив книгу об этнографических и географических сведениях.
При Екатерине светлейший князь Потемкин-Таврический, не зря, а с пользой Отечеству ставший ее фаворитом, укрепил Россию Новороссией, Кубанью, Крымом и крепостью Севастополь. Россия обзавелась мощным Черноморским флотом, который под началом Федора Ушакова без устали громил турецкие и прочие эскадры, пока не навел порядок в южных акваториях. Но настала очередь новых великих деяний, успех которых зависел от него, генерала Н. Муравьева, и размах его свершений никак не должен был уступать предшествующим продвижениям. Или превзойти их. Причины сей очередности событий поясняет муравьевское замечание: «Россия за последние сто пятьдесят лет сделала столь быстрые успехи на западных границах, что только отдаленность восточных служит оправданием неподвижности ея в тех странах и морях». Поэтому вначале появился Потемкин-Таврический, а после него – Муравьев-Амурский.
***
Между тем, Г.И. Невельской муравьевский проект инструкции, выданный «для сведения», воспринял «для исполнения». В 1849 году на транспорте «Байкал» он возглавил экспедицию, установив два важнейших географических открытия. Первое из них в том, что Сахалин из полуострова неожиданно для географов опять стал островом с проливом от материка глубиной до пяти сажень, а лейтенант Казакевич нашел на шлюпе устье большой реки, вошел в него и пристал к гиляцкой деревне Чадбах. Гиляки, проживавшие на амурском берегу с незапамятных времен, и не догадывались, что их только что «открыли» для истории вместе с Амуром. По данным промеров, устье оказалось судоходным и доступным как с севера, так и с юга. Эврика! Открытие давало России великолепный шанс речного выхода к Великому Океану, которого она до тех пор не имела! Это был единственно доступный маршрут из глубины материка на морской простор, что и входило в стратегию генерала.
Вот он, прорыв в будущее! Почему спит Морское ведомство? Россия и Амур! Одному без другого не бывать! Развитие Дальнего Востока генералу виделось в выходе на Тихий океан, а ключом к тому – право судоходства по Амуру, которое предстояло отстоять. М. Корсаков без обиняков прописал историческую роль Муравьева в Амурском деле: «Без него не обратило бы правительство внимания на эти места, … и достались бы они в руки англичан, этих морских хищников. Рыщут они по Сибири… выдают себя за путешественников, стараются ознакомиться с китайскими границами».
Англичане не дремали. Их лазутчик Галли, пользуясь русским хлебосольством, втерся в иркутское общество, где для прикрытия давал уроки английского в доме Трубецких, и тайно отслеживал амурские дела. Едва его спровадили на берег Охотского моря, как в Иркутске объявился еще один английский «турист», некий геолог Остен, путешествующий, для благовидности намерений, с супругой. Он пробрался в Нерчинск и уже приступил к строительству плота для спуска по Амуру, когда Муравьев дал команду поручику В.В. Ваганову доставить «геолога» в Иркутск живым или мертвым.
Доставили живым. Муравьев бил тревогу: «Как только англичане установят, что эти места никому не принадлежат, так непременно займут Сахалин и устье Амура. … Тогда Россия лишится всей Сибири, потому что Сибирью владеет тот, у кого в руках левый берег и устье Амура». Он увязал дело лазутчиков с необходимостью посетить Камчатку, на что канцлер Нессельроде наложил вердикт: «Отклонить всякую решительную меру … из опасения разрыва дружественных сношений с Англией».
Но Муравьев в подобных сношениях не нуждался, и началась клоунада из серии «нарочно не придумаешь». В конце 1848 года, без всяких сношений с Муравьевым, составлена тайная экспедиция подполковника Ахте под видом исследования Забайкальского края для ведения «звериного промысла». В ту пору сведения о границе с Китаем, предполагаемо установленные по Нерчинскому договору 1689 года, от реки Горбица, впадающей в Шилку, и до Охотска, не заслуживали ровно никакого доверия. Удский край упоминался в Нерчинском договоре, но сведения были настолько ошибочны, что направления хребтов указано неверно. Неизвестную границу разве что обозначали четыре столба, обнаруженные при возвращении из восточной экспедиции русским путешественником с немецкой фамилией Миддендорф. Встревоженный географ принял их за китайские пограничные знаки, доложив о сенсации по прибытию в столицу.
Получив сведения о четырех столбах, Нессельроде доложил Государю, что в политическом отношении граница от Горбицы и по горам неудобств не имеет, но следует «со всей осторожностью» сделать ее осмотр, не приближаясь к Амуру, дабы избежать встреч с китайцами. При этом, продвигаться следовало не по южному нагорью, а по северному, неоспоримо принадлежащему России, и в целях конспирации выдавать себя за частных предпринимателей. Одновременно намечалось отправить академика Миддендорфа для «дипломатических переговоров с гиляками» об уступке России некоторой земли «за несколько пудов табаку» и заселении там двух-трех русских семей, не больше, с возможным увеличением их поселения «при располагающих условиях». Вполне подходящая программа для канцлера, который слышать не хотел об Амуре.
Мало Нессельроде, так генерал-губернатор Западной Сибири, П.Д. Горчаков, в письме к военному министру князю А. Чернышеву доложил, что "жители Сибири не имеют к России привязанности и им удобнее получать за золото от англичан и американцев то, что поныне доставляется из России, тогда как Муравьев льстит себя патриотическими помыслами сибиряков". Министр доставил письмо Николаю Первому, приложив прошение об учреждении Комитета «для обсуждения вопроса об отложении Сибири от России». Отказаться от Сибири! И это военный министр! С таким правительством имел дело Муравьев.
Царь, однако, нанес на прошении резолюцию: «Будем иметь в виду, до приезда Муравьева». За министром, готовым отказаться от Сибири, значились некоторые полезные для страны действия, так и губительные. Будучи военным агентом при дворе Наполеона, он пользовался доверием полководца, снабдив его фальшивыми картами русских территорий, что повлияло на поражение армии интервентов. Но предпочтения министра-консерватора холодному оружию затормозили в России стрелковое перевооружение, что крайне пагубно отразилось на ходе Крымской войны.
***
В затянувшейся тяжбе соседних держав у Муравьева имелись претензии не столько к китайской, сколько к русской дипломатии: «Амур ведь нам не принадлежал – не принадлежал и китайцам – но почему тридцать с лишним лет Азиатский департамент иностранных дел оставил предмет этот без внимания при всех представлениях местных начальников? Почему Лавинскому (бывшему иркутскому губернатору) приказано было остановиться всякими исследованиями в этом отношении, тогда как не воспрепятствовали англичанам во всех их претензиях на Китай? … В три года от настоящего числа мы потеряем все наши права на устье Амура, а может быть, и на Камчатку». Задача казалась невозможной – одновременно занимать, заселять, осваивать и защищать огромную территорию на протяжении Амура и Охотского побережья в условиях, когда Европа поняла важность обладания ею для влияния на Китай, Японию, Корею и на весь тихоокеанский регион и когда российское правительство бездействует. Эту задачу Муравьев, по его собственному заключению, и решит Амурскими сплавами: «Первым сплавом Амур открыл, вторым – защитил, третьим – присоединил к России».
В очередном письме Государю генерал делает ответный ход, излагая опасность сибирского отсоединения от России и увязывая его с борьбой за золото и с настроениями в столице, где «редкий департамент не вооружен против настоящего управления Восточной Сибирью». Он утверждает, что будущее благоденствие Сибири заключается в верном и удобном сообщении с Восточным океаном, но «Каких потребуется от правительства сил, чтобы Восточная Сибирь не сделалась английскою, когда в устье Амура встанет английская крепость, и английские пароходы пойдут по Амуру до Нерчинска и даже до Читы?» А дальше Н. Муравьев преподносит образец геополитического видения истории: «Без устья Амура англичане не довершат своего предприятия на Китай, ибо с правой стороны впадают в Амур судоходные реки по населенным китайским провинциям, и восточная оконечность Сибири занимает англичан – это несомненно». Одной пробкой в устье реки затыкалась вся амурская акватория и Китая, и России. Крайне требуется русская крепость в устье Амура и военный флот, который закрыл бы Охотское море, делает вывод генерал.
Теперь перед Муравьевым встала задача концентрации сил для закрепления российского присутствия в Сибири, и в начале 1849 года он направил в Военное министерство доклад под названием: «Об усилении военных средств в Забайкалье». Но как обеспечить их усиление на протяжении двух тысяч верст границы, если содержание регулярных войск в отдаленном и необжитом крае слишком затратно? Генерал-губернатор пришел к заключению о необходимости образования Забайкальского казачьего войска. Благо, казаки рекрутировались в отряды с их самообеспечением имуществом и вооружением.
Более того генерал-губернатор опасался, «чтоб не втерлись иностранцы между Россией и Китаем … с дозволением ходить вверх и вниз по реке». Помимо казачьих формирований, он полагал ввести в состав войска инородческие полки и двадцать семь тысяч горных рабочих Нерчинского округа, отбывающих подневольные работы на рудниках. Если до сих пор Сибирь использовалась, как место ссылки, то не настала ли пора направить ссыльных на благо ее защиты и освоения? Иначе, зачем было их ссылать?
Запросы канцлеру Нессельроде лишь подтвердили опасения Муравьева, - вместо поддержки он наткнулся на противодействие. Что можно было ждать от немецкого протестанта, призывающего признать весь амурский бассейн китайским и отказаться от него навсегда? Поклонник Священного союза считал, что продвижение амурского дела вызовет недовольство Европы, значит, не принесет пользу России. Чьи интересы отстаивал канцлер, российские или европейские? Канцлеру вторил министр финансов Ф.П. Вронченко, ссылавшийся на пустую казну. У Муравьева оставался путь личной встречи с царем, а до нее – действовать на свой страх и риск.
***
Сто пятьдесят лет назад с лишком казачьи отряды обозначили присутствие России на Амуре, но их успехи не давали покоя завистливым маньчжурам, силой завладевшим китайским троном и воссоздавшим Цинскую империю. Ни с того и ни с чего, Цинское правительство объявило о принадлежности северного Амура, и с ним заодно всего Забайкалья, своей империи и пошло войной на уже освоенные русскими земли, выдвинувшись с правого берега. Выбор яснее ясного – русские или китайцы заселят левый берег, если, при их попустительстве, еще и не вмешается третья сторона. По праву первопроходцев, казаки поставили на пустующих землях остроги Нерчинский на реке Шилке и Албазинский на Амуре. Образованное в 1682 году обширное Албазинское воеводство простиралось по обоим берегам Аргуни и Амура до устья реки Зеи. Заметим, по обоим берегам двух рек; отнятые маньчжурами земли и намеревался возвратить Муравьев. Один из русских острогов размещался в семистах километрах к югу от Амура.
Военные стычки с китайскими отрядами длились десятками лет, пока дело не решила героическая оборона острога Албазино, длившаяся с полгода в 1686-87 годах. Семьсот казаков, державшие крепость против восьмитысячной маньчжурской армии, сбили китайскую спесь, вынудив империю Цин признать по Нерчинскому договору левое побережье Амура, вплоть до его устья, ничейной территорией до разграничения будущими поколениями. Русские процветающие станицы прекратили существование, берег замер в ожидании нового передела. И он пришел, возмутитель спокойствия Николай Муравьев.
С той памятной поры русские экспедиции еще не раз и вполне основательно появлялись на просторах северной Маньчжурии, хотя и не смогли на них закрепиться. Забегая вперед, сообщим здесь, что при сдаче полномочий Муравьев рекомендовал преемникам занимать острова вдоль правого берега Амура, который, по его мнению, рано или поздно будет русским. Но преемники были уже не те. О них вполне определенно высказался П.И. Пахолков: «Как жаль стало его, когда увидели, что преемники оказались людьми настолько ограниченных способностей, что никакого сравнения с блестящими дарованиями Муравьева, и мы охотно забыли все дикие выходки с нами, а его великие дела остаются ежедневно перед нашими глазами».
***
В очередном 1850 году экспедиция Г.И. Невельского, бывшего уже в чине капитана первого ранга, вновь направилась на Восток с предписанием «не касаться Амура». Но, ободряемый личными планами Муравьева и в нарушение инструкции, мореход заложил новые поселения: в Императорской гавани - пост Костантиновский, при входе в Амур – селение Петровское, а в устье реки основал Николаевск, подняв над ним флаг. Ему оказывал содействие майор Н.В. Буссе, занявшийся перевозкой грузов поселениям из Аяна на корабле «Николай». Начало плаваниям по Татарскому проливу было положено, горсть людей оживляла край, пока им не поступил приказ от адмирала Путятина о запрете всяких занятий территории, «принадлежащей Китаю». Запрет шел от Нессельроде. Союзником Муравьеву был князь А. Меньшиков, ведавший морскими делами и оказывавший поддержку плаваниям Невельского.
Самоуправство моряка вызвало раздражение правительства. Амурский комитет постановил снять все посты с Амура, а капитана Невельского разжаловать в матросы, пренебрегая несомненными заслугами, благодаря которым России открывались перспективы крупнотоннажного выхода по реке на океан. Понимая, откуда ветер дует, Комитет выставил обвинения и Муравьеву, но не осмелился выставить ему наказание. Муравьев и министры А. Меньшиков и Л. Перовский не сдавались, и под их напором царь Николай Первый передал управление Комитетом наследнику престола.
Заслушав доклад Муравьева об инциденте на Амуре, Государь назвал поступок Г.И. Невельского «молодецким, благородным и патриотическим» и наградил его орденом Святого Владимира. Создана Амурская экспедиция, возглавляемая Невельским, но под общим управлением генерал-губернатора, которому вручены сразу две награды, как когда-то было на Кавказе. На докладе Амурского комитета царь Николай Первый нанес знаменитую фразу: «Где раз поднят российский флаг, там он спускаться не должен».
Глава 5. Поход на Камчатку
Екатерина Николаевна осваивала новое место жительства, где многое казалось в диковинку изнеженной парижанке, хотя бы те же коровы, разгуливающие в свое удовольствие по берегу Ангары. Губернаторский дом стоял там, где улица Большая упиралась в берег реки, воды которой под ярким сибирским солнцем отливали прозрачной зеленью и синевой, когда как им заблагорассудится. Отчего бы они занимались, колоритные игры на водном полотне? Не от байкальской ли чистоты, истекающей руслом полноводной реки? Не видывала француженка подобных акварельных картин ни в Сене-реке, ни в речке По, на которой стоял фамильный дворец Ришемон. И не могла понять, в дикости иль в чистоте ей предстает первозданная сибирская природа.
А на реке, с простеньких деревянных мосточков, местные жители черпали воду ведрами и разносили по домам для питья и хозяйственных нужд. Екатерина Николаевна тоже приспособилась испивать из кружечки живительную речную влагу и находила ее лучшей из всех напитков. Берег был пологим, поросшим сочными травами, привлекающими бродячих коров. Тут им был и водопой. Ходячие молочные фабрики пили ангарскую водицу с тем же удовольствием, что и графиня, но одна неприятность - парижанка испытывала паническую боязнь рогатых и мычащих существ.
- Николь, сегодня я опять бегала от корова. Как я их боялась! – делилась графиня впечатлениями от городских прогулок.
- Катя, коли так, я распоряжусь приставить тебе солдат для сопровождения, - предложил Николай Николаевич.
- Ну что ты, Николя! Сольдат не для этого назначен служить. Лучше я не буду на прогулках, пока коровы гуляют.
Вскоре у жены Губернатора, считавшейся вторым человеком в губернаторстве, появились важные обязанности. Она возглавляла дамское общество, участвовала в городских торжествах, устраивала приемы, которые сама и готовила. Образовала Александровский приют, в котором обучались девушки. В Иркутском «Белом доме» устраивались праздничные балы, в которых участвовал Николай Николаевич, большой любитель танцев. Жена для него была горячо любима: «…милая, прекрасная, умная».
Был в ней шарм, который понуждал графа обожать ненаглядную женушку. Обаятельная и элегантная, как и полагалось парижанке, Екатерина Муравьева не кичилась положением, отличалась простотой, добронравием и обходительностью. Екатерина Великая и Екатерина Муравьева, одна из них немка, другая француженка. Пусть отличался их статус и степень влияния на дела российские, но обе нашли себя в России, приняли православие и встали на службу новой родине.
Посредь Сибири и зимы
Ей были русские – свои,
О них она гласила – мы,
Французы стали ей – они.
***
Н.Н. Муравьев жил другими заботами. Отправив рапорт об образовании Забайкальского войска, он взял направление на Камчатку, азиатскую окраину, о чем был сделан царский намек при назначении в Сибирь. До Муравьева ни один генерал-губернатор не выбирался из Иркутска дальше Якутска, посчитав восточное направление непроходимым и недоступным для посещения, но только что назначенный начальник края, призванный ломать все прежние обычаи и представления, узрел угрозу иностранного вторжения на Камчатку, решив загодя строить военные укрепления в порту Петропавловска. А то возьмет неприятель Камчатку, как упреждал Государь, а он только через полгода узнает.
В первом переходе отряд в составе шестнадцати человек добрался тарантасами до Качугской пристани, приезд в которую сопровождался массой бурят верхами с тайшами во главе. Публика приветствовала губернатора криками «Ура!» и с необыкновенным радушием. Вручали жалобы. Шаман окропил три речные судна, напоминавшие баржи, и караван отвалил от берега. На пристанях начальника встречали головы прибрежных волостей, которые тут же подвергались ревизии. Обыватели везли рыбу, массу провизии, за нее было приказано платить звонкой монетой.
В Якутске графу пришло Высочайшее повеление о назначении экспедиции подполковника Ахте, на которое генерал отреагировал немедленно, отдав приказ задержать прибывающую экспедицию в Иркутске. Монарху Муравьев отправил донесение с пояснением, что секретное предприятие за Горбицей неуместно, пока не занято устье Амура и не начаты приличные переговоры с Китаем о возврате левого берега.
Но не много ли взял на себя Муравьев, не только ослушавшись, но и отменив Высочайшее повеление? Уж точно, что немало, впрочем, на то он и генерал. Князь Чернышев и граф Вронченко, задетые самовольством губернатора за живое, возмутились, но император остановил их «оставлением дела до прибытия генерал-лейтенанта Муравьева». Поясняя мотивы смелого генеральского демарша, П.В. Шумахер пишет: «Муравьев, не мог понять, как можно искать границы там, где их нет по трактату» (Нерчинскому договору).
Разобравшись с царским указом, генерал-лейтенант конными переходами по тропинкам, тундрам, горам и болотам двинулся по Становому хребту. Путь был далек и долог. Сибирь в большей части имеет гористый характер, по южной окраине – высокий Саянский хребет большой долготы. На северо-восток от Байкала до самой Камчатки простирается мощный Становой, или Яблоновый, хребет, состоящий из кристаллических пород. Прав оказался составитель «Описания новой земли, сиречь Сибирского царства», не оставив под летописью имени своего, но предупредивший за два века, что «от Байкала-моря пошел пояс камень великой и непроходной позаде Лены реки». Так не прислушался путешественник и пошел.
Путь сложнее сложного, в который вдобавок напросилась и Катенька из непонятных побуждений, и не было сил отговорить ее от рискованного предприятия. В компаньонки к супруге увязалась известная французская виолончелистка мадмуазель Христиани, находившаяся в Иркутске на гастролях, да со своим имуществом, кое составляла виолончель работы Страдивари. Всю гастрольную программу служительница высокой музыки была готова разменять на несусветную Камчатку. Пришлось согласиться с сумасбродными француженками под их ручательство снести любые трудности пути. Но как нежной француженке пробиваться по бездорожью, если не всем крепким мужикам оно по силам? После первого же перехода в двадцать пять верст наездница с трудом спустилась с лошади и со слезами умоляла мужа отложить поездку до утра. Она пластом лежала в станционной избушке. Таежный поход оказался не той легкой увеселительной прогулкой по Елисейским полям, какая ей была знакома.
- Отдохни, - согласился супруг, - А утром тебя проводят двое казаков до Якутска и дальше, до Иркутска.
- Николь! О чем ты говоришь?
- Я все сказал.
Отдав распоряжения, он направился с оставшимся отрядом по маршруту. Екатерина взобралась на лошадь и поспешила вдогонку. Могла ли она испытать подобные впечатления в чинных пейзажах Франции? Среди отвесных скал, теснящих ревущие речные потоки, которые беснуются и рвутся на просторы из каменных теснин, среди горных кряжей и бескрайней тайги, зыбучих волн Охотского моря и на его безлюдных островах свои масштабы и геологическая стать. Седло и стремя, уздечка и поводья родовитой француженке стали привычными в трудных переходах. От беспощадного гнуса лица прятали под башлыками, но дышалось тяжело, соленый пот лил градом, разъедая кожу не хуже гнуса. Ночевали в палатках, по вечерам француженки устраивали концерты с песнями и музыкой на инструменте Страдивари. Вспоминая собственную слабость в первом переходе, Екатерина Николаевна и сама смеялась над ней. Она выдержала поход, даже кошмарную переправу через Белую, вызвав гордость супруга за проявленную стойкость.
Разлившаяся река Белая клокотала и пенилась со страшной быстротой, вспоминал офицер по поручениям Бернгард Струве. Переправа в тридцать пять сажень. Проводники-якуты заявили, что «ехать не можно».
- Где брод? – спросил Муравьев. Указали направление брода.
- Покроет спину лошади?
- Полбрюха будет.
- Сначала едем с тобой вдвоем, - обратился граф к офицеру.
- Николя, ты с ума сошел, - попыталась образумить безумца жена на французском.
- Пропадешь, - добавили ему якуты на русском.
Генерал поехал первым, порученец за ним. Уже перед самым берегом первая лошадь пошатнулась, тут же в ход удар нагайкой, крепко натянут левый повод, и она поставлена против течения, выдерживая напор реки. Шаг-другой к берегу, и лошадь сильным скачком выбросилась на сушу. Струве - следом. Якуты ликовали.
- Теперь назад, но рядом, чтобы проверить ширину брода и сопроводить мадмуазелей.
Проверка удалась. Следом за казаками отправили поочередно вьючных лошадей; одну из них, слабее других, снесло течением вместе с мешком сахара. Муравьев сопроводил супругу, сбивая напор воды своей лошадью. Переправа завершилась, хотя и с потерей лошади, одной из всех сорока шести. Якуты-проводники вернулись на свое стойбище, а путешественники через час пришли к очередной почтовой станции. Ужин с наваристой ухой прошел в лучшем виде, чай и без сахара оказался хорош.
- Захотелось мне написать биографию Николая Николаевича, - обратился офицер по поручениям к Муравьевой.
- Ты прав, я тоже собираю материалы, передам их в хорошие руки – согласилась она. Бернгард Струве написал «Воспоминания о Сибири», без которых эпизод переправы канул бы в лету.
***
В июне экспедиция вошла в Охотск, откуда в начале июля 1849 года губернатор направился было в порт Петропавловск, но пароход «Иртыш» забросило на речную мель, на которой пришлось днями сидеть в ожидании прилива. Подтверждалась дурная слава порта из-за открытости рейда, на котором в штормовую погоду было опасно отстаиваться. Требовалось его перенесение, но куда? Береговая полоса Охотского моря смотрелась гористой и круто спускающейся к морю, где отроги Станового хребта сходились с морской стихией в едином ландшафте векового союза и взаимной неуступчивости. Полуостров Камчатка, заповедник действующих и потухших вулканов, над огненным венцом которых возвышалась Ключевская сопка, превосходящая высоту Монблана. Ее вершина, в трещинах по всем сторонам, дымила и клубилась, выбрасывая из жерла пепел, каменный град, раздувая вдаль вулканическую пыль. Гигантская земная домна бурлила в глубинах, в их тектонических разломах клокотала расплавленная магма, готовая выплеснуться на поверхность. Грозное зрелище, но другую тревогу у Н. Муравьева вызывали дрейфы в здешних водах кораблей враждебной эскадры.
Командорские острова, лежащие по соседству с Камчаткой, высоко вздымались над Беринговым морем, заселенные алеутами и морскими котиками вперемежку. Органическая жизнь Охотского моря казалась неисчерпаемой. Берега и острова переполнены пастбищами морских млекопитающих, тюленей, моржей, котиков. Среди морских обитателей сновали красавцы дельфины, сивучи, киты. Правил на китобойство в России не имелось, заграничные суда добывали морских гигантов, получая крупные барыши, потому как никто не воспрещал. Из рыб – несметные стада кеты, мальмы и сиговых пород. Промысловое значение района важнее важного и сулило хорошие доходы казне, было что охранять. В районе гряды Алеутских безлесных островов природа особенно капризна. Здесь постоянно господствуют ветра, тяжелые снежные заряды, туманы и штормовые волны в два десятка метров высотой.
Англичане имели дерзость слишком много внимания уделять Авачинской бухте, и Муравьев по прибытию немедленно установил места строительства новых батарей на Петропавловской косе, на Сигнальном мысе и у озера Култушное. «Я много видел портов в России и в Европе, но подобного Авачинской губе не встречал», - так отзывался сам Муравьев о Петропавловской бухте, в которой и сегодня мог бы разместиться весь торговый флот мира. Орудийные укрепления возводились с привлечением всего населения почти два месяца в неприступных местах; для них вырубались площадки в скалах. Батареи охватывали город подковой, но могли защитить только Малую губу, где стоял порт, а Большая оставалась открытой для всякого «благоразумного неприятеля», только бы он захотел.
В порту с губернатором съехался пресвященный Иннокентий, ученый, миссионер, епископ Алеутский и Камчатский, прозванный в зарубежной печати Апостолом Севера. Епископ застал алеутских островитян на стадии первобытной общины, не знавших глиняной посуды, всюду пользующихся подручными средствами. С одеждой у алеутов полный маскарад. Ее главный вид, называемый паркой, представлял собой длинную рубаху со стоячим воротом, всю из птичьих шкурок и перьев, за их неимением – из нерпичьих шкур. Диковинный наряд, как всякой птице, им заменял в дороге одеяло, постель и даже дом. Но алеуты – не птицы, на островах Прибылова решительно все мужчины играли в шахматы, да и мужские шапки первобытные люди долбили из корней пня, выброшенного морем. Разработав дикарям грамматику алеутского языка, Иннокентий Вениаминов покинул остров Уналашку и привез ценные сведения о желании гиляков присоединиться к России в защиту от нахальных маньчжурских купцов и китобойных бесчинств.
На запрос, кого назначить камчатским губернатором, он «обеими руками и всей душой» указал на Василия Завойко, с чем Муравьев сразу согласился, отстранив прежнего администратора. Храбрый и энергичный моряк В.С. Завойко, участник Наваринского сражения за освобождение Греции, в коем уничтожен турецкий флот, показал себя лучшим начальником Камчатки. За три года его правления население Петропавловска выросло вчетверо; Василий Степанович, проявив административные способности, поднимал сельское хозяйство, установил контроль над торговлей и звериным промыслом. С Камчатских берегов Н. Муравьев, в тщетных поисках экспедиции Невельского, обследовал северную часть Сахалина и взял курс на Аян.
***
В сентябре Н.Н. Муравьев прибыл в порт Аян, куда на судне «Байкал» прибыл Г.И. Невельской. Весь в нетерпении, генерал на катере ринулся навстречу, доклад принимался криками с борта на борт. Мореплаватель доложил об островной географии Сахалина и судоходности Амура. Вековое заблуждение географов развеяно! Полуостров снова стал островом, каким был со времен Пояркова и каким рисован на старых картах. Снабжение Камчатки по Амуру возможно судами, сидящими под водой до пятнадцати футов, а по Татарскому проливу – до двадцати трех!
Это известие стало лучшим ответом на заветные мечты Муравьева, радости не было предела. Теперь – за дело, в обратный путь – на Якутск и на Иркутск. В письме Перовскому от Муравьева: «Невельской превосходно исполнил свое поручение … ему могут завидовать Крузенштерн и всевидущий Миддендорф». Он же в рапорте Морскому штабу: «… множество экспедиций … достигали европейской славы, но ни одна не достигла отечественной пользы по русскому смыслу, с которым действовал Невельской». Тут же Муравьев выставляет свое видение обстановки: «Соседний Китай, бессильный ныне по своему невежеству, легко может сделаться опасным для нас, и тогда Сибирь перестанет быть русскою. … Потеря этих пространств не может вознаградиться никакими победами и завоеваниями в Европе; чтобы сохранить Сибирь, необходимо ныне же утвердить за нами Камчатку, Сахалин, устье и плавание по Амуру». Комментарии излишни.
Итак, тяжелое путешествие, уже под зиму, позади. «С особым удовольствием могу сказать о крае, что нашел его гораздо лучшим, чем о нем писали и говорили», - делился Муравьев своими впечатлениями. Разведка местности произведена, десятки заданий по упразднению Охотского порта, укреплению Авачинской бухты и сдаче под суд камчатских служащих всех ведомств спущены, и он в Иркутске за организацией очередных действий. Поездка принесла большую пользу. Ознакомление с бытом казаков и положением ссыльных, состоянием промыслов привели к действенным мерам.
Ограждение пушной торговли от монополии, хлебопашество и скотоводство, улучшение экономического положения края, - все сказывалось споро, считая и то, что решалось в центре. «Муравьев, кажется, не может жаловаться, что я его представлений долго не разрешаю», - оправдывался царь, научившийся работать под напором сибирского наместника. Корсаков доносил из Петербурга: «Государь весьма доволен вашей поездкой на Камчатку… Он уже смотрит на Камчатку не петербургским глазом».
Царский взгляд отразился во французских очах Екатерины Николаевны, которой так приглянулась российская окраина, что она готова была поселиться на ней навсегда, хотя бы «после отставки мужа». К Н. Муравьеву прибыл топограф Ахте, задержанный в Иркутске, за указаниями по дальнейшим действиям, взамен полученным от царя.
Действительно, по камчатской поездке, Аянский порт усилен воинскими командами, Петропавловск укреплен артиллерией из Кронштадта, Василий Завойко назначен губернатором, образована Сибирская флотилия, а в Охотское море направлены крейсера для защиты китовых стад от промысла. Даже жандармский наставник Орлов выспрашивал Корсакова о благополучии дальневосточных китов. И это не все: пришло распоряжение о переносе Охотского порта, единственного на российском востоке. Аянский почтовый тракт принят на содержание казны, а на Камчатку ежегодно стали переселять по двадцать пять крестьянских семей. Возвращение в Иркутск главного начальника края люди встретили с радостью и с надеждами. Народ поверил в Муравьева, новогодние праздники прошли весело.
Глава 6. Преобразование края
В правительство высланы детально проработанные проекты исследований Востока и формирования Забайкальского войска. Государь ознакомился с материалами, к которым было приложено заключение ряда министерств о преждевременности их принятия, и приказал отложить рассмотрение до приезда Муравьева. Между тем, генерал-губернатор добился-таки перевода части сибирских линейных войск в Забайкалье, укрепив в нем военное присутствие России. Работа не останавливалась ни на час.
Готовились проекты преобразования в Сибири медицинской, строительной и межевой части, проект о ссыльных. Всю документацию губернатор готовил собственной израненной рукой, запрашивая только необходимые справки. Для рассылки отчетов, большей частью в министерства по принадлежности, недоставало хороших писарей, без них страдало и общее делопроизводство. Губернатор сетовал на то, «как много вредит пропустить неделю в распоряжениях там, где сообщения отдаленны и редки».
Заботы наваливались, не давая продыха. Задуманы поиски в Аянском хребте, преимущественно для металлургических целей. Добыты образцы серебросвинцовых руд, на заводах их испытали и дали самые удовлетворительные донесения. Нужны разведки.
Для производства свинца потребуются удобства сообщений по рекам Лене и Алдану и постройка пароходов. Были и достижения. Через пару лет начала преобразований на Нерчинских промыслах добыто шлиховое золото до ста семидесяти пудов, что на полсотни пудов с превышением против сметного исчисления, и за успех наместнику пришла Высочайшая благодарность. Не был бы Муравьев военным администратором, стал бы экономистом. Во всем горазд.
Впереди - заботы по Положению о казаках, о разделении края и прочая, и прочая, только записка о китайских границах заняла более года упорных трудов. «Завожу архив и музеум для передачи преемникам всего, что не успеваю употребить в дело. … По пяти и шести дней не выхожу из дому», - признавался радетель края. Доктор сердился. В январские морозы мучил жестокий кашель.
***
Осенью 1850 года Николай Муравьев прибыл в столицу для отстаивания поданных проектов, но потребовалось полгода для преодоления волокиты и принятия Актов, по которым создавалось Забайкальское казачье войско. Оно объединяло пятьдесят тысяч душ, из которых строевые части состояли из восемнадцати тысяч казаков, причисленных к двенадцати русским полкам и четырем бурятским. К ним на усиление создан отдельный тунгусский отряд. Интернациональное воинское соединение подавало пример для коренных народов к всеобщему единению в государственном и в хозяйственном устройстве. Тогда-то закладывалась единая Россия, сохранившая вековую незыблемость. Кавказскую политику мира и содружества с местными племенами Н.Н. Муравьев, великолепный администратор и дипломат, успешно осуществлял и в Сибири. Амурская экспедиция устанавливала дружественные отношения с коренными жителями, которые проникались доверием к русским людям. М.С. Корсаков сделал себе запись: «У Николая Николаевича продолжаются комитеты, воюет он сильно и, кажется, не без пользы». Сибирский генерал-губернатор и в Санкт-Петербурге не признавал преград своей непреклонной воле.
В 1851 году началась реорганизация Забайкальского края, куда из Иркутска были набраны опытные служащие под большие жалованья, хотя на новых местах им не нашлось ни квартир, ни служебных помещений. Созданные учреждения втиснули в две комнатушки какой-то мастерской. Первым губернатором края был назначен генерал-майор П.И. Запольский. При открытии нового губернаторства, с центром город Чита, Муравьев произнес яркую и красивую речь, в которой, однако, ревностными слушателями были подмечены социалистические доктрины. Затем состоялись встречи с казаками с разъяснениями их нового положения. Там же губернатор увидел бедственное положение заводских крестьян; у них ребят двенадцати лет забирали на работы в рудниках наравне с каторжными. Здесь же, на свою голову, встретился с декабристом Д.И. Завалишиным, который оставался советником, пока не стал бравировать и злоупотреблять положением. С образованием новой Забайкальской области Н. Муравьев занялся защитой земельных и других имущественных прав и развитием земледелия бурятского народа, введением в школьное обучение русского языка. Бурятам губернатор стал вроде шамана или Будды.
Оживление и зарождение просветительской и культурной жизни – тоже инициатива начальника земли Сибирской. По оценке современников, жизнь края совершенно изменилась. В Иркутске открылись и действовали профессиональный драмтеатр, Институт благородных девиц. По ходатайству губернатора, в гимназии было введено изучение английского языка.
В ноябре 1851 года под председательством Н.Н. Муравьева учрежден Сибирский отдел Русского Географического Общества, ставший центром изучения природы, географии и этнографии Сибири. Он сам возглавил Попечительский Совет. Иркутский отдел стал первым ответвлением от центрального органа на территории империи. Из речи губернатора на открытии Отдела: «Три века назад наши предки завоевали Сибирь в вечное достояние России не многочисленностью дружин своих, но твердостью начинаний, постоянной ревностью к делу и стремлением заслужить похвалу Царя и Отечества». Географическое общество имело не только научно-исследовательские, но и первостепенные государственные задачи. В ту пору, когда многие земли были не заселены и никому не принадлежали, с точки зрения международного права, первые составители географических карт имели преимущественное право на их владение. Поэтому Н. Муравьев с первых дней пребывания в Иркутске направлял в экспедиции своих подчиненных во все концы Сибири с заданиями по картографии.
В Иркутском отделе работали выдающиеся исследователи Р. Маак, Н. Пржевальский, П. Кропоткин, И. Черский, Г. Потанин, В. Обручев и многие другие. Их экспедиции охватывали пространства от Урала и до рек Амура и Уссури. Научные и исследовательские материалы публиковались в «Записках Русского Географического Общества». При Сибирском отделе открыта библиотека, а позднее образован институт. Губернатор имел задачу: «приобресть страну эту в ученом отношении». Ученых людей в Сибири собралось немало, но с уходом Муравьева поэзия Амурского дела исчезла, и они мало-помалу рассеялись по просторам России.
В 1855 году Сибирский отдел организовал экспедицию Г.И. Радде по изучению Байкала, в которой ученый сделал заключение о бедности озера низшими, беспозвоночными животными: «… там ничего не увидишь, но при большом воображении причудливые очертания камней можно принять за диковинных животных». Ходил он научной экспедицией в сплавах Муравьева, где задался вопросом, а возможна ли жизнь тунгусов в глубинах Станового хребта, куда и не заглянуть? В сибирских экспедициях Густав Радде исследовал огромный район, провел метеонаблюдения и собрал ботанические и зоологические коллекции; составил карту южных областей Восточной Сибири. С прибытием в Петербург, Радде был приглашен со своими наблюдениями в узкий круг Великой княгини Елены Павловны, которая благосклонно отнеслась к лектору и рекомендовала его к влиятельным лицам. В той лекции к Великой Княгине был прокинут один из незримых мостиков с далеких мест пребывания ее давнего поклонника Николая Муравьева.
***
Губернатор направил в правительство несколько запросов на создание опорных баз в устье Амура, в исследованных местечках озера Кизи и залива Де-Кастри (ныне залив Чихачева), а также на проведение сплава по Амуру для укрепления восточной береговой линии военными отрядами. Его проекты по защите и освоению пустынных берегов Океана поражали воображение столичных политиков и чиновников смелостью, вызывая в консервативных умах боязнь ответственности за возможную неудачу исполнения. Так и здесь, объединив усилия, консерваторы убедили императора в отношениях с Китаем держаться осторожности, поспешность не проявлять, залив и озеро не занимать.
Граф Лев Алексеевич Перовский, глядя на неопределенность в принятии дальневосточного решения, предложил Муравьеву в зиму посетить столицу для продвижения вопроса. Генерал прибыл в Петербург в марте пятьдесят третьего года, когда сгустились тучи предстоящей Крымской войны, которая грозила перекинуться и на Дальний Восток. Проблема охраны восточных границ обострилась, значение Амура в вопросах доставки войск и провианта возросло. Здесь же Лев Алексеевич сообщил о своем уходе с поста министра внутренних дел, о чем Муравьев крайне сожалел. Союзником ему оставался Великий князь Константин, но даже Князю многое было неподвластно.
Середина девятнадцатого века стала судьбоносной для всего тихоокеанского региона. Россия, Англия, Китай - ключевые игроки готовящегося передела мира, вскрытого в докладных записках Муравьева на Высочайшее имя: «… результаты английских войн в Китае могли … навсегда прекратить все будущие виды там России».
И далее, англичане «из небольшого острова своего предписывают законы во всех частях света, … клонящиеся не в пользу человечества, а в удовлетворение лишь коммерческих интересов Великобритании с нарушением спокойствия других народов.
… К существенным условиям Англии в этом должно … господствовать на Восточных берегах Китая и таким образом отрезать Россию от Восточного океана». Длинная цитата - из соображения, что лучше сибирского мыслителя и сегодня не написать и оттого еще, что в ней - весь узел противоречий вокруг Востока. По затронутой теме была цитата и покороче: «С Англией поладить мы можем, только унизив Россию и утратив все ее влияние в Европе». Цитата взята из письма к брату Валериану, но на деле это послание в двадцать первый век.
Но опять нельзя было России забывать об острове Сахалин, нежданно-негаданно получившем автономию от материка: «Нет сомнения, что в эту же систему должно входить овладение Сахалином и устьем Амура, … необходимо ныне же утвердиться на Сахалине, откуда неминуемо разовьется торговля с Японией и Кореей». И почему-то этапы революционных преобразований края измеряются историческими отрезками в сто пятьдесят лет: Ерофей Хабаров его открыл – Николай Муравьев присоединил – Владимир Путин укрепил. Что-то будет через полтора века?
Последствия этой записки, как и требовало время, возымели исключительное значение для российской восточной политики. Грамотно составленный документ – залог успеха в деле, и в этом искусстве Николай Муравьев был непревзойденным мастером. Стратегический склад мышления боевого генерала помогал ему четко выявлять и формулировать цели намеченного мероприятия, нужные силы и средства его поддержки и обеспечения. Благодаря природному уму и блестящим способностям администратора, он без труда осуществлял глубокую аналитику, придавая документу убийственную логику. Недругам оставалось разводить руками, признавая бессилие перед доказательной базой представленного проекта. Муравьевские шедевры ложились на стол императора, вызывая у него восхищение способностями и действиями своего сибирского наместника. Муравьев становился фаворитом монарха. Какое упущение понесла Россия оттого, что его особое положение при дворе прервалось слишком рано!
Помимо общей записки, в ее секретной части Н.Н. Муравьев запросил себе полномочия на прямые переговоры с Китаем, минуя инстанции министерства иностранных дел и Сената, во избежание излишних трений с ведомствами. И оно было дано, разрешение на переговоры, которое вскоре повлияет на ход истории. Вместе с ним получено разрешение на амурский сплав и занятие приамурского озера Кизи, залива Де-Кастри и острова Сахалина, ключевых точек нижнего Амура, хотя и с оговоркой, что в укреплении рубежей генерал-губернатору придется рассчитывать на собственные силы.
Итак, одержана очередная победа вопреки политике влиятельных министров – военного, финансов и иностранных дел. Союз двух Николаев, царя-императора и генерал-губернатора, возобладал над могущественным триумвиратом. Два Николая, озабоченных интересами Отечества, нашли один другого, каждый из которых в отдельности не привел бы Россию к ослепительному успеху.
Двадцать второго апреля 1853 года, когда генерал-губернатор на Высочайшей аудиенции докладывал Амурское дело, Николай Первый, только что давший разрешение на занятие тихоокеанского побережья, очертил на карте пространство от Шилки до Камчатки, величиной чуть ли не с Европу, и сказал:
- Итак, это наше! Так и снестись об этом с китайцами. Но ведь я должен защищать это из Кронштадта!
- Можно и ближе подкрепить, - указал Муравьев на течение Амура.
- Но ты, право, сойдешь с ума от своего Амура, - заметил царь, считавший, по всем тогдашним подсказкам, Амур несудоходным, ведь разведанное устье еще не означало проходимости всей реки.
- Зачем нам река, если в устье могут заходить только лодки? – повторил он модный в ту пору вопрос.
- Сама обстановка показывает этот путь, - защищался генерал.
- Пускай она к этому приведет, а пока подождем.
Государь оказался настолько довольным итогами совещания, что уже следующим днем пожаловал Муравьева кавалером ордена Белого Орла. Личность графа стала легендарной, Амурская эпопея была у всех на языке. Растущая популярность генерал-губернатора поднимала статус Восточной Сибири в глазах молодых чиновников и офицеров, притягивала их к переезду в Сибирь. Не зря же В.А. Римский-Корсаков, брат композитора, отзывался о Муравьеве как «о замечательной личности, которая в течение шести-семи лет перевернула вверх дном всю Восточную Сибирь и ввела в моду этот отдаленный край, который до сих пор только пугал воображение». В приемной губернатора всегда теснота. Молодые люди, еще в студенческих сюртуках, просили о принятии на службу в Сибирь. Муравьев долго их испытывал, прежде чем принять ходатайство. Мест открывалось много, а желающих еще больше. То было живое время повсеместных умственных пробуждений и сильных впечатлений от присоединения Амура. Географические карты нарасхват.
***
1853 год оказался разъездным. После тяжких трудов и борьбы за Амур Николай Николаевич взял четырехмесячный отпуск для восстановления расстроенного здоровья, отбыв на мариенбадские воды. Затем - поездки по Европе, Франции, Испании, Бельгии, в которых Муравьев убедился, что «вся будущность принадлежит России, лишь бы мы не слишком падали духом». Это к завещанию потомкам.
Воспользовавшись отсутствием несокрушимого противника, граф Нессельроде продолжил гнуть кривую линию, протащив через Сенат, высший государственный орган, подчиненный императору, решение по разграничению с Китаем полосой от верховьев реки Горбица, впадающей в Шилку, по Становому хребту куда-то на северо-восток, где не ступала нога человека и даже тунгуса. Весь водный бассейн левобережья Амура с его притоками, признанный по Нерчинскому договору от 1689 года «ничейной землей», без всяких оснований передавался китайской стороне во избежание «дипломатических осложнений» с Китаем и Европой. Подобное великодушие китайцам и не снилось; они воодушевились.
А ведь Нерчинским договором граница, как таковая, не была установлена. При подписании договора маньчжурская армия угрожала захватом Нерчинска, и Федор Головин, действовавший по приказу Петра Первого, был вынужден уступить правое побережье реки Аргунь и оба берега Амура. Путаницу вносили разночтения договора, составленного на разных языках. Каждая сторона трактовала устные договоренности в свою пользу, в итоге огромная территория не была разграничена, превратившись в буферную зону. Русской стороне предписывалось не занимать левый берег Амура, только и всего. Китайцы тоже не смогли на нем закрепиться – холод и гнус, местные племена бедные, а земель и теплых морей Поднебесной хватало вдосталь, тогда как сибирякам Амур казался раем. Новое послание Н. Муравьев направил Государю, указав на недобросовестность поведения министерства внешних сношений, после которого был учрежден независимый от канцлера Амурский комитет.
Граф Карл Васильевич Нессельроде – крайне противоречивая фигура. Его упрекали в приверженности к крепостному праву, в потворстве к союзничеству с Австрией, в забвении национальных интересов и попустительстве к развязыванию Крымской войны. Но вот факт – Карл Васильевич на протяжении целых сорока лет, при трех Государях, возглавлял российское Министерство иностранных дел, тем самым установив абсолютный рекорд пребывания на посту руководителя дипломатических ведомств для всех времен и народов. К достоинствам его деятельности относят противостояние к извечным проискам английского правительства, которое граф проявлял на западном направлении.
В конце сороковых годов девятнадцатого века английские спецслужбы спровоцировали ряд восстаний в Австрии и других странах, в ходе подавления которых к России приклеилось клеймо жандарма Европы. Российской империи удалось предотвратить английское проникновение в соседнюю Среднюю Азию, затеянное под известной вывеской Большой Игры, и присоединить к себе этот важный регион. Удалось опередить британцев и в установлении дипломатических связей с Японией, налаженных в 1855 году Е.В. Путятиным, хотя адмирал в том договоре непостижимым образом умудрился передать японцам южную половину китайского острова Сахалин. Японцы не возражали, а китайцы и знать не знали, что их ограбили где-то на северных широтах. Но в восточной политике Нессельроде просчитался, предлагая признать амурский бассейн китайским и отказаться от него, чему категорически воспротивился Муравьев. Здесь-то коса нашла на камень. Благо, что губернатору подсобляла извечная китайская медлительность и Крымская война, поторопившая царя усилить внимание к Дальнему Востоку.
В октябре подлечившийся Муравьев вернулся в промозглый Петербург, где на него, как гром среди ясного неба, обрушилось требование Китая о проведении переговоров по разграничению от речушки Горбица, по которому весь Амур должен перейти к Китаю. Переговоры назначены в Кяхте. На первых порах переговорщиком вызвался кяхтинский градоначальник Ребиндером. Час от часу не легче! Откуда эти веяния? Оказалось, Китай всего лишь исполняет решение российского Сената от 16 июля 1853 года. Что оставалось делать? Муравьев отправил два письма. Одно ушло в Кяхту, быстро охладившее дипломатический пыл Ребиндрома, другое в Китай, в котором он от переговоров уклонился, пояснив, что поначалу следует разобраться в недоразумении и что государевым велением китайцы могут вести дело только с ним, Правителем Восточной Сибири и Главнокомандующим всеми ее войсками. Иного не дано.
Помимо пограничного вопроса, через министерские препоны приходилось протаскивать с боем другие решения; у военного министра не было лишних солдат, у министра финансов свободных денег. Впрочем, Муравьев давно разглядел, что «Все хлопоты министерства финансов клонятся не к пользам казны, а к поощрению злоупотреблений и незаконных выгод откупщиков», и настаивал на отделении откупов от золотопромышленных дел. В соединении этих могуществ он находил монополию. Все-таки, он получил право распоряжаться остаточными суммами от сметных отчислений по сибирским ведомствам. Уже подспорье. Отчаянное положение графа не осталось незамеченным даже для теоретика анархизма П.А. Кропоткина, высказавшего ему сочувствие: «Когда Муравьев задумал смелый план овладеть великой рекой… против генерал-губернатора ополчились почти все в Петербурге».
***
На Шилке готовился поход еще со времен, когда на него не имелось царского разрешения. На сотню тысяч рублей иркутского купца Кузнецова закладывался плоскодонный пароход «Аргунь». На Петровском железоделательном заводе для парохода строилась паровая машина под управлением инженера Оскара Дейхмана, доставившего производственное оборудование с Урала. Муравьев не раз запрашивал правительство организацию судостроительного производства в Петрозаводске, получая разъяснения о том, что из-за границы выписать дешевле. Великий князь Константин, он же морской министр, был заинтересован в укреплении тихоокеанской береговой линии, но за счет режима экономии. Потребуются те же полтора века, пока судопроизводство мирового значения откроется на российском Дальнем Востоке, но все-таки откроется, как и хотел Муравьев. А пока что он отправил в Америку Казакевича на закуп трех пароходов, а также оборудования для «пароходного завода» и под устройство мастерских.
Обстановка вокруг Амура также располагала Муравьеву. Уже упоминалось о намерениях англичан к вторжению на Восток, а тут в Китае разразилось тайпинское революционное движение, сильно ослабившее позиции Богдыхана, еще и монголы удумали войти в подчинение русскому царю. Острота вопроса северных границ у правителей Поднебесной притупилась, китайцев подводила также их восточная неторопливость в контрасте со стремительностью муравьевской мысли, мгновенно схватывающей обстановку и выдающей варианты ее развития наперед. Замысел состоял в том, чтобы до начала межгосударственных переговоров фактически обозначить русское присутствие на Амуре, психологически понуждая китайских правителей отказаться от посягательств на уже занятое левобережье. К тому же, генерал опять действовал по неписаному международному правилу: "что заселили - тем владеем". Он и заселял.
Но дипломатическое искусство еще должно заключаться в благовидности задуманного маневра, и Муравьев убеждает оба правительства – русское и китайское – в том, что в условиях надвигающейся англо-русской войны необходимо произвести сплав войск и продовольствия по Амуру к океану для защиты как русской, так и китайской территорий. А где сплав, там и флотилия, там и военные посты и не только военные.
Царь из министров, но под начальством сына, Великого князя Константина Николаевича, благоволившего Николаю Муравьеву, провел заседание Амурского комитета. Столкнувшись на лестнице Зимнего дворца, Цесаревич окликнул губернатора:
- Муравьев! Мне велено рассмотреть Амурское дело. Будем работать вместе!
- Рад слышать, Ваше Высокопревосходительство!
Комитет одобрил муравьевские проекты, а дальше генерал-губернатора уже не требовалось подгонять. В январе 1854 года Николай Первый разрешил своевольному генералу проведение сплавов по Амуру, а уже в мае того же года начнется первый сплав, который готовился загодя, еще за два-три года до него. Напоследок царь наказал генералу, напор и решительность которого были ему хорошо известны:
- Но чтобы на границе даже не пахло порохом!
***
Получив от государя в свои руки «Амурское дело», Муравьев немедленно взялся за его продвижение и тем же днем из столицы направил в Иркутск подполковника Корсакова с наставлениями по подготовке первого амурского сплава. Он спешил поставить Китай и Западную Европу перед фактом выхода России на Амур. План амурских сплавов получил общественное звучание.
В Иркутске генерал-губернатор вплотную занялся вопросами формирования Забайкальского войска. Он добился освобождения нерчинских крестьян от обязательных работ на рудниках, записав в казачьи отряды. Начали их стричь и брить, возвращать гражданские права и наставлять военному образованию. Итак, Забайкальское войско, включающее конницу, пехоту и артиллерию, создано. Три рода войск созданы из ничего, из железной воли Н. Муравьева. Теперь их надо переправить на Восток. После наведения страха на деловых людей удавалось добиться от них значительных средств на Амурское дело. Иркутский магнат Кузнецов отвалил свыше двух миллионов рублей, за что губернатор представил его к ордену Святого Владимира.
В достижении задач генерал пренебрегал формальностями, что приводило к нарушениям законности. На губернатора сыпались доносы и обвинения в превышении власти, на которые упрямый «нарушитель права» отвечал полицейским надзором, военными судами и заключениями провинившихся дельцов в остроги. На войне как на войне. На самоуправного правителя тоже нелегко было найти управу, хотя, по собственному признанию, должность требовала «чрезвычайных физических усилий». Что заставляло его отдаваться службе до самоистязания? Он мог бы барствовать, вести вальяжную жизнь сановника, а губернатор уже в шесть часов утра принимал дежурного чиновника с бумагами. Можно придумывать ответы за подвижника, а он не задумывался над ними, работал по восемнадцать часов в сутки. Оценивая его бурную деятельность, иркутский городской голова В.П. Сукачев отозвался о нем кратко и убедительно: «Отважный борец, полный внутреннего огня». Хватило бы огня.
Получив сообщение о бунте старообрядцев в Забайкальской области из-за преследования земством раскольничьего попа, генерал вскачь обогнул Байкал и один въехал в село Бичуру, хотя рядом стояла строевая рота. Толпа, избившая земского заседателя и бросившая его в подполье, стояла в вооружении рогатинами, топорами и даже ружьями. Муравьев решительным шагом вошел в нее, оглядел грозным взглядом и властно гаркнул «Смирно!» Толпа подтянулась. С командой «Бросить оружие!» оно посыпалось из рук бунтовщиков. И этого мало начальнику края: «На колени!» Староверы без ропота опустились на колени. Выслушав назидание и требование выдать лже-попа и зачинщиков в руки полиции, толпа оставалась на коленях, пока грозный генерал не скрылся из виду виду на скакуне. Такого причащения к исповеди по генеральскому обряду староверам еще не приходилось принимать. Муравьев не просчитался в исполнении приказа, в полицию были сданы пятеро подстрекателей вместе со смутьяном попом. Что оставалось делать старообрядцам: вдруг снова прискачет на своем рысаке генерал и возьмется уже за укрывателей? Восстание затухло.
Генерал-губернатору приходилось ворошить залежалые пласты мздоимства и попрания налоговых выплат. Денежным воротилам было выгоднее грабить казну, подкармливая столичную верхушку. Отсутствие правовой базы, направленной на борьбу с преступным миром, загоняло Муравьева в один тупик за другим, из которых он пробивал «проемы справедливости». Но игры в кошки-мышки приносили плоды. Губернатор разогнал массу чиновников-взяточников, привлекая на службу молодых, образованных людей из дворянских семей, хотя не один десяток служащих из прежней рупертовской команды остались на местах и даже пользовались уважением.
Напротив, в народе рос авторитет справедливого и честного царского наместника, а вместе с ним – вера в Царя-батюшку и в Россию-матушку. Слава о народном заступнике покатилась по тайге и тундре, по заставам, станицам и поселениям.
Простолюдины и местные народы ощутили над собой незримую защиту, хотя и до защитника было так же далеко, как и до Царя, но важно, что он был. Николай Муравьев хорошо понимал и ценил роль рядовых людей в делах государственной важности, будь то солдаты, казаки или крестьяне. Не случайно, едва заступив на должность Тульского губернатора, он выдвинул проект освобождения крестьянства от крепостничества. В Иркутске его приемная, всегда полная народа, четыре раза в неделю была доступна для иркутян и всех сибиряков. Быстрота принимаемых решений снискала губернатору огромную популярность. Живая связь с народом была не только в пользу, но и служила начальнику края общественным ориентиром. По всей Сибири, с одного конца и до другого, Муравьев стал известен под отеческим именем «Николай Николаевич», в народе никто так уважительно, кроме него, не назывался. О простоте и доступности губернатора по краю ходили легенды. «Носил суконную армейскую шинель… Не терпел почестей. Всегда замечал и благодарил за исправную службу», - отзывался о нем участник амурских сплавов казак Роман Богданов.
С известием о предстоящих сплавах Сибирь встрепенулась, Иркутск ликовал и пировал. Купечество оценило заслуги Муравьева и старалось с ним помириться, изъявляя готовность к внесениям значительных пожертвований на выгодное Амурское дело. Со всех сторон посыпались приношения. В зале городского Благородного Собрания состоялся первый роскошный обед, который был принят Муравьевым от иркутского купеческого сословия. Наступило время сотрудничества.
Попытки к переселению на восток крестьянских семей не увенчались успехом, но не таким был этот человек, чтобы встать перед преградой. Не крестьяне, так забайкальские казаки были признаны с семействами под знамена первых дальневосточных поселенцев где-то в добровольном порядке, а где и по воинскому принуждению. Идея переселения была на слуху и довольно популярна у забайкальских казаков. Особенно хвалили равнинные места близ реки Буреи, казавшиеся раем в сравнении с Даурским нагорьем. Программа переселения сдвинулась с места, хотя и со скрипом. Другая забота – в охране края, где без казаков опять не обойтись.
ЧАСТЬ 3. АМУРСКИЕ СПЛАВЫ
Глава 1. Первый сплав. Открытие Амура
Получив царский мандат на сношения с Китаем, Муравьев уведомил Пекин о предстоящем прохождении русской флотилии по Амуру и одновременно, соблюдая дипломатические приличия, запросил о возможных сроках прибытия уполномоченных по разграничению русско-китайских территорий. Теперь – работать, не покладая рук, работать на опережение медлительных китайцев. Муравьев - на Шилкинском заводе, где уже кипела работа по строительству семидесяти пяти барж, плотов и парохода «Аргунь», а Корсаков собирал войска для переброски на Амур.
Село Шилка основано в 1765 году при серебряно-плавильном заводе и входило в Нерчинский горный округ. На заводе работали ссыльные каторжники и приписанные крестьяне. Местное серебро отличалось золотистым отливом, придаваемым ему вкраплениями драгоценного желтого металла. Получаемое здесь же стекло также имело желтоватые оттенки. Береговой откос Шилки-реки состоял из сланцевых слоев, имеющих завораживающий вид разноцветья. Древние племена поклонялись природным красотам, изображали на них культовые писанины, завещая потомкам почитание богам.
К отплытию на Шилкинский завод съехалось начальство со всей Сибири, подготовлен грандиозный праздник, все территории освещены, обвешены плакатами, что глазу от них некуда деваться. Под картинами и макетами стихотворные надписи с восхвалениями Муравьеву:
Иди же с миром, наш герой,
Иди, куда звезда зовет…
Тень гения страны родной
Из лавр венец тебе сплетет!
Под вечер директор завода Разгильдяев встретил Муравьева со свитой на берегу реки под фейерверки сотни выпущенных ракет, провел гостей по раскрашенным улицам, по саду с расставленными оркестрами и под исполнение певчих, взятых из каторжных лиц. Только подошли к царскому щиту с вензелями, как отовсюду разнеслось громогласное «Ура!» Опять взлетели ракеты и бураки, загремели горные пушки, и военная музыка огласила воздух гимном: «Боже, Царя храни!» Шествие через Триумфальные ворота - и при подходе к берегу взмыли два фейерверочных фонтана, а на реке поплыли лодки, сражавшиеся меж собой ракетами с яркими отсветами на темной воде. Торжественный ужин в саду закончился за полночь и удался как нельзя лучше.
Раннее майское утро 1954 года. Двадцать обер-офицеров во главе трех линейных батальонов и дивизиона горной артиллерии готовы пуститься в неизведанный путь. Под барабанную дробь на берегу выстроились войска, духовенство в нарядных пасхальных ризах и жители под церковный звон вынесли чудотворную икону Албазинской Божией Матери, святыню памяти о героических деяниях казаков, отстаивавших полтора века назад право России на владение амурскими землями.
После, в 1860 году, Албазинская икона, главная святыня всего Дальнего Востока, архиепископом Иннокентием будет перенесена в Благовещенск. Корсаков отдал генерал-губернатору рапорт о готовности к сплаву. Генерал, при парадной форме, поприветствовал войска и обратился к ним с речью. Командир сплава отдал команду «Отчаливай!», и вся армада, повинуясь непродуманной команде, враз оттолкнулась от берега, устроив на воде толкотню, суматоху и полный конфуз перед зрителями.
Наконец, пароход «Аргунь» вывел караван из ста семнадцати плавательных средств, плашкоутов и вельботов, барж, баркасов и двадцати девяти плотов, на воду. На них погрузились до тысячи солдат и около ста тысяч пудов груза. Впереди, с флагом на мачте, шел катер Н. Муравьева с небольшим домиком на палубе, за ним остальные суда, на последнем – Михаил Корсаков, скомкавший командой торжественный момент отчаливания. Заводская пушка на прощание произвела салют из единственного выстрела, но зато какая была та пушка! Она служила еще при героической обороне Албазина, и ее выстрел прозвучал как напутствие и благословение из глубины веков.
Жители провожали эскадру восторженными криками «Ура!» и кидали шапки на воздух. Музыка военных оркестров разносила гулким эхом раскаты мелодий в притихших горах и уносила вдаль куда-то по речной долине. Густые напевы медных инструментов, отдаленные и близкие, оглашали окрестные горы и долы русским присутствием, слагаясь в ликующих сердцах единой торжественной симфонией. Река плескала под ударами весел, на лодках дымились мерцающие огоньки, по берегам застывшие утесы с вершинами под утренним освещением солнца окаймляли живописную сцену. Россия раздвигала свои владения…
Плавание по Шилке оказалось не из легких. Характер реки не знаком, баржи, сколоченные наподобие коробок, двигались по течению, куда их увлекала вода, управлять ими было невозможно. Суда часто садились на мели, приходилось их разгружать для облегчения и после снятия с мели снова загружать. Терялось время.
На пятый день вышли к Амуру. В наступившем половодье многие острова скрылись под водой, фарватер неизвестен, днища судов часто скользили по подводным кустам.
Посадки на мели в плавании приносили наибольшие неудобства. Из соображений безопасности плыли только в дневное время, на ночь приставали к берегу, исправляли повреждения, заготавливали дрова для топок. Ночной караван светился на большом протяжении гирляндами ярких огней, рассыпанных по бортам суден, создавая живописную картину. А в бездонной темной вышине огоньки мельчились, таяли, отражаясь светлячками млечного пути. В Усть-Стрелке к отряду присоединилась сотня есаула Имберга, из которой были набраны лоцманы и расставлены на баржах. Дальше шли довольно быстро, и через неделю караван встал у возвышенного берега реки, где не остановиться было нельзя.
Здесь в 1685-86 годах казачий гарнизон под командованием Алексея Толбузина и Афанасия Бейтона держал полугодовую оборону окруженной Албазинской крепости от многократно превосходящих сил маньчжурской армии. В яростных сражениях семьсот защитников крепости отдали жизни, тогда как половина китайских войск полегла под ее стенами. Несломленная крепость заставила китайское правительство пойти на перемирие, а затем, по Нерчинскому договору, согласилось объявить левобережье Амура буферной зоной, что оставляло для России великий шанс вернуться на амурскую землю. Полтора века «ничейная земля» ждала своего хозяина, пока право на Амурское дело не получил Николай Муравьев, преобразователь сибирских земель.
Муравьев поднялся на Албазинский вал, сохранивший следы былых боев и хозяйственной деятельности. Руины, поросшие рвы, полусгнившие бревна. Каждая сторона крепостного форпоста в шесть сажень. Обошли вал, облегавший крепость и обнесенный рвом. И слышались в тишине орудийные раскаты, разрывы ядер и воинственные кличи атакующих и обороняющихся цепей и стоны раненых. В ямах участники каравана разрывали черепки посуды, железные наконечники от китайских стрел, складывали их себе в память. Во рву – ядра и пули. Генерал запросил стакан вина, выпил за упокой погибших, преклонил колена. Вослед отряд опустился на колени, давая себе клятву завершить задел далеких предков. За версту от крепости – очищенное поле под пашню, на берегу речки лежали жернова, оставшиеся от мельницы. Руины легендарной крепости и в наши дни находятся на окраине того амурского села, напоминая о подвиге предков.
***
Плаванием руководил капитан второго ранга Петр Казакевич, проводником шел казачий сотник Гавриил Скобельцын, бывавший раньше на амурских промыслах. На Шилке Г.Д. Скобельцын жил оборотами в торговле, скупая меха у тунгусов. На каждой сплавной барже до полутора тысяч пудов военного снаряжения и провианта, предназначенного для переброски в устье Амура и на Камчатку. И сколько ни шел упрямый речной караван, левый берег оставался пустынным; попадались редкие поселения орочонов, кочевья диких манегров. Все, как во времена первых казачьих походов. Прошли Кумарский пост, выжженный маньчжурами… Ничейная земля. Веками застывшее время.
Петр Васильевич Казакевич, родом из семьи новгородского служащего, окончил Морской кадетский корпус, служил на флоте и назначен в амурскую экспедицию Невельского. В качестве штаб-офицера при генерал-губернаторе Н. Муравьеве исследовал реки Индога, Шилка, Онон. Подготовил первый сплав по Амуру. В 1865 году переведен на Балтийский флот, получив адмиральский чин.
В пятидесяти верстах ниже Зеи, в китайском городе Айгун, его можно называть и Айгунь, а раньше это был Сахалян, означавший название «Черная река», располагался амбань, контролирующий движение по Амуру. От амбаня к флотилии приплыли лодки с посланниками, запросившими остановить флотилию на пятнадцать дней, за которые надо было получить разрешение императора на пропуск. Муравьев взошел на пароход и в сопровождении двух солдатских баркасов отправился на переговоры с наместником китайского императора, наказав Корсакову при первом сигнале с парохода атаковать китайскую крепость. Правый берег был усеян войсками, вооруженными кому как попало, луками со стрелами, копьями и кольями, были и ружья. Переговоры состоялись.
- Куда плывет флотилия?
- На защиту устья Амура от захвата английской эскадрой. Этого требуют интересы наших дружественных империй, Российской и Поднебесной, - отвечал Муравьев.
- Я не получал разрешение и не могу пропустить ваши войска.
Пришлось генералу от дипломатического разговора перейти к ультимативному требованию:
- От имени русского царя я уведомил китайское правительство о прохождении флотилии и не могу остановиться. У меня большая работа по созданию укреплений на морском берегу, чтобы на нашу и вашу землю не пришли англичане. Не мешайте мне или мои суда пойдут с пушками на изготове.
В пререкания с пушками амбань вступать не решился, и флотилия пустилась в путь по течению. Встречавшееся по правому берегу маньчжурское население встречало экспедицию спокойно, проявляя дружелюбие и интерес к невиданному зрелищу, а вот гольды и мангуны, дикий народ, с приближением речной армады в панике разбегались по окрестностям, оставляя деревни пустыми, хотя для их ублажения Муравьев прихватил дары. Кому раздавать?
Амурский край с севера объят бескрайним Становым хребтом, с юга – Хинганским. Широкие разливы рек, дожди, юго-восточные влажные ветра сформировали климат и растительный покров, близкий к субтропическому. Подгорья хребтов зеленели в высоких травах, горные скаты – в густых лесах. Часть территорий утопали в болотах, над ними гордо высились обнаженные гольцы, усеянные каменными осыпями. По долинам Зеи и Буреи широко и вольно раскинулись степи, поймы и луга с пышной растительностью, не уступающей североамериканским прериям.
Вершины Большого Хингана плоские, покрыты светлохвойной тайгой, из разрозненных хребтов и отдельных кряжей, образующих неупорядоченный, хаотичный рельеф. С западной стороны горы покрыты песчаными наносами, сглаживающими зубчатые гребни и придающими им приглаженные волнистые контуры. Дальше к востоку встречалось полуоседлое население. В районе отрогов Хингана на левый берег Амура вдавался «маньчжурский клин», где китайское население занималось земледелием. Скот разводился не для производства мяса или молока, а в качестве вьючных животных наряду с ослами и мулами, без которых по узким и крутым горным тропам не обойтись. Для мяса маньчжуры во множестве разводили свиней. Встретилось стойбище орочон, почему-то не разбежавшихся, их граф одаривал ярко расшитыми кафтанами с золотыми галунами и кортиками.
Казалось, река сама доставит караван к месту назначения, но лоцман запутался в протоках дельты Уссури, приняв одну из них за Амур. Немудрено было оплошать морякам, пользуясь генеральной картой, где остров Сахалин значился полуостровом. Пока блудили, попали в шторм, прибивший караван к берегу, промокли продукты, одежда. Часть судов ветер разбросал по протокам, какие из них потопил. Произошла непредвиденная остановка, и не зря. Увидев напротив высокий, поросший лесом берег, Муравьев произнес: «Здесь будет город!» Он и не знал того, что именно на этой круче благодарные хабаровчане воздвигнут ему грандиозный памятник, где основатель города будет стоять всегда.
Плутали двое дней, пока не наткнулись на лодку под парусом, шедшую против течения. Это Г. Невельской отправил встретить для сопровождения флотилии морского офицера Разградского. Как в воду глядел флотоводец. Разградский облегчил дальнейший сплав, укомплектовав суда лоцманами из местных гольдов. Постепенно налаживались отношения с аборигенами. В их деревнях Муравьев, приодетый в парадную форму при орденах, садился в кресло и выдавал побрякушки, безделушки и серебро, завоевывал доверие осмелевших аборигенов, которые подходили и кланялись, получая подарки.
Флотилия приблизилась к Мариинскому посту, расположение которого было выбрано очень удачно, хотя пока что в нем стояло всего одно строение агента Российско-Американской компании. Пост находился в десятке верст от залива Де-Кастри, к которому имелся выход через озеро Кизи. На озере располагалось гиляцкое поселение, тоже Кизи. Превосходный маршрут, созданный самой природой: Амур - протока – озеро – морской залив! Как было им не воспользоваться? От залива озеро отделялось тайгой, по ней Муравьев приказал прорубить просеку.
Порубочный отряд трудился исправно, пока не оказался без продовольствия. Казаки питались грибами, морошкой, били палками тетеревов, которые раньше не видели врагов в людском обличье и доверчиво подпускали их вплотную. Обессиленных лесорубов подобрали моряки с фрегата «Диана», вышедшие на берег для охоты на тех же тетеревов. Так пролагался резервный путь к Океану, по которому Муравьев прошел пешком. Подводя итоги первому амурскому сплаву, участники беседы за ужином отметили малонаселенность края, миролюбие коренных жителей и военную слабость китайской стороны. Все условия для успешного освоения восточного азиатского континента. Исполнялась давняя мечта нерчинских и албазинских казаков.
***
Осмотрев в присутствии ближайших помощников местность, Н. Муравьев отдал распоряжения по укреплению линии обороны побережья океана, где на немногочисленных опорных пунктах Россия обладала малочисленными гарнизонами, пушкой-другой с десятком снарядов. Генералу, бывшему начальнику Черноморской береговой линии, опыта не занимать. По озеру Кизи двести солдат направлялись к заливу Де-Кастри. Два транспорта, стоявшие в заливе, с несколькими сотнями моряков, орудиями и провиантом уходили на Камчатку для защиты Петропавловска.
Забайкальская сотня есаула Имберга оставалась в Мариинске, другая команда в пару сотен должна была сплавиться в устье Амура, укрепив посты Николаевск и Петровский. К ним же придавалась эскадра адмирала Путятина, состоявшая из фрегата «Паллада» и шхуны «Восток». Один корабль – это корабль, а два – уже эскадра. Назначен весь командный состав Восточной военной группировки; обязанности начальника штаба возлагались на Г. Невельского, начальника войск – на М.С. Корсакова и начальника Амурской флотилии на морского капитана П.В. Казакевича.
Евфимий Васильевич Путятин, больше известный как Ефим Васильевич, потомственный моряк, с отличием окончил Морской кадетский корпус. Будучи старше Н. Муравьева на шесть лет, он раньше взобрался на звездную орбиту высших воинских званий. Под командованием прославленного мореплавателя М. Лазарева провел кругосветное путешествие. На линейном корабле «Азов» мичман Е.В. Путятин служил под командованием адмирала Павла Нахимова. В Наваринском сражении он на фрегате «Александр Невский» командовал орудийными расчетами и одновременно вел бой с тремя неприятельскими кораблями. В пушечной дуэли один турецкий фрегат пошел ко дну, другой сдался, третий ретировался. За проявленную отвагу мичман награжден орденом Св. Владимира, а дальше - успешная морская служба и Кавказская война с боевыми действиями против горцев.
Уже немало общего в судьбах Путятина и Муравьева, но еще больше их сближают подвиги на дипломатическом фронте. В 1841 году Евфимий Васильевич заключил выгодный торговый договор с Китаем, а позже – с Ираном, что принесло дипломату титул графа. В пятидесятых годах ему выпала сложная дипломатическая миссия в переговорах с Японией и Китаем, в которых приходилось опираться на поддержку со стороны Муравьева. Оба ушли в отставку в 1861 году, оба введены в состав Государственного Совета империи, где продолжалось содружество двух государственных деятелей.
… Назавтра подполковник М. Корсаков был отправлен теперь уже из Иркутска в Петербург с донесением о проведенном сплаве и принятых оборонительных мерах. Не давая отдыха подчиненным, Муравьев и сам поспешил на шхуне «Восток» в Императорскую гавань на встречу с Е.В. Путятиным, а оттуда, пересев со шхуны на оленей, поехал берегом на Николаевский пост, где выбрал место для укрепления. Тем указанием он положил начало будущему городу Николаевск. Здесь генерал-губернатора ждало сообщение Фунянги, маньчжурского цзянь-цзиня, о том, что он спускался по Сунгари на Амур, но не успел к прибытию русской флотилии, чтобы повести переговоры по разграничению сопредельных земель. К его прибытию русская флотилия уже отбыла, сообщал Фунянга. В ответном сообщении Муравьев выразил сочувствие опоздавшему цзянь-цзиню и надежду на скорую встречу. Что тут делать, если проехали, или, точнее сказать, проплыли? В том и состояли расчеты стремительного Муравьева, строившего линию обороны не только от англичан, мелькающих на горизонте, но и от тех же китайцев, от которых просто так не отмахнуться. Расчет на опережение.
Из Николаевска на шхуне «Восток» неуемный дух погнал радетеля Амурского дела в пост Аян, именованный императорским указом как Аянский порт Российско-Американской компании. Аян стал преемником Охотска, где прибрежное мелководье лишало суда удобной швартовки, а открытый океан при сильных штормах, приливах и отливах представлял опасность для стоянки судов. Эти неудобства заставили управляющего Охотской факторией Завойко заняться исследованием побережья южнее Охотска, в результате которого выбор пал на глубокий и защищенный от ветров Аянский залив. Оригинальность названия кроется в эвенском лексиконе, где ихнее слово «аян» в переводе означает русское «залив». Получился порт Залив на заливе. Так понятнее.
***
Итак, фрегат «Восток», с Николаем Муравьевым на борту, из Николаевска вышел в Татарский пролив и устремился на северо-запад, к порту Аян. К полной неожиданности, в Аяне, на дальнем отшибе империи, Муравьев лицом к лицу встретился с известным писателем Иваном Александровичем Гончаровым. Вот так встреча! Что ищет он в краю далеком? Не прообраз ли Ильи Обломова, главного персонажа знаменитого романа? Но такие герои в Сибири не водятся, они здесь не выживут. Причина же оказалась вполне достойной писателя-романиста.
В 1852 году Гончаров, переводчик Министерства финансов, был приставлен секретарем к адмиралу Путятину, отбывавшему в знаменитое кругосветное путешествие. Свои путевые заметки о двухлетнем морском круизе он положил в основу книги «Фрегат Паллада», открывшей миру большого писателя. Добравшись на том фрегате до Аяна, Гончаров высадился на берег, вознамерившись одолеть обратный путь по Аянскому тракту до Якутска и дальше по Сибири в центральную Россию. Не близкая дорога. Не его ли примеру последовал Антон Чехов, посетивший позже Сахалин?
Гончаров же нашел в Аяне другого героя, полного антипода образу Обломова, безвольного мечтателя и созерцателя жизни. Романист был шокирован личностью Н. Муравьева, его бешеным напором, смелостью и ясностью рассуждений. «Какая энергия! – поражался писатель, – Какая широта горизонтов, быстрота соображений, неугасающий огонь во всей его организации… Небольшого роста, нервный, подвижный.
Ни усталого взгляда, ни вялого движения ни разу не видел у него. Это – боевой отважный борец, полный внутреннего огня и кипучести в речи, движениях. Его угадал император Николай Павлович. Ни тот, ни другой не были чиновниками и поняли друг друга… Но его, в свою очередь, одолевали чиновники. Пылкий дух этого энергетического борца возмущался: человек не выдерживал, скрежетал зубами, и из обыкновенного, ласкового, обходительного и любезного он превращался на мгновение в рыкающего льва. И тогда плохо было нарушителям закона». Что еще можно добавить к портрету, набросанному опытным пером выдающегося литератора? Взяться бы ему за новый роман с героем, какого нашел в Аяне.
Но продолжим нашу повесть, коли за нее не взялся Гончаров. Итак, за короткое лето создана Тихоокеанская линия обороны, по протяженности в десятки раз превосходящая Черноморскую, которую не так давно Муравьев успешно защищал; сама судьба целенаправленно подготавливала генерала к свершению подвига. Цепь морских баз проходила от Императорской гавани к заливу Де-Кастри, порту Аян и до Петропавловска на Камчатке. Сухопутные укрепления созданы в порту Мариинск, в Николаевске воздвигнуто три форта с пятьюдесятью тремя пушками. Амур под надежной защитой.
Доступ к Амуру не был известен европейским флотоводцам. Знай они судоходность Татарского пролива и плавания в лимане, тогда не преминули бы занять Сахалин, чтобы запереть выход из Амура и ограничить все сибирские владения России. И без того американский президент отдавал распоряжение коммодору Перри создать на сахалинских угольных залежах топливную базу для пароходов, курсирующих от Сан-Франциско до Шанхая. Отдав напоследок распоряжение Невельскому о постройке в Аянском порту казарм под размещение восьмисот солдат, губернатор в конце августа, когда в горах выпал первый снег, отправился по тракту в Якутск, оттуда в Иркутск.
***
Аянский тракт протяженностью в тысячу двести верст был проторен за год до сибирского назначения Муравьева. Трасса, проходившая по Становому хребту, была труднее некуда, особенно по участку в двести верст через Джугджурский хребет в верховьях реки Мая, притока Алдана. Вот где требовались самообладание и стойкость путников, готовность к походам наперекор стихии. По реке Мае, разрезающей первозданные сибирские хребты, команда спускалась лодками. Здесь ей наступало наслаждение любованием проплывающих красочных ландшафтов на длинном пути в шестьсот верст, если легкие суденышки не опрокидывались на перекатах.
Потом, для разнообразия пути, шли санно-вьючной дорогой в оленьих либо собачьих упряжках по Амгинской долине к Якутску. Сколь выпадало дорожных трудностей, столь и романтики их одоления. Впрочем, путешествия и состоят из приключений. На одной из стоянок за никудышное содержание почтовых повозок и лошадей губернатор наказал городничему «по ошибке в потемках высечь негодяя», устроив ночное приключение почтмейстеру.
Муравьев завершал ревизионную поездку своих владений по большому сибирскому кольцу, которое слагалось из амурского сплава, морского пути и путешествия по Аянскому тракту. Поездка, сопровождавшаяся и созидательной деятельностью, затянулась на долгие полгода. Екатерина Николаевна, в нетерпении от ожидания мужа, получив извещение о его возвращении из Якутска, ринулась навстречу пароходом вниз по Лене. Встреча произошла в Усть-Илге. Муравьев заказал наперед пути обед с ухой в поселении Жигалово. Оттудова к началу октября вернулись в иркутскую резиденцию.
В Белом доме Муравьевы принимали И. Гончарова, который возвращался с востока в центральную Россию. Писатель, большой гурман, остался не в восторге от подкисших ананасов в маринаде на губернаторском столе, но с похвалой отзывался о хозяйке дома: «Француженка отличалась гуманностью, добротой, простотой, не заявляла никаких претензий на внимание к себе подвластных мужу лиц». Забавно замечание Гончарова, подметившего ее веру в силу русского оружия: «Француженка с радостью сообщает, что «наши» поколотят «их» везде и всегда».
Стала русской патриоткой,
Речи звонко произносит:
Хоть на суше, хоть на флоте
«Мы» всегда «их» поколотим.
Она и нагадала исход камчатских сражений.
Глава 2. Оборона Камчатки
Не успел Муравьев вернуться из экспедиции, как прочность предпринятых оборонных мероприятий была проверена военно-морскими силами неприятеля. Крымская война объединенными силами Англии, Франции и Турции развернулась на Черном море, на Балтике и на Тихом океане. Россия в кольце. Двадцатого августа Муравьев еще находился на пути в Якутск, когда неприятельская эскадра из шести кораблей под командованием адмирала Прайса встала в Авачинской бухте и обрушила огонь на Петропавловский порт. Камчатка вместе с цепочкой Курильских островов замыкали собой Охотское море, обозначая его естественной российской акваторией, поэтому разрыв этой пограничной линии был подобен сдаче восточных окраин. На памяти морских захватчиков все еще маячил сокрушительный разгром густонаселенного Китая с его полумиллионной армией, хотя и плохо оснащенной и необученной, отчего высадка на пустынных камчатских берегах представлялась повелителям мира легкой прогулкой, не более того. Неужто им, европейцам, способны противостоять аборигены? Здесь и сказался задел генералитета Муравьев-Невельской по укреплению нижнего Амура, через который в порт Петропавловск-на-Камчатке морем были доставлены необходимые силы и средства обороны.
Залпы корабельной артиллерии и быстрые морские десанты приносили успехи Англии, признанной владычице морей, везде и всюду. Политическая карта мира на всех его континентах пестрела английским колониями и доминионами, по площади стократно превосходящими британские острова. Китай в английской короне значился полуколонией. На очереди – «ничейная Сибирь» с целью отторжения от Российской империи полузаброшенного и богатого промыслового района. Для того и был выбран момент под грохот севастопольской канонады, когда «война в Крыму, все в дыму».
Но вот незадача эскадре – после инспектирования Охотского побережья Муравьевым ее поджидал сюрприз из семи береговых батарей и гарнизона из семисот восьмидесяти солдат, моряков и казаков при сорока малокалиберных пушках, хотя и устаревшего образца. В подмогу защитникам начальник гарнизона Василий Завойко собрал народную дружину в сотню охотников, бивших белке в глаз. Тут не до шуток. В Авачинской бухте стояли парусный фрегат «Аврора» и транспорт «Двина», имевшие приказ «сражаться до крайности», а в крайности сжечь суда и высадить команды на берег для защиты города. Силы нападения серьезнее, на их бортах боевых кораблей две сотни орудий и корпус морской пехоты в две тысячи шестьсот штыков.
Двадцатого августа в Авачинской гавани началась пушечная пальба. Фрегат и форты яростно отстреливались, но после того, как были подавлены первая и четвертая батареи, на берег высадился боевой десант в шестьсот французов для беспрекословного занятия порта. Но при виде наступавших, хотя и редких, русских цепей, у французов взыграли гены дедов, которых старик Кутузов шуганул на всю Европу из горящей Москвы и до Парижа, и они, неся потери, спешно отступили с камчатского берега до шлюпов, а на них – на суда. Первая попытка стремительного десантирования окончилась провалом, заставив ошеломленное командование призадуматься, занявшись похоронами убитых. Через три-четыре дня, получив от американских осведомителей сведения о составе камчатской обороны, эскадра решилась на новый штурм.
Двадцать четвертого августа состоялся решительный штурм крепости, в ходе которого, к удивлению нападения, вновь ожили подавленные батареи первая и четвертая, хотя огонь эскадры на этот раз обрушился на третью и седьмую. Командир батареи князь Максутов сам заряжал орудие, пока не рухнул с оторванной рукой. Герой камчатской обороны скончался в госпитале. И эти батареи были подавлены, что позволило девятистам десантникам коалиции высадиться на берег, где их опять встретили без всякого почтения.
Шестая, озерная, батарея картечным огнем отбросила десант, который взошел на Никольскую гору, открыв с нее уже ружейный огонь по русским кораблям. Завойко скапливал резервы для отражения, сняв с фрегата восемьдесят моряков и подтягивая силы из крепости. Но русские разрозненные отряды, не дожидаясь всей подмоги, по суворовской заповеди «пуля дура, а штык молодец», пошли в штыковую, сбросив десант с гребня горы в пропасть. С северной, более пологой стороны десантники в панике отступали к шлюпкам. Четыре офицера союзников были взяты в плен. Видя картину уничтожения, их корабли подсуетились поднять якоря и выйти из-под обстрела русских батарей, оставляя своих на произвол судьбы. Отступление на гребных судах под плотным огнем защитников было плачевным, пули сбивали убитых и раненых в воду. Многие брели в волнах по горло, пытаясь догнать шлюпы, пускались вплавь и не находили спасения. Десантники сброшены в море, откуда и пришли.
Общие потери русских составили девяносто восемь человек, включая раненых, у противника до полтысячи убитыми и сотни раненых, превративших боевые корабли в плавучие лазареты, но самое ужасное - знамя морского корпуса в атаке было утрачено. Вторая попытка десантирования стала последней. Какая атака без боевого знамени? После сражения союзные корабли трое суток чинились в Большой Авачинской губе, опять хоронили убитых и скрылись без оглядки. Что им оставалось делать? Петропавловские баталии отбили напрочь у заносчивых заморских вояк испытывать крепость русского штыка, и они перекинулись на слабый и плохо организованный китайский фронт.
В странах Антанты разразился скандал. Один из английских журналов вознегодовал погромной статьей: «Борт одного русского фрегата и несколько батарей оказались непобедимыми перед соединенной морской силой Англии и Франции, и две величайшие Державы Земного шара осилены и разбиты небольшим русским поселением». Что было, то было. Схлопотав головомойку, адмирал Прайс, уязвленный поражением, застрелился, а его французский преемник, адмирал Депуант, решил взять реванш на море, в родной стихии, где чувствовал себя как рыба в воде. Задача проще некуда – потопить пару русских судов и несколько транспортов, стоявших в Авачинской гавани, и вернуться на родину с лаврами победителем.
Победоносные сводки с Петропавловского сражения вызвали в России восторженную реакцию, как спасительный вдох и просвет надежды в угрожающей Крымской кампании. Трофейный штандарт Гибралтарского полка английской морской пехоты, захваченный на Камчатке, произвел в Санкт-Петербурге огромное впечатление, как подтверждение неувядаемой славы русского оружия. С известием об успешной защите далекой Камчатки царь расцеловал Михаила Корсакова, принесшего ему радостную весть.
Муравьев в донесении Государю отписал: «Жаль, что не все адмиралы похожи на Завойко». Не только генерал Муравьев, но и противник восхищался эффективностью выстроенной русской обороны. Французский офицер де Айн признал: « Русские должны были все потерять в предпринятых действиях, но вот что значит человеческая деятельность! Какое превосходное умение воспользоваться временем! … Два офицера (Завойко и командир фрегата Изыльменов – ред.) доказали, что русские моряки умеют сражаться счастливо». Защита Петропавловска имела громадное стратегическое значение, ибо с его падением захват коалицией Дальнего Востока становился угрожающим. Адмирал В.С. Завойко за блестяще проведенную операцию награжден орденом Святого Георгия. Василий Степанович Завойко вышел из небогатых дворян Полтавщины. В Наваринском сражении за проявленную личную храбрость, будучи мичманом, награжден орденом Святой Анны. Участник кругосветного путешествия. На фрегате «Паллада» служил под командованием прославленного адмирала П. Нахимова. Более чем заслуженный послужной список, но свои лучшие качества и достижения Василий Степанович проявил в должности губернатора Камчатского края.
***
В послании Корсакову, находившемуся в столице, губернатор дал ряд поручений. «К шестому декабря ездят молодцы за наградами, - писал он, - моя же – в истории, следовательно, ехать не за чем». В планах Муравьев, пока еще не Амурский, уже видел свое историческое предназначение. Однако, несомненный успех первого сплава и последовавшей Камчатской военной эпопеи, был по достоинству отмечен царем. Г. Невельской получил звание адмирала, М. Корсаков произведен в чин полковника, а П. Казакевич стал капитаном первого ранга. В конце декабря, по возвращению из Петербурга, Корсаков привез генерал-лейтенанту орден Святого Александра Невского, последнюю награду от царя Николая Первого, скончавшегося в феврале 1855 года.
Исполнил Государь свое обещание отблагодарить Сибирского губернатора за труды во благо Отечества. Но Муравьеву нужны были не награды, а Высочайшее покровительство, которого лишился. Горестная весть глубоко опечалила генерала, понимавшего, что лучшей поддержки ему уже не будет.
С того времени придворный круг теснее сплотился, выставляя генерал-губернатора Сибири в невыгодном свете перед царским преемником Александром Вторым. «Ты не можешь представить, сколько препятствий я встречаю во всем, но чем их более, тем более усиливается мое желание их побороть», - писал Муравьев брату Валериану. Те же самые наблюдения об обстановке вокруг Муравьева излагал писатель Иван Гончаров: «Он одолевал природу и населял ее бесконечные пустыни. Его, в свою очередь, одолевали чиновники». И все современники об одном, как сговорились: «Граф Муравьев-Амурский сильно утомлен постоянными интригами, борьбой и препятствиями, какие встречал при осуществлении своих планов и проектов … Тяжело было этому энтузиасту на медные деньги вести амурское дело» (Б.К. Кукель).
Губернатор Забайкалья, генерал-майор П.И. Запольский, тоже приноровился не исполнять распоряжения Н. Муравьева, пытался противодействовать им. Резкий и острый на язык, он не уживался с иркутским губернатором Зариным и со штабом Муравьева, был не слишком гож в гражданском управлении, хотя и полезен в военном образовании Забайкальского войска. Следовало также разбить союз Читинского губернатора с декабристом Д.И. Завалишиным, отношения с которым у генерал-губернатора обострились. И опять полномочий для отстранения Запольского от должности у генерала не имелось. Но могла ли помешать такая мелочь? П. Запольскому, имевшему признаки расстройства здоровья, поступила записка от заботливого Н.Н. Муравьева с предложением ему об отпуске для продолжительного лечения и о сдаче дел М. Корсакову «без всяких предварительных объяснений». Если не уволен, так отправлен на бессрочное излечение.
Сложная обстановка на Дальнем Востоке, метания в выборе основного опорного рубежа обороны отрицательно сказались на отношениях трех главных фигур восточного театра действий – Муравьева, Невельского, Завойко. Петропавловск-на-Камчатке или Николаевск-на-Амуре принять за главную базу, усиление флота или укрепление сухопутных позиций? Расхождения политические сказались на личностных отношениях генералитета, пока не стало ясно, что необходимо развернуть вектор российских интересов с северо-востока на юг-восток и попуститься господством на океане, укрепившись на суше.
Адмирал Г.И. Невельской, почивавший на лаврах открывателя сахалинской и иже с тем амурской географии, надумал выпрягаться из муравьевской команды, даже батарею в Николаевском порту поставил не там, где ему было указано – у входа в бухту – а на увале, напротив своего дома. Что должна была защищать батарея, устье Амура или адмиральский дом? Но дело не в батарее, а в том, что адмирал посмел перечить главе сибирской власти в вопросах обороны восточного побережья, настаивая на сдаче Камчатки и средоточии сил на устье Амура, подав свой голос Великому князю Константину Николаевичу. Этого оказалось достаточно, чтобы участь прославленного адмирала была решена, и даже не важно, насколько был он прав – не прав.
Такое понимание общих интересов Муравьев расценил как «излишнее самолюбие и эгоизм», но с заслуженным соратником обошелся пристойно, назначив его «для успокоения» на тихую должность начальника несуществующего штаба и рассудив, что «Невельской с громким названием не будет никому мешать и докончит свое поприще «почетно». За пустым перекладыванием бумаг, над которыми адмирал был посажен начальником, он быстро убедился, что деликатно отстранен от дел. Напрашиваться на прежнюю дружбу ему уже не представлялось возможным, и Г. Невельской, не пожелавший быть исполнителем при Н. Муравьеве, покинул край, в историю которого вошел своими знаменитыми открытиями. В Санкт-Петербурге адмирал нашел достойное место в Главном морском штабе.
Забавна зарисовка этой незаурядной личности, сделанная Н.А. фон Гленом, отслужившим в Сибири от прапорщика до полковника: «небольшого роста, рябой и лысый, говорил быстро и в разговоре держал собеседника за пуговицу. По рассеянности пальцем собеседника пытался прочистить табачную трубку». Резон. Не свой же палец обжигать.
Расставляя сподвижников по заслугам, Николай Муравьев все теснее сближался с Михаилом Семеновичем Корсаковым в делах и крепкой дружбе, выдержавшей испытание временем до гробовой доски. М.С. Корсаков, двоюродный брат губернатора, происходил из известной дворянской семьи. В 1849 году молодой подпоручик Семеновского полка поступил офицером для особых поручений к Муравьеву, поселился в губернаторском доме и принят в обществе как родственник могущественного начальника края. Уже через месяц службы «близкий человек» был отправлен губернатором на далекую Камчатку для передачи Г.И. Невельскому инструкции для его дальнейшего плавания. Поездок по Сибири Корсакову выпало множество, они были тяжелым испытанием, но и полезны для познаний края и для становления характера. Будучи человеком деликатным и обходительным, служил посредником вспыльчивого губернатора с подчиненными, смягчая напряженную обстановку.
П.А. Кропоткин, видный революционер и он же исследователь Сибири, похваливал М.С. Корсакова, как человека «порядочного, без чопорности и надутости». Сам Корсаков в письме Муравьеву о своей персоне отзывался довольно скромно: «Я ведь не вам чета. Нет той энергии в характере». Его самокритические нотки подхвачены М.И. Венюковым, человеком науки, автором двухсот научных работ: «… не мог стать в уровень с тем положением, на какое его выдвинули судьба и родство, слишком мало образован для этого…».
Глава 3 Второй сплав. Защита и освоение Амура
Тем временем велась интенсивная подготовка ко второму сплаву, не менее важному, чем первый, направленному на защиту и заселение Амура. Она проходила в тревожных ожиданиях вестей из Севастополя, осажденного мощным англо-французским флотом. Война в разгаре. Из-за странной политики министра Нессельроде Россия оказалась в изоляции, Севастополь держался из последних сил и, похоже, вот-вот должен был пасть. Значит, только и жди заморских вояк с востока; следовало укреплять Амур, которым не прочь была завладеть не одна держава.
В конце марта 1855 года Муравьев с женой, настоявшей на участии в сплаве, выехали из Иркутска и через неделю добрались до Шилки. Екатерина Николаевна, воодушевленная камчатской экспедиций, в которой она «была весела, как ни в каком другом месте», собиралась и в первый сплав, но генерал не дал согласия на участие в неизведанном предприятии. Отделаться от женушки-путешественницы во втором сплаве ему не удалось.
Обосновавшись в Сретенске, Муравьев рассылал во все концы гонцов, одолевавших расстояния быстрее почтовых перевозок, с подробными инструкциями по подготовке к сплаву. Корсакову надлежало подготовить двадцать девять плашкоутов и послать расторопного офицера для осмотра речного маршрута и выявления на нем всех возможных препятствий. Муравьев даже беспокоился о безопасности перевозки медикаментов, и не зря. Несчастья начались еще до отплытия, когда при передвижении по Шилке плот с четырьмя топографами, посланными ночью, был разбит льдиной. Три опытных специалиста вместе с инструментом ушли под воду, четвертый спасся на той же льдине. И это в условиях настойчивой картографической деятельности, когда велись съемки берегов рек Амура и Зеи. Топографов отправили по ледоходу без согласия Муравьева, осудившего принятое решение, поскольку им можно было спуститься по Амуру верховой дорогой на лошадях. Матери погибшего есаула Черных он назначил годовую пенсию в сто рублей. В походный штаб генерала входили также писарь, три инженера, интендант, дипломаты и лекарь, всего одиннадцать человек.
Рабочая команда по строительству на Шилкинском заводе ста тридцати судов состояла из тысячи человек. Здесь звучала трудовая симфония, непрерывно стучали топоры и конотопки, им в унисон пели звонкие пилы, поднимая настрой работников по дереву.
Для осмотра хода судостроения Муравьев в сопровождении казака-проводника выехал из Сретенска на завод по горной тропе, крайне опасной для проезда, особенно в ранний весенний период по обледенелым каменьям. Ехали по узким карнизам крутых скальных стен, где нередко одно стремя касалось скалы, а другое зависало над пропастью. Лошади ступали крайне осторожно, нащупывая твердую основу тропы, с которой они не испытывали желания сорваться. Дно реки покрыто льдом, а поверх мчались с пеной мутные потоки, с грохотом катили камни, лед и лес. Бог и лошади спасли смельчаков от падения в пропасть на семьдесят сажень.
По прибытию генерал увидел, что суда к отплытию готовы и собрал народ для благодарственного слова. «Сила речи Муравьева в таких случаях какая-то жгучая, увлекала разнохарактерную толпу в одну лавину, готовую ринуться туда, куда бы ему вздумалось толкнуть ее», - К.Б. Чаплиевский, участник события. Толпа возликовала и подняла его на воздух, забыв долгий и тяжкий труд свой.
***
За повседневными заботами Николай Муравьев не забывал и о Тихоокеанской границе, отправив на Камчатку есаула Мартынова с приказом Завойко покинуть слабо защищенный Петропавловск и вместе с гарнизоном перегнать суда в устье Амура. На эскадру в составе фрегата «Аврора», корвета «Оливуца», шхуны «Восток» и двух транспортных судов погрузили гарнизон, жителей, которых набралось триста тридцать три человека, имущество, даже часть разобранных строительных материалов и блоков, выпилили лед для прохода судов из Малой губы, и караван взял курс на устье Амура. Позади - собственноручно сожженный порт. Основные силы союзников стояли на островах, поджидая, когда заливы полностью освободятся от таявшего льда. В море эскадра Завойко встретилась с отдельными кораблями флота Антанты, рыскающей в поисках русских судов с великим желанием пустить их ко дну за поражение в бесславном штурме Петропавловска, но, отстрелявшись, вошла в Татарский пролив, отделяющий Сахалин от материка.
Преследователи и прибывший к ним во главе основных сил адмирал Депуант торжествовали. Еще бы! Русские корабли сидят в ловушке! Ведь на карте французского адмирала Сахалин нарисован полуостровом, значит, русская эскадра заперта в заливе. Депуант решил не гоняться за русскими судами по заливу, вдруг разойдутся ненароком в тумане, а ждать их у входа, пока голод и холод не заставят беглецов выдвинуться «из залива». Мудрое решение флотоводца, однако, ждать пришлось долго; пока всем не надоело. Эскадра Завойко уже поднималась вверх по Амуру, а противник так же упорно ждал ее «в засаде». Целая эскадра русских кораблей, уподобившись летучим голландцам, исчезла, словно ее и не было, и встала на якорь в Николаевске под защитой береговых батарей.
Реванш за поражение годичной давности так и не состоялся. Европейская пресса вновь развернула яростную кампанию травли незадачливого адмирала, обвиненного во всех грехах. Английские отчеты были полны негодования: «Исчезновение целой эскадры с наших глаз дурно рекомендует нашу бдительность. Все воды океана не в состоянии смыть это гнусное бесчестие!»
***
Подготовка ко второму сплаву велась с зимы. Работа кипела. Таскали и пилили бревна, сбивали плоты. Солдаты копошились, не уступая в энтузиазме муравьиной колонии. Слышны постукивания топоров, грохот кузнечных молотов и пронзительный визг пил. Над всем этим хаосом разносилась нестройная песня «Эй, дубинушка, ухнем!» Распорядителем и дирижером трудовой симфонии был сам Николай Николаевич: «Строгий, крутой, он не признавал никаких препятствий своей непреклонной воле» (участник сплава М.Г. Демидов). В минуты гневной вспышки он был страшен, все трепетали перед ним, поспешно и без рассуждений исполняли все распоряжения. В то же время люди до последнего солдата любили и верили в него. По его слову, предметы снаряжения завозились не только со всех концов Сибири, но и изнутри империи.
Этим сплавом в устье Амура перебрасывался военный отряд в три тысячи человек, а с ними – пятьдесят пять семей иркутских и забайкальских крестьян-переселенцев. Земледельцы призывались для постоянного обеспечения края продовольствием, ведь на привозных продуктах жили бы только временщики. Учитывая опыт первого сплава, всю флотилию разбили на три самостоятельных отделения, сплавляющихся с разрывом в несколько дней. Баржам было приказано отчаливать поочередно, идти единым фарватером, сохраняя дистанцию в двадцать-тридцать сажень. Ночами шли с фонарями.
Первое отделение в двадцать девять плашкоутов вел проводник экспедиции, сотенный командир Скобельцын, знавший по прошлым промыслам здешние воды и понимавший местные языки орочонов и тунгусов. Вторым отделением в шестьдесят четыре баржи управлял подполковник Андрей Андреевич Назимов, руководивший на Шилкинском заводе судостроением. Назимову досталась перевозка самого тяжелого груза, стопятидесятипудовых крепостных пушек. В третьем отделении из тридцати пяти барж М.С. Волконский перевозил крестьянские семейства и экспедицию географического общества во главе с Р.К. Мааком.
Нельзя также обойти вниманием ту предусмотрительность и заботливость, с коими готовились казачьи переселения, где были взяты за основу меры по снабжению и передвижению. Тщательные осмотры готовности каждой семьи, снаряжение, инструмент, скот и домашняя утварь – все это принималось во внимание сотенными командирами. Излишний и негодный крупный скот подлежал продаже или передаче родству или обществу на год для возврата по сроку в натуре или вырученными деньгами прежним хозяевам. В сплавы набирали семьями, а холостяки до отъезда должны были жениться на девицах из семейств, не подлежащих переселению. Безлошадным казакам выдавалось по лошади из экономических табунов.
***
Муравьевы плыли на второй барже; ординарцем при них состоял Осип Релков, молодой расторопный казак из забайкальцев. По положению, Осип прислуживал генералу, но в сложившейся обстановке первым командирам ему стала Екатерина Николаевна. Жгучая брюнетка передавала Осипу генеральские распоряжения, заодно совокупляла к ним свои. Миловидная и ладно скроенная парижанка с черными пронзительными глазами и не сходящей с лица белоснежной улыбкой безнадежно покорила пылкое сердце ординарца. Бедняга не знал, куда бежать и где спасаться от охватившей страсти.
Насколько притягивала казака очаровательная парижанка, настолько он впадал в трепет при одной мысли о том, что может впасть в немилость генерала. Прихлопнет вмиг, будто комара, и не заметит. А тут, как на грех, генеральша заприметила страдания молодого казака и начала разыгрывать на них милые женскому тщеславию миниатюры.
- Ординанс! – то и дело раздавался капризный голосок из генеральской каюты или от кресла, приставленного к борту судна. Ординарец подбегал, готовый к услужению, а ему в руки вдруг впихивалась протянутая ножка с расшнурованным ботинком. На ломаном русском диалекте велелось завязать болтающиеся шнурки. Припадая на колено, Осип погружал в широкие ладони точеную ножку, глаза вскидывались в кружевные оборки нижней юбки, а ножка нетерпеливо дергалась, усложняя задачу и без того непослушным и путающимся в шнурках пальцам. Казак, слывший в Дурулгуе весельчаком, щеголем и танцором, пыхтел, краснел, а шаловливая француженка отпускала ему ободряющие смешки.
- Ординанс! – неслось Осипу новое задание …
Пытаясь избавиться от сердечных мук и понимая, что шутки с огнем до добра не доведут, Осип упрашивал сотника Скобельцына, ведавшего штатной расстановкой нижних чинов, освободить его от хлопотливых обязанностей ординарца.
- А что так? Это же почти офицерская должность! Служить при Муравьеве всякому за честь! Звание получишь, дурень! – вскинулся Скобельцын, сам подобравший Релкова из даурского поселения Дурулгуй, как выдающегося казака.
- Не могу служить при генеральше… - оправдывался Осип, как мог.
- Вот что, паря, не вздумай выкинуть какое-нибудь коленце, нам Муравьев и Царь, и Бог…
Понял - не понял сотник щепетильное положение ординарца, только представил генералу его кандидатуру на разведку устья Зеи, куда надо было уйти впереди каравана, найти место причаливания, разведать местность и составить на ней простейший чертеж. Для исполнения задачи тоже требовался решительный и грамотный казак, способный не только завязывать шнурки на генеральше. Осип Релков, освобожденный от функций дамского прислужника, и знать не знал, что ему выпал счастливый шанс определить место станицы Усть-Зейская, из которой со временем вырастет город Благовещенск. Расставшись с тем ординарцем, располагавшим к подшучиваниям, Екатерина Николаевна заскучала. Муж загружал себя делами, спал мало, урывками, читал всякие надобности, а то писал бумаги. Позже биограф Иван Барсуков составит сборник его записок и докладных в императорские и прочие органы власти в количестве ста шестидесяти двух документов. Все ли они там?
***
Какое речное путешествие без приключений? Первое из них началось в день отплытия баркаса Н. Муравьева, который стоял верстой ниже каравана, вооруженный двумя мортирами. Вечерело, холодило, волны с шумом крошили лед, выбрасывая на берег прозрачные шуршащие осколки. Первое отделение из двадцати девяти плашкоутов при одиннадцати орудиях, двадцати офицерах и семистах нижних чинах уже не ждало команды на сплав, когда с борта генерала раздался сигнальный выстрел к отплытию, однако, в завываниях ветра он не был услышан караваном.
С рассветом увидели, что генерал уплыл! В наступившем смятении солдаты впопыхах кинулись на суда, поднялась суматоха, все старались поскорее отбыть в плавание. Как бывает в подобных случаях, одна из барж, нагруженная порохом, некстати напоролась на камень, проломила борт и встала, на нее налетели три другие баржи, запрудив весь фарватер. Приехали! Нет, приплыли! В шоке не знали, за что взяться, пока не приступили к разгрузке барж с перевозом груза на берег. Еще и подмокший порох потребовалось сдать на горный завод полковнику Дейхману с заменой на сухой. Разгрузка, починка, погрузка – и на все про все ушло пять суток! Команда поплыла, офицеры насупились в ожидании неминуемой крутой расправы.
Не успел караван приблизиться к баркасу, как Муравьев тут как тут. Он бегал по берегу и кричал: «Где Запольский? Запольского сюда! Расстреляю!» Едва несчастный майор Запольский, сын Забайкальского генерал-губернатора, знавший, что в пылу гнева Муравьев в силу военного времени может исполнить угрозу, в страхе ступил на берег, как ему было высказано все об отце и сыне и святом духе:
- Что ты наделал? И это мой адъютант! Ты не можешь служить со мной, как и твой отец! Больше не нужен, чтоб духа твоего не было! Отправляйся в полк!
- Так точно!
Тем же днем майор уехал верхом для отправления в полк, стоявший не дальше и не ближе, как в Севастополе, окутанном разрывами орудийных залпов. Очередная высылка из Сибири. Но Муравьев не забыл опального майора и в Крыму, представив его по итогам сплава к ордену Святого Владимира. В Кумаре, где стоял казачий пост, приплыли китайские уполномоченные и объявили, что по распоряжению Богдыхана в Горбицу, впадавшую в Шилку, на черту русско-китайских владений, прибудут ихние китайские послы для переговоров, но генерал не стал ждать делегацию и повел караван по намеченному пути.
За первым приключением и второе не заставило себя долго ждать. На третий день сплава эскадра втянулась в исток Амура, образованного слиянием Шилки и Аргуни, и дальше широкая водная лента потянулась среди множества островов и низменных берегов, где вместо валунов и перекатов баржи наползали на скрывшиеся в разливе острова, вязли в кустарниках. Здесь оно и приключилось. После Албазина шесть барж есаула Медведева уткнулись в мель и догнали караван к вечеру. Все бы обошлось, но когда Муравьев начал отчитывать есаула за промашку, тот вздумал оправдываться тем, что загруженные баржи сидят вдвое глубже, чем генеральское судно, и потому они не смогли пройти следом. Есаульские оправдания вызвали бурю негодования. Перечить ему, Муравьеву!? Генерал оборвал прения, приказав оставить спорщика на острове, что кончилось бы для того голодной смертью. Никто не осмелился заступиться, хотя чрезмерная жестокость наказания была всем очевидной. Медведева спасло присутствие Екатерины Николаевны, приметившей в отдалении от общего пристанища дымок одинокого костра. Узнав о произволе мужа, она указала Корсакову тайком устроить нового Робинзона на дежурную баржу, пока сама не уладит дело. Когда хитрость обнаружилась, генерал нисколько не осерчал, даже остался доволен. Генеральша же за ее заступничества стала солдатам и казакам «ходатайницей за караемых». Любящий муж именовал ее в письмах не иначе, как Катенькой, и был благодарен за то, что она умеряла его крутой и вспыльчивый нрав.
Характер генерала, как было сказано, был не просто тяжелым, но и деспотическим. Проступки людей вызывали у него приступы страшного гнева, который была в состоянии погасить только она, Екатерина Николаевна, иной раз Корсаков, но не всегда удавалось исполнить спасительную миссию. Генерал раз за разом требовал от подчиненных той же отдачи делу, с какой отдавался ему сам, иного он не понимал.
Или прав был историк П. Кабанов, считавший, что главным недостатком в характере Муравьева была его вера в свою непогрешимость, а отсюда нетерпимость к любому ослушанию? А вот анархист Петр Кропоткин отметил у Н. Муравьева другую черту, у которой ничего общего с анархией не имелось: «…очень умел, деятелен, обязателен, желал работать на пользу края».
После впадения Невера горы раздвинулись, облегчив судам плавание. Река Невер в нижнем течении обширна, распахнута и изобиловала лугами, на них золотодобытчики заготовляли сено. Усть-Стрелка уже была частично обустроена, и жители осваивали земледелие, но лишения видны были во всем. Домишки холодные, тесные и сырые, припасы за зиму истощились, свирепствовала цинга. Тяжеленько давались первые годы на Амуре. В начале июня остановка в устье реки Зеи. У берега сколочена легкая пристань из досок, на ней выстроились казаки поста, состоящего из казачьей сотни. Зимой из-за голода и холода сотня понесла тяжелые потери. Начальник караула, пожилой казак Травин, отдал рапорт.
- Сколько казаков умерло зимой? – спросил Муравьев.
- Двадцать девять, - с тяжелым вздохом ответил сотник.
Муравьев запросил посетить кладбище, оно оказалось рядом, в небольшой пади. Приглашенный архимандрит отслужил унылую панихиду. Несколько неказистых крестов взывали к потомкам не забывать о скромном кладбище под увалом амурского берега. Они и не забыли, когда в новейшую историю России здесь соорудили памятник, и на высоком берегу Амура встали дозором бронзовые амурские казаки. Встали вечным дозором на том посту, где были поставлены. Памятник один по Амуру, но один на многих казаков, погибших здесь в невзгодах и лишениях.
Тем же днем Муравьев в сопровождении географа Венюкова осмотрели местность для определения ее годности под поселение. Место ровное и низменное, возможно, затопляемое, но Травин заверил, что за сезон разлив здесь не распространялся. Его и послушали, разбив площадку, как оказалось, под славный город Благовещенск. А пока в Усть-Зейске был сколочен дом начальника отряда и солдатский лагерь, в котором стены бараков зеленели ветками тальника, приткнутыми к почве и пышно прораставшими во влажном местном климате. Соседствующие китайцы проявляли миролюбие, у них закупали дешевый овес для лошадей.
***
В Айгуне китайские уполномоченные терпеливо ждали флотилию, чтобы вступить в переговоры по разграничению. Их надежды все еще поддерживал министр Нессельроде, который в мае писал Великому князю Константину: «Сомнительно, чтобы китайцы уступили левый берег Амура без войны, а война к добру не приведет». За Амур приходилось воевать не противу китайцев, а противу своих правителей. Только вот им незадача – Муравьев давно решил подменить правительственную политику отказа от Амура встречной политикой его присоединения. Амурское дело, вызывавшее у канцлера Нессельроде пораженческие сомнения, воодушевляло Муравьева на победные решения.
Делегацию принял другой амбань. Прежний, что год назад пропустил флотилию Муравьева, по одним сведениям, был казнен, а по другим - его судьба осталась для истории неизвестной. При встрече с новым амбанем генерал подарков не пожалел – золотые и серебряные часы, сукно и плитки серебра. Растроганный амбань не остался в долгу, одарив цзянь-цзиня Мурафу, что в переводе на русский язык означало «генерал-губернатора Муравьева», черной огромной свиньей, которую доставили подвешенной за ноги на палке носильщики, скрючившиеся под тяжестью живого подарка. Дарственная свинья своим хрюканьем раздражала команду, кроме генеральши, без устали веселившейся по поводу амбаньского дара.
Переговоры закончились, едва начавшись. Видно было, что генерал Мурафа внушает китайцам великий страх, а стало быть, и уважение.
- Мы имеем полномочия подтвердить прохождение границы по реке Горбица и по хребту, проходящему через ее верховья, - заявила китайская сторона.
- Я очень спешу на оборону Амура и не имею времени для переговоров. В сплаве пройдет сто двадцать пять барж с восемью тысячами людей на борту. Ждите распоряжения из Пекина, оно к вам последует на мой отправленный лист.
Китайцы были ошеломлены масштабами переселения, но генерала больше переговоров беспокоило отсутствие второй части сплава и хоть каких-нибудь известий о нем. Наконец, прибыл катер капитан-инженера Бурачека, сообщившего, что суда, построенные им по полному пониманию науки судостроения, имеют низкую посадку для движения по Шилке и часто садятся на мель. Река не соответствовала нормам судостроения.
- Мало ли что глупые головы могут понимать? – оборвал ученые пояснения генерал. – Берясь за новое дело, изволь впредь спросить совет у людей опытных!
Новый гонец, титулярный советник Варфоломей Журавицкий, чиновник провиантского ведомства, уже схлопотал нагоняй еще на Шилке за барышничество при погрузке снаряжения на флотилию, а потому он благополучно избежал разноса, отделавшись простым отстранением от службы. Следующий курьер от основного сплава, управляющий Четвертым отделением Главного управления Сибири Беклемишев, доложил о причинах задержки каравана выпасами скота на берегах и кошениями травы опять же для скота.
Вот и долгожданный караван, с которым прибыла деликатная часть экспедиции с шестьюдесятью двумя ссыльными женщинами-каторжанками, которых направляли в устье Амура к линейным батальонам в качестве кухарок и прачек. Муравьев распорядился снять со слабого пола арест и допустить его до солдат, тоскующих на берегу в отсутствии дамского общества. Каторжанкам он велел не терять времени на выбор мужей, а тех, которые не выбрали, поставил парами, по губернаторскому усмотрению, с добрым им напутствием: «Венчаю вас, детушки! Будьте ласковы и живите счастливо». Оно и понятно, для освоения Амура нужны были не бобыли, а хозяйские семьи, а там стерпится и слюбится. Святитель Иннокентий признал законность губернаторских браков и вписал их позже в церковные книги. Пример оказался заразителен, и баржи женщин-каторжанок направлялись еще несколько лет с их важной миссией поддержки на восточной окраине лиц противного пола.
Вот тюремные девчата,
Но годны сплавным ребятам;
Были ссыльны каторжанки,
Стали вольные крестьянки.
После маньчжур стали попадаться гольды. Они подплывали на утлых лодках, предлагая не хитрые товары, рыбу, собольи меха. Покупки совершались обменом, чаще на ничтожные безделушки, какие нравились дикарям, то за нитки из стеклянных бус, или за медные серьги. За небольшой коврик гольд выложил Демидову пять соболей, схватил невиданное изделие и запрыгнул в лодку, пока не отобрали. Не зная, куда приспособить приобретение, он, в восторге от редкой удачи, навесил его, укрепив веревкой, на спину и поплыл к берегу удивлять аборигенов.
Опасность плавания повысилась среди крутых отрогов Большого Хингана, где река сузилась и понеслась извилистыми ходами, лавируя меж каменистых берегов. Открывались чарующие красоты отвесных утесов и густой растительности по берегам, но сплавщикам было не до красот, только держись! Здесь не уберегся экипаж Пряжевского, баржа которого устроилась на валунах, когда остальные уже скрывались за поворотом. Дежурная баржа, где отсиживался наказанный Медведев, должна была оказать помощь, но она тоже проскочила на стремнине. Уже в глубокой тьме, когда караван находился на ночном постое, казаки на берегу хлопотали с ужином, офицеры под тихий плеск волны беседовали за чаем, а супруги Муравьевы при лунном освещении любовались картинами дикой природы, из-за утеса темной массой выплыло неизвестное судоходное средство.
- Кто плывет? – раздался в тиши громовой голос генерала. В ответ молчание.
- Кто плывет? Открываю огонь! – повторил генерал, приказав заряжать орудия своего баркаса.
- Есаул Пряжевский! – донеслось из темноты.
- Сел на мель?
- Никак нет, Ваше превосходительство! Занесло на камень!
- Ну, так ступай на кухню. Отсидишь три дня под арестом, чтоб не заносило, куда не надо.
Немало хлопот доставлял груз из тяжелых крепостных орудий, предназначенных для николаевских фортов. Они были выписаны из Западной Сибири, и для перевозки до Амура на одно орудие впрягалось до шестидесяти лошадей. При пусках с гор в корень впрягали крупного быка, который сопротивлялся натиску груза, а если падал, то служил тормозом. В конце спуска его труп сдавали бурятам на поедание. А на вершине уже стояла другая пушка, к ней выводили другого упиравшегося быка, не желавшего служить при пушке тормозом. В сплаве по Амуру было не легче, пушки весом в сто пятьдесят пудов на бурных речных перекатах продавливали днища барж, подымать их из воды было делом мучительным.
Екатерина Николаевна в пути оставалась верным другом и незаменимым помощником мужу, умело подбирала ему книги и материалы для докладов и переписок; их отношения, деловые и семейные, развивались по восходящей линии. Супруг дорожил ее мнением, а пожелания женушки были непреложны к исполнению. Их беседы не ограничивались интересами семейного мирка и часто возносились к высоким материям, к философии, искусству и к пониманиям мироздания, где оба собеседника были склонны к оригинальным суждениям.
- Странное впечатление оставляет для меня Европа, - как-то высказался Николай Николаевич.
- Какое же оно? – живо заинтересовалась собеседница.
- У нас все велико, а там мало и незначительно. Там все до мелочей отработано и пригнано в норму. У них нет стимула к будущему, они живут в настоящем, лишены творчества в развитии.
- Как ты думаешь, европейцы понимают русский народ? – в продолжение темы задала Екатерина Николаевна новый вопрос.
- Думаю, что очень мало. Русский народ мне представляется в виде слона, который идет своей дорогой, идет тихо, спокойно и неодолимо. Вокруг тучи мошкары, они жужжат, беспокоят, а слон идет и идет вперед, отмахиваясь хоботом. Так и Россия, мощная, хотя и тяжелая на подъем, идет своим путем.
***
Если в обозрении амурских сплавов обойтись победными сводками, то оно не будет соответствовать истине, той истине, без которой историческая ценность повествования хромает на обе ноги. Из-за неразведанности русла реки баржи садились на мель, и бывало не просто их снять, особенно загруженные тяжелыми пушками, и тогда лезли ватагами в холодную воду, выталкивая судна на стремнину.
Хуже приходилось, когда на реке поднимался шторм, опрокидывая и затопляя баржи и баркасы, тогда опять начиналась работа по подъему судов, вылавливанию грузов и просушкой на берегу под солнцем того, что удавалось спасти. При освоении берега поначалу ставили общий навес для женщин и детей, открытый с фасада и кое-как защищенный с боков. Среди засельщиков имелось немало бродяг и нищих, ни на что не способных. На казаков жалоб не было, но находились хитрецы, прикидывавшиеся больными. Их селили в отдельное помещение на половинный паек, и тогда «больные» разбегались из лекарни.
Вместе с людьми страдала скотина; запасенных кормов и сена недоставало, приходилось останавливаться, накашивая траву, но все же во втором сплаве пало от голода около двухсот голов скота. Вдобавок ко всему, на седьмой день сплава разыгрался тиф, перебрасываясь с одной баржи на другую, с которым не удалось совладать на всем пути и даже долго после прибытия на место. Как ни уберегали переселенцы от болезни детей, двоих малолеток пришлось захоронить на чужих, пустынных берегах. Еще и сотня казаков из второго сплава решила вернуться домой, в Забайкалье. Уговоры не возымели действия. Обратный путь оказался тяжелее, чем ими ожидалось. Возвращенцы перешли на подножий корм, ели траву из-под снега, кору молодых деревьев, падших лошадей. Достигнув урочища Койнукан, встали на отдых у тунгусов.
К северу от рек Зея и Бурея обширная и неизвестная область, царство непроходимых гор и сплошных лесов. Другая планета. Знатоки много сказывали о стаях беспощадных рыжих волков, умело окружающих добычу и расправляющихся с ней. Да и Амур был пустым до самого устья. Для Муравьева задача из задач – как сделать дикую Сибирь привлекательной для заселения?
В июне 1855 года переселенческий отряд прибыл в Мариинск. Михаил Сергеевич Волконский, сын ссыльного декабриста генерал-майора С.П. Волконского, был поставлен одним из руководителей сплавов. Он родился в Петровском заводе, в детстве учителями были просвещенные декабристы А.В. Поджио, П.А. Муханов, М.С. Лунин. В Иркутской мужской гимназии Миша получил золотую медаль. Талантливого молодого человека Муравьев определил на службу в Главное управление Восточной Сибири и приобщил к своим делам. Отметим, что Михаил Волконский, будучи живым свидетелем выдающихся деяний графа Н.Н. Муравьева-Амурского, собирал материалы для его биографии. Они были переданы И.П. Барсукову для подготовки биографической книги графа. Позже М.С. Волконский был назначен членом Государственного совета.
Во второй экспедиции М. Волконский заведовал снабжением, отвечал за набор и доставку крестьянских семей. Он выбрал место заселения для пятисот крестьянских душ между Мариинским и Николаевским постами. Переселенцы поначалу вырыли землянки, а к зиме построили избы, разбившись на небольшие хутора. Вместе с домохозяевами новоселье справила не унимавшаяся тифозная болезнь, в подруги к ней прибилась и цинга. В борьбе с эпидемией погибли оба доставленных на целину фельдшера. Но люди не сдавались. Закупили три десятка лошадей, так что на семью стало не менее двух лошадок. Рогатого скот было двести двадцать голов, мелкого скота и птицы всем в достатке. Начали освоение земель, с туземцами открылась торговля, и поселения достигли известного благополучия. Амур становился русской рекой.
***
В Мариинск опять прибыли китайские послы, те, которые не нашли цзянь-цзиня Мурафу в Горбице и поплыли по Амуру в его поисках. Их разместили в единственном доме поста, построенном для агента Российско-Американской компании Овчинникова, где устроили показ завоеваний Англии в разных частях света и ее виды на здешние владения. Сообщили также, что императором указано собрать в Сибири стотысячную армию, чтобы «истребить коварных и своекорыстных англичан» и подавить в дружественном России Дайцинском государстве смуту, устроенную иностранцами. На переговорах Муравьев закинул крючок на присоединение к России Приморского края, чтобы китайцы рано или поздно проглотили наживку:
- Россия не может допустить английской экспансии амурских земель, что в интересах Китая. Союзная эскадра уже блокировала Охотское море. Для компенсации произведенных затрат и новых больших военных и других расходов по охране наших и ваших земель Россия настаивает, чтобы граница между нашими странами проходила по рекам Амуру и Уссури.
- Мы не можем принять это предложение. Ваш Сенат признал границу не по Амуру, а по реке Горбица и по линии хребта от ее верховья, - упорствовали китайцы, ошарашенные неожиданным поворотом переговоров.
- За прошедшие два года обстановка изменилась, и прежняя нота Сената утратила силу. Только Амур, а не Горбица, защищает наши державы от покушений иностранцев с моря и представляет естественную и бесспорную границу, устраняющую всякий повод к всевозможным недоразумениям меж нами, - цзянь-цзинь Мурафа был тверд как скала.
После недельных переговоров послы уехали не с пустыми руками, а со щедрыми подарками, не зря же они в погоне за Мурафой одолели пару тысяч верст.
Переговорщики отбыли с перспективой расстаться не только с Амурским, но еще и с Уссурийским краем, а генерал-губернатор отправил в Китайский трибунал лист с новыми территориальными запросами, а также донесение в Петербург о ходе состоявшихся переговоров и просьбу о подтверждении своих полномочий в отношениях с китайцами. Запрос на присоединение Уссурийского края был не муравьевской прихотью, а крайней необходимостью. Обладание Амуром без прибрежья Японского моря не могло иметь решающего значения для России, ибо его устье, скованное льдами основную часть года, не давало ей гарантии прочности Востока. Время покажет, что новые требования Муравьева китайцами будут положены в основу пограничного соглашения. Им приходилось решать сложную задачу. Если отказать России в уступке Амура, то она в союзе с европейцами все равно захватит его и вместе с ним незащищенный Уссурийский край, но тогда англичане выторгуют себе базы на маньчжурском побережье, а их китайцы боялись пуще всего. Не лучше ли допустить на спорные земли Россию, и тогда она станет защитным буфером исконным китайским землям от европейцев? Дата мариинской встречи, десятое сентября 1855 года, станет прологом к амурскому разграничению.
К тому времени англичане, развязавшись с Крымской войной, без промедлений начали очередную опиумную войну с Китаем. В 1856 году английская эскадра интенсивными бомбардировками сожгла Кантон, захватила его, подвергнув разграблению. Через два года был занят порт Тянь-цзинь, и колонизация Китая значительно усилилась. Россия в обмен на ожидаемые территориальные уступки предлагала Китаю военную помощь.
Недавнее нападение заокеанской эскадры на Петропавловск-Камчатский обеспокоило не только российское, но и китайское правительство. Соседние империи оказались в общей опасности и вынуждены были искать пути к сближению. Для Богдыхана соседство с Россией казалось раем в сравнении с английским присутствием. Россия виделась ему прикрытием от захватчиков, колонии которых распространялись на полмира.
Дипломатическая тонкость муравьевского послания в столицу состояла в том, что в нем не имелось прошения выставить Китаю новые претензии, на что у правительства недоставало решимости, а всего лишь получить полномочия от нового царя на дальнейшие переговоры, а он, Муравьев, своего уже не упустит. Не как адмирал Путятин, сдавший самураям половину Сахалина.
Несмотря на предостережения Нессельроде, Великий князь Константин разделял муравьевские начинания, склоняя к тому Александра Второго, о чем спешил сообщить генерал-губернатору: «Государь Император соизволил признать необходимым … утвердить за Россией весь левый берег Амура, получить право свободной торговли с Китаем … и поручает вам вступить с Китаем в сношения и заключить формальный договор». Вот достойное решение Государя, уверенного в четких и решительных действиях наместника. Полномочия по Амурскому делу, данные Муравьеву царем Николаем Первым, подтверждены преемником! Это победа над консервативным Петербургом. Остальное – за ним, Муравьевым, и всякий другой исполнитель здесь и неуместен, и неудачен, а начало успеху положено, - укреплена тихоокеанская береговая линия, по всей протяженности Амура появились русские посты и поселения. Проложен путь к Великому океану.
***
Будучи на поселении на острове святой Елены, Наполеон, занявшись анализом прошлых удач и неудач, заметил: «Когда душа искрится, разум и здравый смысл дремлют». Эти искрения частенько захватывали душу Муравьева, даже чересчур. Гневные состояния в преодолении препятствий стали ему второй натурой. Когда несколько английских кораблей в мае подошли к заливу Де-Кастри, он был уже покинут русскими судами.
Казаки отсиделись в глубине залива, избегая столкновения с превосходящими силами.
Высаженный десант, не обнаружив на берегу что-либо ценного, разорил местную аптеку, только и всего, но столь незначительный инцидент вызвал у генерал-губернатора, которому была выгодна любая стычка с английскими отрядами, приступ непреходящей ярости. Военные действия стали бы ему козырем в предстоящих переговорах с китайцами, а тут упущена такая возможность!
Виновника не пришлось долго искать, им оказался есаул Имберг, сотня которого стояла рядом, на озере Кизи, и должна была разгромить высадившийся вражеский десант. Арестовать и расстрелять! И немедленно, не дожидаясь никакого суда! Взвод казаков был выведен на место казни и приступил к копанию могилы, а к Екатерине Николаевне, сломя голову, примчался гонец от подполковника Сеславина: «Матушка! Спасите!» В ожидании расстрела Имберг стоял на костылях, больной от цинги.
Генерал читал приговор за измену, когда прибежал посыльный и сбивчиво доложил, что Ее Превосходительство настоятельно просит Его Высокопревосходительство срочно и без отложения прибыть к ним на баржу. Судья ушел на призыв доброй феи, вернувшись, объявил взять есаула под стражу на две недели с исполнением черной работы. Все вздохнули с облегчением. Есаул заплакал.
Матушка-защитница, как ее нарекли служивые люди, храбро бросалась на генеральские приступы, зная, что генерал никогда не отменяет принятые решения, но знала и то, что кроме нее никому не дано заступиться за виновных. Матушка и на этот раз добилась своего. Сотник Алексей Имберг был помилован, но от должности отстранен. Его сотня передана под начало Гавриила Скобельцына. Позже генеральский гнев был сменен на милость, и есаул, наравне с другими защитниками Амура, представлен к награде.
Если бы осуждение Имберга, скорое и незаслуженное, можно было отнести к числу редких, случайных недоразумений! Нет же, вести о самоуправстве грозного генерала катились по Сибири, догоняя одна другую. Слухи разносились наперебой, обсуждались, переиначивались, вызывая осуждение и одобрение, у кого что. «В минуту гневной вспышки был страшен, но проходил час, и он уже являлся добрым и участливым отцом-командиром», - вспоминал М. Демидов, участник сплавов. О том же твердил и П.И. Пахолков, нерчинский коммерсант: «… любой подчиненный, обиженный им, через четверть часа объяснений забывал все обиды и готов был идти за ним в огонь и воду … по его приказанию идти на смерть».
У добродетельного читателя возникнут осуждающие мотивы к деспотическому характеру генерал-губернатора, и поделом. Но все-таки, зададимся вопросом, а исполнил бы он великую Миссию, вытянул бы непосильную ношу, оставаясь добродушным и для всех приятным человеком, каких пруд пруди? Вот добрейший Венцель, иркутский губернатор, а впоследствии – российский сенатор. По заметкам М.И. Венюкова, «Вся цель его жизни состояла в том, чтобы не сделать никому зла, но и это ему не удавалось». Можно и не продолжать о понимании значимости его деятельности. Кому же из них двоих была по плечу перетряска громадных территорий? Ответ яснее ясного.
Муравьев привел Сибирь в повиновение и повел ее за собой. В конце концов, он лишь требовал от других то, чему отдавал себя без остатка, требовал безупречного служения Отечеству, только и всего. В том и состояла его нетерпимость, его основной недостаток. Как и другие, Муравьев не обходился без слабостей и недостатков, хотя, конечно, недостаток недостатку рознь, о чем не преминул высказаться великий француз Оноре де Бальзак: «Гении имеют все недостатки обыкновенных людей, но обыкновенные люди … не имеют их достоинств».
***
Летом Охотское побережье блокировала крупная группировка союзников в составе тридцати четырех английских и двадцати двух французских кораблей, взявших берег под наблюдение, изредка высаживали разведывательные десанты. Жители Аяна, опасаясь нападения, ушли из порта по Якутскому тракту вглубь материка. В сентябре, с прибытием сплавной флотилии, укрепление береговых позиций продолжилось уже не на пустом месте. Кроме Мариинска и Николаевска, появился Александровский пост, названный в честь нового государя. Мариинск принял вид деревни с госпиталем, к ней примыкала слобода офицерских домиков и семейных избушек для нижних чинов. Главные оборонительные силы сосредоточены в Мариинске; там же стояли пять плашкоутов и десять баркасов в готовности для переброски войск в Николаевск или по озеру в залив Де-Кастри, по обстановке.
Гарнизон Де-Кастри был усилен сводным батальоном и к нему дивизионом горной артиллерии под начальством полковника Сеславина. По приказу Муравьева, войско расположилось в лесном массиве скрытым лагерем, оставив берег залива и постройки с аптечными магазинами приманкой для неприятельского десанта. По линии укреплений возобновилось строительство казарменных помещений, общее управление дальневосточным гарнизоном Н. Муравьев поручил Камчатскому губернатору контр-адмиралу В. Завойко; центром установлен Николаевск.
Оставив адъютанта Сеславина на командовании гарнизоном, губернатор поспешил с возвращением в Иркутск. Парохода для движения против течения Амура не имелось, и пришлось, теряя драгоценное время, брать курс на Аян и по проторенному пути на Якутск. Екатерина Николаевна сдала Скобельцыну животных из своего хозяйства вместе с свиньей, хрюкающим подарком амбаня. В море из Николаевска вышли на американском паруснике «Паль-Метто», за которым погнался французский трехмачтовый корабль. От погони, длившейся неделю, спасались в густых октябрьских туманах.
Осенние бури бросали баркас, словно скорлупку, волны перекатывались через него так, что ходить по обледенелой палубе не было возможности, и команда сидела в трюме без дневного света. Французскому фрегату, вынужденному выполнять на ветрах пространные маневры, никак не удавалось подойти к увертливому баркасу на расстояние орудийного огня. От погони оторвались.
В Аяне Муравьевым пришлось ждать открытия зимнего пути. В ожидании первого снега генерал-губернатор получил письмо от Сахалянского цзянь-цзиня Фуй-Хунги: «Вы, почтеннейший великий главнокомандующий Муравьев, справедливостью, точностью и необыкновенною твердостью навсегда оставили по себе славу, что обитатели нашей Черной реки вечно будут превозносить Вас похвалами». Черной рекой у китайцев звался Амур, Сахалян – китайский город на правом берегу, но в любезнейшее послание вложена горькая пилюля, а именно – Амур назван «нашей», значит, китайкой рекой. Наяву мудрая восточная политика. Следом за льстивым письмом генералу в российский Сенат поступила жалоба от Китайского трибунала: «Муравьев не заботится о поддержке двухсотлетнего дружественного согласия и твердого мира, а потому просим вразумить его…».
По воспоминаниям участника перехода Ю. Григорьева, в Аяне команда Муравьева разместилась сухо и тепло, получив от Русско-Американской компании щедрое угощение - медвежатину, дичь жареную, горошницу и экзотические вина на выбор: джин, мадеру, ром и русскую хлебную водку. На курево гаванские сигары. Казаки трапезничали допоздна в дружелюбии с местным населением. Попойка шумела плясками трепака под плохонькую гармошку. В офицерском доме творился благородный кутеж. Вдруг в казачий дом влетает хорунжий Попов, командует «Смирно!» и объявляет о появлении в гавани двух или трех неприятельских кораблей; в темноте не разглядеть. Весть отрезвила. Кинулись к оружию, стали спешно укладывать походные чемоданчики и котомки к выходу в Якутск. Уходили уже за полночь, Муравьев - на собачьей упряжке, некоторые из свиты пешком. Утром французский флот, гонявшийся за Муравьевым с целью его пленения, увидел гавань свободной от русских кораблей и ушел в море.
***
И снова, как раньше на Камчатке, боевые действия на Амуре развернулись, едва Муравьев покинул их место, но подготовленная военная хитрость не подвела. Казачья сотня была вооружена новейшими на ту эпоху дальнобойными штуцерами с нарезными стволами и новой тактикой ведения боя – стрельбой залпами. Еще и по заливу были расставлены заранее прицеленные вешки. В начале октября с десяток неприятельских судов вошли в залив Де-Кастри, направив к берегу десант на восьми баркасах, где их ждала засада. Казачья сотня затаилась в кустарниках, а урядник Таскин вызвался поразить офицера, приодевшегося в белую форму. По команде урядника «Пли!» раздался залп, офицер, с ним несколько десантников из командирской шлюпки, рухнули, как подкошенные. Откуда-то заговорила горная артиллерия. Быстрые десантники в момент попрыгали в баркасы и развернули их носами к эскадре. Атака отбита.
На протяжении последующих пятнадцати дней повторные попытки десантирования отбивались, едва баркасы подходили к вешкам, служившим прицеленными мишенями. Эскадра по утрам вела артиллерийский обстрел берега, не причинив особого вреда гарнизону. Казаки, потерявшие за дни осады двоих убитыми и четверых ранеными, отошли в лес. Захватывать берег, откуда рощи и кустарники отстреливались орудийными и ружейными залпами, англичане не захотели и сняли двухнедельную осаду, но эту боевую стычку Муравьев, строивший политику присоединения Амура на английской угрозе, внес в дипломатический актив. В дальнейших переговорах с китайцами он имел козырную карту: «Мы отстояли Амур, значит, он наш».
Путешествие по зимнику от Аяна до Иркутска, в котором Екатерине Николаевне хватило сибирской экзотики, растянулось на полтора месяца. Первую часть пути, до Нелькана, приходилось трястись верхом на оленях, дальше – на собачьих нартах, тоже без комфорта, а на затяжных подъемах еще и своим ходом, облегчая собакам тягу. «Вижу табун собак, запряженных в нарты, - вспоминал участник того похода Петров, - на передней восседает Екатерина Николаевна, вослед кавалькада на оленях, во главе Муравьев… Он спрыгивает с оленя и принимает рапорт».
Испытав на сибирском морозе прелести таежных походов, парижанка больше на них не напрашивалась, напротив, в ней проснулась ностальгия по милой и ухоженной Франции. Суровый климат Сибири не стал Екатерине Николаевне благоприятным и сказался на ухудшении зрения. Ей запретили смотреть на слепящий сибирский снег, но куда смотреть, если сверху солнце, внизу снег, и зима в полгода?
Глава 4. Холодный Петербург
В Иркутск отряд прибыл под новый год после утомительного девятимесячного путешествия. Когда было управлять краем? Здесь Муравьева ждало сообщение о назначении полковника Корсакова военным губернатором Забайкальской губернии и наказным атаманом Забайкальского казачьего войска. Николай Николаевич тут же отправил на него представление к генеральскому званию, которое было быстро удовлетворено. Следующим шагом стало направление молодого дипломата Волконского в монгольскую Ургу на разведывание обстановки в китайской стороне, какие там у них настроения, есть ли намерения препятствовать третьему русскому сплаву по Амуру, подготовка к которому новым Забайкальским губернатором уже началась. Ургинскому амбаню Бэйссе Муравьев наказывал передать дружеский поклон и заверения в готовности помогать Китаю против любых иностранных посягательств. Просил также напомнить ему о захвате Индии англичанами.
Помимо китайских приготовлений, генерала волновала судьба Сахалина, оказавшегося островом, оторванным от материка. По русско-японскому договору, заключенному в 1855 году Путятиным, остров признан «неразделенным между Россией и Японией», и за него предстояло бороться. Курилы тоже поделены среди гряды, по проливу Фриза.
Как бы на Сахалине не заявились заморские гости! Еще в 1853 году Г. Невельской пытался закрепиться на Сахалине, направив на остров, в районе залива Томари-Анива, Николая Буссе с командой из шестидесяти четырех солдат, который соорудил военный пост, провел на нем зимовку с обследованием острова и с составлением карты. Буссе стал первым начальником Сахалина. Но с начавшейся Крымской войной пост был снят из-за опасности его разгрома.
Аналитические записки Муравьева и сегодня являют образец для подражания внешнеполитическим ведомствам: «…рано или поздно придется уступить североамериканские владения наши. Нельзя при этом не иметь в виду другого: господствовать на всем Азиатском побережье Восточного океана. Мы допустили в эту часть англичан, но дело еще можно поправить». За чтением этих строк как не согласиться с Б.В. Струве, который видел в нем «провидящий ум государственного деятеля, предоставившего отечеству возможность играть подобающую роль на всемирном рынке Тихого океана». Преобразователю земель, потрясшему весь тихоокеанский рынок, был доступен дар провидца. Как прав Струве в упоминании всемирного рынка, подвергнутого Н.Н. Муравьевым решительной ревизии, если спустя полтора века город Владивосток выступит с претензией на роль морской столицы стран Азиатского Тихоокеанского региона!
Английская угроза не была надуманной. Еще в 1853 году был поставлен пост Константиновский в Императорской гавани, одной из лучших гаваней мира, расположенной в Татарском проливе. Гавань приглянулась тем же англичанам, давшим ей в следующем году название гавани Барракута. В ней адмирал Путятин спасался от английской эскадры и затопил фрегат «Паллада», чтобы не сдать мореходную гордость противнику. Адмирал остался без фрегата, пост Константиновский был снят, но доводы Муравьева возымели действие, и последовало Высочайшее указание о занятии Сахалина Российско-Американской компанией. Началось заселение южной части острова для воспрепятствия проникновению переселенцев из Японии и Кореи.
Русский остров Сахалин не будем путать с китайским городом Сахалян. Оба названия происходят от маньчжурского названия реки Амур: Сахалян-Улла, что означает «Камень на черной реке». Амур называли черным в отличие от китайских рек с водами, желтыми от переносимого песка. На старых картах это название по ошибке было отнесено к непоименованному острову, а на новых картах добросовестные картографы перенесли название острова со старыми ошибками. Приставка про камень для ясности отброшена, а основное слово переиначено на русский лад. Получился Сахалин.
Что до расходов на Амурское дело, то чиновники обходились прежними советами экономии скудных сибирских доходов. Какую экономию можно было получить, если население края надо было отыскать, чтобы с него налоги собрать. Приходилось экономить по статьям и сметным расходам, завышая в них цены на закупаемые товары. Да и российская казна после Крымской войны оскудела. Больше помощи губернатор получал от купцов, которых сам же нещадно преследовал за стяжательство. Но с вестями об амурских сплавах иркутские купцы вошли в состояние радостного ожидания перемен и вносили на них значительные пожертвования, давая повод к укреплению мира с суровым губернатором. Оно состоялось в зале благородного Собрания на обеде, принятом Муравьевым от купечества в их общих интересах.
Переложив на Корсакова, надежного соратника, всю работу по подготовке и проведению третьего сплава, Николай Николаевич отправился в столицу, где надо было представиться новому царю и упрочить столичную поддержку Амурского дела. Обстановка для того представлялась благоприятной. С англо-французами после Крымской войны был заключен мир, что снимало напряженность на востоке. После не подтвердившихся путятинских сообщений о судоходной непригодности Амура правящие лица меняли свое представление о водной артерии, соединяющей материк с морем, и проведенные сплавы были лучшим примером тому. Государь выражал благорасположение Муравьеву. При новом царе уходили плохо настроенные к губернатору министры; следовало выяснить, с кем предстоит иметь дело наперед.
Петербург встретил ненастьем. И морозов не было, но слякоть под ногами, промозглый ветер, густо напитанный влагой, выстужал лицо до костей. Погода колючая, коварная. Весной 1856 года Н. Муравьев, находившийся в Петербурге, отдает команду Корсакову возглавить третий амурский сплав. Завалишин тотчас откликается на готовящуюся экспедицию статьями о вредных последствиях присоединения Амура, распечатанными на всю Европу журналом Герцена «Колокол». Но и пусть знают. Третий амурский рейс в сто десять барж спустился под командой подполковника Н.В. Буссе. Корсаков поставил еще три поста, на реках Кумара, Зея и на Малом Хингане. Из Поднебесной пришли сообщения о том, что в стране растет возмущение династией, что правительство чувствует свою гибель и видит бесполезность отказа Муравьеву в сплавах, но и страшится притязаний европейских держав. Тайпинское восстание приняло угрожающие размеры, ослабляя династию Цин. Наступило время решительных действий.
***
В мае Муравьевы выехали в Мариенбад для лечения, в чем Николай Николаевич нуждался, жалуясь на приливы крови к груди и приступы кавказской лихорадки. Для его режима напряженной работы недоставало сил. Курорты чешской Богемии, знаменитой минеральными водами и архитектурой эпохи средневековья, привлекали европейских знаменитостей, начиная с английских королей. Лечение пролетело как один сладкий миг, и из райского Мариенбада с изысканным обслуживанием и заботой о пациентах – возвращение в ненастный Петербург с коварными интригами царского двора. Для руководящей элиты он красный генерал, для либералов – сибирский сатрап. Ему приписывали вину за действия по присоединению Амура и повышению расходов на окраины. Вконец испорчены отношения с Третьим отделением, собиравшим статьи и корреспонденции Д. Завалишина наподобие таких, как: «Муравьев революционер, да еще какой!» После того, как генерал отодвинул Запольского, а Завалишину, стремившемуся вклиниться в управленчество, строго указал «не в свое дело не соваться», обиженный декабрист стал ему пожизненным врагом.
Н. Муравьев и без того не ощущал полного царского доверия, каким пользовался при Николае Первом, а вдобавок царедворцы плеснули масла в огонь, отказав ему в персональном месте на коронации Александра Второго, состоявшейся в августе 1856 года. Они старались всячески отдалять генерал-губернатора от престола, даже на коронации упрятали в общей массе, дабы присутствие сибирского властелина было мало заметным. И все же Государь не забыл вручить Николаю Муравьеву орден Александра Невского, украшенный бриллиантами. Коронация царя была ознаменована помилованием декабристов, отбывающих сибирское наказание на протяжении тридцатилетия, и разрешением на их возвращение из ссылки. В тот же день Муравьев откомандировал М.С. Волконского, сына декабриста Сергея Волконского, в Иркутск с долгожданной и радостной вестью.
За первой пощечиной Н.Н. Муравьеву прилетела и вторая: распоряжаясь добрым десятком генералов и адмиралов, он был обойден в очередном повышении звания. Царедворцы мстили ему за то, что он для них чужой, за его независимость, еще за то, что с первых дней прихода к власти оторвал от придворной камарильи доходные «казенные остатки» сибирских золотых приисков. Для сановников и чиновников выдающийся государственный деятель был тем же слоном, в образе которого Муравьев рисовал Россию в ее отношениях с иными странами.
В оскорбленном самолюбии и отсутствии к себе Высочайшего доверия вспыльчивый генерал посчитал невозможным исполнение Амурского дела. Слон в муравьевском обличье протрубил тревогу и подал Государю прошение об отставке. Отставка не была принята, о чем царь уведомил Муравьева через нового военного министра Сухозанета.
Но министр генералу оказался не авторитет, и, вопреки царскому пожеланию, заявление оставалось лежать в канцелярии. Возникла щепетильная ситуация - верноподданный не принимает монаршее пожелание! И все это в запутанной обстановке, когда Амурское дело находилось в подвешенном состоянии и надежды на благополучное завершение – никакой! Кто из столпов Отечества мог бы исполнить невозможное и решить Тихоокеанский вопрос с наибольшей пользой для России? Царю-императору стало ясно, как в Божий день, что кроме этого прозорливого, неустрашимого и дерзкого генерала нет другого человека в империи для исполнения великой исторической роли.
Смирив гордыню, царь обратился к брату, Великому князю Константину Николаевичу, вмешаться в дело и переломить настрой упрямого генерала. Царь делал ставку на давние доверительные отношения меж ними, на то, что Муравьев, в силу добропамятства, не сможет отказать многолетнему защитнику. Царь не ошибся, князю «удалось подействовать на сердце Муравьева и убедить его не оставлять своего поста». Вскоре Государь на личной аудиенции подтвердил полномочия Муравьева для заключения нового трактата с Китаем. Он вручил генералу ключик к решению Амурского вопроса, обещавшего стать для России спасительным кругом. После подписания унизительной Парижской конвенции России, побежденной в Крыму, в самую пору показать надменной Европе, что у нее есть интересы поважнее европейских делишек.
Получив отказ в отставке, Муравьев, тем не менее, взялся за подготовку передачи дел преемнику. Не раньше, так позже, вопрос придется решать. Собственно, кандидат на высокую должность шел к ней годами и был на примете у Муравьева. Речь идет о Михаиле Семеновиче Корсакове, который еще штабс-капитаном признал в Н. Муравьеве флагмана русской восточной политики, равно как и личного наставника и командира на долгие годы их совместной службы. Михаил Корсаков выделялся инициативой и преданностью долгу. Сотрудничество Муравьева и Корсакова, одержимых идеей открытия пути к Океану, переросло в крепкую дружбу, спаянную искренним душевным расположением.
Окончательно остановившись на кандидатуре, губернатор согласовал с монархом свое предложение. В письме Корсакову он пишет: «Я доложил Государю, что ты должен быть преемником, и он принял это с одобрением. Итак, ты должен посвятить себя службе в Сибири надолго. Но для того, чтоб все это могло совершиться, я сам остаюсь на несколько лет». Этим же письмом Муравьев намечает сплав по Амуру на следующий год.
Новый проект, поданный генерал-губернатором для введения административного управления присоединенными территориями, состоял в образовании Приморской губернии с вхождением в нее Камчатской области, Приамурского и Удского, с центром в Охотске, краев, одобрен и принят правительством. Казакевич был назначен военным губернатором образованной губернии и командующим Сибирской флотилией, пополненной пятью судами американского изготовления. Центром Приморья стал город Николаевск. Отметим, что в указанную губернию не входил Уссурийский край, который позже и станет называться Приморским. Знаменательно, что с этого Акта Приамурский край еще до заключения российско-китайского (Айгунского) договора официально включен в российские владения в Азии, и это решение принято помимо воли и желания Китая, но без всякого сопротивления. Китайское правительство по молчанию признавало право России на владение, а значит, и на обязанность защиты устья Амура и острова Сахалин.
Но отчего так? Ответ читается в письме Б.К. Кукеля: Муравьев «поставил себя так, что его сильно побаивались, видя в нем энергичного распорядителя, и боялись его прогневить, часто соглашаясь с его доводами помимо своих желаний... его боятся как огня и говорят, что этот генерал все сделает, что захочет, и если вздумается им навредить, то трудно будет спастись». В Пекине удивлялись смелости русских, ходивших по Амуру и ставивших на нем села и города. В итоге, по книге И. Барсукова, «китайское правительство считало Амурское дело конченным на тех основаниях, как им Муравьевым было предложено их уполномоченным десятого сентября 1855 года в Мариинском порту… оно даже потеряло всякое право протеста на занятие нами левого берега Амура … и не желает заключать нового трактата, опасаясь гласности перед своими подданными».
***
Муравьев наконец-то увидел благоприятные изменения в восточной политике правительства. Взамен ушедшего Нессельроде ему в союзники появился Александр Михайлович Горчаков, вновь назначенный министр иностранных дел. После Крымской войны, когда Российская империя утратила былое европейское влияние и даже лишена права на обладание Черноморским флотом, в Европе стала известной многозначительная фраза министра А. Горчакова: «Россия сосредотачивается». Но где? Как оказалось, на Востоке! И на провозглашенный тезис лучшее пояснение мог дать сибирский управляющий Муравьев. Если Россия на южных границах не смогла отстоять Севастопольскую крепость, то на восточных рубежах она вознамерилась заполучить континент! Сказочная компенсация, а русский флот стараниями дипломатии в скором времени выйдет на черноморскую волну, за что А.М. Горчаков к титулу князя получит звание Светлейшего.
Неимоверные усилия, предпринимаемые Н.Н. Муравьевым на протяжении девяти лет, наконец-то дали результаты. Лед тронулся, ломая вековую мерзлоту неверия, недопонимания и косности. Генерал-губернатор пишет Корсакову: «Дело Амура решительно поддерживается правительством, теперь не только Государь и Великий князь, но и все министры в пользу его. Наконец, в глазах и мнении Государя, Великого князя и военного министра ты – преемник мой в исполнении дела, которое должно вознаградить Россию за все то, что она терпит от Запада».
Тезис Муравьева об отношениях России с Западом и Востоком остается удивительно злободневным и в наши дни, словно на том письме чернила не просохли. Западная русофобия имеет древнюю историю и с годами только усиливается. В двадцать первом веке Россия для русофобов, если уточнить, то - для англосаксов, все та же дикая северная страна, населенная варварами, которую следует наставить на путь сомнительных западных ценностей. В письме брату Валериану Муравьев писал: «Россия может поладить с Англией, только унизив себя и утратив всякое влияние в Европе», но то послание вовсе не к брату, а в двадцать первый век.
Военные походы на восточное «жизненное пространство» не перечислить, начиная со времен спасителя Руси князя Александра Невского, разгромившего немецких рыцарей на Чудском озере. Чем все-таки вызвана непрекращающаяся антирусская неприязнь? Конечно, гигантскими размерами страны и неукротимостью духа народа, закрепившего за собой необозримые пространства. Может быть, европейские народы хотели бы стать такими же великими и могучими? Или они не считают себя в безопасности, пока рядом ходит большой русский слон, способный от скуки или по недогляду растоптать попавшиеся под ноги мелкие сообщества?
Слон не слон, но, оправдывая фамилию, Н. Муравьев тащил тяжести подобно муравью, первейшему силачу, взваливавшему на себя груз, десятикратно превосходящий вес собственного тела. Не только символ маленького силача напоминает нам ассоциация с образом Муравьева, но и его свойства мстительного насекомого, являющегося, к тому же, неисправимым общественником. Так вот откуда у генерала прорывается гнев, обрушивающийся на тех, кто не вписывается в его представления о должном порядке, тот гнев – это жало насекомого-бойца в его беззаветном служении семейству.
Муравьев, стройный и поджарый человек невысокого роста, с дьявольским огнем в глазах, вспыльчивый и резкий в суждениях, способный к безжалостному уничтожению противника, никогда и ни при каких обстоятельствах не отступающий от поставленной цели, какой бы недосягаемой для других она ни казалась. И он же – сугубо общественное существо, лишенное всякого эгоцентризма, признающее единственно жизнь в колонии, где все должно быть подчинено стройному миропорядку со строгим распределением обязанностей между колонистами во имя единого и справедливого сосуществования. Маленькое жалящее существо, человек, ставший при жизни легендой Сибири. Его несравненные деяния тем ярче засияют на российском небосклоне, чем весомее будет становиться значение Дальнего Востока в делах государства. И тогда свершения Николая Муравьева будут приравнены деяниям Петра Великого и Екатерины Великой. Они еще впереди.
Прокопий Иванович Пахолков, нерчинский пароходовладелец и сподвижник генерала, завещал свои воспоминания о Муравьеве издать в 1954 году, веком спустя после занятия Амура первыми поселенцами, когда общество в полной мере оценит его заслуги. Но Пахолков не угадал, понадобится еще полвека, чтобы началась серия Восточных экономических форумов, на которых Владивосток будет принимать лидеров государств Юго-Восточной Азии и тысячи российских и зарубежных предпринимателей, которые положат начало золотому веку Дальнего Востока.
Но то будет когда-то, а пока Муравьев видел, что на первые нужды для исполнения намеченной программы ему потребуется еще лет пять, понимая, что «по причинам чисто физическим» вряд ли протянет сибириаду более трех лет. А программа оставалась прежней: «не оставлю своего поста, не исполнив окончательно разграничения с Китаем и Японией». Об этом же говорил писатель Гончаров: «Муравьев нарочито создан для переворотов в пустом и безлюдном крае. Он совершил их немало. Об этом скажет история».
***
С окончанием Крымской войны генерал-губернатор отдал приказ генералу Венцелю о возвращении основной части войск с устья Амура. Для обеспечения их переброски К. Венцель обратился с просьбой к М. Корсакову, забайкальскому военному губернатору, заготовить по маршруту возврата войск ряд пунктов с запасами продовольствия, что и было принято к исполнению. Корсаков начал третий амурский сплав, отправив в начале июня первый транспорт с продовольствием. Флотилия, возглавляемая подполковником Буссе, состояла из ста восемнадцати барж и плотов с тремястами тысячами пудов груза. Разместив запасы провианта на четырех постах, Кумарском, Усть-Стрелочном, Хинганском и Сунгарийском, флотилия в конце июля прибыла в Мариинск. Путь к эвакуации войск был открыт, но кто бы знал, насколько он окажется трудным, а для многих участников закончится трагически. Подниматься вверх против течения реки, пустыней, с оружием и амуницией, оказалось делом, выходящим из круга обыкновенных событий.
Из Мариинска войска уходили тремя отрядами. Уходили по необжитому амурскому берегу вверх по течению и тянули за собой бичевами лодки с поклажей, а тянуть надо было две тысячи триста верст. Завидный сюжет художнику Репину для картины «Бурлаки на Амуре», а бурлаки шли и голодали, недомогали, на ночлеги устраивались без помещений. Под командованием полковника Сеславина, личного адъютанта губернатора, шел первый отряд по берегу и дошел до пункта назначения, не потеряв ни одного бойца из тысячного состава. Что ж, на то они и казаки, люди закаленные и приспособленные к природе.
Хуже было с линейными частями. Второй отряд из восьмисот солдат в изнурительной дороге от голода и лишений потерял пятьдесят два человека. Основные потери пришлись под окончание похода, после Усть-Стрелочного поста. Третий отряд из трехсот семидесяти солдат и девяти офицеров Тринадцатого батальона под командой Облеухова вышел из Мариинска поздно, когда лучше было перезимовать на месте, что командиру и предлагали, но подполковник спешил с возвратом из личных интересов, на собственную свадьбу. К ледоходу отряд добрался до Кумарского поста, где решили ждать ледостава и продолжить путь по зимнику. Вырыли землянки, изготовили санки для перевозки грузов и продовольствия, которого было в обрез. Наступили морозы, зимней одежды не было, ночевали в поле у костров, разгребая снег.
Положение стало настолько жутким, что Н. Муравьев наказал казаку Р. Богданову описать его во всей беспощадной правде, но опубликовать только после собственной смерти. Приведем эпизод, когда солдаты бросили жребий, кого из них забить на варево, но бедняга, которому он выпал, сбежал из лагеря, чтобы броситься со скалы, настолько ему претило стать обглоданным сослуживцами. С той скалы он увидел разбившегося внизу барана, который таким же образом спасался от волка. Сходная участь. Приговоренный солдат и сдал барана на круг взамен себя. Облеухов же на единственной лошади уехал в Усть-Стрелку, выслав оттуда казаков на санных повозках на спасение гибнущего отряда.Удалось спасти многих больных, обмороженных солдат, но все же потери составили сто два человека. Ошибки были, и большие, прежде всего обусловленные слабой поддержкой из центра. Н. Муравьев видел их и горько переживал, но понимал, что «если мы не решим заселение сегодня, то завтра уже могут не позволить. А наши ошибки после исправят».
Горькие итоги переходов дурно отозвались на репутации Н. Муравьева, однако, освоение края продолжалось. Крестьянские семьи из Иркутской и Забайкальской области, переселившиеся на Амур во втором сплаве, основали пять деревень. Исключительную роль в завоевании водного пути к Океану сыграли забайкальские казаки. Их руками сбиты сплавные плоты; многие из пионеров заселения поплатились жизнями, умирая от неурядиц, неизбежных при крупных исторических событиях. Но все же, на океане стояла Сибирская флотилия, а в устье Амура разместились гарнизоны сухопутных войск. Муравьев строил планы освоения востока на предстоящий год, направив в столицу доклад о заселении левого берега Амура. Впереди – четвертый сплав.
***
В декабре 1856 года Н. Муравьев возвращался из Москвы в Иркутск. По пути посетил Тельминскую фабрику, чтобы проверить положение фабричных рабочих, находившихся в полу-крепостной зависимости, и отправил распоряжение Корсакову приготовить к приезду обед на славу в узком дружеском кругу. В предновогоднем послании были перечислены приглашаемые друзья-товарищи: иркутский губернатор адмирал Карл Венцель, декабрист Александр Поджио, есаул Рыкачев, состоявший для особых поручений, да чтоб непременно был экзекутор Главной управы Гермоген Трапезников. Дружный квартет единомышленников дополняли два генерала – Михаил Корсаков и Николай Муравьев. Стол следовало накрыть внизу губернаторской резиденции. Почетный караул не выставлять, не было в нем необходимости, да и зима стояла морозная.
Кто же они, близкие губернатору люди? Декабрист Александр Викторович Поджио, получивший двадцать лет каторги, проявлял лучшие свойства итальянской расы. В его облике, черных жгучих глазах, характерном профиле и в горячих выражениях дружбы с первого взгляда угадывалось южное происхождение, искренность и прямодушие в отношениях. В Сибири итальянец женился на Л. Смирновой, классной даме Иркутского института. На встречах в домах Волконских и Трубецких Александр Поджио, и с ним Петр Муханов, своим «просвещенным умом, приветливостью и выработанностью взглядов на условия сибирской жизни больше других пленяли» участников бесед, вспоминал Б.В. Струве. Черты гуманности и снисхождения к недостаткам людей, малодоступные губернатору, влекли его к итальянцу, будто святыня паломника для очищения души от прегрешений.
А.В. Поджио сдружился с Муравьевыми очень коротко, не позволяя себе демонстрировать окружению близость отношений с губернатором, так желанной для всех и каждого. Несмотря на все настояния Муравьева, он никогда не появлялся на губернаторских приемах и балах. Скромность поразительная. Летом, когда генерал уезжал на Амур, Екатерина Николаевна, губернаторша, переезжала в небольшой домик Поджио и ютилась там в одной комнате, имея в нем душевное успокоение и уют.
Александр Поджио в 1838 году был переведен из Петровского завода в Усть-Куду Иркутской губернии, где находился его старший брат Иосиф, вышедший из восьмилетнего тюремного заключения в одиночной камере. В тюрьме здоровье узника было безнадежно подорвано; Иосиф Викторович умер в 1848 году и похоронен на Иерусалимском кладбище, имеющем большую историю.
Место под главное кладбище Иркутска отведено в 1772 году на Иерусалимской горе и исправно действовало полтора века, приняв в подземные покои добрую сотню тысяч усопших. Город мертвых душ. В тридцатых годах прошлого века горсовет решил закрыть кладбище с последующим переоборудованием под парк культуры. Пролетарская культура на костях, дело привычное, но вот только надгробья и памятники, имеющие историческую ценность, зачем-то были уничтожены. Каким-то чудом сохранился памятник Иосифу Поджио. Вероятно, революционерами двадцатого века декабрист признан «своим». Захоронения «чужих», среди которых немало героев нашей повести и настоящих патриотов России, сравнены с землей. Парк культуры и отдыха, с аттракционами, предприятиями питания и танцплощадками, действовал с полвека и тихо зачах. Ныне здесь возведен историко-мемориальный комплекс; на Аллее Памяти почетное место занимает памятник декабристу И. Поджио.
Мало известно о Гермогене Трапезникове, горном исправнике золотых приисков, а был он из знаменитого рода Трапезниковых, насчитывавших до тридцати фамилий и внесших огромный вклад в развитие Иркутска и Сибири. Начало роду положил некий Трофим из поморских крестьян, прибывший в Сибирь в конце семнадцатого века.
ГЛАВА 5. Четвертый сплав. Проводы Путятина
В продолжение истории о преобразовании северо-восточной Азии обратимся к воспоминаниям участника событий, Михаила Корсакова, друга и ближайшего соратника Николая Муравьева. «Какая прозорливость! – восклицает Михаил Семенович, - Амур еще не присоединен, предстоит еще его вернуть, а Муравьев уже готовит для него и засельщиков, и оборонителей. По этому приказу переселяется из Забайкалья конный полк и пешая бригада с женами и детьми». Загодя, летом 1956 года, строятся баржи для семейств и плоты для скота и лошадей. Конный казачий полк предполагалось разбить по сотням для высадки и возведения поселений в четырех местах: в устье Зеи, на Сунгари, в устье Уссури и на большом острове Сучи, образованном протокой Амура против Мариинского поста. Казаки распределялись по всему течению реки вплоть до Охотского моря.
Однако же, Амурский комитет, состоящий из министров под председательством Великого князя Константина, отклонил проект заселения, мотивируя его вредностью для переговоров с Китаем. На решение высокого ведомства генерал Н.Н. Муравьев налагает свое решительное заключение: «Имея дело с китайцами, надо действовать, а не говорить!» Но каков генерал, подвергающий резкой критике решение государственного органа и обвиняющий его в бездеятельности! И какой смельчак не был бы разгромлен за подобный реверанс? Но этим смельчаком был Муравьев, и на его рапорте молодой император нанес повеление: «Поселение трех сотен Амурского полка разрешить ныне же».
Заметим, что царь Александр Второй следовал взглядам отца, предшествующего императора Николая Первого, который в свое время наставлял Муравьева: «Китайцы должны исполнять наши справедливые требования. И если они не захотят, то у тебя теперь есть войска». Благодаря незримому союзу государей и генерал-губернатора, российская империя укрепляла восточные позиции. К радости Муравьева, от военного министра Сухозанета пришло известие, в котором подтверждалось и уточнялось веление царя: «Его Величество ни в каком случае не изменит решимости удержать за собой левый берег Амура на всем протяжении». Сообщалось и о царском разрешении на переселение Амурского полка с семьями, женами, детьми и хозяйством.
В обществе как-то не пользуется авторитетом монархическая форма правления, а ведь в ней имелся немалый положительный смысл. Можно понять революционно настроенную публику, у которой за триста лет правления дома Романовых к ним возникла предубежденность и неприязнь. С чего бы вдруг одному семейству даны на поколения и власть, и деньги, и почет? Ниспровергатели царской семьи не задумывались об ее особой ответственности перед государством, умноженной на заботу о потомках рода своего и наставлявшей монархов на путь укрепления державы, процветание которой составляло родовое благополучие. Пусть не всем из них удавалось продвинуть империю широко и прочно, но со времен первого царя, Ивана Грозного, страна гордо разворачивала плечи, кратно расширив начальные славянские владения и породнившись с множеством народов.
Территориальное наследие империи, передаваемое от одного поколения к другому, нарастало, поглотив шестую часть планеты, пока тысячелетнюю державу не захлестнула революционная смута, перечеркнувшая вековые достижения монархии. За семьдесят лет диктатуры временщики, ослепленные утопической идеей мировой революции, сдвинули на задворки коренные российские интересы и пустили по миру доставшееся несметное богатство.
В чем измеряется величие и могущество любой страны? В трех показателях – в территории, ее населенности и в экономической мощи. Других не надо, они производные. Что оставили после себя трубадуры революции, установившие в России «самый передовой и самый справедливый строй?» Оставили распавшуюся на части страну, уполовинив ее население и экономику. Оставили Русь, загнанную в границы семнадцатого века, распустив на все четыре стороны братские славянские народы; потеряли Кавказ и Среднюю Азию. Как-то не удалось «разрушителям старого мира» промотать Сибирь-матушку, богатством которой, по Ломоносову, прирастать должно могущество России. Как не вспомнить добрым словом царскую монархию, по крупицам собиравшую великий задел к процветанию Руси? Не созидателям однажды достался этот задел.
***
Но вернемся к запискам Корсакова, имеющим несомненную историческую ценность. Только в марте он получил от Муравьева шесть писем по организации заселенческого сезона 1857 года. Однако, в отношениях с Китаем возникла новая заминка: соседнее государство отказывалось принимать адмирала Е.В. Путятина, назначенного русским послом в Пекин. М.С. Корсаков вспоминает: «чтобы принудить китайцев к принятию нашего посла, Муравьев приказал сплавить до Айгуна два линейных батальона и артиллерийский дивизион. Но когда еще этот рапорт получит разрешение! – продолжал Корсаков, - Муравьев не ждет ответа и приказывает мне срочно строить плоты, баржи, суда для четвертого сплава на Амур. Предполагали занять огромную линию от Усть-Стрелки до Хингана (980 верст!). Но желающих было мало. Пришлось прибегнуть к жребию… Мы отправили только 384 семейства; из них строевых казаков 448».
По многим свидетельствам, казаки смотрели на переселение как на несчастье и несправедливость. Желающих к переселению было мало, разве кое-кто из бедняков уходил в надежде на лучшую жизнь на чужбине. Казаки боялись тянуть жребий. Богатый казак, вытянув жребий, продавал за бесценок нажитое гнездо или нанимал бедняка на свою замену переселения за вознаграждение. Картина тяжелая – люди бросали налаженное хозяйство и ехали на корчевание дебрей; гурты скота сдавались на сохранение соседям. В условиях плохого снабжения смертность людей была высокой, обещанный рай многим обернулся могилой. На реке Онон людей сгоняли на строительство судов в страдное время посевов, покосов, заставляя оставлять сезонную страду. Муравьев во многих глазах виделся антихристом. Ропот и проклятья страдальцев сыпались на голову Муравьева, которому оставалось нести свой крест, сколь бы тяжелым он ни был. Бернгард Струве откровенно писал о первых переселенцах: «Мы, штабные, белоручки сравнительно с этими героями… на нас сыпались награды, а те получали награды загробные».
Немногие оправдывали его, соглашаясь, что на Амуре житье будет лучше их прежнего, как у староверов, поселения которых в глубинах Зейской равнины находились в прекрасном состоянии. Этот упрямый народ умел работать и соблюдал праведные нормы жития, тем более что над ним по первости не имелось начальства.
«В конце мая, - продолжал свои записки Корсаков, - начали сплавлять казачьи семьи. Первыми на легких лодках отплыли Муравьев и Путятин. За ними три сотни Амурского полка с женами и детьми. С ними же семьи казаков Шестой сотни, уже поселенной в 1855 году, в станицу Сучи, против Мариинска. Впереди плыла Третья Буреинская сотня, водворяемая на устье Буреи, у входа Амура в Хинганские горы. … Нужно сказать, что казаки переселялись неохотно».
***
Сплав 1857 года мало отличался от предыдущих. Муравьев вставал чуть заря. Походный стол из щей с сушеным мясом, каши с маслом и компота. Вина разные. Носил армейскую шинель. На палубе здоровался со всеми, спрашивал, была ли вечером каша. Имел странную привычку под дождем ходить со свитой по берегу в выборе мест для станиц или проверке выбранных. Все промокали насквозь, другим днем чихали, кашляли, а он притворно удивлялся, где бы они простужались? Днем заводил разговоры с солдатами баркасов, проплывавших мимо, подбадривал тех, которые уселись на мели. Беседовал с провожатым манегром по установлению мест и выбору удобных берегов для поселений.
В пути часто пересаживался на другие баржи, ел солдатские щи и похваливал заплесневелые сухари, обтирая их полой шинели. Много веселил солдат рассказами о кавказских приключениях. По воспоминаниям казака Р.К. Богданова, солдат любил как братьев, с офицерами был строг, терпеть не мог слов «так точно», равно как и не уважал ответа «не могу знать». С появлением генерала на плоту начиналось оживление. С солдатами сидел уже не генерал, а свой человек, простой и словоохотливый. Наблюдательный Прокопий Пахолков психологически точно подметил, что Муравьев «умел моментально постигнуть общество, начать разговор, который для всех интересен … располагал всех к разговору. … Во всяком обществе, начиная с низшего, … умел разгадать личности и подделаться под их слабости и вкус, … и в этот момент всякий забывал, с кем имеет дело и готов был разболтаться обо всем, что на душе. На эту удочку он многих ловил!»
Изумительная зарисовка характера, одна из многих, дающая представление о личности с той стороны, какая обычно остается в тени за сухим официозом. А Прокопий Иванович, крупный и умный коммерсант, переносит описание непринужденных разговоров ступенью выше, в приближенный круг генерала: «Не помню более веселых завтраков и обедов, как бывало на пароходе в его присутствии, … все это говорило, шутило, не стесняясь его. В этом его необыкновенная ловкость подделываться под любое общество, … хотя в его одной голове было познания больше, чем все общество, вместе взятое».
Зато офицеров он не пропускал без замечаний по простым упущениям. Круто разделывался с высшими чинами. За небрежное обращение с нижними чинами как-то крепко досталось командиру конной казачьей бригады Цурухайтуя подполковнику Хилковскому и полковнику Ушакову. Обоим было высказано не показываться на глаза. Но по итогам командировок всем чиновникам и офицерам выдавались деньги, подарки и вещи, которых набиралось на вьюк для лошади.
Прознав, что на острове, близ станицы Толбузинской, имеется захоронение солдат, Муравьев поплыл туда на лодке, взяв с собой только юного ординарца Петю Богданова. На похоронном месте был мрачен, что-то шептал про себя, часто крестился. Собрал кости, растащенные волками из неглубоких могил, сложил их в одну яму, и стоя на коленях, засыпал руками останки. Вдвоем с ординарцем поставили условный крест, долго молились. На глазах Муравьева стояли слезы. Мало кто видел плачущего генерала, только останки павших солдат выдали его слабость.
После посещения захоронения он объяснил свое отсутствие поисками места для нового поселения, но не нашел. Разве что Перфильев осмотрит и найдет, добавил Муравьев. Сотнику Ивану Васильевичу Перфильеву, посланному лодкой впереди каравана, было поручено осмотреть луга до поста Кумары, выбрать место для поселения и поставить на нем условный знак. По нему поселенцы должны были остановиться и устраивать станичные дома.
***
С упоминанием фамилии Перфильева открылась отдельная веточка исторического повествования. Летом 1777 года в поселок Акша Забайкальского края вместе с другими ссыльными семьями участников пугачевского восстания прибыла Елена Перфильева, вдова казненного уральского атамана Афанасия Перфильева. С ней были сыновья, Павел четырнадцати лет и двое младших. Афанасий Перфильев был самым преданным и близким человеком Емельяна Пугачева. Вождь восстания, выступавший под именем убитого мужа Екатерины Второй, царя Петра Третьего, произвел Афанасия, своего первого заместителя, в генерал-аншефы, но Перфильев был схвачен и вместе с Пугачевым казнен на лобном месте в Москве.
Елена, вместе с подрастающими сыновьями, на высылке жила рыбным промыслом, пока Павел, женившись, не был направлен в составе Мангутского казачьего караула на монгольскую границу. В дальнейшем из тех караулов были созданы станицы Мангутская, Могойтуйская и Дурулгуйская, та самая, что была родиной Осипу Релкову, служившему ординарцем при генерал-губернаторе и его жене. В годы муравьевского правления в Дурулгуе было три улицы, Большая, что вдоль протоки Онона, и две покороче ей в параллель. Местность кругом изрезана мелкими горами, равнины нет, лишь пади да сопки, покрытые лесными рощами; по падям заросли кустарника. Павел в Мангутском карауле на казачьем круге был избран старшиной, а его подросший сын Василий, по всем статьям удалой казак, по взаимной горячей любви женился на красавице Дариме, дочери знатного и богатого монгола. Дарима отличалась редкой удалью и брала первые призы на конных скачках, стрельбе из лука и в приручении диких лошадей. Василий не отставал от нее.
Вскоре Василий стал начальником караула в Могойтуе, куда переехал с женой. Караулы представляли собой военизированные поселки, казаки следили за границей, чтобы монголы не ставили юрты на российской стороне, и занимались сельским хозяйством. В тех местах широкие прибрежные долины были богаты травостоем, позволявшим содержать огромные стада скота. Основную часть времени Василий проводил в разъездах по вверенным станицам. В обязанности входил смотр готовности к службе молодых казаков, состоявший в осмотре боевого коня, снаряжения, обмундирования. Имущество приобреталось в семьях новобранца, а взамен казаки освобождались от налогов. Проверялась и подготовка молодого казака, особенно искусство верховой езды, джигитовка и умение преодолевать препятствия с лошадью.
Когда родился сынишка Ваня, отец сызмала брал ребенка на монгольские стойбища, и он отлично усвоил монгольский и бурятский языки. Подростком Иван научился управлять лошадью, с успехом окончил школу в Акше, затем отправлен в офицерскую казачью школу в Чите, а окончив ее, служил сотником в одном из казачьих полков.
В 1853 году Иван Перфильев, как образцовый офицер полка, возглавил отряд охраны генерал-губернатора Муравьева; он также исполнял обязанности переводчика, поскольку маньчжуры знали монгольский язык, но в походах повредил глаза и через пару лет был вынужден подать в отставку. Муравьев чрезвычайно высоко ценил офицера и оформил в пользование его семьи сто десятин пахоты и столько же покосных угодий. Участки были отведены в долине реки Мечига недалече от Могойтуйской станицы, в которой доживал последние годы Иван Васильевич. Эти участки до сих пор называются Сотничьими.
Старшая дочь Ивана Васильевича, Татьяна, вышла замуж за Виссариона Семенова, жившего в карауле Куранжа Дурулгуевской станицы и бывшего дядей Забайкальскому войсковому атаману Григорию Семенову, злейшему врагу Советской власти, главкому Восточным фронтом Белой армии. Атаман Семенов родился в той же Куранже, а начальное образование он получил в Могойтуйском двухклассном училище. Земляк. С установлением власти Советов дядя атамана вывез свою семью в Монголию, хотя никоим образом не был причастен к делам племянника. Но компетентные органы рассудили иначе, и по их заданию группа советских пограничников полностью уничтожила семью Виссариона Петровича, не пощадив четырех детишек.
Внук начальника муравьевской охраны, Федор Васильевич, в составе делегации Красноярского крайисполкома в 1936 году был отправлен в командировку в Японию, а по возвращению арестован и расстрелян за шпионаж в пользу посещенной им Японии. При его аресте были конфискованы все семейные реликвии, хранившиеся в роду с 1850 года: родословная книга, монгольский боевой лук, собранный из костяных пластин, и дорогая топазовая табакерка прадеда, Василия Павловича, а также казачья шашка деда, Ивана Перфильева, служившего при Муравьеве офицером охраны.
Другой внук муравьевского соратника, Василий Васильевич, успешно трудился в системе народного образования в Куранже и в Пасучей директором школы, воевал на реке Халкин-Гол, куда ушел добровольцем. Он и поделился своими воспоминаниями о богатой родословной Перфильевых, берущей начало с пугачевских времен. Его дочь, Наделяева (Перфильева) Татьяна Васильевна, 1953 года рождения, окончила Иркутский университет по филологии и ныне благополучно проживает в Иркутске. Ее муж, подполковник МВД Игорь Николаевич Наделяев, сформировал электронную версию мемуаров Василия Васильевича Перфильева и предоставил ее для нашей книги.
***
Сплав 1857 года для графа Муравьева был коротким и вызван необходимостью проводов на китайские переговоры Е.В. Путятина, проявившего способности в японских отношениях. Возня вокруг путятинского представительства понаделала в столице много шума, хотя Муравьев в письме Великому князю высказывал свое особое мнение: «Не мог скрыть от Вашего Высочества, что я и теперь не разделяю мнения о пользе посольства нашего в Пекин», а в письме Корсакову высказывал определенные опасения: «Путятин недурной человек, но жаль, что вмешался в Амурские дела, которым может и повредить». Не надеясь на успех его миссии, генерал готовил маршруты вторжения авангардов и основных сил в Маньчжурию и в Монголию, в которой намеревался установить российское покровительство двум монгольским княжествам. Не забывал он и о коварных англичанах, кои «неизменно желают нам вредить», и с ними «нет другого способа бороться, как сделать сухопутную угрозу на Индию и даже двинуться туда».
В Айгуне китайские чиновники рассыпались в любезностях, но пропуск в Пекин не выдали, и пришлось Путятину плыть на север, к морю, хотя надо было ехать на юг. Отправив дипломата, принялись за привычное дело. Из записок Корсакова: «Работа была спешная, старались до зимы построить жилища и обзавестись кое-каким хозяйством. Работая не покладая рук, казаки построили двенадцать деревень с пятью-шестью домами в каждой. В Усть-Зейской солдаты и казаки построили семьдесят пять домов. Везде была чрезвычайная теснота: в одной избушке теснились несколько семейств. Всего на Амуре водворилось русских людей три тысячи человек.
Ниже Усть-Зейской станицы дело шло значительно хуже, переселенцы прибывали поздно; они едва успевали до зимы кое-как сколотить жилища-плетенки, землянки. Ни огородов, ни полей не подняли. Большую часть скота, не имея возможность прокормить, забили в первую зиму. Положение переселенцев было тяжкое, в течение двух лет они получали только кое-как казенное довольствие и не аккуратно. По правде сказать, жилось первым заселенцам на Амуре жутко!»
От Усть-Зейского поста Путятина, направленного на китайские переговоры, отправили судном «Америка» для доставки в Пекин морским путем, тогда как Муравьев остался на посту в ожидании парохода «Лена» для возвращения в Иркутск. Ожидания парохода затянулись не на одну неделю и переполнили чашу генеральского терпения так, что он накричал на капитана Сухомлина сверх меры и отстранил его от капитанства. У того от переживаний пошла горлом кровь. Муравьев же, спешивший для поездки в Петербург, поплыл с другим капитаном, Моисеевым, который в спешке движения против станицы Албазинской посадил пароход на мель. Муравьев, проклиная все на свете, направился дальше бичевою на лодке под навесом, где можно было только сидеть или лежать. До Горбицы бичева велась людьми, черепашьим шагом. До Сретенска – уже лошадьми и быстрее. От Сретенска ехали тарантасом, десять верст за час.
***
Четвертый сплав, проводимый без участия Н. Муравьева и М. Корсакова, оказался неудачным. Четыре парохода потерпели крушение и затонули. Новичку Стерлигову поручили девяносто паромов со скотом, и он не справился с задачей. Скот и провиант, отправленные на нижний Амур, не были доставлены до места из-за позднего сплава; баржи и плоты, скованные льдами, пришлось разгрузить в станице Куприяновской. По всему Амуру ощущался недостаток хлеба.
Во имя исторической справедливости непозволительно было бы замолчать тяготы и беды, связанные с возведением новых станиц. Афиноген Васильев, сам бывший родом из известного нам забайкальского села Дурулгуй в книге «Муравьев-Амурский», над которой трудился в начале прошлого века, показал, почем фунт лиха при закладке на Амуре станицы Куприяновской.
С причаливанием к берегу на плотах переселенцев творилась суматоха.
- Куды приехали? – таращились дети на глухомань.
- Тут будем жить, - объясняли им матери.
- Так тут пусто!
- Так построим…
И начиналось такое, где нельзя было терять ни дня, ни часа. И так-то приплыли с потерями – не все плоты были прочно связаны и разваливались на плаву; тонул скот. На плотах с низкой посадкой скотина стояла в воде, болела. Доставленных лошадей, коров, овец сгоняли на берег и сразу на потраву. Сотенный распределял народ по работам, кому-то рыть печи на берегу для выпечки хлеба, другим валить тальник на постройку временных жилищ. Бараки утепляли корьем и камышом, подростки косили траву для крыш. Устроив бараки, брались за сараи для сушки кирпича, для которого копали и топтали глину. Женщины в легких обувках, ичигах, чарках или в олочах, копали гряды под огород, сажали картошку. Потом брались за покос.
Но не все дела зависели от людей. Избы, построенные на столбах, без всякого фундамента, были холодными, не сдерживали морозов. Поставки казенного продовольствия срывались, ели дубовые желуди, свирепствовала цинга, о каком здоровье тут говорить. Промышленных товаров никаких, маньчжуры, жившие на правом берегу, по приказу из Пекина с русскими поселенцами не торговали. Хуже всего, когда по незнанию местности под поселки выбирались затопляемые места. От муссонных дождей начинались наводнения, гибли посевы, имущество и скотина. Тогда начинай все сначала или перебирайся на новые голые места, где опять все сначала. Вернуться бы на родину, так тоже проблемно.
В итоге переселений Амурский конный полк распределился по гористой местности от Усть-Стрелки до Хингана. Бригада пеших казаков в четыре тысячи семей сплавлялась на протяжении трех лет, размещаясь по равнинам от Хингана до устья Амура. Казаки ставили жилища, поднимали пашни под озимые и яровые хлеба, заготовляли корма скоту и лес для усадебных построек. Пустыня обретала оседлый вид, начальный этап колонизации – позади. Из казаков-переселенцев образовано новое Амурское казачье войско, первая военная защита присоединенного края. В Благовещенске жители снабжались от соседства с маньчжурами, лес доставлялся сплавом с верховьев Амура, так что дома отстраивались красиво и чисто. Казармы солдат выглядели добротно, появилось строение Амурской Компании. Стоял амбар купца Юдина.
На путятинские проводы ушло целое лето, и не имелось у правительства средств для сооружения начальнику необозримого края сносного пароходика с достаточной мощностью котла. Тот же, что иногда появлялся на Амуре, пароход «Лена», вызывал лишь у маньчжур суеверный страх и признание могущества страны, у которой большие лодки могут не понятно как плыть против течения реки. Осенью 1857 года Муравьев с Амура уехал в Петербург, а оттуда за границу – лечиться. По собственному признанию брату: «здоровье мое в странном положении, ибо меня посещают такие припадки, что могут свести в могилу».
***
Супруги Муравьевы все более нуждались в отдыхе и лечении. Глаза Екатерины Николаевны плохо выдерживали ослепительную яркость сибирских снегов. Николаю Николаевичу не давала покоя раненая рука, тревожила кавказская лихорадка, сказывался и напряженный режим трудового дня. В конце 1857 года Екатерина Николаевна из-за болезненного состояния переехала во Францию, с тех пор супруги виделись урывками, когда Муравьеву удавались зарубежные поездки. Катенька уехала, а в Амурской области осталась станица Екатерино-Никольская, как символ пребывания в ней семейного союза Екатерины и Николая Муравьевых.
С ее отъездом, праздники в губернаторском доме приняли холостяцкий оттенок. «Завел вольные маскарады, на которых танцует рядом с лакеями и горничными, приглашает к себе актрис и воображает себя демократом», - вспоминала Анна Быкова, директриса иркутского Девичьего института. Закрутились любительские спектакли, вечеринки, литературные вечера, вокруг губернатора – сплошная мишура. Устраивал клубы, где пили, пели, играли в азартные игры, хотя сам в них не участвовал.
Одиночество усугублялось отсутствием детей. Хозяйкой губернаторского дворца устроился не кто-нибудь, а сам Петрашевский, которого за резкую правдивость и злые насмешки побаивались и не жаловали в обществе. Муравьев прощал социалисту несхожесть мнений, тот и высказывал покровителю вещи, какие не могли говорить другие. Петрашевца Н.А. Спешнева поставил редактором газеты «Амур», получившей известность острыми настроениями. Любезничал с анархистом М. Бакуниным, сосланным навечно, и предоставил ему свободу передвижений, чем тот воспользовался, сбежав из Сибири за границу с нарушением данного честного слова; оттуда, впрочем, давал благоприятные отзывы о «сибирском узурпаторе».
Николай Николаевич разрывался между желанием выехать в Париж и необходимостью оставаться в Сибири для поддержания дипломата П.Н. Перовского, назначенного уполномоченным на российско-китайских переговорах в Пекине. Зная, что Перовский в союзе с генерал-губернатором Муравьевым, китайцы становились сговорчивее по двум причинам. Первая в том, что «цзянь-цзинь Мурафа» отрицательно относился к внешней английской политике и был решительно настроен «против всесветных грабителей англичан», что устраивало китайцев, познавших ужасы и кошмары опиумных войн. Вторая причина - в их уважительном отношении к личности Муравьева, олицетворяющего собой могущество России, надежность и порядочность ее международных обязательств и связей.
***
Меж тем, обстановка накалялась. В декабре 1857 года вышел декрет Богдыхана об отражении вторжения русских на Амур, а следом китайский Трибунал запросил российское правительство потребовать от Муравьева вывода всех прибывших на берег войск и переселенцев. «Глупые китайские хитрости» сердили Муравьева, считавшего внешний надменный тон Китая уловкой для прикрытия собственного бессилия.
Отношения между империями ухудшились, многомесячные путятинские попытки войти в переговоры вконец заглохли, так и не начавшись. Китайцы ссылались на отступления русской стороной правил восточного протокола, толкли воду вокруг оказания вниманию посланнику, прибывшему без приглашения и требующего отношения к нему как сановнику высокой степени. Из дипломатического этикета, Путятину, месяцами находившемуся на борту парохода, китайцы устраивали прогулки по морскому берегу.
Был затронут вопрос о посещении вместе с Путятиным Удской стороны для ее осмотра к разграничению, где давно китайцами поставлены межевые столбы, «о чем уже не нужно трактовать». Так опять же цзянь-цзинь Мурафа завладел теми местами, и по китайским догадкам, без ведома царя. В конце концов, к Путятину на пароход прибыл китайский сановник и сообщил, что пошлет китайскую грамоту на Амур, генералу Муравьеву. Китай осознавал, что реальную силу на российском Востоке представляет едино Муравьев, его боялись и уважали, видели в нем представителя Императора России, не желая тратить время на разговоры с кем-то еще. Год потерян. В этой безрадостной обстановке князь Горчаков, глава министерства иностранных дел, предложил царю вернуть безнадежное Амурское дело в руки Муравьева.
Князь Иван Александрович Горчаков – прекрасная личность Российской империи, убежденный государственник. После ухода графа К.В. Нессельроде, отношения князя с которым никак не складывались, И.А. Горчакову поручили ведение иностранных дел, и он объявил решительные перемены в системе дипломатии, что принесло России пользу несомненную. Большой знаток Европы и мастер международных компромиссов, князь знал четыре языка, видел и учитывал во внешней политике непреходящую неприязнь Старого света к России, что не мешало ему обожать Италию.
ГЛАВА 6. Пятый сплав. Возвращение Амура.
В конце 1857 года государь вызвал Муравьева из парижского отпуска, Путятина из Печелинского залива, ближайшего к Пекину, к совещанию Амурского комитета. Комитет решил оставить Путятина в китайских морях на наблюдательном положении, а Муравьеву вернуть полномочия Государева представителя в отношениях с Китаем. Знаком признания Амурского дела особой важностью стало производство Муравьева в генерал-адъютанты, что упрочило его служебное положение и послужило ему утешением, лучшим всякой награды. Китай был уведомлен о том, что Муравьев будет действовать и вести переговоры от имени российского Государя. После совещания генерал выехал на место сгустившихся событий. Расширив географию освоения азиатского края, Муравьев срочно отправил ургинскому правителю Бэйссе извещение о продолжении заселения левобережья Амура и правобережья Уссури. Заселять, так заселять, семь бед – один ответ. Нагруженный поручениями, генерал-губернатор выехал в Иркутск, затем через Байкал по льду и дальше конной упряжью до Сретенска, откуда с преосвященным архиепископом Иннокентием в мае 1958 года они спустились по Амуру вперемежку с шуршащей шугой и расколотыми весенними льдинами. На риски некогда было обращать внимание.
Примечательно письмо Муравьева Великому князю: «Для всяких мелких случайностей составляю отряд из двух линейных батальонов с батареею легкой артиллерии … генерал-майору Корсакову, который должен переселить в нынешнем году на Амур до тысячи казачьих семейств. Сам … должен поспешить к низовьям Амура, потом на Сахалин … по возникшим вопросам и приему незваных гостей… На обратном пути дам окончательное распоряжение к занятию правого берега реки Уссури». Что за неистовость в отстаивании государственных интересов? Китайцы требуют вывода войск и поселенцев, а он не только отдает приказ на более масштабное заселение Амура, но решает занять и правый берег Уссури, берущей начало где-то с отрогов Сихотэ-Алиня! В его планах – переселение бригады с семьями в составе двенадцати тысяч душ обоего пола и разных возрастов.
А что там открывается, на правом уссурийском берегу? Там поколениям потомков предстояло завязывать российско-азиатские сношения, означив их восточно-экономическими форумами. Там новые просторы, не уступающие по богатству и размаху амурскому левобережью, там россыпь южных, не замерзающих гаваней на широте Лионского залива во Франции и роскошная субтропическая природа. Уссурийская тайга, фантастическое зрелище природного творчества и убранства, где пальмы удивляют путника, словно он очутился на австралийском берегу. Богатейший уголок планеты, который по человеческому недоразумению еще долго будет ждать заселения для своего развития и процветания.
Казалось, куда уж больше поставленных задач на отведенные себе два-три года деятельности в Сибири? Но если обратиться к муравьевскому письму брату Валериану, то разум отказывается воспринимать громадье изложенных планов: «Исключительная моя забота состоит в том, чтоб заселить Амур, развить по нему пароходство и торговлю, учредить города, открыть золото, которое необходимо для многих расходов, тем более, что в устьях Амура и в окрестных морских берегах надобно соорудить укрепленные порты и сообщение с ними железными дорогами». Вот так, не больше, но и не меньше: в частном письме – государственная программа на десятилетия вперед, по которой города и укрепленные порты, богатейшие золотые прииски заявят о себе лет через двадцать-тридцать, а железная дорога придет в край через полвека.
Преобразователь земель, другого определения губернатору не подобрать. Он не только присоединял громадные территории, но и преобразовывал их. За муравьевскую эпоху Сибирь далеко ушла вперед. Бывшая пустыней еще три года назад, она составляла уже одно целое с Россией. «Для Восточной Сибири век Муравьева был тем же, чем век Екатерины Второй для всей России», - утверждал историк М.И. Венюков, а слово историка для истории есть первое слово.
***
С началом освоения Сибири перед правительством встала задача ее заселения не на годы, а на века. С начала шестнадцатого века ее надумали решать перегонами за Урал партий ссыльных людей, каторжников и прочих осужденных. Отправляли также «по указу» пашенных людей, духовников, ямщиков, не забывая и о девицах в жены казакам, но население пустынных территорий набиралось ни шатко, ни валко. Преступный мир смотрел больше на сторону, как тот волк, которого сколько ни корми, все равно лес манит. Так и освобожденные уголовники пробивались случайными заработками или снова оказывались на разбойной дорожке. В итоге, по велению Николая Второго были ограничены высылки на сибирское поселение по суду. Ведомства взялись за подготовку условий для передвижения на новоселье вольных людей, прежде всего – по заблаговременному выбору подходящих мест оседлости и мер к достижению новоселами экономического благополучия. С 1858 года, по инициативе Муравьева, было разрешено свободное переселение на Амур по установленным правилам.
Дело сдвинулось с места с учреждением Комитета Сибирской железной дороги под председательством царского наследника Цесаревича Николая и Переселенческого управления, следившего за передвижением, попечением и обустройством мигрантов, чего и добивался Муравьев. Разрабатывались правила, по которым для приискания земли поначалу ходок «по ходаческому свидетельству» шел на отведенное место один, и только после установления места заселения его семейство «по проходному свидетельству» получало разрешение на переселение. Население обретало хозяйственные, гражданские и культурные устои.
Лишь в 1886 году генерал-губернаторы Восточной Сибири А.П. Игнатов и Приамурской губернии А.Н. Корф при усилившейся экспансии Англии, Франции и США на востоке, спохватившись, забили тревогу по поводу оторванности Сибири от центральной империи: «Железная дорога нужна Сибири позарез!» В штабах подсчитали, что для переброски через Сибирь двух батальонов солдат потребуется около года, а «передвижение больших частей войск является делом положительно невозможным». Каким же образом защищать Дальний Восток? Начались срочные изыскания и горячие обсуждения маршрута дороги, который был принят по местности, сегодня известной всем. Задачами Транссиба ставилось приближение Тихого океана к европейской России и соединение сухопуткой рек северного направления, прорезающих сибирские плодородные земли.
Наступала пора геологических исследований линии Великой сибирской дороги, выявления строения почвы и месторождений строительных и других полезных ископаемых для развития горного и заводского дела. Создавались карты избыточных земель для заселения и земледелия. Введенная в строй стальная магистраль с годами приобретет мировое значение с ограничением влияния в континентальной Евразии Заокеанских Соединенных Штатов. В наши дни следы старого Сибирского пути видятся из окон поездов, нужно только присмотреться к мелькающим за оконными стеклами ландшафтам. Местами появляющиеся узкие насыпи, поросшие кустарником и деревцами, полуразрушенные каменные кладки речных мостиков укажут на ее давнее возведение.
***
В спуске 1858 года состоялись исторические события, которые изо дня в день готовились Николаем Муравьевым на протяжении полных десяти лет. Шестого мая к нему в Усть-Зею прибыл амбань из Айгуна с просьбой задержаться для проведения пограничных переговоров с Амурским главнокомандующим, князем И-шанем, готовым выехать для встречи из Цицирина. Десятого мая Муравьев обедал у амбаня в обществе маньчжурского главнокомандующего, назначенного уполномоченным для переговоров с Россией по амурской линии разграничения. Переговоры начались с того, что высокие стороны обменялись позициями государств по повестке, и наступило время для долгих прений. Обращает на себя внимание совпадение майских дат, когда генерал-губернатор одновременно учреждал город в Усть-Зейской станице и вел переговоры в Айгуне. Ошибки здесь нет, так оно и было. Время, как стальная пружина, спрессовалось для него, время муравьевского триумфа. Он сновал на катере вверх и вниз по Амуру от Усть-Зейска до Айгуна и обратно, преодолевая за поездку по полсотни верст.
В тех же числах мая, когда архиепископ Иннокентий заложил в Усть-Зейской станице храм Благовещения Пресвятой Богородицы, губернатор переименовал ее в станицу Благовещенскую, памятуя о былой службе священника Иннокентия в Благовещенской церкви Иркутска, а в Петербург отправил запрос на учреждение города Благовещенска. Но зачем ждать ответ, если запросы из Сибири и решения на них ходили, в лучшем случае, неделями? Через три дня, двенадцатого мая, Муравьев велел поставить в станице мачту, водрузить на ней российский флаг и при полном стечении народа торжественно объявил об учреждении города Благовещенска. Архиепископ Иннокентий отслужил новому городу молебен на долгие лета. Была станица, а с установкой мачты стала городом, всего-то и делов. Шестнадцатого июля, пару месяцев спустя после объявления первого города на Амуре, царь утвердил муравьевское решение.
Переговоры, решившие судьбы благодатной территории в полтора миллиона квадратных километров, с присущей Муравьеву стремительностью и гипнотической силой воздействия на всех, кто рядом, велись шесть дней, с одиннадцатого по шестнадцатое мая. Текст Договора составил Р. Черносвитов, золотопромышленник и близкий человек Муравьеву. По договору, левый берег Амура до впадения в Океан признавался российским, а правый берег до реки Уссури – китайским. Уссурийский край оставался в общем владении государств до уточнения границы впредь: «От р. Уссури далее до моря находящиеся места и земли … да будут в общем владении». Эта запись накладывала на Россию обязанность «отстранять все иностранные притязания на земли общих владений наших с Китаем», что и будет твердо исполнять сибирский предводитель. Момент по Уссурийскому краю важнее важного: Муравьев решал задачу поэтапно, для начала добиваясь признания России и Китая совладельцами правого берега Амура от реки Уссури и до самой Кореи. Вот он, рядом, широкий выход на Океан!
Китайская сторона активно противилась признанию границы по руслу Амура, следуя полученной инструкции «не уступать Амур русским», на что Муравьев и сотрудник Министерства иностранных дел П.Н. Перовский, участвующий в переговорах от правительства, резонно указывали, что инструкция и не нарушается: Амур никоим образом не становится русским, Россия лишь выходит на левый берег, не посягая на русло реки. Китайский император слишком неуклюже составил свою инструкцию для делегации, чем блестяще воспользовалась русская дипломатия.
- Если Россия не займет левый берег, - утверждал цзянь-цзинь Мурафа, - на него неминуемо придут англичане. Какая страна вас устроит на границе – дружественная вам Россия или агрессивная Великобритания, которая окончательно закабалит Китай?
Китайские уловки и хитрости в ежедневных свиданиях трудно было перечислить, пока русская сторона не заявила, что прежний Нерчинский договор заключен под давлением прибывшей армии маньчжур, а непринятие Китаем для переговоров Путятина грозит разрывом и неприязненными действиями между государствами. Китайцы, более всего боявшиеся союза России с Англией, испытали от такой перспективы сильное впечатление.
Но главные сюрпризы их поджидали впереди. Во все годы муравьевского правления в Приамурье велись картографические работы, закончены исследования реки Буреи. Карты составлялись в больших количествах, постоянно уточнялись и сыграли важную роль при заключении Айгунского договора. Накануне подписания договора в Иркутске поступили в продажу географические карты амурского бассейна, составленные с помощью инструментальных и глазомерных съемок. Китайцы оказались в состоянии изумления и растерянности под давлением требований международного права в неоспоримую пользу держателей карт. По свидетельству П.В. Шумахера, чиновника по особым поручениям, если до Муравьева «достоинство России приносилось в жертву убеждению в необходимости уважать невозмутимую замкнутость Китая», то Муравьев блестящим образом развернул ход истории в пользу России. Одним из залогов успешных переговоров, по признанию Муравьева, стали и труды переводчика Я. Шишмарева, «знавшего все тонкости и изворотливость китайских негоциаций».
Китайская сторона признала неотразимость русских доводов и попросила внести в договор пункт о том, что он составлен «для защиты от иностранцев». Такая трактовка оправдывала И-Шаня, подписавшего договор, от возможного гнева Богдыхана. Муравьев согласился, и договор дополнили статьей, по которой судоходство по Амуру допускалось только для двух договаривающихся сторон. Статья на исключительное право сторон о совместном владении Амуром не потеряла актуальность и в последующие века.
Другое условие Амурского главнокомандующего состояло в допущении этническим китайцам права дальнейшего проживания на занимаемых местах. Муравьев согласился и с этим, считая, что их присутствие поддержит жизнь на Амуре. Пятьдесят китайских селений, составлявших на левом берегу «маньчжурский клин», платили налоги Цинской империи, пока с начавшимися военными действиями 1900 года китайцев насильно не выселили на правый берег. На запрос князя И-Шаня о согласовании текста с Богдыханом Муравьев ответил, что больше он никаких изменений не допустит. Пришлось подписывать.
***
Итак, свершилась давняя мечта многих поколений, надежда на которую считалась утраченной на протяжении полутора веков! Важнейшая водная артерия с огромной прилегающей территорией, настоящей житницей Сибири, закреплена за Россией без единого выстрела! Блестящая победа русской дипломатии, равной которой вряд ли сыскать. Айгунский договор стал предпосылкой и основой для последующего заключения Пекинского договора, по которому весь Приморский край окончательно вошел в состав российской империи. В общем итоге, к России отошла территория в полтора миллиона квадратных километров, что сравнимо со всей Западной Европой. Приобретена не то страна, не то целый континент. Там, где Путятину на подписание договора не хватило и года, Муравьев управился за неделю. И оставил день про запас.
«Это он открыл для России Тихий океан, когда французы и англичане лишили ее Черного моря», - разумно подметила княгиня Мария Волконская. За беспримерный подвиг Государь возвел генерал-губернатора Восточной Сибири в графское достоинство с прибавлением к его фамилии звания «Амурский» и с повышением в чине до генерала от инфантерии. Всего за полгода Н. Муравьев получил два генеральских производства до его высшего звания, сполна восполнив военную карьеру.
Да и какой договор подписал бы еще Евфимий Васильевич, ставленник графа Нессельроде, вот в чем вопрос. Коли он одарил Сахалином самураев, тогда что было ждать от его соглашения с китайцами, настроенными на разграничение по речке Горбица, как то прописал граф Нессельроде? Вместо Амура получила бы Россия Горбицу. Кто знает, где она? Бог уберег Россию от услуги Путятина. Напротив, стараниями Преобразователя земель на Амуре и его притоках появилось до сотни военных постов, станиц и поселений, из которых один за другим вставали большие населенные пункты, порты и города.
Тем временем граф Евфимий Путятин, год прокрутившийся в китайских водах вольным наблюдателем событий, первого июня того года подписал-таки Тяньцзинский торговый договор с Китаем, в котором проставил пункт, пусть косвенно упрочивший общность владений Уссурийским краем: «Неопределенные части границы между Китаем и Россией будут исследованы, ... и условие о граничной черте внесет дополнительную статью к настоящему трактату». Подобная неопределенность вызвала недовольство графа Муравьева, который и без того отправлял для исследований Уссурийского края капитана М.И. Венюкова, а затем подполковника К.Ф. Будогосского. Тут же адмирал Е.В. Путятин ушел из хлопотного дипломатического ведомства в министерство просвещения, более подходящее для него.
***
Князь Григорий Потемкин и граф Николай Муравьев! Сколько совпадений и аналогий! Какой неоценимый вклад привнесли они во благо своего Отечества на вечные времена! Григорий Потемкин, уроженец Смоленщины, генерал-фельдмаршал, присоединивший к Российской империи Кубань, Таврию и основавший в Новороссии ряд городов. Участник русско-турецких войн, где он командовал армиями; основатель порта Севастополь и Черноморского флота. Пути-дороги князя Потемкина-Таврического и графа Муравьева-Амурского сходятся, как под копирку, разница в том, что первый из них властвовал на юго-западных границах, а второй на восточных.
Даже их детство схожее, оба из семей военных, Гриша рано потерял отца, а Коля – матушку. Оба с детства проявляли крепкий ум и честолюбие, отличились в учебных заведениях золотыми медалями, хотя Григорий, потерявший интерес к учебе, позже был исключен из Московского университета. Если камер-паж Муравьев своим не по годам развитым умом обратил на себя внимание Великой княгини Елены Павловны, то взгляд Екатерины Великой упал на молодого вахмистра Потемкина, которому она повелела присвоить внеочередной чин подпоручика. В 1769 году Григорий Потемкин добровольно ушел на турецкую войну и нещадно громил противника, за что в возрасте тридцати одного года получил чин генерал-майора. Припомним, за последующие две турецкие войны Николай Муравьев в том же возрасте получил тот же генеральский чин. Взлету Потемкина-военачальника способствовала победа его войск при взятии Очакова, одной из самых защищенных крепостей того времени. Он всецело покровительствовал флотоводцу Федору Ушакову, утвердившему во многих сражениях на Средиземном и Черном морях неоспоримое российское превосходство. Следом за славным предшественником Муравьев устроил в Кавказской войне такую кутерьму, что Государь не успевал осыпать его наградами, начав вручать сразу по две.
Царские избранники, Потемкин и Муравьев, осчастливили империю. Победные фанфары звучали от князя с Приднепровья и Черноморья, от графа – с Приамурья и Приморья. И там и здесь, при выдающемся военном и дипломатическом таланте генералов, произошло присоединение территорий, без которых невозможно сегодня представить Россию. Смерть фаворита привела Екатерину в отчаяние: «Вчера меня ударило, как обухом по голове… Мой ученик, мой друг, князь Потемкин-Таврический скончался… Теперь я истинно сама себе помощница. Снова мне надо дрессировать людей». Но такого помощника царскому трону долго не было, сколько ни дрессируй. Он появился через полвека, сибирский Петр Первый. Московские друзья и поклонники Муравьева ежегодные обеды проводили именно в честь «восточного Петра».
***
Благая весть взорвала весь Благовещенск воодушевлением и радостями. В приказе по войскам генерал-губернатор подвел итоги «собиранию земли русской» на Амуре: «Не тщетно трудились мы: Амур стал достоянием России! Святая православная церковь молится за вас. Россия благодарит!» Муравьев благодарил всех простых людей, бывших ему опорой, проявивших волю и стойкость в походных лишениях, в расселении в необжитости и в поднятии залежных земель. О том писал и сторонний наблюдатель, польский историк Валишевский: «Сила России в том, что она всегда имела волю не обращать внимания на траты, когда дело шло о достижении поставленной цели». В Благовещенске состоялся праздничный молебен, военный парад и обед с приглашением всех офицеров и чиновников города.
К торжествам подключился Айгунский амбань, прибывший в Благовещенск с огромной свитой на трех больших джонках. Гостей встретили с большой помпой. На обеде амбань объявил о желании принятия совместных с Россией правил торговли из четырнадцати параграфов под строгим контролем чиновников и в утвержденных торговых пунктах. Не разглядывая параграфы, цзянь-цзинь Мурафа выразил желание открытия свободной торговли по всему Амуру, но амбань признался, что чиновников у маньчжур так много, что их некуда девать, как пристроить к торговле. Мурафа посочувствовал амбаню, но торговый кодекс забраковал, одарив гостей богатыми подарками. Китайцы не остались в долгу, поделившись в ответ с союзниками по Договору махоркой.
Двадцать второго мая Муравьев со святителем Иннокентием отправились к устью Амура. По пути, в деревне Бури, что в устье Уссури, губернатор поставил на строительство нового поселения, названного Хабаровкой, Тринадцатый Сибирский батальон, тот самый, облеуховский, который погибал при возвращении с устья Амура. Батальон был пополнен строителями и под командованием авторитетного офицера Якова Дьяченко заложил будущий город, который начинался с казачьих домиков, поставленных в рядок на нарядной лесной опушке.
***
Первопроходец Е. Хабаров, уроженец Архангельской области, из-за накопившихся на родине долгов оставил семью и направился в Сибирь, остановившись на Лене, где занялся торговлей. Отсюда совершил несколько походов, открыл соляные источники на реке Кута, где построил солеварницу. Позже здесь возведен город Усть-Кут. В 1648 году якутский воевода Дмитрий Францбеков снарядил экспедицию Ерофея Хабарова для похождений на даурскую землю. Отряд вышел на Амур к крепости Албазино, занимаемой местным князьком, и вернулся в Якутск за подмогой. Через два года Хабаров повторил поход на Албазино и начал сплав по Амуру, одерживая победы над даурскими и коренными племенами, принимавшими русское подданство. Казаки прошли устья рек Зеи и Буреи, покоряя новые племена. Результатом похода стало составление Хабаровым «Чертежа реки Амур», первой схематичной картой Приамурья.
В Ачанском острожке на казаков напал маньчжурский отряд при шести пушках, заставив Хабарова вернуться в верховья Амура. Дальше в отряде произошел раскол. Сто тридцать шесть казаков под водительством Стеньки Полянова, не подчинившись Ерофею Хабарову, двинулись вниз по Амуру на поиски пропавшей группы казаков; их действия складывались удачно, был подчинен гиляцкий народ. Но атаман не смирился с самоуправством, погнался следом и настиг «бунтовщиков». Он жестоко расправился с захваченными двенадцатью казаками, забив их до смерти батогами, после чего отряд Полянова сдался на милость атамана.
Через год на Амур прибыл московский дворянин Зиновьев с царским указом «даурскую землю досмотреть и Хабарова ведать». Атаман, обвиненный в жестокости к казакам и в притеснениях местных народностей, был подвергнут аресту и препровожден в Москву, его имущество конфисковано. Судебные разбирательства склонялись то в пользу, то против подсудного, пока царь Алексей Михайлович не выслал опального атамана в Иркутскую губернию на управление Усть-Кутской волостью, где тот начинал соляное дело. Бунтовщики были оправданы. В заслугу Ерофею Хабарову уместно отметить, что Николай Муравьев считал себя преемником первого покорителя Амура.
Амур и Уссури, какая география, какие водные пути! Разве мог пропустить граф Муравьев, смотревший далеко вперед, эту Богом созданную местность, ничем не уступающую району слияния рек Зеи с Амуром? С годами прикатит переселенческая волна до Хабаровки, и последователям Муравьева можно будет ставить в ней мачту с флагом в ознаменование нового славного города. Тогда Хабаровск, ярус за ярусом, спустится к Амуру. На верхней ступени прибрежной крутизны во всем величии встанет памятник основателю города, но простоит недолго. Приверженцы «нового мира», надумавшие «разрушить до основания» старый мир, в 1925 году снесли бронзовую фигуру графа Муравьева. Но вот странные люди, статую снесли, а город, основанный графом, оставили. Было бы логичнее даже не сносить города, заложенные графом, их слишком много, а вместе со статуей царского наместника передать весь Амур, опять же им присоединенный, дружественному Китаю. Почему нет? Ведь передали потемкинскую Новороссию со всеми ее селами и городами, еще и с Крымом в придачу, братской стране Украине. Так и побратались.
***
В июне того славного 1858 года герой Айгунских переговоров прибыл в Николаевск, где ему салютовали береговые батареи. Амур, воссоединенный с Россией, торжествовал. Муравьев испытал удовлетворение при виде, как изменилась местность за три года, когда он был здесь в прежней поездке. Город, насчитывавший до двухсот домов, растянулся на полторы версты по Амуру. Это уже не пустыня, а центр Приамурского края. Великий князь, на правах Морского министра, направил на восток двенадцать винтовых корветов и клиперов, с которыми Сибирская эскадра располагала порядочными силами. В устье Амура уже побывали семь торговых иностранных судов, и первые товары пошли по Амуру в Сибирь. Казакевич устраивал в Николаевске механические мастерские для ремонта кораблей. До стольного Иркутска устроена исправная и удобная почтовая езда, по ней выстроены теплые и чистые дома, у подъездов красовались столбы с двуглавыми орлами, названиями станций и означением числа верст до них Почта не прерывалась и зимой, разменивая снаряжение с лошадиных кибиток на собачьи упряжки.
Осмотрев николаевские позиции, генерал-губернатор взял направление на Иркутск – до Сретенска плыл пароходом «Амур», и сердце радовалось спускающимся навстречу десяткам барж со скотом и переселенцами, придающим реке оживленное зрелище. Россия переселялась на самых, что ни есть, законных основаниях. Путешествие по Забайкалью стало триумфальным. Толпы людей приветствовали генерала. Встречи сопровождались колокольными звонами, красочными церковными шествиями и громогласными криками. Муравьева и его свиту встречали депутации деловых и простых людей, чинов разных достоинств с поздравлениями и благодарностями. Производились пожертвования для устройства нового края, который им же и предстояло осваивать. Губернатор ехал быстро, но осматривал местности и расспрашивал обстановку по сторонам. Пустыня принимала вид оседлости, колонизация, с горем пополам, удавалась. Взял на заметку, что не везде засеяны озимые и заложен пар. Надо будет допросить.
На торжествах в Чите местный стихотворец зачитал Николаю Николаевичу приветственную оду, из которой здесь приведены два четверостишья:
Здравствуй, гость давно желанный,
Наш любимый генерал!
Честью, славою избранный,
Ты нас всех очаровал!
Тускнет ум, уста немеют
Все деянья передать:
Только гений лишь сумеет
Все подобное создать…
Глава 7. Речной роман
В своих записках Корсаков осветил еще одну главу из жизни Муравьева, а именно – увлечение мадам Буссе. Объяснение тому делу друг нашего героя видел в том, что завершение исторической задачи не дало Муравьеву желаемого настроения: «Он испытывал разлом равновесия духа: не было уже перед ним великой цели. Освобожденные от напряжения силы томили…». Так писатель, закончивший большой литературный труд, испытывает сожаление от расставания с творческим процессом. Он лишается глубокой душевной радости от художественных находок, от точного решения образов или верного изложения идеи своего произведения. «В изменившихся условиях преобразовывается чувствительность», - развивается мысль в корсаковской записке, - с присоединением Амура ослабела великая цель, направленная вовне, и заменилась «центростремительной влюбленностью». Николай Николаевич хотел с кем-то разделить свое счастье и славу, а вместо всего того страдал от разлуки с женой, жившей последние два года в Париже.
По всему пути Н. Муравьеву пелись дифирамбы, в городах и местечках поменьше устраивались балы, произносились тосты и хвалебные речи. Граф Муравьев находился на вершине славы и могущества. Но нужна ли ему эта праздничная мишура и льстивые маскарады, если он шел к цели, зажигая огни в своем сердце ради совести и Отечества, а не ради корысти и карьеры? Его честная натура, не терпящая фальши и показного лицемерия, противилась чинопочитанию и в глубине протестовала. Десятилетием раньше, по первому приезду в Красноярск, он, Муравьев, холодно прошел мимо встречающей местной знати, не отведав преподнесенного по обычаю хлеба-соли; без приветствия, зная, что представляли собой угодливые чиновники и купцы. Не те ли фигуры сегодня малевали пышную картину торжественных встреч по подходящему случаю?
Где оно, чистосердечие, мыслями о котором граф Муравьев делился с автором приведенных выше записок: «Мое желание – углубляться в человеческое сердце… познать истину во всей ее наготе!». Такая истина и явилась генералу накануне приезда в Иркутск с сообщением о том, что в сибирской столице его ждет грандиозная встреча, для которой иркутский губернатор Венцель приказал срочно соорудить на Амурской улице Амурские ворота. Весь город в радостном ожидании. На вопрос, откуда в городе взялась Амурская улица, было пояснено, что прежняя Заморская и стала по случаю торжеств Амурской.
Весть принесла прехорошенькая мадам Буссе, жена близкого сподвижника Муравьева, которая выехала навстречу на почтовой тройке с букетом роз для мужа и графа. Очаровательная веселушка с волосами цвета льна, пышной косой с крупным белым бантом, возлегавшей по высокой груди, и с васильковыми глазами озарила генеральские будни, явившись Муравьеву лучшим объектом для сердечных исследований. Им задан отсчет с двадцатого августа исторического 1858 года.
- Мадам, как мне приятна Ваша предупредительность! Но эти чопорные встречи вконец надоели, - посетовал генерал.
- Так поедемте лодкой, по Ангаре, - нашлась изобретательная мадам.
Предложение оказалось пригодным. Им и воспользовалась святая троица, спустившись с Байкала по Ангаре к губернаторской резиденции, оставив чинную городскую депутацию с длинным носом в томительном ожидании перед Амурскими воротами. То-то досада услужливому генералу Карлу Венцелю, соорудившему въездные ворота для покорителя амурских земель! Мадам Буссе находилась в полном восторге от затеи, заразительно хохотала и притоптывала ножкой от нахлынувших чувств, представляя себе одураченную городскую свиту, оставшуюся не у дел, тогда как она, одна из всех, устроила герою Отечества самый радушный прием. Так и поступили, но встреч избежать не удалось.
По условию с городскими властями, архиепископ Иркутский Евсений прибытие Николая Николаевича ожидал в кафедральном Богоявленском соборе, а на Соборной колокольне шел благовест в большой колокол. Муравьев, как истинный верующий, отправился из дома в Собор, где собрались начальствующие лица в полной форме и много публики. Евсений встретил графа у входа, сказал приветствие и отслужил благодарственный молебен. Собравшаяся кругом Собора публика приветствовала явившегося им героя века громкими криками «ура» и сопровождала восторгами до самого дома. Вечером город сиял иллюминациями, военные музыканты против штаба из горящих плошек составили надпись «Амур наш». Началась череда праздников, роскошных обедов, фейерверков и прочее.
***
Следом за мадам Буссе и епископом Евсением Н. Муравьева поздравил Император, который возвел виновника всеобщего торжества в графское достоинство с присоединением к фамилии названия «Амурский». В царском репринте Муравьев читал: «Граф Николай Николаевич! Вы оправдали доверие Наше неутомимыми трудами на пользу и благоустройство вверенной управлению Вашему Восточной Сибири. Просвещенным действиям Вашим обязан этот край началом своего гражданского возрождения; благоразумными и настойчивыми мерами, Вами принятыми, упрочены мирные сношения с соседним Китаем и заключенным Вами трактатом дарован Сибири новый торговый путь по реке Амуру, служащий залогом будущему промышленному развитию государства». Увидел Государь в муравьевских деяниях будущее промышленное развитие державы, за что ему честь и хвала.
Айгунский договор открыл деловому миру захватывающие перспективы. Отношения с купечеством улучшились. От прежних конфликтов мало чего осталось, да и предприниматели были уже приструнены. В зале благородного Собрания состоялся роскошный обед, который граф принял, утвердив примирение с купечеством. Золотопромышленник Соловьев для исследований Амура и сплава по реке внес существенные пожертвования и не прогадал, открыв в Приамурье богатейший прииск Соловьевский. В первом сплаве участвовал красноярский городской голова П.И. Кузнецов, а в четвертом иркутский купец И.Я. Чурин исполнял доставку военных грузов из Читы по амурским постам и станицам. Через пару лет хваткие иркутские купцы застолбили амурский рынок.
Торжества продолжались. Баснословные слухи о богатствах Амура снискали Муравьеву славу и полную поддержку. Стоило ему чуть переменить к кому-то отношение, и от того отворачивалось все общество. И снова государственный муж ищет чувственные вознаграждения в обществе с мадам Буссе. В октябре герой Амура устроил званый бал в губернаторском дворце, где он, выпускник Пажеского корпуса, блистал первым танцором. На первую кадриль приглашена мадам Венцель, иркутская губернаторша, за ней черед других важных дам, каких нельзя обойти вниманием. Мадам Буссе вся в трепетном ожидании. Но вот граф в генерал-адъютантской форме, при золотых аксельбантах, приглашает ее:
- Вы думаете, я о Вас забыл?
- Нет, я не думала, - но тут же вырываются слова признания, - Я ждала! Я так счастлива!
Трогательные разговоры в танцах с голубоглазой блондинкой, и полковнику Буссе поступило новое задание заказать две тройки лошадей для поездки в пограничную Кяхту в сопровождении его и с супругой.
***
С упрощением правил пограничной торговли отношения графа с кяхтинцами прояснились, как это бывает после короткой весенней грозы. Еще не рассеялись грозовые облака, а яркие снопы солнечных потоков неудержимо пробиваются сквозь них, наполняя пространство ликующей жизнью. Воздух свеж и напоен звенящими чистыми настоями, какими дышится легко и полной грудью в ожидании каких-то чудесных явлений. Кяхта, звавшаяся городом миллионеров, по их числу, стала в период ее расцвета одним из привлекательных и интереснейших малых городов империи, средоточием четырех культур, русской и бурятской, китайской и монгольской. Многие здания отличались монументальностью и богатством. Здесь издавна хаживали знаменитые путешественники.
Веками назад посол московский в Китае Спафарий сделал заключение: «объезжать Байкал кругом нельзя потому, что величина его в длину и ширину и в глубину велика есть, а глубину многажды мерили сажень по сту, а дна не сыщут». Еще хуже «зимнею порою по Байкалу подо льдом шум и грохот великий, будто из пушки бьет, где пучина большая». Учитывая тягостную картину дороги, Екатерина Великая в конце восемнадцатого века утвердила смету на строительство дороги в южное Забайкалье от Култука, южной точки озера, на Кяхту в обход Байкала. Путь лежал через высокий и мрачный хребет Хамар-Дабан. Высокие скалы хребта с их глубокими ущельями и крутыми склонами, броды на быстрых реках, каменистая, а местами болотистая почва открывали дорогу только в летний сезон. Зимой дорогу заносило снегом, и некому было ее расчищать.
На пути – высокий голец с крутыми склонами, на который приходилось подниматься узкой петляющей дорогой, огражденной перилами; как бы тут не сорваться под откос. Обочины укреплены камнями. С высотой крутизна возрастала, дорога каменистая шириной в три метра, где не могли разойтись встречные повозки. Как им быть? Над кручами рубились кедровые ряжи и засыпались камнями. «Природа хороша дикой суровостью, необузданной силой, она словно застыла в грозном величии превосходства над путниками», - так уже в советские времена отзывался о крае О. Маркевич в экспедиции, устроенной Иркутским Обществом охраны памятников истории и культуры.
Через быструю речку Посетительскую экипажи переехали по мосту, положенному по речным валунам. Мостовая кладь тянулась на полсотни метров и была срублена «в замок», без скоб. Ближе к границе, по низинам, тракт выходил на заболоченную местность, где дорога укреплялась гатью, а дальше наших путников поджидал пограничный городок.
Кяхта основана в начале восемнадцатого века как деревянная крепость, внутри которой были поставлены тридцать две избы для купцов и гостиный двор с лавками и амбарами. После заключения Нерчинского договора здесь был построен Троицкосавский острог, ставший при поддержке Петра Первого центром русско-китайской торговли; здесь проходил знаменитый китайский чайный путь. Торговля велась меной товаров, валюта не применялась. Кроме чая, китайцы поставляли ткани, скот и табак в обмен на сибирскую пушнину, кожу и ревень для лекарства. В процветающей Кяхте селились богатые купцы, дома строились по типу иркутских, когда от земли выкладывался каменный подвальный этаж (подклеть), а вверху его возводилась горница из дерева.
Не удивительно, что городок стал Муравьеву излюбленным местом отдыха и забвения от праведных трудов, где общество приличествовало центру международной торговли. Губернатор приезжал к кяхтинцам покутить, кокетничал с ними, посмеивался над таможней, бастионы которой он когда-то рьяно защищал, а позже добился свободной торговли. На обедах с купечеством ему возносились чувства признательности и благодарности, порой в простых, но душевных стихосложениях:
Сибирь с надеждой несомненной
Глядит на рдеющий восток,
И ждет, что труд твой вдохновенный
Богатствам нашим даст исток…
В Кяхте процветала культурная жизнь. Здесь часто бывали и жили декабристы. Знакомство с городом у наших гостей началось с посещения Успенской церкви, возведенной за год до приезда губернатора. Немногим раньше создан инструментальный оркестр, который играл на балах, учиняемых Кяхтинским коммерческим собранием. Муравьев сообщал М. Корсакову: «Кяхта была рада моему приезду и дала бал, на который собрались туземцы, и я сам протанцевал лицом к лицу с Буссе восемь кадрилей сряду. Это было нужно, чтоб оживить тамошние женские собрания».
***
В разгар бала раздалась музыка, заставившая содрогнуться и замереть сердца прибывших высоких чиновников. Широкая и свободная, торжественная и величавая, она с первых аккордов вознеслась к своду залы и выше, и дальше уже звучала над землей, заполнив и подчинив себе все сущее и живое, и уже не было завороженным слушателям ничего иного, кроме этой слаженной, могучей и захватывающей мелодии. Но это было не все! К мелодии подключился великолепный церковный хор из мужских голосов:
Славное море, священный Байкал,
Славный корабль, омулевая бочка,
Эй, баргузин, пошевеливай вал,
Молодцу плыть недалечко…
С песней стали собранными в едином восприятии музыка и ее смысловая составляющая. Самая жизнь, большая, вечная и мудрая, заявила в ней о себе, заставив ощутить каждого частицей великого и недоступного мира; и тогда пришельцы с Байкала снова увидели себя на священном озере-море. Но что за песня, подлинный Гимн Сибири, и откуда она взялась здесь, на сибирской окраине? И при чем тут омулевая бочка? А песня, потрясшая ум и слух иркутских гостей, начиналась со стихосложения Дмитрия Давыдова «Думы беглеца на Байкале», опубликованного здесь же, в местной газете с умилительным названием «Кяхтинская стрекоза».
Родом из енисейского Ачинска, двоюродный племянник героя Отечественной войны двенадцатого года, поэта-партизана Дениса Давыдова, автор совсем молодым человеком, восемнадцати лет, приехал в Иркутск, где блестяще сдал экзамены экстерном за гимназию, получив право поступления в столичные вузы, но его манили глухие сибирские места. Романтик. Тридцать лет романтик преподавал в уездном училище, увлекшись поэзией, иначе какой же он романтик. Но автора знаменитой песни отличала еще и энциклопедическая ученость, знание нескольких восточных языков. Он написал поэму «Покоренная Сибирь» о подвигах Ермака и другие произведения. Не случайно, а по заслугам, Давыдов вошел и плодотворно работал в Сибирском отделении Императорского географического общества.
В середине пятидесятых годов безвестные нам заключенные Нерчинских рудников положили стихи на музыку, потрясшую в Кяхте воображение иркутских гостей, затем и принесшую автору известность в России и за рубежом. В текст внесены изменения, убраны не совсем удачные куплеты, она стала наполовину короче и выразительнее. Песня стала народной. В интервью петербургской газете «Золотое руно» Дмитрий Давыдов объяснялся по мотивам рождения песни: «… беглецы с необыкновенной смелостью преодолевают естественные препятствия на дороге. Они идут через хребты, переплывают огромные реки на обломке дерева, и были случаи, что они рисковали переплыть Байкал в бочках, которые находят на берегах моря». Стало быть, строки из песни о славном корабле, об омулевой бочке, подгоняемой баргузинским ветром, имеют фактическое подтверждение. Для одоления моря ветер с долины одноименной реки должен господствовать долгое время, и надо было звериным чутьем уловить наступления порыва. Но каков колорит жизни сибирских бродяг!
… Оживив женскую жизнь Кяхты, граф вернулся в Иркутск, откуда сообщал о своих настроениях опять тому же Корсакову: «Я положительно один; кроме подчиненных, нет никого. Раз-два в неделю езжу к Венцелям. Занимаюсь очень много – в этом еще мое спасение». Записки Корсакова дают представление о личности Николая Муравьева. Ему ли, двоюродному брату, другу и верному соратнику, не знать ход мыслей и тайные движения муравьевской души? Частые и откровенные беседы, их обширная переписка открыли Михаилу Семеновичу глубокую и разностороннюю натуру Николая Николаевича.
- Как лучше достигнуть цель: продуманным расчетом или быстрым напором? – спрашивал Корсаков, уверенный в ответе по второму варианту.
- Лишь осторожными и умелыми действиями можно достичь больших целей, - к полной неожиданности собеседнику, отвечал Муравьев.
Но вот другое замечание Н. Муравьева: «Мой разум всегда глядит назад, на прошлый опыт, ум решает задачу настоящего момента; мое воображение устремлено в будущее, но разум держит его в поводу. Я его держу, как кавалерист хорошего коня в сбруе». Согласимся, что на подобную философию мыслительной деятельности способен человек исключительных способностей.
Еще одна грань поведения Муравьева, раскрытая в записках: «поступал, как пароход в море, он по обстоятельствам менял свое направление то вправо, то влево, но общее направление было одно и то же: к добру». Автор сокровенных записок отмечал также, что Муравьев много читал военных, исторических и научных книг, которые ему выписывала Екатерина Николаевна из Франции. Она следила для него за европейской философией, литературой и наукой. Корсаков отмечал его абсолютную простоту в поведении, никакой манеры, всегда был самим собой. Добавим здесь от себя, что ему не надо было казаться гением, он им был.
***
Зима 1858 года внесла графу нравственное успокоение успехом большого и долгого труда. Граф предстал окружению гуманным правителем, отбросив деспотические замашки, и настолько обворожил людей любезностями, что разом забылись прежние дерзости, и все в восторге восхваляли его самые добрые качества.
Из Пекина пришло сообщение об утверждении Богдыханом положения Айгунского договора относительно границы от Уссури до морских портов и об учреждении торговли на Амуре. Какая удача! Китай готов расстаться с Уссурийским краем! Но как понять молчание Петербурга? Муравьев в отчаянии: «Весьма странно, что в Пекине признают границей нашей по Айгунскому договору реку Уссури, а Министерство иностранных дел допускает нам один только левый берег Амура». В другом письме, Корсакову, читаем: «… лучше совсем Амур потерять, чем подчинить обще-существующему у нас порядку или оставить представления мои без быстрого необходимого движения». Для быстрой связи с центром губернатор просил установить телеграф, но безуспешно. С длительным отбыванием Великого князя Константина Николаевича за границу Муравьев полагал, что лишается последней поддержки, без которой не видел смысла дальнейшего пребывания в Сибири. Великий князь ответным письмом из Ниццы пытался развеять эти сомнения: «Сам Государь имеет к Вам полное доверие и высоко ценит Вас… Я имею полное убеждение, что для преуспения Амурского края необходимо, чтоб Вы еще долго оставались в Сибири. Всякое новое лицо не может иметь ни Вашего знания дела, ни Вашей опытности, ни горячей привязанности к краю, ни того веса, который Вы имеете в Петербурге, несмотря на всех недоброжелателей». Князь просил графа не терять энергию духа, уверяя, что на него, Муравьева, смотрит и Европа, и Америка. Как не смотреть на Преобразователя восточных земель! Но не только Европа, а вся Россия возбудилась толками и спорами, порицаниями и хвалой в адрес «восточного Петра». Ожесточилась клевета, но и слава достигла необычайных размеров, со всех концов империи шли поздравления и благодарности, писались стихи и учреждались стипендии его имени.
В подтверждение письму Великого князя, Государь утвердил все представления Муравьева, касавшиеся обустройства Амура, что внесло их автору воодушевление и положительный настрой к работе. Признавалось необходимым обширное заселение не только по амурской линии, но также реки Уссури, что дало повод завистникам к новым обвинениям графа в нереальности его планов и поспешности действий. В очередной статейке уже знакомый нам Завалишин писал: «… эта быстрота только пособит быстрее скатиться в пропасть!» Завалишин искал любые зацепки, чтобы очернить творца истории: «… переселенцы оставались долее двух лет на казенном продовольствии и задолжали в казну. Вот и говорят, что они лентяи». Муравьев же переносил успешный опыт присоединения Амура на Приморье. Его стратегический план ставить соседнее государство перед фактом российского освоения пустующих территорий оказался самым действенным средством.
Следующую ядовитую стрелу Д. Завалишин, прознавший о намерении Муравьева подать в отставку, направляет напрямую в адрес генерала: «… были люди, которые объявляли, что теперь уже все сделано, что они могут удалиться, потому что теперь «всякий» может продолжить. Расчет тщеславия был, конечно, не дурен: пойдет хорошо, честь останется за нами; пойдет дурно, – это от того, что не мы продолжаем». Завалишинские статьи печатались в центральных журналах и «произвели большую сенсацию, поселяли во многих разочарование в новой окраине. Представляли в самом невыгодном свете Муравьева» (Сукачев).
***
Приглашенная генерал-губернатором «золотая молодежь» тоже подводила покровителя. Многие из ее представителей вели себя высокомерно по отношению к местному обществу, вызывая нарекания и создавая излишних недоброжелателей губернатору. Местные прозвали приезжих «навозными», с намеком на двойной смысл слова при перестановке в нем ударения. Еще и прогремела нашумевшая «иркутская дуэль» между муравьевским фаворитом Ф. Беклемишевым, заведующим Отделением отчетности Главного управления, с чиновником М. Неклюдовым, которая окончилась смертью последнего. О дуэлянтах отзывы разные, то за одного, то за другого. Если их совокупить, то получается, что один другого лучше. Беклемишева, похоже, Муравьев готовил в губернаторы, но криминальная история заставила того выехать из края. Неклюдов известен и тем, что при заселении Читинского тракта брал взятки, якобы, но не деньгами, а крестьянскими девицами. Ему и взятки гладки. Все же, в общественном мнении явно предпочтительнее смотрелся Неклюдов.
К похоронам Неклюдова анархист Петрашевский подготовил провокацию, испросив у К. Венцеля ритуальный пригласительный билет, и широко распространил его распечатки по всему Иркутску. Население приняло их за официальное приглашение, и похороны превратились в демонстрацию против губернатора и методов его управления. Оппозиция, свившая при Руперте доходное гнездышко и разгромленная Муравьевым, поддержала протестную акцию. Организаторы и участник дуэли, признанной, по сопутствующим обстоятельствам, убийством, были осуждены даже с утверждением решения Сенатом, но прибывший из поездки Муравьев повернул дело вспять, придав похоронной демонстрации явно политический характер, и добился отмены постановления с привлечением судей к уголовной ответственности за неправосудие. Эта неприглядная история вновь уронила Н. Муравьева в общественном мнении, но прощальный обед Беклемишева был многолюден; катались на санях, пляски затянулись за полночь и в заключение все дамы перецеловали Николая Николаевича, словно они прощались не с дуэлянтом, а с ним; и даже чересчур, «по-масленичному».
В той дуэли выявилась еще одна жертва, близко затронувшая Николая Муравьева и лишившая дружбы, которая могла стать ему опорой в жизни. Речь идет об иркутском полицмейстере Сухотине, знавшем о разразившемся конфликте, но не предотвратившем дуэль, за что он был переведен в Читу командиром Забайкальского казачьего полка. Высылка оказалась опальному полицмейстеру смерти подобной. Он не только утратил товарищеские отношения с генерал-губернатором, но и потерял любимую женщину, с которой пришлось расстаться, покинув Иркутск. Сухотин поднялся на скалу, высившуюся над рекой Ингодой в читинском пригородном селе Титово, и застрелился. В блестящем гвардейском кавалеристе граф потерял верного друга, а читинские жители на первое число мая долго посещали «Сухотину могилу», уже плохо представляя себе, в чем состояла трагически завершившаяся романтическая история. А может быть, посещают и по сей день.
Еще одна заноза Муравьеву – революционер Петрашевский, отстаивающий идеи утопического социализма и осужденный на сибирскую каторгу. Переведенный в Иркутск, социалист-утопист организовал газету «Амур», приобщаясь к делу Муравьева, но в силу несности отношений с властями он не раз переселялся с места на место уже по Енисейскому краю. Исследователи считают, что суетливый и нервозный образ Верховенского в романе «Бесы» Ф. Достоевский писал с Петрашевского, ставшего находкой писателю, чтобы слепить из него образ мелкого беса, подталкивавшего людей к мракобесию.
Можно было не останавливаться на завалишинских писаниях, если бы они не имели спрос в стане хулителей, завистников и врагов графа Муравьева. И не только в низах, но и в верхах. Если читателю помнится образ слона, спокойно и деловито шагающего к намеченной цели, то можно обратиться к басне Крылова о слоне, облаянном моськой. Озабоченные собственной незначительностью и мелкотой, честолюбивые критики мечтают отметиться в истории нападками на великанов. Так и здесь, травля сибирского правителя не утихала, а переселение принимало необратимый характер, несмотря на продолжающиеся трудности и сбои всякого рода.
Трагедия графа Н.Н. Муравьева-Амурского состояла в том, что масштаб его личности был слишком велик для современников. «Не удивительно, что столь крупная историческая личность имела многочисленных противников», - размышлял Иван Барсуков. Сам о себе Муравьев то же самое писал Корсакову: «Граф Муравьев для них тяжел, а всякого другого генерал-губернатора будут они сами поддерживать, не будут за ним шпионить и радоваться доносам. … Они боятся моего титула не в Сибири, а для Санкт-Петербурга; в их письмах много желчи; … печень распухла, что душит меня каждый день, грудь постоянно болит, как камень на ней лежит». Как тут не обратиться к опыту Виктора Гюго: «Гении всегда подвергаются преследованию»? Но первые голоса царского двора заглушали хор клеветников. Великий князь Константин, брат царя, заверял графа:
- Я глубоко уважаю Вас. Сколько могу, буду всеми силами Вам помогать.
- Но при таком расположении журнал «Морской сборник» мог бы не печатать на меня пасквили, - заметил Николая Николаевич.
- Простите, граф, это случилось за время моей долгой поездки за границу и больше не повторится.
Как ни удивительно, но с продвижением России на Восток, на Муравьева обрушилась несусветная травля, словно ее разносчикам нечем было заняться. Неприятельское окружение начиналось с ближайших сотрудников. Иркутский губернатор, генерал Венцель, к врагам не относился, но и к друзьям не отнести, хотя Н. Муравьев частенько навещал губернаторскую семью погостевать. Начальник штаба Главного Управления полковник Кукель тоже себе на уме, хотя и воздавал должное Муравьеву. Подполковник Будогосский составил министру Милютину записку, утверждая, что Н. Муравьев требовал от него «отодвинуть (на карте) горы от берегов Амура».
Поляков, после их мятежа 1830 года, переселенных в Сибирь, в окружении Муравьева оказалось более чем достаточно, хоть пруд пруди, перечень был длинным. Многие из них обрусели, но любви к России не обрели. Отчего бы так? Может быть, из-за давнего соперничества соседних славянских народов, претендующих на роль стран-гегемонов? Вспомним 1612 год, когда поляки захватили Москву, и на карту было поставлено само существование России, не зря ведь День независимости страны увязан с датой их изгнания. Тоска по утраченному лидерству и ревность к всемогущему соседу, перехватившему пальму первенства, веками не дают полякам покоя, выплескиваясь в выпадах против России, ее лидеров и ее ценностей. Уже находясь в отставке, граф Муравьев из Парижа наставлял своего преемника М. Корсакова: «К Польше вынуждены принимать строгие меры с последствиями множества ссыльных. Советую тебе оградить Восточную Сибирь от этого нашествия иноплеменных. Они не станут осуждать начальственных мер, но станут медленно, но верно внушать вражду России».
***
Решением царя на смену Перовского в Пекин был направлен Николай Игнатьев с целью заключения договора о разграничении Уссурийского края до Океана, что горячо приветствовал Муравьев, считавший Н.П. Игнатьева талантливым чиновником. По государеву слову, действия нового посланника должны осуществляться как по инструкции, так и «с указаниями и личными объяснениями графа Муравьева». Из Иркутска до Кяхты делегация выехала весной 1859 года вместе с Муравьевым, лучше других представляющим, какие трудности ждут переговорщика в Поднебесной.
Губернатор давал коллеге подробные пояснения по обстановке на Дальнем Востоке и об особенностях китайской дипломатии. В пограничной Кяхте они месяц ждали разрешения китайской стороны, праздновавшей новый год по восточному календарю, на въезд дипломата. А Кяхта торжествовала. Когда еще два именитых генерала посетят городок на южной сибирской окраине? Званые обеды, балы и пикники довели гостей до изнеможения, и полученный пропуск за рубеж был воспринят спасением. Испытание кяхтинским хлебосольством скрашивало присутствие Екатерины Буссе, прихваченной графом в поездку вместе с супругом. В начале мая Муравьев, в привычном обществе четы Буссе, выехал на Амур, а Николай Игнатьев еще с неделю дожидался китайского приглашения.
Наконец, под звон колоколов и артиллерийский салют, при большом стечении народа, духовенства и знати русский дипломат миновал строй из трехсот казаков и с шумной помпой перешел границу. В июне он в сопровождении свиты из десятка человек прибыл в Пекин, торжественно въехав на носилках с расшитым паланкином через ворота китайской столицы. Муравьев отзывался о молодом дипломате самым лучшим образом: «Образование, способности и молодость служат ручательством за успех дела. Лучшего выбора нельзя было сделать». Чтобы вооружить Н.П. Игнатьева познанием приморской географии, Муравьев направил обер-квартирмейстера полковника Будогосского на ответственное задание прочертить на местности сухопутную границу от верховьев Уссури до Японского моря вплоть до Кореи. Вместе с ним работали опытные топографы Усольцев, Гамов, Елец, рабочая команда и три отделения съемщиков местности.
***
Из Кяхты Муравьев выехал на Амур, устроив продолжение речного романа, начатого годом раньше на Ангаре. Еще в феврале Муравьев писал Корсакову: «Теперь масленица; едим блины, танцуем, маскируемся…», а в мае две реки, хрустально чистая и быстрая Ангара-река, явившая Муравьеву белокурую кудесницу, и величавый Амур, принесший ему звание Амурского, слились в сердечной скрепе. На красавице Ангаре, протекающей под окнами губернаторского дворца, годами благоухала любовь русского генерала и французской избранницы. На этой же реке эстафетную палочку преходящей любви ловко подхватила взбалмошная голубоглазая иркутянка, пораженная шаловливыми стрелами Амура, Бога любви, вечно путающего сердечные карты ценителей прекрасных явлений, и унеслась с ней на Амур.
Вот и он, знакомый зов –
Преходящая любовь,
Хоть не та ему дана
Муза сердца навсегда.
Речной роман, перекинувшийся с ангарских берегов на берега амурские, получил продолжение. Яркая блондинка с искрящимися глазами небесного цвета в поездке на Амур не освободилась от мужниного сопровождения, в середине мая они прибыли в Усть-Стрелку и далее в Благовещенск, все втроем. Оставив супружескую пару в Благовещенске, Муравьев взял направление на Николаевск и дальше в морской поход. Путь романтиков отслеживал Афиноген Васильев: «Ангарский речной роман прерывается. Но впереди все же будет легкое продолжение в Благовещенске». Забайкальский казак из Дурулгуя знал, что писал.
Не наша задача отслеживать в историческом повествовании нравственные мотивы поступков тех или иных героев, осуждать или оправдывать их; история дает оценку выдающимся деятелям. Что же до сибирских рек, Ангары и Амура, то обе удивительно хороши и никак не уступают, если не превосходят, европейскую Сену-реку и красотой, и вольностью. На Сене же, реке ухоженной и закованной в камень, продолжится семейная идиллия четы Муравьевых.
Екатерина Михайловна Буссе определенное время занимала настолько значительное место в личной жизни Муравьева, что нам нельзя отделаться краткими упоминаниями о ней и ее супруге, Николае Васильевиче Буссе. Примечательно, что обе сердечные зазнобы Николая Муравьева, парижанка и иркутянка, оказались Катеньками, тогда как оба партнера мадам Буссе – Николаями. Таков пасьянс, при котором в прелестной головке мадам по воле случая и подсказке сердца случилась метаморфоза временного свойства с подменой Николая-супруга на Николая-губернатора. В последующих событиях Николай-супруг стремительно предстанет жене тоже Николаем-губернатором. Тут закружится всякая головка.
Николай Буссе, выходец из обрусевшего немецкого рода, выпускник Пажеского корпуса, по протекции друга и сослуживца по Семеновскому полку М.С. Корсакова, был переведен в Иркутск офицером для особых поручений при генерал-губернаторе. В 1856 году Буссе довелось командовать Амурским сплавом, за что был удостоен полковничьего звания. Николай Васильевич преклонялся перед генерал-губернатором, был предан ему и исполнителен в поручениях. Он быстро заслужил благосклонность Н.Н. Муравьева, делая стремительную карьеру.
Подающий надежды на продвижение, Николай Буссе женился на Екатерине Михайловне Матвеевской, небогатой выпускнице Иркутского Девичьего института, обладающей яркой внешностью и подкупающей непосредственностью поведения. Как отмечалось, в августе пятьдесят восьмого года произошло знакомство мадам Буссе с губернатором Муравьевым, а в декабре она стала законной губернаторшей при законном супруге. Ситуация. К истории речного романа напрашивается отступление о полезности опубликования «щепетильных сведений» об исторических личностях. Некоторые библиографы и литераторы считают неуместным сведение людей выдающихся до уровня обыкновенного человека с его слабостями и недостатками. Для них он некий небожитель. Писатели-реалисты, напротив, придерживаются противоположного мнения, на то они и реалисты. Их доводы в пользу воссоздания живого человека, а не манекена или робота, исполняющего свои функции по заложенной программе, нельзя сбрасывать со счетов. К тому же, случившееся сердечное влечение графа кем-то оправдывается или одобряется. Пути Господни неисповедимы.
Явилось чудо графу
А звать – мадам Буссе,
Она красой на славу
И бант вплетен в косе.
Их столько накопилось,
Бантов при орденах,
Но этот бант – как милость,
Дар божий во власах.
Настигла генерала
Случайная любовь,
С кем это не бывало,
Когда играет кровь?
И долго будет сниться
Тот бант в ее косе.
В саду поет синица…
Прощай, мадам Буссе!
После отъезда Муравьева из Сибири супруги Буссе пережили трагедию ранней смерти трех детишек из четырех родившихся и хлопотали об открытии в Благовещенске сиротского дома, школ и библиотек. Заботились о налаживании в городе светской жизни, на отсталость которой сетовал губернатор Буссе: «В Благовещенске нет ни рояля, ни пианино … Жена страшно горюет». Тем не менее, губернаторша, выпускница Иркутского девичьего института, превратила свой дом в центр культурной и общественной жизни Благовещенска, в нем устраивала спектакли, вечера с танцами, музыкой и чтением. С учетом этих функций, строился казенный губернаторский дом с разными затеями и даже с зимним садом из семидесяти горшков с цветами. Вот выдумщица. Память Екатерины Буссе увековечена станицей Екатерининской, близ Благовещенска, названной в ее честь.
Губернатор Николай Буссе, уже в чине генерала, стоявший у истоков закладки и становления Благовещенска, не отставал от супруги и лично распорядился о четкой прямоугольной планировке городских улиц и кварталов, что подтвердит каждый горожанин и путешественник. Не заблудиться. В табели о рангах и по влиянию на ход событий был третьим лицом в Сибири после Н. Муравьева и М. Корсакова. Он придавал большое значение торговле с Китаем, понастроил зерносклады и лазареты. Выступал за земледелие, хотя в познаниях сельского хозяйства был слаб. В присутствии урядника П.В. Белокопытова хвалил селян за успехи, принимая сорную траву на огородных грядах за овощи. К общему сожалению, губернатора Буссе настигла ранняя смерть. В 1866 году по дороге из Благовещенска в Иркутск Николай Васильевич тяжело разболелся и скончался от инсульта в пригороде Читы. Бедняжка мадам Буссе!
Часть 4. ПРИСОЕДИНЕНИЕ ПРИМОРЬЯ
ГЛАВА 1. Россия сосредотачивается
Но от речного романа – к морской романтике. Тем временем стрелка компаса международной напряженности указала на юго-восточное направление; требовалось срочно занять бассейн реки Уссури и установить защиту тихоокеанского побережья от англо-французского посягательства. В этом раскладе Муравьев-Амурский получил полномочия на разграничение с Японией и закрепление Сахалина за Россией.
Как-то в беседе с Муравьевым декабрист Михаил Бестужев заявил: «Грех, если русские не отыщут открытого порта на юге». Он видел необходимость создания «второго Севастополя на Тихом океане». Адмирал Василий Завойко также подсказывал необходимость поиска южной гавани для морской крепости. Следуя дружеским пожеланиям, генерал-губернатор настроился на обследование берегов залива Петра Великого, который раскинулся чуть ли не на двести миль. Но что-то подсказывает, что плавание Муравьева по запутанному маршруту в южных гаванях Японского моря имело еще одну, какую-то скрытую цель. Что он искал в краю далеком? Известно лишь, что в середине мая 1859 года он отбыл из Благовещенска на пароходе «Лена» для исполнения Высочайше возложенного особого поручения. Какого? В открытых источниках сведений нет, закрытые, вероятно, еще не рассекречены. В начале июня он на пароходе «Маньчжур» в заливе Де-Кастри, а затем следует стремительное перемещение на пароходе «Америка» в Печелинский залив и осмотр ряда бухт южных владений вплоть до пограничной реки Тумен-Ула; бухты мелькали ему перед глазами одна за другой вместе с листанием календаря.
Море. Полосы солнечного света разрывали нависшие черно-лиловые тучи, гребешки волн играли вдаль, к самому горизонту, чешуйчатыми блестками. По бортам корабля резвились касатки, им на смену заступали быстрые дельфины, легко скользили по курсу, демонстрируя ловкость и превосходство над неуклюжим корветом. Альбатросы и чайки кружили с криками над белыми парусами. Обнаружив удобную бухту для стоянок, защищенную от ветров отрогами Сихотэ-Алиня и напоминавшую очертаниями берега бухту Золотой Рог, что красовалась в Константинополе, Муравьев так ее и назвал. Появились на планете две бухты с одним названием. Не надо их путать.
На отлогих берегах Золотого Рога путешествующий генерал приказал разбить военный пост Владивосток, вложив в название простой, но глубокий смысл: «Владение Востоком». О закладке восточной морской твердыни свидетельствует запись от 18 июня 1859 года в судовом журнале корвета «Америка»: «В этот день генерал-губернатор Восточной Сибири граф Н.Н. Муравьев-Амурский прошел пролив Босфор Восточный и определил место – порт Владивосток». Через двадцать лет Владивостоку присвоят статус города, главного российского порта на Тихом океане, а еще через полтора века город-порт станет центром Дальневосточного Федерального округа Российской Федерации с охватом территории округа от Байкала до Океана. Города и порты, как драгоценные камни, нанизанные на жемчужную нить Амура и тихоокеанского берега, станут рукотворным украшением Дальнего Востока. Как-то понятен предпринятый круиз по морским гаваням, но Муравьев вдруг оказывается на озере Ханка! Не с той ли прогулки восточный брег озера закреплен за Россией?
Граф Муравьев застолбил посты под будущие порты, но ведь Приморский край с Китаем еще и не разграничен! Генерал опять шел впереди времени. Как и когда-то на Кавказе, его шаг оставался «крупнее немецкого». Еще и залив Посьета, то ли китайский, то ли корейский, оказался настолько хорош, что заставил сибирского распорядителя задуматься. Нехорошо прибирать чужое, делился он сомнениями сам с собой, но опять же достанется англичанам, и граф дал задание обер-квартирмейстеру вписать запавший в душу залив во владения России, подрисовав его аппендиксом к карте Приморского края, богатого пихтой цельнолистной и белокорой, дубом монгольским, тисом остроконечным и многим что еще.
Претендентов на тот залив хватало. В 1852 году французы его описали, назвав заливом де Аквиль, по имени своего крупнейшего картографа. Двумя годами спустя экспедиция Е. Путятина описала его в подробностях с нанесением на карту под названием «Залив Посьета», капитан-лейтенанта той экспедиции, а в 1855 году англо-французские корабли, в поисках эскадры В. Завойко, также зашли в залив, дав ему имя «Рейд Наполеона». Имен хватало на три залива, из которых Муравьев-Амурский выбрал русское название, хотя и на английский лад. На карте залив надо искать в самой южной точке Приморья, куда Будогосским протянута береговая полоса в двести верст, чтобы дотянуться до него. Ныне залив капитана Посьета стал излюбленным местом отдыха приморских жителей. Знают ли они, кому обязаны райским уголком?
Из приморских гаваней генерал, заметая следы маршрута и меняя пароходы как перчатки, на фрегате «Аскольд» перебросился на Японские острова с осмотром пяти гаваней. Он удостоверился, что островное государство не претендует на Сахалин, южная часть которого была дружески уступлена японцам графом Е. Путятиным. Айгунским договором с китайцами судьба острова также упущена. А возможно, для Китая, как и для англичан, Сахалин по-прежнему оставался частью материка в форме кривого полуострова. Чей тогда остров, защитный редут перед амурским устьем, которого только что не было? Приписали к России.
Из посещения Японии, в котором была разграничена линия с Сахалином, Николай Муравьев делает прозорливое заключение, касающееся трудолюбия японского народа: «Выучатся они и без нас, особенно морскому делу. А нам бы лучше самим учиться, чем учить людей, которые скоро нас перещеголяют». Вот это заявка! И ведь свершилась! Муравьев предвидел впечатляющий рывок, положенный в основу их экономического чуда. Ясновидец какой-то. В Цусимском сражении самураи продемонстрировали военно-технические преимущества броненосцев, наголову разбив русскую эскадру адмирала Рождественского. А в двадцатом веке Япония «перещеголяла» не только Россию, но и остальной мир.
В Россию Муравьев возвращался на том же пароходе «Лена», на котором начинался его экскурс, с донесением о секретной части Высочайше возложенного особого поручения. Какого? Неизвестно, но зато достоверно известно, что на обратном пути он, по данным казака Афиногена Васильева, более месяца гостил в Благовещенске у супругов Буссе, дожидаясь ледостава на Амуре. Долгое ожидание совмещалось с тем «легким продолжением» речного романа, о коем намекал казак Афиноген, трудившийся на всем протяжении тридцатых годов прошлого века над описанием жизни Муравьева-Амурского.
***
Среди лета К.Ф. Будогосский, замечательно справившись с муравьевским заданием, представил работы по исследованию реки Уссури и приморских берегов, линия которых изобиловала превосходными заливами с выбором гаваней для морских портов на все вкусы. Вот где простор к выходу на Великий океан! Вековые устремления России стать великой океанской державой близились к триумфальному завершению. Начальник края, воодушевленный новыми перспективами, пишет Корсакову: «… придумываю способ усилить военно-сухопутные средства Приморской области, где нужны руки для работы и войска для защиты. … На первый случай переведу сюда Енисейский гарнизонный батальон».
Отправив Будогосского с картами новых границ в Пекин для утверждения, граф Н.Н. Муравьев до глубокой осени оставался в Благовещенске, своим присутствием устраивая «демонстрации на маньчжур», чтобы китайцы знали, что за спиной Игнатьева маячит грозная фигура Муравьева со своим войском. За Будогосским туда же, где решалась судьба Приморья, начальник Сибири отправил в помощь Игнатьеву переводчика Я.П. Шишмарева с посланием от своего имени. В состав переговорной комиссии он назначил П.В. Казакевича и топографа К.Ф. Будогосского, карты которого вновь окажутся козырными и будут приложены в качестве свидетельства международного права к русско-китайскому разграничительному договору, заключенному в Пекине. Оспорить «картографический аргумент» Китаю опять не представится никакой возможности. Оба сотрудника, переводчик и картограф, будут пожалованы орденами и пенсионом в пятьсот рублей серебром каждый. Фактически Н.Н. Муравьев с амурской земли руководил переговорным процессом. Окончательный размен пограничными картами и их описаниями состоялся в июне 1861 года, когда Муравьев покинул свой пост. От России комиссаром при размене карт был назначен П.В. Казакевич.
В ноябре Муравьеву пришла императорская депеша в адрес Н. Игнатьева, в которую генерал-губернатору предлагалось внести свои соображения и указания. Учитывая затягивание переговоров и упорство китайцев, генералу Муравьеву разрешалось приступить к фактическому занятию войсками правого берега реки Уссури и блокированию маньчжурских портов нашими судами, «коль скоро местные соображения допустят». Воля царя развязывала руки Муравьеву и предоставляла ему «право решительных действий, как знает». Н. Муравьев же военные действия успешно подменял их имитацией: «Мне здесь быть недели две, чтобы маньчжуры убедились, что я приготовляюсь к войне». По берегам Амура проводились учения, в которых одни и те же конные казачьи сотни приходили на смену сами себе, изображая многочисленное войско. В дипломатической игре Муравьев полагал снабдить Н. Игнатьева инструкциями на случай его посредничества между воюющими странами.
Декабрь сковал реку крепким льдом, а с ней и затянувшийся речной роман. Граф направился в родной ему Иркутск, а через год он отбудет во Францию, где реки вовсе не промерзают.
***
В феврале 1860 года Николай Николаевич прибыл в Санкт-Петербург, где представил Государю проект разделения Восточной Сибири на два края – собственно Восточную Сибирь с центром в Иркутске и Дальневосточный край с центром в Николаевске-на- Амуре. «Нет никакой возможности одному человеку управлять краем в настоящем объеме, особенно когда присоединяются столь обширные приморские владения», - настаивал Муравьев в докладной записке. Граф приехал с проектом своего назначения генерал-адъютантом Восточной Сибири для наблюдения за Китаем и для окончательного распределения дел между начальниками Западной и Восточной Сибири и вновь образуемой Приморской области. На личной аудиенции Александр Второй, в свою очередь, просил графа:
- Я всегда поддерживал Амурское дело и часто лишь один его поддерживал – не забудьте это.
- Государь! Я уже десять лет это знаю и чувствую, - успокаивал граф царя.
После аудиенции сибирские представления графа, сдающего губернаторские полномочия, получили быстрые утверждения, что улучшило его настроения. Жаловаться приходилось на столичные разбитые дороги, от них грудь болела «препорядочно». Принял обед у Великой княгини Елены Павловны, с годами не утратившей привязанности к своему выдвиженцу.
Но обратим внимание к Великой княгине Елене Павловне, тетке царя, благословившей в сороковых годах давнего поклонника на путь государственного служения. К тому же, пора исправить недочет в повествовании и осветить деятельность Елены Павловны за период, когда Н. Муравьев тащил груз Амурского дела. Великая Княгиня жила в несчастливом браке с Великим князем Михаилом, человеком недалеким, хмурого характера, приверженцем военной муштры и с манерами мало воспитанного холостяка. Поклонник каламбуров, и не всегда благопристойных, князь не испытывал нежных чувств к невесте; в браке супружеские отношения не стали теплее. Контраст в княжеском семействе бросался в глаза всем и каждому, но брачный союз был заключен по расчету влиятельных особ. Под влиянием «неравного брака» Великая княгиня долго не находила возможностей для проявления своих выдающихся способностей. С мужем у нее наступило объяснимое отчуждение, но после его смерти вдовствующая княгиня годами не снимала с себя траур.
В годы Крымской войны, по призыву Великой княгини, была основана Крестовоздвиженская община сестер милосердия. Двести сестер общины трудились в севастопольских госпиталях. После войны община не распалась, став предшественницей Российского Красного Креста. Салон Елены Павловны в Михайловском дворце посещали выдающиеся люди эпохи, а его хозяйка приобрела непререкаемый авторитет и политический вес в придворных кругах и в обществе. Чарующая простота и деликатность обращения в сочетании с природным умом и разносторонним образованием вознесли ее на уровень самых просвещенных и влиятельных лиц России. Княгине доставляло удовольствие продвигать начинающих талантов от науки и искусства или, как она высказывалась, «подвязывать им крылья». Меценатство тоже было ей в радость.
В общениях с Великим князем Константином и заместителем министра внутренних дел Н. Милютиным княгиня Елена Павловна настойчиво продвигала давний вопрос освобождения крестьян от крепостничества. Верным союзником ей был восточносибирский губернатор, который относился к крепостному праву, как явлению постыдному и сдерживающему развитие сельскохозяйственного производства. Не случайно из Сибири, не знавшей помещичьего засилья, в центральную часть России и в Европу со временем хлынет поток сибирского хлеба, масла и другой продукции. По маслу Сибирь войдет в число крупнейших экспортеров мира, а ведь доля сибирского населения была ничтожна во всероссийском.
Салон Елены Павловны набирал наибольший авторитет. Через ее руки проходили записки и проекты по всем направлениям государственных реформ, чаще всего - по вопросам освобождения крестьянства. Уверенная в правоте благодеяния, Елена Павловна решила начать процесс освобождения с собственного имения в селе Карловка Полтавской губернии, на что Н. Милютин отозвался запиской на имя Императора. Судьба записки оказалась поистине исторической, - она была положена в основу Манифеста 1861 года об отмене крепостничества. Решительная сторонница свободы личности объединила материалы вокруг крестьянского вопроса, среди которых и давнюю записку Муравьева-Амурского, передав пакет правительственной Редакционной комиссии по подготовке реформы, которая, к тому же, заседала в Михайловском дворце. По словам известного правоведа К.П. Победоносцева, дворец Княгини стал центром по разработке «плана желанной реформы».
В петербургском обществе Елена Павловна была наречена «матерью-благодетельницей», А.Ф. Кони, общественный деятель и выдающийся юрист, отводил княгине роль «главной пружины в освобождении крестьян». След за крестьянской, в клубе «главной пружины» отрабатывались другие реформы, судебная, цензурная, земская, с принятием которых к концу девятнадцатого века Россия вошла в число преуспевающих мировых держав.
Благосклонность Елены Павловны к Николаю Муравьеву была решающим фактором в формировании благоприятного отношения к нему со стороны монархов и Великого князя Константина, хотя царь Николай Павлович и сам проникся безграничным доверием к сибирскому наместнику. Признавая умственное превосходство Княгини, Государи и Великий князь оставались в ее подчинении, склоняясь к лучшему мнению о «возмутителе спокойствия». Эту миссию защитницы и покровительницы величайшего реформатора века зачтем ей главным вкладом, внесенным на алтарь Отечества. Перечисленным сводом не ограничены благости Елены Павловны, одной из блистательных звезд на российском небосклоне. Немка по рождению и русская по духу, Великая княгиня, несомненно, относится к выдающимся и самым замечательным женщинам той эпохи.
***
Из Петербурга – в Париж, где дороги не досаждали ухабами, а отпуск проведен с женой Екатериной Николаевной и в дружеских отношениях с адмиралом Путятиным. И снова в Санкт-Петербург - за отставкой, но Муравьеву было объявлено, что царь отказался принять отставку, и в помощники к нему в Иркутске назначен М.С. Корсаков для облегчения генерал-губернатору исполнения трудных обязанностей. Отношение царя к Муравьеву выражено в царском откровенном высказывании: «Его не переделаешь, а надо уметь воспользоваться, отдавая ему справедливость за услуги, им оказанные» (из записок историка и дипломата С.С. Татищева). Царь предчувствовал, что граф Н. Муравьев-Амурский окажет Отечеству новую неоценимую услугу.
С решением правительства о том, что разделение Сибири признано «неудобным и преждевременным», генерал-губернатор категорически не согласился. Управление целым континентом при отсутствии транспорта и должных средств связи было делом крайне затруднительным. Телеграфа не имелось, на проезд вдоль или поперек края уходило по два-три месяца, на протяжении которых губернатор отрывался от дел. Некоторые исследователи и биографы считают, что отказ в разделении Восточносибирского края послужил последним толчком к уходу Муравьева в отставку. На авторский взгляд, Муравьев метался между желанием служить и необходимостью дать отдых изношенному организму: «Кавказ и в особенности Сибирь отзываются теперь на моей груди», еще к тому же: «жизнь проведена и сокращена на службе Отечеству».
Начальник штаба сибирских войск Б. Кукель пишет тревожное письмо Корсакову: «Он готов оставить совсем Сибирь… Беда, если он уйдет от нас. Здесь не возьмешь ни честным трудом, ни человеческими побуждениями; здесь можно служить только упираясь на поддержку энергическую, которая силой воли удерживает всю здешнюю мерзость. Что же с нами будет без этой крепкой воли Николая Николаевича?»
***
Муравьевская сибириада близилась к завершению. В мае 1860 года граф Муравьев-Амурский предпринял пятую поездку из Петербурга в Сибирь, как и по Сибири их тоже набиралось пять, каждая из которых длилась, в среднем, по полгода, а с учетом трудностей пути и бездорожья приравнивалась к кругосветному путешествию. Что за край, если его начальник за четырнадцать лет управления смог совершить всего лишь пять поездок в столицу? Подсчитано, что за время губернаторства он преодолел свыше ста двадцати тысяч километров. А то и все сто пятьдесят.
Другая напасать, подобная эпидемии, казалось, не имела конца и края. Завалишинские доносы не прекращались, отравляя жизнь генерал-губернатору. По свидетельству Владимира Сукачева, «корреспонденции Д.И. Завалишина служили сильной помехой Муравьеву в Петербурге». Понимая, что доносчики пользуются поддержкой столичных кругов, и борьба с ними бесполезна, Муравьев принимает новое решение об уходе и намечает его срок: «Может быть, и состояние моего здоровья внушает мне эти мысли, но … желал бы просидеть в Иркутске до января … уехать из Петербурга в конце февраля и потом распрощаться с Завалишиным и его покровителями навсегда!» В сентябре - новая жалоба в адрес Министра внутренних дел С.С. Ланского уже от М. Петрашевского. «Завалишин и Петрашевский пишут официально к министрам дерзкие ругательства и клеветы на местные власти и остаются безнаказанными», - давал генерал пояснения Корсакову. Кучка друзей графу и толпа завистников и врагов. Под влиянием разнузданной клеветы, сильные министры Горчаков и Милюков тоже сторонились Муравьева, подрывая к нему доверие царя.
Мутные потоки бурлили по печатным страницам, пока М.С. Корсаков, будучи в должности читинского губернатора, не подал представление на выселение назойливого писаря из Сибири туда, откуда его и прислали - в Москву. В Сибирь высылали молодого декабриста, а из Сибири – престарелого смутьяна. В Иркутске стало спокойнее, а Москве не привыкать, там бузотеров всех мастей всегда хватало. Итоги возни с недоброжелателями подвел В.П. Сукачев, иркутский голова, сумевший заглянуть в будущее: «Как бы ни судили действия Муравьева, Россия обязана ему выходом в море, одною из крупнейших заручек ее будущего благоденствия».
***
Отвлечемся для краткого обзора англо-китайских отношений, которые свелись к опиумным войнам, первая из них пришлась на 1840-44 годы. Ее предпосылкой стала успешная торговля мирного Китая с Великобританией, главной колониальной державой мира, решившей по праву сильного поломать отрицательный торговый перекос и изменить его в свою пользу. Сорок английских кораблей артиллерийскими бомбардировками китайских укреплений и высадками быстрых десантов решили исход сражений. Технически отсталые и неподготовленные к военным действиям китайские разрозненные силы не смогли оказать сопротивления захватчикам. По Нанкинскому договору империя Цин, по обязанности слабой и побежденной страны, выплачивала английской казне огромную контрибуцию и открыла порты для английского опиума, который завалил китайский рынок. Английская корона получила гигантский источник дохода, тогда как в Поднебесной началась повсеместная наркомания и массовое вымирание населения. Конкурент надолго устранен с мирового рынка, и создалась система организованного разграбления Китая. Несусветные «торговые отношения» пришлись столь по нутру владычице морей, что за первой опиумной войной последовала вторая, переросшая в третью…
ГЛАВА 2. Русский дипломат Николай Игнатьев
Итак, китайскую эстафету от графа Николая Муравьева принял блистательный дипломат и разведчик Николай Павлович Игнатьев. Его роль в истории присоединения Приморья недооценена. Между тем, деятельность Н. Игнатьева напоминала не дипломатическую волокиту, а захватывающий детектив. Для любителей детективного жанра изложим чехарду несусветных приключений и опусов, по пятам преследовавших молодого дипломата на протяжении двух лет. Сначала о герое запутанной истории подписания Пекинского договора, решившего предназначение одного из красивейших и важнейших регионов планеты.
В 1832 году в семье Игнатьевых, близкой к царской фамилии, родился мальчик Коля, показавший в Пажеском корпусе блестящие способности. Как лучший выпускник заведения, он был вписан на Мраморную доску, на которую четверть века назад была занесена фамилия его предшественника Николая Муравьева. Выдающиеся результаты Игнатьев показал и в Николаевской военной академии, которую окончил с серебряной медалью, притом, что золотые медали в учреждении не вручались, а серебряные за двадцать лет получили всего-то два выпускника, включая Игнатьева. Потенциал личности выше некуда, оставалось его направить на пользу дела.
Началу карьеры послужило назначение молодого офицера военным атташе в Англию, где он под прикрытием официальной должности с головой окунулся в деятельность разведчика, полную опасностей и тревог. Его интересовали новейшие виды оружия. В Россию потекли описания, чертежи и даже оружейные образцы. В Париже боец невидимого фронта добыл сведения о предстоящем вторжении англо-французских войск в Китай, еще не предполагая, какую роль сыграет сам в новом походе Антанты. На дворе стоял 1856 год, и до решающих событий, в которых победителем выйдет русский дипломат, оставалось чуть-чуть.
Затем в дипломатическую деятельность вмешалась лошадь, устроившая Игнатьеву падение на скаку с переломом ноги. Весь следующий год неудачливый наездник ездил по странам Европы, залечивая рану и набираясь знаний перед новыми испытаниями. Испытательный срок ему был определен на переговорах в Средней Азии, проведенных на грани выживания. На переговорах в Хиве его ждал полный провал и требование Хана возвратиться в Россию, однако, упрямый дипломат с навыками разведчика пренебрег предписанием и с риском для жизни пробрался в Бухару, где в блужданиях и передрягах заключил выгодный торговый контракт. В Петербург из Оренбурга уже была отправлена депеша о гибели Игнатьева, когда он после десятимесячных скитаний неожиданно объявился в России, живой и невредимый, еще и с подписанным договором. За такой успех двадцатисемилетний дипломат получил генеральское звание. Отличившемуся дипломату, работающему на грани фантастики, дали новое поручение из разряда безнадежных на проведение переговоров с Китаем, на которых ему предстояло добиться ратификации Айгунского договора и, по возможности, окончательно урегулировать границу по Уссури, хотя надежды на продвижение не было никакой.
***
Итак, по порядку. Летом 1860 года двадцатитысячный корпус Антанты готовился к походу на Пекин. Для России была невыгодна победа любой стороны. Если победят китайцы, они окончательно откажутся от Айгунского договора, если англо-французы, то они сами могут занять Приморье вместе с Амуром, что не устраивало и Китай. К тому же, побежденный Китай утратил бы свободу в международных делах, в том числе и на переговоры с Россией.
Переговоры, затянувшиеся на год с лишком, по настоянию русской делегации, проводились на территории Русского подворья в Пекине, но это достижение долгие месяцы оставалось первым и последним. В первый же день дипломат потерпел сокрушительное поражение. Игнатьеву было заявлено, что Айгунский договор не ратифицирован, что он является недействительным, а князь И-шань, подписавший договор самовольно, наказан, хотя и не казнен по причине прошлых заслуг и родства с Богдыханом. И вообще, пусть русский дипломат заберет к себе И-шаня и отвезет в Россию. Следующим днем опального князя привезли в Русскую миссию, но Игнатьев отказался принять китайского заложника. Изнурительные переговоры и отсутствие в них перспективы приводили Игнатьева в отчаяние. Доходило до того, что Су-шунь, родственник императора, возглавлявший китайскую делегацию, в ярости швырял свиток с текстом Айгунского договора на пол, как пустую бумажку. Тупик, и письма до Петербурга ходили по четыре месяца.
Из Пекина Игнатьев просил правительство начать движение в Маньчжурию; губернаторы Приамурской и Приморской областей Буссе и Казакевич также были настроены «пострелять маньчжур», но Муравьев охлаждал их пыл: «нашими выстрелами мы будем убивать простой народ, который к нам и не враждебен, а мандарины уйдут безнаказанно. … Нет причины стрелять, когда мы все то делаем, что хотим, и пролагаем границу, где желаем». Припомним, на Кавказе генерал Анреп, хорошо зная Муравьева, был уверен, что он «не пустится необдуманно ни на какое предприятие». Китайцы видели в России защиту от европейских колонизаторов, и Муравьев шел навстречу добрососедству с ними. Зато он оказал мирную поддержку Игнатьеву, разбив под носом у китайцев два военных поста – Владивосток и Новгородский – в лучших гаванях залива Петра Великого. Чем бы опиумные войны ни кончились, Россия уже находилась на берегу Японского моря.
Мирное заселение дальневосточных земель не ослабевало. В шестидесятом году двести сорок крестьянских душ образовали четыре селения, из них пятьдесят душ поселены в Приморской области, за которую еще бился Н. Игнатьев. В Приморье направлен Енисейский гарнизонный батальон и пятьсот человек каторжных, о которых с почтением отзывался граф Муравьев: «эти штрафные молодцы, просто учителя для казаков, даже лодки строить, рыбу ловить и баржи с мели снять». В Приамурье поставлено одиннадцать новых селений, построено восемь школ, население на Амуре составило девять тысяч человек.
***
В сложившейся обстановке на китайских переговорах министр Горчаков, с подачи графа Муравьева, указал Игнатьеву примкнуть к наступавшим англо-французским союзникам, выступая в качестве миротворца, и требовать от Пекина уступок в обмен за свои услуги. Проще говоря, ловить рыбку в мутной воде. Игнатьев настроился на поездку, но его не выпускала охрана китайцев, сообразивших не допускать переговоров русского дипломата с европейцами. А вот учить разведчика побегу из охраняемой зоны не требовалось. В назначенный час казачья группа выехала из подворья, за ней – игнатьевские носилки с паланкином, но в воротах вдруг сломались колесные оси телег, кони вздыбились, посеяв панику. Стражники бросились к поломанным телегам, потом к завешенным носилкам, оказавшимся пустыми, тогда как Игнатьев, переодетый в форму казачьего офицера, в суматохе незаметно ускользнул за ворота. Он добрался до театра военных действий, где и передвигался за экспедиционным корпусом, вступая в поочередные переговоры с той и другой воюющей стороной.
Началась двойная игра. Дипломат входил в доверие каждой из сторон, играя на их слабых местах и подчеркивая собственную миротворческую роль. Китайцев убеждал, что может остановить наступление противника, союзников доверительно «просвещал» по восточным обычаям и вводил их в заблуждение, уверяя, что Россия и Китай уладили пограничные вопросы, а китайцы собирают войска для упорного сопротивления. Научил союзников восточному этикету представляться Богдыхану на коленях и с тремя земными поклонами лбами о пол. Знание обстановки и европейских языков, светские манеры и дипломатический такт русского дипломата располагали командование корпуса к общению. Все равно, иных посредников у них не имелось.
Собрав силы, союзники пошли на Пекин, за ними – русский посредник. Он принимал жалобы от населения, пострадавшего от бесчинств захватчиков. Согласовав с командованием корпуса свои услуги по защите населения от мародеров, он организовал раздачу китайцам листовок с надписью «Христианин», которые надо было наклеивать на ворота. К удивлению китайцев, «белые бумажки» по охране от мародеров сработали! За необыкновенные способности китайцы дали русскому посреднику имя И-дажень, что означало «сановник-И», стало быть, Игнатьев.
В середине августа Игнатьев сорвал начавшиеся было прямые англо-китайские переговоры, подсказав командующему корпусом лорду Эльджину запросить письменные полномочия от члена Верховного совета Китая Гуй-Ляна, каковых у переговорщика не оказалось. «Имитацию китайских переговоров» он истолковал попыткой выиграть время для подготовки к боям. В конце августа китайская армия была разбита, но отряд парламентеров корпуса оказался в плену, часть из них за неисполнение объявленного перемирия казнена, а тринадцать человек спасены Н. Игнатьевым. Спасение парламентеров убедило союзников в том, что русский посредник им необходим. Китайской стороне он дал совет в целях безопасности Богдыхана вывезти его в надежное место из Пекина. Так и метался посредник между двух сторон, улаживая конфликты в интересах третьей стороны.
В ярости за устроенную казнь, союзники ринулись на Пекин, по пути разграбили императорский дворец Юаньминъюань с его фантастическими богатствами и затем сожгли, чтобы произвести на китайцев «необходимое впечатление». В сентябрьском сражении у моста Балицяо, что под Пекином, китайцы потеряли до трех тысяч человек и были окончательно разгромлены. Император бежал, но тут к лорду Эльджину явился Игнатьев с предложением подумать, с кем же ему придется подписывать договор о мире с выплатой контрибуций, если страна окажется без управления. Кто и каким образом будет создавать новую власть? Лорд Эльджин согласился с доводами и остановил корпус под пекинскими стенами, оговорив символический вход в столицу ограниченного отряда союзников через центральные ворота. Дальше русский дипломат выкинул новый фортель и на правах победителя первым вошел в город во главе отряда союзников. Китайцы кинулись к И-даженю с просьбой о посредничестве и смягчении союзных требований в наступившей критической обстановке. Сановник-И пообещал им содействие по девяти пунктам прошений из десяти взамен под письменные обязательства по утверждению заключенного Айгунского договора и заключению нового договора с уступкой России Уссурийского края. За чудесное спасение Пекина от разгрома и разграбления, какое только что случилось с дворцом Юаньминъюань, сбежавший император дал согласие.
Переговоры коалиции с Китаем проходили на посреднической территории Русской миссии, куда Игнатьев после недавнего бегства вернулся на правах победителя. При возникающих затруднениях договорного процесса обе из сторон обращались за помощью к Игнатьеву. Союзники и китайцы сами удивлялись способностям русского И-даженя, которому едва исполнилось всего-то двадцать восемь лет. Одновременно в великой тайне от союзников там же, в Русской посольской миссии, готовился разграничительный договор между Россией и Китаем. Мастер закулисных манипуляций едва успевал перемещаться по переговорным помещениям, отбывая от одной делегации под предлогом «передохнуть», чтобы объявиться в другой. В середине октября 1860 года подписаны кабальные для Китая Пекинские конвенции с европейцами, которые, опять же по совету Н.П. Игнатьева, заподозрившего что-то неладное, отбыли в Тяньцзинь под защиту своих войск, освободив пространство для русско-китайских сношений.
Газета «Дейли-Телеграф» была откровенна: «Китайцев надо научить ценить англичан, которые выше их и которые должны стать их господами». По заключенному договору, империя Цин платила многомиллионную контрибуцию, расширила легальную торговлю опиумом и обязывалась предоставлять китайских кули в качестве рабочей силы на продажу в английские и французские колонии. Доход европейских дельцов от опиумной торговли в Поднебесной исчислялся триллионом долларов по нынешнему курсу. Китай превратился в полуколонию и был выбит из колеи на полный век, а опиумный кризис растянулся на многие десятилетия, пока в стране, при решительной поддержке Советского Союза, не установился коммунистический строй.
***
В Русскую миссию прибыл младший брат Богдыхана князь Гун Цин Ван, исполнявший в отсутствие императора его обязанности. Ровесники быстро договорились, и второго ноября состоялась церемония подписания русско-китайского договора, вошедшего в историю под названием Пекинского. Блистательный ум Игнатьева, молодость и присущий ей авантюризм решили исход Приморского края. Именно с этого дня Россия стала великой морской державой, и Мировой океан широко и вольно плескался перед ее порогом.
Итоги великого дальневосточного передела подводил крупнейший мыслитель эпохи Фридрих Энгельс: «Когда Англия решилась идти войной на Пекин, и Франция примкнула к ней в надежде получить что-либо, Россия, отбирая в этот самый момент у Китая территорию, по величине равную Франции и Германии, вместе взятым, и реку протяжением с Дунай, в то же время ухитрилась выступить в качестве бескорыстного покровителя слабого Китая, а при заключении мира сыграть роль чуть ли не посредника… Война оказалась выгодной не для Англии и Франции, а для России». Мыслитель, как всегда, прав. В роли покровителя Китая выступил генерал Муравьев, а в роли посредника – другой генерал, Игнатьев, и без всяких «чуть ли». Два кудесника русского царя без единого выстрела принесли России больше выгод, чем вся европейская армия за годы захватнических войн.
Самое удивительное в том историческом переделе земли состояло в том, что Китай, как государство, Уссурийский край и не утратил, поскольку он формально не принадлежал Поднебесной и не заселялся китайцами, считаясь наследством правящей династии Цин в качестве заповедника. Уссурийское королевство площадью в полмиллиона квадратных километров перешло в наследство от маньчжурской династии к русской монархии, но с наследствами бывают и не такие чудеса. Китайский император Ичжу умер через год в возрасте тридцати лет то ли от охватившей его печали после утраты наследного заповедника, то ли от летнего зноя. Николай Игнатьев за блестящие результаты в переговорах удовольствовался званием генерал-адъютанта, титулом графа и тремя орденами. В Кяхте, на обратном пути из Китая, ему торжественно преподнесли Памятный адрес с подписями доброй сотни сибирских купцов. С Китаем открылась торговля.
Затронутая история Уссурийского края уводит нас в глубину веков, а если там покопаться, то окажется, что исконный Китай – это далеко не Маньчжурия, а покоренная маньчжурами страна. Вот парадокс, особенно, если учесть, что на сегодня маньчжуры – лишь этническая группа, ассимилированная китайцами, а ее численность около десятка миллионов человек. Но четыре века назад все было по-другому. Тогда-то тунгусо-маньчжурские племена, известные под именем чжурчженей, объединили разоренных кочевников и крестьян в мощное государство, народы которого стали называться маньчжурами. Где жили, теми и назвались. Воинственная династия Цин завоевала народы Тибета, Монголии, этнического Китая, еще и обложила данью прилегающие страны.
Важный исторический фактор состоит в том, что при первых появлениях русских отрядов В. Пояркова и Е. Хабарова на Амуре маньчжуров не было, и не только на левом, но и на правом берегу до пятисот километров к югу от реки. Один из русских острогов стоял по реке Уссури в семистах километрах южнее Амура. Не было там и этнических китайцев, которым династия запрещала проникать в Маньчжурию, не подпуская их к вожделенному Уссурийскому наследству. Так что граф Муравьев-Амурский не захватывал амурские земли, он только возвращал их; это Россия, напротив, уступила маньчжурам правые берега рек Амура и Аргуни, входившие в семнадцатом веке в состав Албазинского воеводства. На том и основывался Муравьев, намереваясь присоединить правобережье Амура и Аргуни. Даже на пороге самораспада империя Цин отказывалась признать границу с Россией по Амуру, требуя отвести себе весь Забайкальский край. Вот упрямый народ.
Граф Н.Н. Муравьев-Амурский в письме князю А.М. Горчакову чрезвычайно высоко оценил китайскую эпопею Игнатьева: «Теперь законно обладаем и прекрасным Уссурийским краем, и южными портами. Все это без пролития крови, уменьем, настойчивостью и самопожертвованием нашего посланника, а дружба с Китаем не только не нарушена, но окрепла более прежнего. Игнатьев превзошел все наши ожидания». По Уссурийскому, или Приморскому, краю, следует признать, что он упал России манной небесной. В своем последнем письме, отправленном из Иркутска Михаилу Корсакову, Муравьев выражал удовлетворение переустройством Востока: «Благодаря Игнатьеву, совесть не грызет меня за китайские дела».
Часть 5. Иркутск-Париж
…В начале января в Иркутске назначен общий приемный день, которому Муравьев, возвратившись из знаменательной поездки, придал особый смысл и назначение. Вспоминает Б. Милютин: «На этот раз накопилось столько электричества в воздухе, что все чувствовали грозу. Лица всех обращены к дверям кабинета. Из нее не вышел, а как бы вылетел граф Муравьев. Окинув всех не гневным, но грозным взглядом, он начал речь. Произнесенная прекрасно, она произвела сильнейшее впечатление».
В остатние дни 1860 года Иркутск в оживлении и в восторгах. Китайская империя окончательно признала за Россией владение столбовой дорогой к Великому океану, и страна одним взмахом перенеслась с северных широт амурского устья к Корейскому полуострову, сблизившись с кипучим центром мировой торговли на Океане. Оппозиция ушла в подполье; по выражению Муравьева, с Пекинским договором «в Иркутске все звери присмирели». А. Максимов выдвинул версию китайской податливости в амурской сделке: «Уступая Амур и Уссури, Китай исполнил требования России только благодаря энергии графа Муравьева-Амурского. Китайцы не предполагали, что за ним стоит лишь несколько сот штыков. Им казалось, что решительные действия графа могли опираться на грозную военную силу».
Действительно, было такое, когда граф сбрасывал китайскому правительству ложную информацию о формировании в Сибири стотысячной армии и демонстрировал военные приготовления, но в разрешении споров существовала и объективная сторона. Суть в том, что в то время ни Китай, ни Россия не имели необходимости в занятии и освоении глухих и отдаленных земель, не обладая ни достаточными людскими ресурсами, ни материальными и прочими средствами. Муравьев же, смотревший на десятилетия вперед, действовал в интересах будущих поколений, гнал переселенцев силком, опираясь на военную дисциплину казаков, на штрафных солдат и ссыльных каторжан. Куда им было деваться? Поэтому и был нелюбим современниками, поэтому его признание отлагалось на века. Оценят ли потомки его подвиг?
Успешное окончание китайских дел чрезвычайно успокоило графа. Отдавая должное заслугам Н. Игнатьева, генерал-губернатор встретил его на перевозе через Ангару, провел до своего дома, где была организована встреча с праздничным обедом, гуляниями и литературным вечером, изъявляя искренние дружеские чувства к герою-дипломату. За время пребывания дорогого гостя по городу прокатилась череда приветственных обедов, прощальный из них состоялся в загородном доме, где чинные речи перешли в песни и пляски. В начале 1861 года Н.Н. Игнатьев часто навещал Муравьева в Санкт-Петербурге после отставки генерал-губернатора. Какое-то время Николай Павлович Игнатьев служил директором Азиатского департамента внешнего ведомства и даже министром внутренних дел, но лишь какое-то время. Как и Муравьев, Николай Игнатьев был предан забвению, хуже того, по немилости царя Александра Третьего последние годы провел в нищете. Слишком много русский дипломат дал неблагодарной державе, и слишком скупо она с ним рассчиталась.
Дипломатический успех Николая Павловича Игнатьева стал достойным завершением всего Амурского дела, возглавляемого Муравьевым с первого дня пребывания в Сибири. Он испытывал чувство исполненного долга перед Отечеством и заслуженного права на отдых. Его вулканическая энергия, извергавшаяся четверть века из горящей груди, иссякла, огонь потух, в организме наступило опустошение, душа просила покоя. Все сошлось в нем к одному – исполненная Миссия Преобразователя Востока, болезненность и усталость, к ней - нескончаемый поток досадливых клеветнических статей. В октябре граф не забыл попросить Михаила Корсакова, находившегося в Санкт-Петербурге, «принести глубокое почтение Великой княгине Елене Павловне. Она искренне расположена ко мне и подозревает во мне какие-то способности».
***
В оставшееся в своем распоряжении время Н.Н. Муравьев приводил в порядок дела для их сдачи преемнику, набиравшемуся на отдыхе сил перед вступлением в должность. Напряженный год переговоров с китайцами не был потерян зря. Еще до заключения Пекинского договора, из центральных губерний в Приморскую область доставлено до двух тысяч крестьянских душ обоего пола со скотом в тысячу голов, да в Амурскую область с полтысячи душ и к ним семейных казаков до трех с половиной тысяч. К казакам приселено шесть сотен штрафных солдат, и общее население края приблизилось к пятнадцати тысячам, если не считать скота. Начало положено. И до последнего дня правления Н. Муравьев одержим новыми планами: «Как можно скорее занять южные гавани в Уссурийском крае, вблизи границы с Кореей, а нашей военной эскадре крейсировать в Японском и Китайском морях».
Для освобождения от пут центральных правителей, генерал-губернатор подал запрос о выводе Восточной Сибири из ведома министерств, оставив ее в подчинении Сибирскому комитету при Государе, что вызвало категорическое противодействие со стороны Петербурга и обвинения Муравьева в сепаратистских настроениях. Этот проект вызвал неудовольствие Высочайшего лица империи и ускорил расставание с «сибирским Петром». «Выскажу удивление и недоумение, - делился мнением об отлучении Муравьева от дел П.И. Пахолков, - Как такой великий человек сошел с поприща в полной силе умственных способностей, и вот уже пятнадцать лет мы видим, как жалкие посредственности выступают вперед и играют видные роли?! … Ни раньше, ни позже не удавалось мне встретить в жизни другого человека, подобного ему». Да и как встретить подобного человека, если гении на дорогах не валяются?
С заключением Пекинского договора от второго ноября 1860 года, по которому левый берег Амура, а от Уссури и его правый берег вплоть до Кореи, окончательно присоединились к империи, формирование России, как великой морской державы, завершено. На заре восемнадцатого века Петр Великий «прорубил на Балтике окно в Европу», а в девятнадцатом Муравьев-Амурский распахнул океанские ворота. Свершилось то, о чем мечтали первопроходцы, за что положили головы защитники Албазинской крепости и что поставил главным делом граф Муравьев-Амурский. На протяжении двух лет, одна за другой, исполнены заветные цели присоединения Приамурья и Приморья.
Это он, граф Н. Муравьев-Амурский, настойчиво вкладывал в сознание императоров и членов правительства идею продвижения на крайний восток, до Мирового океана, и сам предпринимал к тому опережающие действия вопреки намерениям правительства и его министров. Что за интерес двуглавому орлу мог представлять Дальний Восток, когда Сибирь оставалась пустынным краем, Япония - отсталой страной, а Китай в результате опиумных войн загнан в беспросветный упадок? И только он, неистовый Николай Муравьев, разворачивал головы членов правительства и царской семьи на Восток.
***
Январь 1861 года. Сдача полномочий начальника Сибирского края Михаилу Корсакову, другу, соратнику и единомышленнику. Весь Иркутск, от генеральских мундиров до крестьянских армяков, прощался с Губернатором, вписавшим в историю города и края самые яркие страницы. Площади, окаймлявшие Собор, кипели народом всех сословий, приезжими из ближних деревень. Николай Николаевич шел к Собранию. Зима, но город стоял без шапок, понимая, что прощается с лучшим из предводителей, прощается с величайшей из сибирских эпох, длившейся четырнадцать лет. Его останавливали, со всех сторон слышались прощальные крики. Залы Собрания переполнены.
Иркутск отдавал Николаю Николаевичу дань народной любви и признательности – обед и молебен в Кафедральном Соборе, торжественные и грустные проводы от Губернаторского дома до Вознесенского монастыря, располагавшегося от города за четыре версты. Туда ехали экипажами, кто их имел, но пока шел молебен и завтрак, сбежались толпы простого народа. В день прощания вдруг всем стали ясными величие и незаменимость этого невысокого и сухощавого человека, значимость его неимоверной силы духа и деспотического характера, без которых не было бы российского Дальнего Востока, а только Крайний Север да Вечная Мерзлота. В монастыре повторился обряд прощания, настолько претило людям наступавшее сиротство без строгого и справедливого Отца.
Из помещения настоятеля почитатели вынесли генерала на руках, но при выходе они были без всяких церемоний отброшены, и графа выхватили натруженные крестьянские руки, а за ними - другие, простолюдины и инородцы, несли и бережно передавали из рук в руки драгоценную ношу до самого экипажа. Наступил час народного прощания. Муравьев был взволнован.
- Мы тебя не забудем, граф! Не забывай и ты нас! – неслись наперебой нестройные выкрики. Они подхватывались, повторялись гулкой и разнобойной фразой, сливаясь воедино: «Не забывай нас, граф!»
Наконец, со слезами на глазах, генерала усадили в дорожный экипаж, и тронулись повозки. Люди стояли без шапок, хотя и на морозе, крестились, провожая Николая Николаевича, защитника и покровителя, одного на Сибирь, крестными знамениями вначале удалявшимся повозкам, а потом на монастырь. Повозки двинулись шибче и еще шибче, а простой люд стоял, зная, что он потерял больше всех других, что не будет больше приемов четырежды в неделю, где выслушивался каждый проситель, а просьбы по делу исполнялись добротно и споро. «Стоял и я, - вспоминал о том дне Б. Милютин, - И невольно пришло мне в голову: закатилась зорька в Сибири. Действительно, она закатилась». О тех проводах графа у И. Барсукова: «Воздадим дань удивления могуществу его духа. Имя этого передового вождя, предупреждавшего дух времени, внесется без сомнения во вселенскую летопись».
***
В Петербурге графа приняли с должными почестями, царь удостоил его личным приемом. Великая Княгиня Елена Павловна пригласила давнего поклонника на обед, а через несколько дней – на встречу с Прусской королевой, пожелавшей лицезреть человека, перевернувшего прежние представления о путях передела мира. Обозначена историческая веха окончания муравьевской эпохи в Сибири: девятнадцатого февраля 1861 года, день в день с отменой крепостничества, граф Муравьев-Амурский «получил вольную» и был освобожден от «сибирской ссылки». «В воздаяние подвигов личного мужества и многолетних примерно-полезных заслуг» Николай Муравьев царским указом назначен пожизненно членом Государственного Совета России и пожалован орденом Владимира с мечами над орденом. Глядя на недавнего начальника, прежний подчиненный К. Венцель, ставший сенатором, раздумывал о том, что каким был молодой поручик Муравьев, без гроша в кармане, таким и остался даже в генеральском мундире, не имея средств к проживанию. На что только он рассчитывает жить? Сенатор был бы прав, но положение бессребреника поправил царь, по достоинству назначивший преобразователю Востока ежегодный пенсион аж в пятнадцать тысяч рублей серебром. С этаким-то жалованьем отставному генералу не зазорно было появиться перед глазами заждавшейся женушки.
Ему, как единственному виновнику присоединения Амура и прилегающих территорий, подарены часы, отлитые из серебра, с надписью даты заключения Айгунского договора и затейливыми барельефами, вензелями и прочими выдумками, отражающими исторические события на Амуре. Собравшиеся полным составом близкие сослуживцы торжественно вручили Николаю Николаевичу уникальный экземпляр часов, полный идеи и изящной красоты, что растрогало графа до слез.
В Петербурге он продолжал работать на благо края, находясь в должности члена Государственного Совета, где предлагал полную свободу и беспошлинность в Кяхте, но сдался на таможню с малой пошлиной. Зато добился перевода таможни из Кяхты в Иркутск, на берег Ангары близ перевоза в поселке Листвянка, где легче ставить заслон контрабанде. Открытый в 1645 году, поселок закрепился в качестве перекрестка водных путей, перевалочной базы на пути в Кяхту и дороги на Амур, в Китай и Монголию. Листвянка прижата к прибережной полоске озера-моря грядами гор, сплошь покрытыми лиственничными лесами. Течение Ангары столь быстро, что близ истока из Байкала она обыкновенно не замерзает, предоставляя утиным стаям возможность проведения зимовки. Здание таможни, поставленное из пород прочнейшей лиственницы, сохранилось до наших дней.
Перед отъездом за границу граф получил письмо от Великой Княгини Елены Павловны с пожеланиями скорейшей возможности к тому, чтобы «вы опять были с нами». Может ли женщина, тем паче, находясь при нелюбимом муже, и сама нелюбимая им, обойтись без сердечных влечений к человеку, обладающему, в ее понимании, самыми превосходными духовными качествами, и, к тому же, безнадежно влюбленному в нее? Николай Муравьев и Елена Романова, два светоча в российской жизни, не видели среди других равных себе по благородству и уму, так неужели признание единственной для них личности не отозвалось позывами нежных чувств?
В ответе графа изложены заверения: «Сделаю все зависящее, чтобы после кратковременной отлучки вернуться и повергнуть к стопам Вашего Высочества почтительнейшую преданность». Но не успел граф вернуться в северную столицу, чтобы повергнуть свою неиссякаемую преданность к желанным с юности стопам, как был приглашен к визиту Ее Высочеством, оказавшейся на водах в Бадене, где и у него, прилежного пациента, здоровье улучшилось, одышка уменьшилась. В письме другу Михаилу Семеновичу он дал короткий отчет о встрече с дорогим по жизни человеком: «Не могу нахвалиться любезностью Великой Княгини, она нисколько ко мне не изменилась, несмотря на мое политическое положение».
Одни на всей планете
Витают две души,
Любовью не согреты
В тоскующей тиши.
В мечтах – навеки вместе,
Да не дано судьбой,
Им ждать почтовой вести,
Как радости благой.
В 1873 году, узнав в Париже о кончине Великой Княгини Елены Павловны, Муравьев писал М.С. Волконскому: «Я сердечно любил ее и любил пятьдесят лет». Он не ошибся ни на год в летоисчислениях, приставленный еще в Пажеском корпусе к креслу любимого создания в далеком 1824 году. Вот и подведена черта тем домыслам и предположениям, с которых начиналось наше повествование, когда юный влюбленный паж состоял в прислугах женщины всей своей жизни, одной из всех на целом свете. Той женщины, которая использовала свое влияние и многие лета, как могла, ему во всем покровительствовала. Два сильных ума не видели равных себе вокруг, две благородные души витали над землей в едином благостном союзе и в благодарении судьбе за то, что они были и остались вместе, не подпуская к себе более никого на протяжении полувека. Так бывает, хотя редко, когда большая и всепоглощающая любовь не омрачается зряшными обидами или недоразумениями бытия и остается чистой, светлой, какой рисуется в мечтаниях, и тогда любящие натуры живут идеальной любовью, недоступной большинству.
Жизнь пролетела как во сне,
В тумане виден берег синий,
Пусть годы отданы жене,
Но в светлой памяти - Княгиня.
***
С уходом Великого Преобразователя Сибири «не стало живой лихорадочной деятельности, и дела наши пошли обыкновенным черепашьим шагом, на переселенческий вопрос обращалось мало внимания», - дал свое заключение Б.К. Кукель, ярчайший соратник графа Муравьева-Амурского. Переселенцы в напрасном ожидании помощи проедали свои запасы и нередко возвращались на родину нищими. Он «мог бы еще блестящим образом работать десять лет и завершить дело заселения, но выбившись из сил, принужден был преждевременно оставить Амурский край, и это неблагоприятно отразилось на дальнейшей судьбе прекрасной восточной окраины. - Продолжал Б.К. Кукель. - Заместители Муравьева не обладали его гением и энергией и не чувствовали к краю той любви, какою был преисполнен граф. Можно считать потерянными не один десяток лет, в течение которых наши соседи успели свои дела на Амуре привести в порядок». Последнее написано прямо для нас и наших дней. Япония, Корея, Китай, а с ними вся Юго-Восточная Азия, где они были относительно России в муравьевские времена и где находятся теперь? Муравьев видел и предвидел все это. По воспоминаниям соратника Р.К. Богданова, «он сокрушался, что согнал народ, и не пришлось руководить дальнейшим заселением Амура».
С отказом административно-территориальной перестройки восточной части страны отпала возможность возвращения графа Муравьева в Сибирь, где он мог бы остаться не управляющим генерал-губернатором, а государевым Наместником Сибири. Но Сибирь Сибирью, а Муравьев видел себя Управленцем России и был готов к роли, которая была ему по плечу. В письме Николаю Игнатьеву Н.Н. Муравьев писал, что мог бы применить себя в «Петербурге с сильным влиянием на общий ход дела и на все части управления при неограниченном доверии Государя». Кто, кроме него, мог бы уверенно повести Россию курсом укрепления могущества и процветания? Но далеко не всем нужна была сильная Россия, инициативность Муравьева не вызывала доверия в высших сферах, смелая самостоятельность пугала. Через полвека ему на смену придет великий реформатор Петр Столыпин, который будет убит на взлете реформ. Кем? Все теми же.
С устранением Столыпина, властителям мира открылась возможность подрубить под корень Россию, набравшую к 1914 году впечатляющую силу развития. Дальнейший сценарий цветной революции разыгран как по нотам: втягивание России в мировую войну, обрушение династии Романовых и вбрасывание в страну радикальных вождей революционного движения с их финансовой поддержкой. Под аплодисменты мирового капитала Россия утонула в крови пятилетней гражданской войны.
Историки до сих пор спорят, прав ли был Сталин, который путем жестких репрессий устроил в стране промышленный рывок и спас государство от уничтожения профашистской Европой. Споры нескончаемы, так как исходят из идеологических противостояний, а ответ надо искать не в сталинской, а в столыпинской эпохе. В конце концов, Сталин был поставлен перед суровым выбором, когда ослабленная страна нуждалась в чрезвычайных мерах, хотя и не обязательно в репрессивных. Иная обстановка складывалась перед первой мировой войной, когда Ленин и Троцкий признавали, что при проведении реформ Столыпина революция в России была невозможна. Кому она нужна, бессмысленная и беспощадная, если в то время Россия входила в число крупнейших экономик мира, опережая их по темпам роста? Такая Россия была несокрушима.
Мечты Муравьева – сильный флот, развитая промышленность и транспорт, извлечение природных богатств и большая торговля с соседними странами – остались при жизни мечтами. Он «уподобен был орлу со связанными крыльями. … Дай Бог России побольше таких слуг» (Кукель). Но остался богатейший, им присоединенный край, позволяющий потомкам исполнить мечты Преобразователя, к чему сподвиглась спохватившаяся Россия, установив опережение в развитии края в веке двадцать первом.
***
Теперь – Париж, где Муравьев двадцать лет прожил душа в душу с Екатериной Николаевной. Интерес к Сибири не ослабевал, и не было ни одного важного в крае дела, в котором не проявилось бы его участие. Годами шла переписка с Корсаковым, в которой Муравьев своим государственным умом, долголетней опытностью и знанием оставался полезным Сибири. Советы графа шли в удивительных подробностях, словно он оставался на месте, в своей иркутской резиденции. Надо отдать должное преемнику, который не подвергал ломке что-либо из заведенного Муравьевым порядка правления. В конце шестьдесят четвертого года граф фактически в больном состоянии приехал в Петербург по вызову на заседание Государственного Совета, и вынужден остаться на лечениях до августа следующего года. Не отпускали боли в груди и левом боку, мучило удушье и биение сердца. В помощь приезжала из Парижа Екатерина Николаевна.
После 1868 года он не возвращался в Россию, устроив себе парижскую ссылку на те же тринадцать с половиной лет, какие с 1848 года длилась сибирская ссылка. Отмерен год отдыха за год ссылки. Дом Муравьева в Париже служил одним из средоточий русской колонии. Он жил на Елисейских полях, в районе парижских аристократов, и сдружился с русским послом во Франции графом П.Д. Киселевым. Николай Николаевич сохранял свое необычайное обаяние. Приезжие русские люди, как особой чести, искали встречи с графом, стариком-юношей. И он высоко ценил внимание, особо со стороны сибиряков, привозивших ему байкальских омулей. Из письма М. Корсакову: «Спасибо, что вспомнили старика, который только и живет воспоминаниями того доброго времени, когда он с вами был в Сибири». В 1871 году, к великому огорчению графа, не стало преемника, генерал-губернатора Восточной Сибири Михаила Корсакова, скончавшегося от тифа в Петербурге.
Скорбная весть о покушении на жизнь Государя Александра Второго застала Муравьева в немощном состоянии, но он не мог не отдать последний поклон царю, который относился к нему не так уж плохо. Граф Амурский с трудом добрался до русской церкви, где отстоял литургию по убиенному императору. 1880 год. По великой империи начались предательские удары изнутри ее, ведь внешние враги веками оставались бессильными.
Царь Александр Второй, Царь-освободитель крестьянства. Он взялся разгребать накопившиеся в стране завалы, когда крепостное хозяйство пришло в упадок, промышленность испытывала нехватку рабочей силы и разгорались крестьянские бунты. Царь приступил к реформам; при нем введены основные принципы гражданского самоуправления, страна прибавила в демократичности, создана единая банковская система с государственным контролем, введена всеобщая воинская повинность и достигнуты успехи в народном образовании. Эти реформы положили начало индустриализации общества и уверенному подъему экономики.
При двух Государях пришлось нести государственную службу Николаю Муравьеву. Если Николай Павлович безмерно доверял ему, но был чужд реформам, то Александр Николаевич, напротив, взялся за нововведения, однако, держал Сибирского правителя на отдалении. И тот, и другой сдерживал фантастические способности графа, но все же Муравьев-Амурский свершил главное действие для державы, обогатив ее несметными территориями. Не о том ли размышлял граф, подводя итоги своему жизненному пути?
***
Граф Муравьев-Амурский скончался 18.11.1881 и похоронен на Монмартре, в усыпальнице рода де Ришемон. В дате кончины две цифры. Единичка, знак начала всякого отсчета, и восьмерка, символ бесконечности. Он положил начало отсчета бесконечному процессу развития. На похоронах в русской церкви огромная толпа людей во главе с Великим князем Константином Николаевичем, в лице которого официальная Россия признала роль величайшего деятеля российских времен. Умер граф от гангрены ноги, которая могла случиться по причине кавказских ранений и обостриться во времена сибирских походов. Место Муравьева в истории и памяти народной оставалось свято и неприкосновенно. В 1881 году, через двадцать лет после ухода Муравьева из края и в год его кончины, Восточносибирский генерал-губернатор Д.Г. Анучин, побывавший в Благовещенске, был поражен тому, насколько бережно население хранило память о Николае Николаевиче.
Афиноген Прокопьевич Васильев, автор романа «Муравьев-Амурский», завершил работу риторическим вопросом: «Если б не было на свете Муравьева, владела бы Россия Амурским краем?» И не дает на него ответа, хотя ответ понимается постановкой вопроса. Из многих авторитетных источников о жизни и деятельности Н.Н. Муравьева-Амурского следует, что без него России суждено было остаться в тех же границах, что и до него, а именно – без Амура и без Приморья, без выхода на Океан.
Вслед за Афиногеном Васильевым и мы зададимся вопросом. Заметим, что многие мировые деятели ставили великие цели, в итоге оставаясь в незавидном положении пушкинского старче при разбитом корыте. Взять того же Наполеона, военные максимы и мысли которого были Муравьеву настольной книгой и кладезью мудрости. Однако, наполеоновские планы так и остались планами. Величайший из полководцев, мечтавший о покорении мира, провел свои последние годы в заточении на заброшенном острове. Напротив, действия Муравьева-Амурского, отличавшиеся точными расчетами и опорой на реальные движущие силы, принесли ему фантастические результаты. Полководец с миллионной армией не смог завоевать даже клочок земли, тогда как генерал-губернатор мирным путем присоединил к России территорию в половину Западной Европы. Кто из них великий?
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
После кончины графа Н.Н. Муравьева-Амурского, с одобрения царя, был объявлен сбор средств на установку памятника в городе Хабаровск. Одновременно М.С. Волконский и Ф.Н. Анненков приступили к сбору материалов для издания биографической книги, ему посвященной. Многие современники и сподвижники Н.Н. Муравьева-Амурского передали издательскому коллективу письма или воспоминания о нем. Выбор на честь описания жизни и деятельности генерал-губернатора Восточной Сибири упал на академика И.П. Барсукова, действительного члена Императорского общества истории.
Книга И.П. Барсукова «Граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский. Биографические материалы в двух частях» издана в начале 1891 года. Это наиболее полная и достоверная биография выдающегося государственного деятеля России 19-го века. 30 мая 1891 года в присутствии наследника царского престола Николая Александровича на высоком берегу Амура, в парковой зоне города Хабаровск, открыт грандиозный памятник генерал-губернатору Н.Н. Муравьеву-Амурскому. Памятники ему открыты также в городах Владивосток, Находка, Благовещенск, Чита. На очереди – Иркутск. В 1908 году купечество Владивостока и Хабаровска побеспокоилось об упокоении праха человека, возвратившего России Приамурье и присоединившего Приморье, в отдельной усыпальнице.
Еще в 1911 году город Владивосток задался целью перенести прах своего первооткрывателя с парижской чужбины на родную русскую землю, но разразившаяся мировая война нарушила планы. Прогремело несколько войн и революций, когда, казалось бы, стало не до исторических деятелей вековой давности, когда над страной сгустилась смута девяностых годов, но вот удивительно – новым поколениям остался так же близок по духу рыцарь чести, отваги и справедливости. В 1990 году прах графа Н.Н. Муравьева-Амурского предан земле в исторической части Владивостока. Весь день город отдал прощанию со своим основателем. Горожане шли непрерывным потоком к правителю Восточной Сибири, в почетном карауле застыли моряки и казаки, всегда бывшие верной опорой генерал-губернатору.
Установление памятника графу Н.Н. Муравьеву-Амурскому в городе Иркутск, который на протяжении четырнадцати лет был ему центром управления Восточной Сибирью, является лишь делом времени. Хотелось бы надеяться, что издание этой книги поможет читателям оценить титанические усилия, предпринятые великим преобразователем восточных российских земель, и сподвигнет органы власти, коллективы и общественные организации, а также всех людей, неравнодушных к истории государства Российского, к сбору средств для увековечения памяти графу Н.Н. Муравьеву-Амурскому в столице Восточной Сибири.