Предыдущая глава: http://proza.ru/2020/04/12/726
Немецкий танк с черными тевтонскими крестами, изрыгая клубы бензиновой гари и подрагивая на дорожных ухабах, быстро двигался по сельской дороге. Никому из встречных и в голову не пришла бы мысль, что в танке, переодетые в немецкую форму, едут члены экипажа армадиллы под командованием Остапа Бендера. Несмотря на первое мрачное впечатление, которое танк внушал переодетым бойцам РККА, танкисты быстро освоились в чреве нового железного броненосца и вскоре чувствовали себя в нем как дома.
К своему удивлению и досаде Остап обнаружил, что вражеский танк более удобен в эксплуатации, нежели отечественные машины. Плавность хода, удобство расположения эвакуационных люков, а также отличные наблюдательные приборы в машине свидетельствовали о превосходном развитии немецкой инженерной мысли.
Однако в еще большем удивлении находился Козлевич, на практике освоивший азы вождения немецкого танка, и пребывавшей от того в абсолютном восторге. То нажимая, то отпуская педаль газа и одновременно давя на рычаг поворота водитель, испытывая машину на прочность, вилял по лесным тропинкам и колдобинам, чувствуя спиной уважительные взгляды своих товарищей к человеку, сумевшему за короткие сроки освоить столь сложную трофейную технику.
В одном из углов машины Лоханкиным случайно была обнаружена бутылка французского коньяка и плитки темного горького шоколада в золотистой обертке. Остап моментально завладел трофейной бутылкой, а сермяжному интеллигенту пришлось разговеться шоколадом, в процессе поглощения которого Васисуалий обмазал руки и лицо, чем стал походить на африканского дикаря из племени мумбо-юмбо, переодетого в форму немецкого оккупанта.
После откупоривания, бутылка была перелита в котелок, после чего пошла по кругу, словно братина из былин, и скоро разгоряченные алкоголем армадилловцы почти забыли о том, что находятся на оккупированной территории. Забыв про опасность и полученные на допросах тумаки экипажи, насколько позволял шум от работающего двигателя, веселились, рассказывая друг другу детали своего чудесного освобождения.
«Расслабились, голуби мои, а ведь еще час назад тряслись, как кролики, когда на выезде из села наткнулись на немецкий контрольно-пропускной пункт», - с иронией думал Остап, глотая душистый, пахнущий клопами коньяк и с аппетитом закусывая антрацитовой плиткой шоколада, впечатление от поглощения которой не портила даже нахальная физиономия вождя немецкой нации, помещенная на этикетке.
Час назад Козлевич остановил танк, а затем, заглушив двигатель, стал сбивчиво объяснять Бендеру о том, что впереди дорога перекрыта и, наверное, надо искать обходные пути. Но Остап уже и сам в перископный триплекс увидел немецкий пропускной пункт с солдатами, время от времени поднимающими полосатую стрелу шлагбаума для пропуска машин, мотоциклистов и другой техники.
На все предложения экипажей о том, что «надо бы ехать напролом» или «искать другие дороги» Остап ответил отказом.
- Если мы сейчас рванем, то поднимется тревога, будет организована погоня, и тогда нам точно не уйти, а пока нам надо использовать шанс спокойно выехать из села, - так убеждал Остап, и большинство согласилось.
- Но что же мы скажем, если нас о чем-нибудь спросят? - трусливо бормотал Лоханкин, натянув немецкую пилотку на глаза.
- Спокойно - ответил Остап! - Переговоры я беру на себя - иначе всех малохольных немедля высажу, и добирайтесь, как сможете!
Этому аргументу остальным танкистам было нечего противопоставить и танк, управляемый Козлевичем, быстро рванулся вперед, резко затормозив перед КПП, как осаженная ковбойская лошадь.
Остап, стянув бинт на подбородок, чтобы походить на больного, у которого болят зубы, выглянул из танка. Молодцеватый ефрейтор арийской внешности и в полевой форме вермахта, облаченный в грибообразную каску и до блеска начищенных сапогах со скучающим выражением на лице лениво приблизился к танку и, взяв под козырек, рукой, на которой болталась палка с красным кругом на конце, спросил:
- Herr major. ihre Ausweise bitte. Wohin Sie Folgen (Господин майор! Ваши документы. Куда следуете?).
- Vorw;rts (Вперед)! - пробормотал Остап по-немецки первое, что пришло ему в голову и скривился, как от зубной боли.
- Аls vorw;rts, aber ohne Dokumente ist es unm;glich, Herr major, solcher Befehl (Как вперед, но без документов нельзя, господин майор, таков приказ) — с подобострастием отрапортовал ефрейтор!
Остап внутри себя уже было начал паниковать, однако неожиданно пришло спасение.
- Sehen Sie nicht, Herr major ist krank und er muss dringend ins Krankenhaus. Sofort ;berspringen. Faulenzer. Hintere Ratten! (Разве вы не видите, господин майор болен и ему срочно надо в госпиталь. Пропустить немедленно. Бездельники. Тыловые крысы) — это лейтенант Гитлер, наполовину высунувшись из другого люка, на чистом арийском наречии, костерил воинственных потомков древнегерманских племен Аттилы, к которым, безусловно, относился и сам.
- Jawohl (Так точно), - вытянулся в струнку ефрейтор, на которого гневная тирада Гитлера произвела неизгладимое впечатление. Вслед за этим, как по мановению волшебной палочки, полосатая стрела шлагбаума поднялась, открывая за собой путь к свободе.
Тем не менее, неожиданное спасение произвело на Остапа настолько сильное впечатление, что, уже миновав пропускной пункт, он вдруг повернулся к стоявшим неподалеку немецким солдатам и прокричал, грозя им кулаком:
- Schurken. Beschissene Jungs. Morgen gehen alle Eltern zur Schule! (Негодяи. Дрянные мальчишки. Завтра же всех родителей в школу).
От этих дополнительных угроз лица немецких солдат удивленно вытянулись, так что стали походить на рыбьи хари, а Остап мысленно поблагодарил Эльзу Францевну Зигельбаум, свою учительницу немецкого языка, лингвистические навыки которой, почерпнутые Бендером на ее уроках в гимназии в годы мятежной юности, теперь оказались весьма кстати.
Однако чудом миновавшая угроза разоблачения и воспоминание об учебе в гимназии, подкрепленные парами алкоголя, заиграли в сознании Остапа сладкими ностальгическими нотками.
Сняв фуражку с непомерно высокой тульей и откинувшись на спинку командирского сиденья, Остап вспоминал свое детство. Память, словно кадры киноленты, выхватывала события из прошлого.
Одесса. 1905 год… Ясный солнечный день. Обезумевшая толпа гонится за мирными гражданами, врывается в их дома, убивает, насилует, грабит. Вот словно тень хищной птицы промелькнул казак c красными лампасами на вороном коне, сверкнула молнией шашка, и седовласый старик в черном костюме с жиденькими пейсами и пенсне, выронив тору, с криком валится навзничь, окропив кровью булыжную мостовую. Перепуганная мать, схватив в охапку маленького Иосифа, пытается убежать от чернорубашечников, жаждущих крови.
Сзади гремят револьверные выстрелы. Это революционные отряды самообороны попытались вступить в бой казачьими частями, но силы были не равны. Из окна подвала, где успела укрыться молодая мать с ребенком, Иосиф наблюдал, как, припадая на одно колено, на улице долго отстреливался из револьвера молодой человек в студенческой фуражке, пока его не затоптали казачьи лошади. Воспоминания и разговоры о еврейских погромах еще долго вызывали страх мальчика.
Спустя два года он, одетый в матросский костюмчик, в сопровождении мамы и тети Сары, дородной и сварливой женщины, радостно шагал для сдачи вступительных экзаменов в частную гимназию Илиади, расположенной на дворянской улице в здании Одесского благородного собрания. Тогда бойкий кудрявый мальчик с озорными черными глазами первым решил задачу и ответил на ряд трудных вопросов, чем вызвал неподдельное изумление экзаменаторов. Однако было еще одно незримое препятствие, о котором маленький Иосиф не догадывался. Инспектор гимназии, худой и длинный тип в пенсне, завернутый в синий форменный мундир с пуговицами, по виду напоминающий очковую змею, посмотрев на решенную мальчиком задачу, задумчиво побарабанил пальцами по столу и прошептал едва слышно преподавателю: - «не желателен прием в гимназию учащегося иудейского происхождения»!. После этих слов, преподаватель, вздохнул и поставив мальчику двойку, а матери с тетей Сарой объявил, что мальчик не поступил. Это была катастрофа, крушение всех его надежд и только вмешательство его отца известного в городе банкира: Беньямина Натановича Шора, предъявившего новый паспорт, спасло мать и тетку Иосифа от необходимости искать другое учебное заведение, и мальчика приняли в гимназию.
Впрочем, это событие, хоть и оставило у юного Оси некоторые сомнения и не любовь к точным наукам, но и не нанесло психологической травмы мальчику, так как благодаря этому он узнал, что является сыном турецкоподданного.
Это решение, хоть и далось Беньямину Натановичу с трудом, но было вполне оправдано. Несмотря на то, что Одесса, в силу смешения рас и народов всегда отличалась национальной терпимостью, знойным сынам Израилевым жилось в Российской Империи непросто. А после введения в стране всеобщей воинской повинности в конце 19 века среди еврейского населения Юга страны стала популярна покупка турецких паспортов. Поэтому многие евреи в Одессе стремились принять турецкое подданство, чтобы получить преимущества в торговле и освобождение от воинской повинности. Кроме того, это давало возможность избежать погромов, а также иметь возможность жить в городах за чертой оседлости.
Именно представившаяся возможность в одночасье стать «потомком янычаров» позволила мальчику Иосифу без труда поступить в гимназию.
Стоит отметить, что, не смотря на серьезность заведения, ученики гимназии Илиади отличались довольно воинственным нравом. Так в феврале 1910 года бывший ученик 5-го класса гимназии Боголюбов попытался убить директора за то, что его исключили из гимназии за неуспеваемость. Спрятавшись около здания, бывший гимназист выстрелил в директора, когда тот выходил на улицу, а когда увидел что промахнулся, подбежал к директору и хотел нанести ему удар по голове ломиком, но тут его схватили и обезоружили. Не смотря на запреты и наказания, ученики гимназии дрались и играли на уроках, а после них устраивали настоящие побоища между классами. Из-за пустяков в ход нередко шли палки, ремни и даже камни. Фехтовали на самодельных шпагах и ножах, и нередко это заканчивалось синяками и серьезными травмами. В уборной курили те, которые уже умели, там же начинали и малоопытные. Не спеша зазубривать учебный материал, гимназисты выдумывали самые изощренные способы подсказок и списываний.
Шпаргалки писали на всем, где было возможно. Во время письменных работ умудрялись получать готовые решения из других классов. Мальчик с головой окунулся в эту лихую гимназическую жизнь. Впоследствии Остап, говорил, что именно годы, проведенные в гимназии, стали для него настоящей школой жизни. Вначале он старательно занимался и через некоторое время стал замечать прохладное отношение к себе своих товарищей, считавших его зубрилой. Особенно трудно ему давалась латынь, которую в гимназии преподавал грек Автантил Христолопулос. Однако лишних знаний не бывает, и Остапу еще пришлось в этом убедиться в будущем, когда он спасал Козлевича, которого пытались охмурить ксендзы. Тогда память без лишних упреков услужливо выложила перед ним набор бессмысленных слов на латыни, что произвело сногсшибательный эффект на служителей культа и самого охмуряемого.
В старших классах у Иосифа неожиданно открылись какие-то удивительные литературные способности. Он писал такие сочинения, что ими зачитывался весь учительский совет и другие учащиеся. Тогда же он стал пробовать себя в поэзии и очень в этом преуспел. Он даже разработал собственную методику, с разделением на существительные, глаголы и прилагательные, пользуясь которой практически любой гимназист мог вполне сносно написать сочинение или стихотворение.
Вместе со Львом Славиным, впоследствии известным публицистом, они даже стали выпускать студенческую газету «Звонокъ», которая обличала все недостатки гимназии. В газете часто можно было увидеть стихи и очерки авторов, а также занимательные ребусы и загадки. Однако время было реакционное, и газету вскоре закрыли за критику губернского начальства. Иосиф недолго горевал после закрытия газеты, так как его захватила новая страсть.
В время в Одессу часто приезжали цирки, в которых выступали, кроме всего прочего и борцы. Надо ли говорить, что «эпидемия» борьбы охватила все мужское население Одессы, а женская часть с серьезным видом обсуждала достоинства и недостатки борцов, словно барышники лошадей.
Боролись все и всюду – мальчишки на пыльных улицах и взрослые на ярмарочных площадях. Не было, наверно, ни одной цирковой труппы без борцов и силачей. Имена Поддубного и Шемякина были у всех на устах. Борцам старались подражать, завидовали, а иногда и просто копировали их поведение.
Нередко на улицах можно было услышать: - он его на бра-руле чуть не взял в партере, а тот ему провел двойной нельсон и подсечку: - с восторгом спорили между мальчишки, обсуждая приемы борьбы именитых чемпионов.
Иосиф, как и другие мальчишки, участвовал почти во всех гимназических турнирах по борьбе, проводимых на большой перемене и после занятий, но к своему стыду почти всегда проигрывал. От природы маленький и субтильный он не мог противостоять своим более рослым противникам, в связи с чем в своем классе он был нечто среднее между куклой, на которой второгодники отрабатывали свои приемы, и отличником, у которого всегда можно было списать домашнее задание.
Обнаружив для себя, что авторитет сильного, гораздо выше авторитета отличника, маленький Ося, стиснув зубы, стал усиленно заниматься гимнастикой. Он бесчисленное количество раз отжимался, от пола, бегал и поднимал тяжести и вскоре обнаружил, что его противникам приходиться прикладывать все больше усилий, чтобы положить его на лопатки.
Не довольствуясь домашними занятиями Иосиф, не смотря на категорические запреты матери, стал ходить в порт, где подрабатывал грузчиком почти наравне со взрослыми мужиками. Постепенно к увлечениям Иосифа прибавились занятия с гантелями, а также новомодная игра в футбол, которую в Одессу завезли английские моряки.
Однако, открыв для себя мир простых людей, Иосиф с удивлением обнаружил, что он гораздо живее и интереснее, нежели тишина и монотонное зубрение гимназических кабинетов. Этот мир был грубее и жестче, мира образованных людей, но зато в нем почти не было фальши. Карточные шулеры, базарные торговки, рыбаки, менялы и даже биндюжники с пересыпи населяли его, но отнюдь не портили, а напротив делали его ярче, живее и разнообразнее.
Познакомился юный Иосиф и с революционерами, но идеи всеобщего равенства вызывали лишь скептические усмешки у гимназиста, отягощенного частнособственническими проблемами и наживой личного капитала.
Молодой Иосиф, как губка впитывал все что видел и слышал и вскоре уже шокировал своих домашних некоторыми лексическими оборотами, почерпнутыми из общения с вышеперечисленными слоями населения. Все, буквально все, интересовало Иосифа, в том числе и то, что было под запретом. Например, игра в карты, которую недозрелый гимназист успешно осваивал под надзором своих более старших товарищей, успешно проигрывая все свои карманные деньги, которые родители давали на завтраки. Но дальше — больше. Ося сделался настоящим фанатом карточных игр, но ему катастрофически не хватало денег.
Уже, путем подбора ключей, был вскрыт сейф Беньямина Натановича, а его содержимое в момент перекочевало в бездонные карманы шустрых Одесских катал, а юный Иосиф так и не мог остановиться, и лишь вмешательство матери спасло блудного сына от дальнейшего вовлечения в криминальный мир, которому юный гимназист не очень и противился. К тому времени юный Иосиф уже стал постоянным завсегдатаем улиц и несколько раз даже попадал в отделение полиции.
Под руководством хитрых жуликов Иосиф научился подделывать документы и немало в этом деле преуспел. Будучи от природы художественно одаренным он, с помощью резиновых набоек, перочинного ножа и циркуля, так навострился подделывать любые печати и штампы, что даже видавшие все жиганы и прожженные фармазоны, глядя на эти творения, восхищенно щелкали языком, приговаривая: «ой, це дило, оть даётъ вхимназист».
Однако, несмотря на определенную склонность к различным авантюрам, настоящим преступником Иосиф все же не стал. Нарушения закона для него были некой игрой, романтикой, в которой витал долгожданный воздух свободы, и, которого так не хватало в скованной циркулярами и муштрой гимназии.
К тому моменту Иосиф стал одним из отстающих учеников гимназии. С трудом преодолев арифметику Малинина и Буренина, а затем в шестом классе споткнувшись на физике Краевича, он довольно долго и безуспешно штурмовал алгебру Киселёва с задачником Евтушевского, после чего всю оставшуюся жизнь испытывал неприязнь к точным наукам, которые, надо сказать, отвечали ему тем же.
Гораздо легче Осе давались гуманитарные предметы. К примеру, история Иловайского. География Елпатьевского. А также записки Цезаря о Галльской войне, с предисловием Поспишиля и Метаморфозы Овидия Назона, в обработке для детей и юношества, под редакцией Авенариуса. Ну и, конечно же, Одиссея и Илиада великого Гомера, что было совершенно естественным, так как последнее произведение совпадало с названием самой гимназии.
Но настоящей мечтой, которая вытеснила все остальные планы юного Иосифа стала мечта о путешествиях к дальним странам, среди которой главной была Бразилия и ее главный город Рио-де –Жанейро. В тот момент Одесский порт занимал в городе главенствующее положение, которому немало способствовали торговые и военные корабли, прибывающие в порт.
Иосиф вместе с другими мальчишками часто пробирался в порт, чтобы посмотреть на бразильские суда, стоявшие на рейде. Видел он и чернокожих бразильских матросов, которые одетые в ослепительно белые форменки шумной толпой сходили на берег, с любопытством осматриваясь по сторонам. Жители Одессы, искушенные визитами заморских гостей, и вида не подавали, что им интересны эти чернокожие белозубые парни, которые, сойдя на берег, с удивлением поглядывали на достопримечательности города и красивых барышень, перекидывались иностранными словечками:
- «Vodka russa ; muito forte! A sa;de de amigos russos!!» (Водка в России очень сильный). Здоровье русских друзей!!)
- «Russo muito bonitas senoritas!» (Русские сеньориты очень красивы).
Разумеется, после таких слов все портовые сеньориты были готовы, как говорят, на все услуги, чтобы не «упасть в грязь лицом». К тому же бразильские матросы, утомленные длительным морским переходом, были весьма темпераменты и щедро расплачивались за оказанное гостеприимство.
В порту и окрестностях города впоследствии можно было встретить многочисленных жриц любви, которые с большой охотой и живостью обсуждали достоинства бразильских моряков:
- «А мне матросик достался черненький, но такой смазливенький»! А до любви так охочь, так охочь, як облизьяна по весне, даром, что и сам быдто головешка»!
- «А мой что-то лопотал не по-нашему, красиво, но я ничего так и не поняла. А как целоваться полез, так я сразу все и сообразила. Нехай к весне хоть негритеночка рожу».
Сеньоры офицеры развлекались на более высоком уровне, но, легко предположить, что теми же самыми методами.
По итогам этих визитов некоторые одесситы, среди которых был и Иосиф, стали носить белоснежные брюки, которые почти идеально вписались в знойную климатическую среду города, где витали запахи моря и цветущих акаций.
А жизнь в городе продолжала бурлить, затягивая в свои сети неокрепшие умы юных гимназистов. На берегу черного моря среди бульваров, платанов, и улиц, залитых итальянской лавой, шумел, гудел и жил своей жизнью прекрасный южный город, как камергерской лентой опоясанный чинным Николаевским бульваром, Александровским парком, обрывистыми Большим и Малым фонтанами, счастливой почти настоящей Аркадией, и черно-желтыми лиманами, Хаджибеевским и Куяльницким.
С высоты чугунного пьедестала, на примыкавшей к морю площади, как и прежде, глядела вдаль бронзовая Екатерина II, а к ее памятнику сходились переулки – Воронцовский, Румянцевский, Чернышевский, Потёмкинский, и прямые, ровные, главные улицы, параллельные и перпендикулярные, носившие роскошные имена Дюка де Ришелье, Де-Рибаса и Ланжерона.
А наверху, над портом, над красными пароходными трубами, рыбачьими судами, парусными яхтами, зернохранилищами и элеваторами, лебедками и кранами, над всем этим копошившимся внизу муравейником, увенчанный восьмиугольной зелено-бронзовой главой, возвышался городской театр, гордость Одессы, в котором во все времена года, пели итальянские залетные соловьи, и звали их, как в либретто, – Сантарелли, Джиральдони, Тито Руффо, Ансельми и еще Марио Самарко.
Одесситы, а в особенности одесситки, сразу отметили, что итальянские теноры, в сравнении с отечественными певцами, имеют весьма и весьма большую харизму, причем, харизму не только не скрывали, а даже подчеркивали обтягивающие бедра театральные костюмы. Театральные капельдинеры не успевали раздавать зрительницам бинокли, а со временем и телескопы, чтобы те могли получить удовлетворение от спектакля
Марио Самарко пользовался особой любовью одесситок, которые считали за честь провести с ним вечер в ресторане, после чего великий тенор, помимо вокального таланта, приобрел себе и славу Дон Жуана.
Однако, студенты, скептически относившиеся к любовным похождениям Марио Самарко, стали называть его Марусенькой, и подносили ему открытки с адресами смазливых девиц, неизменно начинавшиеся латинской перифразой из знаменитой речи Цицерона:
Quousque tandem, Catilina, abutere patientia nostra et rapere virgines nostras?! (До каких пор, Катилина, будешь ты злоупотреблять терпением нашим и похищать девушек наших?!).
Певец посылал в ответ всё те же воздушные поцелуи и улыбался так, как улыбаются все баловни судьбы, и опять повторял, в который раз, из оперы «Сельская честь»:
- Viva il vino spumeggiante...(Да здравствует игристое вино!).
После этой коронной фразы зрительский зал, как правило, взрывался бурными аплодисментами. Одесситы искренне и с восторгом хлопали в ладоши и кричали «браво», неизменно отдавая должное не только знаменитому баритону, но и его создателю Пьетро Масканьи.
Вообще любовь к итальянской опере считалась одной из самых прочных и укоренившихся традиций в этом чудесном и легкомысленном городе, и наиболее просвещенные одесситы, как бы в оправдание своего неизменного пристрастия, не упускали случая напомнить забывчивым, и просветить невежд:
- Ведь даже, сосланный на юг России, сам поэт Александр Сергеевич Пушкин услаждал свои невольные досуги столь частым посещением итальянской оперы, что генерал-губернатор Новороссии граф Воронцов, на отеческом попечении и под надзором коего он находился, обратил на это сугубое внимание.
Разумеется, при этом никто не упоминал, что великий поэт любил появляться в опере с Елизаветой Воронцовой, женой графа, что являлось поводом для многочисленных сплетен и кривотолков.
Можно сказать, что итальянская музыка настолько глубоко проникла во все слои одесского общества, что даже извозчики, разъезжая по городу, распевали популярные арии из опер на итальянском языке. А лошади вообще не трогались с места, пока их хозяин не брал верхнее «Ля».
Но кроме певцов в Одессе, естественно, блистали мастера драмы. Знаменательным событием в театральной жизни города стали гастроли корифея московского Малого театра Михаила Щепкина, который приезжал в Одессу четыре раза. После каждого блестящего выступления одесситы выносили прославленного кудесника сцены на руках, причём выносили за пределы города. И так — четыре раза. Тем не менее, он каждый раз возвращался.
А внизу, в порту, день и ночь работали черные загорелые докеры, грузили лес, уголь и золотую пшеницу на чужеземные суда, в жадно открытые корабельные пасти, а затем в портовых кабачках пили горькую. Буйно гуляли, с бранью, криками, кровью и поножовщиной, и шибко, с отчаянным матросским неистовством и страстью любили, и щедро сыпали в смуглые девичьи руки серебро и медяки, как плату за недорогую, искушенную и мимолетную женскую красу.
Кроме портовых босяков и колоратурных сопрано, были в Одессе свои любимцы, знаменитости и достопримечательности, которыми гордились и восхищались, и одно упоминание о которых вызывало на лицах неподдельную патриотическую улыбку.
Так, например, пивная Брунса, по заверениям одесситов, считалась первой на всем земном шаре, где подавали единственные в мире сосиски и настоящее мюнхенское пиво. Пивная помещалась в центре города, на Дерибасовской улице, окружена была высоким зеленым палисадом, и славилась тем, что гостю или клиенту ни о чем беспокоиться не приходилось, старый на кривых ногах лакей в кожаном фартуке наизусть знал всех по имени, и знал кому, что, и как должно быть подано.
Итальянская опера, пивная Брунса, кондитерская Фанкони, кафейное заведение Либмана, - все это были достопримечательности неравноценные, но отмеченные наивной прелестью эпохи, которую французы называют .. - La belle epoque! (Блестящая эпоха!)
Но наибольшую славу среди горожан завоевал одесский «Привоз», который по-праву считался королем рынков. К концу 1902 года на месте сгоревшего старого рынка на Привозе появились многочисленные каменные сооружения. На нем прилавки буквально ломились от обилия укропа, петрушки и прочей зелени. Помидоры, огурцы, яблоки, морковь, свекла и капуста. От картошки до изюма, от говяжьих хвостов до живых кур, кудахчущих в руках бойких продавщиц. Торговали на Привозе все кому не лень — и одесситы, и приезжие.
Кроме того, Привоз славился своим особым говором. К примеру, в порядке вещей здесь было отвечать вопросом на вопрос и говорить: «Да таки берите уже эту колбасу, шоб вы были здоровы!», «да шо вы жалуетесь мне за эту рыбу? Ну да, она живая, но не плавает. Она просто устала и спит!»
Вообще Одессе был присущ какой-то особый дух большого приморского города с его разношерстным, разноязычным, но в космополитизме своем по преимуществу южным, обладающим горячей и беспокойной кровью населением. Жест в этом городе родился раньше слова.
Все жестикулировали, размахивали руками, сверкали белками, стараясь объяснить друг другу смысл жизни, и даже если не самый смысл жизни, то хоть приблизительный.А приблизительный заключался в том, что настоящее кофе со сливками можно пить только у Либмана, чай с пирожными лучше всего у Фанкони, самые красивые в мире ножки принадлежат Перле Гобсон, которая была мулаткой и звездой «Северной гостиницы», а лучшую контрабанду делают, конечно же, на Малой Арнаутской.
За столиками «Северной гостиницы», в зале, расписанном помпейскими фресками, или приблизительно, можно было встретить всех тех, кого принято называть «всей Одессой».
К ним относились богатые, давно обрусевшие итальянцы, которым почти целиком принадлежал Малый Фонтан с его мраморными виллами и колоннадами, оливковые греки, торговавшие рыбой, и сплошь называвшиеся Маврокордато, коренные русские помещики, по большей части с сильной хохляцкой прослойкой, евреи, обросшие семьями, скупщики зерна и экспортеры, морские офицеры в белых тужурках с черными и с золотом погонами, со сдержанным достоинством оставлявшие кортики в раздевалке, несколько кутящих студентов в мундирах на белой подкладке, лихо подъезжавших в фаэтонах на дутиках и, наконец, два несравненных одесских персонажа, которыми тоже не мало и с трогательным постоянством гордилась южная столица.
В гостинице Гранд Отель работал иллюзион. Надо сказать, что Гранд-отель был одним из первых электрифицированных зданий в Одессе, вместе с оперным театром. Вместе с иллюзионом был устроен во дворе скетинг-ринг, где катались на роликовых коньках. Ежедневно проводилось три сеанса катания. Катание сопровождал военный оркестр. Работала летучая почта. Для летучей почты выпускались специальные красочные открытки. Скетинг-ринг представлял собою асфальтовый каток в специальном закрытом помещении, у входа в который вечером зажигались гелиотроповые электрические фонари и на жаркую улицу вылетали зазывающие звуки матчиша, в которых чудилось нечто порочное. Туда ходили молодые богатые господа и дамы с роликовыми коньками в руках, иные подкатывали на лихачах, и гимназисты, наблюдавшие подобные явления, смутно догадывались, что дело тут не только в катании на роликовых коньках.
Разумеется, гимназистам вход был категорически запрещен, но по слухам в скетинг-ринге мужчины и женщины танцевали на роликах вальс, прижимаясь друг к другу, а позже, ближе к полуночи, откалывали «ой-ра, ой-ра!» и «кекуок», а вокруг асфальтовой площадки, за деревянными барьерами с бархатным валиком, возвышались столики, покрытые крахмальными скатертями, возле которых суетились услужливые официанты, а рядом на специальных подставках блестели запотевшие серебряные ведерки с битым льдом, откуда выглядывали золотые горлышки шампанского «редерер».
Впрочем, любопытство учащихся перед скетинг-рингом, вскоре сменилось презрением, на которое главным образом повлияло отношение простых людей к подобным заведениям, которые называли их «дворцом пьяноблудия» и теперь проходя мимо отеля и замечая надушенных барышень с роликовыми коньками в руках, спешивших на скетинг-ринг, редкий гимназист или пацаненок не останавливался, чтобы спеть пересыпскую босяцкую песенку, где скетинг-ринг презрительно и ядовито был переделан в скотский рынок.
«Был вчера на скотском рынке и порвал себе ботинки,
Ой-ра-ра, ой-ра-ра целоваться нам пора».
Барышни, услышав подобную песню, как правило, ускоряли свой шаг, а некоторые и вовсе, чуть поднимая свободной рукой развевающиеся юбки, так что внизу показывались фильдеперсовые чулки, спешно переходили на бег, не замечая, что лицо предательски покрывается жгучим персиковым румянцем.
А вслед им неслись смех, свит и улюлюканье шальной дворовой шантрапы, которая с восторгом и немало не смущаясь, наблюдала реакцию очередной жертвы.
К тому моменту Иосифу стукнуло уже 14 лет, и он вдруг из гадкого и нескладного утенка превратился в широкоплечего и высокого красавца, на которого заглядывались все окрестные барышни и даже тучные знойные матроны. Однако, Иосиф, будучи скромным от природы, не спешил реализовывать свои мужские возможности, чем немало огорчал многочисленных представительниц слабого пола, жаждущих его внимания.
Россия в тот период вела войну с Германией, и Иосиф был свидетелем многочисленных собраний и митингов, на которых ораторы, под восторженный рев толпы, патриотическими речами поднимали дух бойцов, перед отправкой на фронт. Торжественно и с оркестрами отправлялись с вокзала на фронт тысячи молоденьких бритоголовых солдатиков в серых шинелях, которыми командовали молодцеватые и веселые усачи-офицеры в новеньких с иголочки мундирах, которым молодые барышни-гимназистки с балконов и парапетов бросали букеты цветов и воздушные поцелуи. В самой гимназии чуть ли не ежедневно проводились патриотические занятия о силе русского оружия, а затем ввели и занятия по военной подготовке, на которых гимназисты постигали азы ратного дела, а также с серьезным видом маршировали по плацу с деревянными винтовками.
Журналы «Нива» пестрели картинками бравых военных с орденами и в аксельбантах, отправляющихся на фронт. Грозные казаки с выбивающимися из под фуражек чубами на вороных конях и с пиками лихо смотрели со страниц журналов, папиросных коробок и фотографических открыток, где самым главным героем, разумеется, был Кузьма Крючков, который в одиночку сразился и переколол целый немецкий отряд.
Казалось, что только увидев таких противников все тевтонские супостаты в страхе разбегутся в разные стороны, однако проходило время, а германцы и не думали отступать, а линия фронта все ближе и ближе приближалась к востоку.
Сообщения с фронта не вызывали сомнений в победе русского оружия, однако, пестрели туманными и непонятными словами, за которыми, как правило, скрывались военные потери, поражения и отступления. К примеру, «наши доблестные войска после победоносного отступления в ходе арьергардных боев благополучно отошли на заранее подготовленные позиции».
После вступления в войну Турции досталось и Одессе. Осенью 1914 г. турецкий миноносец «Гайрет» выпущенной торпедой потопил стоявшую на рейде канонерскую лодку «Донец», после чего турецкие миноносцы несколько минут обстреливали город из орудий. Снарядами были повреждены несколько транспортных судов, сахарный завод на Пересыпи, нефтяной резервуар в Нефтегавани, трамвайная остановка на Приморской улице.
Однако после того, как в 1915 году вступили в строй линкоры-дредноуты «Императрица Мария» и «Императрица Екатерина», русский флот начал полностью господствовать на черном море. И поэтому Одесса стала одновременно базой для подготовки морского десанта к Стамбулу и базой для снабжения приморского фланга Кавказской армии.