Недавно перебирал свою библиотеку и нашёл книгу Елистратова Владимира Станиславовича "Словарь языка Василия Шукшина". Владимир Станиславович Елистратов (род. 27 сентября 1965) ; советский и российский учёный в области риторики, семиотики, истории литературы, современного русского языка, культуры речи, лексикографии, доктор культурологических наук, заслуженный профессор Московского университета. Я его очень уважаю и постоянно читаю его книги.
Так вот, читаю я его "Словарь языка Василия Шукшина" и думаю: "Известный писатель, знаток русского языка, классик русской литературы 20 века, а что он про море и моряков написал?
В словаре 1500 слов и 700 фразеологических единиц.
Вроде Шукшин служил 4 года моряком (как пишут в прессе), а в его словаре и нет морских жаргонных слов, да и простых морских фразеологических единиц. Стал разбираться в его биографии. И понял -"Так и есть, не служил он моряком, а был береговым матросом-радистом". А значит не видел моря и морской службы. И всю жизнь комплексовал от этого (подробнее об этом в книге Коробова В.И.) и поэтому на морскую тему ничего не написал.
О службе Шукшина в статье "Василий Шукшин - старший матрос-радист Черноморского флота" - http://safe-rgs.ru/3292-vasiliy-shukshin-starshiy-matros...
Ещё о матросе Шукшине здесь - в книге - Коробова В.И.
"ШУКШИН - ВЕЩЕЕ СЛОВО..."
"...Если он и не писал во время своей службы рассказы в прямом смысле, то нечто им подобное все же складывал.
Шукшин был береговым матросом и мог, как сообщил мне А. Марета, лишь иногда выходить в море в качестве радиста, да и то на катерах. В. Мерзликин же и некоторые другие сослуживцы Василия Макаровича прямо говорят о том, что в море они не выходили вообще —держали наземную радиосвязь с боевыми кораблями. Но откуда же тогда, спрашивается, такое вот воспоминание И. Хуциева (сына режиссера фильма «Два Федора», в котором Шукшин сыграл свою первую роль):
«Я... все приставал к нему, чтобы он рассказал про море, про моряков. Он улыбался и иногда рассказывал.
Помню один его рассказ. Однажды стало ему плохо на палубе. То ли приступ аппендицита, то ли язвы. Было это в шторм. И врач велел везти его срочно на берег. Он показывал рукой, как поднимали волны шлюпку, как прыгал вдалеке берег: — Вот так: раз —и вверх, а потом вниз проваливаешься. А боль —прямо на крик кричал: “Ребята, ребята, довезите!” Стыдно, плачу, а не могу, кричу. А они гребут. Не смотрят на меня, гребут. Довезли». А чем объяснить, что В. Мерзликин, пославший покойной ныне Марии Сергеевне несколько писем и фотографий, со хранившихся с матросской поры, получил от нее в январе 1978 года неожиданную «отповедь»: «...я что-то из вашего письма поняла, что вы не моего Васю знаете, а другого. Вася мой слу жил на корабле, я и корабль знаю как звать. Не береговой он моряк, разве мы не знаем... Ведь он год не дослужил —пятый. Он был комиссован по болезни, признали язву желудка. Он лежал в чужой земле два месяца. Его сняли с корабля на шлюпке... Я знала, когда идут в плавание и когда приплыва ют... Был большой шторм трое суток, его сильно рвало, и с тех пор у него стал болеть желудок. Вы путаете... вы не все знаете. Я вот знаю, у них при большой качке смыло моряка с вахты, он не привязался. 40 минут держался —не могли спасти... Я в том вашем письме прочитала — “дом на фотографии, Вася здесь работал”. Но я что-то не поверила... Вы ошибаетесь...»
Как же жаль, что шукшинские письма той поры навсегда утрачены (были забыты при продаже деревенского дома и переезде матери в Бийск в коробке на чердаке, а когда их хвати лись, выяснилось, что новые хозяева дома сожгли «ненужный хлам»)! Если бы мы располагали ими сейчас, то познакомились бы с «сочинениями на заданную тему», литературными импровизациями Шукшина начала пятидесятых годов. Его «рассказы о плаваниях» по морям-океанам в письмах к родным были чистой воды мистификацией, но, судя по всему, не только правдоподобной, но и красочной, яркой —родные не только приняли их все «за чистую монету», но и запомнили некоторые из этих «рассказов».
Почему Шукшин прибегнул к такой мистификации — объясняется просто. Еще и в наши дни некоторые молодые люди, попав на службе, скажем, в число военных строителей, «расшифровывают» в письмах домой, а особенно —девушкам, аббревиатуру ВСО, стоящую на обратном адресе вместе с номером части, не как «военно-строительный отряд», а как «войска столичной обороны». Точно так же, и особенно в те годы, быть моряком береговым, «сухопутным» считалось не очень «престижно». В той части, в которой служил Шукшин, повелось кем-то называть помещение, в котором проходили радиовахты, —крейсер «Лукомский» или «Лукомск» (по на званию хутора под Севастополем, где стояло тогда их неболь шое подразделение). Так и писали домой —служим-де на крейсере «Лукомский», скоро уходим в долгое плавание, по тому письма сможем присылать нечасто. Некоторые даже ухитрялись сфотографироваться на фоне (а то и на палубе) какого-нибудь корабля, стоявшего на рейде, и слали «морские» снимки родным.
Молодому матросу Василию Шукшину подобный безобидный розыгрыш пришелся по душе, тем более что он позволял «законно» фантазировать, придумывать — «тренироваться» в писании школьных сочинений и нешкольных рассказов. Он настолько потом сжился с легендой о крейсере «Лукомский», что и во ВГИКе, и на первых своих съемках показывал себя бывалым мореманом. А если разобраться, то рассказ его И. Хуциеву —именно рассказ, эпизод из какого-нибудь виденного тогда фильма, да и подробности здесь «того» — не очень реалистические. Подумайте сами: мог ли командир большого боевого корабля разрешить в большой шторм (!) и в открытом море (!) отправить на далекий, невидимый берег шлюпку (!)? Для чего? Чтобы подвергнуть смертельному риску еще не сколько человек?..
Море и морские плавания матрос Шукшин не узнал, потому и писатель Шукшин ничего о них потом не написал. А про «радиовахты» он не написал ничего потому, что не имел права по понятным причинам о них говорить.
Фотографий молодого Василия Макаровича «на крейсере» не обнаружено, но известно несколько отдельных и групповых снимков, на которых он предстает перед нами в матросской форме. Лишь на одной карточке он без бравых тонких усиков над верхней губой, но даже там, где с усиками и с густой шевелюрой под полубокс, лицо его все равно печально и задумчиво, глаза устремлены куда-то вдаль. Даже на самом веселом снимке —два матроса танцуют «Яблочко», а еще четверо, и среди них Шукшин, прихлопывают им в такт —он не смеется во весь рот, как остальные, а лишь слегка —и как-то иронично —улыбается. А читая подпись под групповой фотографией, опубликованной в газете «Флаг Родины», невольно отмечаешь, что фамилии некоторых своих сослуживцев (например, Ермаков, Татусь) Шукшин отдал потом героям своих рассказов...""