1. Препоны
"Вот и все", - выдохнул Игнат, - "С препонами покончено". И твердой рукой поставил на стол бутылку шампанского, достав ее из шуршащего пакета. А потом вытащил и поставил рядом еще одну.
Маша сидела на табуретке и перебирала в руках тонкую золотую цепочку, пыталась застегнуть на ней карабин, но пальцы не слушались, глаза не видели - такая тончайшая металлическая ниточка, такая микроскопическая на ней застежка. И, устав, сняла, положила в ладонь дельфинчика, кулон с голубым сапфировым глазом, и после спрятала его вместе с цепочкой в спичечный коробок. "Чтоб не потерять", - пояснила Игнату, но разве он слышал ее...
За окном было тихо, а у соседей за стеной шумел, рычал холодильник. На часах стояло всего-то восемь вечера, но не верилось, что еще так, в общем-то, рано - сегодня был один из таких растянутых до беспредельности дней, когда уже в обед кажется, будто вечность позади, а под вечер неприятно настигает чувство полного обрыва времени.
Маша и Игнат смотрели друг на друга. Ей даже показалось, что за сегодня она его впервые сейчас вот увидела, хотя они не расставались с утра. "Счастье-то какое!" - будто не желая этого произносить, выпалил Игнат. И Маше показалось, что Игнат не говорил ничего, что глаза его оставались совсем неподвижны, а это его, Игната, рот сказал фразу - самостоятельно, как бы от себя.
Маша хотела положить свою руку в ладонь Игната, но не успела - ее отвлек и заставил даже чуть встрепенуться звук выстрела. И тут же в темном небе за окном рассыпались блестки фейерверка. "А что сегодня могут отмечать?" - поинтересовалась Маша. "А бог их знает - может, день рождения у кого-то", - отвечал ей Игнат, прорезая ножиком прозрачную пленку на конфетной коробке.
Несколько залпов прошло, и все утихло, небо снова стало темным. Но Маша продолжала почему-то вглядываться в эту темную ночную глубь сквозь оконное стекло, как будто ждала еще выстрела, заключительного залпа. Игнат разливал шампанское и говорил, шутил - быстро, воодушевленно, и в его голосе слышалось облегчение. "Игнат!" - внезапно прервала его Маша, - "А что это там по небу такое плывет?"
"Где, что плывет?" -
И оба уставились в ноябрьское небо, припав к ледяному стеклу.
"А, это беспилотник", - махнул рукой Игнат и повернулся опять к столу, - "Чему ты так удивилась?"
Но Маша продолжала пристально смотреть. "Смотри, смотри, он остановился!" - Маша вжалась лицом в сырое стекло, и нос ее слегка примялся и стал утиным.
"Он к нам летит!" - Маша обернула голову к Игнату и с силой дернула его за рукав, так что у того чуть не опрокинулся бокал, полный шампанского.
"Кто летит? Да куда, какой к нам?" - Игнат бросил раздраженный взгляд в окно, - "Вот он, где был, там и летит. Маша, давай, садись, кушать будем".
"А, ну да, вроде, остановился"...
Маша села за стол, подвинула поближе к себе конфеты, и украдкой продолжала подглядывать в окно, на небо. "А ты все-таки точно уверен, что это беспилотник?" - наконец, произнесла она.
"Ну а что же это! Уж не летающая ли тарелка, хочешь сказать?" - Игнат засмеялся.
"Да. Да. Да."
Маша, без малейшей улыбки, даже с какой-то горечью, как Игнату почудилось, устремила на него свой темный взгляд.
"Да", - она резко встала из-за стола, посуда зазвенела, пошатнулась... Маша рванулась к окну и отдернула ночные шторы. "Смотри! Луч света, красный луч пускает!"
"Маша! Маша! Что с тобой, Маша? У тебя все в порядке? Там нет ничего, на небе! Какой еще луч? Маша!"
Игнат с ужасом, не имея воли шевельнуться, наблюдал, как его возлюбленная бегает по кухне, машет руками и кричит что-то совсем бредовое, жуткое, не несущее никакого смысла.
"Маша, дорогая", - он протянул к ней руки, но она уже успела схватить со стола тот спичечный коробок и с воем умчалась вон из кухни, вон из квартиры, из подъезда - как была, в своем легком платьице, в черную ноябрьскую темень. Игнат понимал, что она, скорее всего, вернется. Что, скорее всего, этот ее побег - такая игра. Но сейчас надо перетерпеть. И он подошел к оголенному окну и стал искать глазами красную движущуюся точку - точка плавно перемещалась высоко над черным контуром парковых крон, и ничего не подозревая, летела в северном направлении. Беспилотник же.
2. Я покажу тебе сталинский ампир
А Любе, никогда не державшей никаких домашних питомцев, все казалось, что в ее квартире не так давно завелся какой-то невидимый ласковый котик - будто он своей шелковой спинкой касается ее ног, пока она стоит готовит у плиты, будто он бесшумно запрыгивает на кресла и диван, тихонечко так, шепотом произносит "мур-р-ра", легким ветерком проносясь мимо нее, гоняя по полу фантик.
С тех пор, как Петров уехал обратно в Архангельск, Любе вообще стало очень часто разное казаться. Не только этот котик. Вот сегодня с утра казалось, что на плите комфорка одна горит. Люба ее выключает, поворачивает ручку, а она снова загорается, и ручка в положении "вкл". А потом уже ничего не успело показаться, потому что Люба пошла на работу - свою ненавистную изнуряющую двенадцатичасовую смену кассиром в супермаркете - на такой работе уж не до фантазий.
Петров ей, конечно, и звонит, и пишет. Но она ему - чаще, больше, обстоятельней.
Вчера писала ему, рассказывала, как с сестрой на пруд ездила уток кормить - очень ей понравились яркие селезни, а один даже подошел совсем близко и клювом ее почти коснулся. А в конце письма приписочка: "Ты приезжай, милый, поскорее - а то скоро осень, уже так не погуляем".
Осень, действительно, скоро. Уже и грачи в стаи собираются, и рябина ну почти совсем дошла, заалела. Люба Петрову и об этом пишет. И о том, как в супермаркете премии им всем урезали за какую-то недостачу бумажных полотенец, и о том, как у Любиной соседки пудель по ночам от боли воет - рак у него.
И непременно в каждом послании либо прямо попросит, либо намек даст, чтобы Петров поскорее, поскорее к ней приехал, нашел возможность.
Нет, Люба вовсе не дурочка, и как говорится, девка видная - поклонники-то были и есть. Но толку? Ей уж одной лучше, хотя бывает и боязно - особенно когда этот котик лапкой... а, ладно.
Зимой, в декабре, особенно боязно - во многом оттого, что совсем холодно - батарея потекла в комнате, приехали, перекрыть - перекрыли, а вот починить не торопятся. Ночами так дико холодно, что Люба все свои свитера друг на дружку надевает, и еще сверху дубленку, так и спит. "Ну не нужны мы никому в этой дерёвне, никаким властям, никакому жкх", - сетует с утра сменщице.
А Петров замолчал к концу февраля - то ли умер, то ли погиб - кто же скажет, когда он замолчал и на сообщения не отвечает?
Люба с горя на его брошенную страницу по привычке пишет - про все на свете, что ей в голову приходит. И все приглашает его, зазывает в свой маленький городок: "Я тебе наш сталинский ампир покажу, ты только приезжай, милый".
3. Провал
"Прохорова Валя ты лудше всех прости" - красуется корявая пляшущая надпись чернилами из баллончика на жестяном заборе. Владик впопыхах успел начертать ее на первой попавшейся, как ему показалось, подходящей поверхности, перед тем, как за ним приехали и увезли его в тюрьму.
А над ней весь курс смеялся. "Хорошо, хоть "провалом" тебя не удосужился здесь", - подкалывала ее подруга, зная, что любитель краткости и шутник Владик выдумал называть свою любовь "провалом" - сокращенно от фамилии и имени.
Какой же он был липучий, - вспоминает с содроганием Валя, хотя прошла уже почти половина десятилетия. Сколько денег зря на букеты, на бирюльки всякие потрачено - не хватает зла.
И умирал он тут у нее около подъезда, вены порезав, и даже ее отцу пытался миллион в газетку завернутый подсунуть - выкупить дочь хотел. "Вы-ку-пить", - какое мерзостное слово - брезгливо кривила рот Валя, нервно усмехалась.
Но больше всего остального ее в этом Владике бесило чудовищно, вопиюще не корреспондирующее с ее, Валиной, личностью - предельно низкое умственное развитие, а отсюда и пошлый несмешной юмор, который мог рассмешить одного только его хозяина.
Зато хохотал он всегда громко, во всю глотку: "Провальчик мой маленький, я тут узнал такое... ээээ... когда... эээ... короче, теперь ты не провал, а - фиаско! Гагагагага, фиаско ты мое!"