Меня зовут Вася Гремячкин, мне пять лет. Сидим дома вдвоём с бабушкой Маней. День упрямо прячется за лесом, который расположился вдоль всего горизонта нашего обзора из окна. Смотрим поезда: одни долго ползут вдоль леса в направлении Ленинграда, другие быстро исчезают, уходя влево, — спешат в Москву. Дымы от паровозов ложатся на верхушки деревьев, как будто показывая нам, что поезда движутся, они настоящие, а не игрушечные. Это завораживает, и я могу часами наблюдать эту сказку настоящей жизни. Мамы дома нет, она всегда задерживается на работе. Такая уж у неё должность — начальник цеха. Мы с бабушкой ждём её, но знаем, что придёт она лишь затемно. Я скучаю и каждый вечер надеюсь, что если повезёт, то дверь внезапно откроется, и мама появится на пороге. Наш дом это одна комнатка с печкой в одноэтажном деревянном общежитии, расположенном прямо в центре территории химзавода. Печь самая простая, из красного кирпича, прямоугольная, поднимающаяся от пола до потолка, покрашенная извёсткой в белый цвет.
Неожиданно бабушка прерывает молчание и в который уже раз озвучивает свой взгляд на мою будущую профессию: «Васька, тебе надо то́карём стать — вон они не задерживаются на работе, как твоя мать, как гудок-то прогудит в четыре часа, так они уже с работы-то и идут. И чистым будешь всегда, не то, что рабочие — вон они какие грязные всегда выходят после смены». Это её какой-то старинный язык, часто вставляющий звук «ё» вместо «е». При этом ударение она ставит правильно, на первое «о». Я не знаю, кто такие токари, поэтому просто слушаю её голос, и всё, а она и не требует от меня ни согласия, ни отрицания.
И вот мне уже семнадцать, я только что поступил в химический институт. Один из предметов — токарный станок. Он называется ДИП, как оказалось — догоним и перегоним (Америку). Но буквы «А» в названии почему-то нет — забыли что ли? Мастер быстренько рассказывает нам устройство станка, помогает зажать простенькую заготовку в виде относительно длинного железного цилиндрика, запускает станок, чтобы заготовка вращалась, подводит к ней резец, который начинает уверенно снимать стружку в виде длинных колец, напоминающих серпантин на новогодней ёлке. Постепенно открывается блестящая круглая поверхность. Красиво! Движение резца вдоль заготовки автоматическое, стружка течёт, всё спокойно. Вдруг раздаётся страшный грохот, выплёскиваются искры, что-то летит по сторонам… Мгновенно появляется мастер, резким движением выключает станок, обкладывает меня трёхэтажным, а может быть и больше, и выгоняет из мастерской, заявляя, что зачёт я ему никогда не сдам. Ребята потом рассказали, что я то ли заснул, то ли задумался, резец дошёл до патрона, оставил на нём некрасивые проточки, затем сломался сам и разлетелся по сторонам (всем повезло, что никого не ранило и не убило). Мастер чуть не плакал, так как резцов у него было всего два, достаёт он их на заводе за спирт, но он-то как раз и закончился.
В конце семестра зачёт у меня стоит — неужели забыл? А я для себя делаю вывод, что когда работа неинтересная, монотонная, мой мозг автоматически переходит в мыслительный режим, в котором пытается решать задачи, более важные для него, чем однообразная обработка металла на токарном станке, при этом полностью теряя контроль над текущей ситуацией.
После окончания третьего курса нашу группу отправляют на практику на моторный завод. Там ставят на фрезерный станок изготавливать винтовую шестерню для коробки перемены передач. Завод очень сильно нуждается в рабочей силе, поэтому без всякой практики сообщают: работай, тут всё просто. Даже подсказать толком некому. Работаю в грубых рукавицах, выданных для охраны кистей рук, они цепляют на себя мелкую стружку, которая попадает на круг фиксации заготовки шестерни и она, поэтому, тяжело на него садится — только с помощью ударов сверху первым попавшимся тяжёлым предметом. И одна за другой идут бракованные изделия. Делаю наоборот, чистыми руками беру заготовку, протираю её и круг фиксации ветошью, смазываю маслом, и она, как миленькая, сама садится на место. Работа идёт весело и производительно! Однажды слышу, что однокурсники зовут на обед в столовую, и я, забыв про станок, бегу их догонять. После обеда довольные идём на рабочие места, смотрим, горит чей-то станок, мужики его тушат песком. И что вы думаете? — Правильно, это мой станок! Дорогущая многозаходная фреза врезалась в заготовку, разрушилась, защиты от перегрузки никакой не было, и электродвигатель загорелся. Так я вывел из строя ещё один станок в своей жизни. Сначала с меня требуют пятьсот рублей за фрезу (двигатель перемотали сами), но, узнав, что стипендия составляет тридцать пять рублей, меня оставляют в покое: что со студента возьмёшь… Просто так это всё не закончилось. Явился пропавший куда-то с первого дня практики ответственный за неё преподаватель, громко фиксирует, что нас тут используют не по назначению, отзывает всю группу с завода, и на этом для нас, химиков, механическая практика заканчивается. Так, благодаря мне, у нас раньше начинаются каникулы!
Вспоминаю бабушкины слова: «Васька, тебе надо то́карём стать» и понимаю, что не быть мне ни токарем, ни фрезеровщиком, так как это совсем не моё. А моей оказывается инженерная наука, изобретательство, где никаких станков нет, а моя любовь к техническому мышлению, к решению сложных производственных задач постепенно, но уверенно делает меня настоящим инженером.
Бабушка, прости меня, не выполнил я твою заповедь.