Спала в тихий детский час и видела сны:
Как много хлеба посреди улицы и диеты ела,
Как с загорелыми людьми общалась в костюмах ослепительно белых
Стильных и в солнечных очках (в помещении) -
Они лежали красивые разнополые на ковре,
Обнимались и жаловались на низкое происхождение.
Я их переубеждала, ссылаясь на сцены фильмов и страницы книг
Мол, они должны сделать себя просто сами
Мол, не имеет значения никакого воспитание
Вот, посмотрите на меня, хотела добавить в какой-то миг
И не добавила, воздуху уже набрав, вспомнила,
Что нечего обо мне особо добавить.
Вышла, сына несла на плече прекрасного
Которого иные принимают за девочку, так он мил.
Под ногами зелёная трава и вдруг аллея в парке
Неподалёку от почти заброшенного вокзала
С облупившейся краской по фасаду и на стрельчатой арке.
«Он стоит на одной ноге», - так мне женщина средних лет,
Отвлекшись от беседы с подругой, про него сказала.
Я собиралась ехать домой, вероятно, гладила сына волосы
Оглядывалась, искала детские вещи, хотя бы обувь,
Недоумевая, как они могли где-то остаться
Он бежал бы сам, если бы я нашла его кроксы.
Помню я попросила ложку в дорогу, с возвратом,
Мне разрешили взять, но без энтузиазма и без «конечно-конечно»
Женщина, та, в белом платье на полу рядом с её братом
Делала мне комплименты и сказала, что платье её - подвенечное
Но я точно помню - то был костюм-тройка.
Потом ко мне подсаживались, приставали с предложениями
И в работе помощью, мешали, шутили, вторгались в пространство личное
Раздражало и это, и что всё так непредсказуемо,
А я привыкла к стабильному, надежному, обычному.
Проснулась наконец с чувством каким-то мутным для меня непривычным
Будто бы лучше молчать обо всём увиденном.