Ночные гостьи. Глава из повести
Когда закатный огонь разливается над озером, и кажется, что вода пламенеет, а огненный луч солнца разрезает её гладь, хорошо посидеть с удочкой на берегу, послушать тишину. Любопытно понаблюдать за тем, как уточки со стайками утят устраиваются на ночлег в прибрежных камышовых зарослях, как, то там, то здесь расходятся круги от всплеска запоздалой рыбы.
Я люблю встречать рассвет на озере, люблю и закатным пожаром полюбоваться. Но что бы встретить закат, прихожу на берег заранее, лишь спадёт жара, и первые дуновения лёгкого ветерка освежат прокалённый за день воздух.
Вот и в тот памятный для меня вечер занял я одно из своих излюбленных мест. Поближе к дачному посёлку устроился – не хотелось забираться далеко, потому что с полудня уже погромыхивало за горизонтом, и пока ещё не удары, а негромкие далёкие трели, постепенно приближались к озеру.
Неожиданно предгрозовую тишину разорвал гул моторной лодки. Издалека она шла – лодка эта – пожалуй, что с противоположного берега. Тот берег был менее обжит, пообезлюдели старые деревеньки, поразрушились. Правда, в последние годы наметился какой-то пока ещё малозаметный перелом.
Поехали люди в края эти живописные. Правда, не везде ещё были условия для жизни, но поехали. К примеру, не везде восстановились магазины, даже самые элементарные, типа старых, знаменитых Сельпо.
«Верно, кто-то опять в поселковый магазин спешит», – решил я, услышав гул мотора, и не ошибся.
Моторка причалила у мостков, и две молодые женщины в спортивных костюмах, помогая друг другу, выбрались на берег и, оглядевшись, направились ко мне.
Я был на таком удалении от мостков поселкового причала, которое позволяло ловить рыбу без помех, а потому они, ещё издали, не тратя время на то, чтобы подойти ближе, крикнули:
– Не знаете, магазин ваш поселковый сегодня открыт?
– С утра был открыт, а там, кто ж его знает? – ответил я.
– Тогда гляньте за лодкой? Мы добежим до него…
– Пригляжу…
А вдали громыхало всё громче, и небо потемнело над озером, и озеро потемнело под свинцовым небом, приняв тёмно-зелёный цвет.
Вот ведь интересно: при разных грозах и цвет у озера разный. Казалось бы, как это? Разве грозы разные? Грозы всегда почти одинаковые. Это не верно. Грозовые тучи весьма и весьма отличаются одна от другой, а другая от третьей.
Вот уже на самом горизонте рванули небо ослепительные стрелы, вонзаясь в водную гладь. Куда конкретно, отсюда не видно. Далеко. Но гром по-над водой долетал, как казалось, быстрее, громче и раскатистее.
А приезжие незнакомки задерживались. Что можно было предположить? Да самое обыкновенное. Надпись на дверях магазина. «Ушла…» Да только не на базу, как в городе принято. Здесь базы нет. Ещё посторонних дурить можно, а как со своими – местными – быть? И что вы думаете? Ну, конечно же нет-нет да появлялась надпись, ныне модная в городе – «технический перерыв 15 минут». И весь фокус в том, что, когда бы ни пришёл покупатель, он вовсе не знает, в котором часу начался этот самый «технический перерыв», и откуда отсчёт вести пятнадцати минутам.
Если незнакомки, оставившие мне под охрану лодку, попали на «пятнадцатиминутный» перерыв в местном магазинчике, то и ждать их назад было ещё рано, хоть и прошло уже около получаса.
Меня обеспокоило другое – как пересекут они озеро в грозу на моторке своей? Скажете, какое, мол, мне дело? Ведь увидел я их впервые, и вряд ли когда-то увижу ещё. Но, с другой стороны, мы же все люди! Как не волноваться о ближнем? Слабые существа – женщины – прекрасные создания и одни на старенькой лодке бросятся в бушующий океан воды и огня! Молнии над озером чего только не выделывают в сильную грозу. Завораживают их смертельные номера!
«А ведь блондинка совсем даже ничего!» – подумал я, вспомнив незнакомок, которых более или менее рассмотрел издали.
Особенно приглянулась именно блондиночка! Но как познакомишься? Сейчас умчатся на своей моторке.
Когда тучи закрыли полгоризонта, мои незнакомки, наконец, появились. Они бежали к берегу, словно кто-то гнался за ними. Понятно кто, вернее, что – гроза гналась! Она заявляла о себе уже достаточно шумно и грозно. И давно уже пляж опустел. Небольшой, поселковый. Все, кто любил долго греться на бережку, разбежались по домам. Да и я бы ушёл, наверное, если бы… Если бы не столь неординарные обстоятельства – как никак охранять лодку мне доверили.
– Ой, задержали мы вас, извините, – крикнула издали подруга приглянувшейся мне блондинки.
Она, как оказалось при ближайшем рассмотрении, тоже была очень даже ничего.
– Да что уж там. Мне до дому два шага. Добегу. А вы как? Гроза не беспокоит? Не боитесь в такую-то погоду? Смотрите, как раз со стороны озера надвигается, – предостерёг я на всякий случай.
Признаться, мне уже порядком надоело сидение на берегу в ожидании, когда грянет. Гроза-то ведь долго может запрягать, да быстро ехать. Как бы не наехала со всею своею силой.
– А что делать? Бог не выдаст – свинья не съест, – ответила подруга блондинки, чем признаться, не очень мне понравилась.
Как-то не звучат в женских устах грубые слова. Хочется, чтобы уста женские источали изящные фразы. Но, увы, в наш век это большая редкость. Хотелось мне услышать, какова речь у блондинки. Конечно, блондинок иногда укоряют в отсутствии интеллекта. Но это, пожалуй, не совсем или далеко не для всех справедливо. Мне вот лично блондинки очень даже нравятся, особенно с глазами голубыми, да ножками, как говорится от ушей растущими.
Я уже давно начал собирать снасти, и теперь закончил эту важную работу. Любил принести и поставить на место всё в полном порядке и готовности к следующему выходу.
Подошёл к красавицам-незнакомкам, чтобы помочь, если потребуется. Сделали покупок они немало. Видно приплыли из какой-то очень глухой деревеньки.
Помог погрузить рюкзачки и авоськи. Помог и самим им сесть в лодку.
Подружка блондинки сразу за руль моторки – моторка была хоть и видавшей виды, но всё же с зачатками некоторого комфорта – не нужно было сидеть на корме, покручивая ручку управления вместе с навесным мотором. И заводилась уже ключом, почти как автомобиль.
Повернула она ключ зажигания, ну а я, видя, что они решились плыть, уж уйти собрался, потому что раскат грома прогремел почти над головой. Что ж хотят отправиться в путь – дело хозяйское, да и что ещё им предложить?
Сделал несколько шагов и услышал чуть ни вопль отчаяния:
– Опять не заводится.
Подруга блондинки перебежала на корму, повозилась с мотором, снова попыталась завести – не тут-то было.
А гроза совсем не собиралась ждать, когда незнакомки мои справятся с движком. Стихия не дремлет, стихия не ждёт. И нынче она нависала над озером и уже готова была нависнуть над посёлком, грозя и предупреждая о своём неотвратимом наступлении.
Предгрозовой порыв ветра согнул прибрежный камыш, полетели былинки, стебельки, быстрее побежали волны к берегу, накатываясь на песок. Рассыпались чудесные волосы прекрасной блондинки. Волнистые, они заиграли на ветру.
И я решил:
– Ну, вот что, прекрасные дамы, собирайтесь, и ко мне домой. Переждать надо… Никак нельзя в озеро выходить, да с таким мотором. Бросьте, бросьте…
И, видя, что подруга блондинки, не слушая меня, продолжает попытки, припугнул:
– Ну и заведёте, а дальше что? Заглохнет посреди озера. Тогда как?
Она вытерла лоб тыльной стороной ладони и посмотрела на руку, почувствовав видно первые крупные капли дождя.
Дождь оставил отметины и на песке. И вот уже поднялись близ берега на успокоившейся вдруг поверхности озера крохотные фонтанчики.
– Ну, быстрее же. Сейчас ливанёт…
Подхватил поданные ими рюкзачки, они взяли авоськи, и мы побежали к посёлку…
И грянуло! Да как грянуло! Над головой, словно колесница промчалась от одного края горизонта, до другого. Да не просто по дороге ровной, по булыжной мостовой пронеслась, гремя всеми колесами. Где-то неподалёку с шипением врезалась в воду огненная струя. Незнакомки мои аж вскрикнули с испугу. Да и мне, признаться, было не так что б весело, и я чувствовал себя не совсем беззаботно.
Вот и мои ворота. Открыл калитку, встроенную в них, пропустил вперёд своих спутниц.
Мы вбежали на веранду и перевели дух.
– А как же лодка? – вспомнила подруга блондинки – по именам я их всё ещё не знал до сих пор.
– Никто здесь вашу лодку не тронет, – успокоил я. – Прикрепили надёжно? Не унесёт?
– Вроде бы надёжно.
– Ну и не волнуйтесь. Завтра будет день, будет пища. Разберусь с вашим мотором. А нет, так попрошу кого-то из здешних Кулибиных.
Мы все были мокрыми до нитки.
– М-да, – промычал я. – Плохо дело. Не заболели бы.
Дождь-то лил как из ведра, а с дождём и прохлада подкралась. Я пригласил нежданных гостей в дом. Сказал:
– Самовар бы сейчас, да куда там под дождём. Обойдёмся чайником. И камин затоплю.
Они стояли посреди большой комнаты первого этажа, служившей гостиной, и боялись даже присесть, поскольку с них текло и капало.
– Ну что ж, сейчас принесу, что есть… Пару халатов найдётся точно, да и ещё что-то… Чаем согреетесь, а потом, если утихнет, баньку затоплю.
– Мы даже не познакомились. Как называть вас, драгоценный наш избавитель? – мелодичным приятным языком спросила блондинка.
– Как меня называть? Да так и зовите… избавителем. Шучу… Алексеем меня зовут, Алексеем… Впрочем, давайте без отчества. Идёт? А вас?
– Светлана! – сказала блондинка, чем меня очень обрадовала, поскольку, что греха таить, люблю имя.
– Надежда, – сказала подруга.
Она была несколько погрубее Светланы – волевая барышня, решительная. Да и взгляд дерзкий, цепкий. Посмотрела, и как душу вывернула. Ещё раз – и в глубину проникла.
– Ну, вот что, девочки, айда за мной. Переоденетесь наверху.
Они безропотно подчинились, и вскоре получили по халату, ну и по спортивным трико. Вполне понятно, что другого я им предложить ничего не мог. Это вам не кладовая роты армии США, где хранят как зеницу ока дамские предметы туалета, то ли для себя, то ли для возможных партнёров. о Я холостяковал, и выбор в моём гардеробе на представительниц прекрасного пола рассчитан не был.
Главное, одеть Светочку и Надежду во всё сухое. Не хватало, что б ещё заболели. Их присутствие меня не только не тяготило, а напротив, начинало вдохновлять и радовать.
Отправил я их ванную комнату, чтоб могли и промокшую одежду как-то по-своему привести в порядок, да хоть посушить повесить.
Когда переоделись и вернулись в гостиную, я более внимательно рассмотрел Светочку. Стройна, мила, лицо чистое, до невероятия привлекательное. Скажете, штамп? Так ведь, если б некрасива была, то и не писал бы о том, что случилось со мною в тот вечер, да и в ночь, за ним последовавшую.
Надежда тоже ничего так, но именно ничего – то есть ничего особенного. Далеко не дурнушка, но её красота – причём, красота, определение не натянутое – её красота холодна, как до сих пор ливший за окном хоть и летний, но совсем не тёплый дождь.
И при всём при том, если Светочка держалась очень скромно, то Надежда вела себя более раскованно, и взгляды её в мою сторону иногда озадачивали.
Чайник давно вскипел, но мне показалось, что маловато горячего чая, и я поставил на стол бутылочку водки. Мог и шампанское выставить, и вино хорошее, но… Пожалуй, сейчас более к месту была водка, не как средство для опьянения, а как для оздоровления. Кто-то скажет, мол, всё чепуха, да вот практика показывает, что и не совсем чепуха. Так-то я не любитель, а здесь – случай особый.
Ну и закуску поставил соответствующую этому оздоровительному продукту…
Света и Надежда переглянулись. Поймав их взгляды, я, конечно же, упомянул о других видов алкогольных напитков, но все единодушно пришли к выводу – мой выбор более рационален.
А за окном всё гремело и бушевало. Обычно гроза проходит быстро, но в тот вечер она то наступала и, казалось, зависала над посёлком, то удалялась в лесные массивы. Затем новые тучи являлись над озером, и начинался новый штурм с громовыми раскатами, подобными огневой подготовке, затем прорыв, затем овладение новыми и новыми рубежами, и опять-таки отход на отдых, или на краткую передышку.
– Ну что ж, – начал я. – Самый оригинальный тост скажу, редкий: за знакомство!
– Ну а нам остаётся выпить за избавителя нашего от грозы! – ответила Светлана.
– И от путешествия под молниями по озеру, – прибавила Надежда, снова взглянув на меня весьма откровенно.
Обратил внимание на то, что Надежда сходу рубанула не слишком маленький бокальчик. Не слишком малый потому, что мензурками в общем-то не лечатся. А может, и лечатся, да я не знаком с сей методикой. Светлана отпила чуть-чуть и поставила бокал.
Я постарался придумать какое-то себе дело, чтоб дать своим гостьям поесть без стеснения, принёс что-то к чаю. Затем снова наполнил бокалы – свой и Надежды до краёв, а в Светином лишь пополнил лекарственный уровень.
Потребовал, чтобы подкрепились. Всё же водка – надо закусывать.
Напомнил о закуске, потому что Надежда выпивала резво, и видно было, что пьянеет. А потом стала клевать носом. Путь сюда, наверное, был не близким, да и здесь понервничать пришлось.
Указал Надежде её комнату на первом этаже. Куда уж ей было на второй-то этаж. Проводил. Когда пропустил вперёд в открытую дверь, она вошла и, то ли действительно споткнувшись, то ли, сделав вид, повисла на мне. Я с трудом оторвал её от себя, усадил на приготовленную постель и поспешно вышел.
– Ну а вас размещу на втором этаже, если не возражаете, – сказал я Светлане. – Наверное, утомились?
– Да, конечно, но не так, чтобы очень. Если можно вас попросить…
– Слушаю. Конечно можно…
Помявшись, Светлана сказала:
– Там, наверху, в вашем кабинете книги. Можно взглянуть? Обожаю рассматривать библиотеки.
– С большим удовольствием покажу, – сказал я и, не поверите, приятное тепло разлилось по всему телу. Не от водки – нет. Оттого, что предстояло общение с этой прекрасной Светочкой.
Но, но, не подумайте плохого – вовсе никаких планов. Да и не было у меня опыта такого вот странного, скороспелого общения.
Поднялись мы на второй этаж. Из кабинета открылся вид на озеро. Дождь прекратился, и в разрывы облаков вырвалось солнце. Его закатные лучи прочертили кинжальный след от горизонта до нашего берега. Правда, сам берег, сам урез воды был скрыт от глаз шапками деревьев, в эти минуты поблескивающих то здесь, то там капельками воды, что собралась на отяжелевших листьях.
У Светланы был необыкновенно смешной вид. Трико из-под халата, в который ей можно было обернуть два раза. А под халатом, под моим халатом, который она тщательно запахивала… Что было там? Да ничего… Ничего не нашлось в моём гардеробе.
От мыслей о том, что находится там, под халатом, у меня дух перехватило.
Она заметила замешательство, видно, догадалась, что мысли мои весьма и весьма мятежны, и поспешила заговорить о книгах, что были перед ней на полках.
Я был взволнован… Очень взволнован! А вдали, словно незримо связанный со мною, полыхал необыкновенный закат. И тучи отступили, и солнце, перед тем как нырнуть окончательно в водную гладь, посылало своё последнее прости взбудораженной грозой природе.
Но если закат догорал, во мне возгорался рассвет, будоражащий всего меня – рассвет чего-то необыкновенного и отчасти позабытого.
– Кто же вы и откуда, моя прекрасная дама? – спросил я и выдал хрипотцой в голосе своё волнение.
– Я? – удивлённо спросила Светочка. – Вы хотите это знать? Вам это интересно?
Отвечать ей не стал, а просто очень выразительно посмотрел на неё. Так выразительно, что она несколько смутилась и даже покраснела. Румянец на щёчках сделал её ещё прекраснее. У меня даже сердце забилось. Вот она, рядом – только руку протяни. И ведь не спешит удалиться спать, книги рассматривает, будто действительно они ей интересны. А может? Но нет, это уже слишком. Нет, нет – вряд ли интересен ей я. Очень вряд ли. Сколько ей лет? Нет, не могу определить точно. Вероятно, за тридцать или чуть меньше тридцати? А я-то, я – военный пенсионер. Правда, молодой военный пенсионер, покинувший службу ради Его Величества Творчества. Ну и тем более… Что во мне её привлечь может? Мимолётный флирт. А отчего бы и нет – ныне молодежь шустрая.
Мы снова обратились к книгам. Стояли рядом, совсем рядом. Я ощущал эту её близость, близость от слова близко. Я чувствовал аромат её прекрасных, волнистых волос. Так и просились сравнения: волнистых как под ветром рожь. И складывалась фраза – «чтобы кудри были светло-русы и волнисты как под ветром рожь». Так я писал в стихах, мечтая о такой. И вот теперь, казалось, мечты сбываются.
Светлана, то внезапно замолкала, переводя с книжных полок на меня свой быстрый, обжигающий взгляд, а то снова пыталась что-то говорить, но тоже, как и я, не умела скрыть волнения. Она могла отойти. Просто под благовидным предлогом сделать шаг в сторону, но не делала этого шага и оставалась всё так же рядом, совсем рядом со мной.
– Так вы расскажете о себе, хотя бы немного, хоть чуть-чуть, – снова спросил я. – Откуда вы?
И она ответила:
– Из Москвы. Это мы с Надеждой к её бабушке приехали. Небольшая такая деревенька. Домов, – она прикинула, вспоминая: – десятка не наберётся. Магазина нет. Вот, взяли у соседей лодку, да так неудачно… Хорошо мобильники теперь в деревне есть. Надежда сообщила, пока переодевались, что вернёмся завтра. А вы? Кто вы, наш чудесный избавитель?
Я коротко поведал о себе. Рассказал, где учился, где служил. Почему оказался в этих краях.
– А жена часто приезжает? Гляжу женской руки не очень-то заметно.
– Нет, мы расстались. Когда лежал в госпитале после ранения. Так вот случилось. Ну да это не интересная история.
– А всё же? Что случилось, почему жена так сделала?
– Тогда сначала я спрошу. Как вас муж в такую глушь отпустил?
– Теперь уж нет мужа, – она улыбнулась и прибавила, – И тоже вспоминать не хочется, по крайней мере, сейчас.
– Знаете, – предложил я. – Давайте этой темы и вообще никогда не касаться. Всё… Что было, то прошло. Что будет, то будет – то уже наше, наше и только наше.
– А почему вы решили, что будет что-то? – слегка покраснев, спросила Света. – Мы знакомы-то с вами всего, – она прикинула, – не более двух-трёх часов.
– Хочется, чтобы было. Очень хочется, – проникновенно и искренне сказал я и осторожно коснулся её руки.
– Странно, – проговорила она, высвободив руку и сделав полшага в сторону. – Очень странно.
Я сделал те же полшага к ней и снова взял её мягкую руку.
Она опять отодвинулась от меня и воскликнула, указывая на то, что открывалось за окном:
– Ой! Смотрите, как красиво, как замечательно красиво!
– Любуюсь этой красотою днями напролёт, – ответил я, продолжая приближаться к ней, слегка отступающей к окну, прибавил: – Один любуюсь!
– Давайте выйдем, прогуляемся до озера. Полюбуемся вдвоём. Заодно и лодку посмотрим, – поспешно предложила Света, видимо, желая прекратить мои робкие приближения.
Пришлось повиноваться.
Мы долго стояли на берегу, очарованные озёрной гладью, которую постепенно окутывал призрачный полумрак короткой и светлой в этих краях летней ночи. Тучи ушли. Вызвездило небо, а небо вызвездило озеро. Мглистый млечный путь сделал мглистой зеркальную поверхность, освещённую выглянувшей луной.
– Вы сказали там, в кабинете, – робко начала Света. – Вы сказали, что-то о будущем. Вы действительно считаете, что вот такая, случайная встреча может оставить в сердце след?
– Как знать? – задумчиво проговорил я. – Ведь знакомство может продолжаться месяцы, даже годы, ну там два или три года, но, если приведёт к соединению судеб, не даст счастья. А можно увидеть раз, вспыхнуть и окунуться в волшебство любви.
Я снова взял её изящную маленькую ручку в свою руку. Единственно, что пока решался позволить себе. Она не убрала её на этот раз. Повернулась ко мне, пристально взглянула мне в глаза и молвила тихо, почти беззвучно:
– Хорошо, если бы могло быть так. Каждому человеку, наверное, особенно женщине, хочется чего-то настоящего, надёжного. И ведь иной раз ищет человек всю жизнь и… И не находит. Ведь бывает и так?
Вместо ответа, я сказал:
– Я недавно прочитал о Пришвине, о его необыкновенной любви.
– О Пришвине? О стареньком певце нашей природы? – с удивлением спросила она.
– Да, да, представьте, о том тщедушном старичке, который не всегда был старичком, каким мы привыкли видеть его на портретах в школьных библиотеках, – сказал я. – У него несчастливо складывалась личная жизнь. Частью из-за того, что в какой-то мере попал в юности под влияние идей Владимира Соловьёва. Их, кстати, проповедовали и Александр Блок, и Андрей Белый.
– Любовь к Прекрасной Даме? – спросила она. – Знаю, знаю. Я же филолог по образованию. Соловьёвские «страдания вдвоём» при отрицании близости? Как в рассказе «На заре туманной юности»?
– Да, но сам-то он любил, – напомнил я. – Он ведь был влюблён в дочку супруги Алексея Константиновича Толстого. И сразу позабыл отрицания… Даже предложение сделал, причём получив отказ, снова просил руки, когда возлюбленная, побывав замужем, овдовела. А вот Пришвин сам разрушил свою первую любовь. Потом одумался, долго переживал, но… было поздно. Он женился просто так, чтобы жениться. А уже возрасте, когда ему исполнилось шестьдесят семь лет, встретил женщину. Ей было сорок. Двадцать семь лет разница. Ту барышню выделили ему в помощь разобрать архивы. Союз писателей выделил. Вокруг было много женщин, очень много. Но он не видел их, не воспринимал. А здесь. О, какая же была любовь!
– Вы представляете, а я как-то пропустила этот вот момент. Творчество? Да, да, знаю, но вот это ново, – сказала с интересом Света. – И что же? Чем всё кончилось?
– Они поженились и прожили счастливо много лет, – ответил я. – Пришвин любил повторять, что для прочного брака необходимо вечное движение любящих в мир, где оба ещё не бывали и отчего они сами открываются друг другу новыми сторонами…
– Удивительные слова. Неужели такое бывает? Неужели такое может быть? И что всё-таки такое любовь? – снова спросила Света.
– Отвечу опять же словами Пришвина: истинная любовь – есть нравственное творчество. Ну и, конечно, истинная любовь – это поэзия.
– Как хочется поэзии, – тихо и проникновенно проговорила Света и посмотрела на меня своими ясными, чуточку повлажневшими глазами. – А вот Надежда не понимает. У неё всё проще. Проще сходится с людьми, даже на связь идёт просто. Понравился и… готова на всё. Даже иногда сама проявляет волю. А я вот так не могу. Мне надо время, чтобы проникнуться чем-то таким, что позволит сделать такой шаг. Может в этом мире меня не все поймут…
– Что вы, что вы, – возразил я, догадываясь, что эта фраза косвенно обращена ко мне, поскольку попытки завладеть её рукой, пока только рукой, продолжались с моей стороны.
И если ещё недавно где-то в глубине души таилась надежда на постепенное приближение к тому рубежу, к которому вольно и невольно стремится большинство мужчин в отношениях с женщинами, то теперь я понял – с удивительной, во многом неповторимой Светочкой, что вовсе не этот рубеж может быть самым главным. Не случайно же я заговорил о Пришвине, о его необыкновенном семейном счастье при разнице в возрасте – подумать только – в двадцать семь лет. У нас-то разница была гораздо меньше. А всё же была и слегка тревожила меня.
«Да что же это со мною происходит? Неужели, неужели же я влюблён? Не может быть, ведь прошло всего несколько часов?»
Но ответ был один. «Да, влюблён». И мои чувства росли и росли в геометрической прогрессии.
Мы проверили лодку. Она была на месте. Буря не сорвала крепления, правда, воды набралось много! Утром надо было откачивать.
Медленно направились к дому. Остановились на веранде. Она позволила подержать свои ручки в моих сильных, крепких ладонях. Я осторожно пожимал её пальчики, не решаясь сделать даже малейший очередной шаг.
Наши глаза встретились. Что она читала в моих глазах? Что читал я в её глазах? Мы читали такое, во что трудно верили сами.
Она молча повернулась и вошла в дом. Комнату я ей уже указал. Была она на втором этаже, рядом с моей. Мы поднялись по лестнице, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Надежду.
Остановились на пороге её комнаты. Я снова взял её ручки, и она улыбнулась, проговорив:
– Они вам так нравятся, мои руки? Может быть, вы их хотите забрать совсем?
– Конечно, – сказал я. – Конечно. Я попрошу одну руку – вашу руку, а заберу, если позволите, и обе милые ваши ручки, и ваше сердце, такое необыкновенное, чудное сердце.
Не знаю уж как она, но я с большим трудом заставил себя оторваться от неё. И тут, случилось невероятное, она быстро обняла меня, поцеловала в губы, прямо в губы, и тут же скрылась в своей комнате, плотно закрыв дверь.
Я некоторое время стоял в замешательстве. Сердце моё готово было выпрыгнуть из груди.
В какую-то минуту я даже подумал, а не войти ли к ней… Но остановил себя: «Нет, это был порыв, замечательный порыв, но никак не приглашение к действию».
Стоит войти – и можно всё испортить.
Потом часто размышлял, а прав ли, что понял это именно так, а прав ли, что не решился сделать шаг, который так хотелось сделать.
Я вышел на улицу и очутился под шатром звёздного неба. Посёлок засыпал. Только где-то в районе магазина, как в старые добрые времена, веселилась молодежь. Да и не молодежь, наверное, вовсе, а скорее мальчишки и девчонки, уже вырывающиеся из детского возраста, но ещё не превратившиеся в юношей и девушек.
Так было когда-то в пору моего детства, когда приезжал отдыхать к дальним своим родственникам в деревню. Собирались обычно либо возле школы, либо «на брёвнах», что были для чего-то свалены возле кустарника в полусотне шагов от шеренги домов. Ну а когда начиналась уборочная, сходились, как называлось это, «на улицу», на колхозном току. Там было шумно от работающих молотилок, что устанавливались на время уборочной страды перед большими деревянными амбарами, там сновали колхозники. Работа кипела. И почему-то нас тянуло именно туда.
Играли в какие-то игры, очень простые, названия которых уже позабылись. То становились парами, брались за руки, и проходили по этому шатру из сомкнутых рук по одному, поочерёдно. Выбирали кого-то из пар, причём, конечно, мальчишки выбирали девчонок, а девчонки – мальчишек. Всё это было, вероятно, для того, чтобы таким образом выказать свою симпатию, поскольку иным способом делать это не отваживались.
И мальчишки, выбрав втайне желанную, стояли, с трепетом держа в своей руке, её руку.
А потом вдруг эта игра надоедала, и начиналась новая. Все садились в рядок, а кто-то один проходил вдоль ряда и касался рук каждого сидящего, но только двоим, по своему выбору, незаметно вкладывал в руку камешки, игравшие роль колечек. Конечно же, не вкладывали камешки в руки двум мальчикам или двум девочкам. Чай не европия – гейропия.
И вот тот, наконец, кто раздавал камешки, становился перед всеми и произносил:
– Кольцо, кольцо, выйди на крыльцо!
Выходили те, кто получил камешки, и предъявляли их. После этого водила – уж не помню, как точно назывался он – спрашивал, или спрашивала, если водила девочка:
– Что сделать этой паре?
Кто-то отвечал:
– Этой паре дойти до околицы и принести подсолнух с поля.
Ну, или там колосок ржи, смотря потому, что росло за околицей.
Несуразных и сложных заданий, наподобие того, что сорвать яблоки в чьём-то саду, не давали. Тут важно было другое – отправить прогуляться по деревне вдвоём тех, кто симпатизировали друг другу. Обычно ошибок не бывало. Определяли точно. И парочке такой приходилось несколько раз за короткую летнюю ночь прогуляться, то до моста через речку, то до школы, то до колхозного сада.
Я даже вспомнил, с кем прогуливался в один год, с кем в другой. Симпатии в те годы зачастую были непродолжительными, да ведь и так случалось, что приезжала какая-то девчонка отдыхать в один год, а в другой и не приезжала. Да и сам мог отправиться в какое-то путешествие с родителями.
Ходили обычно на пионерском расстоянии, даже за руки не решались взяться. Это в той, предыдущей игре, брались за руки… Ведь то делали при всех, а потому и не зазорно. А тут ведь вдвоём. Ни объятий, ни поцелуев… А сколько радости, необыкновенных ощущений чего-то неясного, запретного, а потому несбыточного!
Воспоминания настроили на особый, лирический лад.
Я прошёл по участку, постоял под яблонькой, шагнул к забору, возле которого росли берёзки. Говорят, каждый день желательно подходить к этому божественному дереву – берёзе – чтобы подержаться за ствол правой рукой. Необыкновенную энергию дарит это волшебное дерево.
Листья ещё, словно ковшики, были водой наполнены. Тронешь ветку, и тут же получишь порцию воды, и мокрым будешь как от дождя. И всё тише, тише вокруг. И отчётливее слышен мягкий шумок от падающих то здесь, то там капель.
В окнах второго этажа темно. Но мне показалось, что не спит Света.
«А вдруг да действительно не спит, а смотрит сейчас на меня из тёмного окошка. Её не видно, а она видит меня».
Подошёл под окна, посмотрел вверх, подумал:
«Нет, ничего не видно. Спать, что ль лечь? А то и рассвет так встречу. Вот бы с нею встретить рассвет, ведь рассвет – это Божественный свет до восхода солнца».
Я вошёл в дом. Прислушался. Тишина. Надежда, видно, спала без задних ног. Надо же, столько выпила!
Тихонько поднялся я на второй этаж, вошёл в свою комнату, снял куртку, рубашку, брюки. И завалился спать. Но сон не шёл. Я долго лежал, глядя в потолок и перебирая снова и снова минувший день.
Мысли начинали путаться, но я снова возвращал их в нужное мне русло.
Совсем рядом, за стеной была Света.
Наверное, я всё-таки уснул, и тут же меня разбудили ласковые, нежные прикосновения, кто-то устраивался рядом со мной на кровать. И вот уже я ощутил горячие губы своими губами…
«Света»! – пронеслось в сознании, и я проснулся.
Может быть я даже произнёс, ещё не полностью пробудившись, это имя.
Но окончательно разбудил меня яркий свет. Кто-то включил его…
Света! Она стояла в дверях. Я не сразу со сна понял, что произошло – она со мной, она рядом, но она и в дверях. В мгновение пришло понимание. Да, в дверях действительно стояла Светлана. А на моей кровати, обнимая меня, лежала Надежда.
Как она оказалась здесь, зачем пришла? Собственно, на эти вопросы было ответить не так уж и сложно, да только зачем отвечать.
Светлана бросилась прочь, а у меня мелькнула жуткая мысль: «Боже, это всё, как Бунинском рассказе «Натали». Но там-то, там-то сам герой был повинен. Он сам упивался близостью с кузиной, а любил её подругу, точнее, как бы любил! А здесь…».
Я освободился от объятий Надежды. Что я мог ей сказать? Да, она пришла ко мне, не спросив хочу ли этого, но вряд ли могла подумать, что не захочу. Наверное, такого, чтоб кто-то не захотел, у неё не бывало. К тому же она не знала, ничего не знала о том, что произошло, пока спала. Да ведь для такой, как она, происшедшее между нами со Светой не понятно. Скажи ей, пожмёт плечами и удивится. Скорее Надежде вполне ясно и понятно, что могло случиться между ней и мной.
Я быстро надел брюки, набросил куртку и, не сказав ни слова, побежал вслед за Светой. В доме её не было. Выскочив на улицу в мутную предрассветную мглу, я и там не нашёл её.
«Где же? Где она? – думал я, лихорадочно перебирая все возможные варианты. – Наверное, на причале. Где же ещё быть? В лодке».
Поспешил туда, ещё не ведая, как себя вести, что говорить и объяснять.
«Ой, как же всё нелепо, как нелепо!»
Нет, я не был аскетом, совсем не был. И попадись мне Надежда в иное время и иной обстановке, был бы рад близости с ней. Любви бы вряд ли получилось, даже увлечения долгого быть не могло. Но, она ведь хороша собой, и мы могли доставить другу-другу удовольствие, называемое плотским. Ну и что? Бывает у кого-то и такое, бывает и лишь только такое. Кто-то и вовсе не ведает, что есть любовь. Да и можно ли обойтись без всего этого, пусть даже плотского? Сколько научных работ опубликовано, сколько исследований проведено, даже статистика выставлена на многих медицинских сайтах Интернета. Доказано, что аскетизм – путь к инсультам и инфарктам и прочим болячкам. Я же, как уже говорил, аскетом не был. И у меня – да, грешен, грешен – были в разное время разные пассии, которые навещали меня или которых навещал я.
И вполне могла быть такой вот непостоянной пассией на непродолжительное время та же Надежда. Могла, потому что не было в сердце любви. Ни к кому не было любви. Что это, грех? А может, наказание за что-то в прошлом? Я не задумывался об этом, потому что пора задуматься не пришла.
…Свету я увидел возле лодки. Она переодевалась в свою одежду, подсохшую за ночь. Видно, успела прихватить с собой. Но в доме переодеваться не стала. Спешила.
Возможно, уже краем глаза заметила меня, но никак не реагировала. Напротив, перебралась в лодку и стала вычерпывать из неё дождевую воду.
Я подошёл и тихо сказал:
– Светочка, простудишься.
Она не ответила, лишь энергичнее стала работать небольшим ковшиком.
– Светочка… Ты не так всё поняла.
Глупее фразы придумать трудно. Но что я мог сказать умнее в те минуты?
Она по-прежнему вела себя так, словно и не было меня рядом.
– Светочка, милая, выслушай меня. Я сам ничего не понял. Проснулся, когда ты открыла дверь и включила свет. Она, Надежда, видно, только вошла, она…
В это время подошла Надежда. Посмотрела сначала на меня, потом на Свету. Кажется, начала что-то понимать, но, конечно, понять всё так глубоко, как понимали мы, была не в состоянии.
– Светка, ты что рванула? – грубо спросила она. – Рано ж ещё.
– Едем сейчас же. Принеси вещи, – и тут же, окинув меня презрительным взглядом, прибавила. – Будьте уж так любезны напоследок, помогите Надежде вещи принести.
– Да я сама, сама управлюсь. Не надо, не ходите, – поспешно сказала Надежда, наконец, поняв, что нам надо побыть одним.
И уже отойдя на несколько шагов, повернулась и сказала каким-то удивлённо виноватым тоном:
– Я ж не знала. Откуда могла знать-то?
Зачем сказала. Это только усугубило положение.
– Уйдите, видеть вас не хочу, – выкрикнула Света и разрыдалась, уронив ковшик и закрыв лицо руками.
Я хотел перебраться в лодку, к ней, но услышал уже угрожающее:
– Не подходите ко мне.
Н-да, ситуация не очень. Уже светало. Вот-вот пойдут на озеро рыбаки, а здесь такие разборки! Век-то какой!? Век, когда и иные мужики стали охочими до сплетен, а от сплетен и до клеветы недалеко – понесут сороки на хвосте. А здесь то уж общество нормальных русских мужиков уже дачниками разбавлено. А средь городских то всякой твари по паре. Особое удовольствие недомужчинкам, каковые и строя воинского не знали, и казарменной жизни не изведали, и погон не носили – то есть мужское качество своё не доказали, прицепляться к какому-то мало-мальски известному человеку – не просто к обывателю, никого не волнующему, а, скажем, художнику, артисту, писателю или поэту. Вот тогда они, говоря языком нынешних уничтожителей изящной словесности, и ловят особый кайф.
Мне бы, конечно, не очень хотелось в этаком вот положении, как говорят, «быть застуканным» каким-то «народным мстителем», и я отошёл от лодки.
Наконец, Надежда вернулась и тихо сказала мне:
– Действительно лучше её сейчас не трогать. Попробую успокоить.
– Теперь вот и я схожу за вещами, – отозвался я. – Гляжу, вы не всё принесли?
– Да, да, всё в руках не уместилось.
Вернулся я быстро. Всё-таки хотелось сделать попытку поправить ситуацию. Я надеялся, что Надежда объяснит случившееся. Хватит совести. Но когда вернулся, Света сидела за рулём моторки, а Надежда возилась с движком.
Я молча подал оторвавшейся от ремонта Надежде рюкзачки. Попросил:
– Взгляните, ничего не забыли?
Ни Света, ни Надежда смотреть ничего не стали.
Надежда всё же справилась с движком. Он затарахтел, и Света резко рванула с места лодку. Поднялся бурун воды от винта, разбежались косячки волн от носа, и моторка стала быстро удаляться от берега, так быстро, что волосы Светланы стали именно волнистыми как под ветром ложь.
– Где вас искать? В какой деревеньке? – крикнул я, спохватившись.
Но мне никто не ответил.
Я стоял на причале, пока моторка не скрылась из глаз. Потом медленно пошёл к дому. Светлело, вот уже первые лучи солнца скользнули по зеркальной глади озера. Оно было спокойно, словно и не врезались в него всего несколько часов назад огненные кинжалы, словно не пенили воду мощные струи дождя.
Я поднялся на второй этаж, вошёл в комнату, ещё помнившую присутствие Светы. Упал на её кровать и зарыл глаза, вдыхая ещё не выветрившийся аромат, показавшийся мне волшебным. Вдруг, почувствовал, как что-то укололо бок. Это была красивая заколка, так здорово гармонировавшая с её прекрасными волосами. Была она яркой, замысловатой, но наверняка бутафорской. Не стала бы Света брать с собой что-то действительно дорогостоящее в путь через озеро.
И всё же я оживился. Вот причина отыскать Светочку. Много ли небольших деревенек на том берегу, да таких, тем более таких, где даже магазина нет. Ну и моторка у берега укажет на ту, которая мне нужна.
Было желание мчаться за Светой немедленно, сейчас же.
«Эх, только бы Надежда сказала ей всю правду, не придумала бы глупость какую. Женщины – народ загадочный. Вдруг да не захочет счастья своей подруге, вдруг да взревнует к этому счастью. Подумает, почему Света, а не она… Ведь я ей тоже, наверное, приглянулся».
Я не знал ответа на эти вопросы и не знал, стоит ли прямо немедленно, сейчас же мчаться за ней?
В минувшую ночь я спал всего-то около часу, да, наверное, и не более.
Ведь мы, после того, как Надежда в комнату удалилась, и за столом сидели, и библиотеку мою изучали, а потом ещё и гулять отправились.
Время в обществе прекрасной дамы незаметно пробежало. А потом началось то, что началось. Ещё утренняя туманная пелена, висевшая над озером и посёлком после дождая, не истаяла полностью, а мои гостьи уже умчались куда-то в неведомую для меня даль.
Вернулся в свою комнату, подошёл к книжному стеллажу, выбрал томик Бунина с рассказом «Солнечный удар», открыл, но читать не стал. Переживания героя, похожие на мои, сейчас казались непереносимыми. У него хоть всё было сразу предопределено раз и навсегда – волшебная встреча с волшебной незнакомкой, волшебная ночь и всё… И ни малейшей возможности что-то переменить. А здесь! Что здесь, у меня!? Ночь, ночь не такая, но ночь по-своему волшебная, не только не исключавшая чего-то невероятного, радостного, но обещавшая волшебные отношения впереди. И вдруг… Такой невероятный, такой обидный итог.
Я подошел к мольберту, не задумываясь снял холст, над которым работал накануне, поставил новый, чистый. Снова взглянул в окно на уже залитую солнцем водную гладь, вспомнил её у окна, но тут же возник другой образ – она в моторке, рывок и встречный ветер разметал её волосы, которые заволновались именно как золотистые стебли, скорее, всё-таки не ржи, а пшеницы.
Я взял кисть, но что-то мешало начать работать. Что?
С озера донёсся шум лодочного мотора. Он приближался именно с того направления, в котором умчались мои гостьи. Звук над водой распространялся быстро и становился всё яснее и отчётливее.
Сердце забилось отчаянно.
«Неужели? Неужели Надежда оказалась настоящей. Неужели рассказала всю правду, и они возвращаются».
Через пару минут я уже был у лодочного причала. Моторка шла быстро, и вскоре уже можно было рассмотреть тех, кто находился в ней.
Увы… Снова разочарование. Это возвращались деревенские рыбаки, видно, застигнутые где-то на островах стихией и вынужденные переждать её там.
Я вернулся в дом. И тут охватило беспокойство: «Надо ехать, точнее плыть, нет это не по-военному, надо идти на лодке туда, в неведомую даль, на противоположную сторону озера. Надо взять у соседа моторку и мчаться, мчаться, чтобы вернуть своё призрачное, но всё же озарившее меня минувшей ночью счастье».
Я схватил заколку, сбежал вниз по лестнице, набросил на себя брезентовую штормовку и посмешил в соседний дом, обычный, крестьянский, с палисадником перед входом и буйным цветением клумб.
Сосед оказался дома. Спросил:
– Может сходить с тобой? Не заплутаешь? Озеро-то оно, знаешь, тоже с норовом.
– Нет, нет… Я справлюсь. Скоро и своё плавсредства приобрету. Уже выбрал и заказал, – зачем-то рассказал я.
– Ну, бери ключи… Да, гляди, осторожнее, – повторил он.
Предупреждения я уже не слушал, потому что готов был на крыльях лететь к причалу и мчаться оттуда по водной глади, полный надежд на удачу.
И только отчалив от берега, подумал: «Но где же, где же та небольшая деревенька?»
До противоположной стороны озера мчался, мыслями своими обгоняя моторку. Издали заметил домишки на берегу на опушке соснового бора, спускающегося чуть ли не к самой воде.
Домов было немного. Вскоре показался небольшой лодочный причал. И «ура», в одной из лодок я узнал ту, что приносила ко мне накануне и унесла нынешним утром Светлану… О Надежде даже не подумал.
Вышел на берег и, прикрепив лодку, почти побежал к крайним избушкам умирающей деревеньки, выстроившимся вдоль поселка в рытвинах, всё ещё наполненных дождевой водой.
Первый дом оказался будто вымершим, второй и третий тоже не подавали признаков жизни. Лишь в четвёртом, когда постучал в калитку, наметилось какое-то движение, и вышла старушка в тёмном одеянии, почти монашеском, но на самом деле обычном старческом деревенском.
– Скажите, пожалуйста, у вас живут две девушки, которые вчера за продуктами на ту сторону ездили?
– А тебе они на кой, мил человек? – подозрительно спросила хозяйка дома.
– Да вот одна из них заколку у меня, – тут я проглотил слово и поправился: – Потеряла на берегу…
– На берегу, говоришь, – переспросила с усмешкой хозяйка дома и сказала: – Так-то Светка, должно. Ну-кась, ну-кась, – она подошла к калитке, и взяла у меня заколку. – Точно, ейная, вижу…
– А можно её позвать? Дома она? – спросил я, стараясь унять волнение.
– Она-то?! Она-то нет. Надежду кликну. Надька, подь сюды.
– Что такое, бабушка? – услышал я знакомый голос.
– Тут с берегу того по Светкину душу.
Надежда вышла на крыльцо, и увидев меня, сразу как-то приосанилась и разрумянилась.
– Здрасьте, – сказала она.
– Здрасьте, – ответил в тон ей. – Мне Светлану повидать. Вот, заколку привёз…
– Светлану? Тю-тю Светлана. Небось уж в Бологом на поезд садится. Уехала.
– Как уехала…
– Да так… Шальная какая-то…
– Осерчала что-то, да уехала, – вставили бабушка Надежды, не желая уходить и оставлять нас наедине.
Какое никакое развлечение здесь, в глуши. Сообразила ведь, что произошло что-то весьма любопытное.
– А вы заходите к нам, заходите. Гостем будете, – весело сказала Надежда.
Но у меня были другие мысли. Бологое… на Москву днём поездов совсем немного. Стал соображать. Эх, если бы узнать о том на своём берегу! А всё же, вдруг успею.
Я поблагодарил за приглашение и попрощался.
Как домчался до своего берегу, помню смутно. Отдал ключи соседу, завёл свою машину и в Бологое. Путь то не так уж и близок. Но была надежда, что успею на поезд, который проходит днём.
Мог успеть и почти успел, но – судьба играет человеком. Я остановился на небольшой площадке с покосившемся навесом, служившим автобусной остановкой, стал подниматься на переходный мост, и в это самое время электровоз дал свисток, и поезд на Москву медленно пополз вдоль перрона, вдоль хорошо знакомого типового здания вокзала, зашумев первыми вагонами на выходных стрелках, чтобы вырваться на простор стальной магистрали и умчаться в Москву.
Я всё-таки спустился на перрон. Прошёлся вдоль здания, заглянул в внутрь, и увидев окошечко кассы, сделал последнюю попытку.
В зале было пустынно. Поезда через Бологое идут в массе своей ночью. Днём только электрички, да и то группируются в ранние часы и в часы вечерние.
– Скажите, – обратился к кассирше, – мне очень важно знать, брала ли на московский поезд билет девушка… Ну такая красивая, блондинка, стройная, высокая.
Кассирша могла, конечно, послать меня куда подальше с этакими вопросами, но видно что-то было такое в моём голосе, да и во всем моём виде, что она глянула на меня поверх очков с большим любопытством и сказала:
– Да, припоминаю. Как раз на этот поезд, что ушёл только что, и взяла…
Я поблагодарил и уныло побрёл к машине.
Да, действительно, судьба играет человеком.
– Вот и всё! – скажет читатель, – вот и истории конец.
А если нет? Вспомним, как пел Высоцкий: «Конец – это чьё-то начало!». Быть может, начало чего-то нового? Или продолжение того, что, казалось бы, завершилось столько драматично для нашего героя.
Посмотрим…
Здесь важно то, что герой наш был человеком творческим, а творческий человек, во всяком случае, большинство творческих людей, мечтатели, да, да, да – они обладают необыкновенным даром, они умеют мечтать, ну а мечты. Что такое мечты? Послушаем, что об этого писал Михаил Михайлович Пришвин, тот тщедушный старичок – по портретам в книгах и на стенах в школьных кабинетах литературы. Важно добавить, в кабинетах литературы советских школ. Теперь то на месте многих классиков висят избезображения уродцев-графоманов, выкормышей Аллена Даллеса и прочих зарубежных людоедов, объявленных средствами массовой дезинформациями русскими писателями.
Так вот Пришвин, которому Сталин однажды сказал, убедившись, что политикой писатель заниматься не хочет: «Ну так пишите о ваших птичках» и велел тем, кто хотел привлечь Михаила Михайловича к политике, оставить его в покое, тот самый Пришвин, певец русской природы, хоть и прозаик, но необыкновенный лирик, сказал: «Надо мечтать как можно больше, как можно сильнее мечтать, чтобы будущее обратить в настоящее».
Что же оставалось нашему герою? Только мечтать?
А давайте вновь послушаем его пронзительную исповедь…
…Итак, поезд, выйдя на простор стальных магистралей, показал хвост, а я остался на небольшой площадке перед автобусной остановкой. Автобусов было немного, и на их подсвеченных вследствие сгущающихся сумерек, табло, можно прочитать незнакомые мне наименования далёких или близких населённых пунктов – Куженкино, Выползово, Хотилово…
На станцию стали уже подходить вечерние электрички, и люди спешили к автобусам, набивая их битком, отчего они отправлялись в путь слегка перекошенными в ту сторону, которая загружена больше.
Я сел за руль. Первою мыслью было – отчего не узнал, в какой вагон продан билет Светлане и останавливается ли поезд в Вышнем-Волочке? Ведь до Волочка, как называли его в обиходе, я бы мог долететь на своём автомобиле, быстрее чем даже поезд. Но до Твери, в которой поезд останавливался точно, уже не поспеть, хотя бы даже потому, что проезд по самому городу до вокзала заберёт всё время, выигранное на прямой трассе.
Пора было возвращаться домой.
Первые километры вообще ни о чём не думал. Бывает вот этакое состояние, что человек устаёт даже от собственных мыслей, горьких или даже не очень горьких – всяких мыслей.
Но постепенно мысли мои обратились к тому доброму и вечному, к тому спасительному, коим всегда для человека разумного была литература. Не вся, конечно, а та именно, повторюсь, добрая и вечная, та русская и советская классическая литература, на которой воспитывались поколения, победившие полчища иноземцев и в годы нашествия наполеоновской банды двунадесяти языков Европы, и в годы Восточной войны, которую вновь проигравшая на всех театрах военных действий, та же алчная и поганая Европа по злобе своей назвала Крымская, ибо только там, благодаря чудовищному предательству главнокомандующего Меньшикова, имела некоторый успех и даже захватила небольшую часть так и непокорённого ею Севастополя, и в годы великой смуты, устроенной опять-таки сборищем зверей, нависавших на нас с запада, да и с востока тоже, сборища, уже разорвавшего и поделившего Русскую Державу на картах с помощью белых генералов, предавших царя, но смётанная непреодолимой русской силой, возглавленной большевиками, и конечно в годы Великой Отечественной войны…
Эта Её Величество Русская Литература умела не только воспитывать и поднимать на подвиги, она умела поддержать человека и на нелёгких жизненных перепутьях.
Я думал о своей непутёво сложившейся личной жизни и пытался найти причины драматических неудач. Я стал задумываться об истоках, после того как проскользнула в интернете любопытная информация о том, что каждому человеку на каждое его земное воплощение ради совершенствования Души, кроме много другого прочего, тоже очень важного, даётся право выбора своей «второй половины», необходимой для совершенствования собственной личности. Я уже не помнил точно, где это прочитал или в каком ролике слышал, но запомнил одно важное и значительное для себя. Запомнил, что не только ради продолжение рода было произведено разделение Человечества на мужскую и женскую половины, но именно для достижения Гармонии, которое происходит при соединении эти двух полов человеческого этноса, когда благодаря этому соединению природная дуальность – разделение на два пола – становится единым целым, когда человек находит свою вторую половину. Причём в поисках этой второй половины Создатель один, только один единственный раз даёт Свою Подсказку, приняв которую человек становится по-настоящему счастливым, ведь известна же мудрая поговорка – «браки свершаются на небесах» – а, отвергнув – на всю жизнь остаётся несчастным. Это происходит потому, что только Создателю ведомо, кому и какого спутника в жизни необходимо приобрести для высших целей прохождения великой школы Души на Земле. Но Создатель никогда не вмешивается в выбор, оставляя свободу его за Человеком, и никто не имеет права вмешиваться в это священное дело, но вмешиваются, ещё как вмешиваются и по кажущимся объективными причинам и просто, по своему произволу.
Я вспомнил судьбу первой любви Тютчева. Любовь к дворовой девушке Кате Кругликовой была столь сильной, что он, спустя годы, с болью говоря о гибели Пушкина, вспомнил о своей горькой потере и написал:
Тебя, как первую любовь
России сердце не забудет.
Вот как высоко поднял поэт этим сравнением свою первую любовь. А если это была Подсказка Создателя? Кто знает? Только не сложилась личная жизнь, не сложилась так, чтобы соединить его в единое целое со второй половинкой. Два брака было официальных и один, с Еленой Денисьевой, брак вопреки гневным пересудам общества, в значительной степени более порочного, чем поэт, который в любви своей был чист. Быть может, всё оттого, что была разрушена самая первая любовь? Мало того, ведь после того, как мать прервала эту его первую любовь к Кате Кругликовой, была и ещё одна неудачная уже в Германии к Амалии фон Лерхенфельд, тоже разрушенная обстоятельствами.
А Иван Сергеевич Тургенев? Его первая любовь, почти документально воссозданная в повести «Первая любовь», тоже наткнулась на препятствие непреодолимое – он полюбил любовницу отца, которая вовсе не ответила на его чувства, а лишь играла ими. Результат… Иван Сергеевич так и не обрёл семейного счастья и по его же словам, грелся у чужого очага, приём очага женщины в высшей степени циничной, безнравственной и подлой. Полина Виардо, сумела убедить Тургенева завещать ей все его гонорары, которые посыпались в конце жизни писателя, как из рога изобилия, его имение Спасское-Лутовиново, обещая помогать единственной его дочери и внукам, но, когда писателя на стало, продала имение, но не дала им ни гроша и прогнала вон, вынудив наследников успешного по материальному положению писателя и драматурга нищенствовать.
Я вспоминал и другие примеры, но эти воспоминания приводили только к одному, к угрызениям совести и досаде на самого себя, приводили к воспоминаниям о той, первой любви, которую с каждым новым поворотом судьбы считал всё в большей степени Подсказкой Создателя.
А что же Светлана? Что это такое было? Снова Подсказка? Но второй подсказки не предусмотрено? С такими мыслями я подъехал к дому, где меня встретил единственный в этом краю верный друг, правда друг четвероногий, который в минувшие сутки был обделён моим вниманием, но, словно понимая, что с хозяином творится неладное, судя по радостному моему виду, не обижался.
Я выпустил его из вольера, что забыл сделать, торопясь в Бологое. Он старался заглянуть мне в глаза, словно желая прочесть в них, что случилось. Когда я пришёл со своими гостьями накануне вечером, он неодобрительно зарычал, и я предпочёл оставить его в вольере. Но выйдя со Светланой на ночную прогулку, заметил, что он ведёт себя иначе, демонстрируя полное дружелюбие.
Светлана тогда сказала:
– Какой замечательный пёс! Давайте возьмём его с собой.
Я открыл вольер, и Тишка попытался лизнуть Светлану в лицо, на что я сказал:
– Вот, видите, с какой непосредственностью выражает желание своего хозяина.
Она смутилась, но руку, которую я снова взял в свою, не отняла.
«Боже мой. Ведь это было вчера. Всего лишь вчера! А кажется прошла столько времени!»
Я поиграл с Тишкой, оставил его бегать по участку и поднялся в мастерскую. Сразу туда. Не в гостиную, не на кухню. А именно туда. Подошёл к холсту, потому что с новой силой охватила меня сумасшедшая мечта: «Я напишу Светлану. Напишу её и на море в моторке, с развевающимися на ветру пшеничными волосами. Напишу у окна на фоне открывающегося вида на озеро, над которым бушует гроза. Я создам великолепные полотна, которых ещё не создавал. И выставлю их в Москве, а нет, так выложу в интернете. Их заметят и оценят. И она случайно увидит их. Будет ошеломлена. И всё поймёт». Недаром говорят, что мечты сбываются, когда идёшь им навстречу.