Kazuo Ishiguro. Come Rain or Come Shine*
*И в дождь, и в солнце (англ.) – песня Рэя Чарльза.
[from “Nocturnes” collection / из сборника «Ноктюрны»]
© Kazuo Ishiguro, 2009
© Александр Андреев, 2021, перевод
Эмили, как и я, любила старые американские песни с Бродвея. Ей больше нравились быстрые, вроде “Cheek to Cheek” Ирвинга Берлина или “Begin the Beguine” Коула Портера, а меня привлекали горько-сладкие баллады – “Here’s That Rainy Day” или “It Never Entered My Mind”. Но довольно многое любили мы оба, да и вообще в те годы, в университетском городке южной Англии, встретить человека, разделявшего подобную страсть, казалось чудом. Сегодня молодёжь готова слушать всё подряд. Мой племянник, поступивший в университет осенью, проходит сейчас фазу аргентинского танго. А ещё ему нравятся Эдит Пиаф и современные группы, играющие инди. Но в наши дни такого разнообразия вкусов не было. Студенты моих лет делились на два больших лагеря: хиппи с длинными волосами в развевающихся одеждах предпочитали «прогрессивный рок», а аккуратисты в твидовых костюмах считали всё, кроме классики, омерзительной какофонией. Порой попадались отдельные типы, заявлявшие, что любят джаз, но они вечно оказывались ни то ни сё – бесконечные импровизации и ни капли уважения к великолепным песням, от которых они отталкивались.
Так что приятно было встретить ценителя Великого Американского Песенника, к тому же девушку. Как и я, Эмили собирала пластинки со слезоточивыми, прямолинейными вокальными интерпретациями стандартов – такие записи, выброшенные поколением наших родителей, легко найти по дешёвке на развалах. Она тащилась от Сары Воан и Чета Бейкера. Я предпочитал Джули Лондон и Пегги Ли. Никому из нас не нравились ни Синатра, ни Элла Фитцджеральд.
На первом курсе Эмили жила в общежитии, и у неё в комнате стоял переносной проигрыватель, тогда такие были популярны. Он походил на большую шляпную коробку, с голубыми стенками из кожзама и единственной встроенной колонкой. Только подняв крышку, можно было увидеть внутри вертушку. По сегодняшним меркам, звук он давал довольно примитивный, но мы склонялись над ним часами, поднимая иглу после очередного трека и осторожно опуская на другой. Мы любили ставить разные версии одной и той же песни, а потом спорить о тексте или об интерпретации певца. Неужели в этой строчке нужна такая ирония? А как надо петь “Georgia on My Mind” – как будто Джорджия это девушка или американский штат? Особое наслаждение нам доставляли записи вроде Рэя Чарльза, поющего “Come Rain or Come Shine”, где счастливый вроде бы текст исполнялся на разрыв сердца.
Эмили так обожала эти пластинки, что ставила меня в тупик всякий раз, когда обсуждала с другими студентами какую-нибудь претенциозную рок-группу или пустоголового калифорнийского барда. Иногда она начинала рассуждать о «концептуальности» какого-то альбома так же горячо, как обсуждала бы со мной Гершвина или Гарольда Арлена, и мне приходилось прикусывать губу, только бы не показать ревность.
В те годы Эмили отличалась хрупкостью и красотой, и не выбери она Чарли в самом начале учёбы, уверен, за её благосклонность сражались бы толпы. Но флирт и лёгкое поведение были не для неё, так что стоило ей остаться с Чарли, остальные поклонники испарились.
«Только поэтому я и решила не прогонять Чарли, – сказала она мне как-то с убийственно серьёзным видом, а когда у меня от шока вытянулось лицо, расхохоталась. – Шучу я, дурачок. Чарли мой самый-самый-самый любимый».
Чарли в университете был моим лучшим другом. На первом курсе мы постоянно зависали вместе, собственно, так я и познакомился с Эмили. На втором курсе Чарли с Эмили сняли жильё в городе, и хотя я заходил частенько, наши с Эмили споры над проигрывателем остались в прошлом. Прежде всего потому, что когда бы я ни пришёл, там вечно сидели какие-то студенты, смеялись, трепались, к тому же новенькая стереосистема орала так, что её приходилось перекрикивать.
Шли годы, а мы с Чарли оставались хорошими друзьями. Виделись мы не так часто, как раньше, но только из-за расстояний. Я давно живу в Испании, подолгу жил в Италии и Португалии, а Чарли всегда обитал в Лондоне. Но если вы думаете, что я был летуном, а он домоседом… смешно! Потому что на самом деле именно Чарли вечно летал – в Техас, в Токио, в Нью-Йорк – на свои встречи в верхах, а я год за годом торчал в одних и тех же сырых помещениях, задавая упражнения на состав слова или ведя одни и те же диалоги на медленном-медленном английском. Меня-зовут-Рэй. Как-тебя-зовут? Есть-ли-у-вас-дети?
Когда после университета я начал давать уроки английского, жизнь казалась мне вполне приятной – практически продолжением учёбы. Школы языков росли по всей Европе, как грибы, и пусть обучение навевало скуку, а график был тяжёлым, возраст позволял не обращать на это внимания. Ты надолго зависаешь в барах, легко находишь друзей, и возникает чувство принадлежности к огромной сети, охватывающей весь земной шар. Встречаешь людей, только что вернувшихся, отработав контракт в Перу или Таиланде, и начинаешь думать, что и сам можешь как угодно путешествовать по всему миру, используя знакомства, чтобы раздобыть работу в любом желанном конце света. И ты навсегда останешься членом уютной, разросшейся семьи бродячих учителей, и будешь болтать за стаканчиком о старых знакомых, о директорах-психопатах, об эксцентричных сотрудниках Британского Совета.
В конце 80-х поговаривали, что неплохие деньги учителя получают в Японии, и я всерьёз подумывал туда поехать, но не срослось. Ещё я размышлял о Бразилии, даже прочитал несколько книг о тамошней культуре и отправил пару резюме. Но так далеко я в итоге не добрался. Юг Италии, немного Португалии, снова Испания. И не успеешь оглянуться, а тебе уже сорок семь, и тех, с кем ты начинал, давно сменило новое поколение, которое болтает на другие темы, пьёт другие лекарства и слушает другую музыку.
Тем временем Чарли и Эмили поженились и поселились в Лондоне. Чарли как-то обещал мне, что я стану крёстным отцом их ребёнка, когда дело дойдёт до детей. Но этого так и не произошло. То есть я хочу сказать, ребёнок так и не родился, а сейчас, думаю, слишком поздно. Должен признать, меня это всегда немного огорчало. Видимо, я воображал, что статус крёстного отца их ребёнка станет официальной, пусть и тончайшей, ниточкой, связывающей их жизни в Англии с моей жизнью здесь.
Так или иначе, в начале лета я отправился в Лондон – к ним в гости. Обо всём договорились заранее, и когда за пару дней я сделал контрольный звонок, Чарли заявил, что у них обоих всё «просто блестяще». Поэтому у меня не было никаких причин настраиваться на что-то ещё, кроме неги и расслабона, после нескольких далеко не лучших в моей жизни месяцев.
На самом деле, когда в тот солнечный день я вышел на их станции метро, меня занимал вопрос, какие «усовершенствования» могли они внести в «мою» спальню со времени последнего визита. Почти каждый раз я обнаруживал что-то новое. То поставят в углу какую-то сияющую электронную хрень; то вообще заново отремонтируют. В любом случае, для них стало делом принципа готовить для меня комнату как в каком-нибудь шикарном отеле: полотенца сложены стопкой, у кровати банка печенья, на туалетном столике коллекция компакт-дисков. Несколько лет назад, едва мы вошли в комнату, Чарли начал с невозмутимой гордостью щёлкать выключателями, заставляя освещение то появляться, то пропадать в самых неожиданных местах: за изголовьем, над гардеробом и всякое такое. Ещё один выключатель породил ревущий звук, и на двух окнах начали опускаться шторы.
«Послушай, Чарли, зачем мне шторы? – спросил я его тогда. – Когда проснусь, я хочу видеть, что там снаружи. Хватит простых занавесок».
«Это швейцарские шторы», – ответил он с таким видом, будто давал исчерпывающее объяснение.
Но в этот раз, поднимаясь со мной по лестнице, Чарли бормотал что-то себе под нос, и лишь войдя в комнату, я понял, что он извинялся. И тут я увидел комнату такой, какой никогда не видел. Голая кровать, матрас валяется криво и весь в пятнах. На полу стопки журналов и книг, горы старой одежды, хоккейная клюшка, завалившийся набок мегафон. Я замер на пороге и взирал на это всё, пока Чарли расчищал местечко для моей сумки.
– Ты как будто собираешься позвать управляющего, – горько заметил он.
– Нет-нет. Просто очень непривычное зрелище.
– Бардак, знаю. Бардак. – Он присел на матрас и вздохнул. – Думал, уборщицы приведут всё в порядок. Но конечно же, они ничего не сделали. Бог знает, почему.
Он казался полным отчаяния, но вдруг снова вскочил.
– Слушай, пойдём куда-нибудь перекусим. Эмили я оставлю записку. Мы можем спокойно и не торопясь пообедать, а когда вернёмся, твоя комната – да вся квартира – будет в порядке.
– Но нельзя же просить Эмили убрать весь дом.
– Да ей не придётся делать всё самой. Она вызовет уборщиц. Она умеет с ними обращаться. У меня даже их телефона нет. Обед, пойдём уже обедать. Первое, второе, третье, бутылка вина, всё как полагается.
То, что Чарли называл квартирой, представляло собой два верхних этажа четырёхэтажного здания на неплохой, но оживлённой улице. Прямо с порога мы попали в густой поток людей и машин. Мимо лавочек и контор Чарли провёл меня в симпатичный итальянский ресторанчик. Мы ничего не бронировали, но официанты по-дружески приветствовали Чарли и провели нас к свободному столику. Глядя вокруг на всех этих типов в костюмах и галстуках, я порадовался, что Чарли выглядит так же неофициально, как я. Видимо, он угадал ход моих мыслей, потому что, усевшись, сказал:
– Ох, Рэй, сколько же в тебе столичных стереотипов. Так или иначе, сейчас всё по-другому. Тебя слишком долго не было. – И вдруг пугающе громко: – На самом деле это мы выглядим как те, кто чего-то добился. Остальные тут похожи на менеджеров среднего звена. – Тут он наклонился ко мне и сказал уже спокойнее: – Слушай, надо поговорить. Ты должен оказать мне услугу.
Не помню, когда Чарли меня последний раз о чём-то просил, но я кое-как состряпал утвердительный кивок и продолжал слушать. Несколько секунд он вертел в руках меню, наконец положил его на стол.
– Дело в том, что у нас с Эмили сейчас довольно сложный период. На самом деле, в последние дни мы вообще друг друга избегаем. Поэтому она сегодня тебя и не встречала. Боюсь, тебе придётся пока выбирать кого-то одного из нас двоих. Как в тех спектаклях, где один актёр играет две роли. Мы с Эмили не можем находиться в одной комнате одновременно. Детский сад, да?
– Что ж, очевидно, я приехал в неудачное время. Я уеду сразу после обеда. Остановлюсь у тётушки Кэти в Финчли.
– Ты о чём вообще? Ты не слушаешь. Я хочу, чтобы ты оказал мне услугу.
– Я думал, ты пытался таким образом сказать, что…
– Да нет же, идиот, это мне надо отсюда убраться. У меня встреча во Франкфурте, вылет сегодня вечером. Вернусь через пару дней, самое позднее в четверг. А ты пока остаёшься здесь. Приводишь всё в порядок, чтобы всё выглядело как надо. Потом я возвращаюсь, радостно здороваюсь, целую свою дорогую жену, чего не делал уже два месяца, и у нас снова всё тип-топ.
В этот момент официантка подошла принять заказ, а когда она ушла, Чарли явно не хотелось возвращаться к теме. Вместо этого он засыпал меня вопросами о моей жизни в Испании, и что бы я ему ни говорил, хорошее или плохое, он криво улыбался и качал головой, словно я подтверждал его худшие опасения. А когда я начал рассказывать, каких успехов добился в кулинарии – как практически в одиночку приготовил рождественское угощение для сорока с лишним студентов и преподавателей, – он оборвал меня на полуслове.
– Слушай сюда, – сказал он. – Положение твоё безнадёжно. Пиши заявление. Но сначала подыщи новую работу. Используй своего угрюмого португальца как посредника. Забей себе место в Мадриде, потом бросай квартиру. Вот тебе план действий. Это раз.
Он поднял руку и принялся отсчитывать выдаваемые мне ценные указания. Когда оставалась ещё пара пальцев, принесли еду, но он её проигнорировал и продолжал, пока не закончил. Затем мы приступили к еде, и он заявил:
– Ничего этого ты, конечно, не сделаешь.
– Нет-нет, всё, что ты говоришь, весьма разумно.
– Ты вернёшься к себе, и всё пойдёт точно, как раньше. Через год мы снова будем здесь, и ты снова будешь ныть о том же самом.
– Я не ныл…
– Знаешь, Рэй, другие не могут сделать за тебя всё. С какого-то момента ты должен сам отвечать за свою жизнь.
– Конечно-конечно, я буду, обещаю. Но ты говорил о какой-то услуге.
– Ах, да. – Он задумчиво жевал. – Честно говоря, ради этого я тебя и пригласил. Конечно, я очень рад тебя видеть, и всё такое. Но прежде всего я хотел, чтобы ты кое-что для меня сделал. В конце концов, ты же мой самый первый друг, с самого детства…
Он снова начал есть, и тут я с изумлением осознал, что он тихонько всхлипывает. Я перегнулся через стол и потрепал его по плечу, но он продолжал запихивать пасту в рот, даже не подняв головы. Выждав около минуты, я снова нагнулся и подтолкнул его, но эффект был не больше, чем в первый раз. Затем подошла официантка с ослепительной улыбкой поинтересоваться, как нам еда. Мы оба сказали, что всё отлично, и когда она удалилась, Чарли стал чуть больше похож сам на себя.
– Ладно, Рэй, слушай. Просьба у меня к тебе предельно простая. Всё, что я хочу, это чтобы ты провёл несколько дней с Эмили, побыл приятным гостем. Вот и всё. Только до моего возвращения.
– Вот и всё? Ты хочешь, чтобы я приглядел за ней, пока тебя нет?
– Именно. Точнее, чтобы позволил ей приглядеть за тобой. Ты гость. Я тут набросал для тебя список дел. Билеты в театр и всё такое. Я вернусь в четверг, не позже. Твоя задача – обеспечить ей хорошее настроение и поддерживать его. Чтобы, когда я вернулся и сказал «Привет, дорогая» и обнял её, она бы ответила «О, привет, дорогой, рада, что ты снова дома, как всё прошло» и обняла меня в ответ. И тогда мы сможем снова жить, как раньше. До того, как начался весь этот ужас. Вот твоя задача. Предельно просто.
– Буду рад сделать всё, что могу, – ответил я. – Но слушай, Чарли, ты вообще уверен, что она в подходящем состоянии, чтобы принимать гостей? У вас, очевидно, какой-то кризис. Она наверняка расстроена не меньше, чем ты. Честно говоря, я не понимаю, почему ты решил ко мне обратиться.
– То есть как не понимаешь? Ты же мой самый старый друг, потому тебя и прошу. Ну да, конечно, у меня куча друзей. Но когда дошло до дела, я подумал хорошенько и понял, что ты единственный, кого можно попросить.
Должен признать, его слова меня тронули. Но всё равно я чувствовал – что-то тут не так, чего-то он не договаривает.
– Понимаю, если бы ты пригласил меня пожить, когда вы оба дома, – сказал я. – Понимаю, как бы это работало. Вы друг с другом не разговариваете, приглашаете гостя, чтобы отвлечься, оба стараетесь вести себя как можно лучше, и отношения начинают теплеть. Но в этом случае так не получится, потому что тебя не будет.
– Прошу, Рэй, сделай это для меня. Думаю, всё получится. Эмили всегда приободряется в твоём присутствии.
– Приободряется в моём присутствии? Знаешь, Чарли, я правда хочу помочь. Но, кажется, ты ошибаешься. Потому что у меня такое ощущение, вот честно, что Эмили совсем не приободряется в моём присутствии, даже в лучшие времена. А последние несколько приездов она… да я просто раздражал её.
– Рэй, просто доверься мне. Я знаю, что делаю.
Когда мы вернулись, Эмили была дома. Должен признать, меня поразило, как сильно она постарела. С моего прошлого приезда она не просто сильно набрала вес: её лицо, когда-то столь непринуждённо элегантное, стало каким-то бульдожьим, с брюзгливо опущенными уголками рта. Она сидела на диване в гостиной, читая «Файнэншл Таймс», и поднялась встретить меня довольно мрачно.
– Рада тебя видеть, Рэймонд, – произнесла она, быстро чмокнула меня в щёку и снова села. Вся её манера просто подталкивала меня к тому, чтобы разразиться длинными сбивчивыми извинениями, что припёрся в такое неудачное время. Но не успел я открыть рот, как она хлопнула ладонью по дивану рядом с собой и сказала: – А теперь, Рэймонд, сядь и отвечай на мои вопросы. Я хочу знать всё, что с тобой происходило.
Я сел, и она начала меня расспрашивать, прямо как Чарли в ресторане. Сам Чарли тем временем собирался в поездку, то заходя в комнату, то снова выходя за разными вещами. Я обратил внимание, что друг на друга они не смотрели, но и явного неудобства от пребывания в одной комнате не испытывали, что бы он там ни говорил. И хотя напрямую друг к другу они не обращались, Чарли то и дело вступал в разговор в странном, удалённом режиме. Например, когда я объяснял Эмили, почему так трудно найти компаньона, чтобы уменьшить расходы на аренду жилья, Чарли заорал с кухни:
– Его конура просто не предназначена для двоих! Только для одного, причём для одного, у которого гораздо больше денег, чем он когда-либо заработает!
Эмили не ответила, но информацию, видимо, приняла к сведению, поскольку тут же заявила: – Рэймонд, тебе не следовало выбирать такое дорогое жильё.
И так продолжалось минут двадцать, Чарли вступал в разговор с лестницы или по дороге на кухню, обычно выкрикивая что-то касающееся меня в третьем лице. В какой-то момент Эмили вдруг сказала:
– Ох, Рэймонд, честное слово! Ты позволяешь этой мерзкой языковой школе эксплуатировать тебя вдоль и поперёк, ты позволяешь хозяину квартиры обдирать тебя как липку, и что же? Берёшь на буксир пустоголовую девицу, которая мало того, что бухает, так ещё и не зарабатывает себе на бухло. Ты словно специально стараешься разозлить всех, кому на тебя не плевать!
– Пусть не думает, что многие из этого племени выживут! – прогремел Чарли из прихожей. Я уже слышал громыхание его чемодана. – Вести себя как подросток, когда уже лет десять как вышел из подросткового возраста, ещё ладно. Но когда тебе почти полтинник!
– Мне всего сорок семь…
– Что значит «всего» сорок семь? – Эмили говорила чересчур громко, учитывая, что я сидел у неё прямо под боком. – Всего сорок семь. Именно это «всего» и разрушает твою жизнь, Рэймонд. Всего, всего, всего. Всего лишь делаю, что могу. Всего сорок семь. Скоро тебе будет всего шестьдесят семь, и ты будешь всего лишь бегать высунув язык, чтобы найти хоть крышу над головой!
– Ему нужно напрячь свои булки! – крикнул Чарли с лестницы. – И натянуть свои чёртовы носки по самую жопу!
– Рэймонд, ты хоть когда-нибудь останавливаешься, спрашиваешь себя: кто я такой? – поинтересовалась Эмили. – Когда думаешь о том, на что ты способен, неужели тебе не стыдно? Только посмотри, как ты живёшь! Это… это просто бесит! Это возмутительно!
В дверях появился Чарли в плаще, и несколько секунд они одновременно орали на меня, каждый своё. Затем Чарли остановился, сообщил, что уезжает – словно из отвращения ко мне, – и исчез.
Его уход прервал излияния Эмили, я воспользовался случаем и вскочил на ноги со словами: – Прости, пойду помогу Чарли с багажом.
– Зачем помогать мне с багажом? – спросил Чарли из прихожей. – У меня всего одна сумка.
Но он позволил мне проводить его на улицу и постоять с чемоданом, пока он ловил такси на краю тротуара. Поблизости их не было, и он в тревоге склонился вперёд, приподняв руку.
Я подошёл к нему и сказал: – Чарли, мне кажется, ничего не получится.
– Что не получится?
– Эмили меня ненавидит. Ты видел её со мной несколько минут. А какая она будет через три дня? Как ты вообще можешь думать, что вернёшься к гармонии и свету?
Но пока я всё это говорил, что-то стало до меня доходить, и я замолчал. Почувствовав перемену, Чарли обернулся и пристально посмотрел на меня.
– Кажется, – сказал я наконец, – понятно, почему это должен быть я, и никто другой.
– Ага. Неужели Рэй увидел свет?
– Да, возможно.
– Но разве это имеет значение? Я прошу тебя всё о том же, в точности. – На его глаза снова навернулись слёзы. – Помнишь, Рэй, как Эмили всегда говорила, что верит в меня? Она говорила это год за годом. Я верю в тебя, Чарли, ты можешь добиться всего, у тебя настоящий талант. Она говорила так ещё каких-то три-четыре года назад. Представляешь, какое это испытание? У меня всё было в порядке. У меня и сейчас всё в порядке. Полный порядок. Но она считала, что я предназначен для… Бог его знает, чёрт возьми, Бог знает для чего! Я простой, обычный парень, у которого всё в порядке. Но она этого не замечает. Вот отсюда всё идёт, отсюда всё и пошло вкривь и вкось.
Он медленно пошёл вдоль тротуара, погружённый в свои мысли. Я быстренько вернулся за его багажом и покатил его по асфальту. На улице по-прежнему было многолюдно, так что мне стоило труда держаться в его темпе и при этом не бить чемоданом прохожих. Но Чарли продолжал идти в прежнем темпе, не замечая моих трудностей.
– Она думает, что я себя предал, – говорил он. – Но это не так. Я в полном порядке. Бескрайние горизонты прекрасны, пока ты молод. Но в нашем возрасте нужно… надо видеть всё в сравнении. Это у меня постоянно крутится в башке, когда она становится невыносимой. Сравнение ей нужно, точка отсчёта. И я продолжаю говорить себе, эй, парень, ты в порядке. Посмотри на других, на кучу знакомых. Посмотри на Рэя. Посмотри, в какой свинарник он превратил собственную жизнь. Ей нужна точка отсчёта.
– И поэтому ты решил позвать меня в гости. Как вашу Точку Отсчёта.
Чарли наконец остановился и посмотрел мне в глаза. – Не пойми меня неправильно, Рэй. Я не говорю, что ты жуткий неудачник, ничего подобного. Я понимаю, ты не наркоман и не убийца. Но давай посмотрим правде в глаза, по сравнению со мной ты не кажешься человеком, добившимся чего-то серьёзного. Поэтому я и прошу тебя, прошу оказать мне услугу. У нас всё дошло до последней черты, я в отчаянии, мне нужна твоя помощь. Да боже, разве я прошу чего-то невозможного? Просто будь самим собой, милашкой Рэем. Не больше, не меньше. Сделай это ради меня, Рэймонд. Ради меня и Эмили. Между нами ещё не всё кончено, я точно знаю. Просто будь самим собой несколько дней, пока я не вернусь. Я не слишком много прошу, правда ведь?
Я глубоко вздохнул и ответил: – Хорошо, хорошо, раз ты думаешь, что это поможет. Но неужели Эмили не разгадает весь твой план рано или поздно?
– С какой стати? Она знает, что у меня важная встреча во Франкфурте. Для неё вообще всё просто. Она заботится о госте, вот и всё. Она любит гостей, и она любит тебя. О, вот и такси. – Он замахал изо всех сил, и когда водитель начал парковаться, с силой сжал мою руку. – Спасибо, Рэй. Ты всё для нас сделаешь, я точно знаю.
Вернувшись, я обнаружил, что поведение Эмили изменилось до неузнаваемости. Она встретила меня так, как могла бы встретить дряхлого престарелого родственника. Ободряющие улыбочки, нежные прикосновения к руке. Когда я согласился выпить чаю, она отвела меня на кухню, усадила за стол, затем, не садясь, несколько секунд озабоченно смотрела на меня. Наконец мягко сказала:
– Прости, что так напустилась на тебя, Рэймонд. Я не имела никакого права так с тобой разговаривать. – Отвернувшись заварить чай, она продолжала: – С тех пор, как мы учились вместе, столько лет прошло. Я об этом вечно забываю. Не могу даже представить себе, что могла бы так говорить с любым другим знакомым. Но с тобой, ну, наверное, я просто смотрю на тебя, и мы словно снова там, такие же, как тогда, и я забываюсь. Пожалуйста, не принимай это близко к сердцу.
– Нет-нет, что ты. Я и не думал принимать это близко к сердцу. – Я всё ещё думал о недавнем разговоре с Чарли и, возможно, казался несколько рассеянным. Думаю, Эмили восприняла это неправильно, поскольку голос её стал ещё нежнее.
– Мне так жаль, что я тебя расстроила. – Она выкладывала печенье на тарелку передо мной ровными рядами. – Просто в те годы, Рэймонд, тебе можно было сказать практически что угодно, ты бы лишь посмеялся, и мы бы посмеялись, и получилась бы смешная шутка. Прости дуру, я думала, может, ты всё такой же.
– Ну, на самом деле и я правда более-менее такой же. Я ничего плохого не подумал.
– Я не понимала, – продолжала она, очевидно, меня не слыша, – насколько ты изменился. Ты прямо на грани срыва.
– Послушай, Эмили, я вовсе не так уж плох…
– Мне кажется, годы измотали тебя и иссушили. Ты словно на краю пропасти. Один легчайший толчок, и ты разобьёшься.
– Ты хочешь сказать, упаду.
Она возилась с чайником, но тут обернулась и пристально посмотрела на меня. – Нет, Рэймонд, не смей так говорить. Даже в шутку. Слышать не хочу таких разговоров.
– Да нет же, ты не так поняла. Ты сказала, я разобьюсь, но если я на краю пропасти, то я упаду, а не разобьюсь.
– Ох, бедный ты мой. – Похоже, она так и не слышала моих слов. – Ты не более чем тень тогдашнего Рэймонда.
Я решил на сей раз воздержаться от ответа, и какое-то время мы терпеливо ждали, когда чайник закипит. Она приготовила только одну чашку и поставила её передо мной.
– Мне очень жаль, Рэй, но прямо сейчас мне нужно вернуться на работу. Пара встреч, которые никак нельзя пропустить. Если бы я только знала, в каком ты состоянии, я бы тебя не бросила. Я бы спланировала всё по-другому. Но увы, меня там ждут. Как ты тут будешь, один-одинёшенек?
– Я буду прекрасно. Правда. На самом деле, я подумал. Почему бы мне не приготовить ужин, пока тебя не будет? Ты, наверное, не поверишь, но в последнее время я научился неплохо готовить. Мы там готовили шведский стол перед Рождеством…
– Это ужасно мило, что ты хочешь помочь. Но думаю, прямо сейчас тебе лучше отдохнуть. В конце концов, незнакомая кухня может стать мощным источником стресса. Ты мог бы устроиться поудобнее, принять ванну с травами, послушать музыку. Ужином я займусь, когда вернусь.
– Но зачем тебе ещё и едой заморачиваться после долгого дня в офисе?
– Нет, Рэй, отдохни, пожалуйста. – Она положила на стол визитную карточку. – Здесь и мой рабочий телефон, и мобильный. Мне уже пора, но можешь звонить мне в любое время. И запомни: пока меня нет, не делай ничего, что может вызвать стресс.
Уже какое-то время мне трудно расслабиться дома. Один дома я становлюсь ужасно беспокойным, меня терзает мысль, не пропускаю ли я какую-нибудь безумно важную встречу. Но оказавшись в одиночестве у кого-нибудь ещё, я часто ощущаю, как на меня нисходит покой. Обожаю тонуть в незнакомом диване с любой оказавшейся рядом книгой. И после ухода Эмили я сделал именно это. Во всяком случае, успел прочитать пару глав «Мэнсфилд-парка» до того, как задремал минут на двадцать.
Когда я проснулся, в окна уже светило послеполуденное солнце. Я слез с дивана и начал понемногу осматриваться. То ли уборщицы действительно приходили в обед, то ли Эмили убралась сама, но гостиная выглядела практически безукоризненно. Мало того, что чистая, она была очень стильно оформлена – современная дизайнерская мебель, всякие претенциозные штучки, хотя недобрый критик мог бы сказать, что всё это ради показухи. Я изучил книжные полки, потом полез в коллекцию музыки. Там оказались почти исключительно диски с роком и классикой, но после недолгих поисков я обнаружил в уголке небольшую секцию, отведённую Фреду Астеру, Чету Бейкеру, Саре Воан. Меня слегка удивило, что Эмили не заменила большую часть своей драгоценной коллекции винила компакт-дисками, но я не стал ломать над этим голову и двинулся на кухню.
Я открывал шкафчики в поисках печенья или шоколадки, когда заметил на кухонном столе что-то вроде маленькой записной книжки. Своей мягкой пурпурной обложкой она выделялась на фоне гладкого минимализма кухонных поверхностей. Эмили в спешке перед уходом вытряхнула всё из сумочки на стол и собирала её заново, пока я пил чай. Очевидно, записную книжку она забыла случайно. Но в следующее мгновение меня осенила другая мысль: пурпурная книжка – её личный дневник, и Эмили оставила его здесь нарочно, чтобы я посмотрел; по каким-то причинам она не может рассказать всё открыто, поэтому выбрала такой способ поделиться внутренним сумбуром.
Какое-то время я стоял и пялился на записную книжку. Потом потянулся вперёд, вставил указательный палец между страницами примерно посередине и осторожно открыл. Увидев внутри убористый почерк Эмили, я тут же отнял палец и отошёл от стола, сказав себе, что не имею права совать туда свой нос, неважно, чего там хотела Эмили в момент смятения рассудка.
Я вернулся в гостиную, уселся на диван и прочёл ещё несколько страниц «Мэнсфилд-парка». Но теперь было трудно сосредоточиться. Я то и дело возвращался мыслями к пурпурному блокноту. А что, если это не было импульсивным поступком? Что, если она планировала это уже несколько дней? Что, если она намеренно написала что-то, что я должен прочитать?
Через десять минут я вернулся на кухню и снова уставился на пурпурный блокнот. Затем я сел туда же, где сидел, когда пил чай, пододвинул блокнот к себе и открыл его.
Быстро стало ясно, что, если Эмили доверяла сокровенные мысли дневнику, дневник этот совсем в другом месте. Передо мной лежал в лучшем случае помпезный ежедневник; на каждый день она набрасывала разные напоминания самой себе, некоторые из них явно мотивирующего характера. Вот, например, толстым фломастером: «Если до сих пор не позвонила Матильде, КАКОГО ЧЁРТА??? ПОЗВОНИ НЕМЕДЛЕННО!!!»
Другая запись: «Дочитать проклятого Филипа Рота. Отдать Мэрион!»
Листая страницы дальше, я обнаружил: «Рэймонд будет в понедельник. Стоны, стоны».
Ещё через пару страниц: «Рэй завтра. Как это пережить?»
Наконец, написанное сегодняшним утром, посреди разных хозяйственных записей: «Купить вино к прибытию Царя Нытиков».
Царь Нытиков? Мне понадобилось некоторое время, чтобы признать, что такое прозвище может относиться ко мне. Я перепробовал все возможные варианты – клиент? сантехник? – но в конце концов, учитывая дату и обстоятельства, вынужден был согласиться, что других серьёзных кандидатов нет. Потом вдруг явная несправедливость формулировки ударила мне в голову со страшной силой, и не успев понять, что делаю, я уже комкал оскорбительный листок в руке.
Ничего особенно страшного я не сделал, даже не порвал страницу. Просто одним непроизвольным движением сжал кулак, через секунду вновь овладел собой, но к тому времени, конечно, было уже поздно. Разжав ладонь, я обнаружил, что жертвой моего гнева пал не только злосчастный листок, но и два следующих. Я попытался разгладить страницы, вернув им исходную форму, но они снова сворачивались, словно только и мечтали о превращении в комок мусора.
И всё равно, какое-то время я продолжал в панике разглаживать повреждённые страницы. Только я начал понимать бесплодность всех моих усилий, осознавать, что ничто сделанное мною сейчас не скроет сделанного ранее, – как услышал, что где-то в квартире звонит телефон.
Я решил не обращать на него внимания и продолжал думать о возможных последствиях только что сделанного. Но тут включился автоответчик, и голос Чарли начал наговаривать сообщение. То ли я почуял близость спасательного круга, то ли мне нужно было кому-то довериться, но через мгновение я уже влетел в гостиную и схватил трубку со стеклянного кофейного столика.
– О, ты всё-таки там, – Чарли, прерванный на полуслове, звучал слегка раздражённо.
– Чарли, послушай. Я только что сделал сильную глупость.
– Я в аэропорту, – сказал он. – Рейс отложен. Хочу позвонить в службу такси, которая должна встречать меня во Франкфурте, но я не записал их номер. Так что мне нужно, чтобы ты его продиктовал.
Он начал подробно рассказывать, как мне найти телефонную книжку, но я его прервал:
– Слушай, я только что сделал глупость. И не знаю, как мне быть.
На несколько секунд повисла пауза. Потом он произнёс: – Может, ты думаешь, Рэй. Может, ты думаешь, есть кто-то ещё. Что я еду сейчас повидаться с ней. Мне кажется, ты вполне можешь так думать. В конце концов, это идеально сходится с тем, что ты видел. Как вела себя Эмили, когда я уходил, вот это всё. Но ты ошибаешься.
– Да-да, понимаю. Но слушай, мне нужно кое о чём с тобой поговорить…
– Просто признай, Рэй. Ты ошибся. Никакой другой женщины нет. На встрече во Франкфурте будет обсуждаться смена нашего партнёра в Польше. Именно туда я сейчас и направляюсь.
– Да, я так и понял.
– Никогда никакой другой женщины не было. Я ни на одну не посмотрю, во всяком случае, серьёзно. Да, так! Это правда, чёрт возьми, и хватит об этом!
Он начал орать, возможно оттого, что у него в зале вылета стало шумно. Вдруг он замолчал, и я начал прислушиваться, пытаясь понять, не заплакал ли он снова, но слышен был только шум аэропорта. Неожиданно он сказал:
– Я знаю, что ты думаешь. Ты думаешь, ладно, никакой женщины нет. Но может, есть мужчина? Ну давай, признайся, ты ведь так думаешь, да? Давай уже, скажи!
– На самом деле нет. Я никогда не думал, что ты гей. Даже когда после финала ты надрался в хлам и начал делать вид…
– Заткнись, идиот! Я имею в виду другого мужчину – Любовника Эмили. Любовник Эмили – такой человек вообще существует? Вот что я пытаюсь выяснить. И ответ, на мой взгляд, определённо нет, нет, нет. После стольких лет она для меня как открытая книга. Но проблема в том, что поскольку я так хорошо её знаю, я могу сказать кое-что ещё. Она начинает об этом подумывать. Да, Рэй, она начинает поглядывать на других парней. Вроде проклятого Дэвида Кори!
– Кто это?
– Проклятый Дэвид Кори – мерзкий подхалим-адвокат, чертовски преуспевающий. Я точно знаю, насколько он преуспевает, поскольку она меня терзает вечными рассказами о нём, с малейшими подробностями.
– Ты думаешь… они встречаются?
– Да нет, говорю же тебе! Пока ещё ничего нет. Так или иначе, проклятый Дэвид Кори на неё внимания не обращает. Он женат на гламурной кисе из «Конде Наст».
– Тогда у тебя всё нормально…
– Всё не нормально, потому что ещё есть Майкл Эддисон. И Роджер Ван Ден Берг, восходящая заезда «Меррил Линч», который каждый год мотается на Всемирный экономический форум…
– Чарли, будь другом, послушай, пожалуйста. У меня тут проблема. Да, незначительная по любым меркам. Но всё равно проблема. Пожалуйста, просто послушай.
Наконец мне удалось рассказать ему, что произошло. Я был максимально честен, хотя, возможно, не особо упирал на предположение, будто Эмили хотела оставить мне конфиденциальное сообщение.
– Понимаю, насколько это было глупо, – закончил я свой рассказ. – Но она оставила ежедневник там, прямо на кухонном столе.
– Да. – Голос Чарли звучал уже гораздо спокойнее. – Да уж. Вляпался ты.
Затем он усмехнулся. Сразу приободрившись, я тоже засмеялся.
– Похоже, я чересчур психанул, – сказал я. – Это же не какой-нибудь интимный дневник. Просто ежедневник с напоминалками… – Я остановился, поскольку хоть Чарли и продолжал смеяться, в его смехе появилась истерическая нотка. Потом он остановился и сказал прямо:
– Если узнает, она тебе яйца отрежет.
Во время наступившей паузы я слушал звуки аэропорта. Наконец он продолжил:
– Лет шесть назад я сам открыл этот ежедневник, ну, или такой же на тот год. Просто случайно, сидел на кухне, она готовила. Знаешь, листал рассеянно, пока что-то говорил. Она тут же заметила и сообщила мне, что совсем не рада. Собственно, тогда она и сказала, что яйца мне отрежет. В руках у неё была скалка, и я ответил, что осуществить свою угрозу с помощью скалки ей будет трудновато. Тогда она заявила, что скалка на потом. Скалка понадобится после того, как она всё отрежет.
На заднем плане объявили рейс.
– Так что ты предлагаешь мне делать? – спросил я.
– А что ты можешь сделать? Продолжай разглаживать страницы. Может, не заметит.
– Я пытался, не помогает. Заметит, как пить дать…
– Слушай, Рэй, мне много о чём приходится думать. Я пытаюсь объяснить тебе, что все эти мужики, о которых мечтает Эмили, вовсе не потенциальные любовники. Она просто считает их замечательными потому, что ей кажется, они столь многого добились. Она не видит их недостатков. Их тупой… брутальности. Они все по-любому ей не ровня. Дело в том, и это самое грустное и ироничное во всей этой истории, дело в том, что в конечном-то счёте она любит меня. Она до сих пор любит меня. Точно тебе говорю, совершенно точно.
– То есть, Чарли, совета для меня у тебя нет.
– Нет! Нету, блин, у меня для тебя советов! – Он опять орал во всю глотку. – Пойми наконец! У тебя свой самолёт, у меня свой. И посмотрим, какой из них разобьётся.
С этими словами Чарли отключился. Я осел на диван и глубоко вздохнул. Я говорил себе, что незачем раздувать из мухи слона, но внутри всё равно разливалась тошнотворная паника. В голове проносились самые разные мысли. Одно из решений – смыться из квартиры как можно быстрее, вообще не общаться с Чарли и Эмили несколько лет, после чего послать им тщательно обдуманное письмо. Но даже в таком состоянии этот план я отверг как немного слишком отчаянный. План получше предполагал вдумчивую работу над содержимым бутылок в баре, чтобы вернувшаяся домой Эмили обнаружила меня основательно набравшимся. Тогда я мог бы оправдать чрезмерное любопытство к ежедневнику и неаккуратное обращение с его страницами алкогольным делирием. Более того, невменяемый от выпивки, я мог бы даже выставить себя оскорблённым, кричать и обвинять, сказать ей, как больно читать про себя такие слова, написанные человеком, на чью любовь и дружбу я всегда рассчитывал, мысль о котором помогла мне пережить худшие моменты одиночества в чужих странах. Но хотя этот план давал ряд практических преимуществ, я чувствовал в нём что-то такое – где-то на самом донышке, мне даже не хотелось разбираться подробнее, – что делало его для меня невозможным.
Через какое-то время зазвонил телефон, и из автоответчика снова послышался голос Чарли. Когда я снял трубку, он звучал куда спокойнее, чем раньше.
– Я у выхода на посадку, – сказал он. – Прости, если был немного нервный. В аэропортах всегда начинаю психовать. Не нахожу себе места, пока не сяду у выхода. Слушай, Рэй, мне тут кое-что пришло в голову. Про нашу стратегию.
– Нашу стратегию?
– Да, про нашу стратегию в целом. Ты же понимаешь, сейчас не время слегка приукрашивать правду, лишь бы показать себя в чуть более выгодном свете. Совсем не время маленькой безвредной лжи во имя самовосхваления. Нет-нет. Ты же помнишь, правда, как ты вообще получил свою работу. Рэй, я рассчитываю на то, что ты предстанешь перед Эмили таким, какой ты есть. Если так и будет, наша стратегия неизменна.
– Ну, послушай, я и так вряд ли покажусь Эмили героем…
– Да, ты понимаешь, как обстоят дела, и я тебе благодарен. Но мне тут вот что пришло в голову. Есть у тебя кое-что, одна мелочь, которая сейчас не прокатит. Видишь ли, Рэй, ей кажется, что у тебя хороший музыкальный вкус.
– А…
– Музыкальный вкус – это вообще единственный повод для неё поставить тебя мне в пример, чтобы принизить меня. И в этом смысле ты не идеально подходишь для твоего нынешнего задания. Поэтому, Рэй, ты должен обещать мне не говорить с ней на эту тему.
– Ох, ну ради бога…
– Просто сделай это для меня, Рэй. Не так уж много я прошу. Просто не заводи разговоров об этом… об этих крунерах, о её любимой ностальгической музыке. А если она заговорит, просто молчи. Вот и всё, о чём я прошу. В остальном будь самим собой. Рэй, могу я на тебя положиться?
– Ну, наверное, да. Всё равно это пока абстрактные рассуждения. Не думаю, что мы будем сегодня о чём-то болтать.
– Отлично! Значит, договорились. А теперь поговорим о твоей проблемке. Ты будешь рад узнать, что я над ней поразмыслил. И нашёл решение. Ты меня слушаешь?
– Да, слушаю.
– К нам часто заглядывает семейная пара. Анджела и Солли. Люди как люди, но если бы они не были соседями, нам бы до них и дела не было. Так или иначе, они частенько заходят. Ну, знаешь, заваливаются без предупреждения, надеясь на чашечку чая. Подходим к самому важному. Они могут зайти в любое время дня, когда выгуливают Хендрикса.
– Хендрикса?
– Хендрикс – это вонючий неконтролируемый лабрадор-убийца. Анджела и Солли, разумеется, относятся к ужасной твари как к ребёнку, которого они так и не завели. Или пока не завели, они, кажется, ещё достаточно молоды, могли бы успеть. Но нет, им нужен только милый-милый Хендрикс. А когда они заходят, милый Хендрикс не оставляет от жилища камня на камне, словно какой-нибудь остервенелый взломщик. Торшер валится на пол. О боже, не обращай внимания, милый, ты испугался? В общем, понятно. Теперь слушай. Где-то год назад у нас была настольная книга, стоила целое состояние, альбом цветных картинок юных педиков, позирующих в североафриканских касбах. Эмили любила держать её открытой на одном развороте, считала, он прекрасно подходит к дивану. Стоило перевернуть страницу, она с катушек слетала. Так вот, год назад пришёл Хендрикс и сожрал её. Да-да, впился зубами во все эти глянцевые фотки и сжевал страниц двадцать, пока мамочка не уговорила его перестать. Ты понимаешь, почему я тебе это рассказываю, нет?
– Да. То есть я вижу намёк на путь к отступлению, но…
– Что ж, произнесу это вслух. Вот что ты расскажешь Эмили. Звонок в дверь, ты открываешь, там эта парочка, и Хендрикс рвётся с поводка. Они говорят тебе, что они Анджела и Солли, добрые друзья, зашли на чашечку чая. Ты их впускаешь, Хендрикс начинает беситься и жрёт ежедневник. Вполне правдоподобно. В чём дело? Почему я не слышу благодарностей? Вас что-то не устраивает, сэр?
– Я очень благодарен, Чарли. И пытаюсь всё обдумать. Вот, например, что, если они действительно придут? После возвращения Эмили, я имею в виду.
– Думаю, это возможно. Всё, что я могу сказать: в этом случае тебе сильно не повезёт. Когда я говорил, что они частенько заходят, я имел в виду раз в месяц, не чаще. Так что прекрати придираться и будь благодарен.
– Но Чарли, не покажется ли слишком неправдоподобным то, что собака съела только дневник, причём именно эти листы?
В трубке раздался вздох. – Я полагал, тебе можно не разжёвывать. Конечно, над квартирой придётся поработать. Свалить торшер, рассыпать сахар на полу в кухне. Ты должен создать впечатление, будто Хендрикс промчался по жилищу ураганом. Всё, наш рейс вызывают. Мне пора. Перезвоню из Германии.
Слушая Чарли, я поймал себя на ощущении, возникающем, когда кто-то рассказывает о своём сне или о том, как ему чуть стукнули по дверце машины. План его был очень хорош, и даже остроумен, но я хоть убей не видел, как состыковать его с тем, что я могу реально сказать или сделать после прихода Эмили, и отчаяние моё росло. Но как только Чарли отключился, я обнаружил, что его звонок оказал на меня гипнотическое воздействие. Голова отвергала его идею как бредовую, а руки и ноги отправились исполнять его «решение».
Прежде всего я положил торшер набок. Я очень старался ничего им не сбить, поэтому сначала снял абажур и надел его под кривым углом только после того, как разместил всю конструкцию на полу. Затем снял с книжной полки вазу и уложил её на ковёр, рассыпав вокруг находившуюся внутри неё сухую траву. Потом выбрал удобную точку у кофейного столика, чтобы «опрокинуть» мусорную корзину. Я занимался своим делом как-то странно, отрешённо. Я ни секунды не верил в то, что это поможет, но сама процедура действовала на меня успокаивающе. Тут я вспомнил, что конечной целью данного вандализма является дневник, и отправился на кухню.
Немного подумав, я достал из серванта сахарницу, поставил на столик рядом с пурпурной книжкой и стал наклонять, пока из неё не посыпался сахар. Мне пришлось основательно постараться, чтобы не дать сахарнице скатиться со стола, но в конце концов удалось установить её надёжно. К этому моменту терзавшая меня паника уже испарилась. Не то чтобы я был прямо спокоен-спокоен, но теперь казалось явной глупостью доводить себя до подобного состояния.
Я вернулся в комнату, лёг на диван и взял Джейн Остин. Через несколько строк почувствовал, как на меня наваливается страшная усталость, и незаметно снова уснул.
Разбудил меня телефон. Когда из автоответчика послышался голос Эмили, я подошёл и снял трубку.
– О господи, Рэймонд, ты там. Как ты, дорогой? Как себя чувствуешь? Тебе удалось отдохнуть?
Я заверил её, что отдохнул нормально, даже вздремнул.
– Ох, какая жалость! Ты же, наверное, неделями нормально не спишь, а тут только тебе удалось улучить минутку, я тебе помешала! Прости, пожалуйста! И ещё прости, Рэй, мне придётся тебя огорчить. Тут просто сумасшедший дом, и я никак не смогу вернуться рано, как собиралась. Ещё на час застряну, самое меньшее. Ты ведь продержишься, да?
Я ещё раз сказал, каким отдохнувшим и счастливым себя чувствую.
– Да-да, слышу, голос у тебя гораздо увереннее. Прости, Рэймонд, но мне правда надо тут во всём разобраться. Не стесняйся, бери всё, что нужно. Счастливо, дорогой.
Я положил трубку и потянулся. Начало смеркаться, так что я прошёлся по квартире и включил свет. Затем поглядел на свою «разгромленную» комнату, и чем дольше я смотрел, тем более фальшивым мне всё казалось. Где-то внутри снова появилась и начала стремительно расти паника.
Телефон снова зазвонил, на сей раз это был Чарли. По его словам, он ждал у ленты выдачи багажа в аэропорту Франкфурта.
– Они тут вообще не шевелятся. До сих пор ни один чемодан не приехал. Как ты там справляешься? Мадам ещё не дома?
– Нет, ещё нет. Слушай, Чарли, этот твой план. Он не сработает.
– Что значит не сработает? Ты хочешь сказать, что всё это время обдумывал план и даже пальцем не пошевелил?
– Я сделал всё, что ты сказал. Я устроил беспорядок, но он смотрится неубедительно. Комната не выглядит так, будто тут был пёс. Она выглядит как выставка современного искусства.
Какое-то время он молчал, видимо, сосредоточившись на ленте транспортёра. Потом сказал: – Понимаю твои трудности. Это чужая квартира. Тебе приходится сдерживаться. Вот слушай, я назову тебе несколько предметов – буду только счастлив, если они разобьются. Рэй, ты слушаешь? Я просто мечтаю, чтобы с этими вещами было покончено. Во-первых, дебильный фарфоровый бык. Он стоит рядом с CD-плейером. Его подарил проклятый Дэвид Кори после поездки в Лагос. Для начала можешь его расколошматить. Да мне вообще плевать, что именно ты разобьёшь. Разбивай всё!
– Чарли, кажется, тебе нужно успокоиться.
– Ладно, ладно. Но квартира просто сплошной мусор. Как и наш брак прямо сейчас. Надоевший мусор. Да вот хоть красный пружинный диван, знаешь, о чём я говорю, Рэй?
– Да. Именно на нём я только что спал.
– Его нужно было выкинуть сто лет назад. Почему бы тебе не разрезать обивку и не раскидать вокруг поролон?
– Чарли, возьми себя в руки. Мне вообще кажется, что ты не пытаешься мне помочь. Ты просто используешь меня как орудие, чтобы выразить свою ярость и отчаяние.
– Да заткнись уже, чушь какую-то несёшь! Конечно, я пытаюсь тебе помочь. И конечно, у меня отличный план. Точно говорю, всё сработает. Эмили ненавидит этого пса, ненавидит Анджелу и Солли, так что с радостью воспользуется любым поводом возненавидеть их ещё сильнее. Слушай. – Он вдруг заговорил почти шёпотом. – Дам тебе шикарный совет. Тайный ингредиент, который убедит её, сто процентов. Мне стоило раньше об этом подумать. Сколько у тебя осталось времени?
– Около часа…
– Отлично. Слушай внимательно. Запах. Точно. Сделай так, чтобы квартира пропахла псиной. Как только она войдёт, сразу учует, пусть даже подсознательно. Потом она входит в комнату, видит на полу осколки фарфорового быка дорогуши Дэвида, повсюду куски поролона из мерзкого красного дивана…
– Эй, я же не обещал…
– Просто слушай! Она видит весь этот разгром и немедленно, сознательно или бессознательно, связывает его с запахом псины. Вся сцена с участием Хендрикса промелькнёт у неё перед глазами раньше, чем ты успеешь рот открыть. Вот красотища!
– Ты несёшь околёсицу, Чарли. Ладно, и как же мне заставить дом вонять псиной?
– Я точно знаю, как достичь идеального собачьего запаха. – Он продолжал говорить возбуждённым шёпотом. – Я прекрасно знаю как, поскольку мы с Тони Бартоном делали это на первом курсе. Он придумал рецепт, а я усовершенствовал.
– Но почему?
– Почему? Потому что у него было больше похоже на запах капусты, а не псины.
– Нет, я хочу сказать, почему ты… Ладно, не обращай внимания. Можешь просто мне всё рассказать, если только не надо идти в магазин и покупать набор химикатов.
– Хорошо. Переходим к сути. Бери ручку, Рэй. Записывай. А, вот и он наконец. – Тут он, видимо, сунул телефон в карман, потому что следующие несколько секунд я слушал утробные звуки. Затем он заговорил снова:
– Ну всё, мне надо идти. Так что записывай. Готов? Кастрюля средних размеров. Возможно, она уже на плите. Наливаешь пол-литра воды. Добавляешь пару говяжьих бульонных кубиков, чайную ложку тмина, столовую ложку паприки, две столовых ложки уксуса, лаврового листа побольше. Успеваешь? Потом опускаешь туда кожаный ботинок или сапог, голенищем вниз, чтобы подошва не попала в жидкость. Так ты предотвратишь появление запаха палёной резины. Потом включаешь газ, доводишь смесь до кипения и оставляешь на медленном огне. Вскоре почувствуешь запах. Он не то чтобы ужасный. В первоначальный рецепт Тони Бартона входили садовые слизни, но этот гораздо тоньше. В точности как вонючая собака. Знаю, ты спросишь, где взять ингредиенты. Травы и всё такое в кухонных шкафчиках. В кладовке под лестницей найдёшь пару старых башмаков. Резиновые не бери. Там есть такие стоптанные боты. Я их почти не снимая носил. Они своё отслужили, им пора на помойку. Возьми один из этой пары. В чём дело? Рэй, просто сделай это, лады? Спасай свою шкуру. Говорю тебе, разъярённая Эмили – это не шуточки. Всё, ухожу. И запомни. Никаких демонстраций твоих выдающихся музыкальных познаний.
Видимо, чёткие инструкции, пусть и сомнительные, действуют успокаивающе: стоило положить трубку, как мной овладело отстранённое, деловое настроение. Мне было абсолютно ясно, что делать. Я пошёл на кухню и зажёг свет. Конечно же, сотейник «средних размеров» стоял на плите в ожидании нового задания. Налив воды до середины, я поставил его на конфорку. По ходу дела я понял, что прежде, чем продолжать, необходимо уточнить кое-что ещё, а именно: сколько времени у меня осталось. Вернувшись в комнату, я снял трубку и набрал рабочий телефон Эмили.
Ответила её помощница, сообщившая, что Эмили сейчас на переговорах. Голосом, в котором добродушие сочеталось с настойчивостью, я попросил её срочно позвать Эмили, «даже если у неё действительно переговоры». Через мгновение Эмили ответила.
– В чём дело, Рэймонд? Что стряслось?
– Ничего. Просто позвонил узнать, как ты.
– Рэй, ты какой-то странный. В чём дело?
– Что значит странный? Я позвонил узнать, когда тебя ждать. Знаю, ты считаешь меня бездельником, но всё же понятие рабочего графика мне не чуждо.
– Рэймонд, не надо так распаляться. Сейчас посмотрю. Похоже, ещё час… Может быть, полтора. Мне безумно жаль, но тут по-настоящему критическая ситуация…
– Час-полтора. Отлично. Это всё, что я хотел знать. Ладно, скоро увидимся. Больше не отрываю тебя от работы.
Возможно, она собиралась сказать что-то ещё, но я быстренько повесил трубку и поспешил обратно в кухню, стараясь не дать своей решимости испариться. Больше того, я ощутил настоящий подъём духа и вообще не мог понять, как ухитрился позволить себе ранее впасть в уныние. Прошвырнувшись по шкафчикам, я выстроил баночки с необходимыми травами и специями ровным рядом около конфорки. Затем отмерил сколько нужно, всыпал в воду, слегка помешал и оправился на поиски ботинка.
Кладовка под лестницей скрывала целую гору прискорбно выглядевшей обуви. Недолго там покопавшись, я нашёл, несомненно, один башмак из пары, о которой говорил Чарли – исключительно потрёпанный экземпляр с инкрустированной вокруг каблука ископаемой грязью. Держа его двумя пальцами, я донёс ботинок до кухни и аккуратно опустил в воду, подмёткой к потолку. Затем зажёг под сотейником средний огонь, сел за стол и стал ждать, когда закипит. Когда телефон зазвонил вновь, мне не хотелось оставлять готовку, но тут я услышал голос Чарли. Так что я убавил огонь до минимума и подошёл к телефону.
– Что ты там говорил? – спросил я. – Звучало явно как жалоба, но я был занят и всё пропустил.
– Я в отеле. Всего три звезды. Представляешь, какая наглость! От такой крупной компании! И номер крохотный, просто дыра!
– Да ты ж там всего на пару ночей…
– Послушай, Рэй, кое в чём я был с тобой не до конца откровенен. Это нечестно по отношению к тебе. В конце концов, ты делаешь мне одолжение, ты стараешься ради меня изо всех сил, пытаясь исправить наши с Эмили дела, а я тут не всё тебе рассказываю.
– Если ты о рецепте собачьего запаха, то поздно. Всё уже варится. Я, конечно, могу добавить ещё травку или что-то другое…
– Если я не был честен с тобой, то только потому, что был не до конца честен с самим собой. Но теперь, когда уехал, мои мысли прояснились. Рэй, я говорил тебе, что у меня нет никого на стороне, но это не совсем так. Есть одна девушка. Да, именно девушка, ей тридцать самое большее. Она искренне озабочена проблемами образования в третьем мире и справедливостью международных торговых связей. Не то чтоб я на неё прямо запал, это скорее оказалось следствием. Меня покорил её незапятнанный идеализм. Я вспомнил, какими мы сами были когда-то. Помнишь, Рэй?
– Прости, Чарли, но что-то не припомню у тебя никакого идеализма. На самом деле ты всегда был законченным эгоистом и гедонистом…
– Ладно, может, мы все были тогда декадентствующими жлобами, вся наша тусовка. Но во мне всегда сидел какой-то другой человек, мечтавший вырваться наружу. Это меня к ней и привлекло…
– Чарли, когда это произошло? Когда всё случилось?
– Когда что случилось?
– Интрижка.
– Нет никакой интрижки! Мы с ней любовью не занимались, вообще. Мы с ней даже не обедали. Я просто… мне просто нужно было время от времени её видеть.
– Что значит видеть? – В этот момент я снова переместился в кухню взглянуть на свою стряпню.
– Ну, я регулярно с ней виделся, – сказал он. – Регулярно назначал ей встречи.
– То есть она девочка по вызову?
– Да нет же, говорю тебе, никакого секса. Нет. Она зубной врач. Я к ней записывался, придумывал то зубную боль, то воспаление дёсен. Ну, знаешь, раскручивал всё по полной. И в конце концов, естественно, Эмили догадалась. – На секунду показалось, что Чарли сдерживает рыдания. Потом плотину прорвало. – Она догадалась… догадалась… потому что я слишком часто пользовался зубной нитью! – Он уже почти кричал. – Сказала, ты никогда, никогда так много не занимался своими зубами!
– Но это же чушь. Чем больше ты занимаешься своими зубами, тем меньше у тебя поводов возвращаться к ней…
– Да кому какая разница, чушь, не чушь? Мне просто хотелось сделать ей приятное!
– Слушай, Чарли, ты не ходил с ней на свидания, ты с ней не спал, так в чём проблема?
– Проблема в том, что мне нужен был кто-то вроде неё, кто-то, кто вытащил бы наружу другого меня, запертого внутри…
– Чарли, выслушай меня. После твоего предыдущего звонка я взял себя в руки. И честно говоря, думаю, тебе тоже нужно взять себя в руки. Мы можем всё обсудить после твоего возвращения. Но Эмили вернётся где-то через час, и мне надо всё приготовить. Я уже контролирую ситуацию, Чарли. Думаю, ты понял по моему голосу.
– Фантастика, мать твою! Он контролирует ситуацию! Круто! Какой-то сраный дружок…
– Чарли, думаю, всё дело в том, что тебе отель не понравился, вот ты и расстроился. Но ты должен взять себя в руки. Тебе нужен объективный взгляд. И нужно воспрянуть духом. Здесь я контролирую ситуацию. Я улажу собачье дело, потом ради тебя сыграю свою роль на всю катушку. Эмили, скажу я. Только взгляни на меня, Эмили, посмотри, какой я жалкий. И на самом-то деле почти все такие же жалкие. Но Чарли, он другой. Чарли классом выше.
– Да ты что вообще, такое говорить. Это звучит совершенно неестественно.
– Ну ясное дело, я не буду говорить так слово в слово, дубина. Просто доверься мне. У меня абсолютно всё под контролем. Так что просто успокойся. Теперь мне пора.
Я положил трубку и осмотрел сотейник. Жидкость уже закипела, пара было много, но запах пока не чувствовался. Я отрегулировал огонь так, чтобы всё приятно побулькивало. Примерно в этот момент мне понадобился глоток свежего воздуха, а поскольку мне ещё не доводилось осматривать их террасу на крыше, я открыл дверь кухни и вышел наружу.
Вечер оказался удивительно мягким для Англии начала июня. Только лёгкие уколы ветерка говорили мне, что я не в Испании. Небо ещё не совсем потемнело, но уже заполнялось звёздами. За стеночкой, обозначавшей край террасы, я видел на мили вокруг окна и дворики соседей. Многие окна светились, и если слегка зажмуриться, дальние казались продолжением звёзд. Терраса была небольшой, но определённо весьма романтичной. Так и представлялось, как посреди городской суеты семейная пара выходит сюда тёплым вечером и, прогуливаясь мимо кустов в горшочках, рука в руке, рассказывает друг другу, как прошёл день.
Я мог простоять там гораздо дольше, но боялся потерять темп. Вернулся в кухню, прошёл мимо кипящей кастрюльки и остановился на пороге комнаты, чтобы оценить предыдущие труды. Сразу бросилась в глаза моя грубейшая ошибка – полная неспособность подойти к задаче с точки зрения такого существа, как Хендрикс. Ключ к успеху, понял я, заключается в том, чтобы слиться с мыслями Хендрикса и его зрением.
Едва начав действовать по-новому, я не только оценил неадекватность сделанного ранее, но и понял, насколько бестолковыми были предложения Чарли. С какой стати чрезмерно игривая собака решит отыскать посреди музыкальной аппаратуры маленькую фарфоровую фигурку, вытащить её оттуда и разбить? А уж идея порезать диван и раскидать поролон откровенно идиотская. Для достижения такого эффекта Хендриксу понадобились бы зубы острые, как бритва. Опрокинутая сахарница на кухне – нормально, но жилая комната, понял я, требует полного пересмотра всей концепции с нуля.
Я вошёл в комнату скорчившись, чтобы хотя бы видеть её примерно с высоты Хендрикса. Тут же заметил ближайшую очевидную цель, которой оказалась стопка глянцевых журналов на кофейном столике, и смахнул её по траектории, лучше всего согласующейся с тычком свирепой морды. Вид свалившихся на пол журналов показался вполне аутентичным. Ободрённый успехом, я встал на колени, открыл один из журналов и смял лист так, чтобы Эмили вспомнила этот стиль, просмотрев в конце концов свой ежедневник. Но на сей раз результат меня разочаровал: явно работа человеческой руки, а не собачьих зубов. Я повторил ту же ошибку: не встал на место Хендрикса.
Так что я опустился на четвереньки, приблизил голову к тому же самому журналу и вонзил в бумагу зубы. Вкус у него оказался парфюмерный, но вовсе не противный. Открыв примерно посередине другой упавший журнал, я повторил попытку. До меня стало доходить, что идеальная техника должна быть похожа на используемую на ярмарочных увеселениях, когда нужно укусить болтающееся на воде яблоко без помощи рук. Лучше всего работали лёгкие жевательные движения, с постоянно движущимися гибкими челюстями: они помогали листам топорщиться и отлично сгибаться. Если же, напротив, слишком сосредоточиться на укусе, страницы просто скреплялись вместе, будто степлером, не давая нужного эффекта.
Думаю, именно полное погружение в подобные тонкости помешало мне вовремя заметить, что Эмили уже стоит в прихожей и смотрит на меня через дверной проём. Осознав, что она здесь, я ощутил не панику, не стыд, а страшную обиду от того, что вот она стоит тут такая, а даже не сообщила, что придёт. И вспомнив, как всего несколько минут назад звонил ей на работу именно для того, чтобы предотвратить подобную ситуацию, я почувствовал себя жертвой намеренного обмана. Возможно, поэтому моей первой реакцией стал просто усталый вздох без всяких попыток встать с четверенек. Услышав мой вздох, Эмили вошла в комнату и нежно положила руку мне на спину. Не знаю, встала ли она при этом на колени, но её лицо оказалось прямо рядом с моим, и она произнесла:
– Рэймонд, я вернулась. Давай сядем, хорошо?
Она помогла мне встать, и мне пришлось подавить желание отбросить её руку.
– Знаешь, это очень странно, – заметил я. – Всего несколько минут назад ты собиралась на встречу.
– Да, собиралась. Но после твоего звонка поняла, что первым делом обязана вернуться.
– Что значит первым делом? Эмили, пожалуйста, не держи так мою руку, я не свалюсь. Что значит первым делом обязана вернуться?
– Твой звонок. Я поняла, что это было. Крик о помощи.
– Ничего подобного. Я просто пытался… – тут я замолчал, увидев, с каким изумлением Эмили оглядывает комнату.
– Ох, Рэймонд, – почти прошептала она.
– Боюсь, я был несколько неуклюж. Но если б ты так рано не вернулась, успел бы всё убрать.
Я потянулся к упавшему торшеру, но Эмили меня остановила.
– Неважно, Рэй. Всё это совершенно неважно. Со всем этим мы разберёмся позже. Сейчас просто сядь и отдохни.
– Слушай, Эмили, я понимаю, это твой дом, и всё такое. Но почему ты прокралась внутрь так тихо?
– Я не прокрадывалась, дорогой мой. Я позвонила, но никто не открыл, я решила, что тебя нет. Так что быстро забежала в туалет, выхожу, а ты тут. Но что рассуждать? Всё это неважно. Я уже здесь, и мы можем провести тихий вечер вместе. Пожалуйста, Рэймонд, сиди. Я сделаю чаю.
С этими словами она ушла на кухню. Я забавлялся с тенью от торшера, поэтому не сразу вспомнил, что у меня там – но было поздно. Я прислушался в ожидании её реакции, но ничего не услышал. В конце концов я оставил торшер в покое и подошёл к двери на кухню.
Сотейник всё ещё прекрасно кипел, пар поднимался над торчащим вверх каблуком. Запах, который я до сих пор едва замечал, на кухне был гораздо ощутимее. Резкий, ясное дело, и с лёгкой ноткой карри. Больше всего он напоминал аромат потных ног, с которых стаскиваешь ботинки после изнурительного похода.
Эмили стояла в нескольких шагах от плиты, вытягивая шею, чтобы получше разглядеть кастрюлю с безопасного расстояния. Похоже, зрелище её заворожило, и когда я решил дать о себе знать лёгким смешком, она даже взгляд не отвела, не то что не обернулась.
Я просочился мимо неё и сел за кухонный стол. Наконец, она повернулась ко мне с понимающей улыбкой. – Как мило, что ты подумал об этом, Рэймонд.
Затем, словно помимо её воли, её взгляд вернулся к плите.
Передо мной лежала перевёрнутая сахарница, передо мной лежал ежедневник, и вдруг меня одолела страшная усталость. Всё происходящее показалось мне совершенно невыносимым, и я решил, что единственный выход – прекратить все игры и во всём признаться. Глубоко вдохнув, я начал:
– Послушай, Эмили. Тут всё выглядит довольно странно. Но это всё из-за твоего дневника. Вот этого. – Я открыл его на повреждённом листе и показал ей. – Мне ни в коем случае нельзя было так делать, и я прошу меня простить. Но я его случайно открыл, а потом, ну, потом случайно скомкал лист. Вот так… – я продемонстрировал смягчённый вариант своего порыва, потом взглянул на неё.
К моему удивлению, на ежедневник она взглянула лишь мельком, затем её вниманием вновь завладела кастрюля: – А, это всего лишь блокнот. Никакой секретной информации. Не о чем волноваться, Рэй. – Она подошла поближе к сотейнику, чтобы рассмотреть получше.
– Что это значит? Что значит не волнуйся об этом? Как ты можешь так говорить?
– В чём проблема, Рэймонд? Это просто для записи всякой ерунды, которую я могу забыть.
– Но Чарли говорил, ты с катушек слетишь! – Теперь моё возмущение усиливал тот факт, что Эмили, очевидно, вообще забыла, что именно она писала про меня.
– Правда? Чарли говорил тебе, что я разозлюсь?
– Да! Он вообще сказал, что ты обещала ему яйца отрезать, если он посмеет сунуть нос в твой блокнот!
Не знаю, что вызвало озадаченный взгляд Эмили – то ли сказанное мной, то ли увиденное на плите. Она села рядом со мной и ненадолго задумалась.
– Нет, – сказала она наконец. – Это было про другое. Вспомнила. Год назад, примерно в эти же дни, Чарли впал от чего-то в отчаяние и спросил, что я сделаю, если он покончит с собой. Просто проверял меня, он слишком малахольный, чтобы на такое отважиться. Но раз он спросил, я ответила, пусть только попробует, я ему яйца отрежу. Сказала я это ему один-единственный раз. Не думай, что я повторяю такое регулярно.
– Не понимаю. Ты это сделаешь, когда он покончит с собой? Уже после?
– Я выразилась фигурально, Рэймонд. Я просто пыталась дать ему понять, как мне не нравится его самоедство. Мне нужно было заставить его почувствовать себя ценным.
– Ты меня не понимаешь. Когда собираешься сделать это потом, это уже нельзя считать сдерживающей мерой, так ведь? Или ты права, можно…
– Рэймонд, забудь. Давай вместе забудем. У нас осталась вчерашняя баранина в горшочке, больше половины. Вчера она была очень вкусная, сегодня будет ещё лучше. И давай откроем бутылку бордо. С твоей стороны было чертовски мило начать готовить ужин. Но горшочка нам на сегодня хватит, как ты думаешь?
Все попытки объясниться казались мне теперь невыносимыми. – Хорошо, конечно. Баранина в горшочке. Отлично. Да-да.
– Значит… это мы пока можем убрать?
– Да-да. Конечно. Пожалуйста, убери это.
Я встал и пошёл в комнату – там по-прежнему царил бардак, но сил убираться у меня не было. Вместо этого я плюхнулся на диван и уставился в потолок. В какой-то момент я услышал, как в комнату входит Эмили, и подумал, что она пройдёт в прихожую, но затем понял, что она склонилась в углу и возится с проигрывателем. Через минуту комната наполнилась сочными струнными, блюзовыми духовыми, и Сара Воан запела “Lover Man”.
Мне вдруг сразу стало легко и уютно. Кивая в такт медленному темпу, я закрыл глаза, и вспомнилось, как много лет назад в её комнате в университетском общежитии мы с ней больше часа спорили, правда ли Билли Холидей всегда пела эту песню лучше Сары Воан.
Эмили тронула меня за плечо и протянула бокал красного. Поверх делового костюма на ней был фартук, в руке она держала свой бокал. Она присела на дальний угол дивана, у меня в ногах, и сделала глоток. Потом чуть убавила звук пультом.
– Ужасный день был, – сказала она. – Я не только о работе, там вообще кошмар. Ещё и Чарли уехал, и вообще. Не думай, что мне наплевать, когда он вот так уезжает за границу, а мы даже не помирились. И в довершение всего ещё ты приезжаешь и валишься с ног. – Она тяжело вздохнула.
– Нет, Эмили, ну правда же, всё не так плохо. Во-первых, Чарли тебя просто обожает. А что касается меня, то я в порядке. В полном порядке.
– Чушь.
– Нет, правда. Я отлично себя чувствую…
– Я про то, что Чарли меня обожает.
– О, понимаю. Ну, если ты считаешь это чушью, то очень сильно ошибаешься. На самом деле я точно знаю, Чарли любит тебя сильнее, чем когда бы то ни было.
– Как ты можешь это знать, Рэймонд?
– Я знаю, потому что… ну, во-первых, он сам мне сказал, почти слово в слово, когда мы ходили обедать. И даже если б он не сказал, я сам вижу. Послушай, Эмили, я понимаю, сейчас у вас всё довольно напряжённо. Но ты должна помнить о главном. О том, что он по-прежнему очень сильно тебя любит.
Она снова вздохнула. – Знаешь, я не слушала эту запись целую вечность. Всё из-за Чарли. Стоит мне поставить такую музыку, он тут же начинает стонать.
Несколько мгновений мы молча слушали Сару Воан. Потом начался инструментальный проигрыш, и Эмили сказала: – Мне кажется, Рэймонд, ты предпочитаешь другую версию. Ту, где она только с фортепьяно и басом.
Я не ответил, только сел чуть повыше, чтобы удобнее было пить вино.
– Готова поспорить. Ты предпочитаешь другую версию. Так ведь, Рэймонд?
– Ну, ответил я, – даже не знаю. По правде говоря, я другую версию не помню.
Я ощутил движение Эмили в ногах дивана. – Ты шутишь, Рэймонд.
– Забавно, но я сейчас такую музыку нечасто слушаю. Забыл почти всё, что знал. Я даже не уверен, что знаю, какая песня сейчас звучит.
– Ты о чём вообще? – Её вопрос прозвучал неожиданно резко. – Полный бред. Если тебе не делали лоботомию, ты никак не мог забыть.
– Ну… Сколько лет прошло. Всё течёт, всё изменяется.
– Ты о чём вообще? – В её голосе появились первые нотки паники. – Не может всё измениться настолько.
Я уже мечтал сменить тему. Поэтому сказал: – Жаль, что на работе у тебя так всё плохо.
Эмили начисто проигнорировала моё замечание. – И что же ты хочешь сказать? Что это тебе не нравится? Хочешь, чтобы я выключила, да?
– Нет-нет, Эмили, пожалуйста, очень милая вещица. Она… она пробуждает воспоминания. Пожалуйста, давай снова будем тихими и спокойными, как минуту назад.
Она ещё раз вздохнула, а когда заговорила, голос её снова был мягким.
– Прости меня, дорогой. Я забылась. Тебе сейчас совершенно не нужно, чтобы я на тебя орала. Прости меня, прости.
– Нет-нет, ничего страшного. – Я сел, наконец, прямо. – Знаешь, Эмили, Чарли славный парень. Очень славный парень. И он тебя любит. Лучше тебе не найти, сама знаешь.
Эмили пожала плечами и хлебнула ещё вина. – Наверное, ты прав. И мы уже немолоды. Мы друг друга стоим. Нам бы считать себя счастливчиками. Но мы вечно чем-то недовольны. Почему, не знаю. Потому что, когда я останавливаюсь и начинаю думать, я понимаю, что ничего другого мне не надо.
Ещё минуту-другую она задумчиво цедила вино и слушала музыку. Потом сказала: – Знаешь, Рэймонд, это как на вечеринке, когда танцуешь. Медленный танец, и ты с тем самым человеком, с которым хочешь быть, и весь остальной зал должен как-то исчезнуть. А он почему-то не исчезает. Вот просто не исчезает. Ты знаешь, что нет никого даже близко столь же классного, как парень в твоих объятиях. И всё же… ну, есть все эти прочие люди в комнате. Они не оставляют тебя в покое. Они вопят и машут руками и делают всякие глупости, лишь бы привлечь твоё внимание. «Ой! Да как же ты можешь удовольствоваться вот этим?! Ты заслуживаешь гораздо большего! Только посмотри!» Они будто постоянно кричат всякое такое. И всё, баста, ты уже не можешь спокойно танцевать со своим парнем. Понимаешь, о чём я, Рэймонд?
Я немного подумал и ответил: – Ну, мне не так повезло, как вам с Чарли. У меня так и нет никого исключительного, не то, что у вас. Но да, в какой-то мере я понимаю, о чём ты. Трудно понять, где нужно остановиться. На что согласиться.
– Именно так, чёрт возьми. Как бы я хотела, чтоб они все свалили, все эти халявщики. Просто свалили и дали нам продолжить.
– Слушай, Эмили, я не шучу. Чарли тебя обожает. И ужасно огорчён, что вы сейчас не ладите.
Она сидела ко мне практически спиной и какое-то время ничего не отвечала. Затем Сара Воан завела свою восхитительную, возможно, немного слишком медленную версию “April in Paris”, и Эмили вдруг дёрнулась, словно Сара окликнула её по имени. Повернувшись ко мне, она покачала головой.
– У меня в голове не укладывается, Рэй. Не укладывается в голове, как ты можешь больше не слушать такую музыку. Мы же тогда всё это слушали постоянно. На том самом маленьком проигрывателе, который мне купила мама перед университетом. Как ты мог забыть?
Я встал и пошёл к раздвижным дверям с бокалом в руке. Посмотрев на террасу, я вдруг понял, что в глазах у меня стоят слёзы. Я открыл дверь и вышел, чтобы вытереть их незаметно для Эмили, но она шла за мной, так что могла заметить, не знаю.
Стоял приятный тёплый вечер, звуки Сары Воан с оркестром доплывали до террасы. Звёзды горели ярче, чем раньше, и соседние окна всё так же мерцали продолжением ночного неба.
– Люблю эту песню, – сказала Эмили. – Видимо, её ты тоже забыл. Но даже если забыл, ты ведь можешь танцевать под неё, да?
– Да. Наверное, могу.
– Мы можем быть как Фред Астер и Джинджер Роджерс.
– Да, можем.
Мы поставили бокалы из-под вина на каменный стол и начали танцевать. Танцевали мы не так уж хорошо – то и дело стукались коленками, – но я обнимал Эмили, и мои органы чувств ощущали ткань её одежды, её волосы, её кожу. Держа её вот так, я снова подумал, что многовато она набрала.
– Ты прав, Рэймонд, – тихо сказала она мне на ухо. – Чарли отличный парень. Мы должны решить наши проблемы.
– Да. Должны.
– Ты хороший друг, Рэймонд. Что бы мы без тебя делали?
– Если я и впрямь хороший друг, очень рад. Потому что во всём остальном я не слишком хорош. На самом деле я вообще бесполезен.
Я почувствовал сильный тычок в плечо.
– Не говори так, – прошептала она. – Не смей так говорить. – И повторила ещё раз: – Ты отличный друг, Рэймонд.
Сара Воан исполняла “April in Paris” версии 1954 года, с Клиффордом Брауном на трубе. Значит, трек длинный, минут восемь как минимум. Меня это радовало, потому что я знал – песня закончится, и больше танцевать мы не будем, а пойдём доедать горшочек. И насколько я понимал, Эмили может заново обдумать вопрос об ущербе, который я нанёс её ежедневнику, и на сей раз решить, что налицо не столь уж мелкое прегрешение. Откуда мне знать? Но нам оставались ещё несколько минут безопасности, и мы танцевали под звёздным небом.
*