Володя Алексеенко. С ним мы познакомились в 1989 году, сразу после МКФ (московского кинофестиваля) в августе месяце. С Викой Карелиной приехали на ВДНХ и, помню, часам к пяти вечера он подъехал к нам вместе с Олегом Кветковским и Мариной Клёнской. В павильоне «Культура», где тогда наши со студии Горького арендовали зал для конференций, мы с ними встретились. Встреча, однако, была не случайной. Её устроила Вика. Все дело в том, что наша учебная группа тогда занималась разработкой и написанием сценария в жанре детектива. И наши работы понравились Алексеенко. Для беседы он приглашал всех к себе на студию Горького, где работал вторым режиссером в мастерской Замятова. Но это чисто формально. На самом деле Владимир Алексеенко тогда уже был известен в своих кругах, как кинорежиссер, поставивши многосерийную военную драму «Радуга» с Мариной Кленской в главной роли. Фильм получился на удивление живым. Ни одна военная драма тех лет не была такой свободной от конъюнктуры и искренней. И потому в его присутствии я чувствовала себя немного скованно. Я на беседах у него не была. Мое внимание в те дни было сосредоточено на МКФ, куда мы с таким трудом с Викой Карелиной достали абонементы, да и то на просмотр внеконкурсных фильмов. И потому теперь, я приехала к нему на встречу вне своей группы. Вообще-то, я не очень то и хотела, но Вика настояла. Тем более, что с сентября месяца Алексеенко начинал преподавать у нас в киношколе эстетику, а потом принял на себя руководство всем художественно-эстетическим отделением.
Он оказался человеком очень открытым, общительным и дружелюбным. Внешне он не производит большого впечатления. Он среднего роста белокурый очкарик, по типу нашего сокурсника и друга Вики Карелиной Андрея Петрова. Но в разговоре он раскрывается совсем с другой стороны, как интересный и очень одаренный человек, увлекающийся разными видами и жанрами искусств, и умеющий о них рассказывать.
Он кратко и ёмко изложил суть того, зачем сюда приехал. Киногруппа, которую он собрал на молодежном объединении «Эксперимент», собиралась ставить фильм детективного жанра. Того требовали обстоятельства. С финансированием было уже туго, перестройка шла уже полным ходом и всё не туда. И вот деньги давали либо под скандальные скабрезные проекты, либо великим мэтрам кино, да и то с оговорками. И тут вдруг появились деньги, жребий пал на группу Алексеенко с условием постановки такого фильма, который бы набрал нужную кассу и поднял рейтинг не только молодежного объединения, но и киностудии в целом. Не удивительно, что именно Володю пригласили. Только что прошла с успехом его «Радуга» и из режиссеров «Эксперимента» он, пожалуй, на данный момент, был самой заметной фигурой.
Так вот, но в его планы, настоящего режиссера, не входило ставить ширпотреб в угоду «кассе» и «массе», как он говорил. Ему хотелось, чтобы в работе был не обычный сценарий про бандитов и ментов, а живой фильм с живыми людьми, но яркий, самобытный, атмосферный и ни на что, прежде, не похожий. Задача ставилась не из легких. Детективы все привыкли представлять себе несколько в ограниченном ключе. А надо было отказаться от этой ограниченности. С собой он привез на встречу с нами двух актеров, которые, по его мнению, должны были составить костяк творческого союза на эту постановку. Взглянув на Кветковского, я сразу поняла, что мой герой, моего рассказа, который я писала в студии, совсем не подходит под внешность этого парня. Предо мной сидел красивый брюнет с синими глазами, что очень редко. Брюнеты обычно или черноглазые или не выразительные с прозрачными серыми глазами. Здесь просто чудо какое-то! Светлая кожа, черные брови, высокий рост, стройная фигура. Да-а! Я вспомнила свой набросок сценария и там не увидела с такой внешностью никого. Позже во сне мне предстанет под утро образ Андрея Жигулина в виде Кветковского и будто скажет мне: «Посмотри же на меня! Видишь, какой я на самом деле!»
Я это и так понимала тогда, сидя за столом рядом с Алексеенко, что роль Жигулина надо переписать под Кветковского, если утвердят мой сценарий.
Что понравилось ему, как режиссеру, именно в моем сценарии? Это то, что до этого в кино подобного еще не было. А я хотела отойти от штампов. Писать – так писать! Нужен был новый образ. Ни Шерлок Холмс со своей дедукцией, ни пожилая женщина – сыщик в виде мисс Марпл, даже женщина-следователь в привычном понимании меня тогда не устраивала. Моя героиня была обыкновенная девушка, ничем не приметная, волею судьбы оказавшаяся в такой ситуации, что кроме профессии следователя выбора в жизни у неё не было. Простая, не очень красивая, не талантливая, но скромная и упорная, а главное честная и чистая душой. Таких уже в 80-е годы было мало, даже на экране. Да и сюжет-то не совсем детективный. От привычного, здесь было мало. Володя прочел мой вариант сценария и на нем остановился. Из наших 16 работ, что были представлены тогда на конкурс, он выбрал две: Андрея Петрова и мою версии. Теперь он приехал говорить со мной уже серьезно. И мы серьезно поговорили. Он достал материалы по настоящим уголовным делам, которые нашел в архивах МВД. Они уже не были засекречены, и поделился со мной своими замыслами. Один из них он предоставил мне для изучения. Именно его он хотел бы видеть в основе своего первого фильма. Мы посидели в павильоне «Культура», потом пошли в летнее кафе, здесь же, не далеко в скверике. Очень мило побеседовали. В конце беседы, правда, произошел небольшой конфуз. Он внимательно на меня глядя вдруг сказал, что не знает теперь кого брать на главную роль молодой следовательши, меня или Марину Кленскую. Вика и Олег тоже на нас взглянули и присвистнули. Всем, еще в начале беседы было заметно наше большое сходство, которое мы долго не могли себе объяснить. Она была лишь немного выше меня ростом и старше на два года, а так внешне, мы с ней очень похожи. Я тут же ответила, что писала сценарий не для себя, что может быть лишь чуть-чуть привнесла туда из своего характера и внешности, но играть следователя не очень-то и хотела. Ну, а потом, я такую роль без дублера не потяну. А Кленская без дублеров играла и в «Красных рассветах» ещё девчонкой, да и в «Радуге» тоже. Маринка тогда ещё ухмыльнулась.
Вот так прошла наша первая встреча во время которой состоялось и знакомство. Мы с Викой проводили их до метро, а сами сели на 14 троллейбус и поехали на станцию «Северянин». Потом в электричке по дороге до Мытищ мы обсуждали сказанное и услышанное. Она все переспрашивала у меня, поняла ли я цель и задачу мне поставленные. На тот момент, я соглашалась с его задумкой и надеялась, что все получится написать близко к той идее, которую он мне описал, но потом все оказалось совсем не просто. Приехав в Перловку, мы пошли пешком вдоль Яузы. Она к себе домой в новый МЖК, что в 14 микрорайоне построили, я к себе на Новомытищинский проспект. Точнее, она живет совсем не здесь. Вика москвичка. Её дом, как раз находится недалеко от ВДНХ, на проспекте Мира, но так как мама её сейчас отсутствовала, она проводила отпуск под Смоленском в деревне у Викиной бабушки, а Вика из-за МКФ не могла с мамой поехать туда, то сейчас она проживала, чтобы скучно не было, у сестры отца, своей родной тети Зины, здесь в Мытищах. Да и вместе нам было проще ездить в Москву на кинопросмотры. Но теперь они уже были позади. Впереди предстоял интересный учебный год в киношколе с новым руководителем по эстетике.
Так вот, приступив к работе по плану Алексеенко, я быстро поняла, что не смогу написать этот сценарий. Сюжет не шел, сопротивлялся, не хотел идти по тому пути, что ему предлагали. Я сидела долгими ночами, пробовала и так и эдак, бросала мусор в корзину и не могла понять, почему не идет. И вот, наконец, уснув однажды в три часа ночи я вижу сон. Мою «Загорянку,18», в виде фильма. И передо мной пошел эпизод настолько яркий, образный, без перепутий и переходов, и совсем не тот сюжет и все по другому, и случай вовсе не тот над которым я работала, а совсем другой, и встав под утро я поняла, что надо писать заново и все по другому. Прежние рукописи бесплодные и ненужные я выбросила на помойку. И принялась писать так, как увидела во сне. Говорят, если много думать и прилагать усилия в одном направлении, то ответ может прийти именно так, как Менделееву во сне таблица его знаменитая. Вот и ко мне это решение пришло, и я стала писать так, и с тем названием, и с тем названием, которое передо мной возникло. Не было сомнений уже в том, как её назвать эту вещь, ну конечно «Загорянка,18», улица и номер дома реальные. Там действительно находилось когда-то Приморское УВД. Пошло все быстро. За несколько дней я написала всю первую часть и повезла её на студию Горького. Обсуждение было, помню, в сентябре. Мы ехали оттуда втроем, я, Андрей и Вика. Было занимательно об этом говорить. Сценарий в новом виде Алексеенко принял безоговорочно. Даже не посмотрел на то, что пролог совсем не тот, о котором он говорил вначале. «Для такой вещи, это то, что надо, и идея основная уложилась сама собой» - были его слова. И я успокоилась и стала готовиться к нашим сценическим выступлениям, для которых мы тоже с Андреем писали сценарий.
Володька оказался прекрасным педагогом и руководителем класса художественной эстетики. Таких лекций по истории культуры я не слышала больше ни от кого. Он устраивал нам потрясающие кинопросмотры с обсуждениями не формального свойства, а живого и настоящего общения. Он выслушивал мнение каждого о просмотренном фильме, заставлял нас написать свою мини рецензию на него. Потом всё суммировалось и обсуждалось заново, с целью уяснить, какую ценность представляет то или иное произведение для нашей души и внутреннего мира. И вообще, нужно ли было это смотреть? Запомнилось, осталось в памяти или стерлось сразу? Его интересовало всё. Он не навязывал нам понятия о шедеврах и великих именах. Великих не навязывают – они сами о себе говорят и пробираются в душу. Это было его позицией. С ним мы много ездили по городским музеям, по выставкам живописи и ДПИ, по различным мини-фестивалям, конкурсам, семинарам, лекциям. Видели и слышали многих профессоров-искусствоведов, со многими знакомились и общались. Учебный год прошел очень интересно и плодотворно. По ходу его на студии Горького шла подготовка, а потом и съемки самого фильма «Загорянка,18». На экраны его первая часть вышла летом 1990 года. Мы с мамой приехали тогда из Ейска, а тут премьера! Но об этом потом. Здесь, все-таки, про Володю.
О его личной жизни могу сказать не много. Да и особо я тогда ею не интересовалась. Знала, что есть у него жена Ольга, которая тоже актриса. Ну и всё, пожалуй! Лишь вначале 2000-х тысячного года, я узнала, что они разошлись, по причине её сильной алкогольной зависимости. На какой почве все это произошло, я не знаю. Почему Володя на неё не мог повлиять, тоже не понятно. У них не было детей, она не могла, говорят, их иметь. Володя стал ходить налево и она запила. Толком об этом никто ничего не знает, а он, понятно, не расскажет. Вначале 2001 года он женился на женщине по профессии кинолог. Её зовут Валентина. Клёнская говорила, что она русоволосая, сероглазая, хороша собой, деловита, хозяйственна. Они переехали, по ряду причин, в её дом под Коломной. На студии тогда у Володи работы не было и наша печальная история с объединением «Эксперимент» дала о себе знать. Уверенность его былая, пропала, в дружбу после предательства Дубровина, он больше не верил, вот и жил безвыездно в том доме до 2007 года. Потом очередной развод. Жене он отдал свою московскую комнату, а сам остался в её деревянном доме под Коломной, где и живет по сей день. О причинах этого развода, мне тоже не известно. Но и в этом браке у Володи, так же, не было детей.
Я могу рассказать много занимательных историй с ним связанных. Но все это настолько личное, что подходить к этому нужно с большой осторожностью. Хочется все это поделикатнее сделать. Хотя бы история съемок самой «Загорянки» - особая эпопея! А так же судьба самого фильма, проданного Польскому телевидению и уже не вернувшегося в Россию на законных основаниях. А судьба нашего молодежного кино объединения «Эксперимент»? Это же роман целый! Да только, кому сейчас все это нужно? Очевидно, лишь моим нехитрым воспоминаниям. Читаю их иногда и теплее на душе становится. От того что была и есть другая жизнь, яркая и интересная и не такая материально-денежная, какая царит вокруг и, от которой с каждым днем становится все страшнее. Есть совсем другое – чистое и светлое! Это то, что и должно быть в душе и судьбе каждого: дружба, простые искренние взаимоотношения, работа, любовь, семья, одним словом – сама жизнь, большая и многогранная!
Вспоминаю поездку в Великий Новгород. Это была рабочая поездка, она состоялась в конце августа 1990 года. 25 числа вечером мы приехали туда со своим киноклассом, художественным руководителем В.П.Донским и руководителем класса эстетики В.Алексеенко. Целью поездки была съемка документального фильма: «По следам художественного фильма «Господин Великий Новгород», вышедшего на экраны в 1985 году. Фильм о военных годах. Он прогремел тогда на всю страну бравурным маршем, прокатился по всем союзным кинофестивалям. До сих пор помню глаза главной героини из отдельных сцен в исполнении нашей известной актрисы Зинаиды Кириенко. Итак, нашей целью было теперь документально осветить те события, пройти с камерой по местам боевой славы и параллельно рассказать о том, как делали здесь и снимали тот фильм. Великим его не назовешь, по прошествии времени стало видно, что он, всё-таки, проходной. А тогда нам казалось, что патриотическая тема там поднята высоко. И, чтобы до конца высветить некоторые не совсем удавшиеся моменты, мы и приехали сюда поснимать и поработать. За одно – это была для нас хорошая практика, как для учащихся киношколы.
На следующий день, 26 числа, мы приступили к работе.
Город Новгород мне показался не просто старинным и величественным, а мощным и вечным. Такая стать в нем, сила и надежность, и в тоже время настоящая русская красота. Нет, не просто красота холмов и березок, а русская, боевая, закаленная годами и войнами, неподвластная времени, былинная и, что удивительно, непокорная. Именно эта непокорность и непокоренность и легла в основу его древних пейзажей и атмосферы. О храмах и о его знаменитых соборах написано много, сейчас речь о другом. И Володя Алексеенко требовал от нас не зарисовки пейзажей, а показ его внутреннего смысла, души города. Ведь в атмосфере каждого города есть то, чего нет нигде. И это надо было найти в его улицах, площадях, аллеях и парках. В беседах на улицах с обычными прохожими, со старожилами и гостями города можно было тоже много почерпнуть, но все же это было несколько статично. А вот ближе к вечеру, выехав за город, мы, кажется, нашли, то что искали.
Автобус наш остановился на огромном зеленом лугу в двух километрах от стен Новгородского Кремля. Мы вышли и тут, наконец, увидели настоящий Новгород. Как сейчас вижу Володькину фигуру. Он стоит на лугу по колено в цветущем клевере и всяком разнотравье. Смотрит вдаль внимательно, восторженно и в тоже время, растерянно. Даже очки на лоб сдвинул. Уперев руки в бока, он так долго стоял без движенья. А от красоты
вокруг нельзя было оторвать глаз. Всюду было пахучее разнотравье, а воздух необыкновенно чистый и ароматный, а небеса синие и высокие с чудно клубящимися облаками. Такого в большом городе и наблюдать-то никогда не приходилось. Впереди серые стены древнего города, вокруг луг на краю которого вдалеке теснятся друг к другу березки и клены и надо всем этим огромный шатер синих небес. Мы вышли все из автобуса на луг, разбрелись по нему кто куда и долго любовались тем, что видели. А это и было то, зачем мы сюда приехали, то, ради чего погибали наши войны на полях сражений. Вот это милое и непреходящее и есть смысл нашей жизни человеческой, её любовь и красота. Как мало мы, оказывается, об этом понимаем. И нужны, очень нужны нам всем, вот такие минуты.
Все оставшиеся дни до 31 августа, мы работали по намеченному Володей плану. Художественный руководитель наш уехал в Москву, оставив нас целиком на попечение Алексеенко. К первому сентября мы вернулись и вновь приступили к занятиям. Отснятый материал сдали в монтажную. И тут выяснилось в процессе проявки и обработки пленки, что основной материал с общими видами Кремля и города, который снимали мы с Андреем Петровым, находится в браке. Пленка после проявки оказалась чистой. Это был наш брак, мы ужасно были огорчены такой нелепицей. Эти двести метров пленки, целая бобина, а значит 10 минут наиболее ценного материала, полетели в корзину. А так как мы лишились основных городских видов, значит и весь фильм летел под откос.
Нас с Петровым вызвал к себе худрук. Человек он был строгий, иногда даже суровый, встреча с ним, по такому вопросу, не сулила ничего хорошего. И тут к нам подключился Алексеенко. Он как режиссер этого документального фильма приехал на встречу с Донским раньше нас. И бросился на амбразуру, закрыл нас своей широкой грудью. Умерил пыл и гнев Донского, стал доказывать ему, что это не наш брак, а производственный, что не настройка аппаратуры виновата, а сама пленка бракованная. И Донской сдался, и согласился провести экспертизу в лаборатории монтажной «Мосфильма», которой потом ждали со страхом две недели. О, я помню эти недели ожидания! Не учиться, ни думать ни о чем, я тогда не могла. Да и Петров тоже думал только об этой дурацкой пленке.
И Алексеенко оказался прав. Пленку нам предоставили на «Свеме» с браком. Они потом за это извинялись. Но за то, что на ней отсутствовал серебряный слой, её главная составляющая, сколько мы потратили нервов и если бы не Володька… Ну, что делать?! Фильм надо доснять, т.е. переснять бракованные виды и эпизоды. Учебный год начался, но работа-то не закончена, и нам дали выходные дни в конце сентября. Они выдались сухие и теплые, и мы вчетвером я, Петров, Алексеенко и Кветковский, его он взял нам в помощь, как ни как, а первая профессия Олега – фотохудожник, отправились обратно в Новгород Великий.
Мы поселились на окраине новгородского пригорода в Удельном в двух деревянных домиках краеведческого музея, любезно предоставленных нам на дни съемок его директором.
У нас было два неполных дня, суббота и воскресенье. За это время нужно было провести большой объем работ. Володька летал везде, как угорелый, договаривался о местах съемок, организовывал наши обед и ужин, выбирал рабочие места, натуру, ракурсы и прочее и прочее… Мы снимали упорно и много. Потом вернувшись в Москву, с нетерпением ждали очередной обработки пленки. На сей раз все обошлось и в октябре мы приступили к монтажу нашей картины. Параллельно у Володи шли съемки второй части «Загорянка,18». Но вскоре они прекратились за недостатком финансирования. И когда съемки остановились, он снова обращается ко мне с просьбой написать сценарий для второй части фильма, которую он уже начал снимать. Почему то, по ходу он понял, что его собственный вариант никого не устраивает. Предложение поступило тут же и о написании третьей части, но с этим я ничего обещать не могла. Шли напряженные дни учебы и в средней школе и тут, было трудновато. И написание второй части я отложила до лучших времен. Все равно денег на фильм, пока не было. Они появились только через год, когда российско-сирийская фирма «Олабитэкс» стала нас почему-то финансировать. Здесь тоже не обошлось без Володьки и его обаятельного общения. Генеральный директор этой фирмы занавесок и гардинного полотна, ничего общего с кино не имеющий, вдруг отпускает нам деньги на покупку пленки, аппаратуры и аренду павильонов, потом переводит деньги на финансирование киноэкспедиции. И вначале весны 1991 года я приступаю к написанию второй части киносценария. Вначале лета перед госэкзаменами, я его заканчиваю, но на третью часть не соглашаюсь. У меня тогда были дела поважнее, как мне казалось, экзамены, поступление во ВГИК и т.д. и т.п. Фильм начали снимать, а потом застряли до зимы 1992 года. Но это уже другая история.
Конечно после августовского путча, мы никуда не попали. Мастерская С.Ростоцкого, где нас ждали, прекратила свое существование, и только потому, что наш мэтр советского кино отказался положить на стол партийный билет и отказаться от своих социалистических убеждений. Тогда затравили многих, вспомнить хотя бы С.Бондарчука! И в итоге наша киношкола оказалась для нас единственной учебной базой на тот момент. Ну, а что дальше? Школа кино уже позади, вперед не пробиться и каждый стал искать свою дорогу сам. Я, как известно, пошла в педагогику, все равно оставляя в уме, мою первую киноведческую профессию. Уже работая в детском саду №29, Володька Алексеенко меня продолжал активно привлекать к работе на студии, но по ряду причин я выпала из студийной обоймы до 1994 года. Сценарий третьей части я все-таки дописала. Не сразу. Я начала, но дописав до середины, больше не смогла, предоставила работать над ним дальше Володьке. Он закончил третью часть, но был ею не доволен. Я же в те дни была озабочена совсем другими проблемами. И вот вначале 1994 года Володькиными трудами и трудами второго режиссера Портнова на студии Горького открывается учебный корпус ТПКО «Эксперимент», для которого Алексеенко стал искать педагогов. Ну, разумеется, он обратился к тем, из числа последнего выпуска киношколы, кто занимался по спецкурсу и прошел подготовку по всем направлениям и разделам. Я его заинтересовала тем, что кроме всего прочего, получила удостоверение педагога. То есть могла уже называться гуманитарным профи. И он приглашает меня для работы на студии в качестве педагога по кинодисциплинам с учащимися от 14 до 16 лет. Я должна была вести киноведческое отделение. Я отказалась, так как работа на тот момент в детском саду рядом с домом меня вполне устраивала. Из нашей группы к нему на студию пришли работать только технарь Никодимов Сашка и Таня Максимова.
Привлек к работе он так же и Олега Кветковского. Когда дела у меня в детском саду совсем разладились и по ряду причин, одна из которых из разряда мистических, я вынуждена была в октябре 1994 года оттуда уйти, Володька мне делает повторное предложение на работу в «Эксперимент», и я соглашаюсь. Вместе с Максимовой и Кветковским мы взяли две группы киношкольников и тут у нас началась совсем другая жизнь. Ну об этом отдельный рассказ. Что касается Володи, то он продолжал снимать «Загорянку». В 1994 году в декабре вышла уже третья часть фильма. Финансирование шло со скрипом, но все же шло. Но для полного счастья, надо было сделать «Эксперимент» самостоятельным от студии Горького объединением, иначе часть средств, мы должны были в виде налогов отдавать студии. Р.А.Быков соглашается оставить у себя на базе нашу киношколу, то есть, поддержать учебную часть. Своим участием он нам много помогал. А вот производственную часть, пришлось вывести за штат и вначале прикрепиться к киноконцерну «Мосфильм», который на тот момент, тоже разваливался, а потом в 1996 году, мы уже официально стали самостоятельным творческим объединением.
Тогдашнее руководство Госкино ещё было заинтересовано в таком молодежном объединении, но к 1998 году всё рухнуло и Госкино, как единица, перестала существовать. А Союз Кинематографистов распался на составные части, блоки и т.п., каждый должен был выживать в этих непростых условиях, как мог. Наше здание на Садовочерногрядской, бывший кинотеатр «Вымпел», мы занимали согласно договору аренды, заключенным ещё с Госкино. Но с отсутствием этой структуры, стало очень сложно договориться с властями города, о том, что киношкола должна существовать в этом помещении и дальше. Здесь уже Алексеенко не знал покоя ни днем, ни ночью. Бегал, выбивал, звонил, упрашивал, кланялся и, конечно же, работал, как вол, без выходных и праздников. Наконец ему удалось оформить все уставные документы, заключить договор на помещение, а оно было очень подходящим для нас, так как там имелся кинозал бывшего кинотеатра и оборудование оставалось целым и нетронутым.
Зарабатывали на жизнь мы съемками документальных фильмов, в том числе экскурсионных по Золотому Кольцу России, для чего Максимова со своими ребятами выезжала постоянно, телепередачи снимали о кино, брали интервью у театральных и киноактеров, все это шло в еженедельные выпуски «Спутников кинозрителя». Снимали разные рекламные ролики, в основном для фирм, нас финансировавших. Потом погорел «Олабитэкс» и фильм «Загорянка,18» нам не отдали. Снимали на их деньги, и нам как производителям по договору принадлежало только 25% его контрольного пакета. Распоряжался тогда всем «Мосфильм», который развалился к тому времени и часть своих активов, в том числе весь контрольный пакет «Союзмультфильма»был продан за границу, в США. «Загорянку,18» выкупает, зачем-то, Польское телевидение. А мы со своими 25% даже не имеем права на её прокат в России. Но это не новость. Даже Бондарчуку Сергею Федоровичу отказали в праве показа его собственного фильма «Тихий Дон», на что он потратил многие годы своей жизни. Весь фильм арестовали, забрали даже выбракованные пленки от него и пользоваться могло лишь телевидение Испании, которое его тогда и финансировало. Мы все знаем, чем это закончилось. Смертью С.Ф.Бондарчука. У Володьки нервы оказались крепче. Да, погоревали, побегали по инстанциям, ну и только. А вот, что произошло с Володькиным объединением, это требует дальнейшего освещения.
Молодой Алексеенко был удивительно похож на Роберта Рэдфорда. А на этом фото – особенно! Здесь наш оператор Леонид Кустарев с Володькой выбирают натуру для съемок передачи о работе Московского Международного фестиваля в 1987 году. Съемка велась на Воробьевых горах.
Творчество – это выражение себя средствами искусства. А, что такое творческое вдохновение? Это желание что-то отдать другим, то, что имеешь и умеешь сам. Горячее желание! От того и рождаются шедевры и мировые имена. Одним словом – творить, созидать, создавать! Вот к чему призван настоящий художник. А если он не является таковым во внешнем проявлении, ничего не создал, а только имеет внутри свой мощный резерв? Таких общественных явлений сейчас множество. И причин тому множество. А вот у нереализованных творческих планов в наше время причина одна – деньги! Если раньше человек мог раскрыться с течением времени, талант не пропадал даром, его все равно замечали, если он и вправду – талант, то теперь на волне капиталистического хаоса и творческого безволия всё кончается для многих талантливых людей весьма плачевно. Нереализованным до конца человеком, безусловно, является и Володя Алексеенко. И не от творческого безволия, а от чудовищных по фарсу обстоятельств. Когда я вспоминаю этот 1999 год, то прямо хочется зарыться головой в песок, так бывает гадко и противно. В тот год мы работали особенно напряженно. Учебный год начался у нас 15 сентября 1998 года, на две недели позже обычного из-за разногласий с СЭС. Я считаю, что эти разногласия были специально организованы. А дальше – больше! Подняли аренду за помещение. Город, несмотря на договор, начал нас оттуда теснить. Очень хорошее место мы занимали в центре Москвы на Садовочерногрядской улице. Лакомый кусок для коммерсантов-бандитов. Аренда возросла, а производственные мощности остались прежними. И работали мы этот учебный год практически без зарплаты. Платили нам талонами на питание, которые мы могли отоваривать как в нашей столовой, так и в столовой студии имени Горького. Только хватало их недели на две. Ничего, тянули. Дома понимали. Что делать? Потом всё наладится, не прерывать же творческий и учебный процесс, ведь один из классов был выпускным! Подрабатывали, кто где мог. Я, например, расклеивала объявления на улицах своего города, а иногда и в Москву ездила специально на железнодорожные станции в выходные дни по просьбе тех фирм, чьи объявления я брала.
Володька к началу 1999 года добился заключения договора с киноконцерном «Мосфильм» о совместной деятельности. Оформил соответствующие документы. Стало легче, но коммерсанты напирали, постоянно присылали своих агентов с просьбой уступить это помещение. Дескать, вам все равно не по карману, а мы вам предоставим другое, попроще. Видимо, и с Мэрией была тут договоренность. Придавили бы арендой и всё! А тут договор с «Мосфильмом», который брал обязательства аренды частично на себя. Притихли, но временно. А беда пришла из-за угла, откуда никто никогда её не ждал. В декабре 1998 года Алексеенко приходит приглашение от Польского телевидения на постановку совместного с режиссером Браувичем телеспектакля. После «Загорянки,18», Володька стал там в Польше, которая выкупила наш фильм, популярным. И неплохие дивиденды обещали для нашей студии. Очень хорошее предложение! И в январе месяце, сдав дела своему заму и большому другу Максиму Дубровину, он вместе с Мариной Кленской, которая тоже была приглашена, уезжает в Варшаву. Работа там предполагает трехмесячный контракт. Но не проходит и месяца, как в середине февраля агенты-арендаторы заявляются к нам снова. Дубровин принимает их, запирается с ними у себя в кабинете. О чем шел там разговор – никто не знает. Как они уломали его или чем купили, тоже история умалчивает!.. Видели мы их у него в кабинете в течении недели очень часто. А потом вдруг Дубровин берет больничный почти на целый месяц. Андрей Петров, который пришел к нам на объединение после окончания ВУЗа (литературного института имени Горького), стал по сути, единственным тогда начальником. Он работал на студии в должности ведущего специалиста по работе с молодежью, а проще говоря – был методистом. Все наши программные материалы и базовые документы проходили через его руки. А потом на него навалили еще и договора и учет материальной части. Мотался он, как белка в колесе, не хуже Володьки, а тут срочно нужно было уже подготовленный документ о совместной деятельности, включающий обязательства аренды с «Мосфильмом», везти на подпись тогдашнему директору «Мосфильма». Все уставные документы Володя уже оформил перед отъездом, они у нас были в сейфе, остались только технические вещи, в том числе подпись на пролонгацию договора, что без директора или зама сделать было нельзя. Но все попытки связаться с Дубровиным, почему-то окончились неудачей. Мы ничего не понимали, нервничали. Был март, вначале апреля все ждали приезда нашего директора Алексеенко из Польши. Кветковский звонил ему через день, объяснял странную обстановку. Володя на том конце провода тоже волновался, но и сам толком ничего понять не мог. А 25 марта к нам нагрянули приставы, прямо во время занятий и опечатали все служебные помещения и кабинет директора вместе с сейфом. То есть, все бумаги и документы, несмотря на просьбы Петрова выдать их нам на хранение отдельно, оказались под арестом до суда. До какого суда? Никто ничего не мог понять! Все были этим событием огорошены! И лишь к вечеру, в присутствии представителей с «Мосфильма», которых срочно привез на объединение Петров, выяснилось, что все помещения ТПКО «Эксперимент» передавались в долгосрочную аренду мебельному магазину и офису фирмы «Элитная мебель». Наша производственная база вместе с оборудованием и аппаратурой переводилась в здание бывшего детского сада на метро Университет. Подпись на договоре аренды с мебельной фирмой была Максима Дубровина! Все это объяснялось невозможностью дальнейшего содержания помещения, а стало быть и уплаты дорогой аренды. Сотрудники «Мосфильма» подали официальный протест на действия зама директора Дубровина, так как договор о совместной деятельности уже существовал. Но это было лишь сотрясением воздуха. Здесь была учтена та формальность, что аренду нашего помещения «Мосфильм» еще не оплатил. Это по договору они собирались делать только с мая месяца текущего года. Дубровин, который так и не разу больше не явился на студию, в этом отношении все предусмотрел и всех обошел. Но официальный протест был подан, как с нашей стороны за подписью всех наших сотрудников, так и со стороны киноконцерна «Мосфильм». Съезжать мы никуда не собирались, а потому дело по возвращении директора Алексеенко, должно было решиться в арбитражном суде города Москвы.
Я помню тот апрельский день когда, наконец, приехали Володька с Мариной. Помню их лица. С аэродрома они приехали сразу на студию. Искать Дубровина было теперь бесполезно – это понимали все. Он где-то прятался до суда. Можно себе только представить за какие деньги он продал нас всех и свою дружбу с Володькой, в том числе. А ведь они вместе заканчивали ВГИК, вместе жили в одной общаге, вместе работали на студии Горького, когда только начинали свою деятельность в кинематографе, создавали совместные проекты, задумали открыть свою киношколу и вот, такой итог. Володька же сидел у себя в кабинете в окружении нас, своих сотрудников, впившись руками в подлокотники кресла, не снимая своего бежевого плаща, точно забыл про него, смотрел вперед перед собой и молчал, двигал скулами. В таком напряжении прошло довольно много времени. Потом он спросил про документы. Но их не было. Опечатанный сейф приставы увезли. Документами, очевидно, так как они были уставные, решил воспользоваться Дубровин на новом месте своей работы, на метро Университет. Он захотел там открыть свою школу кино, но уже коммерческую. Вот за них-то мы и должны были судиться уже с ним, а не с городом в первую очередь, а иначе, мы все теряли. Но ведь их использование не по назначению, а он их попросту украл, как самый последний вор и подонок, грозило ему уголовной статьей. Но, очевидно, и тут он все просчитал, а иначе бы не действовал так смело и открыто.
Заниматься нам не давали новые арендаторы, весь апрель и май мы держали оборону, никого не пускали из посторонних, ночевали на студии вместе с учениками и директором. И вот 31 числа, в последний майский день, рано утром к зданию бывшего кинотеатра «Вымпел» и нынешнего «Эксперимент» подъехали груженые фуры. Остановились у забаррикадированного нами хода и стали выгружать деревянные щиты. А потом подошедшие рабочие в синих спецовках стали наспех приколачивать эти деревяшки нам на окна. Сделалось темно, они забили ими все просветы со всех сторон. Нам в помещении сразу отключили воду и электричество, а затем и телефон. Дозвониться ни до кого мы не могли, мобильников тогда ещё не было, их имели только братки и новые русские. Володька ещё не приехал, он с утра должен был быть на студии Горького, а мы сидели в темноте и не знали, что предпринять. Выход из здания был только через запаску. Дверь, обитая клеёнкой, выходила в глухой двор. Нам в неё вежливо постучали и попросили выйти. Мы отказались и стали её тоже, как и внешнюю, баррикадировать всевозможной мебелью. Когда начался штурм, а он начался с двух выходов одновременно, приехала вызванная кем-то с улицы, спасибо этому человеку! – милиция. Если бы не они, я не знаю, чем бы всё это закончилось! Мы бы там просто поубивали друг друга. К тому моменту уже приехал Алексеенко с представителем студии Горького, мы слышали на улице их голоса. Потом началась драка. Наши подъехавшие к месту происшествия ученики накинулись на арендаторов, полез заступаться за наших ребят и Володька, всем досталось, даже горьковцу. Я помню отчаянный Танькин крик, он у меня в ушах до сих пор стоит, когда сломали дверь она бросилась на улицу, как на амбразуру, мы сцепились с арендаторами уже тут, в темноте наших помещений, когда они влезли к нам через баррикады. Володька весь в синяках и царапинах кидался на захватчиков, отпихивал их, оттеснял от нас. Потом наконец, в дело пошла милиция. Всех утихомирили, но не сразу, развели по углам и к приезду приставов, всё было кончено. Но далеко не для милиции. В одном из служебных помещений от отчаянья и горечи повесился наш ученик Миша Шелехов. Его вытащили из петли и откачивали до приезда «скорой». Увезли. Во второй половине дня стало известно, что Миша жив. Вот это было единственно радостное сообщение за этот день. Потом рядом с нашей бывшей киношколой в соседнем сквере мы приводили себя в порядок и в чувства бившуюся в истерике Максимову. Таня, действительно, была не в себе. После того как бледность лица и губ её немного спала и она перестала дрожать всем телом, пришли слёзы. Горькие и продолжительные. Как же она рыдала тогда на плече у Кветковского! Как же она горько плакала! У Петрова дергалось все лицо и правое веко, Олег сидел, как подстреленный воробушек и успокаивал Таньку, как мог. А Володька опять был, как каменный, молчал и думал о чем-то. А я, а что я? Тоже поплакала немного, потом успокоилась. К ударам судьбы не привыкать. Только, чувствовала я, их ещё немало будет, таких ударов и горьких минут.
Когда мы, наконец, поняли и осознали, что наше объединение перестало существовать, а есть оно лишь на бумаге, да в уставных документах, которые ещё надо отстоять в суде, тогда начали, как-то, приходить в себя и решать свою дальнейшую творческую и личную судьбу. Страшные годы! Куда идти теперь, где работать?
Володька повез нас всех на Комсомольскую площадь, в отдел кадров Главного Управления кинофикации и кинопроката. Подобных нашей киношкол – в Москве уже не было. Значит надо делать запросы по городам области. Позвонили и в мои Мытищи, прочитав откуда я родом, местное управление заявило, что не требуются такие работники как кинопедагоги и киноведы, но телефон мой взяли. Через три дня позвонили и сказали, что скоро открывается клуб на Шараповке, туда нужен кинопедагог, на такого специалиста, якобы, заявку подает сама Мытищинская районная Администрация. Это так, а документы мои все в опечатанном сейфе. Тогда Володя добивается на «Мосфильме» разрешения на выдачу копий наших удостоверений об окончании их же мосфильмовской киношколы. Едет в архив, долго работает там и, наконец, привозит эти желанные копии. Спасибо ему огромное за все те заботы, что проявил он о нас в те сложные для всех дни. Не упал духом, не отчаялся, а с упорством и настойчивостью продолжил выполнять свой долг творческого человека и гражданина. Ну и конечно, дальше был суд с Дубровиным и мебельной фирмой, два перекрестных дела, которые Володя тянул на своих плечах. Мы к тому времени формально оставаясь сотрудниками «Эксперимента», работали все в разных местах. Но это уже другая тема.
На Танькино День Рождение мы собрались в апреле 2001 года в её маленькой свибловской квартирке. Приехал Володька. Он ничего не говорил о нашем деле, молчал, только пил самогон, приготовленный Танькиной бабушкой, и играл на гитаре. Очень хорошо играл и проникновенно пел. Как сейчас его вижу, откинувшегося в разворот своих могучих плеч, на синюю спинку Танькиного дивана. Его белокурую, немного вьющуюся челку, блестящие серые глаза, полноватые розовые губы. Он пел, а Танька плакала.
Последняя совместная наша вылазка-прогулка была летом 2005 года на ВВЦ (ВДНХ), мы ходили в наш, когда-то, павильон «Культура», гуляли на дальних прудах у фонтана «Колос», фотографировались у павильона «Дружба народов», ели пончики у павильона дегустации вин, катались на детской площадке на качелях и каруселях и, наконец, услышали от нашего директора хорошую, обнадеживающую новость. Он выиграл суд с документами и их нам вернули в полном объеме, но не с помещением. Правительство Москвы отказалось нам предоставить, что-то взамен, а дело с незаконным заселением туда фирмы, спустило на тормозах, очевидно за деньги. Дубровину за незаконное использование документов, продажу помещения, вместо 7 лет, дали полтора года условно. Но он был к тому моменту уже не досягаем. За границей, где и живет по сей день. А мы остались на бобах, хоть и с документами. Володька продолжил, будучи уже работником «Мосфильма», поиск нового помещения.
Как сложилась наша дальнейшая судьба? У всех по разному и у всех не очень удачно. Володька, после многократных попыток открытия, а потом закрытия учебного объединения, он хотел ещё превратить его в киношколу полноценную и настоящую, уехал в свой домик под Коломной. В 2009 году у него случился инфаркт. Сердце не выдержало моральных нагрузок. А потом ещё позднее известие о ранней смерти его первой жены, его подкосило окончательно. Перед ней он чувствует свою вину и по сей день. В чем она, знает только он сам, Володя Алексеенко.
И живет он теперь в соей избушке вдали от всех, Москву посещает редко, на «Мосфильме» бывает только, когда идут мероприятия. Виделась я с ним последний раз дома у Маринки Кленской в Люблино, в том же 2009 году. Сидели на кухне за столом, пили вино и весело беседовали обо всем, но о своем творческом пути и о нашей совместной работе – он больше не вспоминал.
Ольга Азарова. 2012 год.