Фантастика – жанр вторичный, но важный, ибо – юношеский. Большинство безусых юнцов, начав Незнайкой на Луне и продолжив Аэлитой на Марсе, заканчивали с бородой на Корусан. Ювенальные стереотипы живут и на пенсии.
Именно потому, что большинство случаев залетевших чёрти куда читателей на Землю Толстого и Чехова не возвращаются, пропагандисты соцреализма упирали на реалистическую детскую и юношескую литру.
Вернувшихся из жюльверновских далей (в 50-х современной западной фантастики почти не было, а своей хватало на месяц-два) ждали – Стругацкие. Вернее сказать, подкарауливали. Увлекали у всех на виду, в самый Полдень, как Странники в Жуке заманивали в детей в полуночный муравейник бесконечности. (Из того и другого капкана разумные существа не возвращались.) В Полдень роботы сдавали друг другу тест Тьюринга. – Э-э... скузо муа, а люди где? – А это и есть люди. – Эти?.. – Бзынь-бряк...
Многим не понятно, кто из братьев главный. Считается, что как бы не фифти-фифти. Так вот, главный – Аркадий (Арканар – мир Аркадия, а не Бориса, а то был бы Аркабор или Боринар). Главный – до степени единственный, где-то 95%. Ведь писатель – это не тот, кто пишет, а тот, кого издают.
В отличие от раннего, в позднем СССР фантастику недолюбливали. До войны Беляев, Грин, Чаянов, не говоря уж о Замятине, смотрелись чудно, но в рамках общей причудливости межвоенного мира допускались как паллиатив. С окончанием сталинского сюра её принялись дискриминировать на уровнях от административного до семантического, людей, работавших в этом жанре уничижительно именовали не писатель, а писатель-фантаст, стараясь медицински цинично подрезать до – фантаст. Секвестированных сегрегировали в секте соответствующей секции Союза совписов.
Чужеродными, вроде артишоков в столовых, они и были. Тут надо ясно сознавать, что отторжение было движением сопротивления русской литературы и немногих влиятельных носителей реалистической школы, которых спасала вторая часть жуткого ГОСТа «соцреализм». То есть, по поводу «соц-» Тургенева и Чехова можно было спорить, а вот реализм сомнений не вызывал. Люди делали, в общем, полезное дело, маскируясь номенклатурными играми и цитатами из классиков, правда, иных.
Не обладавшие козырем «-реализма», фантасты упирали на «соц-». Нигде в советской литературе так отважно не воспевался коммунизм, как в секте НФ, с упором на научность. Причём, делалось всё всерьёз, без подъ**ки. Коммунизм ведь тоже был научным. Попробовал бы кто хихикнуть.
У Аркадия было два «крёстных отца» литературного маркетинга: Роман Ким и Иван Ефремов. Оба тесно связаны не только с английской разведкой, но и с островной литературной традицией: социальной, памфлетной, с подтекстом, с намёками, с вышучиванием, – «со смыслом». В общем, тот самый соцреализм. Утопии-антиутопии. По линии разведки Аркадий и начинал. (В дальнейшем пришествие в ареопаг Союза писателей стыдливо завесили легендой «написали на спор, а дальше само пошло».) Вернее сказать, продолжал, так как в советском истеблишменте плотно обретался его отец. [Интересующихся происхождением советских писателей отсылаю к статьям о Юрии Трифонове.] В сущности, генезис там одинаковый, только труба отца Стругацкого была пониже и дым пожиже. А так, калька: Петросовет, Гражданская, Дон, путаница в большевиках-меньшевиках, 1937. Соответственно и у сыновей амплитуды разные: «Новый Мир» – Сталинская премия – Париж; «Детгиз» – Почётная грамота – именной астероид. Причина – слишком разные этажи в мировой социал-демократической пирамиде. Литература здесь, в общем, ни при чём.
Амплитуды разные, но фазы – одинаковые. Как и Юрий Трифонов, Аркадий Стругацкий целиком прожил жизнь внутри ССКР СССР. Как и Трифонов, эволюционировал синусоидой от ягодок славы КПСС к терниям буржуазных корней. Герои поздних произведений того и другого – буржуа. «Хищные вещи века» – они уже отчётливо меньшевистские.
Одним из столпов английской фантастики был и остаётся Джон Уиндем – писатель, неоднократно перевыполнявший маркетинговые планы по продвижению трешевой литры. Под различными именами и под крышей лучших котоводов (о квакерах здесь) он не один год пытался определить генеральную линию по воспитанию британской молодёжи, в конечном счёте остановившись на маргиналиях эталонных постапов.
По совету и протекции «отцов» Аркадий Стругацкий стал переводчиком образцового хардкора «День Триффидов», беззастенчиво утверждавшего гулаговский стандарт «умри ты сегодня, а я завтра». Книги Уиндема стали для Стругацкого той самой зоной, из которой можно было сталкером таскать разнообразные «пустышки» и пытаться приладить их под советскую подцензурную действительность, ещё более пустую, чем английская. Аркадий даже написал несколько глав своего «Кракена», но люди подсказали фонтан заткнуть, так как бочка кракенов была уже заполнена до краёв, а Уиндем хулигански исчерпал её, просто перевернув вверх дном.
Джона Уиндема критиковали за уютность его катастроф, но катастрофы Стругацких ещё более уютны. Братьям даже приписывают создание целого уютного паноптикума с уютными детскими домами и уютным единомыслием (в уютном «взрослом доме» с квакерским единомыслием без права жениться на соседке и иметь детей проживал несколько лет Уиндем). Оптимизм Уиндема основан на внезапных чудесных спасениях, но совершенно таковы же и машинные боги Стругацких.
В послевоенные годы пацифист и коммуно-социалист Уиндем пришёл к утверждению буржуазных ценностей – в каждом из своих откровений. (Его постапы – первобытно-общинные безнадёги.) Путешествие во времени к буржуазному началу было суждено пацифистам и коммуно-социалистам Стругацким. Вспомним, что Уиндем и Стругацкие – потомки благополучных адвокатов, и вряд ли случайно это торжество отражено в их книгах. И Уиндем и Стругацкие никогда не занимают однозначной авторской позиции в отношении к происходящему с их героями, и они истинно адвокатски апологетичны к антагонистам («ты прав, и ты прав, – и ты тоже прав... ну, и я прав»).
Стругацкие писали довольно жёстко, то есть, хотели бы жёстче, но ограничивала цензура оптимизма советской литры. А самым жёстким из послевоенных философствующих фантастов был Уиндем. Его жёсткость вообще на грани человечности, что обосновано ветхозаветностью кураторов, ставивших паренька на рельсы.
Ввиду отсутствия сложной красоты языка, английская литература всегда концентрировалась на смысловых компонентах. Отсюда изобилие нравоучительных опусов, особенно для детей и подростков. Впрочем, совершенно такова же и литература для взрослых. Похожие на проповеди сказки, романы воспитания, фэнтези. И не случайно современная фантастика – продукт англоязычного мира сюжетов и смыслов. Психологизму там делать нечего. Изящная словесность вышибается с порога. Вместо эстетики ароматных французских лилий этика солёной английской розги.
Всё это изобилием афтершоков есть у Стругацких. Но принадлежавшие органически к русской литературной традиции, которая принципиально не учит никого жить, братья сопротивлялись ангсоцу отчаянно. Конечно, все потуги придать элегантности франкенштейнову монстру при помощи золотых запонок заведомо обречены даже для куда более талантливых авторов, но и сама попытка делает честь. ("Друг Аркадий... не говори красиво...")
Их повести читабельны и читаемы. Без подмигивающих ребусов и несколько дурашливых диалогов все эти «Полдни...» и ССКР умерли бы, едва родившись, вслед за большинством английских социальных фантазмов.
Братское движение сопротивления и напоминает, собственно, французское. Подрывная, в общем, партизанщина с наполнением повестей смачными мистическими бродилками и кухонной болтовнёй делает их повести настоящим пикником на обочине русской литературы.
Теперь мы знаем, куда с таким рвением чешут бунюэлевские буржуа после неудачных попыток отобедать в городе.