В народе говорят, что старость - не радость, хотя Станиславский как-то изрек, что "старость - лучшее время жизни, если бы не болезни". Помилуйте, это то же самое, как если бы сказать, что самый очаровательный человек на свете - это Чикатило, если бы, конечно, не сгубил пятьдесят невинных душ. Да какая же старость без болезней. Это кто же видел бодрого, жизнерадостного старичка, который бы не жаловался на свои болячки? У одного проблемы с легкими (ох, дымил, я, сынок, как паровоз, язви его в душу), у другого с печенью (да, было дело, баловался я портвейном, сип ему в кадык), у третьего язва (любил я, хлопцы, сальце да с горилкой, чирей им в бок), и у всех нет-нет да сердечко пошаливает и давление скачет. У одних в большей степени, у других в меньшей. У каждого старичка на окне лежит заветная аптечка с набором лекарств, среди которых почетное место занимают упаковки валидола или настойка корвалола. Слава Богу, что лекарства эти недорогие, не в пример прочим. На гнилом западе тамошним пенсионерам, особенно богатым, несравненно легче. Чуть что - извольте в клинику, в отдельную палату с персональной медсестрой, круглосуточное дежурство, дорогие лекарства, утка из китайского фарфора и навороченная кровать с помпончиками. В России больным, особенно пожилым, никогда хорошо не было. Вспомним, как Лев Толстой в позапрошлом веке описывал отношение сельского фельдшера к пришедшей на прием крестьянке, высказавшегося в том смысле, что, мол, пожила, баба и хватит, и нечего тут околачиваться да людей занимать. Или веком позже уже Куприн описывает, как с занемогшей жены муж-плотник прямо с нее снял мерку и принялся, бурча, строгать гроб. Естественно, кое-что в нынешние времена изменилось и мерку с жены берут только в ателье. Уж скорее жены берут мерку с мужиков, одевая и обувая их. Ну и врачи стали сердобольнее - все-таки при окончании медицинских институтов дают клятву Гиппократа следовать установленным морально-этическим принципам. Тем не менее старость есть старость - с одной стороны немощь, болячки, а с другой - накопленные с годами знания и мудрость. Увы, подчас невостребованная и не только по вине молодых, но подчас по вине самих мудрецов, уж слишком ретиво навязывающих свою мудрость следующему поколению.
Доцент Юрий Григорьевич Самохвалов преподавал в институте информатику. Дикие постсоветские времена кончались, ибо у разваливший страну бывший партийный функционер уступил свой царственный трон молодому поколению, война в Чечне благополучно завершилась и жизнь вроде стала налаживаться. У людей появились кое-какие надежды, ибо результаты правления незамедлительно сказались на жизненных условиях. Пенсию стали выплачивать вовремя, новоявленным обнаглевшим нуворишам обломали крылья, а беспредельщики несколько умерили аппетиты и затаились. Юрий Григорьевич жил в спальном районе, в Медведково, а работал в одной из сотен размножившись, как грибы после теплого дождя, академий. До распада Союза Самохвалов работал на заводе начальником ОТК - отделе технического контроля, отвечающим за качество выпускаемой продукции. Потом завод приватизировали, а несколько гектаров земли, на которых он располагался, превратились в бесконечный объект купли-продажи. При ликвидации завода начальнику ОТК удалось зажилить три компьютера, полученные отделом накануне известных событий. Один компьютер был на барахолке продан, причем на вырученные деньги семья жила целый год, второй был отдан некоему профессору в качестве оплаты за диссертацию в области информатики, а третий - оставлен дома, на радость мальчикам, коих у него было двое. Поскольку работы не было, то Юрий Григорьевич, будучи человеком основательным, засел за диковенную машину и за какие-нибудь полгода полностью овладел навыками работы. Получив к тому же ученую степень, Самохвалов неожиданно обнаружил высокий спрос на преподавателей сего профиля, с легкостью устроился на работу и неплохо зарабатывал, поскольку академия была не государственной, а "коммерческо-элитной", как рекламировала сама себя. Знания, предоставляемые сим высоконаучным учебным заведением, ничем не отличались от таковых, полученных студентами прочих государственных институтов, однако оплата профессорско-преподавательского состава была на голову выше и, кстати, никогда не задерживалась. Руководил же этим замечательным заведением бывший сторож настоящего, государственного университета, ухвативший передовые течения менеджмента и подло сманивший множество доцентов и докторов из "альма-матер", так что новая академия процветала. Разумеется, все финансовые должности - заместителя, бухгалтера и кассира занимали родственники сторожа, однако ученым мужам это было по барабану - лишь бы вовремя платили. Конечно, качество обучения академия выдержала лишь первое время, когда подобных институтов было мало и администрация могла позволить себе выбор -принимали студентов не только платежеспособных, но и относительно умных. В дальнейшем академии создали другие сторожа, парикмахеры и водопроводчики, отчего по законам Адама Смита внесте с Рикардо началась жестокая битва за абитуриентов и, как следствие, резкое снижение планки требований к знаниям. Преподаватели, особенно старожилы, прекрасно понимали, откуда течет финансовый ручеек и старались по возможности запруды на его пути не создавать. Однако, случались и накладки. Совсем недавно доцент Тина Сисуашвили, преподавательница английского языка, возмущенная бездарным отношением студентов к учебе, на экзамене завалила всю группу. Дело дошло до декана Оглоблева. Усадив рядом с собой Тину и собрав всю группу, декан вызвал первого студента.
- Как будет по-английски "да"?
- Йес.
- Молодец. Ставьте оценку, Тина Георгиевна. Следующий.
- Как будет по-английски "нет"?
- Но.
- Видали, как знает? Ставьте четверку. Следующий.
- Как будет по-английски "мама"
- Э...
- Ладно, посчитай-ка по английски.
- Уан, ту, три...
- Вот видите, Тина Георгиевна, ребята очень умные. Просто тогда они, видимо, переволновались. Надеюсь, остальные..
- Да, да, Валерий Павлович, я поняла.
Действительно, Тина Георгиевна со свойственной доцентам сообразительностью быстро поняла, что от нее нужно и впредь учащихся особыми знаниями не обременяла.
Так уж повелось, что основное население столицы проживает в так называемых "спальных районах", в которых относительно мало промышленных предприятий и якобы побольше зелени. Медведково - один из них, где родители Самохвалова в 70-х годах получили квартиру, в пятиэтажной хрущевке. После смерти родителей Юрий Григорьевич, будучи единственным сыном, квартиру приватизировал и удачно женился. Вера Николаевна оказалась бойкой, живой и, как все люди маленького роста, очень энергичной и общительной женщиной, успевшей за короткое время перезнакомиться со всеми обитателями старого дома. Пару лет назад жильцы первого этажа в их подъезде обменяли квартиру и на их место въехала новая семья, явно не вписывавшаяся в городской натюрморт. Об этом интересном факте первой, конечно узнала супруга, с неподдельным интересом наблюдавшая за переездом.
- Юрка, новость знаешь?
- Нет.
- А хочешь узнать?
- Нет.
По предыдущему опыту муж прекрасно ведал, как трудно закрыть фонтан красноречия супруги.
- А я тебе все же скажу. В квартиру Синициных въехали новые жильцы.
Самохвалов проглотил крючок, ибо, действительно, с нетерпением ждал, кто же займет квартиру давнишнего знакомого Виктора Синицина, с которым вместе росли и дружили. Затеяв какой-то бизнес, Витька крупно погорел, завяз в долгах и был вынужден разменять трехкомнатную московскую квартиру на двухкомнатную в Подмосковье, в Егорьевске.
- И кто же?
- Деревня, вот кто. Бабка да дедка, да внучка с правнучкой.
- Ты что, серьезно?
- Серьезней некуда. На сегодня в квартиру влезли только они. А въедет ли недостающее звено - неизвестно.
- Какое еще недостающее звено?
- Ну, ты тупой. Не ясно, что ли? Мамка с папкой, кто же еще.
На этом разговор зашел в тупик за недостатком информации. В течении недели Вера Николаевна познакомилась со стариками и в тот же день доложила об этом замечательном происшествии мужу.
- Ты представляешь, они тоже из Тамбова.
- Кто это они?
- Как кто, новые жильцы, конечно. Иванниковы.
- А кто еще оттуда?
- Как кто? Будто не знаешь, что твоя родная жена родом оттуда.
Юрий Григорьевич, будучи в настроении, не упускал случая супругу подколоть.
- Зайка, ты, вроде, не из Тамбова, а из какого-то села, вроде Покрово-Мирфино или Мурфино.
"Зайка" моментально вспыхнула.
- Во-первых, ты прекрасно знаешь, что никакое это не Мурфино а Покрово-Марфино. Во-вторых, оно совсем близко от города. Всего-то полсотни километров. И кстати, одно время это был крупный райцентр. А вот Иванниковы как раз из маленького села, совсем рядом с нашим, Елисеевки.
- Верунь, ты так радуешься, как будто встретила родную бабку с дедкой.
- Они очень приветливые люди, не чета городским. Да ты сам увидишь. Они часто с правнуком выходят во двор, и всегда вместе. Прямо, как неразлучники.
От прежнего хозяина Иванниковы унаследовали также гараж-ракушку, а поскольку своего гаража у Самохвалова не было, то он решил обратиться к ним с предложением об аренде. В воскресенье с утра Юрий Григорьевич вышел во двор и точно: на детской площадке играла русоволосая девочка с голубым бантиком, а на скамеечке мирно вела беседу по-деревенски одетая пожилая пара, причем старик казался гораздо мельче крепкой, костистой старухи с белым дородным лицом и ямочками на щеках. Доцент подошел к ним и представился.
- Добрый день, я ваш сосед с третьего этажа, Самохвалов Юрий Григорьевич.
- И вам день добрый.
- Мне Витька говорил, что он вам вместе с квартирой продал и гараж. Вот, интересуюсь, не хотите ли сдать его в аренду?
- Да вы садитесь. Насчет гаража мы ничего не знаем. Сегодня вечером дочь позвонит, мы ей и скажем. А наше дело маленькое - за ребенком присмотреть, правда, Настенька?
Старуха сдвинула брови и кивнула, а старичок продолжал.
- Видите ли, дочь с зятем сейчас живут в Германии, они и купили эту квартиру. А мы с Настей из-под Тамбова. Оба мы учительствовали почитай сорок лет, я преподавал математику, а Настя - русский язык. Ну, а сейчас, конечно, на пенсии.
Самохвалов было неудобно прерывать откровения старичка, но он спешил на дачу.
- Так завтра я могу узнать насчет гаража?
- Непременно. Заходите завтра вечерком, познакомимся поближе, выпьем чайку, покалякаем по-соседски. Настенька отменные блины печет.
- Обязательно зайду. Ну, будьте здоровы.
- И вам того же.
Разведка не дремала. В тот же день в лице любопытной Веры Николаевны старички нашли благодарного слушателя, а та, в свою очередь, поделилась добытыми сведениями с муженьком.
- Ты представляешь? Ее дочь вышла замуж за тамбовчанина, потом они стали ездить в Китай за шмотками, завели свой магазинчик и купили в Тамбове чуть ли не особняк, а сейчас переехали в Германию и открыли ресторанчик. Вoт это я понимаю, молодцы. Деловые люди. Не то, что некоторые.
Супруг в последней реплике усмотрел прямой выпад в свой адрес и насупился.
- Я, по-моему, неплохо зарабатываю и худо-бедно семью содержу.
- Вот именно, что худо-бедно, - назидательно выпалила жена. Ладно, об этом в следующий раз. А теперь слушай внимательно. когда они узнали, что я врач, так сразу же стали шелковыми. Ах, Верочка, как нам повезло с соседями, ля-ля-ля и тра-ля-ля. Одним словом, я бабе Насте померила давление, дедку прописала омепрозол, а гараж, мой дорогой муженек, они дали нам в аренду бесплатно.
- Как бесплатно?
- А вот так, милый муженек. Вот и ключи. Да, ты ведь на неделе пару раз сможешь с их внучкой позаниматься информатикой, верно?
- Смочь-то смогу, только не говори, что гараж они выделили нам бесплатно.
На этом, как писал великий Дюма, первая часть Мерлезонского балета окончилась.
За гараж пришлось отрабатывать занятиями с Лидой - скромной, краснощекой девушкой восемнадцати лет с выпяченной нижней губой. Два раза в неделю Лидочка поднималась к Самохваловым, с сумкой в одной руке и пирожками в другой. Сорванцы-мальчики, заслышав звонок, искренне радовались - "пирожки пришли". Уже из-за двери Лидочка слышала неприличные возгласы и краснела еще пуще, всякий раз, несмотря на уговоры, снимая туфли и босиком проходя в комнату. Знания у девушки кое-какие были, но бессистемные, и преподавателю приходилось связывать воедино разрозненные сведения. Юрий Григорьевич, однако, увлекся и работал с ней с охоткой, тем более, что многое из нынешнего курса подзабыл, а следовательно с пользой и для себя. Пару раз старики приглашали Самохваловых на обед - поистине настоящий деревенский обед с ухой, жареной картошкой с грибами, клюквенным морсом и неизменными пирожками с картошкой. После пили душистый чай и слушали рассказы старичков, каждый раз поражаясь, с какой любовью Петр Ильич относился к своей Настеньке, спеша предупредить каждое ее желание, всячески стремясь ей угодить, ласково предлагая то или блюдо. Сама атмосфера дома также была спокойной, благостной. Внучка старшим, особенно бабуле, не перечила, а правнучка - общая любимица - радовала гостей своими выходками. Кстати, по ходу выяснилось, что правнучка Ксюша - дочь другой внучки, Лены, родной сестры Лиды, находящейся с родителями в Германии. Лена неудачно вышла замуж, развелась и оставив дочку на стариков, уехала с родителями в Германию, где поступила на курсы кулинарного искусства и собиралась в будущем заиметь свой ресторан. А на вопрос, не скучает ли Ксюша по матери, баба Настя грустно заметила.
- Она-то не скучает, чай, пока маленькая, может, и мать вообще не помнит. Скучает Леночка по дочери, очень скучает. Но что делать, хорошего много не бывает, а ежели бывает, то не у нас.
- Очень сильно жизнь изменилась, - вступил в разговор Петр Ильич, - раньше как было? Вырос сын, пришел из армии, пару лет еще перебесился да женился. После осядет, остынет и будет в совхозе работать, то ли механизатором, то ли еще кем. Выделит совхоз ему домишко с подворьем, а что еще надо? Родители рядом, родичи, друзья по соседству, все знакомо, все родное. Да времена уже не те. И совхоза нет, каждый крутится, как может, технику разбазарили, помощи ниоткуда нету, да как же в селе жить-то, а? Вот дочка с зятем и подались туда, к нехристям. Мы ж их победили, а вот, едут к ним на поклон. Вот ты, Юра, умный человек, объясни-ка нам, как же так вышло, а? Кто же Иуда тот, что нас до ручки довел?
Самохвалов политику не любил и в нюансах истории не разбирался, а потому отшучивался.
- Думаю, Иудушки всегда и везде были, Петр Ильич. Это как бы извечная борьба добра со злом. Как где появится Христос, так тут же возникает свой Иуда.
Ответ старику не понравился.
- Так и Христоса ж не было у нас. Не было человека, за которым бы народ пошел на плаху. Хотя нет, Юра, ты в чем-то прав. Были праведники, были. Сколько верующих, сколько священников, сколько невинных людей злодеи сгубили. Несомненно, были и достижения, был прогресс. Но какой ценой! Кровью людской. Так зачем же он нам, этот прогресс. Или что, без них так и стояли бы с сохой да в рубахе?
- Да ладно тебе, Петенька, - добродушно оборвала старика баба Настя, - ты лучше гостей потчуй. Вон Верочка наша совсем ничего не ест.
- И правда, и правда. Давайте, Верочка, я вам пару пирожков горяченьких положу.
Оба - и баба Настя, и Петр Ильич с Самохваловым были на короткой ноге, но Веру Николаевну, как врача, побаваивались и обращались на "вы".
- А я скоро к дочке поеду, - неожиданно проговорила баба Настя. Возьму Ксюшу и поеду. Не может больше Леночка терпеть. Дочь говорит, каждый вечер девочка плачет.
Петр Ильич побелел и взял руку жены.
- Не переживай, Петенька, я ненадолго. Вот обустроятся они, а там и ты с Лидочкой приедете. И опять все вместе будем.
- Дожить до этого надо, Настенька - печально молвил Петр Ильич, не выпуская ее руки.
- И когда собираетесь, тетя Настя, - спросила Вера Николаевна?
- А как документы мне справят. Да вы ешьте, господи. Для кого же я столько пирожков пекла. Я вам половину с собой дам.
Приблизительно через месяц Петр Ильич поднялся к Самохваловым.
- Уежает Настенька, Юра, - грустно сказал старик, - вот, уже и вещи все собрала. В субботу поедет. Не проводишь нас, а?
- Разумеется, Петр Ильич, нет вопросов. Вещей-то много?
- Как сказать. А к чему спрашиваешь?
- Если много, так я багажник освобожу.
- Ну, так не с пустыми руками едет. Три чемодана с ней и дорожная сумка с Ксюшинами вещами. Ну, может, еще пара авосек.
- Понял. В субботу как раз лекций у меня нет.
Вера Николаевна с детьми попрощалась с бабой Настей еще накануне, в пятницу вечером. А в субботы рано утром Юрий Григорьевич спустился к старикам и помог с вещами. Лидочка с Ксюшей села на переднее сидение, а старики, кряхтя, устроились сзади. В зеркале было видно, как Петр Ильич тотчас же завладел рукой своей ненаглядной Настеньки. Всю дорогу молчали. Лидочка и баба Настя по натуре были неразговорчивы, а старик, должно быть, от волнения не мог говорить.
Самые бестолковые места в мире - это, конечно, вокзалы и аэропорты, где со слезами радости и умиления встречают жену с детьми и провожают тещу с тестем, прощаются с друзьями и машут ручкой случайной попутчице, хотя и тут есть свои тонкости - одно дело Казанский вокзал столицы с десятками путей, залами ожидания, диспетчерскими, буфетами, ресторанами и другими службами, вполне тянущий на небольшой городок и захолустный полустанок в Хальмер-Ю, чуть севернее Воркуты, с видом на покосившие столбы, заброшенные дома и терриконы, на века оставившие шрамы в полярной тундре, куда поезд приходит раз в неделю, а то и в месяц. Сколько всего происходит в этих местах! При прощании у людей развязываются языки и визави может узнать очень даже неожиданные вещи, в том числе о своей драгоценной персоне. Взглянет искоса девушка на кавалера и в последнюю минуту скажет: "Знаешь, Дима, мне кажется, что нам надо расстаться. Больше мне не звони". И очень возможно, что Дима состроит скорбную физиономию, а про себя воскликнет: "Наконец-то!" А опоздания? Когда накануне с моря накатывает циклон и весь город засыпает снегом, в том числе взлетно-посадочные полосы, диктор объявляет о форсмажорных обстоятельствах и задержках всех рейсов туда и обратно, а все прибывающие в аэропорт пассажиры рыщут по залу в поисках свободного места, матерятся, клянут погоду, диспетчера и свою горькую судьбу.
Белорусский вокзал столицы, наверное, по пассажирообороту уступает тому же Казанскому либо Курскому, но зато именно он, Белорусский, связывает столицу России с Европой. Именно с Белорусского вокзала едут в Варшаву и Берлин, Вену и Париж, а потому вокзал окутан каким-то мистическим ореолом. К нему как бы прилипает западный лоск, чувствуется, что люди здесь бывали в европах и, стало быть, ведут себя не так, как простые люди. Как говаривал Зощенко, "морды у них другие", а потому и сам вокзал отличается от своих прочих московских собратьев. Возможно, свою роль сыграл и культовый фильм, ведь он был самым близким к фронту в прошедшей войне, а может, имел значение перенос Триумфальной арки на прилегающую площадь. Если уж быть последовательными, то в Европу едет также состав Москва-Хельсинки с Ленинградского вокзала, однако, сами понимаете, Хельсинки - это не Вена и тем более не Париж. Про Ярославский вокзал и говорить нечего - подумаешь, поезд в Китай или Монголию. Одно слово - Азия, в общем, нам не туда. Что до новоявленных республик, то нужно лет сто, чтобы представить их заграницей, особенно родные русскому Белоруссию и Украину, потому факт остается фактом - Белорусский вокзал - самый респектабельный не только в Москве, но и в России.
Высадив своих пассажиров у входа и сложив чемоданы с авоськами у стенки вокзала, Самохвалов с трудом отыскал парковку для машины и скорым шагом вернулся к своим подопечным, резко выделявшимся на общем фоне уверенных, снующих по всем направлениям людей. Лидочка с бабой Настей сидели на чемоданах, успокаивая проснувшуюся Ксюшу, которая ревела, напуганная скоплением народа, а старичок робко жался к стенке, держась поближе к жене. Самохвалов немедля взял инициативу в свои руки, начав с того, что отвадил надоедливых грузчиков и распределив кому что нести, оставив себе два самых тяжелых чемодана. Далее процессия прошла в зал ожидания, причем, во избежание накладок, Юрий Григорьевич тащился сзади и следил за порядком. В зале было чисто, уютно и относительно малолюдно. Отыскав свободную скамейку, семья начала устраиваться. Лидочка быстренько отвела девочку в туалет, а бабa Настя приготовила ей поесть. Все это время Петр Ильич молчал, вжав голову плечи и полуоткрыв рот, оглядывался по сторонам. Наконец, раздался голос дикторши: "Скорый поезд Москва - Берлин прибыл на первый путь. Пассажиров просят пройти на посадку..." Тем же макаром, кляня в душе тяжеленные чемоданы, доцент повел группу к поезду. Распихав вещи под лавки, наконец-то все свободно вздохнули.
- Идите, Петенька. Неровен час, поезд тронется, не успеете выйти, - устало обратилась к супругу баба Настя и встав, обняла его. На глазах у старичка выступили слезы.
- Ты, Настенька, береги себя, - и помолчав, добавил, - почаще звони, ладно?
- Хорошо, хорошо, ты тоже. А тебе, Юра, огромное спасибо. Как в народе говорят, хороший сосед лучший родственник. А ты, Лидочка, слушайся деда. И дядя Юра вам поможет. Ну, идите.
Провожающие вышли на перрон, а баба Настя, приподняв Ксюшу, указывала на них и что-то говорила. Поезд незаметно, тихо тронулся. Самохвалов и Лидочка интенсивно замахали руками, а Петр Ильич с безмерной печалью в глазах смотрел вслед удалявшему поезду. Вдруг старик судорожно вздохнул и разрыдался, припав к Юриному плечу.
- Не увижу я ее больше, Юра, чует мое сердце, не увижу.
- Ну что вы, Петр Ильич, скоро все документы подоспеют и вы с Лидочкой тоже поедете .
- Не поедем, Юра, не увижу я больше мою Настеньку.
- Успокойтесь, ради Бога. Давайте пойдем к машине, у меня там есть бутылка минералки. Пошли, Лидочка.
Старик с трудом семенил, шаркая стоптанными туфлями.
В машине, выпив воды, Петр Ильич немного отошел. Ехали молча, каждый был занят своими думами. У подъезда Юрий Григорьевич сухо, через силу поблагодарил Самохвалова и медленно, сгорбившись, ушел.
Занятия с Лидочкой подошли к концу, однако Вера Николаевна время от времени спускалась к старику, мерила ему давление и приносила лекарства. Сам Петр Ильич, казалось потерял вкус к жизни. Он подолгу сидел во дворе на лавке, ковыряя палкой в песке и горестно качал головой.
- Как дела, Петр Ильич? - спрашивал, проходя мимо него Самохвалов.
Старик смотрел на доцента тусклыми слезящимися глазами.
- Хорошо, Юра, все в порядке. Спасибо тебе.
- Ну что вы, что вы. А как жена, как Ксюша?
- Нормально. Только вот скучно Настеньке там, на чужбине. Наши-то все заняты на работе, домой придут, языки высунув, куда там поговорить. Наскоро перекусят и на боковую. Вот Настенька только с Ксюшей и беседует. Им, то есть, родным, конечно, не жалуется. Только мне и говорит. Целый день дожди идут, ни выйти, ни погулять, сырость. Плохо ей там.
- А вы когда собираетесь?
- Собираюсь, Юра. Только не туда, в Германию, а на тот свет.
- Ну, как вы можете так говорить, Петр Ильич. Да вы на себя посмотрите. Вам еще жить да жить, а вы...
Старик кивал головой и умолкал.
Где-то через пару месяцев ночью раздался звонок. Звонила заплаканная Лидочка.
- Дядя Юра, деду плохо. Лежит, стонет, за сердце хватается. Я скорую вызвала, да когда же она приедет.
Вера Николаевна быстренько накинула халат, привычно схватила аптечку и побежала с девушкой вниз. Увы! Старик уже не дышал. Не помог ни массаж сердца, ни дефибриллятор подъехавшей "скорой". Естественно, после того, как "скорая", оформив документы, увезла тело, оставлять Лидочку одну было нельзя. Вера Николаевна побежала к детям, а Юрий Григорьевич остался с Лидой. Девушка позвонила в Германию и взявшей трубку Лене сообщила печальную весть.
На похороны приехали дочь с бабой Настей. Самохваловы были поражены происшедшей с ней переменой. В одночасье бодрая крепкая пожилая женщина превратилась в глубокую старуху с дрожащими руками. Она не плакала, но лишь тихонько приговаривала.
- На кого ты, родной мой, меня оставил? Для кого мне теперь жить? Бедненький мой Петенька. Бедненький, бедненький.
Тем же вечером старуха заболела и Вера Николаевна посоветовала родным свезти ее в больницу. Баба Настя лежала две недели, а после так и не смогла придти в себя. Прожила она еще полгода, не проявляя никакого интереса к жизни, большей частью безучастно сидя на диване, отмахиваясь от расспросов, как от назойливой мухи. Умерла она во сне, беззвучно, сжимая в руке невесть откуда взявшийся образец, хотя верующей никогда не была.