Шестнадцатого августа дед вошёл в ту же палату в третий раз.
Бабка считала, что две недели, прошедшие с предыдущей операции — явно недостаточно, да и анализы показывали, что он ещё не восстановился, но дед следовал указанию хирурга и явился в больницу в назначенный день и час.
Он занял опять то же место в углу – справа от двери.
Стена душевой закрывала его от глаз проходящих по коридору.
Палатный доктор сразу предупредил, что операция на аневризму сложная, и несколько дней понадобятся для подготовки. Когда же ориентировочно назвали 19 августа, дед помрачнел.
- День смерти Чука, – бросил невзначай, и бабка опять забеспокоилась. Совсем некстати он помянул тут любимого пса.
Бабка очень надеялась, что операцию перенесут на понедельник. Оставаться на выходные с дежурантами она боялась. Её надежды были услышаны: сначала не могли найти кровь третьей группы резус отрицательный, потом анестезиолог не сумел разрулить своё расписание... Наконец, деду назвали понедельник — двадцать третье, 8.00.
Целую неделю до этого дня дед слонялся по коридорам уже знакомой и надоевшей до нельзя больницы, сдавая анализы и «находясь под наблюдением». Всех новых соседей по палате (с диагнозом сонные артерии) прооперировали за первых три дня, и они ждали выписки.
В течение этой недели бабка заходила ненадолго, сидели они с дедом в коридоре, возле балкона, так что обстановку в палате номер шесть она узнавала от него.
- Повезло, что четверо с завязанными шеями – они молчат. Зато один повар всю палату заговорил. Только начну читать – обязательно что-нибудь спросит. Я от него сюда сбегаю. Тот, что у двери, смурной какой-то. Говорит по-татарски, а матерится по-русски. Одинокий, похоже. Ночью так кричал, пришлось сестру звать. Вкололи морфин – другое не брало.
- А кто после операции дежурил?
- Никто. Парень какой-то приходил, так он с ним разругался. "Сын полка", получается. По очереди судно выносим.
Найдя в интернете информацию о случае деда, бабка ещё год назад (когда эту аневризму впервые обнаружили) знала насколько эта штука опасна и не предсказуема. Там же указывалась продолжительность операции: от трёх до шести часов.
Двадцать третьего она приехала к десяти, когда выписки повару и «сыну полка» были готовы, но ещё не подписаны. А пятеро новых с вещами стояли в коридоре на «низком старте».
Санитарка поменяла три освободившиеся постели, и самые шустрые улеглись на чистые простыни. Двое оставались в коридоре. Их кровати ещё были заняты.
На стойке дежурной медсестры бабка узнала, что никакие другие операции в этот день не планировались.
– Она ведь и до шести часов может длиться и даже дольше, – «успокоила» её сердобольная девчушка.
Сидя рядом с кабинетом заведующего, бабка смотрела в сторону лифта, время от времени поглядывая на часы. В 12.12 в конце коридора появилась знакомая коренастая фигура заведующего. Он только кивнул бабке издалека, слегка помахав рукой, и не доходя до своего кабинета, свернул в ординаторскую.
Палатный доктор, который был вторым хирургом на этой операции, вышел из лифта в 12.40.
И эти полчаса бабка терзалась между желанием зайти в ординаторскую и пониманием успокаивающего жеста заведующего. «Он уже показал, что всё хорошо. Дай человеку отдохнуть». И всё-таки надо было это услышать.
Наконец, палатный врач подошёл, и тяжело вздохнув, произнёс.
- Всё хорошо. Операция прошла удачно. Сейчас ваш муж в реанимации. Если всё и дальше так пойдёт, то завтра переведём в общую палату. Вам сообщат. Сейчас езжайте домой.
Сидя в автобусе, она отправила сообщения всем детям, а ступив на порог дома, разрыдалась. Они сидели вдвоём с её старенькой мамой, и обе плакали от радости, каждая по-своему благодаря небесные силы...
Утром она несколько раз звонила в стол справок больницы, но ей никто не ответил. Тогда зашла на сайт бльницы и стала звонить по всем указанным там телефонам. Результат был тот же.
«Какие разные порядки в больницах, то есть в этой его точно нет», – ворчала она про себя.
И тут вспомнила про телефон сиделки, который дед оставил на листочке. Наташа ответила сразу.
- В палату после такой операции обычно переводят на третий день. Если больной остаётся ещё в реанимации, то разрешают к нему зайти с 12.00 до 13.00. Она на том же девятом этаже, только вход через восьмой. Вам там покажут.
- А какие расценки сейчас у сиделок?
- Поменять памперс – двести пятьдесят рублей, если сидеть сутки - две с половиной. А если по часам, то сто двадцать рублей час.
На часах было 11.10, когда у бабки на телефоне высветился номер деда.
- Ты где? – услышала она родной охрипший голос. – Я ведь тебя жду.
Бабка, очумевшая от звонка, хватала то одно, то другое, потом вызвала такси и через двадцать минут входила в палату.
Ещё на подступах к ней она увидела трёх женщин, расположившихся на лавочке в коридоре. Они сидели по росту и размеру, как персонажи сказки «Три медведя», где роль Мишутки исполняла такая маленькая, что издали показалась бабке ребёнком.
Дед лежал на белых простынях совершенно голый, а вокруг него суетились медсестра и врач. Они меняли повязки.
Бабка заметила, что швов было два: на животе и на ноге, начиная от паха.
Её сразу попросили выйти. И стоя за дверью, она слышала вскрикивания мужа.
Потом у деда открылась рвота, и её пригласили подержать утку. Когда ему сделали сильный обезболивающий укол и второй – противорвотный, он успокоился и задремал. Лицо было осунувшееся, но спокойное, без грозных поперечных морщин у переносицы. Рядом стояла капельница, из которой переливалась кровь. Тело было утыкано какими-то «чипами». Разные по цвету катетеры были на локтевом сгибе и у ключицы. Ярко-жёлтый браслет на запястье с именем, фамилией и датой рождения- казался неуместным. Трубки с кислородом, подключенные к панели в изголовье, «разбегались» над верхней губой в ноздри.
Бабка заняла стул возле его кровати и осмотрелась.
В этот раз в палате стояла ещё и седьмая кровать, упиравшаяся изголовьем в простенок между окнами. На ней лежал мужчина и стонал. Не так громко, как вскрикивал дед, но монотонно, без остановок.
Рядом сидела одна из тех женщин, которые вернулись из коридора. Невысокая, но очень полная. Весь её вид говорил, что она сильно устала. Переговариваясь с другой — высокой и большой, сидящей возле кровати у окна, – она начинала плакать и вытирать слёзы платком. Обеим было лет под пятьдесят или чуть больше. На кроватях, возле которых они сидели, лежали большие и сильные мужчины такого же возраста.
Бабка не сразу поняла, почему жена седьмого пациента, которого она называла Володей, так подробно рассказывала его историю. Позже выяснилось, что поместили его в шестую палату минут за десять до бабкиного прихода. И женщине надо было рассказать кому-то о свалившемся на неё горе.
- Он за столом сидел — рыбу чистил... С утра с другом на рыбалку сходили... Я тут же рядом у плиты крутилась. Смотрю, а он застыл, и на руку показывает. Рука-то, оказывается, онемела и перестала слушаться. А он что-то мычит, я не пойму. На лицо его посмотрела, а оно какое-то другое стало. Тут уж догадалась. Сразу такси вызвала и повезла в Дербышки*. А оттуда уж - скорую, чтобы в казанскую больницу попасть. У нас там всё равно таких специалистов нет. Здесь в неврологии сначала пролежали, потом вот в реабилитационный центр перевели. Ведь я здесь уже двадцать пятый день. Дочка его меня только на сутки заменила, чтобы я домой съездила – вещи какие поменяла. Вы посмотрите на ногу его! Она так быстро стала чернеть. Первый раз пожаловался на боль пять дней назад. Я массажисту сказала. Он отменил массаж. Ну и всё. Вчера ещё только синяя была... Заведующий, когда увидел, как закричит: «А что вы ждали?! Пять дней!» А я что?! Этому массажисту говорю, что нога болит.. Так и Володя стонет. Ну, он массаж отменил. А разве я знала, что надо было сюда бежать. Это мне уж одна женщина там подсказала... Мы ведь там на полу спали. Кровати для ухаживающих не предусмотрены. Вот мы на ночь матрасы на пол набросаем – как таджики.
- А вы что, и не мылись? - спросила большая женщина.
- Почему это? Душ ведь есть. Мылись, конечно. И ели нормально, вот только спать на полу поначалу тяжело, но потом привыкаешь... Лишь бы ногу спасли... Мы ведь год только, как в свой дом переехали. Володя так хотел в своём доме жить. Пока в больницу не попадёшь, и не знаешь, что столько больных у нас. Вон ведь их сколько по всем этажам!...Хоть бы уж сегодня операцию сделали! – она притихла, глядя на мужа. Он тоже на секунду замер. Но потом опять стал гладить руками то одну, то другую ногу, пытаясь найти им удобное место, но так и не находил.
У бабки слёзы потекли не из-за деда, а потому, что она почувствовала боль этого несчастного. И потому что не только она, но и все, находящиеся в палате люди, кто его видел и слышал, понимали, что боль эта страшная, грозящая жуткими последствиями...
Рядом с дедом лежал человек с таким кротким выражением лица, что бабка никак не могла определить его возраст. Сначала подумала, что ухаживающая за ним маленькая строгая Асия, приходится ему матерью. Оказалось, что Хамиду семьдесят два года, а Асия на семь лет моложе. И суровый вид этой худенькой маленькой женщины — только маска. А Хамид с лицом актёра Георгия Вицина и размерами под стать жене – строгий и требовательный хозяин своего дома. Как только он смог говорить (а говорил он по-татарски) сразу и доказал. Всего двумя фразами на непонятном бабке языке он всё расставил по местам. И Асия даже чуть-чуть ссутулилась.
У окна лежал Егоров. Его фамилию бабка запомнила после объявления медсестры: "Егоров, в санитарную комнату на клизму!" И субтильный мужчина поднялся с кровати. У него были такие высокохудожественные сюжетные татуировки на груди и обеих руках, что бабка долго вспоминала романтический сюжет этого триптиха, исполненного в одном – тёмно-фиолетовом цвете. То, что мастер тату – профессионал, было ясно даже ей.
На этот раз с сонными артериями было двое: Хамид и мужчина, лежащий на другой стороне у окна – Виктор. За ним ухаживала жена Светлана. Высокая крупная женщина.
Оба пациента молчали в силу обстоятельств: отёк гортани не располагал к беседе. Молчаливы были и их жёны.
Рядом с Виктором лежал Флёр — высокий красивый, лет сорока пяти, который не выпускал из рук смартфона, забывая иногда надеть наушники. И тогда палата оглашалась закадровым смехом постановочных роликов или анекдотов. Вид его был бодр и весел, а вот на ноги его смотреть было жутко: тёмно-синие, не совпадающие по цвету с загорелым торсом. Он часто довольно громко разговаривал по телефону.
Услышав его вопрос: "Как погода в Челнах?", бабка не смогла не отреагировать на название города их с дедом молодости.
- Как я поняла, вы из Челнов? А мы прожили там двадцать лет... По распределению приехали. А вы, наверное, с рождения там живёте?
- Нет. Только третий год. Переехали из деревни... И тут сразу пандемия началась.
- На заводе работаете?
- Нет, в охране. А жена пока с детьми дома сидит.
Поняв, что найти общих знакомых ей не удастся, бабка прекратила расспросы. Но Флёр сам стал рассказывать про наследственное заболевание, доставшееся ему от отца, а тому от деда. Он уже побывал в этой больнице на чистке сосудов. Операцию Флёру назначили на среду.
У двери лежал больной, такой же «изгой», как и его предшественник. Грудь его и кисти рук были в наколках. Нетрудно было догадаться, где их ему накололи. Ножи, кресты, карты... Судьба его читалась не по линиям на ладони, а по этим картинкам и шрамам на лице и на затылке. Теперь к ним должен был прибавиться ещё один - по всей правой ноге.
В этот раз бабка провела в шестой палате две ночи подряд.
В первую, поменяв платье на футболку и домашние брюки, она устроилась на стуле, повернувшись спиной ко всем обитателям, и положив ступни на край постели деда.
Так же устроилась и Света, поставив стул спинкой к стене, а ноги положив на кровать супруга.
Асия легла в ногах Хамида. Им двоим кровать была совсем не тесной.
Володе перед сном поставили ещё один укол, и он тоже спал.
Люба — его жена – расстелила на полу лёгкое одеяло, привезённое из дома, и тут же послышался её храп.
Потом засопели и захрапели некоторые другие.
Бабка, вспомнив о лавочке, стоящей в коридоре, вышла посмотреть, не занял ли кто её на этот раз. Лавочка была свободной. Тогда бабка (не без труда, но без шума) затащила её в палату и поставила в проходе между кроватями деда и Хамида, спинкой к последнему. Теперь она спала и только изредка просыпалась, когда кто-то вставал, чтобы пройти в туалет.
Сон её различал шумы и автоматически отсеивал те, которые её не касались. Храпы других нисколько не раздражали, а вздохи или стоны деда заставляли задерживать дыхание, чтобы услышать, нет ли того булькания, которое изводило его после двух предыдущих операций.
Во время утреннего обхода, обмерив талию деда, бабке посоветовали купить бандаж указанного на листочке размера. Аптечный киоск был тут же, на первом этаже.
Аромат свежемолотого кофе, заполнивший фойе первого этажа, заманил бабку в буфет, где она и позавтракала. Там же сидели и дежуранты.
Вернувшись в палату, она поразилась тишине. Никто не спал, но все молчали. Только тут она поняла, что седьмой кровати нет.
- Перевели в другую палату? – шёпотом спросила она Асию, кивнув головой в сторону, где стояла кровать Володи. Асия отрицательно помотала головой.
- На операцию, – и помолчав добавила. – Правую ампутируют, а левую постараются сохранить.
Бабка закрыла рот ладонью, чтобы не закричать. Раскачиваясь вперёд и назад, она молча плакала.
- Люба так расплакалась, что расписаться в бумагах не сразу сумела, – добавила Асия.
Бабка вышла в коридор. Там никого не было. Она нашла Любу на балконе. Всхлипывая, та разговаривала с кем-то по телефону. Бабка не решилась подойти. Она только умоляла все небесные силы, чтобы помогли этой женщине не повесить вину за случившееся на себя.
Она вспомнила соседа своего двоюродного брата, передвигающегося на костылях, который держит пасеку и так ловко управляется по огороду, что не всякий на двух ногах успеет за ним.
Настроение в палате было тягостным.
Через несколько минут зашёл мед брат и показал, как туго надо фиксировать бандаж.
Дед вспомнив, что врач разрешил с ним садиться и вставать, начал тренировки надевания и снятия бандажа.
Ему не терпелось встать и побежать. Как малыш, который ещё не умеет ходить, но видит, как это делают другие, и готов им подражать, дед то вставал, то ложился. Боль не позволяла уснуть, и он искал способ заглушить её хотя бы так.
Всю вторую ночь дед не спал. Он заставлял бабку надевать бандаж и выходил под руку с ней в коридор. Лавочки на этот раз там не было. Кто-то последовал бабкиному примеру, перетащив её со своего места.
Зато в коридоре стояла кровать Володи, с которой санитарка уже содрала постельное бельё.
Дед садился на кровать, бабка садилась рядом. Посидев так минут десять-пятнадцать, он возвращался в палату, ложился со стоном на кровать, просил снять бандаж и замирал на те же десять-пятнадцать минут.
От одного упоминания о еде деда мутило. Он не мог проглотить даже ложки супа. Только пил воду.
Анализ показал низкий гемоглобин. Назначили переливание крови.
Бабка поражалась силе духа своего мужа. Она без всякой операции валилась с ног, а он после четырёх, перенесённых за четыре месяца, пытался шутить. Когда на бабкин телефон пришли первые сообщения с вопросом о его самочувствии, он изменившимся голосом прохрипел: «Пиши, что больной скорее жив, чем мёртв».
Он заставил врачей выписать его в пятницу.
- Впереди три выходных (день Татарстана был третьим — прим. автора), и что мне делать здесь эти три дня?! Я изведусь и бабку изведу...
И врачи сдались, сказав: "Если что – привозите его сюда".
Но бабка ответила: "Никаких если!"
Двадцать седьмого августа в палате номер шесть оставались двое: «изгой» и только что переведённый из реанимации Володя.
Его привезли на кровати и поставили на место, где лежал дед. А кровать деда вывезли в коридор. Бабка в это время пошла в ординаторскую за выпиской. Вернувшись за сумкой, она увидела спящего Володю, прикрытого простынёй, из-под которой выглядывала пятка левой ноги в свежих бинтах.